ОТ АВТОРА

Нарушив порядок, которого обычно придерживаются при опубликовании отдельных частей многотомных исследований, я временно отложил издание двух томов своей «Всеобщей истории кино», посвященных периоду 1920–1940 годов («Немое кино» и «Начало звукового фильма»), и представляю вниманию читателя работу о современном периоде, который начинается со второй мировой войны.

Настоящее издание охватывает период 1939–1946 годов. История кино шести «великих» (Германии, Франции, Великобритании, Италии, СССР и США) рассматривается с момента вступления каждой из них в войну, то есть трех первых — с сентября 1939 года, Италии — с мая 1940 года, СССР — с июня 1941 года, США — с декабря 1941 года. Эта хронология определила последовательность первых шести глав.

Первоначально историю современного кино в моей книге представляла в основном кинематография шести «великих». Но, когда я закончил первые шесть глав и приступил к редактированию седьмой главы, посвященной «прочим», мне стало ясно, что изложить историю кинематографии 50 стран, разбросанных по пяти континентам, в кратком, обобщенном обзоре невозможно.

В противоречие со своей прежней точкой зрения я пришел к выводу, что возникновение многочисленных национальных школ кинематографии — основное явление современного киноискусства. Вследствие этого мне пришлось увеличить 6-й том, составлявший прежде одну книгу в 500 страниц, до двух книг общим объемом в 800–900 страниц. Теперь в нем содержится довольно подробный обзор тех национальных кинематографий, которые ранее несправедливо считались «низшими». Благодаря усердию и любезности моих многочисленных корреспондентов мне всего за несколько месяцев удалось собрать материал для книги, которая, на мой взгляд, является полезной, но не отличается ни полнотой, ни тем более точностью, чему причиной недостаток времени на различные изыскания и уточнения.

И если тем не менее я решился опубликовать эту явно несовершенную работу, то главным образом для того, чтобы, не откладывая, привлечь внимание к важному и вместе с тем явно недооцениваемому факту, каким является широкое развитие национальных кинематографий. К тому же, публикуя эту работу, я надеюсь, что читатели (особенно зарубежные) откликнутся на нее замечаниями, которые помогут мне восполнить пробелы и исправить ошибки, может быть, во втором издании.

Кино стран, мало известных во Франции, рассматривается в книге начиная с сентября 1939 года, кино Японии и Китая — с августа 1937 года, то есть с того момента, когда пламя войны на целых восемь лет охватило Дальний Восток. Так как мои сведения по этим кинематографиям весьма неполны, я намерен вернуться к периоду 1937–1941 годов (по ряду отдельных стран, и в частности по Японии) в томе о начале звукового кино.

Почти все фильмы шести «великих», упоминаемые в этой книге, мне удалось посмотреть. Совсем не так обстоит дело с большей частью фильмов 50 других стран; здесь мне очень часто приходилось полагаться на оценки моих корреспондентов и многих авторов, на работы которых я неоднократно ссылаюсь.

В связи с этим хотелось бы напомнить, что историк кино находится в лучших условиях, чем историк балета, совсем лишенный возможности видеть творения хореографии прошлых времен, но в менее благоприятных, чем историк литературы, который может перечитать любую книгу. Пересмотреть нужный фильм гораздо сложнее. Для меня оказалось практически невозможным пересмотреть все фильмы, о которых я здесь говорю, а так как память — источник ненадежный, мне пришлось неоднократно цитировать свои старые статьи.

При разборе некоторых знакомых мне фильмов я предпочел не полагаться ни на свою память, ни на свои прежние статьи, а использовал статьи других критиков, более обстоятельные.

Хочу подчеркнуть, что я не смог бы написать историю кино 1939–1945 годов, если бы решил обязательно посмотреть или пересмотреть все десять или одиннадцать тысяч полнометражных фильмов, созданных за этот период.

Если бы существовал историк кино, превосходно владеющий пятьюдесятью языками и располагающий всемирной фильмотекой (воображаемой!), то один только просмотр этих картин при восьмичасовом рабочем дне занял бы у него шесть или семь лет жизни.

Может быть, кому-нибудь из историков современного кино когда-нибудь удастся посмотреть и изучить все фильмы, созданные в странах мира за какой-либо один ближайший год, но сомнительно, чтобы даже за всю свою жизнь он мог завершить свои увлекательные исследования. Их нельзя рассматривать как труд одного человека. Чтобы успешно довести работу до конца, эти исследования должны быть организованы на коллективных и международных началах.

Мне хочется поблагодарить всех тех, кто, руководствуясь духом широкого международного сотрудничества, внес в эту книгу свой ценный вклад, предоставив фактический и иллюстративный материал. Особую признательность я хочу выразить Анри Ланглуа, мадемуазель Котанс, Жанде и Дониоль-Валькрозу за материалы по Франции, Эрнесту Линдгрену — по Великобритании, Ове Брусендорфу — по Дании, обществу «Франция — СССР» и ВОКСу — по Советскому Союзу, Фариду Эль Маззауи и Абдель Кадеру Эль Тельмизани — по Египту, Вирджилио Този, Джузеппе Де Сантису, Умберто Барбаро и Гвидо Аристарко — по Италии, господину Ивабути — по Японии, Данило Трельесу — по Латинской Америке, Р. Са-лису Гомишу — по Бразилии, господину Сингху и Бималу Рою — по Индии, Гаффари — по Ирану, Марион Мишель и Йорису Ивенсу — по Австралии, Луису Бунюэлю — по Мексике, Клоду Зуефу — по Румынии, Идрису — по Индонезии, Яну Корнгольду — по Польше, Шмрцу, ныне покойному, — по Чехословакии, которые присылали мне письма, предоставляли отчеты и прочие документы, а также оказывали всевозможную дружескую помощь и в ряде случаев брали на прочтение главы, посвященные их странам, внося в них свои поправки.

Я хочу также отметить (до того как в следующей книге этого тома будет дана полная библиография), что для некоторых разделов я нашел очень ценный материал в книге Ляпьера «Сто ликов кино», в отчетах ЮНЕСКО о состоянии печати, кино и радио, в книге Панны Щах «Индийское кино», в изданиях ВОКСа, в архивах журналов «Синема» (за 1940–1944 годы), «Экран франсэ».

Мне остается добавить, что замысел написать такую книгу подсказан и послевоенными международными кинофестивалями. Не все они были одинаково интересны, но на каждом из них — и в Канне, и в Венеции, и в Карловых Варах, и в Марианске Лазне, и в Кнокке ле Зутте, и в Брюсселе — была возможность собрать ценные документы, получить полезные консультации, посмотреть не увидевшие свет фильмы.

Контакты, установленные через посредничество Международной федерации фильм-архивов и Международной федерации киноклубов, были также для меня в высшей степени полезными.

Париж, 15 февраля 1954 г.

 

Для характеристики кинематографии в 1939 году с точки зрения ее исторического развития и географического размещения следует прежде всего напомнить, что в начале периода звукового кино могло казаться, что времена, когда существовали национальные кинематографии, прошли. В 1927 году, когда по экранам мира с триумфом прошел «Певец джаза», английское, итальянское, датское и шведское кино канули в небытие. За ними, казалось, должно было вскоре последовать и французское. За исключением советской кинематографии, а также кинематографии Японии, которую обособляли ее язык и географическое положение, все мировое кино оказалось в руках двух крупнейших кинопроизводственников — Голливуда и Берлина. Предсказывали, что в недалеком будущем две монархии сольются в единую империю и Уолл-стрит будет контролировать УФА, поделив с этим своим великим вассалом, согласно плану Дауэса, все вотчины и сферы влияния. Можно было предположить, что на смену международному соперничеству придет в будущем совместная гармоничная эксплуатация экранов мира.

Однако в действительности 30-е годы не были для Голливуда и Берлина эпохой общего процветания. Это были годы жестокого кризиса и острейших противоречий не только в области кино, но во всех сферах международной жизни, приведшие в конце концов ко второй мировой войне.

«Парамаунт» не без оснований расценил появившиеся в 1925 году звуковые методы «Вестерна» как дьявольское изобретение, грозившее расчленить мировую империю, в которой в течение десяти лет владычествовал Голливуд. Но не всегда экономическое могущество может задержать технический прогресс! «Парамаунт» оказался бессильным против звукового кино.

Противоречия между Соединенными Штатами и Германией, противоречия в Голливуде, противоречия внутри самой монополии Моргана (контролирующей «Вестерн» и «Парамаунт») прорвали все плотины и привели к настоящему вавилонскому столпотворению на мировом рынке кино.

Кинопромышленники, расхваливавшие раньше кино как «международный язык», восторгались им в действительности потому, что простая замена титров позволяла им продавать этот товар в любом уголке земли. С появлением звукового кино они старались сохранить свою монополию при помощи различных способов перевода: варианты на нескольких языках, дублирование, субтитры. В 1939 году метод вариантов на нескольких языках сходит на нет. На смену ему приходит постановка фильмов за границей или совместное производство.

В ряде стран Средиземноморского бассейна (Испании, Франции, Италии, Турции) обычным становится дублирование, в остальных странах мира — от Токио до Каира и Буэнос-Айреса — субтитрирование как фильмов для широкой публики (в жанре «вестернов»), где диалог не имеет большого значения, так и фильмов, предназначавшихся для «избранных», как правило, немного знающих английский язык.

Но и использование этих приемов перевода не помогло Голливуду сохранить полностью его былую империю. Берлин также, несмотря на то, что Геббельс экспортировал под вывеской «совместного производства» множество немецких фильмов, терял свои внешние рынки даже в районах, находившихся в сфере влияния Гитлера, так как широкая публика, организованно или стихийно, бойкотировала немецкие картины.

Решающим в истории кинематографии 30-х годов было, пожалуй, не единоборство американского и германского «мамонтов», а возрождение во всех странах мира национальной кинопромышленности. В 1928 году историк кино мог бы ограничиться четырьмя большими странами, чтобы удовлетворительно обрисовать состояние мирового кинопроизводства. Десять лет спустя он должен был бы остановиться по меньшей мере на 20 странах. Помимо великих держав большое число малых стран, зависимых и независимых, и даже стран колониальных и полуколониальных выпускали в 30-е годы свои собственные фильмы.

«Фильмы-лимонады», «фильмы-коктейли», фильмы «с белыми телефонами»… Возрождавшееся или рождавшееся национальное кинопроизводство поставляло низкопробную продукцию, наспех фабриковавшуюся промышленниками, которые, спекулируя на громадной тяге зрителей к фильмам на родном языке, получали колоссальные прибыли. Образцами для этих торговцев лентой служили Голливуд и Берлин. Их продукция была так же интернациональна, как спальные вагоны, «палас-отели» и ривьеры.

Зрителя пичкали также экзотикой самого дурного пошиба с ее «южным» колоритом: ранчо, гаучо, цыгане, чардаши и танго.

Эти фильмы напоминали простонародные карнавалы и яркие рекламы для туристов…

Однако, в одних странах раньше, в других позже (но в большинстве из них!), вслед за количественным ростом и коммерческими успехами кинематографии наступал художественный расцвет.

Но всегда ли действует закон перехода количества в качество? Если да, то мы должны были больше всего уделить внимания в этой книге фильмам, выпущенным в период войны в США, Индии, Японии, Германии, ибо только эти страны производили в то время более чем по сто фильмов в год. Мы могли бы тогда не останавливаться подробно на Франции и СССР.

Между тем первым пропел зарю воскрешения национального кино галльский петух. Успехи звукового кино, бурный рост кинопроизводства, а также крах крупных монополий, на смену которым пришла мелкая, почти кустарная кинопромышленность, создали условия, конечно, благоприятные для возрождения нашего кино.

Но одних только этих условий было бы недостаточно. Для того чтобы французское возрождение приняло четкие формы и чтобы выкристаллизовалась национальная школа кино, потребовался вклад всей нации.

В те времена в кино были популярны темы Ренуара, Карне, Дювивье. Это закономерно: разве на создателей фильмов «Дружная компания», «Преступление господина Ланжа», «Великая иллюзия» и «День начинается» не оказали решающего влияния народная борьба и пробуждение самосознания большинства зрителей в период 1934–1936 годов?

Разве появление подобных фильмов и возрождение нашего кино как национального искусства были бы возможны, если бы в 1934 году Париж вместо рождавшегося Народного фронта увидел бы, как в свое время Берлин, чистку студий от «евреев и марксистов», организованную каким-нибудь французским Геббельсом?

Материальное процветание национальной кинематографии не является единственным условием для расцвета национального киноискусства. Подъем кинопромышленности не приводит автоматически к подъему кино как искусства. Чтобы возникнуть и получить дальнейшее развитие, национальная школа киноискусства должна стать выразителем чаяний своей нации, своего народа, борющегося за свободу, за хлеб, защищающего или отвоевывающего в справедливых боях свою независимость.

Кинозалами мы называем стабильные кинотеатры, оборудованные 35-миллиметр. аппаратурой. В их число мы не включаем залы, оборудованные узкопленочной аппаратурой, и кинопередвижки.

Под насыщенностью экранами мы подразумеваем количество кинозалов на миллион жителей. Посещаемость — это общее количество зрителей за год.

Эти данные мы заимствовали главным образом из публикаций ЮНЕСКО и из книги Ляпьера «Сто ликов кино». В целом ряде случаев для одних и тех же стран и для одних и тех же лет цифры оказывались различными или противоречивыми: когда данные исходят от промышленников или от правительств, они часто бывают недостоверными.

Количество населения дается по «Малому Лapyccy» (издания 1939 и 1946 годов), статистические данные которого нам кажутся не всегда достаточно точными.

Несмотря на все свое несовершенство, эта таблица, насколько нам известно, является первой попыткой представить рост числа кинозалов и посещаемости, а также подчеркнуть неравномерность развития кинопромышленности в различных странах и на различных континентах. Цифровые показатели таблицы мы дополнили для каждой страны данными, которые поместили в начале каждой из глав, посвященной соответственно той или иной стране.

Без этих условий отдельные удачи некоторых художников не имели ни резонанса, ни будущего. Если народная борьба терпела поражение, ослабевала, приостанавливалась на более или менее долгий срок, национальная школа кино начинала хиреть, переживала разброд или гибла совсем.

После 1930 года кино повсюду становится одним из факторов борьбы за национальную независимость, свидетелем, больше того — участником боев за независимость, в которых оно черпало свою силу и самые свои художественные достоинства.

Не удивительно, что все агрессоры, которые войной или «мирным» путем стремились поработить народ или уничтожить его национальное самосознание, накладывали руку на кино, стараясь его уничтожить или вытравить из него национальное содержание.

В 1939 году исключение на общем фоне составило только французское кино, отвоевавшее благодаря своему ярко национальному характеру и высоким художественным достоинствам более половины французских экранов и имевшее широкую международную аудиторию. В период «странного» мира голливудские (в меньшей степени немецкие) фильмы, как и прежде, составляли до 70, 80, 90 и даже 95 процентов программ кинозалов во многих странах мира. Правда, в этот же период доля национальных фильмов в программах кинозалов многих столиц мира выросла от нуля до 10 и 15 процентов. Но были ли эти робкие ласточки предвестницами весны?

Вместе с нарастанием всеобщего кризиса и первыми раскатами, предвещавшими вторую мировую войну, усилился нажим более мощных групп империалистов на слабые страны. Военные пакты сопровождались нередко договорами о культурном сотрудничестве, в которых кино фигурировало обычно на видном месте.

В 1932 году Франция ввозила продукцию Голливуда в обмен на обещания США заключить договор о закупках французского шампанского. В разгар войны в Испании Франко заплатил за бомбардировки Герники соглашением с Геббельсом о «режиме наибольшего благоприятствования» для нацистских фильмов на экранах Бургоса.

Но ничто не было окончательно завоеванным для крупных международных финансовых монополий, соперничавших между собой. Тем более народы и нации. Взлеты чередовались с сокрушительными падениями. Внезапно рушились «гармоничные» здания картелей, объединявшие миллиардные капиталы и создававшиеся годами непрерывных усилий. Трещина, появившаяся на фасаде горделивой монополии, предвещала неминуемый крах.

«Толпы» больше не внимали бездумно тому, что им вещали с экрана. Была и другая опасность: излишнее благополучие и ничем не ограниченное господство должны были обязательно привести к склерозу, окостенению, загниванию.

В момент, когда, согласно статистическим данным, прибыли достигли наивысшей точки, появился признак, не замеченный больным в его безумии, говоривший о приближении неизлечимой болезни. То там, то здесь, в США и в других странах, широкая публика, пресытившись фильмами определенного жанра, стала выражать свой протест и отвращение и реже посещать кино. Ей было нужно или искусство, или развлечение. А киноопиум, который ей преподносился, она выплевывала теперь как рвотное. Финансовой олигархии в ее пропаганде не хватило чувства меры, и в результате товар оказался непригодным к употреблению…

ПРОИЗВОДСТВО ФИЛЬМОВ В 13 СТРАНАХ

в 1939–1945 гг. (Художественные полнометражные фильмы)

В 1938 году темная пелена туч еще могла иногда затмевать глаза даже самым прозорливым. Французскую Диану скрывала густая дымовая завеса. Но было уже ясно, что возрождение кино не случайно, что оно отражает пробуждение народа, нации, что оно является провозвестником грядущего рассвета.

Мы увидим, что Геббельс воздвиг целый «атлантический вал» перед экранами временно порабощенной Европы. Плотины, возведенные этим чванливым, жалким Мефистофелем, не смогли долго сдерживать натиск. Беспрерывные удары глубинных волн народного океана снесли в конце концов все химерические сооружения авантюристов.

 

Глава I

ГИТЛЕРОВСКОЕ КИНО

[5]

Весной 1943 года в Берлине в «УФА-Паласт ам Цоо», где с 1919 года проходили все крупные собрания кинематографистов, состоялась пышная церемония. Праздновали 10-ю годовщину гитлеровского кино и одновременно 25-ю годовщину основания треста УФА. Торжество открыл доктор Геббельс. Перед тем как начался показ цветного художественного фильма «Приключения барона Мюнхаузена», снятого по методу «Агфа-колор», идеолог «третьего райха» произнес речь, которая была напечатана во всех газетах оккупированной Европы.

Вот отрывок из этой речи:

«… мне хочется первому поблагодарить УФА за то, что она сумела завоевать себе всемирную славу… По случаю этой славной годовщины я имею честь вручить от имени фюрера орден «Немецкого орла» доктору Альфреду Гугенбергу, который на протяжении более чем десяти лет осуществляет руководство немецким кино, не щадя на этом поприще своих усилий, а также медали Гёте директору УФА доктору Клитчу и доктору Максу Винклеру, являющемуся одним из пионеров нашей кинопромышленности, и присвоить почетные звания профессоров режиссерам Фейту Харлану и Вольфгангу Либенэйнеру… Я надеюсь, что вторая четверть века будет для УФА столь же успешной, как и первая».

Доктор Гугенберг, награжденный от имени фюрера орденом «Немецкого орла», являлся в течение более чем десяти лет настоящим руководителем УФА, поскольку в 1918 году он участвовал вместе с генеральным штабом и правительством Вильгельма II в основании этого гигантского немецкого треста.

Гугенбергу, доверенному лицу Круппа (и всей немецкой тяжелой промышленности), финансовая верхушка поручила объединить в один трест прессу, издательства, радио и кино. С 1927 года он официально занимает пост президента УФА. Уже в то время его основным помощником был доктор Клитч, также награжденный Геббельсом в 1943 году.

Известно, что деятельность доктора Гугенберга не ограничивалась «культурной» сферой. Во времена Веймарской республики он был главарем «Стальных касок», ультрареакционной организации, объединившей бывших фронтовиков. На этом посту Гугенберг оказался той ступенькой, которой воспользовался Гитлер при своем восхождении к власти. В 1933 году, накануне поджога рейхстага, Гугенберг получает пост вице-кан-цлера в правительстве, образованном фюрером.

В большом рекламном бюллетене, выпущенном УФА по случаю ее 25-летия, сообщалось, что с 1918 по 1921 год этот трест поглотил почти все крупные немецкие фирмы, занимавшиеся кинопроизводством, эксплуатацией и прокатом фильмов, а также изготовлением киноаппаратуры…

«В 1918 году программа УФА предусматривала производство 71 художественного и 24 документальных фильмов… Борьба за европейский рынок, таким образом, началась… Но одних лишь собственных сил для этой борьбы оказалось недостаточно… Наступил кризис. Проблема была решена заключением тройственного соглашения «Паруфамет», которое связало УФА с «Парамаунтом» и «Метро»… В августе 1927 года Клитч отправился в Соединенные Штаты и, досрочно возвратив американский заем, добился для немецких фильмов равных с голливудской продукцией условий. Будущее было теперь обеспечено», — сообщал бюллетень.

Во времена Веймарской республики в соответствии с планом Дауэса, созданным банком Моргана, Уолл-стрит спас от банкротства ту самую УФА, которую впоследствии Гугенберг под флагом создания «европейского кино» обратил против Голливуда. По плану Дауэса были заключены также соглашения между трестами «Дженерал электрик» и АСЭ, «Дюпон де Немур» и «И. Г. Фарбениндустри». Таким образом, германские электрический и химический картели стали контролировать УФА.

«Раздел мира» между монополиями не бывает долговечным. Окрепнув благодаря долларам, полученным по плану Дауэса, тяжелая немецкая промышленность пошла в наступление против своего американского компаньона. Гитлер и Геббельс произносили в это время демагогические речи против немецких и иностранных «плутократов». Между тем захватывали власть они вместе с Гугенбергом, доверенным лицом плутократов, и не расторгли с американскими трестами своих соглашений, продолжавших действовать даже после объявления войны Соединенным Штатам. Могущество сверхтреста УФА неимоверно выросло во времена гитлеровской диктатуры. В 1943 году Гугенберг и Клитч смогли подвести следующий победоносный итог:

«С 1933 года кино начинает играть чрезвычайно важную роль в деле национального возрождения. С созданием имперской кинопалаты (Рейхсфильмкаммер) для производства фильмов уже нет препятствий экономического порядка; развивающаяся кинематография становится выразителем воли нации…

… В 1943 году УФА является одним из крупнейших предприятий, находящихся на службе нации. Она и сердце и костяк немецкого кино. В ее распоряжении… 8000 служащих… и 7000 кинозалов во всей Европе… Сеть принадлежащих ей кинозалов беспрерывно растет. Еженедельно студии УФА выпускают кинохронику на 29 языках.

УФА имеет своих представителей во всех странах, в частности во Франции с 1926 года — с момента создания «Европейского союза кинематографии» (АСЭ), который с появлением звукового кино способствовал процветанию французской кинематографии. Им было выпущено более 50 французских фильмов».

Перечень этих достижений говорит о том, что благодаря усилиям Гугенберга, Клитча и Геббельса планы китов немецкой тяжелой промышленности, основателей УФА, успешно осуществлялись. С 1918 года они стремились полностью монополизировать немецкое и европейское кино.

В гитлеровской Германии УФА добилась абсолютной монополии во всех отраслях кинопромышленности. В феврале 1942 года Геббельс в одной из своих речей, объявив сначала, что в ближайший год через кинозалы Большого райха пройдет около миллиарда зрителей, сообщил об издании нового декрета, согласно которому все гитлеровское кино объединялось в единый организм и подчинялось единому руководству.

Для производства фильмов Геббельсом было создано общество «УФА-фильм», во главе которого стояли Бруно Пфенниг, Фрид Марин и Фриц Гипплер. Гипплер, бывший начальник департамента кинематографии министерства информации Геббельса, был одновременно особым уполномоченным немецкой кинематографии, которому был поручен контроль за направленностью выпускаемых фильмов, осуществлявшийся путем выбора сценариев, исполнителей, постановщиков и т. д.

«УФА-фильм» (которым по-прежнему руководили Гугенберг и Клитч) присоединил к своему ядру — старой УФА — все фирмы по производству фильмов, существовавшие тогда в Германии, Австрии и Чехословакии, а именно: «Террафильмкунст», «Берлин-фильм», «Баварию», «Винфильм», «Прагфильм» и т. д. «Тобис» уже давно была филиалом УФА.

Для проката фильмов Геббельс основал «Дейчер-фильмфертриб» (ДФФ, первоначально «Центральфильмферлей»), который имел абсолютную монополию на прокат фильмов по всей территории Большого райха. ДФФ был филиалом «УФА-фильм».

Для эксплуатации фильмов был учрежден «Дейчерфильм-театер» (ДФТ), в задачи которого входило «в связи с необходимостью защищать интересы немцев в области эксплуатации кинофильмов использование всех значительных по числу мест или месторасположению кинозалов, контролирование больших помещений, которые могут быть использованы для показа фильмов, и постройка ряда новых кинозалов на территории самого «третьего райха» и присоединенных к нему территорий».

Таким образом, ДФТ принадлежало или находилось под его контролем около 7000 кинозалов. Во главе ДФТ стояли Тео Квадт и Макс Витт, являвшиеся одновременно членами правления УФА, а ранее директорами «УФА-фильм-театер». В декрете, которым был учрежден самый гигантский из когда-либо существовавших трестов по эксплуатации фильмов, говорилось о необходимости «обеспечить независимость и стабильность в области эксплуатации немецкого кино».

Декрет не допускал эксплуатации кинозалов независимыми акционерными обществами и не разрешал отдельным лицам владеть более чем двумя-четырьмя кинозалами. Иначе говоря, речь шла отнюдь не о «защите интересов мелких собственников», а об устранении возможности появления какого бы то ни было конкурента, который когда-либо мог выступить против УФА.

Все другие отрасли кинопромышленности также превратились в филиалы УФА. Сверхтрест контролировал «Дейче Вохеншау» (киноеженедельник на 29 языках), «Дейчер шмальфильм» (узкопленочные 16-миллиметровые фильмы), «Дейчер цейхенфильм» (мультипликационные фильмы), «Афифа копиранштальтен» (трест копировальных фабрик), «Тобис тонфильм синдикат» (который, как владелец патентов, являлся сборщиком авторских процентов), «УФА — Хандель» (производство и продажа съемочной и проекционной аппаратуры, оборудования кинозалов и т. д.), «Фильмферлаг» (издание музыкальной и кинематографической литературы). «Фильмбанк», тесно связанный с УФА и ее хозяевами, становится единственным банком, которому было предоставлено право финансировать кинопромышленность.

Эта монополизация кино проходила не только в границах Большого райха (в состав которого входили тогда помимо самой Германии Польша, Богемия и Австрия), но и во всей Европе. Имперская кинопалата явилась для УФА посредником, с помощью которого ей удалось прибрать к рукам все немецкое кино. В июле 1941 года в Берлине основывается Международная кинопалата, которую УФА хотела использовать «после краха Франции» как инструмент для того, чтобы «объединить в единый блок все самые молодые силы Европы». На открытии этой палаты Геббельс провозгласил в своей речи лозунг европейского кино. «Война дала нам возможность, — заявил он, — поставить на обсуждение назревшие европейские проблемы и в меру возможностей разрешить их. Выполнение нашей миссии в Европе вселяет в нас мужество… побуждает нас настоятельно заняться во всех областях теми проблемами, которые могут быть решены только через объединение. Если ныне — я говорю не как немец, но как европеец — мы не вдохнем жизнь в европейское кино (европейское в самом широком смысле этого слова), то оно так и будет пребывать в состоянии сна, подобно спящей красавице. Я испытываю радость оттого, что в самый разгар войны народы Европы смогли договориться о разрешении главных проблем в области кино на основе принципов унитаризма».

Эти «принципы унитаризма», воплощавшиеся в экспансии УФА в другие страны Европы, являлись основным импульсом в деятельности Европейской кинопалаты. С целью еще более широкого их применения она собирается в апреле 1943 года в Риме под председательством графа Вольпи. Основные командные рычаги палаты были в руках ее генерального секретаря доктора Мельтцера, одного из ставленников УФА.

«Сегодня — европейское кино для Европы. Завтра — европейское кино для всего мира… Мы имеем в виду не только страны, берега которых омывает Атлантический океан, но также и страны Средиземного моря, Индийского и Тихого океанов». Эту грандиозную программу изложил перед палатой министр итальянского фашистского правительства Паволини. Международная кинопалата была составлена главным образом из стран «оси», их сателлитов и оккупированных стран (Германия, Италия, Богемия и Моравия, Бельгия, Болгария, Хорватия, Дания, Финляндия, Венгрия, Норвегия, Голландия, Румыния, Словакия), а также двух «нейтральных» стран — Испании и Швеции. Франция не вошла в это объединение.

1942 год был одновременно годом апогея и для Гитлера и для УФА. В кинопромышленности и во всей крупной индустрии как в Большом райхе, так и в Европе в результате гитлеровской «революции», «борьбы против плутократии» и войны «пролетарских наций против наций пресытившихся» неимоверно разрослись и усилились монополии типа УФА, сами тесно связанные с международным финансовым капиталом.

Война 1939 года была, говоря словами знаменитого генерала фон Клаузевица, «продолжением с помощью иных средств традиционной (то есть гитлеровской. — Ж. С.) политики». Но сам гитлеризм, будь то в кино или в тысяче других областей, явился продолжением традиционной политики немецких трестов и картелей, определившейся уже с 1900 года и ставившей своей целью создание монополий в европейском масштабе «мирными» или насильственными путями.

Опиравшееся на эти экономические, финансовые и «теоретические» принципы, кино «третьего райха» бесстыдно рекламировало себя как «национальное» и «социалистическое». Его «социализм», структура и содержание которого подгонялись под требования финансовых монополий, был ультрареакционным и расистским. Его «национальные» фильмы были одиозно шовинистическими или примитивно космополитическими как по содержанию, так и с точки зрения подбора исполнителей и постановщиков.

В 1934 году, когда Геббельс и Гугенберг объединились, чтобы создать «кино третьего райха», афиши немецких кинотеатров пестрели названиями «национальной» продукции: «Приключение в восточном экспрессе», «Цветочница из «Гранд-отеля», «Король Монблана», «Графиня Чардаш», «Дочь его превосходительства», «Ночь в Венеции», «Чикагский беглец», «Дело № 909», «Я — для тебя, ты — для меня», «Цыганская кровь» и т. д. Фильмы откровенно пропагандистского фашистского характера (такие, как «Юный гитлеровец Квекс» или «Ганс Вестмар») не составляли в то время и 10 процентов продукции.

Когда в 1945 году солдаты Советской Армии вошли в Берлин, они могли видеть на разрушенных стенах города обрывки афиш с названиями демонстрировавшихся во время войны фильмов: «Старинная песня», «Придворный концерт», «В ночь на 12-е», «Сердце бьется для тебя», «Безумный день», «Пойдем навстречу счастью», «Миллионер», «Женщина за бортом», «В храме Венеры», «Переполох в замке», «Петер Фосс — похититель миллионов», «Любовь прежде всего», «Дорогая Катерина» и т. д.

И тогда, когда поджигали рейхстаг, и в годы танковых походов на Париж и на Москву, и в момент, когда советские войска форсировали Одер, основную массу продукции немецкого кино составляли фильмы-оперетты, банальные любовные мелодрамы, детективные фильмы, фильмы-вальсы.

Большинство фильмов 1924, 1934 и 1944 годов были созданы в «стиле УФА», который мало чем отличается от «стиля Голливуда — фабрики грез». Этот киноопиум не был непосредственной гитлеровской пропагандой, он в более широком плане расхваливал буржуазный образ жизни, используя условные и традиционные сюжеты, создавая развлекательные или уводящие от действительности фильмы.

Космополитизм таких сюжетов усиливался космополитизмом производства. Начиная с 1925 года УФА широко применяет совместное производство фильмов с европейскими фирмами, иногда при участии Голливуда. Оно продолжалось в различных формах и после захвата власти Гитлером, и после Мюнхена, и после объявления войны. В 1941 году немецкое кино создавало фильмы совместно с Францией, Богемией и Моравией, Словакией, Испанией, Австрией, Венгрией, Италией, Швецией. В начале 1944 года УФА снимала фильмы в Гааге, Праге, Вене, Будапеште и Париже.

В некоторых случаях продукция, создававшаяся на иностранных студиях, была немецкой по вложенным в нее капиталам, но заимствовала у страны, где она выпускалась, язык, сюжет, сценаристов, постановщиков и т. д. Таковы были, к примеру, 30 фильмов, снятые в оккупированной Франции филиалом УФА «Континенталь», итальянские фильмы, созданные на студии «Европа», венгерские и чешские — на студиях «Месстер» и «Праг-фильм». Но все они создавались, разумеется, в соответствии с общей программой Геббельса.

Приток киноактеров и кинорежиссеров из стран Центральной Европы на берлинские киностудии, ставший уже традиционным явлением, еще больше усилился в результате экспансионистской политики сверхтреста УФА. Самые популярные звезды фирмы были выходцами из Венгрии (Паула Вессели, Марика Рокк, Атилла Хёрбигер и др.), из Швеции (Цара Леандер, Кристина Зёдербаум и др.), из Югославии (Иван Петрович и др.). Среди режиссеров многие были родом из Вены, Будапешта и Праги.

Развлекательный характер продукции немецкого кино в период войны не исключал, однако, появления фильмов, открыто прославлявших фашизм или проповедовавших его в завуалированных «безобидных» формах, но методично, систематически.

Один из документов УФА, предназначавшийся сугубо для внутреннего пользования, озаглавленный «Тематическая схема» (январь 1941 года), свидетельствует, что характер всей кинопродукции определялся специально разработанным планом, имевшим вполне определенную пропагандистскую направленность. Приводим с некоторыми сокращениями этот документ:

«1. Личность, которая потрясла умы человечества.

«Дядюшка Крюгер». Сценарий Эмиля Яннингса. Постановка Штейнгофа. О судьбе вождя буров, боровшегося за свой народ, за землю, против кровавой колониальной политики англичан.

2. Великие люди в истории Германии. «Великий король». Постановка Фейта Харлана. О жизни Фридриха II.

«Бисмарк». Постановка В. Либенэйнера. Об объединении немцев в единую империю — «второй райх».

«Отцы и сыновья». Борьба за колониальное пространство для немцев.

3. Англия под немецким микроскопом.

«Ирландская трагедия» («Моя жизнь за Ирландию»).

Об английской тирании. Постановка В. Киммиха.

«Война за опиум». О торговой политике Англии, стремившейся внедрить опиум в Индии и Китае.

«Один против всей Англии» («Томас Пэн»). Об английском реформаторе, боровшемся против Великобритании на стороне Вашингтона.

«Титаник». О ростовщической политике Англии, приведшей к самой трагической из когда-либо случавшихся морских катастроф.

«Секретная служба». О террористских методах английской секретной службы.

4. Немцы в сражениях.

«Эскадрилья Лютцов». Постановка Г. Бертрама. Фильм посвящается Люфтваффе.

«Люди в бурю». Постановка Карла Антона. О судьбе пограничных с Германией территорий, аннексированных Польшей. Немецкая женщина любит поляка, но в решительный час борется на стороне своих соотечественников.

«Остров дурной славы». Постановка В. Клинглера. О судьбе населения островов Вайхзель (отторгнутых в ноябре 1918 года после поражения Германии), выступившего против грабежей, чинимых поляками.

«Обломок». О морских сражениях немецких патриотов против Наполеона.

«Дорога на родную землю». От Люнебурга до Соединенных Штатов.

5. Мастера немецкого искусства и их творчество.

«Фридрих Шиллер», «Агнесса Бернауэр», «Байрёйт», «Крестьянин-клятвопреступник» и т. д.

6. Фильм Лени Рифеншталь.

«В долине». По драме испанского писателя Анхеля Гимеры.

7. Классическая оперетта от Штрауса до Линке.

«Оперетта» (с участием Вилли Форета), «Венская кровь» (с участием Вилли Форета), «Ночь в Венеции», «Госпожа луна».

8. Проблемы современной молодежи.

«Выше голову, Иоганнес!» Постановка В. де Ковы. Молодой человек, выросший за границей, становится членом нашей национальной общины благодаря полученному им «национал-политическому» воспитанию.

«Якко». Сирота, подобранный артистами цирка, становится членом организации гитлеровской молодежи.

«Самый старший».

9. Проблемы повседневной жизни.

«Долгая жизнь» (с участием Паулы Вессели), «Ночь без прощания».

«В гардеробной оперы», «Второе я», «Привет тебе, ад!» — комические приключения шести летчиков в Марселе, Оране и в Сахаре.

10. Военный приключенческий фильм.

«Тренк-пандур» с участием Ганса Альберса — вольная экранизация биографии предводителя пандуров в царствование Марии-Терезы».

Руководители УФА следили за тем, чтобы в фильмах, предусмотренных программой на 1941–1942 годы, прославлялся фашизм, кроме фильмов, отнесенных к категории развлекательных (фильмы-оперетты и фильмы, посвященные «повседневной жизни»). Но и в них пропаганда не всегда отсутствовала, в частности в таком фильме, как «Второе я» Либенэйнера, к которому мы еще вернемся.

События, развернувшиеся во второй половине 1941 года, заставили руководство УФА внести изменения в «Тематическую схему». Три антианглийских фильма («Томас Пэн», «Секретная служба», «Война за опиум») были заменены антибольшевистскими фильмами (один из них назывался «Гепеу»). Для самой непосредственной гитлеровской пропаганды УФА использует чаще всего форму «документального» фильма. Во время вторжения в Польшу Гипплер и его операторы зафиксировали в потрясающих кадрах ужасные бомбардировки Варшавы, развалины столицы-мученицы, бомбы, летящие с самолетов Геринга. Мартовским вечером 1940 года в немецкие посольства Осло и Копенгагена в один и тот же час были приглашены на просмотр нового немецкого фильма высокопоставленные норвежцы и датчане. Им был показан особенно ужасающий документальный фильм о войне в Польше. На следующее утро гитлеровские войска вторглись в Норвегию и Данию.

Несколько недель спустя стараниями отдела кинохроники высшего командования и особых рот пропаганды (РК) было документально снято наступление во Франции. В течение всего лета 1940 года в кинозалах оккупированных стран Европы (за исключением Франции) демонстрировался выпущенный студиями УФА полнометражный фильм «Победа на Западе» (Sieg im Westen), который показывал наступление танковых частей во Франции, бомбардировщики, бомбящие мосты, города, объятые пламенем, колонны пленных французов, вступление солдат вермахта в пустой Париж, фюрера, руководящего операцией вместе с фон Браухичем, снова фюрера, пляшущего от радости после подписания перемирия в Ретонде. Французской кампании были посвящены и другие фильмы, в частности «Танки» Вальтера Рутманна, некогда прославившегося своим фильмом «Мелодии мира».

Самому Рутманну суждено было погибнуть во время съемок боевых эпизодов другого документального фильма, начатого 22 июня 1941 года. Первая часть этого фильма, называвшаяся «Война на Востоке», демонстрировалась по всей оккупированной Европе. В то время одна газета на французском языке так расхваливала фильм: «Форсирование рек и вступление в горящие, разрушенные города — самые прекрасные из когда-либо нами виденных кадров войны».

С развитием кампании в России УФА прекратила производство документальных фильмов о войне. Ее киноспециалисты смонтировали фильм с ироническим названием «Советский рай». Он был гвоздем передвижной выставки «Европа против большевизма», которую организовал Геббельс в рамках своей «европейской» политики. Фильм представлял собой довольно неумелый монтаж документов, безусловно не русского происхождения (например, кадры барселонской тюрьмы, выстроенной в стиле кубизма при Франко, перенесенной авторами фильма в Витебск). Выставка перевозилась по оккупированной Европе, но во многих городах от фильма пришлось отказаться, так как темные кинозалы превращались в арену демонстраций совсем не антибольшевистского характера.

Другой документальный фильм, созданный УФА по сценарию доктора Тауберта, назывался «Еврейская опасность» («Вечный жид»). Его авторы, следуя расистской теории, старались доказать, что «еврей, даже ассимилировавшись, сохраняет извечные черты своей расы, физического типа, психологии, что он испытывает непреодолимое отвращение к производительному труду в поле, в мастерской, на заводе». Они стремились внушить, что «евреи оказали тлетворное влияние на кино и литературу, способствуя развитию в них элементов порнографии». Фильм заканчивался «ужасными сценами, снятыми на кашерных бойнях». В доказательство «единства расы» там вперемешку показывались такие столь разные исторические личности, как Хор Белиша, Карл Маркс, Моргентау, Леон Блюм, Лассаль, Ротшильд, Роза Люксембург. В фильм были включены снятые в организованных нацистами гетто смерти кадры, рисующие евреев как людей неисправимо грязных, обожающих жить в лачугах, как организаторов черного рынка. Доктор Тауберт намеренно заканчивал фильм кровавыми сценами на бойнях. По его замыслу эпизоды убоя скота должны были прозвучать символическим призывом к убийству евреев.

Таким же гнусным расизмом был проникнут фильм «Еврей Зюсс» Фейта Харлана, виднейшего деятеля нацистского кино. Сын драматурга, он стал актером, затем дебютировал как режиссер фильмами, сценарии для которых были написаны Теа фон Харбоу, бывшей женой Фрица Ланга, автора сценария знаменитого «Метрополиса». Первый успех им принес фильм «Властелин» (Herrscher, 1937, с участием Эмиля Яннингса), главный герой которого, промышленник масштаба Круппа, изображался в виде некоего фюрера от промышленности, как человек всеведущий, прозорливый и одержимый. Фильм получил на фестивале в Венеции кубок Вольпи. С этого времени Фейт Харлан, ранее специализировавшийся на комедиях и фарсах, обращается к драмам («Бессмертное сердце», «Путешествие в Тильзит» по роману Германа Зудермана, уже использованного в 1927 году Мурнау для фильма «Восход солнца»).

«Фейт Харлан — основная фигура немецкого кино. Его увлекают необычные и могучие темы. Он бывает доволен только тогда, когда ему удается извлечь максимум из своего сюжета».

Тот, о ком с такой похвалой писала реклама УФА, был в 1939 году выбран Геббельсом для постановки «Еврея Зюсса», как человек безусловно преданный национал-социализму, уже зарекомендовавший себя своими антифранцузскими фильмами («Мой сын господин министр» и «Развеянные следы»).

Зюсс Оппенгеймер — лицо историческое — был в XVIII веке министром финансов герцога Вюртембергского и фактически управлял его государством. Его карьера закончилась громким скандалом; подобно мно гим другим некогда всемогущим финансистам (неевреям), например Жаку Кэру или Фуке, он по аналогичным мотивам был приговорен к смерти. Жизнь Оппенгей-мера вдохновила во времена Веймарской республики известного писателя Лиона Фейхтвангера на создание его знаменитого романа «Еврей Зюсс» (ни в коей мере не антисемитского), который был экранизирован в Англии в главной роли с эмигрантом-антифашистом Конрадом Вейдтом.

Дав своему фильму название «Еврей Зюсс», Фейт Харлан воспользовался всемирной славой Лиона Фейхтвангера, изгнанного из Германии много лет назад. Симптоматично, что фильм начал создаваться сразу же после совещания в Мюнхене, где был подписан пакт, по которому Гитлер получил от французского и английского правительств гарантию в их благожелательном нейтралитете в случае его наступления на Восток. Чтобы дойти до Киева или Москвы, нацистам нужно было оккупировать территории, где евреев насчитывались миллионы. Решено было уничтожить их физически, с тем чтобы колонизация этих территорий, являвшихся «ступеньками на Восток», дала бы как можно больше выгоды. Шесть недель спустя после Мюнхена, как раз когда все крупные газеты Парижа и Берлина уделяли особенно много внимания «украинскому вопросу», разыгрались события «кристальной ночи» (Kristallnacht). Воспользовавшись в качестве предлога покушением, совершенным во Франции по политическим мотивам молодым человеком по имени Гритцпан, эсэсовцы разгромили магазины, принадлежавшие «неарийцам», избили или убили их владельцев, массами выслали евреев в концентрационные лагеря, где их ожидали печи крематориев.

Расистская политика вступила в новую фазу. До этого момента она служила монополиям для неслыханного обогащения. Гугенберг, например, используя расистские законы, поглотил своего соперника Ульштейна. Это еще больше усилило его могущество в УФА, так как в его руках оказался трест радио, печати и издательств. С ноября же 1938 года антисемитизм из «социализма бесноватых» превратился в «социализм убийц», расистский миф стал страшной реальностью: подвергалась уничтожению целая «раса».

«Еврей Зюсс» являлся прямым призывом к самому отвратительному эпизоду современной истории — к массовому убийству людей. Сценарий фильма Фейтч Харлан написал совместо с Людвигом Метцгером и Э. В. Меллером. Фильм снимал филиал УФА «Терра-фильм». Музыку написал Вольфганг Целлер. Исполнителями главных ролей были, помимо Кристины Зедербаум, жены постановщика фильма, и Фердинанда Мариана, все звезды первой величины: Вернер Краус, Генрих Георге, Бернгард Гетцке. Шумная реклама была создана вокруг имени Вернера Крауса, «незабываемого исполнителя главной роли в фильме «Калигари», хотя этот знаменитый образец «вырождающегося искусства» был обязан своим появлением продюсеру и постановщику — «неарийцам».

Экспрессионистский стиль, открытый фильмом «Кабинет доктора Калигари», в «Еврее Зюссе» продолжался в контрастной напыщенной фотографии оператора Бруно Монди, в грубых эффектах «сцен ужаса» в режиссуре Фейта Харлана.

Зюсса играл «новичок» Фердинанд Мариан, специализировавшийся до этого на ролях предателей. Вначале зритель видит его в облике придворного человека, мало чем отличающегося от других высокопоставленных лиц. Но, захватив благодаря наивности толстого герцога Вюртембергского (Генрих Георге) в свои руки власть, он сбрасывает маску и показывает свое «истинное лицо гнусного израэлита». По его зову в государство переселяется и заполняет его целая колония евреев, предводительствуемая своим вождем — раввином (Вернер Краус). Этот последний персонаж — грязная карикатура, прямо сошедшая со страниц расистского листка «Дер Штюрмер». Еврей Зюсс, правивший в стране с помощью эксплуатации, коррупции, тирании, убийства, насилует в довершение невинную арийку Доротею (Кристина Зедербаум). Эпизод должен был воздействовать на широкую публику своим эротическим садизмом и призывать к убийству. Именно такое толкование дал этому эпизоду прокурор боннской республики Крамер, выступивший с обвинительной речью против Фейта Харлана на процессе в Гамбурге в 1949 году.

«Сцена изнасилования Доротеи, — заявил он, — вершина гнусности. Мужчина бросается на женщину не для того, чтобы утолить свой низменный инстинкт, он это делает от холодного рассудка, он насилует, чтобы унизить ее расу, произнося слова из библии. Нам показывают чудовище, которое совершает изнасилование, чтобы… обесчестить и унизить нееврейку. Это полностью соответствовало духу и целям пропаганды Геббельса. В первоначальном варианте сценария Доротее отводилось место второстепенного, незаметного персонажа, но Фейт Харлан дописал эту роль специально для своей жены».

Обвинение «низшей расы» в преступной похотливости прозвучало не впервые. Этот же грех приписывали неграм организаторы судов Линча. «Еврей Зюсс» и кончается настоящим судом Линча. Преступник, разоблаченный храбрыми «арийцами», осужден на смерть. Его сажают в железную клеть, под которой разжигают костер. Как справедливо говорил в своей речи прокурор Крамер, «экспрессионистские» языки пламени, плясавшие по искаженному ужасом лицу осужденного, означали прямой призыв к сожжению всех евреев.

Крамер закончил свою обвинительную речь следующими словами:

«В 1939 году этот фильм явился антиеврейской провокацией (антиеврейской в том смысле слова, какой в него вкладывали нацисты), а между тем беззащитные евреи уже были растоптаны и кровоточили тысячью ран… «Еврей Зюсс» участвовал, таким образом, в акциях, которые квалифицировались нацистами как «окончательное решение еврейской проблемы».

Чтобы помочь этому «окончательному решению» (то есть уничтожению миллионов евреев), Фейт Харлан согласился стать рупором Геббельса.

Он принялся за фильм «с энтузиазмом и работал над ним с неослабеваемым пылом». Премьера «Еврея Зюсса» состоялась в сентябре 1940 года в Берлине, праздновавшем победу над Францией и ожидавшем возвращения своих солдат к рождеству. Несколько позже фильм торжественно демонстрировался во всех странах оккупированной Европы. В Париже в 1941 году он явился непосредственной подготовкой декрета, обязывавшего евреев носить желтую звезду, массовых арестов евреев, расстрелов «еврейских и коммунистических заложников», о чем оповещали зловещие объявления за подписью Штюльпнагеля. Сопротивление вело борьбу против этого ядовитого оружия. Зимой 1941/42 года бомбой был взорван кинотеатр в XV округе Парижа, где демонстрировался «Еврей Зюсс». Жертв не было. «Еврей Зюсс» шел почти перед пустым залом, за исключением дней, когда шли пропагандистские сеансы, предназначавшиеся для французских фашистов.

После «Еврея Зюсса» Фейта Харлана перевели в ранг «гениальных» режиссеров. Вскоре в Праге он приступает к съемкам фильма «Золотой город» по методу «Агфа-колор». Сценарий (написанный Харланом) проповедовал возврат к земле, сетовал на коррупцию больших городов, воспевая добродетели богатого крестьянства, и причислял Прагу и Богемию к исконно немецким землям. Эти пропагандистские мотивы вплетались в занимательную интригу, на первый взгляд совершенно аполитичную.

На фестивале в Венеции в 1942 году фашистским жюри «Золотому городу» была присуждена премия. Его рекламировали как первую крупную победу цветного кино.

Здесь мы должны несколько подробнее остановиться на промышленной стороне появившегося во время войны метода «Агфа-колор», который является этапом в развитии техники кино.

Общество «Агфа» (анилиновый трест) является филиалом гигантской химической монополии «И. Г. Фарбениндустри». С 1912 года оно производило кинопленку. В отлично оснащенных лабораториях фирмы на протяжении четверти века шли исследования в области цветной фотографии. Еще до 1939 года «Агфа» пустила в продажу цветную фотопленку и бумагу для цветной фотографии. Но применение способа «Агфа-колор» в кино оставалось в стадии эксперимента. Для окончательной его разработки фирма использовала сотни заграничных патентов, в частности французских.

Пленка «Агфа-колор» имеет три сверхтонких наложенных один на другой слоя эмульсии; чувствителен каждый из них к одному основному цвету — красному, зеленому или синему.

Уже в первый год войны пленку «Агфа-колор» стали производить в довольно значительных количествах, так что УФА в период 1941–1945 годов смогла выпустить 15 полнометражных цветных фильмов, что составило 10 процентов всей продукции, то есть пропорционально больше, чем за этот же период выпустил Голливуд, снимавший цветные фильмы по способу «Текни-колор».

Эти большие усилия, прилагавшиеся для выпуска цветных фильмов, предпринимались не столько с расчетом непосредственно на текущий военный период, сколько на послевоенный, когда немецкое кино должно было, как надеялись его руководители, стать соперником Голливуда. Между прочим, американские бомбардировщики ни в коей мере не помешали разработке способа «Агфа-колор». Известно, что во Франкфурте в результате бомбардировок были целиком разрушены кварталы с официальными зданиями, но остались совершенно невредимыми громадные заводы «И. Г. Фарбениндустри». Немецкий химический трест был по-прежнему связан соглашениями со «Стандард ойл» и «Дюпон де Немур».

«Анско» — филиал «И. Г. Фарбениндустри» в Соединенных Штатах — должен был по ее патентам начать после войны производство (под военным контролем) пленки «Анско-колор», аналогичной «Агфа-колор».

Теоретически тройной слой эмульсии делал пленку «Агфа-колор» более совершенной в техническом отношении, чем пленка «Текни-колор». Но практически за период войны новый способ не был должным образом усовершенствован. В «Золотом городе» его недостатки усугублялись напыщенностью и дурным вкусом Фейта Харлана. Огненно-красное платье, в которое «гений» немецкого кино облачил старую трактирщицу, до боли раздражало сетчатку глаза.

В «Великом короле», появившемся вслед за «Золотым городом», Фейт Харлан прославлял Фридриха Прусского и Семилетнюю войну. Главные роли исполняли Кристина Зедербаум и два актера, известные по экспрессионистским фильмам, — Пауль Вегенер и Густав Фрелих. После «Иммензее» (Immensee) и «Жертвенного пути» (Opfergang, 1943), в которых пропаганда выражалась не так прямолинейно, Фейт Харлан в 1944 году предпринимает постановку «Кольберга» по специальному указанию Геббельса (как это было с фильмами «Еврей Зюсс» и «Великий король»).

Бюллетень Имперской кинопалаты (Reichbildkammer) писал об этом фильме:

«Национальный фильм. Необычайно ценный по своим художественным достоинствам и с точки зрения государственной политики. Ценный для нашей культуры. Ценный как произведение национальное. Заслуживает нашу глубокую признательность как произведение, воспитывающее народ. Особенно рекомендуем молодежи».

Действие фильма относится к эпохе наполеоновских войн. В 1807 году небольшой морской форт Кольберг, расположенный на берегу Балтийского моря, в Померании, недалеко от Данцига, защищался гражданским ополчением, которым командовал Неттельбек. Порт стойко выдержал длительную осаду французов и был освобожден генералом Гнейзенау, которому удалось восстановить прусское военное могущество после Иены.

30 января 1945 года в двух городах одновременно состоялась пышная премьера «Кольберга» — в полуразрушенном Берлине и во французском городе Ля Рошель, главной военной крепости «атлантического вала», еще занятой войсками вермахта (так же как Бель-Иль, Сен-Назер, Руан, Брест и т. д.). Эту двойную премьеру «Кольберга» Геббельс окрестил «атлантическим фестивалем».

Когда Геббельс и Фейт Харлан задумали снимать «Кольберга», на Востоке уже шло тревожное «стратегическое» отступление — результат поражения на Волге.

Гитлеровская пропаганда настойчиво твердила о несокрушимости «атлантического вала» и «европейской крепости», неуязвимой для «большевистских орд». Но еще до того, как был закончен фильм, «атлантический вал» превратился в несколько разрозненных бастионов с разрушенными укреплениями, а советские войска стали лагерем на Одере.

Тем не менее фильм Фейта Харлана оставался оружием пропаганды. Он вселял надежду, что Гитлер, подобно новому Гнейзенау, спасет осажденную крепость, какой оказался «третий райх», где, как в наполеоновские времена, лихорадочно собирали «гражданское ополчение». Но ни эта пропаганда, ни секретное оружие ФАУ-2 не принесли Гитлеру победы. Три месяца спустя после премьеры «Кольберга» польский кинематографист Александр Форд, будущий создатель фильма «Правда не имеет границ», снимал документальный фильм о боях русских против немцев, в результате которых за несколько дней пал этот балтийский бастион. Что касается Фейта Харлана, то он бежал из горевшего Берлина в английскую зону оккупации, где был заключен в тюрьму в ожидании судебного процесса. Но это принадлежит уже послевоенной истории.

Наряду с «основной фигурой» фашистского кино другими известными кинорежиссерами гитлеровского периода были Карл Риттер, Ганс Штейнгоф, Вольфганг Либенэйнер и Карл Фрелих.

Риттер поставил после 1937 года ряд фильмов, действие которых происходит в первую мировую войну на французском фронте: «Патриоты» (Patrioten), «Предприятие Михаэль» (Unternehmen Michael), «Отпуск на честное слово» (Urlaub auf Ehrenwort), «За заслуги». В 1939 году он начинает съемки фильма «Легион Кондор» (Légion Condor), посвященного летчикам Люфтваффе, которые сражались в Испании на стороне Франко и чьим самым памятным «подвигом» было уничтожение города басков Герники.

Объявление войны Польше прервало съемки «Легиона Кондор». Фильм закончен не был. Отрывки его показывали в воспитательных целях молодым пилотам Люфтваффе. Риттер предпринимает постановку фильма «Истребители»(Stukas) о летчиках, уничтожавших гражданское население, в том числе беженцев в Голландии, Бельгии и Франции. В фильме «Über ailes in der Welt» он показывает Германию, оказавшуюся «во всем мире превыше всех», после того как в 1939–1940 годах ее вермахт одержал победу на всех фронтах. После антифран-цузских фильмов Риттер специализируется на фильмах антирусских: снимает «Кадетов» и «Гепеу», в котором, по утверждению рекламного проспекта УФА, показал внешнеполитическую деятельность Коминтерна и его ответвлений в Европе в период 1939–1940 годов в странах Прибалтики, во Франции, в Голландии, Швеции и России.

Затем Карл Риттер ставит «Гарнизон «Дора» (Besatzung Dora) — пропагандистский фильм, рассказывающий о подвигах одной немецкой воинской частя на фронтах Африки, Франции и России. Но в ноябре 1943 года гитлеровская цензура (Filmprüfstelle) запретила показывать на экранах эту воинственную киноэпопею. Фильм оказался несвоевременным «в связи с развитием событий военных действий», то есть в результате поражений, которые потерпели немцы в Африке и России.

Ганс Штейнгоф, возведенный в ранг «великих» нацистских режиссеров за свой фильм «Юный гитлеровец Квекс» (Hitlerjunge Quex), в дальнейшем ставит исторический пропагандистский фильм «Старый и молодой король» (1934), драму из крестьянской жизни «Коршун Валли» (Die Geier Wally, 1940), фильм из жизни ученых «Роберт Кох» (1939), в котором Кох изображен шумливым и ограниченным человеком, претенциозный фильм из жизни художников «Рембрандт» (1942) и откровенно пропагандистскую картину «Дядюшка Крюгер» (1941), которая получила в Венеции «Кубок Муссолини», а в «третьем райхе» звание «Фильма нации». Для постановки этого фильма по сценарию Курта Хойзера и Гаральда Братта Штейнгофу были предоставлены огромные денежные средства. В съемках, продолжавшихся 250 дней, принимало участие 40 тысяч актеров и статистов. Старый Яннингс играл дядюшку Крюгера в обычной своей манере: утрированно и вульгарно. Его интимный разговор с королевой Викторией выглядит в фильме как образец самого настоящего гротеска — это эпизод истории, увиденный глазами какого-нибудь Клемана Вотеля (один из романов которого Штейнгоф экранизировал).

Основой для фильма послужило вероломное нападение английских империалистов на колонии буров в 1900 году и англо-бурская война, вызвавшая резкий протест прогрессивной общественности во всем мире. Но в фильме эти эпизоды были модернизированы сценаристами. Работник аппарата Геббельса некто Э. В. Демандовский писал в рекламном проспекте УФА:

«Судьба Германии была бы повторением судьбы буров, если бы фюрер не помешал этому и не объединил бы все ее силы на борьбу… Исторический фильм — детище нашей эпохи. Это зеркало прошлого, опора настоящего, предвидение будущего».

На самом же деле сценаристы совсем неверно предсказывали будущее и даже не понимали настоящего. Об этом свидетельствует, например, явная оплошность геббельсовской пропаганды, решившей показывать во Франции фильм, в котором роль офицера армии, оккупировавшей страну буров и расстреливавшей заложников, исполнял Отто Вернике, гораздо меньше похожий на английского майора, чем на одного из тех юнкеров-нацистов, которые в то время отбивали шаг по мостовым Парижа. И было, конечно, неосторожностью со стороны доктора Вернера Клитча написать в рекламном проспекте, изданном на французском языке, следующие строки:

«Когда в английском концентрационном лагере, где умирают от голода тысячи женщин и детей, раздается голос Яннингса, его слова воспринимаются как грозная политическая демонстрация».

В кинозалах Франции эта демагогия гитлеровцев обращалась против них же самих. Всем было известно, что, считая Францию своей колонией, нацисты, а также правительство Виши не переставали строить в стране концентрационные лагеря, гораздо более ужасные, чем те, которые строили англичане для буров. Сравнение с судьбой Франции возникало тем неизбежнее, что в фильме эпизоду в концентрационном лагере предшествовали сцены расстрела на дорогах беззащитных женщин и детей, что так живо напоминало массовое трагическое бегство 1940 года и «подвиги», совершенные тогда летчиками-истребителями. И, наконец, сцена расстрела заложников дополняла эту невольную аналогию с нацистскими буднями во Франции.

Поэтому «Дядюшку Крюгера» скоро прекратили показывать во Франции и, кажется, во всех оккупированных странах.

Немного можно сказать о фильмах Карла Фрелиха того периода. Во время войны в Испании он совместно с Бенито Перохо поставил по заказу Франко «Андалузские ночи» (1938).

Затем он обращается к драматическим перипетиям истории и снимает скучный фильм «Сердце королевы» (Das Herz der Kônigin, 1940), работает на студиях УФА над фильмом «Четыре товарища» (Die 4 Gesellen), в котором снималась Ингрид Бергман, приехавшая ненадолго в Германию. Во время войны он ставит много драм и комедий из эпохи Вильгельма, воскрешающих то доброе старое время, когда он делал первые шаги в кино. Этот ветеран экрана проявил себя главным образом как послушный, исполнительный слуга Геббельса, который сделал его президентом Имперской кинопалаты. Таланта, которого Фрелиху всегда не хватало, не прибавилось у него и в старости.

Одним из открытий Геббельса был австриец Вольфганг Либенэйнер, которому он присвоил по случаю 10-й годовщины гитлеровского кино одновременно с Фейтом Харланом звание профессора.

Вскоре после аншлюса Либенэйнер покидает подмостки венских драматических театров, где он долгие годы был актером, и ставит фильм «Бисмарк» (1940) — апологию «железного» канцлера. Действие фильма заканчивалось 1871 годом. В 1942 году Либенэйнер создает вторую его часть — «Отставку» (Die Entlassung), — которой Геббельс присудил право называться «Фильмом нации», а во время ее съемок отдал распоряжение всячески помогать Либенэйнеру. Главные роли в фильме исполняли Вернер Краус и Эмиль Яннингс.

Пропаганда «профессора» Либенэйнера была, очевидно, более эффективной в тех фильмах, где она преподносилась в завуалированных формах, как во «Втором я» (Dasandere Ich, 1941). Это банальная комедия в голливудском стиле о машинистке, которая выходит замуж за сына своего патрона — инженера завода, где она работает в ночную смену простой работницей. Главной задачей фильма было усилить приток женщин на заводы, производящие боеприпасы.

«Я обвиняю» (Ich klage an, 1941), завоевавший кубок Вольпи на фестивале в Венеции, казался на первый взгляд «драмой совести» в стиле Поля Бурже.

Содержание фильма было следующим образом изложено в рекламной брошюре УФА:

«Срочно вызванный к больной жене, доктор Хейдт понимает, что всякая надежда потеряна. В душе врача происходит тягостная борьба: раз ничто не может спасти молодую женщину, не лучше ли избавить ее от длительных страданий?.. Доктор Хейдт сыплет в стакан своей жены… яд, который положит конец ее страданиям. Из соседней комнаты доносятся звуки виолончели. Это играют для умирающей. Хейдт поступил так, движимый жалостью… Его бывший соперник доктор Ланг доносит на него… Ланга вызывают на процесс в качестве свидетеля… В течение многих лет Ланг лечит ребенка, больного неизлечимой болезнью. Это заставляет его по-другому посмотреть на поступок Хейдта. Он свидетельствует в пользу подсудимого и, таким образом, влияет на решение присяжных заседателей. Доктор Хейдт встает и… обвиняет общество в том, что оно препятствует людям науки выполнять долг, который они считают своим непременным долгом, ибо он продиктован им чувством жалости…»

В 1941 году этот «вопрос совести» вышел за границы теоретической сферы. Нацисты заявляли о необходимости применения эвтаназии. Их врачи избавляли общество от «лишних ртов», убивая ядом, подсыпанным в пищу, или с помощью смертоносных уколов «неизлечимых больных» и детей-калек. Говоря словами сценария Либенэйнера, Гитлер приказывал людям науки «выполнять долг, продиктованный чувством жалости». Этой «научной теорией» руководствовались собратья доктора Хейдта из лагерей смерти, когда они уничтожали «низшие расы»: евреев, цыган и коммунистов. Используя людей, как морских свинок, для опытов по вивисекции, удалению органов, бактериологической и газовой войне, они тоже служили своей «науке». Как знать, может быть, те, кто совершил эти убийства, разрешили для себя «вопрос совести» под впечатлением фильма Либенэйнера?

Как показал «Дядюшка Крюгер», исторические фильмы имели свои опасные стороны. Поэтому следовало облекать в форму иносказаний инструкции, даваемые эсэсовцам, и превращать их, таким образом, в предназначенные для широкой публики пропагандистские произведения типа фильмов «Еврей Зюсс» и «Я обвиняю». Трудности, встретившиеся на этом пути, уменьшили количество откровенно прогитлеровских фильмов. После 1941 года, когда началась полоса таких трудностей, доля «развлекательных» фильмов в общем объеме кинопродукции возросла.

Мы не будем рассматривать здесь эти низкопробные коммерческие поделки, в которых пережевывались ситуации и мелькали персонажи из репертуара, модного во времена Франца-Иосифа и Вильгельма II. Основным источником сюжетов для таких фильмов были венские оперетты и детективные английские и американские романы.

Чтобы дать читателю представление об этой продукции, познакомимся с сюжетом первой попавшейся комедии, которой оказался «Антон Великолепный» (1941, сценарий и постановка Эрнста Маришки, в главной роли — комедийный актер Ганс Мозер).

Антона, слугу графа Оттмара Эрленбурга, раздражает поселившийся недавно в их местах фермер, который энергию воды, ранее употреблявшуюся Антоном для кукольного театра, приспособил для использования в общих интересах. У фермера есть дочь, молодая, прелестная Лени, влюбленная в графа Вилли, сына владельца замка… Однажды граф Эрленбург привозит в свой замок некую баронессу по имени Кларисса. Эта пятидесятилетняя дама носит монокль и причисляет себя к самой родовитой знати.

Граф ничего не знает о связях своего сына, который живет в Вене. У Лени рождается прелестный мальчик. Антон становится его приемным отцом и после ряда комических квипрокво разоблачает Клариссу как авантюристку, примиряется с богатым фермером и устраивает свадьбу его дочери Лени и графа Вилли.

Каким бы глупым и условным этот водевиль ни был, он тем не менее убеждал, что пастушки могут выходить замуж за принцев, что богатые крестьяне являются лучшей опорой режима, а помещики, несмотря на свои причуды, имеют благородные сердца.

Аннексировав после аншлюса Австрии и венскую комедию, Геббельс привлек для работы в своих студиях кроме Либенэйнера еще двух австрийцев, некогда знаменитых, Вилли Форета и Г. В. Пабста. Форет, переделав в тяжеловесную кинооперетту лучший роман Мопассана «Милый друг», вновь обратился к вальсам Штрауса, ставя легкие комедии и оперетты («Венская кровь», «Я— Себастьян Отт», «Женщины не ангелы» и т. д.). Кино-производственное общество актера и режиссера Форета стало называться «Дейче фильмпродукцион Форет».

Г. В. Пабста, покинувшего Германию накануне поджога рейхстага, 1939 год застал во Франции. В то время Геббельс обратился к самым крупным мастерам кино догитлеровского периода, и в частности к Марлен Дитрих, Фрицу Лангу и Г. В. Пабсту, с предложением вернуться из эмиграции. Пабст был единственным, кто это предложение принял. Он возвратился в райх вскоре после аннексии Чехословакии и обосновался в Мюнхене на студии «Бавария». Там в 1941 году он принимал группу французских актеров, согласившихся, по приглашению Геббельса, посетить Германию. Бывший знаменитый режиссер напомнил этим паломникам-коллаборационистам, что во Франции он оставил много друзей. В их присутствии он провел репетицию эпизода своего нового фильма «Комедианты» (Komôdianten), впоследствии удостоенного фашистским жюри Венецианского фестиваля одной из больших премий.

В 1942 году Пабст перебирается в Прагу на студию «Баррандов», где снимает фильм «Парацельсий» (Раrаcelsus), который, как и «Комедиантов», министерство пропаганды расценило как «произведение больших достоинств с точек зрения художественной и государственно-политической» (staatspolitisch und kunstlerich wertvoll). Затем он снимает, тоже в Праге, детективный фильм «Дело Моландера» с Паулем Вегенером в главной роли. Весной 1945 года съемки были прекращены, так как рухнул режим, которому Пабст так старательно служил. Ни один из этих фильмов не представлял никакого интереса с художественной стороны. Начиная с 1933 года, после малоудачного «Дон-Кихота», Пабст становится самым заурядным постановщиком коммерческих фильмов, в которых нет и отблеска таких его прежних шедевров, как «Безрадостный переулок», «Товарищество», «Трехгрошовая опера». Среди прежних знаменитостей немецкого кино, которых привлек для работы в УФА Геббельс, была группа режиссеров и актеров, прославившихся в 20-е годы серией «горных» фильмов. В частности, в этой группе были доктор Арнольд Фанк, Луис Тренкер и Лени Рифеншталь, ставшие после 1933 года «баловнями» гитлеровского режима.

В 1937 году доктор Фанк отправляется в Японию, где ставит антикоммунистический фильм «Дочь самурая», а затем в Чили снимает «Робинзона» (1940), после которого как будто уходит из кинематографа. Луис Тренкер после своего «Огненного черта» (Feuerteufel, 1940) создает фильм, посвященный (так же как и его «Героическая засада») тирольским вольным стрелкам, сражавшимся под знаменами Наполеона. Лени Рифен-шталь накануне войны (после международного успеха своих «Олимпиад») предприняла официальное пропагандистское турне по Соединенным Штатам, во время которого не стала опровергать слухов о том, что она любовница фюрера.

«Еврей Зюсс». В главной роли Фердинанд Мариан

«Великий король»

«Мы — мальчишки»

«Понкарраль, полковник империи» В главной роли Пьер Бланшар

«Вечерние посетители»

«Вечное возвращение». В ролях: Жан Маре, Мадлен Солонь

В начале 1940 года УФА сообщила, что Лени Рифеншталь исполняет главную роль в «Долине» (Tiefland), грандиозном фильме, воспроизводящем атмосферу Испании, но снимавшегося в Тироле. На производство этого суперфильма УФА израсходовала громадные суммы. Когда на копировальной фабрике, примыкавшей к пышной вилле Лени Рифеншталь, солдаты французской армии конфисковали негатив фильма, он еще не был полностью закончен. Но не оставалось сомнений, что это был посредственный, садистский, напыщенный фильм, местами выглядевший просто смешным. Худшим местом фильма была сцена, где Лени Рифеншталь, вспомнив прежнее ремесло танцовщицы, которым она занималась в начале своей сенсационной карьеры, исполняет жалкий хореографический номер.

Из всех прежних талантов, блиставших в эпоху расцвета немецкого кино (до Гитлера), только Гергардт Лампрехт продолжал работать в Берлине, не обесчестив себя. Во время войны он в основном экранизировал «дамские» романы и разного рода поучительные истории, действие которых не выходит из узкого круга мелкобуржуазной среды. Таким, в частности, был биографический фильм «Дизель», посвященный изобретателю мотора, работающего на тяжелом топливе. Эти благопристойные, добротно поставленные фильмы не могли, однако, сравниться с его известной картиной «Эмиль и детективы», созданной в 1931 году.

За все двенадцатилетнее царствование Геббельса проявил себя только один действительно талантливый режиссер — Гельмут Койтнер. Он дебютировал комедией «Китти и международная конференция», где в слегка сатирической манере изобразил некую воображаемую ассамблею дипломатов и экономистов. В сентябре 1939 года, когда уже началась война, такой сюжет показался опасным и геббельсовская цензура сняла его с экрана через несколько недель после премьеры.

Этот инцидент не помешал карьере Койтнера, снявшего во время войны восемь фильмов. Койтнер был мастером легкой комедии, и первый успех ему принесла комедия «Платье делает человека» (Kleider machen Leute, 1941), сценарий которой, написанный им вместе с Акселем Эггбрехтом, был свободным переложением одноименной новеллы Готфрида Келлера. Действие фильма происходит в Швейцарии в начале XIX века. Портного, который оделся в богатое платье одного из своих клиентов, принимают за знатного вельможу, и он начинает вести образ жизни, подобающий богачу.

После этих двух «легких фильмов» Койтнер ставит «Романс в миноре» (Romanze in Moll, 1943), лучший немецкий фильм за все пять военных лет. Идею фильма (только идею) Койтнер взял у Мопассана: жена мелкого буржуа является обладательницей колье, которое считают поддельным, а на самом деле это настоящая драгоценность. Действие, отнесенное к началу XX века, происходит в душной атмосфере маленькой, безвкусно обставленной квартирки. Грусть и обреченность, подчеркнутые оператором Георгом Брукбауэром, пронизывают весь фильм, в котором ощущаются традиции «Каммер-шпиля» 20-х годов. «Романс в миноре» со своей печальной, горькой утонченностью представлял определенный художественный интерес, особенно на фоне безнадежной посредственности фашистского кино тех лет.

Вслед за этим Койтнер поставил «Великую свободу № 7» (Grosse Freiheit Nr. 7) с Гансом Альберсом в главной роли, восьмой по счету цветной полнометражный фильм УФА. Действие происходит в Сан Паули — Монмартре Гамбурга. Премьера состоялась в Праге в декабре 1944 года. Но вскоре фильм был снят с экранов. По всей вероятности, цензура сочла неуместным показывать места развлечений Гамбурга в дни жесточайших бомбардировок города английской авиацией, во время которых заживо сгорело множество людей. После этих бомбардировок геббельсовское кино — на этот раз на основании подлинных фактов — предприняло энергичную кампанию по разоблачению жестокостей союзников, показывая, как матери, сжимая в объятиях детей, горели в огне пожаров или, обезумев, бросались в каналы.

Последний из созданных во время войны фильмов Койтнера, «Под мостами» (Unter den Brücken), был экранизацией романа немецкого писателя Лео де Лафорга из жизни лодочников. Съемки фильма заканчивали накануне полного разгрома гитлеровской армии. Свет он увидел только в 1950 году.

За время войны в гитлеровской Германии было выпущено или запущено в производство около 500 фильмов. В среднем это составляло более 80 фильмов в год, больше чем кинопродукция стран Европы (оккупированных и неоккупированных). Ни военные действия, ни бомбардировки не повлияли заметным образом на кинопроизводство, которое расширялось после 1942 года, когда оно снизилось до минимума в 64 фильма.

Этот количественный рост еще больше подчеркивал невероятное убожество гитлеровского кино, похоронившего искусство целой большой школы, считавшейся 15 лет тому назад одной из первых в мире. Вклад одного такого художника, как Койтнер, не покорившегося гитлеризму, вместе с несколькими хорошими документальными фильмами и так называемыми «культурфиль-мами» не мог перевесить другой чаши весов с ее устрашающим грузом многочисленной пропагандистской продукции типа «Еврея Зюсса», «документальных» расистских и милитаристских фильмов, призывавших к массовому истреблению людей, и многих сотен нелепых «опиум-фильмов».

Пропаганда и «опиум» дополняли друг друга в «нацизированной» Европе. Один из узников, выбравшийся живым из лагеря смерти Дора, где на подземном заводе изготовлялись ФАУ-2, рассказывал о жизни в этом аду, где не было ни света, ни даже питьевой воды, где эсэсовцы убивали ради удовольствия, а трупов вокруг было так много, что казни предателей участниками движения Сопротивления проходили незамеченными. Каждую субботу по очереди нескольких заключенных водили в кино. Там им показывали красивых полуобнаженных танцовщиц, какую-нибудь Женни Юго с ее пикантными проказами, сыщика во фраке, преследующего гангстера в анфиладах дворца, прекрасного белокурого арийца, который попирал Альпы своим кованым каблуком. Искусственный рай, дарованный на час или на два людям «низшей расы», погибавшим в подземельях гитлеровского «Метрополиса»… В этом «кино-опиуме» не было очевидной пропаганды.

Фильмы, предназначенные воспитывать убийц, согласно гитлеровским принципам, резервировались для «сверхлюдей», для фюреров всех званий и эсэсовцев в сохраненных для них новым режимом роскошных местах, где царил разврат.

Но эти «сверхлюди» не пренебрегали и «опиумом». Сам Гитлер поглощал его в огромных дозах. В каждой из его резиденций и штаб-квартир был оборудован небольшой кинозал, где он проводил долгие часы, просматривая фильмы, которыми его в изобилии снабжал Геббельс. Такой зал существовал и в том подземелье, где 30 апреля 1945 года он отравился, признав себя побежденным. Двадцать четыре часа спустя его примеру последовал Геббельс. Перед своим самоубийством министр пропаганды воспользовался рецептом из фильма «Я обвиняю»: он дал принять яд своим шести детям и жене, «чтобы положить конец их страданиям».

Так кончил свои дни руководитель гитлеровского кино. Может быть, он думал, что поступает подобно героям фильма «Смерть Кримгильды», которые уничтожали себя вместе со своими богатствами, воинами и семьями с помощью огня, железа или яда. Этим националистским фильмом Фрица Ланга и Теа фон Харбоу Гитлер и Геббельс восторгались в те времена, когда готовились к захвату власти.

.. Напротив имперской канцелярии, в подземельях которой кончили самоубийством оба нацистских вождя, примыкая к Тиргартен, стоял громадный кинотеатр «УФА-Паласт ам Цоо». В дни падения Берлина он горел ярким пламенем. На его открытии в 1919 году показывали «Мадам Дюбари», фильм Эрнеста Любича, которым ознаменовался выход УФА на международную арену. Позже в его зале демонстрировался первый звуковой фильм, снятый по способу Тобис. Всего 25 месяцев отделяли празднование 10-й годовщины нацистского кино, которое состоялось в «УФА-Паласт», от того дня, когда пал гитлеровский режим. При Гитлере монополии были самодержавными хозяевами немецкого кино. Прекратят ли они свое существование, так же как его прекратило роскошное здание «УФА-Паласт ам Цоо»?

 

Глава II

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО

[37]

Последним французским фильмом 1939 года, вышедшим на экраны до объявления войны, были «Правила игры» (La Réglé du Jeu) Жана Ренуара. Сценарий Ренуар написал сразу после мюнхенского совещания, а съемки заканчивал, когда к Праге подходили гитлеровские войска.

Эта веселая драма своей интригой напоминала «Капризы Марианны», а общей тональностью — «Женитьбу Фигаро». Но у Бомарше Ренуар взял больше, чем у Мюссе. Он стремился создать произведение, которое в канун войны так же возбуждало бы умы, как «Фигаро» — в канун французской революции. Освистанные на Ели-сейских полях, «Правила игры» быстро сошли с экрана, а с начала войны были запрещены цензурой.

Действие фильма происходит в загородной резиденции крупного международного финансиста (Далио), женатого на австрийской принцессе (Нора Грегор). Она не может решить, кого из двух — знаменитого летчика (Ролан Тушен) или своего старого друга пятидесятилетнего Октава (Жан Ренуар) — избрать в любовники.

После ряда комических и драматических недоразумений создается очень сложная ситуация, в которой переплетаются любовные интриги хозяев и слуг — егеря (Гастон Модо), горничной (Полетт Дюбуа) и лакея-браконьера (Коррет).

Замок в Солони, где происходит действие фильма, окружен лесами и полями, представляющими прекрасное место для охоты. Это светское удовольствие показано Ренуаром в документальном стиле; он сознательно подчеркивает жестокость и пустоту людей высшего общества, бесцельно убивающих птиц и животных.

Эпизод праздника в замке по своему замечательному режиссерскому мастерству, а еще больше по глубокому смыслу может быть назван подлинным шедевром.

В то время как идет трагикомическая погоня, гостям в замке показывают несколько дивертисментов, которые комментируют основное действие. Здесь нет сознательных намеков на «странный мир» 1938–1939 годов, но по прошествии времени в нем стали обнаруживаться поразительно меткие метафоры.

Бородачи в цилиндрах, распевающие пискливыми голосами шансонетку, воспринимаются почти как карикатура на деградировавший, обезумевший правящий класс. Баварцы, декламирующие буланжистский гимн, сегодня кажутся сатирой на мюнхенцев, прикрывавших свое предательство трехцветным знаменем.

Под звуки «Danse macabre» танцуют участники праздника, одетые, как белые скелеты. Соперники в любви обмениваются пулями из своих револьверов, не нарушив партии в бридж, которым увлечены гости.

В этом всеобщем смятении, в атмосфере абсурдности, где смерть перемешана с комизмом, жестокие картины, изображающие пустоту светской жизни, воспринимались как намеки на смутное и трагическое время, наступившее после Мюнхена.

Всеобщее смятение, по-видимому, вскоре охватило и самого Ренуара. Накануне объявления войны он уехал в Италию снимать «Тоску».

Перед объявлением всеобщей мобилизации в августе 1939 года программы французских кинотеатров на одну треть состояли из фильмов производства УФА, руководимой доктором Геббельсом (или совместного производства УФА с европейскими фирмами). На французском рынке Германия шла непосредственно за Голливудом.

И может быть, некоторые мобилизованные перед отправкой на линию Мажино, по иронии судьбы решившие провести свой последний «штатский» вечер в кинотеатре своего квартала, смотрели гитлеровский пропагандистский фильм вроде «Героической засады» Луиса Тренкера (L’Héroique Embuscade), заканчивавшийся гибелью (с пением «Марсельезы») французских солдат под лавиной обвалившихся скал у берегов Германии.

Такие нацистские фильмы цензура тогда пропускала. Запрет был наложен на антигитлеровские фильмы.

Мобилизация опустошила все студии, прервала съемки «Чистого воздуха» (Air Pur) Рене Клера и фильма Жана Гремийона «Буксировщики» (Remorques). В течение трех месяцев пассивной обороны деятельность французской кинематографии была прервана. Выпускалась только кинохроника, показывавшая, как верховное командование проявляет заботу о солдатах, распределяя их по зимним квартирам; как кордебалет Парижской оперы танцует в белых пачках на палубе броненосца; как генерал вручает своим солдатам мяч для игры в регби, перевитый лентой, как пасхальное яйцо; как в воинских частях проходят турниры карточной игры (организованные по предписанию верховного командования). Жан Жироду, автор известной пьесы «Троянской войны не будет», руководивший тогда министерством информации, старался, чтобы ведомство кинематографии в меру своих возможностей поддерживало бодрый дух в войсках.

К концу 1939 года французская кинопромышленность немного ожила. Воздушные тревоги, объявлявшиеся в Париже (тогда еще без серьезных причин), были использованы для «обновления» старых, избитых сюжетов пьес, которые шли обычно на Бульварах. В «Ложной тревоге» (Fausse alerte) Баронселли и в «Двенадцати женщинах» (Douze Femmes) Жоржа Лакомба тревога, бомбоубежище, противогаз, висящий через плечо, оказались для героев — типичных парижан — удобным предлогом для примирения, объяснений в любви.

О кинопродукции того времени дают представление два сценария, содержание которых в сводном репертуаре, издаваемом Католическим киноучреждением, излагается следующим образом:

«Будем петь» (Chantons quand même, 1939). Постановка Пьера Карона.

Проходя со своей частью через небольшое селение на восточной границе, сержант Поль встречает красавицу трактирщицу, с которой познакомился во время отпуска. Воспоминания переполняют сердца героев. Когда полк уходит на фронт, все жители селения провожают его дружной песней. «Будем петь!» Сочетание военной кинохроники с сюжетными кадрами делает фильм правдоподобным и интересным.

«Дорогой чести» (Le Chemin de l’Honneur). Французский офицер, умирая в Марокко, «завещает» свое имя, свое офицерское звание брату-близнецу, бездельнику и проходимцу.

Лжекапитан отлично справляется со своей ролью. Но когда дело доходит до женитьбы на невесте брата, он начинает испытывать угрызения совести и во всем признается девушке. Та умоляет его не раскрывать обмана: нужно скрыть от старой матери смерть ее любимого сына. После смерти матери он. снова отправляется в Марокко и умирает там, служа своей родине. Он искупил свое прошлое..

Мысли и чувства благородных людей. Приподнятая, взволнованная атмосфера».

Постановке этого экстравагантного фильма помогала французская армия в Марокко.

Так как «странная война» затягивалась, появилась возможность создать большой пропагандистский фильм. Это были «Отцы и дети». Режиссером его был Жюльен Дювивье, сценаристами Шарль Спаак и Марсель Ашар. В фильме снимались лучшие французские актеры: Ремю, Луи Жуве, Мишель Морган и другие. Он создавался при деятельном участии министерства информации на средства американской фирмы. В нем рассказывается история одной французской семьи с 1870 по 1939 год. Старший сын в семье (Луи Жуве), алкоголик и неудачник, проживший несколько лет в колониях, прослыл после смерти героем, так как основал в Конго город. Его сестра (Сузи Прим) в 1914 году была в армии сестрой милосердия. Теперь она доживает свой век одинокой старой девой. Второй сын (Ремю), негоциант в Марселе, разорился из-за того, что в 900-е годы он слишком увлекался обворожительными танцовщицами, исполнявшими французский канкан. Он заканчивает свою жизнь как портье в каком-то третьеразрядном отеле. Третий брат, женившийся в 1889 году, — школьный преподаватель. Это узколобый чиновник, ограниченный, не имеющий никаких идеалов человек. Его старшего сына убивают на войне в 1914 году. Младшая дочь (Мишель Морган) выходит замуж за портного, который после 1920 года, когда началась эпоха «процветания», начинает быстро богатеть. Ее сыну не удается закончить медицинский факультет, так как в 1939 году по всеобщей мобилизации он попадает в армию. Он уходит воевать, «для того чтобы следующему поколению уже не пришлось сражаться».

В фильме, где авторы стремились охватить 70 лет французской истории, мы видим не семью героев, а печальную вереницу неудачников, которые служат главным образом для того, чтобы показать «ночной Париж» таким, каким его обычно показывают иностранным туристам: всемирные выставки, французский канкан, ночные кабачки, бродячие художники Монмартра, модные портные. Никакого подлинного патриотизма в этом сбивчивом, разбросанном сценарии. Французский народ в нем отсутствует.

Отмеченный мрачным духом пораженчества, он словно заранее предрекал неминуемость разгрома. Кстати, после июньского поражения 1940 года негатив фильма «Отцы и дети», едва успевший обсохнуть после копировальной машины, был вывезен за пределы Франции.

Кроме этого художественного фильма глашатаем правительственной политики была кинохроника. Она свирепо обрушивалась на Советский Союз и воспевала героизм финских патриоток. Она показывала также стоящих вдоль Рейна солдат (на этом «фронте», где солдата наказывали за один истраченный патрон) и вперемежку с этими кадрами «войны» — парижский рынок. Диктор самодовольно вещал: «У нас есть и масло и пушки. Перед несокрушимой линией Мажино Гитлер чувствует себя парализованным».

Время от времени при содействии правительства выпускались «документальные» пропагандистские монтажные фильмы. Наиболее заметным среди них был фильм «От Ленина до Гитлера», содержание которого «Синемонд» (от 7 февраля 1940 года) излагал следующим образом:

«Побежденная Германия породила Гитлера. Как Гитлер, романтическая и приверженная догме, как он, жестокая и болезненно самолюбивая, она разделила его мечты о завоевании мира. Между тем такие же планы покорения мира были сформулированы в далекой России Лениным. Вы увидите в этом фильме две очень сходные революции, которые в конце концов вступают в союз. Вы увидите, к каким кризисам они привели, и станете призывать на них возмездие. Подготовка нашей победы приблизит крах этой гигантской авантюры».

Постановщиком этого «документального» монтажного фильма был Жорж Рони, эмигрант из СССР. В фильме он рассказывает (в иносказательной форме), как, покидая свою бывшую родину, он увез прямо на себе, под одеждой, кинокадры, «ярко характеризующие советский режим».

Фильм был в гораздо меньшей степени направлен против фашизма, чем против большевизма, который объявлялся внутренним и внешним врагом № 1 .

Когда «странная война» сменилась Blitzkrieg’oM, о кино не могло быть и речи ни в армии, ни вообще во Франции, захваченной врагом, подвергавшейся жестоким бомбардировкам. Ведомство пропаганды запретило снимать массовое бегство французов, спасавшихся от гитлеровцев, но не подписание перемирия, которое вымолил Петен.

Подхваченные потоком всеобщего бегства, французские кинематографисты были разбросаны и разъединены. Они находились в полной растерянности летом 1940 года. «Лишенные своих камер и «роллефлексов», — пишет о тех днях Роже Режан, — мы целых два месяца стояли на берегу Гавы д’Олорон вместе с одним из подразделений кинематографической службы армии… Режиссеры, продюсеры, операторы, сценаристы, оказавшиеся на этом последнем рубеже у подножия Пиренеев, в тревоге спрашивали себя, что ждет их в будущем, и с жадностью ловили всякую новость… Кажется, будем снимать на Лазурном берегу. «Говорят, что немцы учредили в Париже комиссариат по делам кино, и доктор Дидрих, который поселился в отеле «Грийон», собирается вернуть к жизни французское кино.»

Небольшое кинопроизводство в неоккупированной зоне действительно было организовано на маленьких студиях Ниццы и Марселя. 18 августа 1940 года Марсель Паньоль снял первый кадр «Дочери землекопа» (Fille du Puisatier). Фильм создавался в Марселе. Там же в октябре 1940 года состоялась его премьера. Главные роли исполняли Фернандель, Ремю, Жозетта Дэ и Шарпэн. В фильме рассказывалась история молодой девушки, которую война разлучила с женихом. Девушка должна стать матерью. Когда отец — землекоп — узнает, что дочь его беременна, он прогоняет ее из дому. После рождения ребенка и демобилизации жениха все примирились и… выслушав по радио нудную проповедь маршала Петена, воспряли духом. Так в духе демагогии, распространявшейся в Виши, поражение изображалось как благо, ибо оно давало возможность французам исправить свои прежние заблуждения.

Возврат к земле, к простоте, к добродетелям предков — к чему призывал до войны романист Жионо — проповедовали в Виши, как слово евангелия. «Национальная революция» вдохновила некоторых кинематографистов на создание таких документальных фильмов, где с восторгом, например, рассказывалось, как молодежные бригады восстанавливают в городах старинный способ передвижения — конный дилижанс. Супругой маршала Петена был одобрен сценарий Ива Миранда «Год сороковой» (L’An quarante), в котором речь шла о том, как двое богатых парижан, муж и жена, покинув столицу, укрылись в одном из своих поместий и ведут там трудовую идиллическую жизнь. Необходимость самим позаботиться о своих удобствах и раздобыть продукты питания заставила владельца поместья обрабатывать огород, жену разъезжать на велосипеде… В «ролл-ройс» пришлось запрягать лошадей. Никогда супруги не чувствовали себя лучше. Они нашли свое счастье в простой жизни. Будь благословен сороковой год.

Фильм, наспех поставленный режиссером-продюсером Фернаном Ривером, был показан в ноябре 1940 года в Марселе. Он пришелся не по вкусу публике, освиставшей его. На основании доклада префекта этот злополучный фильм был снят с экранов.

Тем временем, пока на юге под покровительством Виши снимались эти пастушеские идиллии, на севере, в Париже, доктор Дидрих организовал и сам же возглавил кинематографическое ведомство, носившее название «Propagandaabteilungreferatfilm». Основной его задачей было помочь Геббельсу и УФА прибрать к рукам французское кино. Несколько месяцев спустя это могучее средство экономического и идеологического контроля было уже в руках гитлеровского треста кино.

Для производства фильмов в Париже была создана фирма «Континенталь», являвшаяся филиалом УФА. Прокатчиком фирмы был «Альянс синематографик Эро-пеэн» (АСЭ), уже функционировавший во Франции на протяжении многих лет под вывеской треста «Тобис». Директором «Континенталя» был назначен продюсер Гравен, устроивший себе резиденцию в большом, внушительном здании на улице Фридлянд. Деятельность «Континенталя» явилась продолжением политики немецкого треста кино во Франции, осуществлявшейся уже с 1925 года.

Для поддержки «Континенталя» было создано акционерное общество, сконцентрировавшее в своих руках обширную сеть кинозалов СОЖЕК (Société générale electrique) и «Сосьете де синема де л’ест». Под его контролем находились самые большие кинозалы Парижа и провинции. Создавалось оно в основном за счет конфискации «имущества евреев», в первую очередь кинозалов, принадлежавших Сирицкому и Жаку Хайку.

Мощному организму «Континентали» были дополнительно приданы фирма по прокату фильмов, две копировальные фабрики и отлично оборудованная студия. За период оккупации «Континенталь» выпустила 30 фильмов (всего во Франции было выпущено 220), намного опередив «Патэ» (14 фильмов) и «Гомон» (10 фильмов).

Комитет по организации кинематографической промышленности (КОЙК), учрежденный правительством Виши по соглашению с доктором Дидрихом, поощрял деятельность крупных фирм.

В 1941–1944 годах 11 наиболее крупных фирм создали больше фильмов, чем 51 мелкая. Однако, несмотря на политику правительства Виши, служившего интересам монополий, а также на существование «Континентали», французская кинопромышленность оставалась в основном мелкой, почти кустарной. Она сохранила свою прежнюю структуру, выкристаллизовавшуюся в 30-е годы, во время кризиса, после крушения монополий «Патэ» и «Гомон».

К 1940 году французское кино подошло после блестящего периода своей истории. В 1935–1939 годах, в эпоху Народного фронта, появились крупнейшие шедевры французского кинематографа, созданные Фейдером, Ренуаром, Дювивье и Марселем Карне. Трое первых (вместе с великим Рене Клером) покинули Францию. Были все основания тревожиться за судьбу французского кино, тем более что Виши обвиняло автора «Набережной туманов» (Quasi des Brumes) и создателей других замечательных фильмов в том, что они привели Францию к упадку и поражению. В этом отношении вишисты полностью солидаризировались с «Propaganda-abteillungreferatfilm», которая заявляла в сентябре 1941 года:

«Прежние французские фильмы были проникнуты духом упадка. Они создавались еврейскими продюсерами, низкими спекулянтами, которым было чуждо понятие моральной ответственности. Французский народ ждет теперь фильмов, в которых он увидит свое истинное лицо, фильмов, достойных его культурного наследия и отмеченных печатью «нового порядка».

Первый фильм фирмы «Континенталь», отмеченный печатью «нового порядка», назывался почти символически: «Хозяин — слуга». Это был посредственный водевиль, в котором рассказывалось, как слуга заполучил у хозяина кругленькую сумму, обыграв его в бридж.

Среди продукции, созданной в ту пору на студиях «Континентали», были такие фильмы, как «Анетта и белокурая дама», «Спокойствие!», «Капризы», «Клуб вздыхателей» и прочий хлам. Это было время, когда Гитлер обещал своим войскам превратить Париж в «Луна-парк» Европы, а Геббельс рассчитывал, что наши студии станут поставлять для этого «Луна-парка» банальные комедии, копирующие в большей или меньшей степени голливудские образцы.

Наше киноискусство представлялось доктору Дид-риху в виде водевилей с переодеванием и картинок из жизни ночных кабачков.

Лозунгом «европейского кино» (которое являлось просто-напрасто одной из форм коллаборационизма) освящалось именно такое «искусство».

«Когда каждая страна, — заявлял доктор Дидрих, — ясно определит свои потребности и свои возможности, политика сотрудничества между различными европейскими странами принесет свои плоды. Только тогда можно будет говорить применительно к каждой отдельной стране о европейской душе».

Кроме легких комедий, самой удачной из которых была комедия «Первое свидание» (Premier rendez-vous), поставленная Анри Декуэном, «Континенталь» выпускала детективные фильмы, такие, как «Убийство папаши Ноэля» (L’assassinat du Pere Noël, реж. Кристиан-Жак), «Последний из шестерых» (Le Dernier des Six), «Чужие в доме» (Les Inconnus dans la maison), «Убийца живет в доме № 21» (L’Assassin habite au 21). Сценарии трех последних фильмов были написаны Клюзо, который вернулся в кино перед началом войны после болезни.

В некоторых фильмах «Континентали» проскальзывала пропаганда. Она звучала довольно явственно в фильме «Чужие в доме», поставленном Анри Декуэном по детективному роману Сименона (в основе его сюжета лежало истинное происшествие), который был опубликован во время «странной войны». В романе рассказывалось, как сынки провинциальных богачей, объединившись в банду, совершают различные преступления. Декуэн заканчивал фильм защитительной речью адвоката (арт. Ремю), из которой «торчали большие социалистические, а может быть, и националистские уши», или, короче, национал-социалистские. Защитник разоблачал как истинного виновника преступления молодого человека, явно «неарийского» происхождения (правда, о его религиозных убеждениях в фильме прямо не говорилось), сына коммерсанта, нажившегося на военных поставках.

Чтобы поставить точки над «и», «Континенталь» пустила в прокат этот фильм Декуэна вкупе с короткометражным франко-немецким фильмом, поставленным бывшим журналистом П. Рамло (умер в конце 1942 года), содержание которого следующим образом излагалось в газете «Фильм», единственном печатном органе кинематографистов, разрешенном доктором Дидрихом: «Фильм разоблачает зловещую роль евреев в предвоенный период. В нем показаны: 1) молодой человек, который под влиянием еврейско-американских фильмов становится гангстером и преступником; 2) молоденькая девушка, которая мечтает стать актрисой, попадает в руки еврейских продюсеров и становится проституткой; 3) мелкие рантье, которых грабят еврейские банкиры. Фильм заканчивается проникновенным призывом маршала Петена, предостерегающего французский народ против еврейской опасности».

Некоторые журналисты горячо призывали тогда французских кинематографистов вступить на путь более широкого коллаборационизма, как, например, автор статьи, восхвалявший в газете «Фильм» «Юного гитлеровца Квекса»: «Этот фильм — подлинный гимн веры — оказал на немецкого зрителя несомненно более глубокое влияние, чем десятки речей и газетных статей.

Пример «Юного гитлеровца Квекса» убеждает нас в том, что наше кино должно участвовать в деле национального обновления, инициатором которого стал маршал Петен… Французский зритель должен увидеть на экране произведения здоровые, проникнутые духом созидания, достойные духовного наследия нашей нации. Мы взываем к французским продюсерам поразмыслить над тем уроком, который нам преподал «Юный гитлеровец Квекс». Мы ждем от них произведений, укрепляющих веру в новую Францию».

Этот призыв не был услышан нашими кинематографистами. Лишь несколько коротких документальных фильмов пытались прославить «новый порядок».

Дух сопротивления, охвативший широкие круги французского кино, не замедлил сказаться в фильмах, хотя они подвергались тройной цензуре.

Первую визу — на сценарий — давала Filmprüfstelle, расположившаяся с лета 1940 года на Елисейских полях. Без нее нельзя было получить разрешения на съемки фильма. По окончании съемок нужно было получить в Militârbefehlshaber im Frankreich разрешение на демонстрацию фильма.

В южной зоне Франции тоже требовалась тройная виза: перед запуском в производство, для сдачи в эксплуатацию, для вывоза за пределы страны. В декрете, подписанном в декабре 1941 года (по которому реорганизовывалась система управления кинематографией), Дарлан без тени улыбки предписывал цензорам (которыми некоторое время руководил писатель Поль Моран) «защищать национальные традиции».

Убедившись, что рассчитывать на французское кино в «деле защиты Европы» не приходится, гитлеровцы попытались в 1942 году раздобыть на наших студиях «добровольную» рабочую силу.

Сначала Лаваль попытался замаскировать Service de travail obligatoire под «бюро по обмену военнопленных на рабочих». Затем доктор Гофер обратился со следующим письмом к работникам французской кинематографической промышленности:

«Отныне не существует никакой вражды между Германией и Францией. Вы, наверное, уже поняли, что Германия, по сути дела, защищает Францию на гигантских полях сражений в России. В Германии многие покинули заводы, чтобы героически сражаться на восточных фронтах. Французы! Не оставайтесь в бездействии, замените их на заводах в Германии, чтобы помочь им и себе… Записывайтесь, пока не поздно, добровольцами».

Смысл этого призыва (и еще доброго десятка ему подобных) французские рабочие отлично поняли и массами хлынули не на принудительные работы в Германию, а в маки и партизанские отряды, действовавшие в горах. Доктор Гофер обратился со своим призывом в дни разгрома немецких войск на Волге. Внутри Франции ширились операции бойцов движения Сопротивления. Многочисленные покушения и акты саботажа стали принимать характер серьезных военных операций.

Лозунг «Нет, никогда французы не станут рабами!», брошенный в июле 1940 года Морисом Торезом и Жаком Дюкло, стал движущей силой всей нации. Увещевания, исходившие из Лондона и Виши, не помогли укротить «террористов». Одной из самых смелых операций, осуществленных бойцами движения Сопротивления, был взрыв в августе 1942 года большого парижского кинотеатра «Рекс», превращенного, как и множество других больших кинотеатров, в оккупационное Soldatenkino.

19 сентября 1942 года начальник гестапо, зловещий Оберг, заявил по поводу этого дела: «В качестве репрессий я приказал расстрелять 116 террористов-коммунистов… Кроме того, приняты серьезные меры по массовой высылке…» Но фашистский террор, вместо того чтобы задушить движение Сопротивления, вызвал еще больший его размах.

Диверсии, совершавшиеся в кинотеатрах, ставшие, по существу, военными действиями на внутреннем фронте, имели своим последствием не только введение комендантского часа. Они всколыхнули широкую публику, которая с конца 1940 года начала бойкотировать немецкие фильмы, в результате чего они шли почти в пустых залах. Гитлеровская кинохроника (производства «Дейче Вохеншау»), обязательная в оккупированной зоне, пользовалась еще меньшим успехом. Темный зал так бурно протестовал, что вскоре ее стали демонстрировать при полном свете, причем во время сеанса перед экраном ставили двух полицейских для наблюдения за публикой.

Бойкотирование широкой публикой немецких фильмов имело на первый взгляд парадоксальный результат: именно в период оккупации наступило экономическое процветание французского кино.

Во Франции, как и повсюду, посещаемость кинозалов увеличилась во время войны. Заграничные фильмы занимали в этот период очень скромное место в кинопрограммах.

До 1939 года на долю Голливуда приходилась одна треть всех кассовых сборов. После 1940 года сначала Геббельс, а затем правительство Виши запретили демонстрацию американских фильмов. Берлинская продукция и доходившие иногда до Франции итальянские фильмы составляли не более 10 процентов программ. Национальная промышленность кино впервые с 1914 года получила в свое распоряжение до 90 процентов французских экранов. Вслед за экономическим процветанием пришел и художественный расцвет. Он начался сразу, как только страна преодолела то состояние растерянности, которое она переживала в первые месяцы поражения.

«1941 год уже не закончился во мраке отчаяния, — писал Рене Режан. — В канун третьего военного рождества один молодой человек показал нам свой первый фильм, который словно крик радости прозвучал в темноте кинозалов. Сколько в нем было свежести, непосредственности! Какой в нем был удивительный порыв юности! Раздался дружный хор одобрительных голосов..»

Первый фильм, возвестивший возрождение французского кино, «Мы — мальчишки» (Nous les gosses), был создан Луи Дакеном, бывшим ассистентом Абеля Ганса, Пьера Шеналя и Шана Гремийона. Сценарий фильма был написан накануне войны актером Гастоном Модо и Марселем Илеро. Оба были активистами «Сине либерте», организации Народного фронта, объединявшей кинематографистов и кинозрителей. Эта простая история, героями которой были дети рабочего предместья Парижа, рассказывала о человеческой солидарности.

Ученик нечаянно разбил стекло в классе. Учитель пригрозил, что исключит его из школы, если он не заплатит за новое стекло. У мальчика очень бедная семья, и его маленькие друзья решают заработать для него нужную сумму. Наконец, деньги собраны, но их крадут. Ребята гонятся за вором, настигают его, спасают свои деньги. А в наступившем тем временем новом учебном году учитель даже не вспомнил о своей угрозе. Деньги эти пойдут, пожалуй, на экскурсию, хотя… снова оказывается нечаянно разбитым только что вставленное стекло.

Фильм «Мы — мальчишки» был действительно «криком радости», больше — криком веры, веры во Францию, в людей. Оптимизм фильма не имеет ничего общего с американскими «happy end» именно потому, что источником его была вера в человеческий коллектив. Поэтому в самые черные дни войны он принес людям надежду. По той же причине фильм этот, в котором не снималась ни одна кинозвезда и который стоил всего три с половиной миллиона франков, затмил дорогостоящую продукцию «Континентали». Он сделал также популярным до этого времени неизвестного актера Бюссьера, который пришел в кино из рабочего театра.

В манере его игры была настоящая народность, которая так великолепно гармонировала со всем, что было в фильме: с прекрасными печальными пейзажами рабочего предместья, с мужеством маленьких школьников, детей простых тружеников, сильных своей солидарностью, не побоявшихся жандармов и хулиганов. В фильме раскрылся честный, цельный, человечный талант Луи Дакена. Однако в период оккупации художникам кино было трудно придерживаться того реалистического направления, которое господствовало во французском кино эпохи Народного фронта.

Всякая иносказательная или неуклюжая социальная критика могла стать, как показал пример «Чужих в доме», карикатурой, которую можно было истолковать в пользу режима Петена и Гитлера. Любой намек, даже невольный, на существующую действительность вызывал протест цензуры, как это было с «Тюремными нарами» (Lit à Colonnes). Этот фильм Ролана Тюаля был экранизацией «поэтического» романа Луизы де Вильморен, опубликованного перед войной. В нем рассказывалось, как начальник тюрьмы, присваивая сочинения одного из заключенных, создал себе славу великого композитора. В романе узник убивает своего тюремщика. Цензура не разрешила этого финала в фильме, ибо публика могла бы усмотреть в нем призыв к возмущению против петеновских и гитлеровских тюремщиков. Не удивительно, что в подобных условиях самый замечательный представитель французского кино довоенного периода Марсель Карне обращается к фантастическим сюжетам. Вначале у него возникает замысел создать фильм о «пришельцах четырехтысячного года». Но затем он относит время действия к фантастическому средневековью и создает своих «Вечерних посетителей» (Les Visiteurs du Soir). Сценарий этого фильма был написан Жаком Превером и Пьером Лярошем.

Действие происходит в конце XV века. Барон Гюг празднует помолвку своей дочери (Мари Деа) и рыцаря Рено (Марсель Эрран). Во время праздника состоится состязание трубадуров, среди которых — подосланные дьяволом Жилль (Ален Сюли) и Доминик (Арлетти). Доминик, превратившись в женщину, цинично соблазняет барона Гюга. Но Жилль, влюбившись в прекрасную Анну, не хочет предавать ее дьяволу. Чтобы завершить свое дело, дьявол (Жюль Берри) сам является на праздник и совершает там ряд «чудес». Барон убивает рыцаря и бросает в темницу Жилля. Анна, обманув дьявола, помогает убежать своему возлюбленному. Сатана превращает Жилля и Анну в статуи, но под каменной оболочкой их сердца продолжают биться.

На постановку фильма были затрачены большие средства. Он был отмечен безупречным вкусом Карне, бывшего ассистента Фейдера в «Героической кермессе». Прекрасно сделана экспозиция «Вечерних посетителей». Два трубадура мчатся на лошадях по выжженным солнцем равнинам Верхнего Прованса. Перенесенные через пространства дьявольской силой, они оказываются перед стенами громадного белого замка. Далее следуют сцены праздника и пиршества, в передаче которых Карне с непревзойденным мастерством использовал миниатюры, украшавшие средневековые французские рукописи, и в частности самую замечательную — «Времяпрепровождения герцога дю Берри». Это было не откровенное копирование (как позже в английском «Генрихе V»), а высокохудожественное заимствование.

Менестрели пели песню, сложенную в старинной манере на прекрасные стихи Жака Превера. Песня постепенно замедлялась, подобно тому как замедляется звук патефонной пластинки, когда ослабевает пружина, останавливался танец дам и сеньоров, все гости замка превращались в застывшие, безжизненные фигуры… Посланцы дьявола приступали к выполнению своей миссии…

А после этого замедлялся ритм самого фильма и его очарование пропадало. В рассказе о чудесах действие строить трудно. Границы «чудесного» гораздо более тесные, чем границы реального.

Вездесущий дьявол, букет цветов, превращающийся в клубок змей, поверхность бассейна, становящаяся экраном, на котором проходят кадры средневековой кинохроники, — вся эта фантастика не могла стать значительной сама по себе или одухотворить действие.

Однако основная тема «Вечерних посетителей» — противоборство чистых сердец влюбленных с силами зла и судьбой — была дорога Карне и Преверу. Говорят, что в первом наброске сценария дьявол, олицетворяющий злую судьбу, был карикатурой на Гитлера. Но эта метафора в стиле Брейгеля была бы неуместной в такой пышной, но холодной и далекой от реального мира феерии.

Характерно тем не менее, что у Карне и Превера «честные люди» впервые одерживали верх над носителями зла, бросавшими в темницу, мучавшими и разлучавшими возлюбленных. Цепи разбивались, и дьявол не мог заставить замолчать человеческие сердца, бившиеся под камнем.

Как раз в то время многие тайком читали роман Вер-кора «Молчание моря», герои которого, замкнутые, бесстрастные люди, прятали в своих сердцах ненависть к оккупантам. Мы не можем здесь утверждать, что это смутное родство романа Веркора с фильмом определило громадный успех последнего в Париже. Не всюду была понятна его утонченная иносказательность, но Франция, однако, гордилась тем, что в самый разгар оккупации было создано произведение высоких достоинств, по сравнению с которым так убоги были геббельсовские «Мюнхаузен» и «Еврей Зюсс».

Анализируя причины успеха этого фильма, Роже Режан высказывает мысль, что «его источники нужно искать в том общем волнении, которое в последние дни 1942 года делало каждого французского зрителя не бесстрастным свидетелем событий, описанных в фильме, а… их автором».

Французский зритель (в большей степени, чем безвестный романист Альберик Каюэ) был автором и «Понкарраля» (Pontcarral). Этот фильм появился на экранах зимой 1942/43 года, вскоре после высадки английских и американских войск в Северной Африке. В то время вся Франция, не отрываясь от радиоприемников, ловила сообщения лондонского и московского радио о перипетиях битвы на Волге. Каждый понимал, что дни Гитлера сочтены. Широкий размах принимало движение Сопротивления, армия его бойцов начала активную подпольную борьбу. Жан Деланнуа закончил «Понкар-раля» в такой важный момент, что фильм был воспринят как нечто иное, чем историческое повествование из эпохи Реставрации.

Диалог фильма, написанный Бернаром Циммером, был насыщен сатирическими экивоками. Сатирический тон был взят уже в самом вступлении фильма: торжественная церемония открытия площади Людовика XVIII нарушается появлением на коне «сопротивляющегося» бонапартиста Понкарраля. Но французы со школьной скамьи знают, что Людовик XVIII приехал в страну в фургоне из-за границы, а в 1942 году множество площадей страны было названо именем Филиппа Петена… Зрители аплодировали этой сцене и хлестким репликам Пьера Бланшара, в частности, когда он говорил следователю: «Теперь место честных людей в тюрьме, сударь», и когда на заявление правого ультра 1830 года о том, что королю приходится выбирать между троном и эшафотом, он отвечал: «Есть еще место в почтовом дилижансе, барон». После «Понкарраля», соблазненный успехом «Вечерних посетителей», Деланнуа ставит «Вечное возвращение» (L’Eternel Retour).

Марсель Л’Эрбье, мастер французского «импрессионизма» эпохи немого кино, уже создал в сказочном жанре отличный фильм «Фантастическая ночь» (La Nuit Fantastique). Говорят, что сам он хотел назвать его «Могилой Жоржа Мельеса». Атмосфера сновидения, созданная утонченной режиссерской техникой и искусными трюками, обеспечили этому слегка отмеченному влиянием сюрреализма фильму несомненный художественный успех. Под влиянием этой удачи Жан Кокто, современник старого «Авангарда», возвращается в кино, которое он покинул в 1930 году после фильма «Кровь поэта» (Le Sang d’un Poète). Он пишет сценарий «Барон-призрак» (Baron Fantôme), по которому Серж де Полиньи ставит посредственный фильм. Затем вместе с Деланнуа он работает над сценарием «Вечного возвращения». Фильм имел такой же громадный успех, как и «Вечерние посетители». Он переносил в современную эпоху знаменитую средневековую легенду о Тристане и Изольде, ставшую очень популярной во Франции после 1920 года, когда появился ее великолепный перевод на современный французский язык, сделанный Жозефом Бедье, который дошедшие до нас отрывки романа Кретьена де Труа дополнил более поздними текстами.

В «Вечном возвращении» рассказывалось о короле Марке (Жан Мюра), который жил у себя в замке в окружении несимпатичного двора, состоявшего из его же домочадцев (Ивонна де Брэ, Жак Бомер, карлик Пьераль). Тристан-Патрис становился здесь jeune premier в спортивном стиле (Жан Маре), у Изольды были синие глаза и белокурые длинные волосы (Мадлен Солонь), а напитком любви стал коктейль. Гараж, зимние виды спорта, моторная лодка служили средствами передачи других эпизодов легенды. Несколько очень красивых кадров (возлюбленные среди снегов) не могли вдохнуть тепло жизни в это академическое произведение, написанное умелым, но ледяным почерком, в котором неприятным пятном выделялся отвратительный, избито-живописный карлик.

Поиски вечного, непреходящего были характерны для этого фильма Кокто и Деланнуа. Тем не менее и десять лет спустя сквозь стилизованные прически и костюмы в нем угадывалось суровое дыхание 1943 года.

Смутными поисками этого непреходящего отмечен и один из первых фильмов Робера Брессона, «Ангелы греха». Сценарий фильма, написанный постановщиком и деятельным отцом-доминиканцем Брюкбергером, был обработан Жаном Жироду. С 1940 года, с тех пор как он перестал занимать высокий пост министра информации, писатель жил вне политики. Первым опытом Жироду в кино был сценарий «Герцогиня де Ланже» (1941). В нем он исказил Бальзака, похоронив романтизм и социальный анализ великого писателя под цветами риторики, которые выглядели довольно бледными в фильме, поставленном Жаком Баронселли. Диалог, написанный Жироду для «Ангелов греха», был удачнее этого первого опыта. Действие фильма целиком происходило в стенах отрезанного от мира монастыря. Все до одного действующие лица были женщины. Жительницы святой обители взяли на себя миссию перевоспитывать уголовных преступниц, приобщая их к правилам монашеской жизни. В центре драмы была не столько «перевоспитывавшая» (Рене Фор), сколько «перевоспитываемая» (Джени Хольт) и ее конфликт со своей «старшей сестрой» (Сильви). Эту чересчур ревностную монахиню, кандидатку в святые, внешне бесконечно смиренную, снедало честолюбие. Девушка из «высшего» общества, лишенная привычных балов и салонов, она проповедовала веру с деспотизмом и светским снобизмом, с назойливостью упорной ханжи.

Главная мысль фильма, независимо от того, что в нем хотел сказать Жироду (а возможно, и Брессон), заключалась в том, что монашеская одежда и законы монашеской жизни не уничтожают социальных различий и что социальные конфликты продолжают существовать за монастырской стеной. Точность деталей и характеристик, правдивость, подлинный гуманизм делали фильм Брессона произведением высокоблагородным, исполненным суровой силы. В этой симфонии blanc majeur ее зрительный ряд и композиция были построены с превосходным знанием искусства контрапункта. Фильм не свободен от отдельных недостатков и некоторых погрешностей против вкуса (например, картонная стена кладбища).

Этот уход от большого мира, эти поиски новых форм классицизма могли показаться странными в то время, когда кругом бушевало пламя войны. Но ничто в фильме не было сделано в угоду оккупантам и ханжам из Виши, а его высокие художественные достоинства и раскрывшийся в нем новый большой талант явились несомненным вкладом во французское киноискусство. С большим интересом ждали второй фильм янсениста Брессона — «Дамы из Пор-Руайяля» (Les Dames de Port-Royal). Но съемки были прерваны военными событиями, предшествовавшими освобождению.

Жанр детективного фильма был еще одним способом бегства для тех, кто не хотел работать на пропагандистскую машину Геббельса и Петена. «Последний козырь» (Le Dernier Atout), снятый в стиле и ритме голливудских боевиков, представлял этот жанр в чистом, если можно так сказать, виде. Действие фильма, происходившее в условной стране с южноамериканским колоритом, разворачивалось с невероятной быстротой.

Этим удачным (но не очень значительным) фильмом начал свою режиссерскую карьеру Жак Бекер, бывший долгое время ассистентом лучшего из представителей Авангарда — Жана Ренуара. Его второй фильм, «Гупи Красные Руки» (Goupi Mains Rouges), был произведением высокохудожественным. Интрига была в нем не главным, как в «Последнем козыре», а лишь канвой. В романе Пьера Вери, рассказывавшем о жизни крестьян Центрального массива, изображалась крестьянская семья Гупи, прибравшая к своим рукам всю деревню. Главное действие происходило на постоялом дворе, где обычно собирались вокруг его владельца, старейшины семьи, Гупи Императора, младшие в роду: скупец Гупи Скопи Денежку, Гупи Целебная Настойка, собиратель трав, молоденькая Гупи Ландыш. В семье были свои бедняки: браконьер Гупи Красные Руки, полусумасшедший Гупи Тонкин, скитавшийся раньше где-то в колониях, и Гупи Галстук, бывший продавцом магазина мод в Париже, не сумевший нажить себе там богатства. Замысловатая и вместе с тем наивная интрига фильма построена на том, что члены семейства Гупи разыскивают место, где Гупи Император спрятал слитки золота. Но не это было главным в фильме, а написанные крепкой рукой отличные картины жизни французской деревни. В них чувствовалась школа великого Ренуара. Однако Бекер был не просто учеником, лишенным собственной индивидуальности.

По напряженности рассказа, по скупости характеристик героев, по замечательному исполнению главной роли актером Леду «Гупи Красные Руки» был одним из лучших французских фильмов, созданных в период оккупации. В нем раскрылся новый талантливый режиссер. Художник с трезвым пристальным взглядом, Бекер всегда умеет поддерживать интерес зрителя к действию даже тогда, когда использует вышедшие из моды приемы сюрреализма.

Главное достоинство фильма «Гупи Красные Руки» было в том, что он продолжил традиции предвоенного французского реализма.

Вместе с Дакеном и Бекером продолжателями этого самого замечательного в киноискусстве довоенных лет направления были Клод Отан-Лара и Гремийон. Клод Отан-Лара, выступивший около 1925 года с авангардистскими фильмами «Происшествие» (Faits divers), «Развести огонь» (Construire un feu), в период 1930–1940 годов не создал фильмов, в которых в полной мере проявился бы его талант. В 1941 году он ставит по сценарию Пьера Боста и Жана Оранша «Свадьбу Лоскутка» (Le Mariage de Chiffon).

Из романа Жип (псевдоним ныне совершенно забытой графини де Мартель, придерживавшейся крайне реакционных взглядов) фильм заимствовал атмосферу «блистательной эпохи» времен первых автомобилей и аэропланов. Старомодные в стиле эпохи костюмы, множество удачно подмеченных штрихов, нежно-печальная Одетта Жуайе — все это придавало фильму особое очарование. Однако это была меньшая удача, чем «Любовные письма» (Lettres d’amour), где те же авторы изображали эпоху Второй империи.

Шедевром, созданным Отан-Лара в годы оккупации, был фильм «Кроткая» (Douce). Взяв за основу мрачный роман Мишеля Даве, Бост и Оранш показали жизнь богатой аристократической французской семьи в эпоху, когда строилась Эйфелева башня. Богатая вдова (Маргарита Морено), озлобленный инвалид офицер, наглый красавец управляющий (Роже Пиго), вспыльчивая, страстная гувернантка (Мадлен Робинсон), наконец, молодая наследница семьи, образец интриганки, коварная и развращенная (Одетта Жуайо), были главными участниками интриги, развернувшейся на почве соперничества молодой наследницы и ее гувернантки, боровшихся за любовь управляющего. Социальная критика буржуазии 1880-х годов (которую идеологи Виши изображали как носительницу семейных добродетелей), яростная, беспощадная, едко-сатирическая, напоминающая лучшие страницы Мопассана, пронизывала весь фильм.

В фильме «Кроткая» устарелый жанр, в рамки которого хотели заключить могучий талант Отан-Лара, перерос границы обычного психологического романа и послужил целям глубокой социальной критики. «Кроткая» был бы лучшим из всех фильмов, созданных во время оккупации, если бы его не испортил примиренческий (внешне) конец, в котором вдова выступает в роли поборницы справедливости и осуждает вся и всех во имя сохранения существующего порядка.

В это же время Луи Дакен страстно искал суровую правду жизни в «Первом в связке» (Premier de Cordée) и потерпел неудачу из-за сценария, где все внимание было сосредоточено на «мистической» стороне альпинизма, а Гремийон создал два своих лучших фильма военного периода — «Летний свет» (Lumière d’Eté) и «Небо принадлежит вам» (Le Ciel est à vous). Как и Отан-Лара, Гремийон вышел из Авангарда, и 1930—1940-е годы также были для него трудными. Однако и в тот период им было создано три фильма: «Лицо любви» (Gueulle d’Amour), «Странный господин Виктор» (L’Etrange Monsieur Victor) и «Буксировщики»(Remorques); при этом каждый последующий был удачнее предыдущего.

«Гупи — Красные руки»

«Летний свет». В ролях: Мадлен Рено, Мадлен Робинсон

«Дети райка»

«Ворон»

«Битва на рельсах»

«Битва на рельсах»

Цензура Виши едва не запретила «за коммунизм» «Летний свет» (1942–1943), поставленный по сценарию Жака Превера и Пьера Лароша.

В то время мы следующим образом излагали содержание этого «оригинального и могучего произведения, стремительной, захватывающей драмы»: «Прекрасный, унылый пейзаж, замок, дом в горах, строящаяся большая плотина, расчерченная геометрическими линиями строительства местность, содрогающаяся от взрывов. Крикри, балерина на закате сценической карьеры (Мадлен Рено), получает в подарок от своего любовника Патриса, владельца замка (Поль Бернар), дом в горах. Пьяница-художник (Пьер Брассер) и его подруга, красивая молодая девушка (Мадлен Робинсон) — частые гости этого дома. Затем они появляются в замке. Владелец замка преследует новую пришелицу в пышно обставленных залах, в парке, среди сумрачного веселья маскарадной толпы. Праздник заканчивается гонкой в громадном лимузине. Гамлет окончательно выбывает из игры: руль продавливает ему грудь. Де Грие в белом парике с карабином в руке продолжает спешить навстречу своей судьбе до тех пор, пока охваченные справедливым гневом люди не обрушивают на него лавину камней.

Медленная, но четкая по ритму экспозиция фильма выше всякой похвалы. Художник, которого ожидали увидеть волевым человеком, «повелителем» женщин и судьбы, пьяный падает с мотоцикла и с самого начала выглядит жалким Гамлетом. В этом обличье он и погибает.

Владелец замка в начале фильма — ничем не примечательный, но отлично воспитанный молодой человек. Постепенно лак дает трещины, начинает облезать, слетает целыми кусками, и обнажается чудовище, пожираемое угрызениями совести, пороками, грязными страстями. На балу в маскарадном костюме он выглядит типичным гнусным развратником прошлого века во времена его загнивания. Он не столько де Грие, сколько персонаж из произведений де Сада, Дольмансе или Бланжи, разнузданный, сластолюбивый, обуреваемый жаждой убийства, обреченный на гильотину или изгнание, как пророчествует ему Гамлет, который помнит совет Риберака и может, когда нужно, поговорить о крысах и Датском королевстве.

Можно пожалеть, что другие персонажи вылеплены не такой сильной рукой, как эти двое или как «стареющая танцовщица».

Упомянутый «совет Риберака» — это совет Луи Арагона (высказанный легально, завуалированными, но ясными для всех словами) использовать в художественных произведениях форму иносказания для того, чтобы воодушевлять участников движения Сопротивления и борьбы за национальную независимость, клеймить предателей и оккупантов, призывать к боям за освобождение. Лучшие эпизоды фильма Гремийона имели такой же резонанс, как «легальные» стихи Элюара и Арагона. Социальным силам, поддерживавшим Виши, там противопоставлялась здоровая сила трудящихся, которые были душой Сопротивления.

Но «положительное» не было написано художником крепкой и твердой рукой, и в этом недостаток фильма.

Однако он был отмечен одним очень большим достоинством: в нем чувствовалось стремление автора (частично осуществленное) «предвосхитить будущее, которое мы предсказывали», единения французов в рамках Сопротивления, сметающего оккупантов и их сообщников.

Эта воля народа ясно выражена в незабываемом заключительном эпизоде, где идущие шеренгой рабочие одним своим приближением заставляют владельца замка броситься с обрыва.

«Положительное» со всей силой прозвучало во втором фильме, созданном Гремийоном в военные годы, — «Небо принадлежит вам». Сдержанный и напряженный, очень строгий по стилю, снятый оператором Луи Пажем в документальной манере, этот фильм-эпопея появился на экранах зимой 1943/44 года, призывая французов к героическим делам. Чтобы передать тот энтузиазм, с которым фильм был встречен участниками движения

Сопротивления, и дух того времени, я снова должен обратиться к одной из своих статей, опубликованных тогда в «легальной» печати:

«История могла бы быть банальной: муж и жена, которые живут в провинциальном французском городке и держат там скромный гараж, страстно увлекшись авиацией, устанавливают мировой рекорд. Подобный или сходный сюжет встречался по меньшей мере в двадцати довоенных фильмах. У летчицы всегда были длинные ресницы, а летчик непременно был Тарзаном. Здесь герои не очень молоды и не очень красивы.

Он — Ванель, его массивный силуэт всем хорошо знаком. Она — Мадлен Рено, которая давно уже не играет инженю. Владелец гаража без конца что-то мастерит, ссорится со своей тещей, сварливой, как комические старухи в фильмах «Патэ» 1908 года. Сын учится в лицее. Дочь играет на пианино, мечтает поступить в одну из провинциальных консерваторий. Отложить несколько тысяч франков, повесить на двери гаража светящуюся вывеску, угождать клиентам, расширять клиентуру — таковы заботы и скромные мечты этих двух средних французов. Об этом долго и подробно рассказывается в фильме.

От нас не скрывают узости и ограниченности маленьких людей провинциального городка. Нам показывают наивные, безвкусные гирлянды, развешанные по случаю праздника, доктора с его нелепыми причудами, твердолобых муниципальных советников, детский приют, где царит суровая, мрачная атмосфера, дам из «общества», которых переполняет ненависть, потому что такой порыв недоступен их пониманию.

Да, все это есть во Франции, и нет нужды это скрывать. И это не значит, что Франция достойна осуждения и должна быть осуждена. Конечно, такой народ, как наш, в значительной своей части заражен мелкобуржуазными маниями и причудами. Но это не мешает ему оставаться великим, как был, например, великим Делеклюз, который, приняв ванну, чтобы ноги были чистыми, застегнув сюртук и надев цилиндр, идет на смерть, как чиновник к себе в министерство, и не вопреки этому, а именно поэтому является героем.

Да, мы — люди страны, где процветала ужасная мода на буфеты в стиле Генриха Второго, но где в начальных школах любимой легендой было жизнеописание Бернара Палисси, который в поисках идеала сжег настоящий буфет эпохи Генриха Второго, и всю свою обстановку, и пол, и самый дом. И мы любим также в романе Золя «Разгром» (который несправедливо называли романом о крахе и падении) этого славного мелкого буржуа из Седана, который торопится в свой загородный дом, чтобы вывезти оттуда белье и вино, но, очутившись на поле боя, сражается серьезно и методично и вместе с нашими солдатами спасает нашу честь в момент одного из самых наших крупных поражений.

Жан Гремийон, постановщик фильма «Небо принадлежит вам», Альбер Валантен, использовавший для сценария «подлинную историю», и Шарль Спаак, автор диалогов, очень хорошо понимали, что наш национальный герой — это герой особого рода, что это — не автомат, не составная часть громадной, хорошо смазанной и налаженной машины, а чаще всего — славный малый, мастер на все руки, сметливый и главным образом — фрондёр на манер Гавроша или д’Артаньяна. Фрондёрство его в том, что он прежде всего желает быть независимым… И это стремление быть независимым не мешает нам достигнуть общей цели, ибо фрондёр, хоть и нет на нем стальных лат, умеет, подобно библейскому герою, метать свой камень далеко и метко…

Герои Гремийона готовы на все. Женщина взмывает в небо очертя голову, без радио, по неведомому маршруту, готовая погибнуть и погубить вместе с собой самолет, гараж, мужа, свою мать, детей в порыве безумной смелости и той благородной ярости, которую ни один народ не проявлял с такой силой, как наш. Этим и прекрасен французский героизм, это нагое дитя, у которого нет другого оружия, кроме куска кожи и камня.

Образы этих простых людей согреты любовью к родине, и зритель знает, что это — искренняя, глубокая любовь, и смотрит фильм со слезами на глазах..

Гремийон во весь голос воспел те «силы добра», о которых мечтал Лотреамон, уставший от пессимистических крайностей романтизма. Будущее — в деяниях чистых и смелых людей… Вот почему фильм «Небо принадлежит вам» указывает путь нашему кино».

Из этих строк (написанных в известной степени с учетом цензурных рогаток) становится ясным, что фильм «Небо принадлежит вам» прозвучал в то время как призыв к оружию. Той зимой 1943/44 года уже не герои «Разгрома» шли, отчаявшиеся, на смерть. Народ готовился таскать на баррикады буфеты Генриха II.

Это был последний для французского кино оккупационный «сезон». На Восточном фронте «стратегические» отступления следовали одно за другим, а во Франции бойцы маки контролировали уже целые области. Оккупанты «поддерживали порядок»: участились расстрелы, поезда смерти увозили в крематории мужчин, женщин и детей, гестапо и сыскная полиция применяли в своих камерах методы, почерпнутые из романов де Сада.

Кинематографисты Франции стали более активно участвовать в движении Сопротивления. Начали создавать свою организацию актеры и режиссеры. Их неустанным организатором в деле объединения был Рене Блех, участник движения Сопротивления с первого дня оккупации. С 1940 года он принадлежал к группе, издававшей еженедельник «Ля пансе либр», куда кроме него входили Жорж Политцер, Жак Декур, Жорж Дюдаш, расстрелянные в мае 1942 года. «Ля пансе либр» (для которой Веркор написал «Молчание моря») была переименована в «Лe леттр франсэз»). Этот еженедельник дал пристанище органу кинематографистов — участников движения Сопротивления — журналу «Экран франсэ». Тогда же был создан подпольный Освободительный комитет французского кино, вошедший как одна из организаций в Национальный фронт. Его организаторами были Рене Блех, Жан Пенлеве, Луи Дакен, Гремийон, Андре Свобода, Жак Бекер, Пьер Бланшар, Пьер Ренуар, Ле Шануа и другие.

В декабре 1943 года профсоюз кинорежиссеров, существовавший легально в рамках Комитета по организации кинематографической промышленности (КОИС), избирает в свое руководство бюро Луи Дакена, Жака Бекера, Свободу, Древилля, Бертомье, которые или были активными участниками движения Сопротивления, или сочувствовали ему.

Несколько позже Освободительный комитет, подготавливавший захват позиций КОИС, послал в «освобожденные районы» (так называли территории, находившиеся под контролем сил движения Сопротивления), и в частности в горный массив Веркор, группу операторов. Там они сняли фильм о жизни маки.

В этот год освободительных боев, развернувшихся на внутреннем фронте, участников Сопротивления, с энтузиазмом встретивших «Небо принадлежит вам», неприятно поразил фильм Клюзо «Ворон» (Le Corbeau), выпущенный студией «Континенталь».

Первой самостоятельной режиссерской работой Клюзо был фильм «Убийца живет в доме № 21» (L’Assassin habite au 21), сценарий которого он написал сам. Это был блестящий детективный фильм, сделанный изобретательно, но не претендовавший на большое искусство и очень похожий на лучшие голливудские образцы этого развлекательного жанра.

Сценарий Луи Шаванса, вернувшегося к сюжету, разработанному им, но оставленному в 1937 году, очень заинтересовал тогда Клюзо — специалиста по этим thriller’aм — фильмам, которые держат зрителя в напряжении до последней минуты и, не раскрывая преступника, заставляют подозревать многих невиновных. Сценарий Шаванса рассказывает о том, как маленький провинциальный город наводняется анонимными письмами, автором которых мог быть любой местный житель. Зритель следил за развитием действия затаив дыхание, превратившись в сыщика-любителя. Но при вторичном просмотре эта конструкция утрачивала свое действие и условность образов действующих лиц резко бросалась в глаза.

Главным объектом нападок «Ворона» — анонимного автора писем — является доктор Жермен, директор больницы (Пьер Френе). Одно из этих писем стало причиной самоубийства больного, находившегося на излечении в больнице. Арестовывают больничную сестру (Элен Мансон). Но поток анонимных писем не прекращается. Ворзе, директор дома для умалишенных, устраивает проверку почерка самых именитых граждан города. Она оказывается безрезультатной. Затем подозрения падают на доктора Жермена, который в свою очередь подозревает свою любовницу, развратную хромоножку (Жинетт Леклерк). Ворзе доносит на свою жену (Мишлин Франсэ), влюбленную в доктора Жермена. В финале Ворзе, истинному виновнику, перерезает горло мать его первой жертвы (Сильви).

В основу этого хитроумного сценария Шаванса легло подлинное происшествие, которое в 1930 году потрясло всех жителей городка Тюль.

Стремясь выйти за рамки детективного жанра, авторы «Ворона» прибегают к «морали», которая заключена в одной из центральных сцен фильма, снятой оператором Никола Эйером в явно экспрессионистском стиле. Ворзе, объясняющийся с доктором Жерменом в пустом классе, говорит:

«Вы полагаете, что добро — это свет, а тьма — это зло? Но где тьма и где свет?..» Произнося эти слова, он раскачивал электрическую лампочку, и лица, его и доктора Жермена, по очереди то освещались, то погружались в тьму. Эта символическая сцена выражала мысль авторов: мир не разделяется на добрых и злых, добро и зло есть в каждом человеке, любой мерзавец какой-то своей стороной добродетелен и любой честный человек способен порой совершить худшее из злодеяний.

Анархистский скептицизм «Ворона» был, таким образом, повторением старых ошибок натурализма в литературе. Думая, безусловно совершенно искренне, что они ведут «социальную критику», авторы старались главным образом доказать, что мир населен мерзавцами. Доктор Жермен, несмотря на все его донкихотство, «похож все-таки на зонтик и всегда останется тем, что печальнее всего в жизни и что дальше всего от нее — обывателем. Его любовница-хромоножка отдается всем мужчинам, дабы доказать себе, что она красива. Его другая любовница, мадам Ворзе, — женщина, неудовлетворенная своей жизнью и способная отомстить самым низким образом за то, что ее «обманули». Ворзе — это преступник, садист под маской добродушного симпатичного человека. Девочка 12 лет, еще играющая в мяч, не менее фальшива и порочна, чем этот старик. Характер интриги обусловливает низменность персонажей: чтобы зритель мог каждого из них по очереди принять за всесильного «ворона», они все должны быть гнусными.

Действие фильма развертывается (как уточнял рекламный проспект «Континентали», расхваливавший «Ворона») «в одном из маленьких провинциальных городков, которых так много во Франции», а его действующими лицами являются «директор школы, товарищ прокурора, помощник префекта и прочие именитые граждане города».

Немецкая фирма, высочайшим патроном которой был Геббельс, показывала французский город населенным подлецами и монстрами. Наиболее активная часть движения Сопротивления восприняла этот фильм как оскорбление.

Действительно имевшая место «тюльская история», использованная сценаристом, не могла быть оправданием подобного фильма в их глазах. Сердцем департамента Коррэз зимой 1943/44 года был не Тюль анонимных писем, а Тюль — центр активного движения Сопротивления, бастион бойцов маки департаментов Дордони, Коррэза и «По. Рабочие тюльского арсенала (к счастью, трудовой народ не был показан в «Вороне») были инициаторами героической борьбы патриотов. Месяцы, последовавшие за выходом на экраны этого фильма, были отмечены в Тюле сенсационными побегами из тюрьмы участников организации «Фран-тиреров и партизан», активным участием известных граждан города (в первую очередь врачей) в действиях маки, а также страшной карательной экспедицией эсэсовцев, которые повесили на балконах Тюля сто заложников…

Участники движения Сопротивления были возмущены тем, что в фильме все французы изображались как любители анонимных писем. Именно в это время гестапо, поощряя систему доносов, опубликовало (после расстрела нескольких сотен «террористов») «сведения, смело переданные одним честным французом, пожелавшим сохранить инкогнито».

Доносы были, однако, очень редким явлением.

«Тень» и «свет» продолжали противоборствовать в каждом французе, но участник движения Сопротивления, если его преследовало гестапо, мог на исходе того 1943 года постучаться в первую попавшуюся дверь: за ней чаще всего он нашел бы соотечественников, которые спрятали бы его, рискуя своей жизнью и жизнью всей своей семьи.

Гораздо реже он встретил бы боязливых или колеблющихся и едва ли на 10 тысяч одного «Ворона».

В силу всех этих причин «Ворон», которого в 1939 или 1948 году встретили бы просто холодно, вызвал глубокое возмущение участников Сопротивления и в кругах, сочувствующих этому движению. Монархистский еженедельник «Кандид» (в котором сотрудничали некоторые участники движения Сопротивления, в частности Клод Руа) сообщил, что «Ворон» будет демонстрироваться в Германии под названием «В небольшом французском городе». Это сообщение («некомментированное») имело целью возбудить общественное мнение против «Континентали», клеветавшей в Берлине на нашу страну. Филиал УФА тотчас же это понял и немедленно послал в «Кандид» опровержение. А в субтитрах французского варианта «Ворона» было сказано, что подобные события могли бы иметь место в любом небольшом городе земного шара.

Не следует поэтому удивляться, что при таких обстоятельствах подпольный еженедельник «Леттр франсэз» сурово осудил «Ворона» в статье, опубликованной в мартовском номере 1944 года, авторами которой были журналист Жорж Адам и актер Пьер Бланшар. Вот что говорилось в этом памфлете, озаглавленном «Ощипанный ворон»:

«Мнение нацистов о нашем народе стало для этих господ (авторов «Ворона». — Ж. С.) догматом веры. Жители наших провинциальных городов изображены в фильме как выродившийся народ, вполне созревший для рабства, обладающий атавистическими качествами, описание которых можно встретить в учебнике истории древних времен… Немцы могут потирать себе руки: долго они не нападали на хороших профессионалов среди своих французских холопов и наконец раскопали двух таких, которые, прикрываясь маркой безупречного, даже соблазнительного товара, будут подпевать их коварной идеологии. Чтобы нравственно принизить, а затем поработить народ, используются все возможные средства».

Возмущение, высказанное исполнителем роли Понкарраля, явилось выражением чувств всех участников движения Сопротивления. Таким образом, порок фильма «Ворон» был в глубоко ошибочной идейной концепции его создателей. Он. усугублялся тем, что в качестве продюсера была выбрана фирма «Континенталь». Между тем авторы, разумеется, не думали, что их фильм самым прямым образом послужит гитлеровской пропаганде, направленной против их страны, и не понимали, что «покладистость» и «терпимость» их продюсеров в Париже были уловкой, с помощью которой те осуществляли геббельсовскую программу.

Несмотря на эти серьезные ошибки и заблуждения создателей «Ворона», «Лe леттр франсэз» поместил тем не менее в другом своем номере следующие высказывания по поводу фильма:

«В Швейцарии фильм «Ворон», содержащий в себе тщательно завуалированную антифранцузскую пропаганду, был встречен очень холодно главным образом из-за сознательно выбранного нездорового сюжета. Однако его техническим качествам было отдано должное. Этой своей стороной фильм доказал нашим друзьям, что, как только наше кино станет свободным, оно снова займет свое место в Европе, которое всегда было первым. Конечно, это не может служить оправданием тем, кто для того, чтобы делать фильмы, продается врагу».

С профессиональной точки зрения фильм обладал несомненными достоинствами (в частности, выбор актеров и режиссерская работа с ними). Но постановщику не всегда удавалось избежать грубых эффектов и некоторых реминисценций с фильмами Штернберга, Штрогейма, Г. В. Пабста и Рене Клера. Превосходное профессиональное мастерство не сделало, однако, этот фильм первоклассным произведением. Только страсти, разгоревшиеся в результате временного запрещения «Ворона» сразу после освобождения, могли привести к тому, что некоторые возвели этот детективный фильм в высокий ранг шедевров.

Пока «Ворон» и «Небо принадлежит вам» боролись на французских экранах, советские войска подошли к границам Германии и пропели панихиду немецкой оккупации во Франции. Роже Режан следующим образом описывает жизнь Парижа и положение парижских кинотеатров в первые месяцы 1944 года:

«Атмосфера становится все более напряженной. Приближение серьезнейших событий будет с каждым днем все больше парализовать официальную жизнь Парижа, а тайная жизнь и в Париже и по всей Франции интенсивнее, чем когда бы то ни было. Электроэнергией снабжают по каплям. К тому же редкий киносеанс проходит без того, чтобы его не прервал вой сирены.

В некоторых кинозалах удалось сохранить утренние сеансы, но молодежь опасается на них показываться с тех пор, как немцы провели многочисленные облавы на вечерних сеансах в ряде кинотеатров. С их точки зрения, эта ничем не занятая молодежь может принести пользу на заводах райха. Чтобы обойти Ведомство по вопросам трудовой повинности (Service du Travail Obligatoire, сокращенно STO) и избежать чреватых опасностью опросов, те, кому меньше сорока лет, воздерживаются ходить в кино. Сборы падают, трудности эксплуатации возрастают».

Эти облавы не отличались сентиментальностью. Хватали всех подряд.

В Марселе после одной из облав всех схваченных в зале кинотеатра отправили прямо в лагерь смерти, откуда впоследствии вернулись очень немногие. Действия отрядов движения Сопротивления принимали все более широкий размах, и нацисты бесновались. Их приводило в ярость, что французы — не нация «воронов», готовых раболепно выполнять их приказы, и они без разбора бросали в тюрьмы и уничтожали этих «людей низшей расы». Участники движения Сопротивления отвечали им новыми ударами.

С весны двери кинотеатров больших городов из-за нехватки электроэнергии открывались только на три-четыре киносеанса в неделю. Количество актов саботажа на транспорте и на электрических станциях достигло громадных размеров.

Вследствие этих военных актов отрядов движения Сопротивления производство фильмов было прервано.

К моменту освобождения не был закончен ни один из 15 фильмов, съемки которых были начаты в течение 1944 года. В мае и начале июня закрылись двери последних из функционировавших студий.

Отряды движения Сопротивления наносили удары по жизненно важным центрам страны с таким расчетом, чтобы только прервать производство на промышленных предприятиях (как, например, в кинопромышленности), не нанося при этом серьезного ущерба.

При наличии практически действующего оборудования производство могло быть очень быстро восстановлено после освобождения страны. Менее эффективные с военной точки зрения бомбардировки англичан и американцев причиняли, напротив, громадный ущерб.

«С каждым днем война становится все более жестокой. Париж, Бетюн, Аррас подвергались бомбардировке на протяжении двух суток. Завтра это может повториться с еще большей силой. Вы, читающие сейчас мои строки в Лионе, Бордо, Марселе, можете оказаться под ударом завтра», — так коллаборационистский кинематографический журнал «Фильм» в своем сентябрьском номере за 1943 год призывал к активизации сбора пожертвований в пользу кинематографистов, пострадавших во время бомбардировок, начатый по призыву генерального секретаря КОИС Робера Бюрона.

Воздушными бомбардировками были уже разрушены копировальная фабрика в Булони, 15 кинозалов в Париже и прилегающих к нему районах, пять кинозалов в Крезо, четыре — в Сeн-Назере.

В результате бомбардировок 31 декабря 1943 года во Франции оказались разрушенными 68 кинозалов (против 62 — в 1940 году). В эту рождественскую ночь было также разрушено два павильона на киностудии в Булони и убито 37 рабочих, сооружавших там декорации для посредственного фильма Джаоннона «Коллекция Менара» (La Collection Ménard).

В мае бомбардировки усилились. Среди кинематографистов (не служивших в армии) насчитывалось уже 544 жертвы. В Лионе после одного из авианалетов тела убитых мирных граждан пришлось откапывать в течение многих дней. Все зрелищные предприятия города закрылись на это время. В Марселе майским днем в полдень было разрушено десять кинозалов и убито две или три тысячи человек.

Большое число трупов было найдено под развалинами крупнейших кинотеатров — на главной улице Марселя — Канбьер. Сигнал воздушной тревоги прозвучал на Канбьер в разгар всеобщей 48-часовой забастовки, которую ни гестапо, ни милиция не сумели подавить. Говорили о скором приходе отрядов маки в восставший город. Население было уверено, что американские самолеты пришли на помощь забастовщикам. Оно высыпало на улицы, чтобы приветствовать их. Когда упали первые бомбы, люди стали спасаться под сводами крупнейших кинотеатров на улице Канбьер, которые тут же обрушивались. Деморализованное этим устрашающим налетом, население закончило забастовку и приступило к работе.

Города Атлантического побережья пострадали еще сильнее, чем Марсель. Нант, Сен-Назер, Лориан, Брест, Руан были в значительной своей части разрушены, их гражданское население гибло массами, и кинотеатры этих городов тоже, разумеется, не избежали бомб и пожаров.

6 июня на заре англо-американские войска высадились в Нормандии, открыв, таким образом, второй фронт, которого ждали четыре года. При существенной поддержке отрядов маки, которые своими действиями срывали транспортировку немецких войск, союзники прорвали наконец в июле месяце мешок, в котором Роммель держал их более шести недель. Войска вермахта начали в беспорядке отступать на Париж, где незадолго перед этим участниками движения Сопротивления был убит «великий европеец» Филипп Анрио.

Последним событием в жизни кино периода оккупации была торжественная премьера фильма «Кармен», состоявшаяся 8 августа в Париже. «Громадная толпа теснилась у входа в «Нормандию»… — пишет Роже Режан. — Любители автографов ждали появления Вивиан Романс и Жана Маре… По Елисейскими полям шли танки и грузовики, набитые людьми, скрытыми под свежесрезанными зелеными ветвями. Этот странный кортеж создавал впечатление «моторизованного» леса. Солдаты вермахта, обвешанные тяжелой амуницией, измотанные многочисленными «переходами» последних дней, смотрели с недоумением на этих молодых людей, охотившихся за кинозвездами».

Эти «стиляги» из фешенебельных кварталов были лишь накипью в жизни столицы. Миллионы парижан готовились в тот вечер к охоте иного рода. Два дня спустя после премьеры «Кармен» грянула всеобщая забастовка железнодорожников, послужившая сигналом для начала освободительных боев за столицу, которые были сняты на пленку в тяжелейших условиях сражения нашими кинематографистами, участниками движения Сопротивления. Ими руководил Освободительный комитет, расположившийся с первых же дней восстания (оно началось 19 августа) в резиденции КОИС на Елисейских полях. В этом же здании на втором этаже находилась штаб-квартира «Европейского сообщества», деятельность которого проходила под знаком экономического и культурного европейского сотрудничества. На протяжении еще двух или трех дней члены «Освободительного комитета сталкивались на лестнице с немецкими офицерами и их «европейскими» друзьями, которые некоторое время спустя вместе спасались бегством. Освободительный комитет учредил новый руководящий орган — Генеральную дирекцию кино, в состав которой вошли участники движения Сопротивления.

Фильм «Освобождение Парижа» (La Libération de Paris), который вскоре шел с триумфом на всех экранах мира, был венцом деятельности Освободительного комитета. Один из его организаторов, Свобода, рассказывает нам историю создания фильма, ставшего классическим произведением документального военного жанра:

«19 августа 1944 года, в день восстания, группа кинематографистов занимает здание франко-германской фирмы «Франс-актюалите». Без финансовых и технических средств, только благодаря доброй воле людей снимается фильм. Операторы приносят свои камеры. Но запас пленки, накопленный в подполье, быстро истощается. Одна из копировальных фабрик возобновляет свою работу, не имея угля, питая свои агрегаты теми малыми дозами электроэнергии, которую благодаря помощи бригады рабочих, участников движения Сопротивления, ей скупо отпускают с парижской электростанции.

Чтобы охлаждать копировальные машины, нужен лед. Добровольцы едут за ним на другой конец города. Между тем немцы еще в городе обыскивают велосипедистов. Угля не хватает. Жгут старые деревянные двери. Наши операторы — всюду, где идет восстание. Одного из них пуля ранит в легкое. Но… каждый вечер отснятая пленка проявляется и печатается…

Эти киножурналы, снятые в разгар боев, демонстрировались в Париже (по мере того, как их успевали смонтировать) еще до того, как в городе отгремели последние выстрелы. Электроэнергии не хватало, метро перестало работать еще с начала июля.

Но «Дневник освобождения Парижа» (Le Journal de la Libération de Paris) — так первоначально назывался фильм — демонстрировали, используя передвижные электростанции, в трех крупнейших кинотеатрах столицы: «Парамаунте», «Нормандии» и «Гомон-паласе». Всякое железнодорожное и автомобильное сообщение было прервано. Тем не менее фильм «Освобождение Парижа» (окончательно он был смонтирован 8 сентября 1944 года) довольно быстро попал во все крупнейшие города провинции, где пользовался неслыханным успехом. Другие копии фильма вскоре дошли до Лондона и Нью-Йорка и оттуда разошлись по всему миру.

Освободительным комитетом в состав Генеральной дирекции кино был введен Жан Пенлеве. Благодаря усилиям этого крупнейшего кинематографиста за очень короткий срок был создан новый киноеженедельник «Франс либр актюалите», которым руководили инициаторы создания фильма об освобождении Парижа. Первый номер «Франс либр актюалите» уже вышел на экраны, когда в Париж прибыл Film-Officer Лэйси Кэстнер, привезший приказ из ставки Эйзенхауэра, одобренный в Алжире де Голлем. Американским командованием было решено, что монополия на кинохронику передается «киноеженедельнику «Монд либр», который выпускается в Лондоне и ставит своей целью знакомить французского зрителя с тем, что происходит каждую неделю во всем остальном мире».

«Монд либр» вскоре имел монополии на кинохронику во многих странах Европы (в Италии, Бельгии, Голландии, в англо-американском секторе оккупированной Германии), но что касается Франции, то ему пришлось довольствоваться поставкой для «Франс либр актюалите» материала в «сыром виде».

К этому пришли после ожесточенной дискуссии, в ходе которой вышли далеко за пределы вопросов кинохроники. Вместе с Лэйси Кэстнером прибыли другие официальные лица (среди них французы), которые полагали, что у них имеются достаточные полномочия, чтобы взять в свои руки руководство Генеральной дирекцией кино, и возмущались, что участники движения Сопротивления не оставили там для них кресел. Films-Officers (до войны все занимавшие высокие посты в Голливуде) привезли с собой также самую свежую американскую кинопродукцию. Но по соглашению, заключенному союзниками еще до освобождения Франции, импорт ограничивался до окончания военных действий пятьюдесятью новыми американскими, английскими или советскими фильмами и старыми довоенными американскими фильмами (извлекавшимися из блокгаузов, куда их сложили в целях безопасности), демонстрировавшимися в лучших французских кинотеатрах.

Освободительный комитет, который своей деятельностью помог преобразованию административных органов, ведавших кинематографией, требовал ликвидации КОИС (существование которого было продлено Р. Тетжаном — министром информации в правительстве де Голля) и предлагал ряд мер, направленных на укрепление положения французского кино. Он требовал также серьезной чистки всех органов кино. Была создана комиссия по чистке от коллаборационистов. В нее вошли представители Освободительного комитета. Очень скоро министр Тетжан взял ее под свой контроль. Помимо этого был создан «Региональный межпрофессиональный комитет по чистке от коллаборационистов», деятельность которого в 80 процентов случаев сводилась к тому, что он высказывал «осуждение», еообщая об этом (а иногда и не сообщая) по месту работы. Самой суровой санкцией было отстранение от работы на неопределенный срок. Впоследствии этот «неопределенный срок» ограничивали обычно двумя годами. Отстранение от работы санкционировалось по предложению Комитета префектом департамента Сены.

Вскоре после освобождения было арестовано несколько актеров, часто появлявшихся «на публике» в обществе гитлеровцев. Некоторых других арестовали за более серьезные грехи. Редко кто из них пробыл в заключении несколько недель. В июне 1945 года еженедельник «Самди суар», заполняющий свои страницы скандальной хроникой, вышел с сенсационным заголовком: «Почти все кинозвезды, внесенные в черный список, оказались незапятнанными». Это сообщение соответствовало (в виде исключения!) действительности. Не были «реабилитированы» только такие коллаборационисты, как Роже Дюшен, которого высшие следственные органы подозревали в принадлежности к французскому гестапо, или Ле Виган, еще за три недели до освобождения работавший в качестве диктора на радио Зигмарингена. Случаи, когда кинематографистов прямо обвиняли в коллаборационизме, были вообще редки, и меры наказания применялись к ним очень мягкие.

В то время как решались проблемы, связанные с чисткой, возрождение кинопромышленности сталкивалось с большими трудностями. Кинотеатры открывали свои двери только в девять часов вечера (и не все дни) на единственный сеанс, который шел в промерзших залах. Газеты, формат которых уменьшался из-за бумажного голода до размеров небольшого проспекта, не печатали кинопрограмм. К тяжелому кризису электроэнергии, препятствовавшему возобновлению работы в студиях, добавилась острая нехватка пленки. Американцы прекратили ввозить чистую пленку, а их завод в Венсенне («Кодак-Патэ») медлил (по непонятным причинам) с выпуском продукции. В суровую зиму 1944/45 года в нетопленых студиях смогли закончить, используя отпускавшуюся скудными порциями и с перерывами электроэнергию, только те фильмы, которые уже были почти готовы перед освобождением, — такие, как «Фальбала» (Falbalas) Жака Бекера или «Дамы Булонского леса» (Les Dames du Bois de Boulogne) Робера Брессона. Показаны эти фильмы были только после победы над Гитлером. Но зимний сезон, наступивший после освобождения, оказался щедро заполненным одним фильмом, одним из тех редких произведений, которые даже на почве самых прославленных национальных школ вырастают раз за многие годы. Этот шедевр был вершиной и завершением целого большого направления во французском киноискусстве. Мы говорим о «Детях райка» (Les Enfants de Paradis) Марселя Карне и Жака Превера.

Фильм начали снимать в Ницце в августе 1943 года. В распоряжение Карне были даны после коммерческого успеха «Вечерних посетителей» большие материальные средства. Фильм могли бы показать еще в начале 1944 года (практически он был готов уже тогда), но Карне противился всеми силами тому, чтобы он увидел свет в оккупированном Париже. Его премьера, состоявшаяся в марте 1945 года в кинотеатре «Мадлен», явилась крупнейшей датой для всего мирового кино.

В течение 54 недель сохранялась за кинотеатром «Мадлен» монополия на демонстрацию фильма. Только в одном этом кинозале «Дети райка» сделали сбор свыше 41 миллиона франков. Это был полный и в высшей степени заслуженный триумф.

«Дети райка», шедевр Марселя Карне. Шедевр Жака Превера. Тот и другой находятся сейчас в полном расцвете своих творческих сил. В своем фильме, который длится три часа, они нарисовали такие сложные характеры и ситуации, которые по плечу только романисту. В нем они полностью проявили свои возможности. Может быть, им уже никогда не удастся достигнуть такого совершенства. Париж эпохи романтизма. Бульвар, где совершаются преступления. Исторические персонажи той эпохи: Фредерик Леметр (Пьер Брас-сер) — «Тальма Бульваров»; Дебюро (Жан-Луи Барро) — мим, выступавший в маске Пьеро, подобно тому как Чаплин выступал в маске Чарли; Ласенер (Марсель Эрран) — традиционный в литературе убийца, воплощение злой судьбы; вымышленные персонажи — Гаранс (Арлетти) и ее любовник, граф де Монтере (Луи Салу), словно сошедшие со страниц «Блеска и нищеты куртизанок»… И, наконец, реалии, почти мифологические, воссоздающие атмосферу эпохи романтизма: настоящий ковер, спуск улицы Куртий, частная гостиница, меблированный отель, турецкие бани, сцены из пьес «Канатоходцы» и «Харчевня Адре». Эта живая, пестрая декорация, участвующая в создании кинематографической условности (в литературе мы ее находим в «Отверженных», «Парижских тайнах» и «Отце Горио»), ничем не напоминала белые, холодные конструкции, служившие фоном в «Вечерних посетителях».

В центре драмы — несчастная любовь Гаранс и Дебюро. Живые и трепетные, одержимые своим искусством, они трогают нас, и судьбы их нас волнуют. Но это — не люди страстей. В них нет того губительного, чувственного огня, который сжигает героев таких разных произведений, как «Жители зоны», «Петер Иббетсон» и «Человек-зверь».

Темы в фильме играют более важную роль, чем интрига. Темы и их взаимосвязь: город и театр; персонажи вымышленные и персонажи исторические; жанр драмы и жанр пантомимы; кино немое и кино звуковое; театр и кино; актер и человек. Одним словом, взаимосвязь жизни и искусства. Эти темы, эти проблемы рассматриваются не в абстракции, а в действии. Они являются везде главной, хоть и невидимой для глаз нитью. Именно они дали произведению то могучее дыхание, которым так редко веет с наших экранов. Фильм «Дети райка» был одним из крупнейших произведений, созданных в мировом киноискусстве за десятилетний период. Историк кино будет рассматривать его как явление. Основное в искусстве Карне — чувство меры и безукоризненное соотношение всех компонентов. Его техника настолько совершенна, что о ней забываешь. Уверенной рукой мастера он берется за эпизоды, которые могли бы оказаться утрированными или примитивно-сентиментальными. Ребенок в гусарском костюмчике удерживает своим присутствием отца, решившего покинуть семью. Исполнителя роли Пьеро уносит (как героя фильма «Толпа») веселый людской хоровод… Разве это не опасные сюжеты? Что бы с ними сделал Абель Ганс во времена своего расцвета? Карне использовал их, чтобы создать сцены, явившиеся образцами высокого искусства. Финал «Детей райка», так же как конец фильма «День начинается», — отрывок для хрестоматии.

Отличительная черта фильма в том, что в нем показана жизнь через искусство, а не искусство через жизнь. Три удара молотка и поднимающийся занавес извещают зрителя, что с этим фильмом он входит в мир костюмов и грима. Даже когда действующие лица пантомимы спускаются со сцены на пять ступенек вниз, в свои уборные, они не перестают быть актерами.

Может быть, оттого, что мы так очарованы их умом и игрой, мы вначале не чувствуем их горячего человеческого пульса…»

Игра актеров была пленительной, даже — и в особенности — Жана-Луи Барро, этого спорного актера кино. В театре он актер пантомимы, почти танцор. В «Детях райка» он играл роль Пьеро в трех или четырех пантомимах. Экран словно преображается в сцену… Эти балеты-дивертисменты дают актеру великолепную возможность охарактеризовать свой персонаж и одновременно проявить свой дар пантомимы. А когда Дебюро сбрасывает свою белую маску Пьеро, он становится еще более трогательно человечным.

Рядом с ним — Мария Казарес в неблагодарной роли назойливой жены, кроткая и слезливая, непреклонная и утомительная, с воздетыми к небу руками — то ли с угрозой, то ли с мольбой. Луи Салу (граф де Монтере) и его антитеза поэт-бандит Ласенер (Марсель Эрран) были гибкими, острыми, пронзающими, холодными, напряженными, как блестящая рапира. И, наконец, Арлетти и Брассер, достигшие вершины актерского мастерства. Она — Гаранс, нежная и жестокая, корыстная и щедрая, как все представители богемы, умная и простодушная; он — трагик и клоун, то трусливый, то жестокий и необузданный, весь «гений и беспутство», настоящий тип актера, который живет театром и ради театра, вылепленный по модели своего исторического предшественника. Среди актеров, играющих второстепенные роли, великолепны Гастон Модо и трогательный подросток Женни Маркен.

В этом фильме благодаря его сценарию, искусству постановщика и игре актеров была насыщенность большого литературного произведения, что является в кино редчайшим из качеств. Может быть, нет больше другого фильма, который бы так замечательно продолжил большие традиции французской литературы и так живо воскресил дух произведений Бальзака, Золя, Виктора Гюго, но также Эжена Сю, «Рокамболя» и «Фантомаса», этих блестящих образцов литературного романтизма и натурализма, печатавшихся в свое время громадными тиражами. Именно потому, что фильм Карне счастливо продолжил традиции большой (и малой) французской литературы, он вызвал единодушный восторг публики во Франции и во всем мире. Не было за 15 лет существования звукового кино ни одного английского или американского большого фильма, который мог бы соперничать с «Детьми райка».

Если бы для завоевания международных экранов требовались только художественные качества, Франция должна была бы по праву занять после войны одно из первых мест в мировом кино.

Зимний сезон 1944 года, начавшийся с этого доброго предзнаменования, сулил нам хорошие перспективы на послевоенный период.

 

Глава III

БРИТАНСКОЕ КИНО

[109]

В сентябре 1939 года, месяц спустя после заключения в Мюнхене «вечного мира», сэр Невиль Чемберлен объявил войну Гитлеру. Британское кино переживало в этот момент жестокий экономический кризис.

В 1933 году после успеха «Частной жизни Генриха VIII» Александра Корды в кинематографической промышленности начался настоящий бум, и к 1937 году ежегодный выпуск был доведен до 225 фильмов. Вследствие этого перепроизводства кинематографический рынок оказался настолько перенасыщенным, что наступил финансовый крах, в результате которого Сити потерял четыре миллиона фунтов стерлингов. «Это крушение, наступившее после такого неслыханного бума, — пишет Ролф Бонд, — самым тяжелым образом отразилось на положении многих тысяч технических специалистов, операторов, электриков, плотников, декораторов, сценаристов, актеров и режиссеров. Они оказались на долгое время безработными. Сделанные ими сбережения быстро растаяли. Пришлось продавать и обстановку. Лишь немногие из них смогли найти работу вне кино».

Этот кризис послужил на пользу Голливуду и новому киту кинематографии финансисту Артуру Рэнку.

Несмотря на бум 1933–1937 годов, Голливуд продолжал колонизацию английских экранов. В 1938 году из 162 фильмов, официально числившихся английскими, 118 были выпущены на экраны прокатными агентствами «Коламбиа», «Фокс», МГМ, РКО, «Бр. Уорнер» «Дженерал филм» и «Патэ-АБП». Кроме двух последних, все перечисленные фирмы были американскими.

Война умножила трудности. В 1940 году английские фильмы еще составляли четвертую часть (точнее 26 процентов) программ в лондонских кинозалах. В 1942 году доля английских фильмов упала до 15 процентов. Согласно данным правительства, «десятина», которую Голливуд собирал в Великобритании, увеличилась до 88 миллионов долларов в 1942 году по сравнению с 39 миллионами в 1939 году.

«Эти цифры, — говорилось в официальном отчете, — показывают, как сильно увеличился пассивный баланс английской промышленности кино и каким тяжелым бременем он является для нашей страны».

В период военных действий знаменитый нефтяной трест «Шелл», основанный Детердингом, был не в состоянии оказать сопротивление вторжению американской «Стандард ойл» на Ближнем Востоке.

Для Голливуда английское кино, которое он сумел вытеснить из различных районов Британской империи, было гораздо менее сильным противником, так как уже с давних пор его позиции были там непрочными. Когда началась война, 50 процентов английских студий прекратили свою работу, так как были реквизированы под военные нужды. Оставались открытыми только самые крупные студии, среди них студии голливудской компании «Братья Уорнер» и английской «Ассошиэйтед Бритиш Пикчер корпорейшн» (АБК), имевшей в своем распоряжении семь павильонов в Элстри и три в Велвин Гарден сити.

«Ассошиэйтед Бритиш Пикчер корпорейшн» была, несомненно, в меньшей степени английской, чем это значилось на ее вывеске. Сошлемся снова на официальный отчет Совета по делам кинематографии:

«АБК, продолжавшая выпускать во время войны фильмы (хотя главная студия ее была реквизирована для военных нужд, вследствие чего она вынуждена была сократить свою программу), является ответвлением «Братьев Уорнер». Эта американская фирма не ограничивается ввозом к нам американских фильмов; она производит свои фильмы в принадлежащих ей на нашей земле студиях».

Британская вотчина имела для Голливуда большое значение, так как приносила от 25 до 30 процентов его общего годового дохода. Но для самого английского кино жизненно необходимым было, чтобы внутренний рынок давал ему не менее 95 процентов его доходов. Поэтому не удивительно, что американское нашествие гораздо больнее ударило по британской кинопромышленности, чем жестокие бомбардировки 1940–1941 годов.

Этот геринговский Blitz разрушил большое количество кинозалов. В момент окончания войны в Великобритании было 4750 кинозалов, в которых насчитывалось 4,5 миллиона мест, что приблизительно составляло по тысяче мест на каждый кинозал. Эта средняя была значительно ниже во Франции и Соединенных Штатах. Самые роскошные «кинопаласы» находятся в Лондоне. Кинозалы столицы дают 25 процентов всех кассовых сборов. Но в каждом маленьком английском городке есть свой большой кинотеатр.

В фильме «Короткая встреча», рисующем правдивую картину жизни английской провинции, героиня, чтобы показаться на людях и посидеть в «чайной комнате», каждую неделю посещает городской кинотеатр. Даже в трудные времена Blitz’a посещаемость в кинозалах Англии не упала, а, наоборот, возросла. Безработица исчезла, так как заводы работали на полную мощь, чтобы удовлетворить нужды войны. К тому же кино было любимым развлечением английских (и американских) солдат.

В 1943–1944 годах продавалось до 25 миллионов билетов еженедельно. На каждого англичанина, следовательно, приходилось в. среднем по Два билета в месяц. Кассовые сборы составили тогда 110 миллионов фунтов стерлингов. Это означает, что за вычетом налогов чистый доход кинематографической промышленности равнялся 70 миллионам фунтам стерлингов.

Не удивительно, что такие прибыли соблазнили Артура Рэнка. Он стал вкладывать в кино громадные капиталы, нажитые в результате спекуляций на зерне и муке. Фигура этого магната ярко обрисована у Фредерика Мьюллели.

«Рэнк-отец, — пишет он, — оставил в наследство своему сыну три вещи: безграничную преданность методистской церкви, одно из самых больших состояний Англии и достойную Макиавелли ловкость по части современных финансовых дел. Он также передал ему склонность к апостольским проповедям. Рэнк-младший неустанно призывает рабочих к суровому образу жизни. который, между прочим, им приходится вести и без проповедей, просто в силу необходимости.

Рассказывают, что Джозеф Рэнк (отец), знакомясь с проектом шестиэтажного дома для рабочих, который он собирался построить в Хэлле, перечеркнул в нем все лифты, воскликнув при этом: «Рабочие могут отлично ходить пешком!» Но он пожертвовал при своей жизни на дела методистской церкви миллион фунтов стерлингов. Что касается его сына, то последний передал в дар общине методистов несколько тысяч проекционных аппаратов, сам не позволяя себе иметь такую роскошь в собственном доме».

Артур Рэнк стал интересоваться кинематографом еще в 1928 году. Он считал, что кино можно использовать для пропаганды учения методистской церкви, этой протестантской секты, основанной 200 лет тому назад Уэсли и насчитывавшей в то время около 25–30 миллионов сторонников, главным образом в Соединенных Штатах. В Англии существует семь тысяч воскресных методистских школ. Благочестивый Артур Рэнк каждую неделю выступал там с проповедями. В своей апостольской миссии он скоро стал прибегать к помощи проекционных аппаратов и пропагандистских фильмов, которые поставлял в воскресные школы тысячами. На протяжении десяти лет Рэнк, казалось бы, рассматривал кино только как средство воспитания своей паствы. Поэтому, когда в 1939 году он приобрел акции кинопрокатных компаний «Одеон» и «Гомон», это произвело настоящую сенсацию в Сити.

Еще в XIX веке, с тех пор как начали процветать мюзик-холлы, народные зрелищные предприятия были в Англии монополизированы. Из двух тысяч кинозалов первого и второго классов, существующих в Великобритании, 50 процентов контролируются тремя крупнейшими кинопрокатными компаниями: АБК (442 кинозала), «Одеон» (315 кинозалов), «Гомон Бритиш» (304 кинозала).

В Лондоне две трети кинозалов (всего их в столице 315) находятся в руках этих трех больших компаний. АБК («Ассошиэйтед Бритиш Пикчер корпорейшн») контролируется компанией «Бр. Уорнер», которой принадлежит 37,5 процента ее акций.

В 1936 году две другие американские фирмы, «Фокс» и МГМ, совместно с английскими финансистами братьями Острер взяли под свой контроль кинопрокатную компанию «Гомон». Эта комбинация, которую поддерживали «Нейшн провиншиал бэнк», через несколько лет развалилась, чем воспользовался Рэнк, скупивший в 1941 году акции братьев Острер. Хлебный магнат стал киномагнатом. Под его контролем оказалось большинство кинозалов трех крупнейших кинопрокатных компаний (619 из 1081).

Тот, в чьих руках находится прокат и эксплуатационная сеть, может, если захочет, взять под свой контроль всю кинопромышленность страны.

К концу войны, пустив в ход свои многомиллионные капиталы, Рэнк создал громадное кинематографическое королевство. В Англии его стали называть королем Артуром.

В 1944 году организация Рэнка контролировала 56 процентов действовавших киностудий Великобритании. 14 процентов киностудий находилось под контролем «Бр. Уорнер» — АБК и 30 оставалось в руках независимых продюсеров.

Став хозяином трех отраслей кинопромышленности на внутреннем рынке, Рэнк устремляется на завоевание мира. В Канаде компания «Одеон» оставила ему в наследство 100 первоклассных кинозалов (из 1200, насчитывавшихся в стране). В Австралии, вытеснив американскую фирму «Фокс», он прибирает к рукам кинопрокатную компанию «Хойтс тиэтр лтд», владевшую 250 кинозалами из 1500, имевшихся в стране.

В Южной Африке компания «Эфрикэн консолидейтед тиэтр» обеспечивает ему контроль над 266 кинозалами из 400 и над всей сетью кинозалов от Мыса Доброй Надежды до Сахары… Он проникает в Индию и Новую Зеландию, открывает свои агентства в странах недавно освобожденной Европы. И, наконец, предприимчивый сын методистской церкви берется за осуществление дерзкого плана, выдвинутого в 1900 году знаменитым империалистическим деятелем Сесилем Родсом, «вновь отвоевать бывшую английскую колонию, которая, назвавшись Соединенными Штатами Америки, слишком долгое время была свободной от британской опеки».

В 1945 году Рэнк на самом деле приобретает 30 процентов акций «Юниверсл», одной из восьми «великих» Голливуда, вступает в дело крупнейшего голливудского продюсера Зельцника, участвует в крупнейших международных комбинациях на равных началах с «Фокс», начинает переговоры с «Атлас Пикчер корпорейшн» (столпом монополии Моргана) с целью приобретения акций РКО.

Действия дерзкого англичанина стали беспокоить Государственный департамент. Вашингтон высказал генералу де Голлю сожаление по поводу подписания в Париже «соглашения Рэнк — Гомон» и выразил свое удивление бразильскому правительству, которое разрешило Рэнку открыть в Рио-де-Жанейро кинотеатр «Одеон», конкурировавший своей роскошью с лучшими кинозалами, находившимися под контролем Голливуда.

С другой стороны, Британская торговая палата создала в 1943 году парламентскую комиссию по расследованию деятельности Рэнка, председателем которой был Албер Пелэш, а одним из ее членов лидер лейбористов сэр Уолтер Ситрин. Хорошо документированный доклад комиссии не осуждал деятельности монополии Рэнка. В нем, напротив, констатировалось, что эта монополия не является абсолютной, и выражалась надежда, что независимое производство окончательно не исчезнет.

Английская пресса посвящала в то время бесчисленные статьи «целлулоидной империи», созданной в головокружительно быстрые сроки. Даже самые строгие среди журналистов гордились тем, что у Голливуда нашелся наконец достойный соперник в лице «короля» Артура.

Эта англо-американская дуэль наложила отпечаток на развитие английской кинопромышленности в первые послевоенные годы.

В годы войны английское кино потеряло ряд своих выдающихся представителей, которые в 30-е годы играли в нем ведущую роль, таких, как Альфред Хичкок, документалист Грирсон и другие. В Голливуде оказались и два самых знаменитых английских актера — Лоуренс Оливье и его жена Вивьен Ли. За Атлантический океан переехали некоторые кинозвезды, родившиеся и сформировавшиеся в Лондоне, но не устоявшие перед соблазном выгодных американских контрактов. Начиная с 1916 года Голливуд с его системой звезд ориентируется в значительной степени на пришельцев из Англии. Это «выдаивание кинозвезд» лишает британское кино его лучших сил.

Имя Александра Корды было связано с бумом 1933 года и громадным коммерческим успехом «Генриха VIII» во всем мире. Этот предприимчивый венгр, преуспевший на международной арене (Будапешт, Берлин, Париж, Голливуд), дал себе слово построить в Лондоне Голливуд Старого света и начиная с 1932 года в изобилии выпускает суперпродукцию и престижные фильмы. Когда разразилась война, на его студиях снимали «Багдадского вора», цветной суперфильм «в лучшем голливудском стиле». Постановщиками фильма были Майкл Пауэлл, Камерон Меизис, Марк Аллегре и Золтан Корда, брат Александра Корды. Майкл Пауэлл совместно с Десмондом Херстом и ветераном кино Эдриэном Брюнелем снимал в 1939 году для Корды фильм «У льва есть крылья» (Lion has Wings).

Английский критик Торолд Диккинсон писал, что доктор Геббельс не замедлил купить в Швеции копию этого фильма. Ему потребовалось внести в фильм лишь незначительные изменения, чтобы переделать его в комедию и использовать в целях пропаганды.

Когда Королевский военно-воздушный флот начал с неравными силами героическую «битву за Лондон», Александр Корда отправился в Голливуд и перевел туда свою фирму, ставшую скоро филиалом МГМ. Выпустив в Америке фильмы «Леди Гамильтон» и «Книга джунглей», Корда в 1943 году вернулся в Лондон (Blitz к тому времени уже давно закончился), где ему был пожалован титул баронета за особые услуги, оказанные короне. В годы войны Корда возглавлял британский кинематограф.

До окончания войны сэр Александр Корда выпустил в Англии всего-навсего один фильм: «Совсем чужие» (Perfect Strangers). Постановщиком фильма являлся он сам, а продюсером — компания МГМ. Несмотря на популярность снимавшихся в нем кинозвезд Деборы Керр и Робера Доната, фильм успеха не имел.

Во время войны в английском кино преимущественное развитие получило документальное направление. Известно, что в 1930 году шотландец Джон Грирсон, находившийся под влиянием одновременно советской школы и позднего французского авангарда, собрал вокруг себя группу молодых людей, страстно увлекавшихся кино. Чтобы субсидировать их эксперименты, Грирсон добивается от некоторых правительственных учреждений и ряда коммерческих фирм финансирования короткометражных пропагандистских и рекламных фильмов. Благодаря этим субсидиям (в частности, субсидиям Главного почтового ведомства) увидели свет очень интересные документальные фильмы, созданные Гарри Уоттом, Артуром Элтоном, Полом Ротой, Эдгаром Энсти, Бэзилом Райтом, Доналдом Тэйлором, Джоном Тэйлором, Мэри Филд и другими. Группа усилилась с приходом в нее бразильца Альберто Кавальканти, который сформировался как режиссер в школе французского авангарда. Еще перед войной эта школа документалистов, считавшая себя последовательницей Флаэрти, выступила против космополитических постановок в духе Корды, против подражаний голливудским образцам.

Уже тогда она стала оказывать влияние на творчество отдельных режиссеров.

В 1939 году Грирсон был послан своим правительством в Канаду, чтобы организовать там на время военных действий выпуск документальных фильмов. Альберто Кавальканти принял на себя вместо него руководство «ГПО филм юнит» (Général Post Office Film Unit). Эта компания, производившая фильмы, тематика которых выходила далеко за пределы вопросов ведомства связи, была в начале войны единственной, поставлявшей правительству документальные пропагандистские фильмы. В 1941 году она была переименована в «Краун филм юнит». В 1939 году Кавальканти и его сотрудники начали съемку «Первых дней» (The First

Days), документального фильма, в котором очень правдиво была передана напряженная атмосфера Лондона, мужественно приготовившегося к худшему. Правда, тогда грозные «юнкерсы» еще не добирались до столицы…

В группе Кавальканти наиболее талантливым военным документалистом оказался Хэмфри Дженнингс. В ГПО этот молодой художник-сюрреалист пришел работать в 1938 году. Зрелым мастером кино он показал себя в «Передышке» (Spare Time, 1940), произведении, проникнутом силой и юмором, и в фильме, поставленном совместно с Гарри Уоттом «Лондон сумеет это вынести» (London Сап Take It, 1942). Но лучший его фильм военных лет — «Начались пожары» (Fires Were Started, 1943). В нем рассказывается о борьбе лондонских пожарников с большими пожарами, возникшими вследствие немецких бомбардировок в один из самых тяжелых дней «Битвы за Лондон».

Blitz к тому времени закончился. Самолеты Геринга летели на восток и редко появлялись в лондонском небе. По своим достоинствам эта короткометражка Дженнингса была большим фильмом. Режиссер с любовью показывает в нем лондонских пожарников и жителей, которые мужественно и без позы свершают героические дела.

Материалы фильмов Хэмфри Дженнингса и других английских документалистов были использованы американскими кинематографистами в «Битве за Лондон», ставшей замечательным образцом документального жанра. Постановщиком этого фильма, вошедшего в серию «За что мы сражаемся», был Фрэнк Капра. Рев «юнкер-сов» и вой сирен, доки, превратившиеся в море пламени, героическое упорство старых мисс в смешных шляпках, новогодние елки в метро, где укрывшиеся от опасности люди поют псалмы, кокни, сохраняющие достоинство и самообладание под бомбами…

Заслуга документалистов в том, что они рассказали обо всем этом суровым слогом «Дневника чумного года» Даниэля Дефо. Слишком близко видели ужасы войны эти англичане, чтобы впасть в хвастливый голливудский тон. До 1939 года они увлекались эффектными техническими приемами или экзотикой, которую старались отыскать в доминионах или в городских предместьях. Мужественное сопротивление их народа, его ненависть к гитлеровцам, сеявшим ужасы на их земле, в определенной степени возвысили их творчество. Но в своих произведениях они редко шли дальше традиционного либерализма или лейборизма.

После фильма «Начались пожары» Хэмфри Дженнингс создает короткометражную картину «Молчаливая деревня» (The Silent Village), посвященную мученикам чешского Орадура — Лидице. Фильм снимали в шахтерском поселке Уэльса. В «Лили Марлен» он рассказывает (несколько чересчур увлекшись живописной стороной) историю песенки солдат армии Роммеля, воевавшей в африканской пустыне, которая преследовала своим назойливым мотивом английских солдат.

Его военный фильм «Дневник для Тимоти» (Diary for Timothy, 1945) был посвящен шести последним месяцам военных действий. Фильм построен как открытое письмо «мальчику Тимоти, родившемуся в момент освобождения Парижа». Хэмфри Дженнингс избрал для его первых месяцев жизни время, когда на Лондон обрушился новый Blitz в виде ФАУ-2, извещавших жителей столицы своим адским ужасающим воем, что в ближайшие секунды будет разрушено множество новых жилых домов. Он показал в фильме летчика, истекающего кровью, шахтера и железнодорожника, шагающих в ледяном тумане, метро, снова забитое в рождественскую ночь убитыми и ранеными. В последней части фильма английские бомбардировщики летят бомбить Германию, а за кадром раздается дикторский голос.

«Я показал тебе, Тимоти, — говорит голос, — конец войны. Но как знать, не наступят ли снова после этой войны, как после предыдущей, кризис, безработица, гонка вооружений, одним словом, цепь событий, аналогичных прошлым, которые приведут к новой бойне?»

Может быть, эта горечь Дженнингса была в какой-то степени эхом настроений его продюсера Бэзила Райта.

Сотрудник Бэзила Райта по «Ночной почте» Гарри Уотт продолжал работать как постановщик. Его талант расцвел в годы войны. В «Цели на эту ночь» (Target for To-night, 1941) он показал, как готовились и осуществлялись налеты на Германию. «Цель на эту ночь» считался в те годы лучшим военным документальным фильмом. До этого Уотт снял для Кавальканти «Лондон сумеет это вынести» и «Рождество под огнем» (Christmas under Fire). Затем он принимает предложение Майкла Бэлкона и Кавальканти поставить в документальном стиле фильм «Девять человек» (Nine Меn). Фильм снимался на студиях «Илинг».

В Англии продюсер (такой, как Бэлкон) и директор производства (такой, как Кавальканти) активнее, чем во Франции, вмешиваются в вопросы художественного стиля и делают это умнее, чем в Голливуде. Во время войны создаются фильмы, свидетельствующие о рождении нового стиля, своего рода сплава художественного фильма с документальным, появляется новое поколение кинематографистов, воспитанных в духе, противоположном тому, который насаждал Корда. Представители этого поколения, в частности Крайтон, Роберт Хэймер, Бэзил Дирден, Чарлз Френд, выступили, как мы увидим дальше, с самостоятельными произведениями в конце войны.

Первый период войны не был отмечен для английского кино улучшением качества фильмов.

В 1940 году треть кинопродукции Лондона создавалась на американских студиях, где сдельщики вроде Марселя Варнеля, Дэвида Мак Доналда, Мак Лин Роджерса, Томаса Бентли и Виктора Хэнбери выпускали фильмы «серийно». Развитие событий войны дало повод для появления сенсационных и посредственных фильмов, таких, как «Моя борьба, мои преступления» (Mein Kampf, Му Crimes) по Адольфу Гитлеру, создававшихся американцем Гарри Лэчмэном в стиле не лучших традиций «Марша времени».

Лучшим (относительно) фильмом первого периода войны был «Пастор Холл» (Pastor Hall), идея которого была навеяна его постановщикам братьям Рою и Джону Боултинг историей пастора Нимоллера, боровшегося против гитлеровцев, и советским фильмом «Профессор Мамлок». Но, как правило, большинство использовали события начавшейся войны для того, чтобы подновить старые детективные сюжеты. Таков был «триллер» «Ночной поезд на Мюнхен» (Night Train to Munich), поставленный в стиле Хичкока Кэролом Ридом.

Начиная с 1936 года Рид поставил ряд интересных фильмов. Известность он стяжал себе «популистской» картиной «Отдых на берегу» (Bank Holiday, 1937) и фильмом «Звезды смотрят вниз» (The Stars Look Down, 1939). Последний был экранизацией известного романа Кронина. Герой фильма (роль которого исполняет Майкл Редгрейв), сын уэльского шахтера, став инженером, возвращается в родные края. С ним приезжает молодая жена, которую он нашел себе в большом городе. В своей борьбе за улучшение техники безопасности на шахтах он терпит поражение: слишком сильны хищники-хозяева, слишком велика инертность профсоюза.

Происходит катастрофа, которой все так боялись. В ней гибнут брат и отец инженера. Он дает себе клятву не покидать своих братьев-шахтеров.

Двойственность, характерная для Кэрола Рида, явственно чувствуется в центральных сценах фильма. Цеховая ограниченность лейбористских профсоюзов заслуживает безусловно определенной критики. Но инженер обвиняет всех организованных рабочих, и притом в равной мере с предпринимателями. Фильм был неровным. Сцены катастрофы на шахтах были хорошо режиссерски разработаны и хорошо сняты. Шахтерские поселки Уэльса выглядели такими, как они есть на самом деле, с их нищетой, печальными пейзажами и ветхими лачугами, так не похожими на кокетливые коттеджи, которыми американец Джон Форд, не стесняясь, заменил домишки шахтеров в фильме «Как зелена была моя долина».

После этой удачи Кэрол Рид пробует себя в «стиле 1900-х годов» и ставит «Киппса» (Kipps, 1940, по Г. Уэллсу). Затем создает «Молодого мистера Питта» (young Mr. Pitt, 1941, «Фокс»), но его лучшим фильмом военных лет был «Путь вперед» (The Way Ahead,1944).

«Война является в фильме побочным мотивом, — пишет критик Гарри Уилсон по поводу этого неизвестного во Франции произведения. — В развитии интриги она остается на заднем плане. На первом плане — люди армии, в мирное время бывшие на гражданской службе и ставшие (часто помимо их воли) военными силой правительственного декрета. Фильм вообще мог бы не иметь никакого отношения к войне, если бы не вставленный в него самостоятельный эпизод с гибнущим кораблем и не это постоянное чувство физического страха перед возможной опасностью, которое испытывают его герои. Бой Кэрол Рид показывает только в последних эпизодах. В финале фильма, идя с примкнутыми штыками навстречу врагу, взвод исчезает в дыму сражения. Более убедительного символа ужасающей безликости войны я еще не видел».

Два бывших сценариста Кэрола Рида Фрэнк Лаун-дер и Сидней Джиллиат совместно поставили в 1944 году фильм «Миллионы таких, как мы» (Millions Like Us), который, несмотря на некоторые слабые стороны, был очень искренним и правдивым произведением. В нем рассказывалось о жизни мелкой буржуазии и простых людей Лондона во время войны. Фильм двух новых режиссеров пользовался заслуженным успехом у англичан. Еще более удачной была их вторая работа, «Дорога Ватерлоо» (Waterloo Road), детективный военный фильм в духе Хичкока. Наряду с военными сюжетами, получившими в английском кино тех лет широкое распространение, кинематографистов продолжали интересовать социальные темы. В этом плане одной из интересных работ, осуществленных студиями «Илинг», был фильм из жизни шахтеров «Гордая долина» (Proud Valley, 1940). Постановщик фильма Пенн Теннисон заканчивал его съемки в трудные времена Blitz’a.

Этот фильм, показывающий шахтеров и их труд, был выше по своим художественным достоинствам, чем «Звезды смотрят вниз», и интереснее последнего тем новым, что он в себе нес.

Плодовитый Джон Бэкстер, до войны снимавший исключительно коммерческие фильмы, проявил смелость, создав в 1941 году «Любовь на пособие» (Love on the Dole). Фильм был экранизацией романа, в котором рассказывалось о жизни и любви людей, оставшихся во время кризиса 30-х годов без работы и некоторое время существовавших за счет скудного правительственного пособия (the dole), а потом потерявших его. Джон Бэкстер собирался ставить этот фильм еще в 1938 году. Но цензура препятствовала осуществлению этой постановки вплоть до начала войны, когда в связи с загрузкой военных предприятий на время рассосалась безработица.

Затем в фильме «Чувство локтя» (Common Touch, 1941) он рассказал о бездомных бродягах-безработных и в «Кораблестроителях» (The Shipbuilders, 1941) — о жизни рабочих морских верфей на Клайде. Потом он снова вернулся к коммерческим фильмам..

Самым большим успехом во время войны пользовался «Газовый свет» (Gaslight) Торолда Диккинсона, ранее поставившего документальный фильм «Испанская азбука» (Spanish ABC), снятый им для испанских республиканцев. «Газовый свет» был экранизацией детективной драмы Патрика Гамилтона. Психологическая линия интриги, повторяющаяся много раз в голливудских фильмах, заключалась в следующем: молодая женщина (Диана Уиньярд) постепенно начинает понимать, что ее муж (Антон Вольбрюк) — убийца-садист; последний замечает ее подозрения; внушая окружающим и ей самой, что она — помешанная, он доводит ее почти до сумасшествия. Эта мелодрама была поставлена Торолдом Диккинсоном с большим вкусом. Умно и тонко нарисованы им картины жизни Лондона в эпоху королевы Виктории. Громадный успех, выпавший на долю этого произведения, оказался причиной его гибели. В 1944 году американская фирма МГМ, купив права на повторную постановку «Газового света», уничтожила из коммерческих соображений и, дабы не было сравнений, все копии и негатив оригинала. Фильмотеке Британского киноинститута чудом удалось спасти одну копию этого классического произведения.

После «Премьер-министра» (Prime Minister, МГМ, 1941), представлявшего собой довольно официальную биографию Дизраэли, Диккинсон работает на студиях «Илинг» над документальным фильмом, предназначавшимся для армии, — о борьбе с немецким шпионажем. Этот фильм, плод совместных усилий Торолда Диккинсона и Майкла Бэлкона, был еще в черновом варианте приобретен рядом военных учреждений и правительственной службой пропаганды. В 1943 году на его материале создается в документальном стиле художественный фильм «Близкий родственник» (Next of Kin), который пользовался у зрителя большим успехом.

О роли документального направления в кино можно судить по тому влиянию, которое оно оказало на постановщика фильма «Повесть об одном корабле» (…In which We Served, 1942) Дэвида Лина, работавшего над фильмом вместе с известным драматургом Ноэлем Коуардом.

Дэвид Лин, родом из квакерской семьи, дебютировал в кино как монтажер. Характерно, между прочим, что с этого начинали свою карьеру почти все английские режиссеры, пришедшие в кино после 1940 года. Лавры международного успеха, выпавшего на долю «Повести об одном корабле», пожинал прославленный Ноэль Коуард, а между тем это длинное, довольно помпезное и очень официальное произведение обязано всем, что было в нем лучшего, Дэвиду Лину. Одно из самых удачных мест в фильме — типично монтажная находка — торжественный монолог актрисы Селии Джонсон, идущий вперебивку с частыми, короткими планами кораблекрушения, снятого в студии.

Достигнув «ранга» режиссера, Дэвид Лин продолжал, однако, оставаться лишь «пристяжной» Ноэля Коуарда, в частности в фильмах «Это счастливое поколение» (This Нарру Breed, 1944) и «Жизнерадостное привидение» (Blithe Spirit, 1945).

«Это счастливое поколение» был заурядным, пышно поставленным фильмом, повторяющим в более интимном тоне знаменитую американскую «Кавалькаду» (1932). В нем показывалась Англия между двумя войнами на примере жизни одной семьи. Коттедж в лондонском предместье был главным местом действия. Его обитатели видели парад победы 1919 года, пережили забастовки 1924 года, экономический кризис 30-х годов, смерть короля Георга V, были свидетелями начала новой войны. Эти крупнейшие события нашей эпохи были представлены такими, какими их видели герои фильма — мелкие буржуа, славненькие, уютные и вполне благонамеренные.

«Жизнерадостное привидение» было веселой, занимательной комедией, где режиссер Д. Лин и оператор Р. Ним остроумно используют «Текниколор», чтобы показать перипетии пьесы Коуарда. Этот удачный, слегка в голливудском стиле фильм ничем еще, однако, не напоминал прелестную и тонкую «Короткую встречу».

Очень прочное содружество возникло в годы войны между англичанином Майклом Пауэллом и венгром Эме-риком Прессбургером. До войны Пауэлл снимал коммерческие фильмы для американских фирм, обосновавшихся в Лондоне. Он обратил на себя внимание большим фильмом «На краю света» (The Edge of the World, 1937), созданном в документальном стиле. В фильме, несколько академичном, чувствовалось влияние знаменитого «Человека из Арана» Флаэрти.

Приняв участие в постановке таких спорных фильмов, как «Багдадский вор», «У льва есть крылья», «Шпион в черном» (1940, с Конрадом Вейдтом), Пауэлл присоединился к Прессбургеру и основал под эгидой Рэнка фирму «Арчерс филм», которая вскоре стала располагать значительными капиталами. Их первой работой была «49-я параллель», фильм о войне, в котором явственно чувствовалось влияние школы документалистов. Нацистские шпионы, высадившись с подводной лодки на крайнем севере Атлантического побережья Американского континента и совершив ряд диверсий в Канаде, пытаются перейти 49-ю параллель, границу с Соединенными Штатами, державшими в то время нейтралитет. В фильме были заняты блестящие актеры: Лесли Хоуард — в роли английского интеллигента, Лоуренс Оливье — в роли канадского охотника. Страстное разоблачение фашизма, лишенное голливудского упрощенчества, послужило стержнем этому фильму, который мог распасться на ряд отдельных новелл.

В фильме «Один из наших самолетов не вернулся» (One of our Aircraft is Missing, 1942) Пауэлл и Прессбургер рассказали историю английских летчиков, которые потерпели аварию в Голландии и были спасены от фашистов участниками движения Сопротивления. По стремительности действия фильм напоминает детективный роман, однако документальный стиль и искренность повествования делают его произведением более значительным, чем обычный коммерческий боевик.

Благодаря тому, что Рэнк, выпускавший первые образцы продукции марки «Арчерс филм», предоставил обоим режиссерам огромные средства, они смогли использовать цветную пленку (и стать впоследствии специалистами в области цветного кино) для своего фильма «Жизнь и смерть полковника Блимпа» (Life and Death of Colonel Blimp, 1943). Этот апоплексический военный в чинах, лысый и усатый, был создан знаменитым карикатуристом Лoy, высмеивавшим «кожаные бриджи», которыми кишели английские штабы. Полковник Блимп в исполнении Антона Вольбрюка сделался популярнейшим персонажем. Фильм был поставлен с большим размахом. Но возможность тратить большие средства оказала плохую услугу Пауэллу и Прессбургеру. В результате сотрудничества с Рэнком недостатки обоих режиссеров проявились очень отчетливо. Ими владеют две противоположные тенденции: стремление к академическому документализму, требующему подлинности, и склонность к пышным постановкам в духе Сесиля де Милля, подавлявшим публику миллионными декорациями и прибегавшим к вульгарным, тяжеловесным эффектам. Впрочем, неудачи «Полковника Блимпа» уже не повторялись в двух новых фильмах Пауэлла и Прессбургера, действие которых происходит в провинции, — «Кентерберийском рассказе» (Canterbury Tale, 1944) и «Я знаю, куда иду» (I Know where I am Going, 1945).

В первом фильме абсурдный и претенциозный сценарий испортил приятное впечатление, которое оставляют живописные картины английской деревни, показанной с ее пейзажами, старинными церквами и полуфеодальными нравами. Действие фильма «Я знаю, куда иду» происходит в Шотландии. Честолюбивая, гордая девица (Венди Хиллер) едет к своему богатому жениху. Разразившаяся в пути буря забрасывает ее в маленький портовый городок, где она влюбляется в сурового красавца капитана. Эта довольно банальная история, в которой разбушевавшееся море, грозовые облака, провинциальная жизнь, маленький портовый городок тоже становятся действующими лицами, рассказана очень живо и с юмором.

Однако при всей своей фольклорной живописности фильм с его узкоблагонамеренным сюжетом не был значительным произведением. История любви молодой путешественницы поневоле и сынка из зажиточной семьи не может послужить материалом для серьезного социального анализа.

Наряду с Кэролом Ридом, Дэвидом Лином, Торолдом Диккинсоном, творчество которых находилось в процессе становления, продолжал свой творческий путь уже сложившийся художник Энтони Асквит.

В 1927 году сын Генри Асквита, первого графа Оксфорда, экс-премьера правительства его величества, дебютировал на лондонских студиях. Фильмы «Коттедж в Дартмуре», «Скажите Англии» (Tell England, 1930), «Пигмалион» (1938) показали, что Энтони Асквит, в начале своей карьеры находившийся под сильным влиянием советской школы и европейского Авангарда, был, как и Хичкок, лучшим английским режиссером периода 1930–1939 годов. Во время войны творчество его было обильным, но не все в нем оказалось равноценным. «Коттедж сдается внаем» (Cottage to Let, 1941) — детективный фильм и «Фанни при газовом свете» (Fanny by Gaslight, 1944) — фильм из жизни 900-х годов, поставленный с чрезмерной роскошью, были слабее, чем «Тихая свадьба» (Quiet Wedding, 1941). В последнем Асквит описал тоном горькой и ожесточенной иронии средний класс Англии, не изменяя при этом ни в коей мере традиционному конформизму.

Темой наиболее значительных фильмов Асквита была война. Можно было бы предположить, что они создавались под непосредственным влиянием школы документалистов. Но еще в 1930 году он использовал документальный стиль в своей превосходной картине «Скажите Англии». А в то время Грирсон только вырабатывал свои теории. «Свободное радио» (Freedom Radio, 1941) и «Без виз и цензуры» (Uncensored, 1942), где Асквит с волнением рассказывает о передачах подпольной радиостанции «Свободная Бельгия», привели его к созданию фильма «Мы погружаемся на рассвете» (We Dive at Dawn, 1943), в котором он с большим драматизмом описывает жизнь людей в замкнутом пространстве подводной лодки.

Но его шедевром военных лет является фильм «Путь к звездам» (The Way to the Stars, 1945). Это повесть о жизни английских летчиков во время войны. На своей земле они до некоторой степени продолжают вести гарнизонную жизнь мирного времени: они встречаются со своими соотечественниками, оставшимися вне армии, видятся со своими семьями, ездят иногда в Лондон. Но время от времени, и всегда внезапно, их посылают на опасные бомбардировки в Германию, которые часто оказываются для них роковыми. Их несколько привилегированное положение сообщает еще больший драматизм их опасной профессии. Вторым планом показана в фильме жизнь Англии после «блитца», до открытия второго фронта, когда военные усилия страны сводились в основном к действиям авиации и сражениям в колониальном секторе.

Первые кадры «Пути к звездам» особенно великолепны. Асквит долго путешествует объективом камеры по территории недавно покинутой военно-воздушной базы, и это подробное, тщательное описание в духе Бальзака или Диккенса вводит действующих лиц, создавая настроение непрерывной грусти и напряженности, которым пронизан весь фильм. Атмосфера все время остается волнующей. Ее создают не только зрительные образы, но и шумы, например веселые крики детей, которых отпустили на перемену, наполняющие комнату, где летчик встречается со своей женой. Наконец, с беззлобным юмором описаны конфликты между англичанами и американскими летчиками, расквартированными в Англии.

Полный успех «Пути к звездам» окончательно утвердил за Асквитом ведущее место среди английских кинорежиссеров и был достойным завершением творческих усилий английской кинематографии во время войны.

Этот подъем способствовал формированию молодого поколения, привлеченного Бэлконом и Кавальканти на студиях «Илинг». Кавальканти возлагал большие надежды на Чарлза Френда, который дебютировал как кинорежиссер в документальном фильме «Большая блокада» (Big Blockade), снятом по заказу Министерства экономики.

Первым значительным фильмом бывшего монтажера Чарлза Френда был «Мастер отправляется во Францию» (The Foreman Went to France, 1942). Это история мастера, который едет на континент, чтобы вывезти в Англию секретное оборудование, и попадает в самую гущу разгрома.

Сценарий и исполнение не были безукоризненными, но в фильме есть яркие эпизоды бегства. Френд воскрешает сцены бегства по дорогам Франции с волнением, размахом и правдоподобием, которые свидетельствуют о подлинной любви к нашей стране и знании ее жизни (может быть, передавшимися ему от Кавальканти). Так как не существует подлинных кинодокументов, в которых были бы запечатлены ужасы французского отступления, этот эпизод монтировался во многие фильмы, и прежде всего в фильм «За что мы сражаемся».

«Сан Деметрио, Лондон» (San Demetrio, London, 1943) был лучшим произведением Чарлза Френда. Хотя вступление и конец довольно посредственны, остальная часть фильма, одиссея танкера, подорванного торпедой, горевшего в Атлантическом океане и спасенного своими матросами, замечательна «документальной» правдивостью. История с танкером «Сан Деметрио» имела место на самом деле. Сцены взрыва и борьбы за жизнь судна умело воссозданы на студиях «Илинг».

По напряженности действия «Сан Деметрио» превзошел хороший цветной фильм «На западных подступах» (Western Approaches, 1944), снятый целиком на море документалистом Пэтом Джексоном и рассказывающий о спасении матросов подорванного транспорта.

«Повесть об одном корабле» («… В котором мы служим») В ролях: Ноэль Коуард, Джон Миллс и др.

«Путь к звездам»

В ролях: Майкл Редгрейв, Джон Миллс

«Глубокой ночью»

«Отживший мирок» В ролях: Алида Валли, Массимо Серато

«Железная корона»

«Ничего нового этим вечером» (1942), реж. М. Маттоли

В ролях: Алида Валли, Карло Нинки

«Огни в тумане»

Чарлз Френд не сумел достичь уровня «Сан Деметрио» в «Джонни французе» (Johnny Frenchman, 1945) — драме военных лет, где участвовала Франсуаза Розе. Кавальканти не смог сравниться со своим учеником в поставленном им весьма добротном фильме «Хорошо ли прошел день?» (Went the Day Well?), изображающем события, которые могли бы иметь место, и снятом в документальном стиле. В фильме показана английская деревня, борющаяся с фашистским десантом и пятой колонной.

Деятельность студии «Илинг» в военные годы завершилась фильмом «Глубокой ночью» (Dead of Night, 1945). Он представлял собой ряд фантастических новелл, поставленных Кавальканти и тремя молодыми режиссерами его школы: Бэзилом Дирденом, Чарлзом Крайтоном и Робертом Хэймером.

В прошлом актер и ассистент режиссера, Бэзил Дирден уже поставил на студиях «Илинг» полный выдумки «Дом на полпути» (The Half-way House) и научно-фантастический фильм «Они пришли в город» (They Came to a City, 1944) по сценарию Дж. Б. Пристли. Знающий свое дело и добросовестный, но академичный и сухой, Дир-ден немногое внес в фильм «Глубокой ночью». Его новелла быстро забывается. Так было и с фильмом «Сердце узника» (The Captive’s Heart, 1945), где в документальном стиле повествуется о буднях лагеря английских военнопленных.

Режиссером совсем другой индивидуальности был Роберт Хэймер. В начале своей карьеры он монтировал фильмы Хичкока и Чарлза Френда. В фильме «Глубокой ночью» он рассказал историю волшебного зеркала в несколько напыщенной, но острой, убедительной и захватывающей манере. Эти качества режиссера еще ярче проявились в его первом самостоятельном большом фильме «Розовая бечевка и сургуч» (Pink String and Sealing Wax, 1945). Это была детективная мелодрама из викторианской эпохи. Главную роль в нем исполняла Гуджи Уизерс, любимая актриса Роберта Хэймера, некрасивая, но очень изобретательная.

Чарлз Крайтон, тоже бывший монтажер, включил в фильм «Глубокой ночью» сверкающую юмором забавную историю с привидениями. Среди очаровательного пейзажа английской деревни два игрока в гольф предпочитают утонуть, но не отказаться от игры. Сцена насыщена чисто пикквикскими чудачествами. Чарлз Крайтон, который незадолго перед этим начал свою режиссерскую карьеру фильмом «За тех, кто в опасности» (For Those in Péril, 1944), приступил после успешной постановки этой новеллы к съемкам документальной хроники «Крашеные лодки» (Painted Roats, 1945). Это фильм о лодочниках и парусных шлюпках, которые плавают по английским каналам. Сюжет был довольно скудным, но пейзажи были сняты превосходно.

Альберто Кавальканти оставил для себя самый «страшный» эпизод в фильме «Глубокой ночью»: историю куклы, которая восстает против своего хозяина — чревовещателя. Она была рассказана мастерски и весьма энергично.

Эта новелла, поставленная во вкусе прежних экспрессионистских фильмов, была более удачной, чем «Шампанский Чарли» (Champagne Charlie), где Кавальканти с большим блеском описывает жизнь мюзик-холлов во времена королевы Виктории.

Таким образом, во время войны Англия, несмотря на то, что она была вынуждена значительно сократить свою продукцию, сумела благодаря появлению новых талантов выпустить целый ряд действительно хороших фильмов.

Период 1939–1949 годов был самым плодотворным в английской кинематографии, история которой с самого начала изобиловала отклонениями и неровностями. Лондон выпустил за это десятилетие значительно меньше фильмов, чем Голливуд, но это были произведения гораздо более высоких достоинств. В конце войны деятели английской кинематографии имели основания надеяться что после заключения мира они смогут соперничать с Америкой.

Чтобы выиграть эту битву, Рэнк двинул в бой тяжелую артиллерию: «престижные фильмы».

Но чтобы завоевать американский рынок, он решил (как когда-то Корда) удовлетворить прежде всего «американские вкусы». Поэтому он безоговорочно поддержал Габриэля Паскаля, который экранизировал «Цезаря и Клеопатру» Бернарда Шоу. В одной из глав следующего тома мы остановимся на этом фильме, а также на «Генрихе V» Лоуренса Оливье.

Расцвет английской кинематографии совпал с последним периодом войны. Расцвет художественный — благодаря Дэвиду Лину, Кэролу Риду, Энтони Асквиту, Пауэллу и Прессбургеру, Кавальканти и молодым режиссерам, воспитанникам студий «Илинг».

Расцвет и в деловом отношении, так как целлулоидная империя, созданная Рэнком за несколько лет, превратилась в одно из сильнейших орудий завоевания, какие когда-либо знала кинематография Западной Европы с тех пор, как закатилась звезда фирмы «Патэ».

Конец войны стал для Лондона временем больших ожиданий.

 

Глава IV

ЗАРОЖДЕНИЕ ИТАЛЬЯНСКОГО НЕОРЕАЛИЗМА

[134]

За три дня до падения Парижа, 10 июня 1940 года, как раз когда фашизм вступил в 17-й год своего существования, Муссолини объявил войну Франции, потому что «честь и интересы родины настоятельно требовали это сделать».

Вскоре дуче хвастался легко доставшимися победами. Через несколько недель после оккупации Парижа он послал своего верного Паволини, бывшего фашистским министром культуры, в Венецию открывать Международный кинофестиваль, превратившийся, по существу, в неделю итальянских и немецких фильмов. Паволини заявил, что существуют три причины, которые вселяют уверенность в будущем фашистского кино.

Он сформулировал их следующим образом:

«1. Жизнеспособность нашего кино доказана войной, которая является для него своего рода стимулом.

2. Кино (в частности, документальные фильмы) играет важнейшую роль в жизни народов, для которых война является самым высоким и самым благородным из деяний.

3. Высокий уровень, достигнутый кино Италии и кино Германии, и их содружество в достижении целей, подкрепленное содружеством малых стран, позволяют предвидеть, каким будет кино завтрашнего дня, то есть европейское кино после окончательной победы стран оси».

Самым лживым в этом хвастливом заявлении было утверждение, что существует «содружество между итальянским и немецким кино».

Отвечая, по всей видимости, Паволини, Геббельс заявлял:

«В то время как кино наших врагов переживает период полной дезорганизации, кинематография Италии и Германии, несмотря на внешние трудности, благодаря духовному импульсу наших двух народов идет вперед и создает все более великолепные и все более совершенные произведения».

Пока создавалось основанное на официальном содружестве двух фашистских режимов «европейское кино», Геббельс писал в своем личном дневнике (просмотрев «Трагедию любви» — итальянский фильм с участием певца Джильи):

«22 января 1942 года. Мало того, что итальянцы абсолютно ничего не делают, чтобы поддержать наши усилия в войне, они еще и в области искусства создают нечто безобразнейшее. Судя по всему, фашизм обесплодил творческую жизнь итальянской нации».

Итальянский фашизм (так же как и немецкий) обесплодил киноискусство.

За период с 1923 по 1930 год продукция итальянского кино, занимавшая некогда по объему первое место в мире, была сведена почти на нет. Затем она довольно заметно возросла, что не является заслугой фашистского правительства, ибо с приходом звука в кино во всем мире наблюдалось всеобщее развитие национальной кинопродукции.

После 1932 года Муссолини понял, что кино можно использовать в целях пропаганды, в частности для укрепления своего престижа.

Чтобы оживить кинопроизводство, он направил в кинематографию своего сына Витторио, а также всячески поощрял строительство в Риме гигантской студии «Чинечитта». Но итальянский фашизм, ни в какой мере не полагавшийся на итальянских кинематографистов, поручал создание продукции «международного класса» немецким, французским, австрийским и венгерским режиссерам или таким ветеранам итальянского кино, как Галлоне и Дженина, чья международная карьера казалась ему безошибочным критерием их таланта. Наи-фашистский «Сципион Африканский», поставленный с пышностью времен Римской империи, потерпел полнейший провал.

Фашистскому правительству, поощрявшему рост киномонополий, неудалось, однако, добиться такой концентрации в области эксплуатации и производства, какую осуществила УФА, так как даже самые большие кинопрокатные компании контролировали в крупнейших городах Италии не более чем по 60–80 кинозалов каждая.

В области производства наряду со старыми крупными фирмами, такими, как «Люкс», и с правительственными «Чинес» и «Европа» (филиал УФА) немаловажную роль играл Скалера, капиталист, обогатившийся на войне с Абиссинией. Но по своей экономической структуре итальянская кинопромышленность имела больше общего с французской, нежели с немецкой. Поэтому, несмотря на бдительность цензуры Муссолини, итальянское кино оказалось невозможным вогнать в такие жесткие рамки, как немецкое. Благодаря этому обстоятельству, а также благодаря неразберихе, царившей позади такого строгого фасада здания фашистской иерархии, после 1930 года смогли проявиться две интереснейшие индивидуальности: Камерини и Блазетти.

Ничем не напоминали стиль эпохи Муссолини легкие, искрящиеся произведения Марио Камерини, создававшиеся главным образом под влиянием творчества Рене Клера и американской кинокомедии, но перекликавшиеся также с неаполитанским народным театром. Действие этих веселых фильмов, слегка окрашенных горечью, происходило обычно в мелкобуржуазной среде. Пережив различного рода приключения, герои извлекали из них для себя урок: никогда не следует стараться подняться выше своего социального положения.

Алессандро Блазетти, творчество которого было более разнообразным, но более неровным, в начале своего пути, когда он дебютировал со своим фильмом «Солнце» (Sole, 1929), находился под влиянием Мурнау и советского кино. В его лучшем фильме «1860 год» (1934) влияние Эйзенштейна проявилось очень отчетливо не только в том, как была снята натура, но и в том, что в нем чувствовалось могучее дыхание гарибальдийцев, людей народа. Но в финале фильма промелькнули идеи муссолиниевского толка.

Фильмом «Старая гвардия» (Vecchia guardia, 1934), прославлявшим чернорубашечников, Блазетти послужил фашистскому режиму.

Во время войны Блазетти получил в свое распоряжение громадные средства на постановку «Железной короны» (La corona di ferro, 1941). Ему хотелось дать Италии произведение, равноценное «Нибелунгам» Фрица Ланга. Эта националистическая эпопея воспевала не «римлян, а героев типично арийского склада, похожих не то на лангобардов, не то на западных готов. Своим блеском и пестротой фильм напоминал произведения Ариосто, а монументальностью — оперы Рихарда Вагнера и постановки Мишеля Зевако. Фильм имел большой успех в оккупированной Франции, зрителю в нем понравился невольный комизм пропагандистской буффонады, веселое добродушие и задор немножко фельетонного пошиба. Сильнее, как художник, Блазетти показал себя в фильме «Приключение Сальватора Розы» (Un’ avventura de Salvator Rosa, 1943). В этой истории плаща и шпаги были живость и остроумие плутовского романа. Последним качеством фильм обязан в значительной степени одному из сценаристов — молодому Ренато Кастеллани. Менее удачным оказались «Никто не возвращается назад» (Nessuno torna indientro, 1943), бесцветный фильм, и «Ужин злых шуток» (La сепа delle beffe, 1941) по пьесе Сэма Бенелли, представлявший собой «драму в духе Д’Аннунцио или либретто для провинциального музыкального театра, снятый на манер тех фильмов, которые фабрикуются для захудалых кинотеатриков». Некоторое время спустя в результате встречи Блазетти с Дзаваттини был поставлен фильм «Четыре шага в облаках».

С началом войны в творчестве Марио Камерини наступает кризис. Склонность к социальной критике, которая, казалось, могла бы у него проявиться, неизбежно натолкнулась бы на строгости фашистской цензуры. Неожиданности поворотов интриги в его нравоучительных комедиях стали слишком неоправданными, их живописность превратилась в поверхностный блеск, персонажи потеряли свою жизненность. Камерини иссяк и стал повторяться, о чем свидетельствует, в частности, фильм «Сто тысяч долларов» (Centomila dollari, 1940), представлявший собой экранизацию одной венгерской комедии. Он попытался попробовать себя в другом жанре: в костюмном фильме. Однако «Романтическое приключение» (Una romantica awentura, 1941) по Томасу Гарди, несмотря на хорошую операторскую работу, оказалось неудачным. Многого ждали от его экранизации «Обрученных» (I promessi sposi, 1941) по роману Мандзони, для постановки которых он имел немалые средства. Но прекрасные пейзажи, блистательная операторская работа и роскошные костюмы послужили лишь для того, чтобы создать утонченные и мрачные иллюстрации, где и намека не было на тот дух романтизма, который явился предвестником Рисорджименто и вдохновил в 1827 году Мандзони на создание его произведения. Вслед за этой неудачей Камерини поставил два совершенно никчемных фильма: «Любовная история» (Una storia d’amore, 1942) и «Буду любить тебя вечно» (T’amerô sempre, 1943).

Резкий спад, наступивший с началом войны в творчестве Блазетти и Камерини, свел почти на нет то, что было достигнуто итальянским кино до войны. Посредственность и безликость стали основной чертой итальянской кинематографии. Положение усугублялось начавшимся перепроизводством фильмов. «В 1939 году мы выпустили 109 фильмов, в 1940 мы их выпустили 120», — с гордостью заявил Витторио Муссолини в тот день, когда его отец объявил войну. Лозунг «120 фильмов в год» не был выполнен, но те 100 фильмов, которые выпускались ежегодно в первые три года войны, значительно превышали среднегодовую цифру первых лет звукового кино (тогда выпускалось 30 фильмов в год). Так как из-за войны сильно уменьшилась возможность использования иностранцев, то для того, чтобы выпускать такое количество фильмов, пришлось признать ветеранов старого итальянского кино, звезда которых начала закатываться еще в 20-е годы. На студии «Чинечитта» «дива» Мария Якобини встретила Марио Боннара, Балдассаре Негрони, Артуро Амброзио, Аугусто Дженину, Кармине Галлоне — одним словом, своих бывших режиссеров, партнеров или продюсеров. Энрико Гуаццони, автор знаменитого «Камо грядеши?» (Quo vadis), вышедшего на экраны в 1913 году, ставил теперь «Малайских пиратов» и «Дочь зеленого корсара». За исключением очень интересного режиссера Амлето Палерми, умершего в 1941 году, все эти ветераны оказались мертвым грузом в итальянском кино, особенно те, кто служил делу фашистской пропаганды выспренними, трескучими фильмами, как, например, Галлоне или Дженина.

По указанию Муссолини был создан ряд фильмов, воспевавших военные подвиги фашистов. Эту серию фашистских фильмов открыл Аугусто Дженина «Осадой Алькасара» (L’assedio dell’ Alcazar, 1940), восхвалявшим Франко и его партнеров. В фильме были заняты актеры с внушительными именами: итальянец Фоско Джакетти, испанец Муньос, француженка Мирей Бален.

Фильм послужил началом тесному сотрудничеству в области кино между Римом и Мадридом, которое продолжалось до падения фашизма. В «Осаде Алькасара» декорации были довольно реалистичными, но считать предтечей реализма этот напыщенный профашистский фильм можно было, только разве выбрав произвольно несколько изолированных кадров. Дженина продолжил эту воинственную серию фильмом «Бенгази» (Bengasi, 1942), рассказывавшем о победах итальянских войск в Ливии в тот самый момент, когда фашистские войска потерпели там сокрушительное поражение.

Кармине Галлоне, несмотря на провал своего «Сципиона Африканского» (Scipione l’Africano, 1937), продолжал получать от фашистского правительства внушительные суммы для постановки больших фильмов. Он поставил антисоветский фильм «Огонь на Востоке» (Fiamme in Oriente), для съемок которого выезжал в Румынию. Эпизод взятия гитлеровцами русского порта снимался на студии «Чинечитта». Он был преподнесен в виде мелодраматической истории, где сцены спектакля «Тоска» идут вперебивку с кадрами горящего города.

Новая фигура в кино Гоффредо Алессандрини был третьим «крупнейшим» кинорежиссером при фашистском режиме. Он воспевает итальянских солдат, окруженных английскими войсками в крепости Джарабуб во время ливийской кампании («Giarabub, 1942»), ставит мрачную мелодраму «Мы — живые» (Noi vivi, 1942), фильм «Прощай, Кира» (Addio Kira, 1942), в котором снимались Алида Валли и Фоско Джакетти.

Последний из этих двух (кинороман в духе Жоржа Онэ) был резко антисоветского толка. Консул освобожденной Италии собирался в конце 1945 года показать его в Голливуде как лучший образец итальянской кинопродукции того времени.

Жалкие отрыжки старого итальянского кино и особенно фашистско-пропагандистского кино, уродливого и крикливого, стоили немногим больше, чем гитлеровское.

Однако, хотя студии и были в то время забиты плодовитыми постановщиками коммерческих фильмов, такими, как Карло Людовико Брагалья, Камилло Мастрочинкуэ и Карло Кампогаллиани, там после 1940 года появились молодые режиссеры, энтузиасты киноискусства и более или менее откровенные противники существующего режима.

После 1935 года питомником молодых кинорежиссеров стал «Экспериментальный киноцентр», созданный для подготовки актеров и технических специалистов кино. «Центр» занял в январе 1940 года на Виа Аппиа около «Чинечитты» несколько красивых зданий. Его торжественно открывал сам дуче, одетый в черную рубашку. Такие же черные рубашки были на его сановниках и окружавших его руководителях школы. Однако, несмотря на это высокое покровительство и эту униформу, преподавание в «центре», как мы увидим дальше, носило не слишком «муссолиниевский» характер.

Начало творчества молодого поколения кинорежиссеров падает на период, когда «ось» еще одерживала победы. Новые пришельцы даже не помышляли о фильмах, открыто направленных против существующего режима. Они ограничивались тем, что отказывались от заказов на пропагандистские фильмы или легкие комедии в будапештском стиле, весьма распространенные перед войной и прозванные ими «фильмами с белыми телефонами». Чаще всего они обращались к традиционным сюжетам итальянской литературы XIX века и экранизировали их, тщательно разрабатывая все детали и уделяя много внимания «интеллектуальной» стороне. За их необычайную заботу о форме страстный молодой критик журнала «Чинема» Джузеппе Де Сантис (впоследствии постановщик фильмов «Трагическая охота», «Горький рис», «Рим, 11 часов») назвал их «каллиграфами». «Каллиграфия» была действительно той общей черточкой, которая объединила режиссеров такого различного темперамента, как Марио Сольдати, Альберто Латтуада, Ренато Кастеллани, Фердинандо Поджоли, Джанни Франчолини и директор «Экспериментального киноцентра» Луиджи Кьярини.

Среди «каллиграфов» Марио Сольдати был первым, кто выступил с самостоятельными произведениями. Будучи превосходным писателем, этот туринец в сотрудничестве со своим другом миланцем Альберто Латтуадой создал лучшие сценарии, поставленные Камерини («Что за подлецы мужчины», «Господин Макс»). Сняв в виде первого опыта «Два миллиона за улыбку» (Due milioni per un sorriso, 1939) и «Дору Нельсон» (Dora Nelson, 1940), Сольдати начал свой настоящий режиссерский путь фильмом «Отживший мирок» (Piccolo mondo antico, 1941). Это была экранизация самого знаменитого романа Фогадзаро, неплохого католического писателя, современника Поля Бурже.

Необыкновенная тщательность в подборе костюмов, в постановке, в съемках воссоздали с большой точностью Италию эпохи Рисорджименто, и за это придирчивый противник «каллиграфов» Джузеппе Де Сантис очень хвалил Сольдати.

«Впервые в истории нашего кино, — писал он, — мы увидели в «Отжившем мирке» не исключительный или непомерно живописный пейзаж, но пейзаж, соответствующий человеческим чувствам героев по своей эмоциональности или по близости к их переживаниям. В частности, мы имеем в виду эпизод отъезда Фернандо в Милан на заре. Луиза, которая провожает его, оставшись на берегу, видит, как он удаляется и как волнуется пейзаж, отраженный в воде Лаго Маджоре разрезаемой лодкой. Вспомним по контрасту, до какой степени подобный же пейзаж Борромейских островов казался условным и бездушным в фильме Дювивье «Бальная записная книжка».

Пейзаж не имеет никакого значения, когда в нем не находишь человека, и наоборот».

Как бы далек ни был тогда Марио Сольдати от неореализма, его «Отживший мирок» помог открыть путь новому итальянскому кино, так как в нем использовались (хотя и в ограниченной степени) национальные культурные традиции и воссоздалась атмосфера жизни нации. Однако следующий фильм — экранизация романа Фогадзаро «Маломбра» (Malombra, 1942) — не был шагом вперед в творчестве Сольдати; правда, режиссер сделал здесь небезынтересную попытку добиться полной правдоподобности и снял натуру и интерьеры своего фильма в парке и в замке на берегу озера Гарда, которые романист выбрал в 1890 году в качестве места действия своего романа. Это была психологическая фантастическая драма, героиня которой, юная владелица замка, живущая взаперти, превращается путем метампсихоза в своего сластолюбивого предка, убивает своего наставника, в которого она влюблена, а затем кончает самоубийством. Джузеппе Де Сантис осуждает в «Маломбре» «абсолютную холодность драматического вымысла. романтический маразм, подобный уродливой опухоли. великолепные пейзажи, ничего не выражающие и неспособные ничего выразить. ненужные формалистические выверты. пригодные лишь для того, чтобы пустить пыль в глаза мещанской публике. точность деталей, которая в будущем сможет заинтересовать разве что эстетов или историков костюма». Но Де Сантис добавляет: «Не будем кричать, что это провал. Если рассматривать ошибки Сольдати только как поиски нового, то нам не придется отчаиваться, и мы еще увидим, как завтра он построит свое новое произведение на прочном фундаменте».

Недостатки Сольдати повторились более отчетливо у его друга Альберто Латтуады, дебютировавшего фильмом «Джакомо-идеалист» (Giacomo l’idealista, 1942), который был экранизацией романа вериста Де Марки, миланского писателя, умершего в 1900 году. Латтуада, бывший архитектор-декоратор, создал со своим другом Луиджи Коменчини частную фильмотеку, где хранилось несколько спасенных им шедевров старого кино. Латтуада преклонялся перед классиками кинематографии и, опьянев от формалистических поисков, забыл о сюжете, кстати, довольно значительном. Джузеппе Де Сантис энергично обрушился на его «каллиграфию».

«Снова, — писал он, — итальянская кинематография переживает достойный всяческого сожаления возврат к прошлому и, стремясь к ненужной текстовой основе, утоляет свою жажду из литературных источников XIX века. Мы вновь и вновь вынуждены осудить этот брак между кинематографией и литературой, совершенно бесплодный, холодный как лед и неинтересный.

Экранизируя Де Марки, Латтуада действовал наперекор словам предисловия к одной из книг покойного романиста, где было сказано: «Искусство он использует для того, чтобы разъяснить высокое значение общепринятых истин и суровые жизненные уроки. Он был верис-том и не пошел по неверному пути вредных поисков стиля и чувств, но внимательно доискивался истины, чтобы ее изображать». А Латтуада выхолостил подлинно человеческое содержание романа, он выдвинул на первый план второстепенные эпизоды, так как они позволяли ему продемонстрировать свой талант дилетанта и «каллиграфа». Таким образом, он показал себя скорее оператором, нежели кинорежиссером».

Нетрудно догадаться, что положительные качества Латтуады только усиливали раздражение молодого Де Сантиса. Его суровая критика не помешала, однако, начинающему кинорежиссеру еще сильнее упиваться бесполезным техницизмом в фильме «Стрела в боку» (La freccia nel fianco, 1944).

Фердинандо Мария Поджоли, по возрасту старше Латтуады и Сольдати, дебютировал в 1940 году костюмным фильмом «Прощай, молодость» (Addio giovinezza), действие которого происходило в 1912 году. Этот фильм был третьей в истории итальянской кинематографии экранизацией пьесы того же названия из жизни студентов. Ироническая, «сумеречная» и меланхолическая, она была написана на пороге 1914 года Нино Оксильей и Сандро Камазио.

Затем Поджоли обратился к современности в фильме «Слушаюсь, госпожа» (Sissignora, 1942), для которого Альберто Латтуада, Эмилио Чекки и другие сценаристы переделали в сценарий сентиментальный роман писателя Сальваторе Готта. В рекламном проспекте его содержание пересказывалось так:

«Драма простого сердца. Маленькая служанка Кристина, которой помыкают эгоисты и ханжи, принимает свою судьбу со святым смирением. Чистое существо, которому жестокие люди отказывают в праве любить, приносит себя в жертву, чтобы спасти своего ребенка, и этой своей человечностью она высоко поднимается над толпой, терзаемой темными страстями».

Фильм был гораздо значительнее, чем этот пошлый пересказ. Ведь рассказать в 1942 году историю бедной служанки, когда снимали только фильмы, посвященные черным рубашкам и «белым телефонам», или костюмные фильмы, или сентиментальные буржуазные драмы из эпохи 1900-х годов, было безусловной смелостью.

Своим «народничеством» Поджоли поднялся выше «каллиграфов» и постановщиков мелодрам. Оно прозвучало отрадной нотой в ту черную эпоху. Несколько позже он предпринял эксперимент, в принципе весьма интересный: современную версию «Укрощения строптивой» (La bisbetica domata, 1942). Комедия Шекспира снималась на фоне естественных декораций одного из римских кварталов. Но совершенно недостаточно (и Сольдати уже доказал это своим фильмом «Маломбра») использовать естественные декорации, чтобы создать неореализм. Провал фильма был полным, что и отметил Де Сантис, сурово осудивший Поджоли:

«В кино… человеку достаточно сделать один жест, чтобы стало понятным его социальное положение; нищенская или роскошная обстановка может выразить чувства героя. Но для достижения этих целей Поджоли избрал путь, который привел его к прямо противоположным результатам. С удивлением спрашиваешь себя, что именно заставило его перенести действие пьесы Шекспира в места, в которых с трудом мы узнаем предместье Рима. Актеры жестикулируют и ведут себя так, как если бы они находились в совсем иной обстановке: ни одна деталь не характерна для интерьеров римского предместья. Сочетание пошлости с дурным вкусом наличествует во всем фильме, в каждом его кадре».

Затем Поджоли обратился к литературному веризму в фильме «Шляпа священника» (Il capello da prete, 1943) по Де Марки. Режиссер безвременно скончался в 1944 году, не успев показать всю меру своего таланта.

Французская кинематография оказала значительное влияние как на него, так и на Франчолини, который сделал героями своего фильма «Огни в тумане» (Fari nella nebbia, 1942) рабочих, и даже на Палерми, описавшего провинциальные нравы в фильме «Грешница».

Итальянская веристская литература, богатая и разнообразна! дата Луиджи Кьярини материал для его первого фильма, «Улица пяти лун» (Via delle Cinque Lune, 1942). Это была экранизация повести Матильды Серао, иаплсанной под большим влиянием Эмиля Золя. Однако д4чректор «Экспериментального киноцентра» подменил страстный, горячий, со множеством тщательно написанных деталей рассказ неаполитанской романистки серией излишне красивых эстампов в романтическом вкусе. Упорные, неотступные поиски стиля (в этом сказывалось влияние декадентских произведений Штернберга) были заметны и в его последующих фильмах — в «Спящей красавице» (La Bella Addormen-tata, 1942) и в «Хозяйке гостиницы» (La Locandiere, 1943) экранизации знаменитой пьесы Гольдони.

Превосходно снятые кадры и стремление к строгости композиции не компенсируют ледяной холодности этих фильмов. Самым упорным из «каллиграфов» был молодой Ренато Кастеллани, который, прежде чем стать режиссером, был сценаристом у Камерини и Блазетти. Его первый фильм, «Выстрел» (Un colpo di pistola, 1941), по Пушкину, был сделан с таким блеском, что уже тогда можно было предугадать талант будущего постановщика «Двух грошей надежды», но с такой манерностью, что Де Сантис резко осудил его:

«Вместо романтической эпопеи, приближающейся к реализму, Кастеллани и его сценаристы избрали путь голливудского неоклассицизма, уместный скорее в мюзик-холле. Пушкин описывал надменное и меланхолическое общество, которому предстояло самому похоронить себя… Эту тему они подменили претенциозной и устарелой арабеской, перегруженной кружевными оборками, дамскими зонтиками, блестящими нашивками. Публику этим не обманешь. Колонны из слоновой кости и алебастровые канделябры — чудовищно разросшаяся проекция того, чем были в нашей наиболее буржуазной кинематографии знаменитые недоброй памяти «белые телефоны». Вот самое печальное и наводящее тоску зрелище, которое нам приходилось видеть с тех пор, как появилась на свет эта прекрасная каллиграфия».

Успех, которым пользовался «Выстрел» у части критиков, привел к тому, что Кастеллани еще дальше зашел в тупик, с юмором названный молодым Де Сантисом «формалистическо-интеллектуально-живописной ленью». Он утонул в шелесте шелковых юбок моды 1900 года в «Дзадзе» (Zaza, 1943), где, по словам Антонио Пьетранжели, «каждое движение камеры, панорамировавшей с бешеной быстротой среди гипюров, белых занавесок и черных чулок, измерялось с точностью до миллиметра».

«Каллиграфы» особенно сильно раздражали Де Сантиса тем, что использовали литературные сюжеты для того, чтобы предаваться пустому формалистическому жонглерству. Гнев его был тем более силен, что с возникновением этой группы впервые возникла надежда на зарождение новой школы в итальянской кинематографии. Но эти самозабвенные поиски кружевных рисунков не отнимали у молодых кинорежиссеров одной неоспоримой заслуги: все они имели мужество отказаться от восхваления и пропаганды фашизма.

Другая группа молодых кинематографистов — документалисты — составила противоположный полюс.

Зачинателем этого направления был капитан Де Робертис, начальник кинематографической службы министерства военно-морского флота. Испробовав вначале свои силы на театральном поприще, он перешел в кино, где его первым фильмом был «Люди на дне» (Uomini sul fondo, 1940). «Людей на дне» я рассматриваю как дидактический фильм, — писал Де Робертис. — Незадолго до войны три подводные лодки — французская, английская и немецкая — пошли ко дну примерно в одно и то же время. Во время спасательных работ наши моряки были впереди всех. Мы подумали, что об этом следовало рассказать широкой публике в фильме, где факты были бы представлены в драматической форме и с наибольшей ясностью. Поэтому сюжет фильма ограничивается историей спасения подводной лодки. Психологический элемент занимает в рассказе незначительное место. Он появляется с развитием драматической ситуации: судьба людей и — ее связь с судьбой корабля».

Сценарий был написан Де Робертисом совместно с Роберто Росселлини — одним из сценаристов фильма «Лучано Серра — пилот» (Luciano Serra pilota, 1938), пропагандировавшего абиссинскую войну, который Алессандрини поставил по заказу Витторио Муссолини.

Впоследствии Росселлини снял несколько короткометражных фильмов, в частности «Подводную фантазию» (Fantasia sottomarina, 1939), где актерами были рыбки аквариума. В «Людях на дне» война не показана (в нем лишь прославляется героический подвиг подводников) лишь потому, что его сценарий был создан раньше, чем Италия вступила в военные действия.

Фильм, свободный от стеснительной для художника пропаганды, был безусловной удачей. Итальянская критика приветствовала его следующими словами: «Люди на дне» — рассказ о жизни наших моряков и качествах нашего подводного военного флота; в нем есть большой силы драматизм; герои повествования — не актеры, а обычные люди, безыменные герои. Среди исполнителей фильма непрофессиональные актеры оказались выше профессиональных».

В то время в Италии под влиянием Грирсона и советских теоретических исследований многие стали сторонниками документализма. Это обстоятельство способствовало успеху «Людей на дне». Затем Росселлини дебютирует как режиссер в фильме «Белый корабль» (Nave bianca, 1941). Как писал Де Робертис, продюсер и сценарист этого фильма, «это был также дидактический фильм, в котором рассказывалось о санитарной службе нашего флота и жизни на борту большого линейного корабля. Стержнем фильма была философская концепция параллелизма между духом и материей: раненые люди и раненный в бою корабль. Но в этот мотив общности судеб вплеталась искусственная и банальная история чистой любви молоденькой медсестры и раненого героя. Она испортила этическую и стилистическую чистоту фильма, которая была сохранена в «Людях на дне».

Из этих высокомерных строк можно сделать вывод, что между Де Робертисом и Росселлини существовал, очевидно, конфликт. Брат последнего, автор музыки к «Белому кораблю», напротив, писал (в открытом письме), что был бы счастлив найти в этом фильме «поэзию твоих детских рассказов, мой дорогой Роберто, твой участливый взгляд, которым ты всегда смотришь на маленьких людей с их простыми сердцами, с их маленькими и большими страстями… одним словом, то, что было самым главным для нас с тобой в детстве, то, что остается нашим постоянным идеалом».

Де Робертис снова возвращается к жизни моряков в фильме «Альфа Тау» (Alfa Tau), который он рассматривал как ответ на ошибки «Белого корабля». Эти ошибки Де Робертису, по-видимому, приписывал Росселлини, с которым он окончательно порвал.

«..Военный фильм, без всяких уступок… в котором есть только чисто военные элементы, воспроизводящие подлинную войну. Фильм исторический, документальный, который и по прошествии долгого времени сохранит характер живого документа. Через десять или двенадцать лет его покажут молодому поколению, чтобы оно знало, какими были бойцы, герои этой войны», — писал Де Робертис.

Если еще могли оставаться какие-то сомнения относительно смысла этого высокомерного высказывания Де Робертиса, то они рассеялись после того, как появился его новый фильм, «Люди и небо» (Uomini е cieli), которым он поставил точки над «и».

Режиссер с гордостью заявил:

«Своим фильмом я хочу утвердить и внедрить дух оптимизма, и с этой целью я показываю, как война, даже самыми своими трагическими последствиями, оказывает благотворное влияние на умы тех, кто не уклоняется от высшего испытания, которому жизнь неумолимо подвергает каждого смертного».

Этим заявлением, пересказывавшим, по существу, глупый кичливый лозунг «Vincere!» («Победить!»), который можно было тогда прочесть на стене каждого дома Италии, Де Робертис ставил свой фильм под прямое покровительство Муссолини.

Оба эти военных фильма Де Робертиса были много ниже его волнующей картины «Люди на дне». В них он показал ограниченность своих возможностей, немного эмоциональности и немного ума. Капитан сохранил верность дуче и после его падения и освобождения эсэсовцами Скорцени. Режиссер последовал за министром культуры «республиканского фашистского правительства» Паволини в Венецию, где тот пытался продлить жизнь муссолиниевского кино.

Более умный и гибкий, чем Де Робертис, документалист Росселлини был вынужден, однако, послужить делу военной пропаганды. После удачного «Белого корабля» он снимает фильм «Пилот возвращается» (Un pilota ritorna, 1942), в котором роль летчика, попавшего в плен во время боев в Африке, играл Массимо Джирот-ти. Лучшей была вторая часть фильма, где показывалась жизнь лагерей военнопленных. В ней чувствовалось влияние Ренуара, и особенно его «Великой иллюзии». Фильм заканчивался лирическим эпизодом: пролетая над Италией, летчик с высоты полета видит родные ему пейзажи.

«Человек с крестом» (L’uomo délia croce, 1943) был поставлен Росселлини (по сценарию Альберто Консильо, А. Гравелли и Г. Д’Аликандро) по заказу только что тогда созданного «Отдела политических и военных фильмов». В картине рассказывалось о подвигах полкового священника на русском фронте, сменившего свой крест на винтовку и сражавшегося вместе с чернорубашечниками против «красных». Как сообщалось в рекламном проспекте, фильм снимался на русском фронте, и роли в нем исполняли несколько солдат, имена которых не указывались. Но Джузеппе Де Сантис приравнял документализм Росселлини к «каллиграфии». Он поставил под ними общий знаменатель: «Обозрение для мюзик-холла по-голливудски». Молодой критик писал:

«Росселлини взялся за драматический сюжет и создал нечто аморфное, лишенное индивидуальности. Русская изба, где укрываются в начале фильма итальянские солдаты, и все элементы, использованные в этом эпизоде для создания атмосферы, извлечены из арсенала, которым широко пользовались при съемках таких популярных кинороманов, как «Тайны Парижа» и «Две сироты».

Таким образом, при фашизме один из двух лучших итальянских «документалистов» восхвалял Муссолини, а другой занялся стряпней антисоветских бульварных кинороманов. Ошибки этого направления — в литературе его иногда называют фотографическим натурализмом — оказались неизмеримо серьезнее ошибок фор-малистов-«каллиграфов». И в том и в другом случае под давлением обстоятельств молодые итальянские кинематографисты ушли от социальной действительности и занялись различного рода стилистическими упражнениями, используя посредственные или никчемные сюжеты.

Формула «реальные декорации, реальные детали, реальные действующие лица» приводит к гораздо большей лжи, нежели очевидная ошибочность бредовых конструкций в студии.

«Человек с крестом» был показан в Риме в июне 1943 года. В эти дни в газетных киосках города продавались одновременно номер журнала «Чинема», где Джузеппе Де Сантис гневно обрушивался на Росселлини за его ошибки, и газеты с заявлением дуче о том, что «враг, делая последнюю отчаянную попытку, намерен вторгнуться в Европу».

В действительности же игру проигрывал фашизм. 5 февраля, в тот день, когда Геббельс объявил недельный траур по случаю разгрома фашистских войск на Волге, Муссолини сместил с министерских постов своего зятя Чиано и Паволини, бывшего долгие годы всесильным хозяином итальянского кино. Эта реорганизация в верхах была первым внешним признаком усиления борьбы итальянского народа против войны. В марте 1943 года крупнейшие всеобщие забастовки, начатые по инициативе участников рабочего антифашистского движения, страшно напугали некоторых представителей имущих классов, продолжавших поддерживать режим. Усилились трения и конфликты между высшими должностными лицами государства. 25 июля, когда в Сицилии еще шли бои с союзниками, высадившимися там 10-го числа, король и Бадольо убрали Муссолини. Шесть недель, прошедшие от его падения до начала гитлеровской оккупации, были отмечены грандиозным взлетом народной антифашистской борьбы. 21-й год существования фашизма стал его последним годом.

Журнал «Чинема» на следующий день после падения Муссолини опубликовал своего рода манифест, в котором было сказано:

«До настоящего момента наш журнал мог анализировать кино только с точки зрения технической и эстетической. Он должен был держаться в строгих рамках, чтобы иметь возможность развернуть суровую критику и высказать свое отрицательное отношение к компромиссам. Нужно признать, что он никогда не мог оказывать серьезного влияния на итальянское кино, которое он вынужден был оставлять во власти теории «мастерства» (холодного союза эстетики с техникой). То, что произошло с нашим журналом, не является случайным явлением, но следствием той печальной, если можно так сказать, исторической неизбежности, которая заставляла создавать произведения искусства, в которых главным являлась их внешняя сторона.

То немногое, что нам удалось осуществить в плане воспитания и пропаганды передовых идей, было сделано только благодаря очень гибкой, по существу, подпольной тактике. Только эта тактика помогла нам преодолеть то труднейшее препятствие, каким являлось одно имя, даже не имя, а целая программа, которую, впрочем, навязать не удалось, ибо не хватило ни сил, ни возможностей».

Лицо, на которое намекалось в «Чинема», был Витторио Муссолини, всего за несколько дней до вышеупомянутого события занимавший пост директора этого журнала, «органа фашистской федерации зрелищных предприятий». В момент, когда был опубликован этот манифест, в итальянских газетах появилась карикатура, изображавшая фашистов, которые, стараясь выбелить свои рубашки, стирают их в жавелевой воде. Было бы ошибкой считать, что намек «Чинема» на его причастность к движению Сопротивления был пустым хвастовством. Имя Витторио Муссолини было не только «препятствием», но также и удобной ширмой, которую группа молодых людей, отважных и дисциплинированных антифашистов, использовала, чтобы развернуть упорные целенаправленные действия и превратить начиная с 1940 года журнал «Чинема» в боевой бастион, где зародилась теория неореализма.

Те, кто знал в те времена сына Муссолини, сходятся в мнении, что ему не хватало ума, культуры и умения критически оценивать вещи. Но это был (если учесть его досадное происхождение) довольно славный малый, с удовольствием отдававшийся развлечениям и почти никогда не переступавший порога журнала, для которого он подписал несколько очень посредственных статей. Действуя под прикрытием такого внушительного манекена, два молодых редактора, Джанни Пуччини и Доменико Пурификато, в тесном содружестве с Франческо Пазинетти, профессором истории «Экспериментального киноцентра», сумели превратить «Чинема» в журнал с антифашистской ориентацией.

После 1940 года эта глубинная антифашистская тенденция в журнале усилилась с приходом в него новых сил: Джузеппе Де Сантиса, Марио Аликаты, Гвидо Аристарко, Глауко Виацци, Карло Лидзани, Уго Казираги, Микеланджело Антониони и других. Де Сантис был воспитанником «Экспериментального киноцентра». Другие пришли из ГУФа — «Университетских фашистских групп», которые по своему духу были гораздо менее муссолиниевскими, чем это значилось на их вывеске. Под прикрытием дискуссий по вопросам культуры активные коммунисты вели внутри этого студенческого союза завуалированную, но очень настойчивую и основательную пропаганду, которая способствовала превращению некоторых организаций ГУФа (в частности, римской и миланской) в рассадники антифашизма.

Вернувшись на десять лет назад и внимательно изучая номер за номером журнал «Чинема», мы видим, как день за днем, в ожесточенной борьбе критиков формировалась та тенденция, которую мы называем теперь неореализмом. Автором этого слова был Умберто Барбаро, впервые употребивший его в 1943 году в статье, опубликованной в журнале «Фильм».

Сценарист и документалист, активный борец с фашизмом, он был не только крестным, но и духовным отцом неореализма как в эстетическом, так и в теоретическом плане.

Преподаватель «Экспериментального киноцентра», Барбаро сыграл в нем во время войны значительную роль, заменяя часто своего друга, директора Кьярини, постоянно поглощенного режиссерской работой.

Чаще всего Барбаро показывал своим ученикам-режиссерам (среди них был и воспитанный им Де Сантис) фильм «Броненосец «Потемкин». Основой его курса были работы Пудовкина, переводы которых на итальянский язык он когда-то опубликовал, и новейшие советские теоретические работы. В своих лекциях и в своих статьях, публиковавшихся в журнале «Бьянко э Неро», он целеустремленно боролся за итальянский социалистический реализм (который он воздерживался называть этим термином) и против формализма (который он называл своим именем). В частности, он обрушивался на чисто формалистическую интерпретацию теорий монтажа Эйзенштейна и Пудовкина.

Стратегический бой, который Барбаро провел на фронте эстетики, послужил теоретической базой для тех тактических схваток, которые вели со своими противниками молодые критики «Чинема».

Перелистывая в наши дни номера этого иллюстрированного журнала, можно ясно увидеть истоки итальянского неореализма, по праву признанного замечательнейшим явлением киноискусства. Этими истоками были: советская школа (достижения которой благодаря Умберто Барбаро стали подлинным руководством к действию), французское киноискусство, литературный веризм, некоторые итальянские фильмы 1910—1920-х годов и, наконец, так называемый диалектальный театр.

Преклонение неореалистов перед советской кинематографией (а оно проявлялось в «Чинема» даже после июля 1941 года) — это результат лекций Барбаро и влияния переведенных им работ Пудовкина, которые стали настольной книгой всех молодых кинорежиссеров. Но советских фильмов было мало. В Италии видели (задолго до войны) только «Веселых ребят» Г. Александрова, «Путевку в жизнь» Н. Экка и «Петербургскую ночь» Г. Рошаля.

В Риме и Милане имелись уникальные копии фильмов «Да здравствует Мексика!», «Конец Санкт-Петербурга», «Потомок Чингис-хана», но лишь немногие «избранные» могли в то время тайком посмотреть их. В основном обращались к книгам. С жадностью набрасывались на статьи и фотографии, опубликованные в итальянских и французских журналах.

Несмотря на этот black-out, с теоретическими основами советского кино ознакомились очень многие либо непосредственно, либо по тому влиянию, которое оно оказало на английскую и французскую кинематографии.

Влияние французской кинематографии было тем более значительным, что война почти не нарушила обмена кинофильмами между Италией и Парижем. Когда в 1942 году американские фильмы были изъяты из проката, французские составили самую значительную часть иностранной продукции, поскольку в Италии, как и во Франции, Геббельсу не удалось навязать свои фильмы публике. Молодые итальянские кинорежиссеры обратили свои восхищенные взоры к Рене Клеру («Свободу нам!», «Под крышами Парижа»), к Дювивье («Пепе ле Моко», «Тихая компания» в искалеченном варианте), к Карне, которого они открыли около 1940 года («Набережная туманов», «Забавная драма», «День начинается») и особенно к Ренуару.

Многие из этих фильмов были запрещены цензурой. Но кинематографисты-антифашисты вели (в замаскированных формах) упорную борьбу за то, чтобы их разрешали демонстрировать (чаще всего их показывали в изуродованном виде). Лучший режиссер французского авангарда был известен в Италии фильмами «Сука», «На дне» и особенно «Великой иллюзией», которая демонстрировалась на частных киносеансах. После своего злополучного пребывания в Риме в 1940–1941 годах он снискал себе еще большую славу среди молодых кинематографистов, которые в 1942 году приветствовали его фильм «Человек-зверь» как шедевр киноискусства. Благодаря Ренуару лучшее, что было создано французским реализмом во времена Народного фронта, оказало сильнейшее влияние на формирование неореализма. Особенно сильно влияние Ренуара сказалось на творчестве Росселлини и Висконти (который был его ассистентом в фильме «Загородная прогулка»). Рене Клер сыграл решающую роль в формировании Де Сики и Дзаваттини. Молодые кинематографисты увлекались также (часто бездумно, некритически) некоторыми зарубежными художниками (даже не школами!), такими, как Чаплин, Джон Форд, Штрогейм, Штернберг, Карл Дрейер, Пабст и даже Вилли Форет. Но вскоре ошибки «каллиграфов» показали, насколько опасно было заимствовать опыт только зарубежных школ, и молодые режиссеры вернулись к старым итальянским фильмам, хранившимся в фильмотеках. Умберто Барбаро помог им открыть неоспоримые художественные достоинства в детективных фильмах с «Za’ la Mort» и «Серые мыши» (I topi grigi) Гионе, в «Ассунта Спина» (Assunta Spina) Г. Серены, в «Истории Пьеро» (L’Histoire d’un Pierrot) Б. Негрони и особенно в «Затерянных во мраке» (Sperduti nel buio) Нино Мартольо. Эти старые фильмы явились наряду с лучшими произведениями современников — Блазетти и Камерини — одним из истоков нового национального кино.

Наконец, молодые кинематографисты обратились к народному «диалектальному» театру, всегда сохранявшему свою жизнедеятельность во всей Италии. В «Треугольной шляпе» — лучшем фильме Камерини — найдем многое, идущее от пьес неаполитанца Эдуардо Де Филиппо. Дзаваттини мечтал во время войны поставить настоящую итальянскую кинокомедию с участием актеров «диалектального» театра: Макарио, Тото, братьев Де Филиппо и других. Что касается национальных литературных истоков, то больше всего неореалисты почерпнули из творчества Джованни Верги, великого итальянского вериста, современника Золя, описавшего в своих «Сельских новеллах» и в романе «Семья Малаволья» трагическую нищенскую жизнь крестьян юга Италии. «Чинема» поместил серию статей о влиянии творчества Верги на итальянское кино, авторами которых были Аликата и Де Сантис.

Каким образом эти различные влияния, взаимодействуя, привели к созданию теории неореализма, можно понять из высказывания Де Сантиса о фильме «Человек-зверь». «Говорят, — пишет он, — что Джованни Верга открыл сам себя, прочитав «Мадам Бовари» и дневник капитана дальнего плавания. Мы выражаем надежду, что фильм «Человек-зверь» поможет нашим кинорежиссерам открыть не самих себя, а открыть глаза на мир поэзии».

Использовать уроки творчества Ренуара и в то же время Верги значило для молодого критика открыть глаза на подлинную Италию. Влияние итальянской действительности, могучего народного движения против фашизма и войны, которое стало причиной падения Муссолини, способствовало тому, что в 1942–1943 годах неореализм выступил уже с настоящими манифестами. Джузеппе Де Сантис писал, например, в статье, в которой он сурово критиковал «Укрощение строптивой» Поджоли: «С некоторых пор мы ведем борьбу в нашем разделе критики «Чинема» за то, чтобы пробудить сознание и направить его в сторону реализма. Наши читатели уже поняли, что, говоря об этом направлении, мы не можем ограничиваться только именами Дюпона, Ренуара и Карне (как это принято обычно), рядом с ними мы ставим имена Клера, Видора, Александрова, а также тех писателей, кто, как Верга, Флобер и Кафка (не забудем и его!), научил нас своими произведениями уноситься в воображении за бесконечные горизонты, все время, однако, помня о жалкой жизни человека на земле, о его одиночестве, о том, как трудно ему бежать от действительности и как в самом этом бегстве он обретает великую силу, потому что в нем он познает всеобщность человеческих контактов. Мы всегда открыто выражали свои симпатии такому киноискусству, которое стремилось выразить самую сущность окружающей действительности и, всматриваясь в ее беспокойные и неясные пути, извлекало из нее исторические уроки. Хотя мы и не можем противопоставить фильмы с «Za’la Mort!» и «Затерянных во мраке» по их художественным качествам французскому кино предвоенных лет, историческая весомость этих скромных образцов нашего искусства так велика, что эстетическая сторона отступает на второй план. Мы могли бы свободно доказать это, если бы не были связаны объемом журнальной статьи, и опровергнуть обвинения в франкоманстве, которое часто бросают в адрес тех, кто выбрал своим знаменем изложенные нами выше принципы. Те, кто занимается в нашей стране искусством кино, совершают ошибки, не направляя до сих пор свою мысль на поиски национальной традиции. Им нужно было бы отказаться от своего пристрастия к некоторым жанрам (худшим из которых и самым распространенным является «формалистическо-интеллектуально-живописная лень»), и тогда они очень скоро бы нашли верный путь к реализму. Искусство есть перевоплощенная история. Народы рождаются, вырастают, достигают зрелости в. ходе своего существования, складывающегося из привычек, чаяний, необходимостей, которые приемлют одни и против которых восстают другие. Нельзя отделить цивилизацию, каков бы ни был ее уровень, от земли, которая ее породила».

После смещений в правительстве, произведенных в феврале 1943 года (это была первая видимая трещина в здании фашистского режима), когда министром культуры вместо Паволини стал Польверелли, «Чинема», использовав в качестве предлога заявление нового министра, опубликовал свой манифест лидера неореализма.

«Мы следовали линии, — говорилось в манифесте, — которая совпадает с директивами его превосходительства господина Польверелли. «Идти в ногу со временем», — это то единственно здоровое и конструктивное, что можно в настоящее время делать. Мы не оспариваем право приоритета, но журнал «Чинема» всегда, особенно последнее время, боролся за то, чтобы в наших фильмах чувствовалась душа народа и изображались его нравы. Мы всегда повторяли и подчеркивали, что наше кино должно отражать жизнь Италии (просто, как Колумбово яйцо!), ее цивилизацию, чувства, характер и гений нашей нации… Мы хотели бы в сжатой, краткой схеме изложить, что, с нашей течки зрения, необходимо сделать для того, чтобы наше кино стало итальянским, национальным.

1. Долой наивную и манерную условность, характерную для подавляющего большинства наших фильмов.

2. Долой фантастические и гротескные фильмы, в которых нет ни ясной точки зрения их создателей, ни проблем, волнующих человечество.

3. Долой бесстрастное воспроизведение событий истории и холодные экранизации литературных произведений: суровая политическая действительность жизни требует от нас другого.

4. Долой риторику, изображающую всех итальянцев вылепленными из одного теста, начиненными одними и теми же благородными чувствами и одинаково воспринимающими все жизненные проблемы».

Обернув против фашизма его собственную демагогию и его толкование «национального, итальянского», редакция «Чинема», таким образом, недвусмысленно заявляла, что отнюдь не все итальянцы разделяют те «благородные» воинственные чувства, о которых говорилось в риторических проповедях Муссолини. Теория неореализма, уходившая корнями в антифашистское движение, настолько к этому времени утвердилась, что неореалистические фильмы появились еще до того, как пал режим Муссолини. Фильм «Одержимость» (Ossessione) Лукино Висконти был яркой иллюстрацией теории неореализма, разработанной сотрудниками «Чинема». Четверо из них, Марио Аликата, Микеланджело Антониони, Джанни Пуччини и Джузеппе Де Сантис, принимали участие в создании сценария. Лукино Висконти, происходивший из знатной миланской семьи, как мы уже отмечали, был помощником режиссера у Жана Ренуара в «Загородной прогулке». Пребывание во Франции в годы наивысшего подъема движения Народного фронта сыграло решающую роль в его жизни. Он вернулся в кино в 1940 году, помогая Ренуару ставить «Тоску», которую последний начал снимать в Риме (ее закончил в 1941 году работавший вместе с ними Карл Кох). Висконти хотел дебютировать как режиссер фильмом «Возлюбленная Граминьи» (L’Amante di Gramigna), сценарий которого он написал совместно с Де Сантисом по одноименной повести Верги (из сборника «Жизнь полей»). Но министр Паволини не разрешил этой постановки. Висконти написал сценарий по роману «Семья Малаволья» и снова не получил разрешения на постановку. Вынужденный отказаться от милого его сердцу Верги, Висконти использует — не столько самый сюжет, сколько отдельные мотивы — детективный роман американского писателя Джеймса Кейна «Почтальон звонит всегда два раза». В его сценарии, написанном совместно с Пуччини и Де Сантисом, действие переносится в Италию. Снимался фильм в Ферраре в начале 1942 года.

«Улица пяти лун»

«Выстрел»

«Белый корабль»

«Альфа Тау»

«Четыре шага в облаках» В ролях: Адриана Бенетти, Джино Черви

«Тереза-Пятница» В ролях: Адриана Бенетти, Витторио Де Сика

«Тереза-Пятница»

Висконти объявил тогда себя сторонником антропоморфического кино, суть которого он определил следующим образом в своей статье «Что привело меня к творческой работе в кино»: «На творческую работу я смотрю как на деятельность живого человека среди людей. Я, разумеется, отношу это не только к «художественной сфере». Каждый, кто трудится, — созидает, и это — единственное условие существования.

Меня привела в кино потребность рассказывать историю живых людей, живущих среди вещей, а не историю вещей.

Кино, которое меня интересует, — это антропоморфическое кино. Я мог бы снимать фильм перед голой стеной, если бы знал, что она мне поможет лучше показать проявления подлинной человечности, я снимал бы актеров на фоне самой скупой декорации, чтобы они нашли эти проявления в себе и как можно лучше их выразили. Человеческое существо, его присутствие — единственное, что должно быть основой создаваемых образов… даже самое кратковременное отсутствие человека превращает вещь в неодушевленный предмет. Самые неприметные жесты и поступки человека, его походка, его волнения и проявления его инстинктов придают поэзию и трепет вещам, которые его окружают и обрамляют. Всякое иное решение проблемы мне кажется изменой действительности, развертывающейся перед нашими глазами, беспрерывно создающейся человеком и преобразовываемой…

..Я хотел бы поговорить также об актерах-непрофессионалах, которые обладают волшебным даром настоящей здоровой простоты. Но они также люди, лучшие из людей, потому что вышли из среды, не знающей компромиссов. Очень важно отыскивать таких людей и пробовать их в кино.

Режиссеры, эти искатели подземных родников, должны использовать их божественный дар, чтобы лучше выявлять качества актеров-профессионалов (и непрофессионалов)».

Еще во время съемок «Одержимости» ассистент Висконти Антонио Пьетранджели писал по поводу этого фильма в «Чинема»:

«Одержимость» будет фильмом, в котором зритель увидит не принцев-консортов, не миллионеров, охваченных отвращением к жизни, а весь человеческий род без прикрас, изможденный, жадный, чувственный, ожесточенный, которого сделала таким повседневная борьба за существование, так же как удовлетворение своих неодолимых инстинктов…

Человеческие создания, в которых трепещет столь горестная правда, чувствуют себя неуверенно в стенах студии, они могут жить лишь среди настоящих деревьев, в деревнях, среди лугов и всего того, что составляет природу, — или в этих несчастных пригородах, где каждый камень, каждый переулок, каждый ошарпанный угол улицы, каждый двор шрамами на своей своеобразной физиономии рассказывают всю долгую историю повседневной борьбы человека. Такие устремления не выбираются, как галстук в шкафу, они свидетельствуют о полной зрелости сознания».

Зрелость сознания была как раз тем, что характеризовало рождение первого неореалистического фильма в 20-й год фашизма. Оставить принцев-консортов и погрузиться в нищету народных кварталов — это было не экзотикой, а защитой простых людей, бедняков, которые каждый день борются за свое существование. В «Одержимости» неореализм появляется сразу со своим существенным — народным — характером. С этим фильмом, который знаменует собой начало новой эры, его киноискусства, итальянский народ утвердился на экране именно потому, что его повседневная борьба уже приняла форму неудержимой подпольной борьбы против фашизма и войны.

Это пробуждение сознания, впрочем, не проходило гладко. Следуя классической механике американского «Кодекса благопристойности», фашистская цензура примешивала к своим политическим запретам запреты моральные, сущность которых тот же Пьетранджели определил в 1948 году следующим образом:

«Всякая сцена убийства, самоубийства, адюльтера или обольщения, кражи или должностного преступления запрещалась, так же как показ чиновников, военных, жандармов, священников или полицейских. Мы уж не говорим о проблемах политических, социальных и сексуальных, так как для итальянского кино голод и безработица, так же как проститутка или жители трущоб, просто не существовали. В конечном счете в результате вмешательства нацистов показ какого-либо духовного лица, даже в самом лучшем свете, был запрещен на итальянских экранах. Дезертир из «Набережной туманов» стал невинным отпускником, и публика, смотря фильм, все время спрашивала, почему у него всегда такой беспокойный вид».

Восстание итальянских интеллигентов против социальных запретов было, таким образом, связано с бунтом против пуританизма. И не удивительно что, появившись на экранах, фильм подвергся нападкам за свою «аморальность» и за свою мнимую «французоманию».

По-видимому, остановиться на романе Джеймса Кейна Висконти побудило сходство его драматической линии с «Терезой Ракэн» Золя, из которой Нино Мартольо в 1915 году сделал шедевр итальянского веристского кино. Центром драмы была бензозаправочная станция, которую содержал человек в годах (Хуан де Ланда), женатый на молодой женщине (Клара Каламаи).

Однажды хозяин привел в свой дом странствующего безработного (Массимо Джиротти). Молодые люди, полюбив друг друга, решили убить мужа и осуществили свой план, не вызвав никакого подозрения. Молодая женщина затем погибла в результате несчастного случая, а ее любовник, обвиненный в том, что убил ее, был осужден за преступление, которого он не совершал.

Если бы Висконти сам не вложил необходимую часть средств, постановка фильма, по всей вероятности, никогда не была бы предпринята. Но когда фильм был закончен, фашистская цензура его запретила. Кинематографическая общественность протестовала против этого решения, и, для того чтобы прекратить разногласия, не оставалось ничего, как показать фильм самому Муссолини. Картина, в которой дуче не увидел никаких козней, была в покалеченном варианте разрешена в начале 1943 года, но фактически на экранах наиболее крупных итальянских городов не демонстрировалась. О том, что принесла «Одержимость» итальянскому кино, очень хорошо сказал в 1948 году Антонио Пьетранджели:

«Перед бензиновой колонкой, возникшей на дороге как пограничный столб, останавливается длинный травеллинг в духе Ренуара. Неожиданный лирический перелом, столь внезапный, что он прерывает у зрителя дыхание, — камера взлетает, подчеркивая большую значимость вводимого в рассказ нового героя, которого мы сразу принимаем, персонажа еще без лица, в рваной майке на загорелом теле, с утомленной и колеблющейся походкой человека, который расправляет ноги после долгого спанья в грузовике. Как бродячая собака, но твердый и решительный, этот персонаж, еще без имени, входит в действие, в жизнь, но не как олицетворение одержимости, а как первенец итальянского неореализма.

Рожденное в долгих размышлениях, из смутного стремления к правде, истоки которого восходят к французскому реализму, это произведение, несмотря на американизированный сюжет, живет своей собственной жизнью. Все это пришло из неповторимой итальянской действительности, влекущей, зовущей, пугающей. Бьющая ключом правда стремительно хлынула в раскрывшуюся наконец для нее пробоину, сквозь которую виднелись обширные горизонты: с этих пор итальянское стало интересным не только для итальянцев, но и для всего мира. Эта дорога стала столбовой дорогой искусства: с «Одержимостью» жестокая действительность внезапно вторглась в наше кино.

Феррара, ее площади и улицы, кишащие народом или пустынные, Анкона и ее ярмарки, собор Сан-Чириако, По и ее песчаные берега, пейзаж, изборожденный сетью дорог, по которым движутся автомобили и люди… Там для некоторых заправочная станция может стать концом пути или дорогой в будущее; постоялый двор, затерянная харчевня могут оказаться для человека из народа и адом и раем.

На этом фоне силуэтно вырисовываются со своей неисправимой экзальтированной манерой говорить уличные торговцы и рабочие, проститутки и «мальчики» из харчевни, в существовании которых, таком близком к природе, много простодушного, свойственного народу нерасчетливого расходования сил, неоценимого благородства, необоримых инстинктов могучей любви пролетария, много простого гнева и простых физических потребностей. Это чистые создания, безгрешные даже в ореоле зла, страсти, предательства или преступления; их окружает и покровительствует им настоящая жалость, которая искупает их отчаянные грехи. Но эта жалость — не то сострадание, которое унижает бедность до безутешности, — это сострадание пылкое, горячее, убежденное, возникшее из человеческой симпатии и понимания, искрящееся в скорбных и изнуряющих поисках истины.

В каждом кадре своего фильма Висконти погружает своих персонажей в обстановку, где ни один из составляющих ее элементов не лишен существенного значения. «Пейзажи» этих кадров позволяют осмыслить атмосферу или выражают состояние души героя. Эти элементы всегда материализуют самые глубокие движения драматической линии, создавая трепещущие картины жизни или сообщая действию обобщенное звучание, подобное тому, которое мы находим в натюрмортах. Отметим эпизод, где Джованна после праздника засыпает на кухне, загроможденной кучей грязных тарелок, стаканов, арбузными корками. Или сцену, когда Джино и испанец разговаривают под тимпаном церкви Сан-Чириако, а кровельщики на крыше, словно ангелы-рабочие, бросают на них своими листами железа яркие блики.

… Эта тенденция оживлять каждую деталь кадра, засталять ее жить самостоятельной жизнью характерна для стиля Лукино Висконти. Эта напряженная, переливчатая вибрация всего того, что окружает героев, придает кадру какой-то ритм и сообщает действию своеобразную символическую глубину».

Таким образом, на протяжении зимы, предшествовавшей падению Муссолини, «Одержимость» открыла окно в итальянскую действительность. Убийство и адюльтер занимали в этом фильме большое место, так же как во французских фильмах 1935–1939 годов, но, как и в них (а может быть, и более сознательно), изображение нравов перерастает в социальное исследование. И если среда выглядит в фильме скорее как «народническая», чем как действительно народная, то за это следует упрекать не столько Висконти, сколько цензуру, которая запретила ему переносить на экран Вергу и его нищих крестьян. «Тереза Ракэн» помогла режиссеру погрузиться в итальянскую действительность, подобно тому как «Мадам Бовари» ввела Флобера в быт нормандского городка. Так, благодаря Висконти итальянское кино сделало в 1942 году решающий шаг.

«Одержимость» смогла появиться лишь благодаря исключительно благоприятному стечению обстоятельств. Но подземное течение, вытолкнувшее на поверхность неореализм, было таким сильным, что сказалось (хотя и менее последовательно) и в других фильмах. Одновременно с «Одержимостью» Блазетти ставил фильм «Четыре шага в облаках»; (Quattro passi tra le nuvole), который оказался весьма знаменательным для зарождавшегося неореализма. Вот содержание этой комедии, на первый взгляд представляющееся незначительным.

Монотонно течет жизнь одного коммивояжера в жалкой квартирке в Риме со сварливой женой. Во время одной из поездок он оказывается в автобусе соседом молодой девушки, которая, как ему кажется, проявляет к нему интерес. Но вскоре он понимает, что она оказалась в бедственном положении: она беременна и боится предстоящего возвращения к отцу, человеку строгих устоев. Чтобы спасти ее, он перед отцом девушки разыгрывает роль ее жениха и в конце концов получает прощение. После этого коммивояжер возвращается к своей жене, к однообразной, скучной жизни.

На основе этого незначительного сюжета Блазетти поставил интересный фильм, хотя и неровный. Вторая половина картины, снятая в крестьянских интерьерах и напоминающая «Свадьбу Жаннетты» (Noces de Jeannette), была посредственной и условной. Но все сцены в автобусе, снятые в Сабине с ее старозаветными устоями быта, были обильно пропитаны чисто итальянским народным колоритом. Благодаря этим сценам два героя и автобус, взятые прямо из комедии Фрэнка Капра, приобрели поразительное национальное своеобразие, оказавшись среди пестрой толпы, среди насмешливых людей, [подкрепляющих свою воодушевленную речь богатой жестикуляцией. Устами шофера автобуса начала говорить Италия. Шумная и капризная колымага, крики, смех, внезапные ссоры, растроганность, мелкие аварии и остановки, царящий в автобусе беспорядок — все эти кадры ничуть не напоминали ту, живущую по строгому распорядку Италию, которая, как утверждала фашистская пропаганда, была «страной, где поезда прибывают вовремя». В этом очаровательном фильме все высказывалось начистоту, и поэтому он приобретал значение свидетельства той эпохи, когда трещины на разукрашенном фасаде фашистского режима позволяли предвидеть его скорое крушение.

Очень симптоматичным было то, что Блазетти отошел от помпезного тона официальной комедии и дал подхватить себя народному потоку. Чезаре Дзаваттини ярко проявил себя в «Четырех шагах в облаках» как сценарист-диалогист и в дальнейшем играл решающую роль в развитии неореализма.

Дзаваттини родился в 1902 году в долине реки По, в Эмилии, области урожайной и традиционно «красной».

В Милане он стал журналистом и известным писателем. В 1935 году он добился первого большого успеха в кино, написав для Камерини сценарий «Дам миллион». Поставленный по нему итальянский фильм был так хорошо встречен зрителем, что Голливуд выпустил его «переделку». Однако Дзаваттини посвятил себя кинематографу лишь после того, как обосновался в Риме в начале войны. В то время у него были уже вполне сложившиеся взгляды, но, лишенный возможности выражать свои мысли в кино, он излагал их на страницах дневника, публиковавшихся журналом «Чинема».

Так, еще в 1940 году он рассказывал о своей идее создания фильма без сценария и без актеров, сюжет которого автору и оператору подсказали бы дети одной из деревень Эмилии. Этот замысел фильма «Моя Италия» (Italia mia) все еще ждет своего осуществления.

Дзаваттини думал также поставить фильм, «в котором буржуазия была бы показана с изнанки, такой, какой ее видит простая служанка. Речь шла бы только о нравах, изображенных с возможно большей смелостью, о кино без героев. Это важно потому, что до сих пор от антибуржуазной борьбы кино благородно отстранялось…».

Этот замысел предвещал лучшие сцены «Умберто Д.». Наконец в 1940 году Дзаваттини опубликовал «Добряка Тото» (Toto il Виопо), сценарий, который после десяти лет упорной борьбы стал фильмом «Чудо в Милане». Основа будущего фильма заключалась в этой новелле. В то время сценарист писал:

«Тото внезапно пришла в голову мысль «победить войну»… И когда город решает направить против него пушки, из их дул вместо снарядов выходят модные шансонетки».

Сценарий был опубликован в первые месяцы войны, объявленной Муссолини «священным долгом», и эти слова, «невинно» сказанные в фантастической сказке, свидетельствовали о большой смелости художника.

Во время войны возникло и творческое содружество — чрезвычайно важное для будущего итальянского кино — Дзаваттини и Витторио Де Сика. Режиссерские дебюты последнего не возбудили большого внимания, ибо долгое время он был jeune premier в фильмах

Камерини, а до этого эстрадным певцом и конферансье в неаполитанских кафешантанах, и сначала его рассматривали как кинозвезду, начавшую ставить свои собственные фильмы. «Алые розы» (Rose scarlatte, 1940), «Маддалена — ноль за поведение» (Maddalena — zéro in condotta, 1941) были легкими сентиментальными комедиями, которые мало чем отличались от фильмов Камерини, в которых. Де Сика выступал как актер.

Но в «Терезе-Пятнице» (Teresa Venerdi) — экранизации бульварной комедии венгерского писателя Ласло Кадара — новый режиссер утвердил свою индивидуальность.

«Чувство меры, теплота, легкий налет сентиментальности и основательный оптимизм, благородный и умеренный — вот черты дарования Де Сика как актера, но так же и как режиссера, — отмечал критик «Чинема» Джузеппе Изани. — В его фильме нас больше всего захватывает, несомненно, то, что идет от Камерини. Но, вглядываясь в картину более пристально, находишь в ней и новое: легкое, но настойчивое подчеркивание некоторых мотивов, которые Камерини развил бы с гораздо большей определенностью и решительностью».

«Гарибальдиец в монастыре» (1942) свидетельствует о более кардинальной эволюции Де Сика, к тому же как актер здесь он добровольно переключился на второстепенные роли. От Камерини он отличался, по словам Джузеппе Де Сантиса, «большей искренностью, более живой непосредственностью, выразительным и более точным языком, более глубокой и тонкой приверженностью к реальности, большей поэтической монолитностью».

Чтобы преодолеть влияние Камерини, Де Сика обратился к Рене Клеру. В монастыре молодая девушка поздравляет префекта, читая приветствие, пафос которого возрастает по мере того, как растет общее безразличие. Интересна сцена, в которой мы видим, как «пагубные» песенки, высвистываемые дроздом, оскорбляют религиозных людей. Рассказ в фильме легок, быстр, он хорошо ритмически построен и насыщен превосходными психологическими наблюдениями.

«Немного горько после всего констатировать, — писал в то время Де Сантис в статье, в которой он еще раз расправился со своими заклятыми врагами «каллиграфами», — что столько людей растрачивают свой талант, избирая проселочные дороги, и лишь один Витторио Де Сика принес нам конкретные образцы хорошей кинематографической режиссуры, несмотря на наивность своего языка и грамматические неточности. В образах его фильмов, их чувствах виден мир, конечно, еще переживающий стадию становления, но уже вполне определенный».

Этот мир сформировался в результате встречи Де Сика и Чезаре Дзаваттини. Свою длительную совместную работу они начали фильмами «Дети смотрят на нас» (I bambini ci quardano, 1943) и «Врата неба» (La porta del cielo, 1944). Тот, кто смотрел фильм «Дети смотрят на нас» после «Шуша» (Sciuscia), может найти его драматический сюжет несколько условным. В центре повествования — мать, изменяющая мужу и строго порицаемая и осуждаемая своим маленьким сыном. Но и такой сюжет во времена фашистской цензуры был смелостью, которую не умаляла развязка, где виновная мать наконец раскаялась.

Говоря об эволюции актера, редактор «Чинема» отмечал в конце 1942 года:

«Де Сика перестал исполнять роли в пошлых буржуазных комедиях. На нем виден отпечаток человеческой зрелости, связанной с пониманием невыносимых страданий, выпадающих на долю «человеческих существ»…

Невыносимые страдания, которые принесла война, значительно ускорили процесс духовного возмужания этого благородного и доброго человека. Он не случайно покинул легкую комедию в духе Камерини и пришел к довольно мрачной драме, поставив фильм «Дети смотрят на нас».

Трагедия в еще большей степени звучит во «Вратах неба», фильме, состоящем из нескольких глубоко драматических, но пронизанных юмором эпизодов, действие которых происходит в поезде, увозящем в Лорето отчаявшихся, надеющихся только на чудо паломников. Фильм ставился в Риме в трагическую зиму 1943/44 года, когда открытый город с тревогой слышал звуки орудийных выстрелов, доносившиеся с Монте Кассино, разрывы бомб, брошенных патриотами, и был свидетелем расстрелов, проводившихся по приказу гестапо. Вершиной этого обнаженного трагизма в фильме была сцена, показывающая беженцев, мечущихся на дороге, по которой противник открыл огонь. Подобными сценами «Врата неба» производят глубокое впечатление, хотя в фильме звучат религиозные мотивы, а некоторые посредственные эпизоды не остаются в памяти.

Однако этот фильм был только еще обещанием, так же как и «Четыре шага в облаках», и замыслы Дзаваттини, и теоретические требования неореалистов.

Представим теперь, что было бы, если бы в 1943 году не произошло решающей битвы на Волге, а одержала бы триумф ось Берлин — Рим — Токио. Деятельность «каллиграфов» целиком свелась бы к украшению ученой росписью рассказов писателей, подобных Делли или итальянских Полей Бурже. Кинодокументалисты типа Де Робертиса следовали бы за триумфально шествующей толпой и прославляли бы фашистские победы на земле, на море и в воздухе. По инициативе какого-нибудь Витторио Муссолини в «Чинема», «Бьянко э Неро» и в «Экспериментальном киноцентре» была бы проведена радикальная чистка. Геббельс в соответствии со своими планами колонизировал бы итальянское кино. Фейт Харлан обосновался бы в «Чинечитта» и ставил бы там какого-нибудь антисемитского «Сципиона Африканского». «Одержимость», запрещенная (а может быть, уничтоженная) цензурой, осталась бы единственным в итальянском кино изображением народной жизни после того, как борьба, выражением которой явился этот весьма знаменательный фильм, была бы подавлена в крови, в расстрелах и массовых «перемещениях» людей.

Можно ли представить хотя бы на мгновение фильмы «Рим — открытый город», «Похитители велосипедов», «Горький рис», «Земля дрожит» или даже «Фабиолу», поставленные при победившем Муссолини? Возрождение итальянского кино предполагало одновременное уничтожение и дуче и Паволини партизанами, освободившими Северную Италию. Начало неореализма было связано с героической борьбой подпольщиков в 1943–1945 годах, с возрождением итальянских свобод, со словом, которое итальянский народ снова взял для того, чтобы сказать фильмами (и сотней других способов) о своих страданиях, борьбе, о своих требованиях.

Благодаря итальянскому народу, благодаря его битвам за национальную независимость, благодаря также теоретическим основам, выработанным в глубоком подполье активными антифашистами, неореализм смог выступить в Италии в конце войны во всеоружии. Он стал главным явлением кино и для всех других стран, где народ не был у власти.

 

Глава V

СОВЕТСКОЕ КИНО

[180]

(1941–1945)

Еще утром 22 июня 1941 года киностудии Ленинграда, Москвы, Киева и Тбилиси работали как обычно, но уже вскоре стало известно, что на рассвете без объявления войны Гитлер бросил на советские границы свои танки и эсэсовские части. Работа на студиях была немедленно прервана — режиссеры, актеры и весь технический персонал собирались на митинги.

На следующий день на фасадах советских кинотеатров появились афиши антигитлеровских фильмов, с энтузиазмом встреченных публикой уже в предшествующие годы. Это были такие картины, как «Александр Невский» (1938) С. Эйзенштейна, «Профессор Мамлок» (1938) А. Минкина и Г. Раппопорта, «Щорс» (1939), в котором А. Довженко воспел борьбу украинских партизан в 1918 году против немецких оккупантов и их марионеточного правительства на Украине.

К моменту начала гитлеровской агрессии советское кино достигло большого материального и художественного расцвета, связанного с успехами трех пятилеток, которые с 1928 года значительно подняли индустрию страны.

Как известно, в 1919 году Ленин подписал декрет о национализации всех отраслей кино. Кинематография в Советской России перестала носить характер финансовой спекуляции. В образованный в дальнейшем Советский Союз входило несколько социалистических республик, и во многих из них имелись своя кинематография и свои студии, производившие фильмы на национальных языках.

В целом в 1941 году их деятельностью руководил Комитет по делам кинематографии (председатель И. Г. Большаков) при Совете Народных Комиссаров СССР. В Комитет входило несколько главных управлений, ведавших производством художественных фильмов, документальных и кинохроники, научно-популярных и учебных картин, кинотехникой (выпуском киноаппаратов и кинопленки), прокатом и кинофикацией. В то время в СССР насчитывалось более 10 студий художественных фильмов, несколько студий научно-популярных и учебных фильмов, более десяти студий документальных фильмов; все они были размещены в разных республиках СССР. Кроме того, в Москве были созданы специализированные студии (стереоскопических картин, «Союзмультфильм», сценарная).

В области производства художественных фильмов Комитету кинематографии помогал Художественный совет, состоявший из творческой интеллигенции, в задачу которого входило утверждение планов работы и контроль над их выполнением. Себестоимость художественного фильма в то время колебалась от 500 тысяч рублей до 2 миллионов.

В 1940 году в СССР было 28 тысяч кинотеатров, включая несколько тысяч передвижных установок, обслуживавших деревни. В 1939 году кинотеатры посетило более 900 миллионов зрителей; это число превосходит общее количество билетов, проданных в то время в Германии, Франции и Италии, вместе взятых. Война разрушила 12 тысяч кинозалов, то есть около 40 процентов советской киносети.

Решающие успехи были достигнуты в кинотехнике. С 1930 года велись исследования в области цвета. Несколько полнометражных цветных фильмов было поставлено по советским методам, в частности «Соловей-соловушко» («Груня Корнакова», 1936) Николая Экка. От бихромной пленки переходили к трихромной, и 17 июня 1941 года, за пять дней до начала войны, Комитет по делам кинематографии принял решение организовать в Москве и Киеве копировальные фабрики для цветных фильмов.

27 ноября 1940 года Комитет решил открыть в Москве первый в мире стереоскопический кинотеатр, в котором зрители обходились бы без специальных очков. С 4 февраля 1941 года, когда начались сеансы, зрители, восхищаясь программой, представленной режиссером А. Андреевским и оператором Д. Суренским, видели, как «гас свет и внезапно на экране появлялось море. Волны набегали на публику. Птицы, вылетая из экрана, казалось, задевали кресла в зрительном зале. Рыбы с огромными глазами рассматривали каждого зрителя с расстояния в несколько сантиметров. И зрители инстинктивно загораживали лица руками».

«Стереокино» в Москве демонстрировало первые опыты нового стереоскопического метода, разработанного инженером С. Ивановым, который использовал специальный глубинный, так называемый «растровый» экран. Сеансы в «Стереокино» шли целый сезон с большим успехом. 10 июня 1941 года изобретатель, желая улучшить свой экран, попросил закрыть кинотеатр на несколько недель. Война, разумеется, продлила этот срок.

СССР шел также в авангарде кинематографического искусства. После «Чапаева» (1934) метод социалистического реализма способствовал появлению целой серии шедевров советского кино. Славное поколение 20-х годов продолжало выпускать крупные произведения: «Александр Невский» С. Эйзенштейна, «Суворов» и «Минин и Пожарский» В. Пудовкина, «Щорс» А. Довженко; проявили себя и новые таланты: Марк Донской (экранизация трилогии Горького, 1938–1940), Г. Козинцев и И. Трауберг («Трилогия о Максиме», 1935–1939), Г. Александров («Веселые ребята», «Волга-Волга», «Цирк» и др.), Ф. Эрмлер («Великий гражданин», 1938–1939), В. Петров («Петр Первый»), Ю. Райзман («Последняя ночь», 1937), С. Герасимов («Учитель»), М. Чиаурели («Арсен» и др.) и т. д. В период 1935–1941 годов советская кинопродукция была лучшей в мире, превосходя еще сохранившую высокий уровень французскую школу. Гитлеровская агрессия обрушилась, таким образом, на страну, кинематография которой была в полном расцвете.

На следующий же день после начала войны операторы кинохроники отправились на фронт. В конце июля операторы П. Лампрехт и В. Сумкин погибли на Балтийском фронте. Некоторые вместе с частями советских войск попали в окружение, из которого им затем удалось выйти; среди них был, в частности, Ковальчук, который провел 20 дней в немецком тылу. И. Большаков, руководивший советской кинематографией, писал о деятельности советских кинохроникеров во время войны:

«В первые же дни войны в Действующую Армию и Флот были посланы лучшие кинооператоры. Уже через неделю после начала войны на экранах страны появились фронтовые киносъемки. Правда, они показывали незначительные военные эпизоды… Но постепенно опыт накоплялся и присылаемый фронтовыми кинооператорами материал улучшался. Многие из кинооператоров показали себя мужественными и бесстрашными людьми. Они часто шли в гущу боя с передовыми частями, летали на бомбежки на боевых самолетах, ходили вместе с красноармейцами в разведку… Вскоре установились и организационные формы для их работы. При штабе каждого фронта были созданы фронтовые группы кинооператоров. Это позволяло правильно распределять силы по отдельным важным соединениям и наиболее ответственным участкам фронта. Такая структура себя оправдала и сохранилась до конца войны… В фронтовые киногруппы было направлено свыше ста пятидесяти кинооператоров — не только хроникеров, но и работающих в художественной и научно-популярной кинематографии. Тридцать кинооператоров пали смертью храбрых на полях битвы при исполнении своих обязанностей, многие получили ранения.

В период Великой Отечественной войны с гитлеровской Германией и империалистической Японией было заснято свыше трех с половиной миллионов метров пленки, зафиксировавшей материал, представляющий огромную историческую ценность. Большая часть этого материала вошла в различные документальные фильмы, киновыпуски и журналы, остальная — в специальный фонд «Кинолетопись Великой Отечественной войны…» В эти годы… было создано и выпущено на экраны страны более 500 номеров различных киножурналов, 67 короткометражных и 34 полнометражных военных фильмов».

К осени 1941 года гитлеровцы подошли к воротам Ленинграда и Москвы и захватили значительную часть Украины. Таким образом, Советский Союз оказался лишенным большей части своей кинематографической промышленности. Ее заводы и студии были захвачены, разрушены или не могли использоваться ввиду близости фронта, например в Риге, Минске, Одессе, Киеве, Ленинграде, Москве и т. д. Из крупных киноцентров остались только Тбилиси, Ереван, Ташкент. В столице Таджикистана строительство студии было начато лишь за несколько недель до войны… Наконец, в начале войны большой завод кинопленки, оборудованный по плану третьей пятилетки, начал действовать в Казани, на Волге.

В этих драматических условиях страна должна была приступить к эвакуации кинопредприятий, так же как и фабрик и заводов других отраслей промышленности, за Урал, создавая в разгар войны новые центры, вскоре начавшие функционировать. Комитет по делам кинематографии в августе переехал в Новосибирск. В сентябре там на базе оборудования, вывезенного из Москвы и Ленинграда, была организована копировальная фабрика, 15 августа студии, эвакуированные из Одессы и Киева, начали перегруппировку в Ташкенте.

15 октября различные студии Ленинграда и Москвы направились в Таджикскую и Казахскую ССР.

В столице Казахстана — Алма-Ате, расположенной недалеко от китайской границы, была организована объединенная Центральная студия художественных фильмов (в помещениях Дворца культуры Ала-Тау). В Самарканд, бывшую столицу Тамерлана, перебазировались Научно-исследовательский кинофотоинститут (НИКФИ) и институт киноинженеров. В течение первых шести месяцев войны постановки полнометражных художественных фильмов почти во всем СССР были прекращены. Но в июле 1941 года родилась новая форма художественных фильмов — начался выпуск художественных короткометражек, рассказывающих о войне. Затем эти новеллы объединялись в «боевые киносборники», которых в 1941–1942 годах вышло 12. Одной из наиболее примечательных военных киноновелл была «Пир в Жирмунке», поставленная В. Пудовкиным и М. Доллером по рассказу Леонида Леонова (сценарий Н. Шпиковского).

«Героиня киноновеллы «Пир в Жирмунке» — старуха колхозница. Все боеспособное население деревни с приближением наступающего врага ушло в лес партизанить. Ушел и муж героини — дед Онисим. В деревню вступили немецко-фашистские молодчики. Они нагло ворвались в избу Прасковьи и требуют еды. Прасковья празднично накрыла стол. Она решила отравить этих двуногих зверей, насилующих и убивающих мирных советских людей. Инстинкт самосохранения заставляет фашистских офицеров быть осторожными, они требуют, чтобы Прасковья сначала сама пробовала все приготовленные ею кушанья. И вот русская женщина, ни минуты не колеблясь, пробует отравленные кушанья. После этого вся орава фашистских молодчиков с прожорливостью зверей набрасывается на приготовленный ужин. Гордо, с сознанием совершенного перед Родиной подвига Прасковья идет в свой любимый чуланчик, где хранятся целебные травы. Вернувшиеся в селение партизаны и среди них муж Прасковьи — дед Онисим — видят финал страшного пира. «Тише там, не шумите, — обращается дед Онисим к партизанам, найдя в чуланчике труп своей жены. — Тут у меня львица лежит. Мертвая львица, которая дом защищала до конца».

В сценарии достоверно описывался типический эпизод героического сопротивления, которое с первых же дней советские жители оккупированных областей оказывали гитлеровским захватчикам. Легко найти эквивалент «Пира в Жирмунке» в рассказах Мопассана о войне 1870 года, так же как и в некоторых эпизодах французского Сопротивления.

2 октября 1941 года Гитлер заявил: «Наконец создались условия для того, чтобы нанести решающий удар, который должен привести перед наступлением зимы к уничтожению врага». Битва за Москву началась. Участились воздушные налеты. С 12 августа начал функционировать кинотеатр в подземных залах нового метро на станции «Площадь Свердлова». В октябре было введено осадное положение. Чтобы овладеть столицей, фюрер бросил 50 отборных дивизий. XXIV годовщина Октябрьской революции была тем не менее отмечена в Москве военным парадом на Красной площади, волнующие моменты которого запечатлела кинохроника.

Все студии столицы были эвакуированы, но кинематографисты, оставшиеся в Москве, в ноябре организовали выпуск специального журнала кинохроники «На защиту родной Москвы». Этим еженедельником руководил документалист Л. Варламов.

Так день за днем была снята грандиозная битва, в ходе которой гитлеровские войска оказались в 20 километрах от Красной площади. 18 декабря фюрер, став во главе немецких вооруженных сил, признал в официальном коммюнике, что его войска «приступили к предвиденным операциям по выравниванию линии фронта». Решающее сражение было им проиграно.

Ровно два месяца спустя, день в день, 18 февраля 1942 года, появился «Разгром немецких войск под Москвой» — полнометражный полуторачасовой документальный фильм (реж. Л. Варламов и И. Копалин).

Этот фильм, снятый в очень тяжелых условиях и с такой оперативностью, был не только документом чрезвычайной важности, но также и произведением искусства, показывавшим весь гнев и все мужество борющегося советского народа.

Большая часть населения Москвы рыла рвы на подступах к городу. В подмосковных лесах стреляли артиллерийские батареи. Лыжники в белых халатах, буксируемые танками, скользили по снегу среди черного дыма, разрывавшегося ветром. Гитлеровцы, взятые в плен, выходили с поднятыми руками из своих убежищ. В освобожденных деревнях холодный ветер раскачивал на виселицах замерзшие трупы женщин и стариков. Всему советскому народу и еще больше всем народам мира «Разгром немецких войск под Москвой» показал звериный облик гитлеровцев и победоносное сопротивление Советского Союза. Той же зимой документалисты показали также короткометражки «Освобождение Ростова-на-Дону» и «Героическая защита Севастополя».

В это время в исключительно сложных условиях 20 операторов Ленинградской кинохроники день за днем снимали сражение, которое вел Ленинград, осажденный с севера немецко-финскими войсками, окруженный с юга ударными гитлеровскими частями. Бывшая столица была отрезана от всего мира. Четыре миллиона жителей, отказавшиеся покинуть свой город и решившие защищать его, не имели ни электричества, ни топлива, ни света, ни продовольствия. Осада длилась более двух лет, от голода погибли сотни тысяч жителей.

«Несмотря на артиллерийские вражеские обстрелы, — пишет И. Большаков, — на голод и истощение, они (20 кинооператоров Ленинградской студии кинохроники. — Ж. С.) регулярно изо дня в день снимали боевые операции войск Ленинградского фронта, жизнь города, работу его немногочисленных в тот период предприятий. В фильме были отображены все значительные события жизни города с первых дней войны до прорыва блокады, когда… была проложена в невероятно трудных условиях зимы 1942 года ледяная трасса через Ладожское озеро, соединившая осажденный Ленинград с «Большой землей».

Режиссерами фильма «Ленинград в борьбе» (1942) были Р. Кармен, Н. Комаревцев, В. Соловцов и Е. Учитель. Кармен был давно известен как один из крупнейших операторов кинохроники. Кадры, которые он привез в 1936 году из Мадрида, окруженного и подвергавшегося бомбардировкам, воспроизводились во всем мире. «Ленинград в борьбе» — дневник осажденного города — был незабываемой доблестной киноэпопеей.

После разгрома под Москвой, неудачи под Ленинградом и отступления с Украины гитлеровские армии несколько месяцев собирались с силами. Со всей оккупированной Европы они получали войска и колоссальное вооружение. Мир с беспокойством ждал нового натиска нацистов.

В то время как продолжалась эта «ночь накануне сражения», советские кинодокументалисты осуществили беспримерный замысел. 13 июня 1942 года 240 операторов в 40 местах Советского Союза и на обширном фронте от Белого до Черного моря сняли фильм «День войны».

Первоначальная идея фильма такого рода принадлежит Максиму Горькому. Великий советский писатель, умерший в 1936 году, предложил писателям всего мира рассказать о том, что происходило с ними и вокруг них 27 сентября 1935 года (дата выбрана произвольно за полгода вперед). «День в мире» — был так потом назван сборник, изданный в виде книги. Советские кинодокументалисты еще раньше взяли у Горького «сценарий» и 24 августа 1940 года на всей территории Советского Союза сняли полнометражный фильм, получивший название «День нового мира». Опыт был довольно удачным, и годом позже, несмотря на крайние трудности, возникшие в результате военных действий, все операторы Советского Союза сняли «День войны».

Этот «зондаж» в душе борющегося народа дал исключительные результаты. Рассвет поднимается над опустевшей Москвой, лишенной света, окруженной неприступной стеной противовоздушной обороны. Под полярным кругом лыжники ведут бои в снежных полях, а в Крыму флора, напоминающая Лазурный берег, наполняет благоуханиями сады, изрытые траншеями. Где-то на Урале рабочие, кующие оружие победы, работают день и ночь.

В ближайшем к фронту тылу в цветущей степи на рояле играют Чайковского: армейский театр несет культуру и короткий отдых красноармейцам. На аэродроме приземлился истребитель, изрешеченный пулями, пилот, оставляя кровавый след, выходит из кабины, поддерживаемый санитарами. В гитлеровских тылах партизаны ведут бои в лесах и болотах. Ленинград на севере, Севастополь на юге… Десятый месяц продолжается их осада. Севастопольская крепость мужественно ждет последнего штурма. Потрясающим был кадр, изображающий солдат, поднимающихся в атаку из-под тяжелых гроздьев сирени.

Героическая оборона Севастополя способствовала отсрочке до середины июля большого немецкого летнего наступления. В сентябре знамя со свастикой развевалось у Кавказского хребта и началась битва у Волги, решившая судьбу всей войны. Она длилась пять месяцев и закончилась в начале февраля 1943 года сдачей окруженной армии фельдмаршала фон Паулюса. Месяц спустя после дней траура, объявленных Геббельсом по случаю этого разгрома, в СССР был показан новый полнометражный документальный фильм, «Сталинград» (10 марта 1943 года).

Четкий график разъяснял замысел наступления Гитлера, сокрушительный ответ советских войск. Кадры показывали город, готовящийся к битве, в течение десяти дней пылающий под непрерывными бомбежками, а затем дающий врагу отпор на своих улицах, превращенных в руины. Рабочие завода «Красный Октябрь» плечом к плечу сражались против эсэсовцев в цехах своего завода. Красный Флот обеспечивал снабжение через Волгу, покрытую плавающими льдинами. Солдаты вели бои в развалинах за каждую лестничную площадку, каждую кухню. Затем клещи окружения соединяются: две армии бегут по снегу, одна навстречу другой, бойцы обнимают друг друга. В конце фильма зритель видел жалкий кортеж «сеятелей разрухи», взятых в плен.

Подробности, которые рассказывает о фильме Большаков, говорят о методах, использованных документалистами во время съемок сражений:

«Фронтовые кинооператоры, снимавшие исторические бои… проявляли чудеса храбрости. Они все время находились в самой гуще боев, на передовых линиях нашей обороны. Поэтому в фильме… все боевые эпизоды, особенно уличные бои, переданы с необыкновенной непосредственностью и достоверностью. В картине с большой убедительностью была показана возросшая мощь нашей военной техники: сотни стволов артиллерийских орудий, громивших гитлеровские позиции, целые батареи гвардейских минометов, любовно названных нашими бойцами «Катюшами», мощные танки, с огромной быстротой несущиеся по снежным просторам волжских степей. Так же убедительно и наглядно в фильме показан разгром шестой гитлеровской армии…

Фильм… пользовался огромным успехом у советских зрителей… Одна из американских газет писала: Фильм… представляет собой абсолютную вершину данного жанра. Ни одна картина не могла передать так мощно и так живо всю разрушительность войны. Этот фильм в изображении борющейся России не имеет себе равных».

Тысячи подвигов были в то время совершены советскими операторами на разных участках войны, вплоть до областей страны, оккупированных врагом.

«Для съемок боевых операций наших бесстрашных партизан была послана специальная группа операторов. Их на самолетах доставили в глубокий тыл немецких войск и сбросили на парашютах в партизанские районы Белоруссии, Украины, Карелии.

Вместе с партизанскими отрядами кинооператоры участвовали в боях против немецких оккупантов, и в то же время день за днем фиксировали на пленку своего киноавтомата незабываемые эпизоды героической борьбы партизан и их быт… Среди добровольцев-операто-ров особенно настойчиво добивалась отправки в тыл к партизанам бесстрашная патриотка, верная дочь своего народа Мария Сухова. Будучи смертельно раненной в одном из боев, который вели партизаны против немецкого карательного отряда, Мария Сухова просила партизан сохранить и переслать в Москву коробки со снятой ею кинопленкой».

Еще до того как битва на Волге решительно изменила ход войны, в СССР возобновились постановки художественных фильмов. В Москве с начала 1942 года залы и студии, поврежденные в результате войны, были приведены в нормальное состояние. На студии «Союзмультфильм» было организовано производство военнотехнических фильмов, Центральная студия кинохроники обосновалась в помещении студии «Союздетфильм». В Москве вновь начались исследования в области стереоскопии и цвета. 31 декабря 1942 года стереоскопической камерой сняли детей, игравших у большой новогодней елки, установленной в Колонном зале Дома Союзов.

Но в 1942 году художественные постановки невозможно было предпринимать ни в Ленинграде, ни в Москве. Они велись только в Закавказье и Средней Азии. Чтобы понять, какие трудности пришлось при этом преодолеть, представим, что Франция в тот же период решила бы возобновить свое кинопроизводство в Сиди-бель-Аббесе или в Тимбукту. В течение некоторого времени советские режиссеры должны были ограничиваться довольно элементарной техникой. В студии Таджикистана и Казахстана не перевезли приспособления для травеллингов, и, конечно, никому не пришло в голову требовать, чтобы их изготовили на военных заводах Кузнецка и Урала. Во второй половине 1941 года приходилось довольствоваться лишь монтажом полнометражных фильмов, съемка которых была закончена до 22 июня. Таковы «Маскарад» С. Герасимова — очень богато поставленная экранизация романтической драмы Лермонтова, цветная феерия «Конек-Горбунок», созданная А. Роу, специалистом по детским фильмам, «Дело Артамоновых» — экранизация романа Горького (реж. Г. Рошаль).

Наиболее крупным успехом советского кино в первую военную зиму был фильм «Свинарка и пастух» — комедия, полная песен и веселья, действие которой происходило на Кавказе, в Вологодской области и на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, открывшейся в Москве в 1940 году. Перед войной советские зрители настойчиво требовали комедий, и кинематографисты посвятили несколько своих совещаний изучению проблемы этого своеобразного жанра, ставшего особенно популярным после «Веселых ребят» Г. Александрова.

И. Пырьев, дебютировавший в конце немого периода кино, с 1938 года проявил себя мастером легкой комедии («Богатая невеста», «Трактористы»). Его комедия «Свинарка и пастух» имела большой успех у советских зрителей. Свежесть, молодость, увлеченность, характеризующие фильм, несли моральную поддержку миллионам советских зрителей в самые тяжелые и трагические месяцы войны.

Двухсерийный фильм «Георгий Саакадзе» (1942–1943) был начат М. Чиаурели в Тбилиси за пять недель до начала войны. Так как до 1943 года Грузия оставалась на значительном удалении от фронта, режиссеру удалось осуществить эту большую постановку в двух сериях.

Михаил Чиаурели, сын грузинских крестьян, в 1928 году стал режиссером и выдвинулся в первые ряды советских кинематографистов «Последним маскарадом» (1934), историко-революционным фильмом, где в остросатирических тонах разоблачаются грузинские меньшевики.

«Георгий Саакадзе» рассказывает о грузинском полководце начала XVII века.

«Этот фильм открывает дорогу новому кинематографическому жанру: трагедии. Чиаурели с большим профессиональным мастерством и с огромным уважением к правде и истории воспроизводит жизнь Саакадзе такой, какой она была, не улучшая ее, от начала его борьбы до дней славы и от апогея до его падения».

В фильме, который является экранизацией романа А. Антоновской, играли грузинские актеры. В нем было много воодушевления, увлеченности и теплоты, а также подчеркнутой национальной характерности. Чиаурели с его сангвиническим южным темпераментом ярко выразил свою любовь к родной стране. Его фильм познакомил зрителя со «всем фольклором Грузии, с самыми захватывающими аспектами ее пейзажей, с камнями каждого из ее домов. Персонажи фильма все говорят на народном языке с его колоритом, шероховатостями, испещренном пословицами».

Режиссер, на становление стиля которого оказал влияние грузинский национальный эпос, на большом дыхании и с глубокой естественностью воссоздал интонацию народных легенд.

Первым полнометражным художественным фильмом, навеянным событиями войны, была экранизация знаменитого романа Николая Островского «Как закалялась сталь» (1942), осуществленная М. Донским. Режиссер выдвинулся в первые ряды советских кинематографистов после экранизации трилогии Горького. Свой новый фильм он начал снимать в Киеве 15 августа 1941 года. Месяцем позже украинская столица была захвачена гитлеровцами, фильм заканчивался в Ашхабадской студии. Его первая часть, рассказывающая о детстве героя, «мальчике» при станционном буфете, была сделана сочно, с подъемом, зритель находил в ней живописный юмор и несколько суровую нежность, характерную для знаменитой трилогии Горького. Остальная часть нового фильма была неровной, она рассказывала о сражениях партизан с белогвардейцами и немцами, которые в 1918 году оккупировали Украину. Лучшей была сцена, где немецкий офицер, поднявшись на паровоз, безуспешно призывал железнодорожников к борьбе «в защиту цивилизации и Европы против красных орд». Эта сцена многим напоминала знаменитую сцену в «Битве на рельсах», однако говорить о влиянии Донского на Клемана нет оснований, ибо фильм «Как закалялась сталь» стал известен во Франции лишь после 1948 года.

Более ровный, чем «Как закалялась сталь», но не содержащий столь блестящих кусков, «Секретарь райкома» (1942) И. Пырьева рассказывал в драматической манере о борьбе, организованной большевиками в тылу немецких войск. Аналогичная тема была использована в те же годы Ф. Эрмлером в фильме «Она защищает Родину» (1943), имевшем широкий и заслуженный международный успех.

Фридрих Эрмлер, один из наиболее крупных мастеров советского кино, дебютировал в годы немого кинематографа фильмом «Обломок империи», в котором было много поисков в духе Авангарда. Вышедший в 1935 году фильм «Крестьяне» явился поворотным моментом в его творчестве, приведшим к замечательной фреске «Великий гражданин»..

Героиня фильма «Она защищает Родину» Прасковья вместе со своим мужем работала в колхозе. Началась война. Гитлеровцы убили мужа, немецкий танкист «ради удовольствия» раздавил ее ребенка. Полуобезумевшая женщина бродит по деревням. Крестьяне, скрывавшиеся в лесах, находят ее. Она пребывает в прострации, ко всему глухая и бессловесная, но когда случайно ее встречает немецкий патруль, женщина поднимается и с топором в руке приближается к врагу с такой решимостью, что все, вооружаясь вилами и палками, следуют за ней. Пораженные гитлеровцы убегают, оставляя убитых и оружие. После этого первого успеха организуются партизанские отряды, командиром которых становится «товарищ П.», наводящая ужас на оккупантов.

Как и в других фильмах Эрмлера, большое место здесь занимает «психологический» монолог, своего рода разновидность литературного внутреннего монолога, не прибегающий ни к слову, ни к мимике. Одним из самых поразительных является эпизод, где «товарищ П.», видевшая, как ее сына раздавил танк и не в силах его спасти, одиноко и бесцельно бродит по полю, целиком поглощенная одной этой своей ходьбой. Эпизод идет долгие минуты с огромным драматическим напряжением и оканчивается душераздирающей деталью: случайно героиня смотрит в наполненный водой кювет и не узнает себя, видя отражение совершенно седой старухи.

Своим «внутренним» психологическим стилем фильм напоминает «Великого гражданина», ибо и там и здесь психология героев предстает не как исследование одного индивидуального случая, забавного или патологического, а как средство создания типа, представляющего конкретный социальный слой в определенный момент истории.

Фильм был поставлен за несколько месяцев с элементарными техническими средствами, которыми в то время располагала Алма-Атинская студия. Но картина не была еще выпущена, когда там же 24 апреля 1943 года Эйзенштейн со сцены приема послов начал съемки своего «Ивана Грозного».

Декорации здесь отличались огромными размерами, каждый костюм был редкой роскошью. Лишь несколько недель спустя, после решающего сражения на Волге, советские кинематографисты, соорудившие свои съемочные площадки в центре Азии, уже располагали средствами, сравнимыми с довоенными. Для того чтобы приступить к этому фильму, режиссер не собирался ждать возвращения в Москву, где к тому времени возобновились постановки, поскольку победа под Орлом в августе 1943 года укрепила дальние подступы к столице.

Во время этой битвы оператор кинохроники Е. Лозовский впервые произвел съемки из башни танка, идущего в атаку. Гитлеровский снаряд поджег боевую машину. Оператору удалось выбраться, сохранив при этом камеру. Из 250 метров негатива сорок были спасены и вставлены в полнометражный документальный фильм «Орловская битва» (1943).

Начиная с этой картины в советских документальных фильмах о войне утвердились некоторые новые особенности. Полнометражные фильмы, посвященные городам-героям, передавали перипетии смертельной борьбы, исход которой оставался долгое время неопределенным. «Орловская битва» и многие другие фильмы, которые последовали за ним, создают впечатление, будто режиссеры снимали по заранее задуманному и точно осуществлявшемуся сценарию. Этим «сценарием» был для них стратегический план наступления. Артиллерийские залпы, раздавшиеся 5 августа на Красной площади в честь освобождения Орла и Белгорода, были настоящим «счастливым концом» этого фильма, снятого под руководством Р. Гикова и Л. Степановой и показанного уже три недели спустя после окончания боев. После этого победоносные залпы салютов следовали друг за другом.

Великий лирик Довженко руководил в то время съемками двух фильмов, посвященных битвам за Украину, в незабываемых кадрах и строках дикторского текста воспевая свою родную землю.

«Подсолнух из «Земли» — лейтмотив «Битвы за нашу Советскую Украину», — писали мы в 1945 году, когда этот фильм был показан в Париже. — Мы не знали имени режиссера этого документального фильма, но мы узнали его по этому цветку, как опытный искусствовед по какой-нибудь гвоздичке узнает руку мастера XV века. Подсолнух над волнующимся полем пшеницы, подсолнух над полем пшеницы, охваченным огнем, подсолнух, склоненный над трупами женщин с оголенными ногами, подсолнух, вздрагивающий от взрыва снарядов, посылаемых «Катюшами», подсолнух — символ Украины, как жаворонок — символ Франции или клен — символ Канады.

«Свинарка и пастух»

«Как закалялась сталь»

«Радуга»

«Жила-была девочка»

«Человек № 217»

«Жди меня»

«Иван Грозный», I серия

«Битва за нашу Советскую Украину» начинается гимном, сложенным крестьянином Довженко в честь своей земли. Днепр, Дунай, горы и степи, золотистый каскад колхозного зерна, ссыпаемого в элеватор, смех детей, молодые девушки в вышитых блузках, которых мы видим на мирных праздниках с букетами мака в руках. Но вот бомбардировщик с черным крестом проносится по небу, покрытому мелкими облаками… Харьков на осадном положении, Харьков взят…

Но в лесах воскрес Щорс. Из березовой рощи выходят партизаны, они идут взрывать поезда и склады боеприпасов. 1943 год… Громыхают 10 тысяч орудий. Пехота с криками «ура!» устремляется вперед. Вот герой, который первым вошел в Харьков, — голый окровавленный труп на носилках, словно Лепеллетье де Сан-Фаржо с картины Давида (ныне исчезнувшей).

Грохот артиллерии снова включается в симфонию битвы. Харьков полностью освобожден. Повешенные, братья наших повешенных в Тюлле, качаются на балконах. Улицы пусты. Из подвалов вытаскивают истощенных детей и матерей с блуждающими взглядами. В город возвращаются люди, на лицах вспыхивает радость, и вот снова прекрасные девушки с букетами мака.

Но 80 тысяч гражданских лиц убиты полицейскими и немецкими извергами. Обвинительная речь сменяется песней освобождения. Вот могила 14 тысяч убитых, белые черепа взрослых, сгоревших на госпитальных кроватях, и заледенелый труп старца — словно бог-отец Микеланджело, переведенный в черно-белую гравюру Гойей. Нежная рука матери гладит дорогие волосы, присыпанные могильной землей… детские нежные рты, кажется, еще сохранили тень улыбки».

Позднее 24 оператора принимали участие в съемке фильма о победе, которая окончательно освободила Украину. Писатель Н. Тихонов приветствовал этот новый документальный фильм Довженко как «потрясающее произведение, бессмертную эпическую поэму, запечатлевающую события для будущих поколений…».

Перед освобождением Правобережья Днепра Красная Армия должна была взять Крым, из которого Гитлер хотел сделать цитадель, угрожающую русским тылам. Режиссер В. Беляев передал хронику этой победы в фильме «Битва за Севастополь».

Вслед за тем другие документальные фильмы за-’фиксировали победы, завершившие освобождение советской земли: «Сражение за Витебск» (реж. И. Копалин), «Минск наш» (реж. Я. Посельский), «Освобождение Вильнюса» (реж. Л. Варламов), «Освобождение Советской Белоруссии» (реж. В. Корш-Саблин и Н. Садкович). После этого появились фильмы об освобождении братских народов: «На освобожденной польской земле (Хельм-Люблин)» (реж. И. Копалин), «Освобождение Варшавы» (реж. Б. Небылицкий), «Вступление Красной Армии в Бухарест» (реж. И. Копалин), «Вступление Красной Армии в Болгарию» (реж. М. Фиделева). Наконец, в 1945 году развертываются последние бои. Фильм «В логове зверя» посвящен битвам в Восточной Пруссии (реж. Я. Посельский, снявший затем фильм «Вена»). В. Беляев снял в то же время победу под Будапештом и в Померании. Оба режиссера вскоре оказались в Берлине.

Честь руководить съемками большого документального фильма о взятии Берлина выпала режиссеру Юлию Райзману, который сделал это кинопроизведение достойным завершением усилий советских кинодокументалистов и побед Советской Армии.

Некоторые подробности, о которых говорит режиссер, иллюстрируют методы работы советских документалистов во время войны:

«Возвратившись в Москву после взятия Берлина, мы привезли с собой в студию 30 тысяч метров снятого нами негатива. К этому надо прибавить 20 тысяч метров хроники, захваченной у гитлеровцев. То есть всего около 5 тысяч кадров, из которых надо было отобрать самое большее 900.

Каждый план я просматривал десятки раз. Я просыпался среди ночи и размещал их перед собой, как для пасьянса.

Благодаря чудесному коллективу фильм был смонтирован и закончен в 16 дней. Наши лучшие документалисты, каждый на своем монтажном столе, стремились сделать свою работу как можно лучше и быстрее. Принцип монтажа появился у нас почти интуитивно. Он был основан на остром противопоставлении двух техник, советской и немецкой».

Кадры, которым монтаж придает особую напряженность, показывают советских бойцов, улица за улицей прокладывающих дорогу к рейхстагу, контрапунктно звучит горестный мотив опустошения, принесенного войной гражданскому населению. Одичавшие, голодающие люди возятся в куче отбросов вокруг павшей лошади, которую они раздирают, чтобы съесть. В пылающих развалинах гордой вильгельмовской улицы наощупь пробирается старик; заметивший его советский солдат помогает ему.

Ненависть к гитлеризму не исключала сострадания к человеку. Символом краха гитлеровцев были и обуглившиеся трупы Геббельса и его приближенных, и эсэсовцы, вылезающие из сточных труб с жалко поднятыми вверх руками, и, наконец, красное знамя, водруженное на обожженном куполе рейхстага.

Однако взятием Берлина войне еще не был положен конец. Япония еще не сложила оружие. В августе 1945 года режиссеры А. Зархи и И. Хейфиц руководили съемками фильма «Разгром Японии», в который были включены многие кадры из хроники, захваченной у японцев, в частности в больших студиях, построенных ими в Маньчжурии. Фильм был историей кампании (малоизвестной во Франции), начавшейся 8 августа 1945 года, в день, назначенный в Ялте главами трех держав, встретившимися в феврале того же года. 48 часов спустя президент Трумэн дал приказ бросить атомную бомбу на Хиросиму. Этот страшный взрыв отнюдь не повлек за собой моральный крах японских войск, рассредоточенных по всей Азии. Некоторые соединения, оказавшиеся изолированными на островах Тихого океана, капитулировали лишь через несколько лет после официального окончания войны. В Бирме японские части сдались лишь в конце сентября под ударами партизан.

Наступление советских войск, начавшееся на 1700-километровом фронте, далеко не было военной прогулкой. Документальный фильм рассказывает о тяжелых сражениях, развернувшихся при форсировании реки

Уссури и Хинганского хребта за несколько дней до того, как микадо дал приказ прекратить огонь ради «спасения цивилизации» (17 августа). Полностью Маньчжурия была освобождена за 48 часов до подписания капитуляции. Эти наземные операции имели большее военное значение для достижения конечного результата, чем уничтожение атомными бомбами гражданского населения. Об этом говорит фильм, снятый 32 операторами, последний полнометражный документальный военный фильм.

1945 год ознаменовался полным расцветом советского документального кино. К режиссерам, которые сформировались на практической работе в кинохронике, присоединились несколько режиссеров художественных фильмов. «В 1945 году, — пишет И. Большаков, — было выпущено рекордно большое количество документальных кинофильмов (свыше двадцати). Многие отличались новизной режиссерских приемов, яркостью и необычайной выразительностью своих кадров, высоким профессиональным операторским мастерством, хорошим дикторским текстом, прекрасным музыкальным оформлением.

Другими словами, все компоненты документального фильма-монтаж, фотография, дикторский текст, музыка — получили новое развитие и достигли высокого уровня. И документальное кино по праву встало в один ряд с художественной кинематографией по своему идейнополитическому и воспитательному значению. Советские документалисты очень многое сделали, чтобы поднять значение документального кино до уровня художественной кинематографии».

Среди документальных картин того времени, посвященных дружественным странам, самой значительной была «Освобожденная Франция» (1944) Сергея Юткевича. Режиссер, который знает и горячо любит Францию, сумел создать путем монтажа архивных кино-документов гимн во славу нашей страны. Художественные ценности Франции и красота ее пейзажей способствовали созданию превосходных кадров. После иронически изображенной «странной войны» в фильме были показаны ужасы разгрома и оккупации, организация Сопротивления, битвы в маки, освобождение Парижа. Фильм отличался четким изложением, превосходным монтажом. Режиссер показал воинские подвиги эскадрильи Нормандия — Неман.

С освобождением территории СССР и ряда стран разоблачались, кроме того, неслыханные зверства гитлеровцев. И. Посельский рассказал в своем фильме о страшной трагедии в Катынском лесу, где гитлеровцы уничтожили тысячи польских военнопленных. Фильм разоблачил также попытки геббельсовской пропаганды (а позднее Маккарти) использовать это преступление в своих интересах. И. Сеткина и польский режиссер Александр Форд (фильм о Майданеке), Е. Свилова («Освенцим») показали всю подноготную лагерей смерти. Зритель видел детские игрушки, искусственные челюсти, драгоценности, груды человеческих волос, обугленные трупы, используемые как удобрение, зловещие газовые камеры с застекленными смотровыми глазками. Представленные впоследствии судьям Международного трибунала в Нюрнберге, эти фильмы показали, как гитлеровцы «научно» уничтожали миллионы «евреев и марксистов».

Документальные фильмы зафиксировали не только преступления, но и возмездие. Легкой насмешкой выглядела сцена в фильме «Проконвоирование военнопленных немцев через Москву» (1944, реж. И. Венжер), когда поливальные автомашины промывали улицы после того, как по ним прошел этот кортеж опустошенных людей. Суровым приговором для тех, кто несет ответственность за зверские преступления, звучит фильм «Суд идет (о судебном процессе в Харькове)»; эта «история преступления» заканчивается кадрами повешения преступников.

Производство научных и учебных фильмов не было прервано военными действиями. Научно-популярное кино ориентировалось, естественно, на военные темы, такие, как управление танком, артиллерия, противовоздушная защита, хирургия ранений, помощь, оказываемая при ожогах, пересадка костной и кожной ткани и т. д. Но был снят и ряд замечательных фильмов, не связанных с войной, в частности «В песках Центральной Азии» А. Згуриди, «Закон великой любви» (1944) Б. Долина. Первый рассказывал о кровавой борьбе за жизнь, которая ведется в животном мире. Второй показывал, как материнская любовь, окружающая детенышей животных, обеспечивает сохранение вида.

После разгрома немцев на Волге начался бурный подъем художественной кинематографии на студиях Центральной Азии, а затем Москвы и Ленинграда. Наиболее значительными фильмами того времени были «Радуга» М. Донского, «Иван Грозный» (1-я серия) С. Эйзенштейна и «Великий перелом» Ф. Эрмлера.

По прошествии нескольких лет, когда мы снова увидели «Радугу», ее художественное значение еще более возросло. Писательница Ванда Василевская сама написала сценарий по книге, в которой она рассказывала о страданиях жителей одной русской деревни, оккупированной гитлеровцами. Фильм являлся как бы дневником страданий и героизма женщин, детей и стариков, попавших под гитлеровское иго. В фильме не скрывались и проявления малодушия, был создан «тип» женщины, ставшей проституткой у немцев. Центральным был образ героической русской женщины, не покорившейся гитлеровскому игу. Незабываема сцена, в которой запечатлена духовная красота героини: фашисты заставили ее идти по снегу в одной легкой рубашке, едва прикрывавшей ее тело, отяжелевшее от ожидавшегося материнства. С этой сценой перекликается другая, где два мальчугана в сенях затаптывают могилу своего брата, чтобы скрыть ее от врага. В этом еще полнее раскрылась индивидуальность большого кинематографиста, о котором в то время писали:

«Человек — это звучит гордо», — такова формула Горького, которой следовал Донской. Человек, человеческое достоинство являются темой всех его фильмов. В военные годы он вновь обратился к этой теме и взял ее в полном объеме… в частности в «Радуге»… и дополнил другим тезисом Горького: «Когда враг не сдается, его уничтожают». Во имя свободы режиссер призывал к борьбе с врагом, внушая людям непримиримую ненависть к фашизму.

В то время Донской говорил: «Советское искусство в период войны является тоже бойцом. Как солдат этого искусства, я ставлю фильмы о людях на войне, о силе и красоте их ума, о доблестях советских мужчин и женщин, которые борются против нацизма».

Последний раз за военную тему Донской взялся в своей экранизации романа Б. Горбатова «Непокоренные». В произведении были превосходные сцены, которые развертываются главным образом в интерьерах одного завода, где старые рабочие организуют борьбу. Но этот довольно неровный фильм не поднялся до уровня «Радуги».

Перед тем как перейти к «Ивану Грозному» и «Великому перелому», рассмотрим фильмы в целом хорошие, которые, однако, не приобрели такого значения. Фильм «Во имя Родины» В. Пудовкина и Д. Васильева был экранизацией пьесы К. Симонова «Русские люди», имевшей большой успех. Тема фильма была определена в реплике командира отряда, который, провожая бойца на выполнение задания в тыл врага, говорит: «Смотрите, как идут на смерть советские люди».

«В фильме «Во имя Родины», — пишет И. Большаков, — режиссерам В. Пудовкину и Д. Васильеву удалось донести до зрителя национальный русский колорит, героический дух нашего народа, его беззаветную преданность Родине, выраженные в пьесе К. Симонова. Но фильм имел и ряд недостатков, на которые справедливо указывала критика. Одним из существенных недостатков было чрезмерное увлечение постановщиков фильма и оператора Б. Волчека «крупным планом» в показе действующих лиц и событий. Крупным недостатком является и преобладание в фильме интерьеров. Большая часть происходящих событий развертывается в комнатах, блиндажах; очень мало натурных съемок пейзажей города и его улиц. Все это обедняет фильм, в нем не чувствуется простора, тогда как кинематограф так выгодно отличают от театра его неограниченные возможности широко раздвигать тесные рамки сцены».

Героинями фильмов «Зоя» JI. Арнштама и «Жила-была девочка» В. Эйсымонта были очень молодая девушка и девочка, совсем еще ребенок. Арнштам, бывший музыкант, пришел в кино после того, как увидел фильмы Эйзенштейна и Довженко. Учителем Арнштама был С. Юткевич.

«С самого детства, — говорит Арнштам, — меня привлекало благородство человека. Мне было очень трудно переносить грубые стороны человеческой натуры. Мои герои большей частью были людьми чистой и правильной жизни, которые всегда знают свои жизненные пути и умеют хотеть».

Фильм «Зоя» находился в русле этой духовной устремленности режиссера. Ей было 16 лет, когда она стала партизанкой и вступила в борьбу с фашистскими захватчиками, наступавшими на Москву. Схваченная гитлеровцами, она героически сопротивлялась и мужественно пошла на виселицу. С первых дней войны имя Зои Космодемьянской и ее лицо, с которого смерть не стерла выражения большого благородства, были запечатлены в сердцах бойцов. Духовное величие героини способствовало тому, что фильм превзошел обычный уровень работ режиссера. Успеху послужили и сценарий, написанный крупным мастером Борисом Чирсковым, и талантливая игра актрисы Г. Водяницкой.

В фильме «Жила-была девочка» действие происходит в страшные дни блокады Ленинграда. Авторы не выходят за рамки одной семьи, но рассказ от этого не становится камерным; в судьбах нескольких людей зритель видит страдания и героизм осажденного города-героя.

Комната без огня; мать, умирающая от голода…

Разделив крошечный паек черного хлеба, каждую крошку собирают и долго пережевывают. Единственный свет — это фитиль, смоченный в несъедобном жире. Нет воды. Подобно героине романа Виктора Гюго — Козетте, девочка носит воду в слишком больших для нее ведрах. Вот она пересекает заснеженные, гнетущие пустынные улицы, спускается на пустой, как шоссе, лед Невы. В глубине из тумана вырисовывается группа: женщины, дети, старики окружили прорубь, которая служит колодцем для всего квартала.

В «Человеке 217» (1945) Михаил Ромм показал трагизм других судеб. Его героиня, роль которой исполняла актриса Е. Кузьмина, была одной из тех советских женщин, которых миллионами, как рабов, отправляли в Германию. Человеческое достоинство этой угнанной в неволю женщины противопоставлено изображенной в сатирической, очень уместной здесь манере семье немецкого лавочника, пропитанной гордостью от сознания своей принадлежности к «расе господ». «Человек 217» был подлинной удачей; он трактовал тему, которая, насколько нам известно, не была затронута ни одним другим кинематографистом, хотя подобных перемещенных лиц насчитывались миллионы.

Автор известного фильма «Третья Мещанская» (1929) Абрам Роом во время войны экранизировал пьесу Леонида Леонова «Нашествие» (1945), рассказывающую о борьбе, развернувшейся во вражеском тылу. Во Франции фильм не демонстрировался.

По этим картинам видно место, которое заняло в советском кино вместе с воспеванием героизма искреннее и достоверное изображение страданий, принесенных войной. Посмотрев вместе с «Радугой» некоторые советские фильмы военного времени, документальные и художественные, о которых мы только что говорили, Жорж Шарансоль отмечал в 1945 году: «Русские сделали то, чего американцы и французы еще не смогли сделать: сломать муляжные формы, в которые вливался весь кинематографический материал. Фильмы, поставленные в СССР в течение трех последних лет, знаменуют явный разрыв с сентиментальными и морализаторскими, интеллектуальными и водевильными шаблонами, в которых кино могло законсервироваться…

Русские не отступают ни перед чем. И почему бы они отступали? Эта атмосфера ненависти, бесчеловечного насилия, разнузданных инстинктов является атмосферой, в которой жил весь народ, поднявшийся на борьбу за свою свободу, за свое существование. Америка и Европа ставят военные фильмы. Россия не думает о них. То, что ее кино показывает, является повседневной жизнью людей, у которых все мысли, все дела направлены к одному: изгнать немцев со своей территории, отомстить за страдания, которые они принесли… Эти образы, запятнанные кровью и грязью, были бы невыносимы ни на одно мгновение, если бы не чувствовалось, что они выражают внутреннюю правду…»

Полностью отдавая должное патриотизму и искренности советских фильмов (делая в то же время оговорки в эстетическом плане), Шарансоль показывает, как кино выражало глубокие чувства нации. Но фильмы были далеки от того, чтобы приносить только ненависть и ожесточение. Во всех картинах, и документальных и художественных, всегда обнаруживается искренне глубокое возмущение войной.

Ее никогда не показывают как «бодрую и веселую прогулку». В стране, где почти все семьи оплакивали погибших, герои фильмов никогда не были неуязвимыми сверхчеловеками. И не раз кино проявляло свое сочувствие к побежденным немцам. Требовали возмездия виновным, но никогда речь не шла об уничтожении народа, втянутого в преступную войну.

Героизм всегда в качестве своего дополнения предполагал доброту. «Жди меня» (1943, реж. А. Столпер и Б. Иванов) не был шедевром, но трудно найти в других фильмах, созданных во время войны, столь искреннюю жалобу, выражающую беспокойство разлученных влюбленных.

В период второй половины войны монументальной постановке «Иван Грозный» предшествовали два исторических фильма: «Давид-Бек» (1944) и «Кутузов» (1944).

Постановщик первого, Амо Бек-Назаров, был одним из основателей (в середине 20-х годов) армянского кино и самой крупной его фигурой. Вот сюжет этого фильма, одного из лучших в армянской кинематографии:

«Армения в начале XVIII века находилась под властью персов. Ею правил персидский сатрап Асламаз-Кули-хан. Народ изнывал под гнетом иноземного владычества. Страна, раздробленная на мелкие феодальные княжества, страдала и от междоусобных раздоров феодалов-меликов. И вот верный сын армянского народа Давид-Бек становится во главе своего народа. Под его знаменем собирается храброе войско, чтобы нанести поражение персам и освободить от их господства родную страну. В горах Зангезура собирается совет меликов Армении для обсуждения судьбы своей страны. Больших трудов стоит Давид-Беку подчинить своей воле феодалов-меликов… В ущелье Лилий был нанесен первый серьезный удар врагу, здесь отряды Давид-Бека разбили и уничтожили значительную часть войск Асламаз-Кули-хана. Оставшиеся войска хана засели в неприступной крепости Зеву. Шесть дней отряды Давид-Бека штурмуют крепость. Несмотря на большие потери, армянские воины-патриоты не падают духом и продолжают драться как львы. Наконец крепость пала, враг разбит.

Фильм «Давид-Бек», появившийся на экранах в дни войны, повествуя о славных страницах истории братского армянского народа, героически боровшегося с иноземными захватчиками за независимость своей родины, был созвучен нашей современности…

Фильм пользовался заслуженным успехом у советских зрителей. Это, несомненно, один из крупнейших фильмов армянской кинематографии».

Владимир Петров, поставивший перед войной один из лучших советских фильмов — монументального «Петра Первого» по роману Алексея Толстого, располагал значительными средствами и для постановки фильма «Кутузов», который- он снимал в Москве в 1943 году. Съемки главного эпизода — Бородинского сражения (на Москве-реке) — были начаты в 131-ю годовщину последних сражений, данных Наполеоном перед своим вступлением в Москву. Не достигнув уровня «Петра Первого», этот фильм много выиграл от прекрасной игры крупного актера А. Дикого и от сценария В. Соловьева. В фильме была правдиво воссоздана личность полководца, использовавшего с большим стратегическим искусством арьергардные сражения и принудившего противника к катастрофическому бегству из России. Академик Е. Тарле, всемирно известный знаток истории войн Империи, был историческим консультантом фильма. Фигура Наполеона, нисколько не шаржированная, была наделена в картине большим величием. Отдельные слишком выспренние сцены нарушали строгую торжественность этой фрески, сделанной довольно неровно.

В «Иване Грозном» (1-я серия), поставленном в Алма-Ате, С. М. Эйзенштейн показал глубокую индивидуальность своего стиля. Развивая дальше методы, уже использованные в «Александре Невском», знаменитый режиссер внес в мировой кинематограф новый жанр: героическую трагедию.

В течение долгих месяцев предварительной работы над фильмом, который должен был увенчать его творческий путь, Эйзенштейн не ограничивался тем, что писал сценарий, — план за планом, он раскадровывал почти весь фильм. Позднее он опубликовал часть этих набросков, объяснив свои методы работы.

Из этих заметок видно, что Эйзенштейн почти «самодержавно» распоряжался средствами, отпущенными ему на постановку. И весь фильм строится вокруг его сильной индивидуальности, подобно тому как герои фильма являются лишь оркестровкой монументального образа царя Ивана. Во всей истории кино мы не найдем произведений, которые носили бы в такой степени печать одной творческой индивидуальности. Даже в немых фильмах Фрица Ланга (с творчеством которого этот фильм кое-где перекликается) выражение монументального замысла не было столь последовательным. В «Иване Грозном» все организуется вокруг Эйзенштейна, так же как в Версале парк, замок и город «организованы» вокруг памятника Людовику XIV, стоящего на оси дворцового ансамбля.

Теория зрительно-звукового контрапункта (основы которой были набросаны Эйзенштейном в 1927 году) в «Иване Грозном» получила широкое развитие. Композиция кадров, их движение, освещение продиктовали С. Прокофьеву партитуру, звуковой ряд которой контрапунктно сопрягался со зрительным… Кривые линии, углы, диагонали, зигзаги — все эти элементы гармонично сочетаются друг с другом благодаря превосходному мастерству режиссера, пожалуй, даже слишком совершенному. Все элементы произведения были расположены в соответствии со строгой просодией.

В своей трагедии Эйзенштейн прибегал к символическим котурнам, на которые древние греки ставили своих героев для того, чтобы они казались со сцены более высокими, чем обычные люди. Игра, стилизованная и благородная, декламационная и почти гипнотизирующая манера произнесения реплик также придавали фильму торжественность византийских фресок. Для декораций и костюмов Эйзенштейн имел возможность использовать необыкновенно богатые средства. В сценах коронации или взятия Казани они оставляют далеко позади те, которыми располагали в то время самые пышные голливудские постановки.

Не имея большого успеха у самой широкой публики в СССР (так же как и за границей), «Иван Грозный» был высоко оценен советской критикой.

«Действительно, фильм «Иван Грозный» явился крупным событием в жизни советского искусства, — писал И. Большаков. — Старейший и талантливейший режиссер С. М. Эйзенштейн снова блеснул своим мастерством. Эйзенштейн обладал ярко выраженным творческим почерком. Он в совершенстве владел одним из важнейших элементов кинематографии — монтажом. Монтаж — это язык кинематографа. Само собой понятно, что под монтажом фильма разумеется не простая склейка отдельных кусков фильма, то есть сугубо техническая функция, а художественно-творческий процесс создания фильма. Отдельные, разрозненно снятые эпизоды фильма путем монтажа соединяются в единое, логически последовательное и эмоциональное произведение искусства. Путем монтажа внутри фильма создаются временные и пространственные переходы, темп в развитии действия, сюжетные переходы.

Эйзенштейн также в совершенстве владел мастерством высокой живописно-изобразительной культуры. Каждый кадр его фильма тщательно отточен и представляет собой филигранную работу художника. Особенно хорошо Эйзенштейну удавались массовые сцены. Достаточно хотя бы вспомнить блестящую сцену на лестнице одесской пристани в фильме «Броненосец «Потемкин» или сцену Ледового побоища в фильме «Александр Невский»… Но его требовательное и взыскательное отношение к изобразительной стороне иногда шло в ущерб работе с актером… Иногда он настолько увлекался изобразительными приемами, что не следил, насколько психологически и эмоционально правильно и глубоко актер создает заданный ему образ…

Фильм «Иван Грозный» первая и очень удачная попытка утверждения нового жанра в советском киноискусстве — героической трагедии. Он явился новой вершиной кинематографического мастерства, чему в немалой степени способствовала прекрасная операторская работа лучших советских кинооператоров А. Москвина (павильонные съемки) и Э. Тиссэ (натурные съемки)..

С большим блеском и мастерством исполнил очень трудную роль Ивана Грозного артист Н. Черкасов, который отличается большим умением перевоплощаться и создавать самые разнообразные образы».

Это напряженное, стилизованное, монументальное произведение было основано на том, что намеченные в нем тенденции доводились до предела. В этом величественном византийском соборе удлиненные фигуры с торжественными движениями напоминали людей на полотнах Гойи или в романской скульптуре в Суйаке.

Но при этой строгой пластике фильму недостает ясности в ведении рассказа. В «Иване Грозном» Эйзенштейн вел его не лучше, чем в «Октябре» или в «Старом и новом». А между тем более четко построенный рассказ, более ясное развитие драматического действия, а также большая теплота были необходимы для оживления его трагедии. Всесильное время может превратить во фрагменты, в превосходные куски произведение, которое его создатель хотел сделать монолитным.

Другим значительным произведением советского кино был «Великий перелом» Фридриха Эрмлера по сценарию Б. Чирскова. Произведение было навеяно Сталинградской битвой (но город в фильме не назван), о которой уже был создан фильм «Дни и ночи» (реж. А. Столпер), не особенно яркая экранизация известного романа Константина Симонова.

«Великий перелом» — это тоже трагедия, но в совсем ином, чем «Иван Грозный», плане. Действенные, зрелищные эпизоды сражений занимают в нем подсобное место и сведены к нескольким коротким вставным кускам. Эрмлер так определил замысел, который он воплощал на экране вместе с кинодраматургом: «Мы решили отстраниться от воспроизведения точного развития событий, сохраняя в них прежде всего их исторический смысл. Таким образом, мы могли оставить свободное поле для фантазии, направляя свои главные усилия на изучение характеров героев… Нас интересовали не батальные эпизоды сами по себе, а реакция, которую эти перипетии порождали в умах и сердцах людей. В образах своих героев мы хотели сделать понятными и живыми различные эпизоды этой эпопеи».

Осуществление такого замысла означало отказ от изображения зрелища битв и сосредоточение внимания на тех сценах, изображающих гитлеровское Ватерлоо, которые напоминали бы знаменитую главу из «Пармской обители»: человек, вовлеченный в сражение, не понимает ни его перипетий, ни его развития, ни его стратегического замысла.

Своими героями Эрмлер и Чирсков сделали генералов и тем самым поставили зрителя в «нервный центр» сражения. Зритель почти не выходит за порог штаба, где генералы спорят у карты.

"Иван Грозный», I серия

«В 6 часов вечера после войны»

«Миссис Минивер» В ролях: Грир Герсон, Уолтер Пиджен

«Прелюдия войны»

«Пять гробниц по пути в Каир»

В ролях: Эрик Штрогейм (Роммель), Энн Бакстер

«Как зелена была моя долина».

В ролях: Маурин О’Хара, Сара Олгуд

Эти споры рождают все возрастающее напряжение. Сталкиваются разные тенденции. Следует или не следует принять план отступления? Или пытаться контратаковать? Или ввести в дело резервы? Каждое решение имеет в виду невидимого, но присутствующего противника, расчеты которого необходимо каждое мгновение предупреждать, а замыслы разгадывать.

Так разворачивается грандиозная битва между справедливостью и преступлением, развязка которой не предопределена. Ибо если стратегические принципы верны, то на их осуществление воздействуют и материальные обстоятельства, и индивидуальные решения, и уклонение от намеченной линии хотя бы на короткое мгновение будет достаточным для того, чтобы вызвать непоправимую катастрофу.

Эта трагедия, по мере того как действие становится все более напряженным и стремительным, показывает, что нельзя выполнение приказа свести к пассивному, автоматическому повиновению.

Наоборот, предполагаются постоянная инициатива, учет обстоятельств в определенный момент, при определенном соотношении сил. Связист, которому приказано восстановить связь, раненый, добирается до оборванных концов линии. Ему не остается ничего, кроме как зажать оба конца провода зубами и таким образом в оставшиеся две минуты своей жизни обеспечить связь. В этом случае решение зависело от инициативы и оперативности солдата, от его трезвого расчета оставшегося у него времени и сил. Генералу не приходится оказываться в столь отличных от сферы его деятельности обстоятельствах, но от принимаемых им ежеминутно решений зависит жизнь тысяч людей и его собственная.

В «Царе Эдипе» — типичной античной трагедии — решения богов неотвратимо руководили судьбами героев. В «Великом переломе» мы видим людей, которые, выполняя инструкции, указания, директивы, сами каждую минуту определяют свою судьбу. И не только судьбу такого-то генерала, такой-то армии, но и всего народа Советского Союза, всего мира.

Действие в фильме идет почти в одной-единственной декорации, напоминающей перестиль старинных трагедий. Зрителя охватывает волнение, так как перед ним разыгрывается судьба не только военачальников, но и каждого простого человека. Одно решение следует за другим, добыча оказывается ловушкой, взятый город становится капканом. В финале генеральный штаб побежденных выстраивается перед советскими победителями.

Вся драма состоит в диалоге и напряженной игре актеров. Чтобы добиться осуществления своего замысла, Эрмлер требовал от актеров, чтобы они максимально следовали методам Станиславского. И актеры, перед тем как переступить порог студии, целыми месяцами «входили в шкуру» своих героев. М. Державин, незабываемый в своей роли Муравьева, прогуливался долгие недели в Ленинграде в генеральской форме и, принимаемый прохожими за генерала, привык к почестям, отдаваемым «его рангу». Что касается ролей (эпизодических) немецких генералов, то они были исполнены пленными старшими офицерами. Превосходно понимая свою роль, они заботились о тщательном воспроизведении этикета, который был в ходу в высших сферах вермахта. Свои роли они могли играть, не теряя своего достоинства: в «Великом переломе» противник нигде не выведен смешным или карикатурным, он показан с рыцарским уважением к побежденным.

Широтой и актуальностью темы, разработанной с редким мастерством, фильм Эрмлера намечает переход в советском кино от военного периода к послевоенному. Но еще до этого документальный фильм, снятый по методу «Совколор» (реж. И. Венжер и Я. Пос-сельский), показал в серых тонах дождливого дня парад Победы, когда множество знамен со свастикой и гитлеровскими орлами были брошены на мостовую Красной площади перед Мавзолеем В. И. Ленина.

 

Глава VI

АМЕРИКАНСКОЕ КИНО

[217]

(1941–1945)

За несколько месяцев до того, как бомбардировка Пирл Харбора японцами повлекла за собой вступление Соединенных Штатов во вторую мировую войну, сенат опубликовал брошюру, в которой были изложены заключения специальной комиссии, проводившей изучение концентрации промышленности в области кино. Сенаторы констатировали, что «всего за несколько лет в кинопромышленности, несмотря на то, что во многих отношениях она моложе многих других отраслей индустрии, на смену деятельности многочисленных предприятий, слабых в финансовом отношении, пришло единое производство, контролировавшееся несколькими крупными обществами, которые направляли его развитие и руководили всеми его действиями». Таким образом, в самом начале своего доклада американский сенат отметил тот весьма важный факт, что Голливуд является трестом, где главенствующее положение занимают несколько крупных фирм. Анализируя экономическую структуру американского кино, авторы пишут:

«Эпоха пионеров уступила место эпохе предпринимательства, достигшего крупных масштабов и стабилизовавшегося на этом уровне. Вчерашняя ожесточенная свободная конкуренция сегодня сменилась строгим контролем.

В Соединенных Штатах насчитывается около 110 кинопроизводственников, множество прокатчиков и целая армия работников кинофикации. Но в промышленности господствуют пять «старших» компаний (все они одновременно занимаются и производством фильмов, и прокатом, и эксплуатацией) и три «младшие» компании, занятые только производством и прокатом. 70 процентов американских фильмов делаются на студиях восьми крупных обществ. Каждое из них производит в год 40–60 картин (кроме «Юнайтед артистс», которое довольствуется прокатом двух десятков фильмов, создаваемых отдельными кинематографистами).

Однако эти цифры не дают полного представления о той подлинной роли, которую играют в кинопроизводстве восемь крупнейших компаний. Дело в том, что в их продукцию входят практически все фильмы, которые можно отнести к «масштабным» и которые стоят более 250 тысяч долларов. Независимые общества выпускают главным образом «вестерны», фильмы, делающиеся на скорую руку (quickies), и мелодрамы, которые никогда не демонстрируются на первых экранах.

В области проката контроль еще более строг… В течение последних пяти лет на долю «Фокса», «Метро-Голдвин-Майер», «Парамаунта», РКО и «Уорнер» приходилось 80 процентов сборов, на долю «Коламбиа», «Юнайтед артистс» и «Юниверсл»… около 15. Ни один независимый прокатчик ни разу за эти пять лет не получил более одного процента общих американских сборов, а весь доход независимых прокатчиков никогда не превышал пяти процентов». Эти данные и послужили основой для действий, предпринятых 14 ноября 1940 года прокуратурой штата Нью-Йорк против общества «Парамаунт пикчер лтд» и его компаньонов за нарушение американского антитрестовского закона.

Кроме того, согласно сенатскому докладу, «из всех 17 тысяч кинотеатров пять «старших» компаний контролировали 2,8 тысячи. Эти кинотеатры составляли лишь 16 процентов от общего числа, но для того, чтобы понять их значение, следует принять во внимание, что они составляли 80 процентов первоэкранных кинотеатров. И контроля над этими залами было «старшим» компаниям достаточно для того, чтобы обеспечить по меньшей мере две трети сборов, получаемых в городах с населением более 250 тысяч жителей… Монополизация кинопроизводства была, следовательно, полной: она охватывала целый цикл, начиная с замысла сценария и кончая демонстрацией фильма в кинотеатре».

Таким образом, когда страна вступила в войну, в американском кино практически не было ничего независимого от Голливуда, или, что одно и то же, от «восьми великих» — пяти «старших» и трех «младших».

Несмотря на начавшийся в то время судебный процесс (он еще продолжался и в 1953 году), экономическая структура американского кино осталась той же и в конце войны». «Парамаунт», самая старая и самая мощная из «старших» компаний, контролировала 1395 кинотеатров, ее оборот составлял 160 миллионов долларов, «Твенти сенчури — Фокс» соответственно — 636 кинотеатров и 185 миллионов, «Метро-Голдвин-Майер» — 135 залов и 175 миллионов, «Бр. Уорнер», приобретшие влияние с появлением звукового кино, — 501 зал и 146 миллионов, РКО, основанное лишь в 1929 году, — 109 залов. Кроме того, 361 американский кинотеатр контролировался одновременно несколькими «старшими». Эти компании в целом владели 3133 залами из 18 тысяч функционировавших в то время в Соединенных Штатах. В 40 процентах американских городов с населением более 100 тысяч жителей пять «старших» контролировали все кинотеатры исключительного показа. Общая сумма их капитала достигала тогда полмиллиарда долларов.

«Младшие» не контролировали ни одного зала. «Юнайтед артистс» фактически стала агентством по прокату фильмов независимых. Лишившись своего прежнего блеска, общество было вытеснено из рядов «младших» фирмой «Рипаблик». Два других «младших» общества намного отставали от «старших»: оборотный капитал «Юниверсла» ограничивался 50 миллионами, «Коламбиа» — 36.

Но было бы неправильным думать, что восемь больших фирм Голливуда не зависели друг от друга и от американских деловых кругов. Как видно из нашей схемы, каждое «старшее» и «младшее» общество контролировалось мощными финансовыми группами.

Голливуд является частью огромного финансового комплекса, объединившего кино, радио и телевидение вокруг крупных электрических монополий (и прежде всего «Дженерал электрик» и «Вестерн электрик»), находящихся под могучим покровительством одновременно соперничающих и связанных между собой банковских домов Моргана и Рокфеллера.

Кроме этих наиболее существенных финансовых связей Голливуд соприкасался с монополиями, игравшими главную роль в американской экономической и политической жизни, такими, как «Дюпон де Немур», банк братьев Леман, «Дженерал моторс», трест печати У. Р. Херста, крупный калифорнийский банк Джанини, гигантские авиазаводы «Дуглас-Кертис-Райт» и «Локхид-констеллейшн» (Говард Хьюз и ТУА) и т. д.

Эти многосторонние связи привели к образованию особого промышленно-финансового организма, который был в гораздо большей степени гигантским картелем (в смысле экономической «антанты»), чем монополистическим трестом. Каждое общество сохраняло свою автономию, и восемь «великих» продолжали соперничать друг с другом. Но с годами, с развитием событий соотношения сил внутри административных советов могли изменяться.

РКО с его бурной карьерой является примерам общества, которое переходило из рук в руки и не раз подвергалось реорганизациям. Вскоре после войны авиамагнат Говард Хьюз приобрел у Моргана акции в РКО, а англичанин Рэнк грозил вытеснить из «Юниверсла» авиационную компанию Дугласа… Но в целом финансовая структура Голливуда существенным образом не изменилась за 13 лет — с 1939 по 1952 год. Эта относительная стабильность основных связей наглядно прослеживается в МПАА («Моушн пикчер ассошиэйшн оф Америка»). Ее президентом со времени образования в 1922 году до сентября 1945 года (когда этот пост занял Эрик Джонстон) был Уильям Хейс, бывший министр почты в президентство Хардинга, личность влиятельная в деловом мире и в республиканской партии. МПАА является не финансовым консорциумом, а организацией, в которую входят следующие службы: Ассоциация продюсеров (АМПП), ее Бюро по назначению на роли (Central Casting Corporation of AMPP), располагающее картотекой на всех лиц, которые могут быть использованы в кинопроизводстве, Юридический совет (МРАА Law Committee), отдел, в обязанности которого входит защита интересов Голливуда за границей (Motion Picture Export Association), и, наконец, могущественная цензурная администрация (Production Code Administration), которой поручено осуществление самоцензуры в кинопродукции. МПАА является, таким образом, по выражению Анри Мерсийона, организмом, деятельность которого носит «картелизирующий» характер, образуя в значительных областях, не являющихся непосредственно финансовыми (экспорт, рабочая сила, отношения с правительством, отношения с заграницей, самоконтроль, защита патентов на изобретения и фактических привилегий и т. д.), картель, который составляют фактически пять «старших» и три их сателлита — «младших», объединенных в высоких финансовых сферах общностью интересов.

МПАА действует, таким образом, как синдикат, образованный очень крупными промышленниками, объединяющими кроме восьми крупнейших обществ Голливуда «Вестерн электрик» (интересы Моргана), РКА (трест радио, интересы Рокфеллера) и «Истмен Кодак», всемогущую монополию по производству чистой пленки и фотоматериалов, годовой оборот которой в 1945 году достиг 300 миллионов долларов, а официальный доход 77 миллионов.

Кодекс, часто называемый «кодексом Хейса» или «Этическим кодексом», является формой «саморегулирования», самоконтроля, цензуры, которую американское производство в 1930 году создало само для себя. Составление кодекса было поручено одному иезуиту, его преподобию отцу Лорду, бывшему консультанту по религиозным вопросам по фильму «Царь царей» у Сесиля Блаунта де Милля. Согласно официальным комментариям МПАА, «все крупные общества Соединенных Штатов по прокату и производству, так же как и 99 процентов других, работают, руководствуясь кодексом, и в контакте с администрацией кодекса… Это основано на чисто добровольных началах… Ибо никто не обязан, делая фильм, принимать во внимание пункты кодекса. Но пятнадцать лет работы, во время которых было просмотрено 6 тысяч полнометражных фильмов, показали всем, каким разумным было стремление сообразовываться с правилами кодекса и во многом полагаться на суждения и опыт его администраторов».

Теоретически в Соединенных Штатах можно выпустить фильмы и без визы «администрации кодекса». Но в этом случае оказывается невозможным пускать их в широкий прокат или демонстрировать в больших залах. Созданный кинотрестами и поддерживаемый ими, кодекс исходит из монополизации проката и эксплуатации. Он является также лучшим средством защиты монополии кинопроизводства, так как к независимому или иностранному фильму очень часто применяются самые крайние строгости кодекса.

От визы МПАА могут быть освобождены только документальные фильмы на политические или профсоюзные темы, предназначенные для некоммерческого показа; некоторые зарубежные фильмы, демонстрируемые в нескольких специализированных залах в очень крупных городах, и, наконец, кинопродукция совершенно особого жанра, предназначенная для 125 залов «сексуальной» киносети. Отметим, наконец, что виза кодекса не исключает ни федеральной визы «Нэшнл боард оф ревю», ни бесчисленной цензуры городов и штатов, существующей в США.

Применение кодекса стало более строгим после того, как образовался «Легион благопристойности» (Légion of Decency). Эта могущественная организация, объединяющая миллионы католиков, была создана в 1933 году американскими епископами по личному указанию папы. Ее мощные кампании по бойкоту, ее классифицирование фильмов по их моральным «достоинствам» на четыре категории вскоре обеспечили ей влияние, с которым волей-неволей пришлось считаться Голливуду. В 1943 году глава легиона ирландский епископ Джон Мак Клафферти поставил во главе «администрации кодекса» своего доверенного человека — Джозефа Брина.

Было бы слишком долгим делом анализировать здесь пункты кодекса. Почти все они касаются преступлений, области секса, непристойностей и жестокости. Этот писаный закон дублируется законом неписаным или выраженным далеко не в прямой форме. Фильм рассматривается «администрацией кодекса» в три приема: как замысел, как режиссерский сценарий и как законченный фильм.

Этот многоступенчатый контроль вызван глубоким распространением и влиянием кино на публику. И действительно, в своей официальной преамбуле кодекс устанавливает:

«Большая часть различных видов искусства адресована искушенной публике. Киноискусство предназначено для людей всех социальных разрядов, зрелых и незрелых, развитых и неразвитых, и для благородных и для преступных. Музыка, литература, драма подразделяются на категории для каждой из социальных групп. Но киноискусство (которое, комбинируя два средства воздействия одновременно, показывает изображения и рассказывает историю) достигает сразу всех классов общества, проникая туда, куда не проникает никакое другое искусство.

Таким образом, нельзя выпускать фильмы, которые были бы предназначены для определенных социальных классов. Кинотеатры построены для массового зрителя, грубого и культурного, искушенного и неискушенного зрителя, для тех, кто ведет себя благопристойно, и для развращенных преступлениями. В отличие от театральных пьес или от музыки фильмы очень трудно предназначать для избранной аудитории».

Выразив, таким образом, обходным путем беспокойство, которое внушает им массовый характер киноискусства, вдохновители кодекса утверждают, что в их намерения входит изложить требования, которые они предъявляют кинематографистам.

«Стандарты правильной жизни (correct standards of life) должны показываться как можно чаще. Посредством киноискусства можно научить многосторонне понимать жизнь и манере жить.

Кино оказывает самое сильное влияние, когда оно представляет убедительным образом стандарты правильной жизни. Так, оно создает характеры, развивая справедливые идеалы и внушая хорошие принципы в форме увлекательных повествований».

В лабиринтах статей и витиеватых установлений можно, таким образом, найти абзацы, раскрывающие подлинные намерения создателей кодекса: использовать кино как средство пропаганды «правильных стандартов жизни», «американского образа жизни», мировоззрения, выкованного правящими классами Америки и широко распространяемого также прессой в огромных тиражах, радио, телевидением, «историями в картинках» («комиксы»), «дайджестами», так называемой «популярной» литературой, всеми «культурными» институтами, связанными с кино тысячами идеологических, административных, политических и финансовых связей.

Во время войны «администрация кодекса» рассматривала в среднем три тысячи сюжетов в год (при количестве фильмов в десять раз меньшем). Конечно, ее роль заключалась в том, чтобы не допускать в фильмах никаких крайностей. Но прежде всего она придерживалась своей главной ориентации, придавая самое большое значение директивам, данным крупными финансистами, а также влиятельными реакционными организациями, такими, как «Легион благопристойности» и полуфашистский «Американский легион». Добавим, что для «старших» и «младших» кодекс играл в основном роль дополнительного контроля и служил для консультации и согласования некоторых вопросов, поскольку представители крупного капитала, руководившие этими фирмами, поручали своим доверенным людям — всемогущим продюсерам — составление плана производства, выбор сюжетов, строгое наблюдение за сценариями и их постановкой.

«Администрация кодекса» гораздо меньше следила за благопристойностью, чем за тем, как Голливуд использовал свои могучие средства пропаганды на службу Уоллстриту.

Она стремилась также всегда, когда это было возможно, вытеснять заграничные фильмы, особенно европейские, которые легко становились жертвой ее цензуры. Ее решения имели огромное значение, так как отказ в визе закрывал фильмам доступ к 99 процентам американских зрителей.

Таким образом, во время войны, за исключением Японии и гитлеровской Германии, не было ни одной кинематографии, которая в такой же мере, как Голливуд, управлялась и контролировалась крупными монополиями. Его фильмы, по выражению Рене Клера, были предназначены главным образом «угождать причудам кулака финансистов».

В течение двух лет, отделяющих нападение Гитлера на Польшу от японского налета на Пирл Харбор, американское кино проявило некоторую жизнедеятельность. Чарлз Чаплин поставил своего «Великого диктатора». Три выдающихся художника — Джон Форд, Фрэнк Капра и Уильям Уайлер — один за другим создавали значительные произведения («Гроздья гнева», «Мистер Смит едет в Вашингтон», «Лисички»). Два новичка, Орсон Уэллс и Престон Стерджес, внушали большие надежды своими фильмами «Гражданин Кейн» и «Путешествие Салливена». К европейским эмигрантам Фрицу Лангу и Альфреду Хичкоку присоединились Рене Клер, Жан Ренуар и Жюльен Дювивье. Наконец, в коммерческом плане грандиозный фильм, снятый по системе «текниколор», — «Унесенные ветром» — побил все рекорды сборов.

Но, с другой стороны, кризис, повторившийся в 1937–1938 годах, нависал и в 1940 году. Доходы Голливуда продолжали падать, несмотря на огромные транспорты вооружения, посылавшиеся в Европу, и программу обороны, по которой некоторая часть молодежи была мобилизована. В то же время лучшие кинематографисты Голливуда подвергались преследованиям в ходе так называемой «охоты на ведьм». В конце 1939 года «комиссия Дайса» (названная по имени своего председателя — сенатора Мартина Дайса) обвинила около 40 человек (среди которых была и Ширли Темпл) в том, что они являются коммунистами, активными агентами коммунизма, работают рука об руку с Москвой как агенты «пятой колонны».

Члены парламента из «комиссии Дайса» приказали Голливуду «содействовать своими фильмами выявлению антиамериканской деятельности и борьбе с ней». Эта кампания породила серию «антикрасных» фильмов, состряпанных по образцу «Ниночки» (антисоветской комедии, поставленной Любичем с Гретой Гарбо), и в. то же время не дала Голливуду возможности создать хотя бы один фильм, действительно касающийся войны в Европе и в Азии, — единственным значительным и весьма характерным исключением был в то время «Великий диктатор» Чаплина.

Вступление Соединенных Штатов во вторую мировую войну в декабре 1941 года после нападения японцев на Пирл Харбор сопровождалось значительным коммерческим подъемом кинематографии страны. Все заводы работали на полную мощность. Безработные, количество которых в 30-х годах исчислялось миллионами, были полностью заняты на военных заводах. Продукция некоторых ведущих отраслей (таких, например, как выплавка стали) за два года увеличилась вдвое. Велик был также спрос и на женский труд. Вместе с этим «процветанием» в кинотеатры устремился огромный поток зрителей.

Не без влияния инфляции месячные сборы кинотеатров с 75 миллионов долларов в январе 1942 года поднялись до 175 миллионов в сентябре 1945 года.

Это повышение сборов сопровождалось заметным снижением объема кинопродукции. Фирмы МПАА перед войной (1935–1939) производили в среднем 335 фильмов в год. В 1941 году их число перешагнуло четыре сотни, но в 1945 году упало до 230. Все американское кинопроизводство также переживало аналогичный спад — с 546 фильмов в 1941 году до 358 в 1945 г.. В то же время средняя стоимость фильма возросла на 25 процентов (270 тысяч долларов в 1945 году, против 215 тысяч долларов в 1939 году).

С войной в Соединенных Штатах была введена новая цензура — военная, которой руководил Брайен Прайс, ставший сразу же после своей демобилизации в 1946 году вице-президентом МПАА. Однако начало военных действий избавило сценаристов и режиссеров от угроз «комиссии Дайса» и внушило им иллюзии, что, обрушиваясь против диктаторов, они могут подступить к тем областям, которые до того времени оставались запрещенными. Они основали писательский комитет Голливуда, который поступил в распоряжение правительства для ведения пропаганды. В то же время голливудский комитет победы организовывал кинотеатры в армиях и оказывал помощь фронтовикам, а военно-финансовый комитет занимался распространением билетов национальной обороны.

Джон Форд, Уильям Уайлер и Фрэнк Капра вступили в армию, где руководили выпуском документальных пропагандистских фильмов. Таким образом, Голливуд во время войны лишился своих трех «великих» кинематографистов.

Наиболее заметным явлением в то время была серия Фрэнка Капра «Почему мы сражаемся». Его сотрудник Раймонд Гриффит рассказывает об обстановке, в которой начиналось создание этой серии: «12 декабря 1941 года Фрэнк Капра предложил свои услуги военному департаменту. Он получил звание майора, и по прямому указанию президента Рузвельта ему было поручено руководство выпуском пропагандистских фильмов военного департамента.

Так была предпринята серия, известная под общим названием «Почему мы сражаемся», представлявшая собой ряд «фильмов ориентации», предназначенных объяснить причины и развитие войны, а также цели борьбы, которую вели Соединенные Штаты. Позднее были начаты две другие серии: «Знать наших союзников» и «Знать наших врагов». Но ни одна из них не была завершена из-за того, что большее внимание армия уделяла тогда другим формам своей кинематографической деятельности.

Капра лично руководил созданием первых фильмов серии, потом был «супервайзером» в двух других… Его группа начала свою работу в Вашингтоне в начале 1942 года, но вскоре обосновалась в Голливуде в бывших студиях «Фокса».

В группе, сформированной Капра, было несколько талантливых людей, и в частности режиссер Анатоль Литвак, голландский документалист Йорис Ивенс, композитор Дмитрий Темкин и другие.

Разрабатывая свой стиль, Капра использовал опыты советских и английских режиссеров, но в еще большей степени киножурнал «Ход времени» (March of Time), созданный в 1934 году Луи де Рошмоном как кинематографическое дополнение к журналу «Тайм». Приспосабливая к кино методы американской иллюстрированной прессы, проводившей опросы, выступавшей в защиту той или иной идеи, де Рошмон перемешивал с хроникальными кадрами сцены, восстановленные на студии и снятые в документальной манере. Пропаганда в этом журнале велась искусно и эффективно и после того, как в 1943 году Луи де Рошмон покинул фирму. Под видом объективности этот ежемесячник вел усиленную пропаганду, защищая интересы Моргана.

Стиль «Хода времени» для той поры, когда он был создан, явился настоящим откровением. Фрэнк Капра довел его до степени подлинного искусства в серии «Почему мы сражаемся», замечательной по своему монтажу, ясности, повествования и музыке. Фильмы этой серии никогда не демонстрировались в американских коммерческих кинотеатрах. Предназначенные для армии, они показывались на занятиях для обучения новобранцев. Позднее военное ведомство использовало эту серию в своей политической пропаганде, широко демонстрируя ее на экранах коммерческих кинотеатров в только что освобожденных странах Западной Европы.

Ни на полковника Капра, ни на его сотрудников не возлагалась политическая ответственность за эти столь значительные сценарии. Режиссер довольствовался тем, что добросовестно исполнял директивы военного ведомства и американского генерального штаба.

Первый фильм серии, «Прелюдия к войне» (Préludé to War, 1942), с технической точки зрения был значительной удачей благодаря режиссуре Капра и монтажу Уильяма Хорнбека, сотрудника Мак Сеннетта и Рене Клера. Колокол Свободы в Вашингтоне, зрительный лейтмотив фильма, напоминал о том, что Соединенные Штаты вступили в войну для того, чтобы «спасти свободу во всем мире». Для контраста Дмитрий Темкин ввел музыкальный лейтмотив барабанной дроби, сопровождающий кадры поднятых рук или шагающих ног, символизирующие усиление итальянского, немецкого и японского фашизма. Очень удачно отобранные хроникальные документы подчеркивали в ряде забавных или наводящих ужас кадров психологию Гитлера и Муссолини. В «Прелюдии к войне», охватывающей период 1931–1938 годов, и в следующем фильме, «Разделяй и властвуй» (Divide and Conquer, 1943), посвященном 1938–1939 годам, важное место занимало разоблачение преступной мюнхенской сделки, но в обзоре европейской политики Россия упорно обходилась молчанием, не получила правдивого освещения и война в Испании, ставшая кровавым полем, на котором проводили свои маневры фашистские войска.

Мировой конфликт начался не в 1936 году и не в Европе, а в 1931 году на Дальнем Востоке нападением японцев на Маньчжурию.

Третий фильм серии, «Нацисты наступают» (Nazis Strike), так же как и второй, «Разделяй и властвуй», делался под совместным руководством Капра и Литвака. Его сюжетом были первые военные операции против Польши, Дании, Норвегии, Бельгии, Голландии и Франции. Точка зрения военного ведомства в отношении нашей страны была оскорбительной даже во французском варианте фильма (по всей вероятности, «подслащенном»), дикторский текст которого читал актер Шарль Буайе. Фильм утверждал, что Франция была разбита потому, что была страной слишком старой, усталой, разделенной Народным фронтом и управлявшейся стариками. И это перекликалось с рядом утверждений гитлеровцев и фашистов.

При этом авторы странным образом щадили Петена и Лаваля, ничего не говорили о внутреннем Сопротивлении и заканчивали фильм (после показа событий в Северной Африке в 1943 году) символическим рукопожатием генералов Жиро и де Голля; имя же адмирала Дарлана было, конечно, обойдено молчанием.

«Битва за Англию» (The Battle of Britain, 1943, реж. Антони Вилер) рассказывала главным образом о бомбардировках Лондона в 1940–1941 годах. Фильм был волнующим и напряженным и представлял собой, как мы отмечали, «дайджест» из лучших английских документальных фильмов Гарри Уотта, Хэмфри Дженнингса и их друзей. «Битва за Россию» (The Battle of Russia, 1943) — один из лучших фильмов серии, созданный Анатолем Литваком, — был также «дайджестом» из выдающихся советских художественных («Александр Невский» и др.) и документальных фильмов («День войны», «Разгром немецких войск под Москвой» и т. д.). Фильм больше подчеркивал страдания России и испытания, посланные Гитлеру «генералом Зимой», чем значение битвы на Волге, однако этот фильм, выпущенный в 1943 году, перед открытием второго фронта, был данью искреннего уважения его создателей и всех американцев к Советскому Союзу.

В 1943 году «Битва за Англию» была дополнена фильмом «Знать наших британских союзников» в серии «Знать наших союзников» (Know Your Allies), но фильм «Знать наших советских союзников» так и не был закончен. Трилогия «битв» была дополнена в серии «Почему мы сражаемся» «Битвой за Китай» (The Battle of China, 1944) Литвака и Капра, посвященной главным образом Чан Кай-ши и Гоминдану. Этот фильм сопровождался другим документальным фильмом — «Знать нашего врага Японию», руководство которым было в 1944 году поручено Йорису Ивенсу. В варианте, который создал знаменитый голландский кинематографист, микадо был, конечно, как и Гитлер и Муссолини, объявлен военным преступником. Военное ведомство приказало не затрагивать микадо. Отказавшись делать такие поправки, Йорис Йвенс оставил свою работу, которую продолжили Капра и Литвак. «Битва за Китай» была завершена лишь по окончании войны и служила для воспитания солдат американских оккупационных войск в Японии. Полагают, что точка зрения, выраженная в этом фильме, принадлежала генералу Макартуру, будущему «белому микадо».

В 1944 году служба Капра была отделена от военного ведомства и стала «Кинематографической службой армии» (Pictorial Army Service). Известно традиционное соперничество в Соединенных Штатах различных родов оружия. В военно-морском флоте «сотрудничали» Джон Форд, который в 1942 году был режиссером фильма, снятого по способу «кодахром» («Битва за Мидуэй»), и Луи де Рошмон, создавший в 1944 году «Сражающуюся леди» (Fighting Lady) — полнометражный документальный фильм, снятый под руководством Генри Хатеуэя. Военно-воздушные силы в свою очередь заполучили в качестве документалиста Уильяма Уайлера, а Уолту Диснею поручили защиту своих стратегических принципов. Фильм «Мемфисская красотка» (The Memphis Belle), созданный в 1943 году Уильямом Уайлером, рассказывал о действиях американских бомбардировщиков, базировавшихся в Англии и совершавших налеты на Германию. Фильм, снятый на 16-миллиметровой пленке в «кодахроме», был для коммерческой эксплуатации переведен «Парамаунтом» в «текниколор». Фильм получился волнующим. В 1945 году в отчете о нем мы писали:

«Бомбардировщики покидают английскую территорию. Земля теряет свою конкретность, становится похожей на чертеж. Кислородные маски придают людям вид роботов. Синее море и синеву неба прочерчивают белые траектории, оставляемые конденсированными газами от работающих моторов. Вот цель — Вильгельмсгафен. Над городом нависли клочья дымовой противовоздушной завесы. Но абстрактная карта, на которой немецкий порт читается как плоский кружок, прорывается кратерами взрывов. Бомбардировка началась.

Немецкий истребитель стреляет из пулемета. Мы находимся не в студии, где «дружеские» самолеты неуязвимы. Одна летающая крепость дымится как сухой лист и окружается белыми конфетти парашютов. Возвращение. Разбитые самолеты, убитые, раненые. Летчик, которому переливают кровь… Он глубоко затягивается сигаретой и слабеет от этого усилия. Здесь не забудешь ни светло-красного цвета каучуковой трубки, по которой идет новая кровь в вены агонизирующего человека, ни каштановый цвет свернувшейся крови на белье того, кому предстоит ампутация ноги, ни лоснящегося цвета кожаных комбинезонов пилотов, напоминающего майских жуков».

Нигде не скрывая своего отношения к этим ужасам, Уильям Уайлер подчеркивает (намеренно или случайно) «механический» характер воздушной войны, которую ведут американцы, доставляя взрывчатые вещества (с опасностью для жизни) на абстрактную географическую карту, на которой ведь ничто не говорит о присутствии людей. Этот документальный фильм делает более понятными технократические идеи генерала Сумерского, уже проиллюстрированные в 1942 году фильмом «Победа, одержанная воздушными силами» (Victory through Air Power, 1943), поставленным Уолтом Диснеем.

«Красноречивые образы, — писали мы в 1945 году, — иллюстрируют выступления генерала Сумерского. Смысл этой войны, требования стратегии становятся для всех убедительными, как только сопротивление Германии символически изображается в виде колеса, японская угроза — в виде челюсти, а воздушные налеты — в виде ряда прыжков бумажной стрелки. Зритель покорен, убежден.

Сила убеждения тем более поразительна, что защищаемые положения ложны. Дисней показывает нам гитлеровские самолеты, появляющиеся над линией Мажино и пробивающие в ней брешь. Ему удается убедить в этом тех, кто не знает, что на самом деле линия была обойдена пехотой и танками, а не прорвана с помощью истребителей. Он утверждает, что над Дюнкерком союзная авиация построила железный купол, непроницаемый для «мессершмидтов», и нам становится ясно, что в июне 1940 года Дисней проводил свои каникулы не на пляже в Мало-ле-Бэн.

Дисней показывает, наконец, что разгром Германии будет достигнут лишь путем уничтожения с воздуха ее индустрии. Но ведь атаки «летающих крепостей» оставили нетронутыми такие важные заводы, как «И. Г. Фарбениндустри», а создание крупных подземных заводов дало бы нацистам возможность продолжать войну, если бы Гитлер не потерял на наземных полях сражений свои важнейшие материальные ресурсы и миллионы людей».

Весьма характерно, что с 1942 года начинает высказываться идея «войны путем нажимания кнопок», опирающаяся на яркие, но грешащие против исторической правды метафоры. Фильм Диснея не демонстрировался в континентальной Европе, где «война путем нажимания кнопок» (которая прежде всего является войной для «гражданских») пробуждала воспоминания об ужасах воздушных бомбардировок. Но фильм оказал большое влияние на американское общественное мнение.

После Пирл Харбора были закончены совсем не связанные с войной два больших американских документальных фильма — «Земля» (The Land) Роберта Флаэрти и «Родная земля» (Native Land) Поля Стренда и Лео Гурвица.

Роберт Флаэрти в 1939 году вернулся на родину, чтобы поставить там фильм, финансированный министерством сельского хозяйства. Темой фильма была эрозия почвы, которая превратила в пустыню площадью большей, чем Франция, центральную часть Соединенных Штатов и вызвала внутреннюю миграцию разоренных крестьян, о которой рассказано в фильме Джона Форда «Гроздья гнева».

Флаэрти, этот американец прошлого века, Жан-Жак Руссо кинематографа, певец добрых дикарей, с невыразимым ужасом смотрел на свою опустошенную землю. «Земля» была ужасным, страшным свидетельством, подобным анатомическим рисункам, на которых в медицинских трактатах показывают язвы, пожирающие человеческое лицо. В этом фильме Флаэрти выступает красноречивым очевидцем последних дней земель и разоренных людей.

Не забыть лиц голодающих крестьян, изможденное тело подростка, дрожащее от лихорадки, коня Апокалипсиса, живой скелет, бегущий на своих колеблющихся ногах по земле, на которую вторглись все иссушающие пески. В поисках виновников великий документалист показывает металлические зубы сельскохозяйственного комбайна, пожирающего сок земли. Флаэрти не понимал, что капиталистическая анархия и жажда наживы превратили в чудовищ машины, которые могли бы принести земле и человеку безграничные блага.

Когда Флаэрти закончил «Землю», военная цензура, расценив фильм как «слишком пессимистический», запретила показывать его публике даже вне коммерческой сети. Флаэрти умер в 1951 году, так и не дождавшись освобождения своей картины, «арестованной» десять лет назад. Таким образом, за это откровенное обличение крайностей и преступлений американского капитализма фильм был предан анафеме.

Менее известный, чем Флаэрти, фотограф и режиссер Поль Стренд является самой заметной фигурой в нью-йоркской школе документального кино, фильмы которой в 1935–1941 годах значительно превзошли английские.

«Родная земля» начала создаваться в 1938 году маленькой кинопроизводственной фирмой «Фронтьер филмс», основанной группой кинематографистов во главе с Полем Стрендом, в которую входили Ральф Стейнер, Пир Лоренц, Лео Гурвиц, Джей Лейда, Льюис Джекобс, Оскар Серлин, Уиллард Ван Дайк, Герберт Клайн и другие.

Стренд, ученик известного американского фотографа Штиглица, дебютировал в документальном кино фильмом «Манхеттен» (совместно с Чарлзом Шилером). Затем в 1934 году он выпустил в Мексике «Восставших из Альварадо» («Redes» или «The Wave», реж. Ф. Циннеман). Он вернулся в Америку, чтобы вместе с Р. Стейнером руководить постановкой фильма «Плуг, разрушивший землю» («The Plow that Broke the Plain), в котором раньше, чем Флаэрти, затронул проблему эрозии почвы.

Темой «Родной земли» была нетерпимость: три основных эпизода фильма рассказывали о линчевании негров, полицейской провокации в профсоюзах и деятельности ку-клукс-клана и других фашистских организаций в Соединенных Штатах.

«Родная земля», — говорит режиссер, — составлена из подлинного документального материала, некоторые реальные события восстановлены, ряд сцен взят из журналов кинохроники. Превосходные американские актеры и актрисы исполнили роли в восстановленных эпизодах, которые комментировал своим голосом и своими песнями великий певец Поль Робсон.

Действие нашего фильма происходит в период 1930—1940-х годов, когда шла борьба за социальные требования, некоторые из которых были претворены в жизнь под руководством Франклина Д. Рузвельта. Фильм частично основан на фактах, выявленных в результате обследования, проведенного в американском сенате комиссией Ла Фоллетта. Картина показывает, в частности, борьбу американских рабочих за создание своих профсоюзов по производственному принципу».

Постановка «Родной земли» поддерживалась рядом профсоюзных организаций, примкнувших к новому общенациональному профсоюзному объединению КИО (Committees of Industrial Organisation), противостоявшему старому реформистскому АФЛ (American Fédération of Labour). Но фильм был завершен лишь после начала войны. Для того чтобы усилить деятельность в области промышленности, правительство нуждалось в активной поддержке профсоюзов. Сенат образовал комиссию Ла Фоллетта, которая занялась обследованием и выступила против антипрофсоюзных полицейских организаций предпринимателей, которые пользовались гангстерскими методами и услугами самих гангстеров. Главный эпизод фильма был основан на документах, иллюстрирующих это явление. Провокации полицейского доносчика против профсоюзов напоминают в фильме методы гестапо.

«Родная страна» имела исключительный успех, техническая виртуозность и мастерство, с каким был сделан фильм, оставляли далеко позади столь превозносившийся фильм «Гражданин Кейн». Самая замечательная сцена, с очень скупым комментарием, показывала охоту на человека. К этой захватывающей драме присоединялась поэзия американских деревень, которые почти никогда не показываются в фильмах Голливуда. Жестокости убийства были раскрыты с большой сдержанностью, контрастировавшей с подозрительным любованием, которым окружалось преступление в американском коммерческом кино. «Родная земля» показала, каким будет киноискусство в Соединенных Штатах, когда кинематографисты смогут свободно выражать свои взгляды, не подвергаясь прямому принуждению со стороны финансовых воротил и их пропаганды.

Это принуждение особенно заметно ощутилось в Голливуде, когда режиссеры и сценаристы, используя особые обстоятельства военного времени, захотели поднять новые темы, но натолкнулись на категорические запреты своих продюсеров.

Имевший самый большой успех среди американских военных фильмов «Миссис Миннивер» (1942) был начат Уильямом Уайлером перед Пирл Харбором. «Миссис Миннивер», первая крупная американская военная картина, была экранизацией романа популярного английского писателя Джеймса Хилтона.

Богатая английская семья мирно жила в провинции, но началась война, старшего сына мобилизовали в английские военно-воздушные силы, затем его отец (Уолтер Пиджон) участвовал в спасении тех, кто уцелел в Дюнкерке, а мать (Грир Гарсон) довольно эффектным образом (в духе «Рокамболя») задержала немецкого парашютиста, заброшенного в Англию. В конце фильма показывались мощные немецкие бомбардировки периода «Битвы за Англию» и пастор, увещевавший своих верующих среди руин церкви продолжать борьбу.

Фильм Уайлера, искренний, корректный, сделанный тщательно и искусно, представлял собой серию семейных картин, которым иногда недоставало жизни и правдоподобия. Чувствовалось, что английская атмосфера была воссоздана в студии. Этому добросовестному и честному «фильму обстоятельств» было далеко до произведений высокого класса, несмотря на «Оскары», которыми его засыпали.

Позднее, в октябре 1947 года, самый крупный руководитель производства в Голливуде Льюис Б. Майер, представший в октябре 1947 года перед комиссией по антиамериканской деятельности, следующим образом рассказал о причинах, заставивших его заказать этот фильм Уайлеру:

«Мы создали много фильмов для армии и флота. Например, постановка «Миссис Миннивер» была начата по настоятельному требованию официальных кругов Соединенных Штатов с целью выступить против развития антианглийских настроений, явившихся следствием падения Тобрука. Многие представители правительства посещали нас в наших студиях во время войны, чтобы обсудить с нами виды фильмов, которые могли бы существенным образом помочь нашим военным усилиям. Они играли роль координаторов».

Таким образом, несомненно, что Голливуд выполняет функции мощного агентства правительственной пропаганды и его фильмы «ориентированы» во вполне определенном направлении.

Для многих продюсеров война была случаем кое-как обновить избитые сюжеты. В «Невидимом агенте» (Invisible Agent, 1942) внук героя Г. Дж. Уэллса становится американским шпионом и едет с поручением в Берлин. В фильме «Сквозь ночь» (АН through the Night, «Бр. Уорнер», 1942, реж. Винсент Шерман) гангстер (Хемфри Богарт) вступает в борьбу с немецкими шпионами, и вместе с малоактивной полицией ему удается разоблачить опасных нацистов, действовавших в Америке (Питер Лорре и Конрад Вейдт).

«Касабланка» (Casablanca, «Бр. Уорнер», 1943, реж. М. Кертиц) получила еще больше «Оскаров», чем в предыдущем году «Миссис Миннивер». Это — классический гангстерский фильм, герои которого заменены деятелями Сопротивления, одурачившими в Марокко гестаповцев при помощи вишиста, ведущего двойную игру.

В фильме «Пять гробниц по пути в Каир» (Five Graves to Cairo, «Парамаунт», 1943, реж. Билли Уайлдер) были сконцентрированы точки зрения Голливуда на различные страны Европы. Его действие происходило в Египте в то время, когда Роммель угрожал Александрии. Вот краткое содержание сценария:

«Английский сержант, агент «Интеллидженс сервис» (Франшот Тоун), отрезанный от своей части, укрывается в маленькой гостинице посреди ливийской пустыни, завладев документами хозяина гостиницы шпиона гестапо. Раболепный хозяин — «левантинец» (Аким Тамиров) всегда готов служить новому победителю. Горничная, француженка (Анна Бакстер), армейская женщина легкого поведения, с благоговением говорит о Петене и Лавале. Маршал Роммель (Эрих фон Штрогейм) на пути к Каиру останавливается в гостинице. Горничная пытается обольстить его и добиться освобождения своего брата, но, так как Роммеля женщины занимают мало, она хочет завоевать его расположение, выдав англичанина. Последнему удается сойти за агента гестапо и выкрасть у Роммеля документы. В них и содержатся секреты пяти гробниц Каира, являющихся складами вооружения, которые должны обеспечить победу немцев. Француженка, в конце концов влюбившаяся в прекрасного англичанина, жертвует собой, давая ему возможность доставить генералу Монтгомери документы, сыгравшие большую роль в успешном исходе сражения под Эль Аламейном.

В этом детективном фильме победа союзников обусловлена лишь подвигом агента разведки, единственного героя, вызывавшего симпатию наряду с нацистскими генералом Роммелем, военачальником высокого класса, у которого ум, утонченность, благородство и военные доблести искупают его весьма относительную приверженность к гитлеризму. Итальянский генерал, наоборот, показан раболепным, изворотливым, трусливым и смешным. И, наконец, в самом низу этой моральной лестницы стоят продажный «левантинец» — хозяин гостиницы и весьма ограниченная француженка — женщина легкого поведения.

Авторами этого фильма, проникнутого ненавистью к Франции, были Билли Уайлдер и Чарлз Бракетт, авторы сценария фильма Любича «Ниночка». Уайлдер, родившийся в Вене и получивший профессиональную подготовку в немецких студиях до 1933 года, до постановки «Пяти гробниц на пути в Каир» проявил себя как режиссер военной оперетки «Майор и малютка» (Major and the Minor, «Парамаунт», 1942).

По многим военным фильмам можно составить представление о точках зрения деятелей Голливуда на различные страны Старого света.

При изображении Африки показывали, как правило, героев-европейцев или раболепных и лукавых «восточных людей». Африканцы, изображавшиеся всегда как «цветные люди» независимо от того, были они черными или смуглыми, чаще всего составляли фон («Касабланка», «Путешествие в страх» и др.).

Итальянцы в голливудских фильмах трусы, попрошайки, любят макароны и игру на мандолине, страстно почитают Муссолини. В «Плаще и кинжале» (Cloak and Dagger, «Бр. Уорнер», 1946), рассказывающем о том, как тайный американский агент (Гари Купер) рыщет по оккупированной Европе, в основном по Италии, стремясь похитить секрет атомной бомбы, крупный режиссер Фриц Ланг не смог избежать этой схемы и показал итальянцев, как людей, слепо преклоняющихся перед своим дуче.

В фильме «История рядового Джо»(Stоrу of G. I. Joe, «Юнайтед артистс», 1945, реж. Уильям Уэллман) американский зритель мог усмотреть искреннее стремление изобразить войну с более человеческой точки зрения, увидеть ее глазами простого солдата. Но Италия в этом фильме, от Палермо до Монте Кассино, — павильонная и населена только доступными женщинами и детьми, выпрашивающими шоколад.

Англичане в военных фильмах почти всегда летчики или шпионы, и их похождения идут непосредственно из самых традиционных полицейских романов. В частности, Грэм Грин дал Фрицу Лангу детективную интригу в духе «Рокамболя» для фильма «Министерство страха» (Ministry of Fear, «Парамаунт», 1944).

Франции Голливуд посвятил ряд фильмов о Сопротивлении, начиненных такими несуразностями, что после войны их из осторожности отказались у нас демонстрировать. Наша оккупированная страна была населена убежденными петеновцами и какими-то скептиками, которые вели двойную игру. В Париж, так же как и в Рим, мысль о возможности организовать внутреннее сопротивление приносил какой-нибудь англо-американский парашютист. Даже французские режиссеры, обосновавшиеся на время войны в Голливуде, не могли избежать бьющих в глаза неправдоподобностей. Жюльен Дювивьев «Самозванце» (Impostor, «Юниверсл», 1944) представил Свободные французские войска в Африке образом убийцы, преследуемым полицией (Жан Габен), который в конце концов обретает путь чести, так же как это было в типичных французских фильмах о воюющих в Африке легионерах.

Даже Жан Ренуар отдал дань шаблонам в фильме «Эта земля моя» (This Land is Mine, РКО, 1943), снятого по сценарию, написанному им самим совместно с Дэдли Николсом. В фильме изображен учитель (Чарлз Лаф-тон), который вначале ведет себя пассивно и подчиняется приказам оккупантов. Обвиненный (по ошибке) в убийстве одного коллаборациониста, он в зале суда присяжных клеймит Гитлера; его с триумфом оправдывают, и он возвращается в свою школу. Гестапо арестовывает его в тот момент, когда он читает ученикам Декларацию прав человека. Несмотря на очевидные добрые намерения большого режиссера, он не смог воссоздать в Голливуде атмосферу своей оккупированной родины, и это сделало фильм утомительным, тяжеловесным, неудачным.

Некоторые, весьма немногие, фильмы были посвящены России. В честном, но посредственном фильме «Действия в Северной Атлантике» (Action in North Atlantic, «Бр. Уорнер», 1943) акцент был сделан на поставках американского оружия в СССР; сама страна показывалась лишь в коротких условных сценах. В «Миссии в Москву» (Mission to Moscow, «Бр. Уорнер», 1943) Майкл Кертиц с подкупающей точностью экранизировал воспоминания дипломата, проживавшего перед войной в России. В «Северной звезде» (The North Star, РКО, 1943) хороший режиссер Льюис Майлстоун не сумел избежать штампов, обычно используемых для изображения России, но проявил много мастерства и искренности в эпизодах, которые рисовали борьбу партизан против нацистов.

Сценарий «Северной звезды» был написан талантливым драматургом Лилиан Хеллман. В 1943 году Голливуд экранизировал ее пьесу «Стража на Рейне» (The Watch on the Rhine, «Бр. Уорнер», 1943, с Бетт Дэвис).

Действие этого фильма происходит в Соединенных Штатах, но автор проявляет глубокое понимание сущности нацизма и немецкого национального характера. Этот фильм был исключением. Обычно в американских военных фильмах немцы были или высокопоставленными лицами и благодаря своей интеллигентности возвышались над нацизмом, или карикатурами, набросанными грубыми штрихами. «Дети Гитлера» (Hitler’s Children, РКО, 1943) не были исключением из этого правила. Оказавшись в 1943 году одним из самых коммерческих, фильм создал имя его молодому постановщику Эдуарду Дмитрыку.

Море, которое омывает Голливуд, омывает также и Восток. Военные фильмы, действие которых протекает в Китае или в Японии, были многочисленны. Китайцы изображались в них с зонтиками, с жалобными лицами и патриархальным бытом, японцы — коварными, вежливыми и жестокими, во многом похожими на желтых конспираторов в старинной серии «Тайны Нью-Йорка». Героями этих фильмов были преимущественно американские летчики и моряки.

Эти фильмы в основном были экстравагантными полицейскими историями — вроде «Крови на солнце» (Blood on the Sun, 1945, с Джеймсом Кагнеем) — или рассказами о неправдоподобных подвигах летчиков или подводников. Лучший фильм в этой обильной серии, «Воздушные силы» (Air Force, 1943), представлял интерес гораздо больше своей документальной стороной, чем сценарием, и силой отдельных эпизодов, поставленных Гоуардом Хоуксом.

Многие фильмы, посвященные быту войск, оставшихся в Америке, напоминали водевили для военных, традиционные во Франции с 1900-х годов, с их комическими рядовыми и мюзик-холльным маршированием. Некоторые из фильмов, сделанных в духе больших представлений, имели значительный коммерческий успех: «Янки Дудл Дэнди» (Yankee Doodle Dandy, 1942, реж. Майкл Кертиц), «Это армия» (This is the Army, 1943, реж. Майкл Кертиц), «Голливудская лавка для войск» (Hollywood Canteen, 1944, реж. Делмер Дейвс). Принеся доходы от 4 до 10 миллионов долларов, эти суперфильмы стали этапными явлениями в истории голливудской коммерции. В этих спектаклях, предназначенных для отдыха, «для удовольствия военных», главным аттракционом были красивые девушки, которых в то время начали называть «Pin Up Girls».

Один из этих фильмов-ревю «Up in Arms» (РКО, 1944), девизом которого был призыв: «Вступайте в ряды армии», — выявил нового комика, Дэнни Кея, пришедшего с Бродвея.

Таким образом, общие итоги голливудского кино военного периода неутешительны — в конечном счете на первом месте оказывается «Миссис Миннивер», который не относится к числу лучших фильмов Уайлера. К нему можно еще прибавить «Спасательную шлюпку» (Lifeboat, 1944) Хичкока, о которой мы скажем ниже.

Кроме того, в военный период в Голливуде наметился упадок рисованных фильмов и легкой комедии и одновременно расцвет «черных фильмов».

Перед войной американские рисованные фильмы благодаря огромному успеху «Белоснежки» (Snow White and the Seven Dwarfs, PKO, 1937) возвысились до ранга полнометражных. В то время казалось, что Дисней в этом жанре является всемирным монополистом. В 1940 году чудовищная «Фантазия» наглядно показала слабые стороны «искусства», создаваемого по методам Форда и Тейлора. Когда на Пирл Харбор упали бомбы, Дисней только что выпустил своего «Думбо» (Dumbo, 1941), историю маленького слоненка, смешного своими слишком длинными ушами, которые, однако, послужили ему для полета, вызвавшего всеобщее восхищение. Немного растянутый, прерываемый интермедиями, сделанными в плохом вкусе (сон розовых слонов), фильм сохранил, однако, несколько жеманную грациозность, свойственную прежним успешным картинам Диснея. Затем фабрикант волшебных сказок сделал очень слащавый фильм «Бемби» (Bambi, РКО, 1942) и стал служить пропаганде США, направленной на Латинскую Америку, выпустив «Три кабальеро» (The Three Caballeros, РКО, 1944) и «Привет, друзья» (Saludos Amigos, 1942). В последнем с несомненным техническим мастерством мультипликация соединялась с персонажами, снятыми фотографическим способом. Но весьма плохой вкус фильма резал глаз многим зрителям. Художественная деградация этого промышленника проявилась теперь в полной мере. Но, поскольку он монополизировал производственную сторону американского рисованного фильма, таланту какого-нибудь Текса Авери трудно было пробиться, и, по существу, тенденции к обновлению в этом жанре проявились лишь после войны.

Менее посредственными среди продукции Диснея были его серии «Мики» и «Доналд» (знаменитая утка была мобилизована в армию). Конкурент и предшественник Диснея Дейв Флейшер пытался конкурировать с ним, выпуская полнометражные фильмы: «Гулливер» (Gulliver, 1940), «Мистер Жук едет в город» (Mr. Bug Goes to Town, «Парамаунт», 1941). Так как эти фильмы не принесли достаточного дохода, Флейшер покинул «Парамаунт», и другой режиссер продолжил его серию «Матурин-Попей» (Mathurin-Popeye»), короткометражек, всегда начинающихся одним и тем же сюжетным ходом: Попей из любви к Оливии дает себя поколотить великану Блуто, но после того как съедает шпинат, колотит его сам.

Упадок американской легкой комедии начался с неудачи Капра и его постоянного сценариста Рискина в фильме «Познакомьтесь с Джоном Доу» (Meet John Doe, 1941), в котором выражалась надежда на приход некоего мессии, который освободит Америку от социальных бед. Затем Капра обратился к такому «легкому» жанру, как фильм-спектакль, сняв шедшую с большим успехом на Бродвее «комедию ужасов» «Мышьяк и старые кружева» (Arsenic and Old Lace). Постановка была прервана Пирл Харбором, и фильм показали публике лишь в 1943 году.

Легкая американская комедия оказалась в тупике, так как теперь нельзя было без конца рассказывать о ссорах между влюбленными, оканчивающихся примирением в конце полуторачасового сеанса. Выход был в ориентации этих комедий нравов на конкретную социальную критику. Это поняли и Капра, создавший свой лучший фильм «Мистер Смит едет в Вашингтон» (Mr. Smith Goes to Washington, «Коламбиа», 1939), и Престон Стерджес, который пытается осветить некоторые социальные проблемы в «Путешествии Салливена» («Sullivan’s Travel», 1941). Фильм, выпущенный почти одновременно с Пирл Харбором, был сделан в жанре философской сказки.

Салливен (Джоэл Мак Кри), знаменитый голливудский режиссер, несмотря на возражения своего продюсера, хочет поставить «социальный» фильм. Для того чтобы собрать материал, он берет у одного безработного рваную одежду и, не предупредив своих агентов по рекламе, отправляется к обитателям «дна».

В ночлежных домах Салливен сталкивается с трагической нищетой «забытых людей». По ошибке Салливена обвиняют в избиении агента. Он не может доказать, кем он является на самом деле, его приговаривают к восьми годам каторги и отправляют в страшный концентрационный лагерь, где содержатся негры и каторжники. В лагере над ним издеваются, избивают. Однажды вечером несчастных ведут в кино, где показывают глупейший мультипликационный фильм. Они смеются и на минуту забывают о своих страданиях.

Наконец Салливену удалось доказать, кто он такой, и его освобождают. Продюсер соглашается финансировать его «социальный» фильм. Но Салливен решительно отказывается. Он хочет посвятить себя комическим идиотским фильмам, единственным, которые дают обездоленным мгновения забвения.

Как режиссер художественного кинематографа Стерджес дебютировал лишь незадолго до постановки «Салливена». До этого он был журналистом и сценаристом в Голливуде (с 1930-х годов). В «Салливене» он подверг механизм Голливуда трезвому и обстоятельному анализу.

Фабула фильма, начинающаяся в тоне бурлеска, вскоре переходит в трагедийный план. Этот переход осуществляется с большим мастерством. Стерджес критикует Капра, стремясь занять его место. Он считает этого комедиографа (и вполне обоснованно) наивным и не хочет, чтобы и его самого принимали за такого же чудака. Глубокий анализ дает ему возможность увидеть в пороках Голливуда некоторые общие язвы американского общества. Затем, сделав эти выводы, он вновь обращается к мастерам американского кино и говорит им: «Я все понял, и я принимаю вашу игру». И Стерджес, используя механические трюки в духе Мак Сеннета, выступает как противник Чаплина. В отличие от гениального комика он не дает обездоленным ни урока, ни сатиры, ни объяснения; наоборот, он предписывает им анестезию, которая должна утолить их страдания и тем самым лишь лучшим образом подчинить их сильным мира сего.

«Салливен» не имел большого успеха у публики. Эта исповедь торговца опиумом была адресована не массам, а небольшой группе интеллигентов. Стерджес доверительно сообщал им, что никто его не одурачил и что свою роль шута на службе Голливуда он принял вполне сознательно. Эти холодные эгоистические выкладки портят его «Салливена». Фильм мог приобрести огромную силу, но вызывает беспокойство и презрение у тех, кто его понял.

Затем Стерджес осуществил программу, намеченную им в этом фильме-манифесте. Перед войной он дебютировал «Великим Мак Гинти» (The Great Mac Ginty, «Парамаунт», 1940), который был задуман как ответ на фильм «Мистер Смит едет в Вашингтон» Фрэнка Капра. Смит, избранный (без его ведома) шайкой финансистов, торжествует благодаря своей честности, которая делает его популярным у толпы. Мак Гинти, избранный на пост губернатора шайкой, членом которой он был, внезапно начинает вести себя как честный человек, и тотчас же толпа признает его проходимцем.

Мало что можно сказать о «Леди Еве» (Lady Eve, «Парамаунт», 1941) и «Случае на Палм Бич» (Palm Beach Story, «Парамаунт», 1941), слегка иронических пародиях на комедии о миллиардерах в стиле Любича, но «Чудо в Морганс-Крике» (Miracle of Morgan’s Creek, «Парамаунт», 1944) и «Да здравствует герой-победитель!» (Hail the Conquering Неrо! «Парамаунт», 1944) касаются некоторых аспектов американской общественной жизни в рамках провинции, которую мировая война лишь едва затронула.

Героиня «Чуда в Морганс-Крике» опьянела во время вечеринки, устроенной расквартированным поблизости гарнизоном, и, оказавшись беременной, не смогла вспомнить имя отца своего будущего ребенка. Но она родит шестерых и оказывается национальной героиней.

В фильме «Да здравствует герой-победитель!» «случайным героем» оказывается солдат, никогда не покидавший Соединенных Штатов, которого его земляки приняли за человека, возвратившегося с острова Гвадалканала. Напрасно спешит он покаяться в этом невольном обмане, ему не легко переубедить «патриотов» Среднего Запада.

Оба эти сюжета не были лишены смелости. Но Стерджес «расчеловечивал» своих героев, а окружающую их социальную среду сводил к схеме, к буффонаде, используя преимущественно удары ногой в мягкое место и бросание кремовых тортов. Мак Сеннет, прибегавший к таким трюкам в 1914 году, мог оправдать их молодостью, ощущением свободы, искренней увлеченностью, желанием эпатировать публику. В закосневшем с тех пор Голливуде Стерджес, сухой и холодный, увлеченность заменил маниакальной суетой и был «стариком, впавшим в слабоумие», если использовать название одного старого бурлеска Хэла Роча. Такая деланная глупость приводила этого человека с утонченным интеллектом к вульгарности. Мода на Стерджеса кончилась вместе с военными действиями, несмотря на поддержку, оказывавшуюся ему в то время богачом Гоуардом Хьюзом, который обещал сделать его продюсером. Слишком уважительно относившийся к «правилам игры», Стерджес так и не достиг настоящего успеха и не приобрел последователей.

Обновить легкую комедию попытался и старый Любич. Его фильм «Быть или не быть» (То be or not to be, 1942) был классическим водевилем, построенным на квипрокво, действие которого было перенесено в истерзанную Варшаву и показывало борьбу польского Сопротивления с гестапо. Но делать такие фильмы в этом скабрезном жанре дурного вкуса было невозможно, и Любич укрылся от проблем времени в снятом в грубом «текниколоре» фильме «Небо может подождать» (Heaven Сап Wait, «Фокс», 1943). Изображение неба и преисподней понадобилось здесь для того, чтобы туманно рассказать о любовных похождениях героя в разные периоды его жизни. Отец «американской комедии» проявил свою неспособность обновить ее.

Комедия, на которую ориентировался Стерджес, по-прежнему имела коммерческий успех, но не открыла новых талантов. Братья Маркс, постаревшие, повторяя самих себя, растеряли свое мастерство. Аббот и Костелло, первые фильмы которых были поставлены в 1940 году, создали образы двух незадачливых чудаков. Они попадали во все условные голливудские ситуации, но, по существу, не пародировали их. В течение десяти лет Аббот и Костелло были самыми высокооплачиваемыми актерами. Переходя из фильма в фильм, они служили в армии, в авиации, в военно-морском флоте, боролись с гангстерами, с Франкенштейном, с призраками, с человеком-невидимкой.

Среди чемпионов кассовых сборов их соперником был Боб Хоуп. Он был гротескным Дугласом Фербенксом и вышучивал (безобидно) фильмы ужасов, картины, построенные на экзотике, корсарские ленты, вестерны, фильмы плаща и шпаги. Повсюду от Занзибара до Рио-де-Жанейро, от Сингапура до Марокко он появлялся со своей физиономией клоуна, с глазами, похожими на шары от лото, с остротами коммивояжера, с неизменной вульгарностью. В этом жанре его собратом был такой же вульгарный Ред Скелтон. Американская комическая школа, столь блиставшая еще до 1935 года, скатилась к бесцветному шутовству.

Легкая комедия искала выход и в фантастике, к которой ее еще перед войной направила серия «Топпера». Бродвей также обращался к этому источнику, но для «серьезных» драм, которые затем были экранизированы Голливудом. Таковы «Наш городок» (Our Town, «Юнайтед артисте», 1940, реж. Сэм Вуд), «Пришествие мистера Джордана» (Неге Cornes Mr. Jordan, «Коламбиа», 1940, реж. Александр Холл). Но лишь немногие комические фильмы делались в то время в этом русле, где, как мы увидим дальше, успех имел один Рене Клер.

Смутные страхи перед войной и смертью, заставившие Бродвей ввести в свои бульварные комедии ангелов и демонов, помогли «Легиону благопристойности» убедить Голливуд увеличить выпуск больших фильмов, насыщенных католической пропагандой. В результате каждый год при активной поддержке духовенства в Соединенных Штатах выпускалось два-три таких душеспасительных суперфильма. Их производство оказалось прекрасным коммерческим предприятием. Таковы, в частности, «Как зелена была моя долина» (How Green was My Valley, 1941), нравоучительная мелодрама, претендовавшая на изображение жизни горняков Уэллса и принесшая Джону Форду несколько «Оскаров». «Песня Бернадетты» (The Song of Bernadette, 1943, реж. Генри Кинг) — экранизация назидательной книги немецкого писателя-эмигранта, обращенного в новую веру, Франца Верфеля; «Ключи от царства божьего» (Keys of the Kingdom, 1944), поставленный Дж. М. Сталом по «бестселлеру» Кронина. Все эти картины, которые выпустившая их «Фокс» предлагала своей клиентуре к рождеству, не сделали таких сборов, как один фильм «Парамаунта» «Иди по моим стопам» (Going Му Way, 1944, реж. Лео Маккэри), где обаятельный певец Бинг Кросби в роли во всем современного католического викария исполнял романс, целомудренно поглядывая в сторону застенчивой молодой женщины. Лавина «Оскаров» была наградой этой назидательной легкой комедии. Водевилист Маккэри как ее продолжение выпустил «Колокола св. Марии» (The Bells of St. Mary’s, 1955).

Война вызвала также расцвет противоположного направления (но на самом деле родственного), так называемых «черных» фильмов, представлявших собой новое перевоплощение классического гангстерского фильма.

«Мальтийский сокол» (The Maltese Falcon, «Бр. Уорнер», 1941) ознаменовал появление этого нового жанра и закрепил некоторые из его приемов. Выпущенный за несколько недель до Пирл Харбора, фильм был поставлен Джоном Хастоном по полицейскому роману Дешиэла Хамметта.

Дешиэл Хамметт, произведения которого обладают неоспоримыми литературными достоинствами, в 1930-е годы, использовав традиционный англосаксонский жанр детективного романа как форму социальной критики, разоблачал политическую коррупцию американских деятелей или изображал и детективов и бандитов, как стоящих друг друга отпетых негодяев. Голливуд открыл Дешиэла Хамметта в 1934 году, в период расцвета легкой комедии, экранизировав его увлекательного «Тонкого человека» (The Thin Маn), который послужил началом целой длинной серии фильмов с теми же героями.

Джон Хастон, дебютировавший в качестве режиссера «Мальтийским соколом», был сыном старого голливудского актера Уолтера Хастона. В 1939 году он написал сценарий фильма «Хуарес», поставленного Дитерле и навлекшего на себя гнев «антикрасной» комиссии Дайса.

В «Мальтийском соколе» Хастон сумел довольно искусно воспроизвести роман Дешиэла Хамметта. Интрига (погоня за статуей-сокровищницей) была лишь предлогом для развития действия, то нарастающего, то спадающего, условного, но державшего зрителя все время в напряжении. Центром фильма было столкновение крупного гангстера, подлого и эгоистичного (Сидни Гринстрит), и частного детектива, также весьма подлого и эгоистичного (Хэмфри Богарт). Детектив наделен циничным умом и обаянием, которое он использует для обольщения женщин, и в частности сообщницы бандита (Мэри Астор), ускорившей его окончательный триумф.

Съемка в темной гамме способствовала созданию томительной атмосферы. Прелюбодеяния и попойки чередовались с дикими драками, во время которых зритель слышал в темноте глухие звуки ударов и стоны жертв, появлявшихся затем внезапно при полном свете с окровавленными деснами и распухшим глазом. Все это приемы, которыми в течение десяти лет злоупотреблял Голливуд в серии «черных» фильмов, где исполнителем часто был Хэмфри Богарт, ставший после «Мальтийского сокола» крупной кинозвездой.

Детективный жанр, созданный Дешиэлом Хамметтом, в литературе эксплуатировался и американцем Раймондом Чандлером, который сгустил атмосферу, увеличив число прелюбодеяний, попоек и драк, но в этом черном тумане пропала какая-либо реальная характеристика героев: шантажистов, миллиардеров-дегенератов и сыщиков-вымогателей. Одним из первых успешных фильмов, сделанных в стиле Раймонда Чандлера, была экранизация его романа Эдуардом Дмитрыком «Прощай, моя дорогая» (Farewell, Му Lovely, 1944).

Другой поток «черных» фильмов принял схему, пришедшую из Англии, где она была использована, в частности, в пьесе «Газовый свет» (Gaslight) и в романе «Гнев в небесах» (Rage in Heaven). В таких фильмах нам показывают молодую чету, счастье которой омрачают растущее беспокойство и различные преступления.

В развязке один из супругов (чаще всего молодая женщина) обнаруживает, что другой был гнусным преступником.

Близок к этой схеме фильм Хичкока «Тень сомнения» (Shadow of a Doubt, «Юниверсл», 1943). Он рассказывает историю одного милейшего дядюшки, прибывшего к родственникам в провинцию и очаровавшего всех, и в первую очередь свою юную племянницу. Но постепенно «герой» разоблачает себя как ужасный преступник, «убийца веселых вдов».

«Тень сомнения» вместе с «39 ступеньками» являются лучшими фильмами Альфреда Хичкока. Используя свое неоспоримое техническое мастерство, с необычной для зрителя сдержанностью, режиссер сумел рельефно нарисовать некоторые характеры и в качестве фона воссоздать быт маленького американского провинциального городка. Этими фильмами в Голливуде было открыто новое амплуа — преступный jeune premier. Идеальный облик героя, красивого, мускулистого, обаятельного спортсмена, раскалывался, как сломанная маска, из-за которой показывалось свирепое и алчное лицо.

Другим достойным упоминания фильмом Хичкока была тогда «Спасательная шлюпка» (Lifeboat, «Фокс», 1944), которую американская критика того времени называла шедевром. Фильм был экранизацией театральной пьесы, написанной по рассказу Джона Стейнбека. Действие развертывалось в течение двух часов в спасательной шлюпке, при этом использовался один из излюбленных технических приемов режиссера, который, однако, приводит иногда к весьма посредственным художественным результатам.

Вот рецензия на этот фильм, написанная покойным Жан-Жоржем Ориолем:

«Внештатной корреспондентке одного из агентств печати (Таллула Бенкхид)… удалось при кораблекрушении спасти свои драгоценности, меховое манто, губную помаду, золотой портсигар, пишущую машинку.

Затем появляются миллиардер, санитарка, раненый матрос, негр, молодая мать с ребенком, немецкий офицер, который может быть только командиром подводной лодки, торпедировавшей пакебот, наконец, другие человеческие экземпляры… Среди них jeune premier (Джон Ходиак), который должен представлять народ, наделен…. довольно значительной дозой революционной… бравады.

Решается вопрос о том, как провести спасательную шлюпку подальше от зоны сражения. Коренастый парень взял бы командование на себя, если бы понимал что-нибудь в навигации. Исключая потрясенного происшедшим яхтсмена, кроме немца, не находится никого, кто мог бы вести шлюпку… В конце фильма немца, предавшего эту группку людей, убивают, но до этого он оказался единственным, кто сумел ампутировать моряку ногу, пораженную гангреной».

Жан-Жорж Ориоль не без основания отмечает в этом «микрокосме для нищих духом» такие забавные детали, как, например, бриллиантовые браслеты, которыми один за другим жертвуют, чтобы использовать их для ловли селедки. Упомянув ряд «сильных» мест, таких, как ампутация ноги или сумасшествие матери, Ориоль отмечает «ужасно плохой вкус», «вульгарную демагогию» и заключает: «Стараясь убедить публику в подлинности происходящего, ей представляют персонажей, вырезанных из еженедельных журналов. Революционер выглядит жалким, миллиардер не совсем отвратителен, а немец не совсем симпатичен. Вам самому, дорогой мистер Хичкок… хотя вы обладаете в полной мере всем прочим, недостает богатства творческой фантазии».

«Иди моим путем». В главной роли Бинг Кросби

«Подозрение» (1940), реж. Альфред Хичкок В ролях: Джоан Фонтейн, Кзри Грант

«Чем больше, тем веселее».

В ролях: Джоэл Мак Кри, Джин Артур, Чарлз Кобэрн

«Янки Дудль Денди»

Прибавим, что фильм, по-видимому, поставлен в павильоне и своей драматургией напоминает сфотографированный театр.

К категории психологических «черных» фильмов можно отнести «Двойную страховку» (Double Indemnity, «Парамаунт», 1944) Билли Уайлдера. Вместе с режиссером над экранизацией романа Джеймса Кейна работал Раймонд Чандлер. «Двойная страховка», как и «Почтальон звонит всегда дважды» Д. Кейна, построена на теме преступного адюльтера и очень напоминает также «Терезу Ракэн».

Страховой агент (Фред Мак Меррей), став любовником замужней женщины (Барбара Стенвик), убивает мужа, чтобы получить крупную страховую сумму; страхового агента мучат угрызения совести, женщина же боится, что он сознается; в финале они убивают друг друга. «Угрызения совести» были материализованы в образе умного и энергичного детектива (Эдуард Г. Робинсон), который распутывал дело, чтобы спасти интересы страхового общества.

В этом ловко сделанном сценарии строго соблюдены предписания «Этического кодекса». Зло показывается для того, чтобы его осудить: адюльтер ведет к убийству, а убийство — к возмездию. Однако в фильме налицо смакование порока и крови. Обращаясь к среде маленьких людей (столь редких в Голливуде), режиссер не без удовольствия унижает своих героев, вводя в коммерческий обиход старые мотивы немецкого «камершпиля» 1920-х годов: комплекс виновности и всемогущество судьбы.

Эту тенденцию Билли Уайлдер продолжает в «Потерянном конце недели» (The Lost Weekend, «Парамаунт», 1945), законченном как раз вместе с войной. Фильм представлял собой длившийся почти два часа диалог между интеллигентом-алкоголиком (Рей Милланд) и соблазняющей его бутылкой виски. В этом черном психологическом фильме совсем нет элементов детектива. Но, оставляя в стороне социальную проблему, возникшую в связи с огромным развитием алкоголизма в Соединенных Штатах, он сводит все к частному случаю, а потому способен прежде всего лишь внушить людям отвращение к самим себе.

Мода на «черный» фильм (детективный или психологический) широко распространилась в Голливуде после войны. Этот жанр стал самым заметным приобретением американского кино в период, когда произведения, изображавшие сильные характеры, были редки у режиссеров американского или иностранного происхождения.

За полтора года до Пирл Харбора в голливудском небе как метеор внезапно сверкнул Орсон Уэллс своим «взрывчатым» фильмом «Гражданин Кейн» (Citizen Капе) Прийдя 24-летним человеком на студию РКО, этот чудо-ребенок, «открытый» сначала на радио, получил возможность быть одновременно и автором, и актером, и режиссером, и, наконец, — что особенно важно — продюсером, ибо это звание Голливуд не присваивал ни одному режиссеру-дебютанту с эпохи пионеров.

Скандал, устроенный старым магнатом печати Уильямом Рандольфом Херстом, которому показалось (и не без основания), что он узнал себя в «Гражданине Кейне», обеспечил фильму огромную рекламу и дал возможность Орсону Уэллсу собрать средства для «Могущественных Амберсонов» (The Magnificent Ambersons, РКО, 1942).

Съемку своего второго фильма он окончил в то время, когда падали бомбы на Пирл Харбор. После этого Уэллс принял участие как актер, сценарист и продюсер в создании посредственного детективного фильма «Путешествие в страх» (Journey to Fear, РКО, 1942, реж. Норман Форстер). Наконец, весной 1942 года он отправился в Бразилию и во время карнавала снял огромный документально-художественный фильм. Затем в Мексике он начал фильм о бое быков по сценарию крупнейшего кинодокументалиста Роберта Флаэрти.

Но настоятельная телеграмма внезапно отозвала его в Голливуд. РКО было реорганизовано. Питер Рэтвон и Нед Депинет, доверенные люди Моргана, устранили Джорджа Шефера. Новые руководители предприняли борьбу с расточительством. «Дело» Орсона Уэллса было представлено ими как типическое. «Гражданин Кейн» после некоторого успеха в больших городах потерпел полный провал в провинции. Из «Амберсонов», еще не смонтированных, было выброшено несколько важных сцен, и фильм показали публике перед возвращением его автора.

Полный коммерческий провал этого фильма был новой «уликой» против Орсона Уэллса, расходы которого в Латинской Америке достигли 600 тысяч долларов. Уэллса обязали финансировать переделки «Путешествия в страх» и грубо выставили за двери РКО.

«Могущественные Амберсоны» были, пожалуй, лучшим фильмом Уэллса. В «Гражданине Кейне» чудо-ребенок был несколько опьянен и техникой и своей смелостью. Его второй фильм, не такой горячий, но более умный и простой, ориентировался на старые традиции бальзаковского реализма, преломленные в романе Буса Таркингтона, по которому и была сделана картина.

Последний потомок богатых Амберсонов Джордж (Тим Холт) — ребенок гордый и избалованный. Его мать (Долорес Костелло), став вдовой, мечтает выйти замуж за промышленника (Джозеф Коттен). Молодой человек противится этому мезальянсу. Оставшись один со старой теткой (Агнес Морхид), Джордж влюбляется в дочь промышленника. Но он разорен и должен отказаться от своего намерения. В конце концов он перестает заботиться о средствах к существованию.

Сценарий, по-видимому, представлял собой социальный этюд, противопоставлявший упадок семьи крупных землевладельцев успехам американского промышленника, ставшего после 1900-х годов крупным фабрикантом автомобилей. Но Уэллс делает акцент главным образом на индивидуальной психологии. Его Джордж, слепой эгоцентрист, был братом «Гражданина Кейна» (и походил, вероятно, на своего создателя). Режиссер придавал большее значение своему кинематографическому почерку (и, в частности, использованию глубины кадра), чем глубокому изображению героев и общества. Только Джордж и его старая тетка наделены живыми человеческими характерами.

Один из диалогов длится десять минут (то есть одну часть) и показывается без всякого монтажа, лишь с небольшим перемещением аппарата. Сцена не кажется монотонной (по крайней мере визуально), так как герои постоянно движутся, то удаляясь от объектива, то приближаясь к нему. В этом в целом очень интересном произведении довольно мало персонажей второго плана. Это противопоставленные разоряющимся Амберсонам богатые капиталисты в духе XIX века — быстро разбогатевший могущественный конструктор автомобилей, которого так ненавидит Джордж, тщеславный, неприспособленный к жизни, оказывающийся в конце концов почти нищим.

Менее яркий, чем «Гражданин Кейн», фильм «Могущественные Амберсоны» говорил о зрелости режиссера. На Уэллса можно было возлагать большие надежды. Но этот тонкий мастер получил отставку и был к тому же внесен в «черный список». В течение всего остального периода войны Уэллс, ставший мужем Риты Хейворт, допускался на студии только как актер. Но часто он играл скверно и портил свою исключительную актерскую внешность, злоупотребляя всякого рода картонными черепами, экстравагантными гримами, утрированными приставными носами, накладными волосами и т. д. В то же время Уэллс возобновил свою работу на радио, стал журналистом, конферансье, директором миниатюрного цирка.

Среди индивидуальностей — менее ярких, чем Орсон Уэллс, — начавших проявлять себя в американском кино во время войны, следует назвать Джорджа Стивенса, который после довольно продолжительной коммерческой деятельности обратил на себя внимание весьма хорошим водевилем на тему жилищного кризиса в Вашингтоне «Чем больше, тем веселей» (The more the Merrier, «Коламбиа», 1943). Следует также упомянуть Фреда Циннемана, австрийца по происхождению (как и Билли Уайлдер), с которым он работал в Германии над сценарием фильма «Люди в воскресенье» (Menschen am Sonntag, 1929). Став сначала оператором, Циннеман вместе с Полем Стрендом руководил в Мексике постановкой «Восставших из Альварадо», а затем обосновался в Голливуде, где долгое время довольствовался короткометражками. Во время войны он дебютировал как постановщик посредственных фильмов ужасов. Впервые внимание к его имени было привлечено фильмом «Седьмой крест» (The Seventh Cross, МГМ, 1944) — экранизацией антифашистского романа знаменитой немецкой писательницы Анны Зегерс. Заметим, наконец, что за время своего недолгого пребывания в Голливуде драматург Клиффорд Одетс экранизировал для РКО популярный роман Ричарда Ллевеллина «Только одинокое сердце» (None but the Lonely Heart, 1944). Фильм был скорее тяжеловесным, чем насыщенным мыслями, и более изысканным, чем глубоким.

Первые успехи «молодых» (Циннеман, Стивенс, Хастон, Дмитрык и т. д.) в то время далеко не компенсировали отсутствия трех крупнейших режиссеров — Джона Форда, Уильяма Уайлера и Фрэнка Капра. Призыв к крупным европейским режиссерам на сей раз не был плодотворным (не считая «Тень сомнения» Хичкока).

Крупнейший немецкий кинематографист Фриц Ланг, как мы видели, был вынужден ограничиваться детективными шпионскими картинами, от которых мало чем отличался и его фильм «Палачи тоже умирают» (Hangmen Also Die, 1943), рисующий нацистский террор в Чехословакии.

Но в «черном» фильме «Женщина в окне» (The Woman in the Window, 1944) Ланг имел признанный успех. В фильме использовалась тема старых фильмов Яннингса: человек зрелого возраста (Э. Робинсон), вовлеченный молодой женщиной в преступление. Стремясь повторить этот свой успех, режиссер снял новую экранизацию «Суки» — «Кровавую улицу» (Scarlet Street, 1945) — сюжет, уже использованный в 1931 году Жаном Ренуаром. Но эта «переделка» потерпела неудачу.

Сам же Жан Ренуар во время войны не поставил в Голливуде ни одного фильма, который мог хотя бы отдаленно сравниться с его французскими предвоенными картинами. В Америке он дебютировал «Болотной водой» (Swamp Water, «Фокс», 1941) — экранизацией посредственного рассказа из массового журнала «Сатердей ивнинг пост». Отсутствие живо обрисованных персонажей в фильме режиссер частично компенсировал тонкой передачей тяжелой, гнетущей атмосферы болотистой области.

После фильма «Жить свободно» (Vivre libre) Ренуар берет реванш «Южанином» (The Southerner, «Юнайтед артистс», 1945). Этот его лучший американский фильм не был свободен от недостатков; акцент в нем делался главным образом на соперничестве бедных крестьян, и весь он был в некотором роде апологией «возвращения к земле». Но фильм смело рисовал условия жизни белых бедняков, бедных сельскохозяйственных рабочих Юга. Сильно сделанная экспозиция показывала старого человека, которого сразил солнечный удар на поле, где он собирал хлопок для крупного землевладельца; умирая, человек говорит своему сыну: «Никогда не работай на чужой земле, обрабатывай свое собственное поле». Впоследствии сын пытался распахать клочок земли, который предоставил ему крупный землевладелец, но потерпел неудачу, несмотря на тяжелый труд всей своей семьи. Показ крестьянской нищеты был достаточно недвусмысленным, и «Южанин» был запрещен во всех южных штатах местной цензурой.

Жюльену Дювивье пришлось делать фильмы, состоящие из отдельных новелл (посредственных), так как в Соединенных Штатах он был известен своей «Бальной записной книжкой» (Un Carnet de Bal). Рене Клер сумел более ловко, чем Ренуар и Дювивье, выйти из этой страшной голливудской игры, однако и он поставил лишь один фильм, приближающийся к его французским шедеврам.

Действие «Нью-орлеансйого Огонька» (Flame of New Orléans; La Belle de la Nouvelle-Orléans, «Юниверсл», 1941) развертывалось в середине XIX века в Луизиане. Авантюристка (Марлен Дитрих), выдающая себя за богатую наследницу, в день своей свадьбы с богатым стариком убегает с молодым человеком. Интрига не имела большого значения, действующие лица были сознательно обрисованы как марионетки, но благодаря своей одухотворенности и тонкому воспроизведению старинной атмосферы фильм был лучшим американским фильмом Рене Клера.

«Я женился на ведьме» (I Married a Witch; Ma Femme est une Sorcière, «Юнайтед артистс», 1943) был интересен игрой белокурой Вероники Лейк, живой и динамичной колдуньи, сеющей вокруг себя чудеса. Фильм, в котором были использованы некоторые прежние находки Рене Клера, имел сходство с комедией «Призрак едет в Европу» (The Ghost Goes West, 1936), поставленной в Англии.

«Это случилось завтра» (It Happend Tomorrow; C’est arrivé demain, «Юнайтед артистс», 1944) снят по весьма остроумному сценарию Дэдли Николса. Около 1900 года один журналист добивался успеха за успехом, так как один услужливый призрак каждый вечер приносил ему завтрашнюю газету. Однажды журналист узнал, что до полуночи он должен умереть. Начинается дикая погоня. Несмотря на все меры, принимаемые журналистом, судьба гонит его к роковому месту. Но он не умирает. Ложные новости уже в 1900 году были в прессе частым явлением.

Однако этот хорошо смонтированный механизм движется слишком быстро, в неистовом ритме, не давая Рене Клеру возможности показать свое искусство мастера иронии. Фильм получился живописным, но в конечном счете малоинтересным.

Последний американский фильм Клера, «И от них ничего не осталось» (And Then They were None; Dix, petits Indiens, «Фокс», 1945), является посредственной экранизацией детективного романа Агаты Кристи.

В промежутке между той датой, когда японские пилоты-самоубийцы бросились на Пирл Харбор, и тем часом, когда американские летчики бросили на Хиросиму атомную бомбу, между декабрем 1941 и августом 1945 года, четырехлетние итоги деятельности Голливуда неутешительны. В этот же период во французской или английской кинопродукции нетрудно найти дюжину прекрасных картин. В американской кинематографии невозможно даже приблизиться к этому количеству, хотя в 1942–1945 годах в стране было выпущено 1700 полнометражных фильмов против 225, созданных во Франции, и 178 — в Англии.

Новое поколение начинало утверждать себя, но ему предоставлялось мало инициативы.

Среди нескольких интересных сюжетов, поставленных во время войны в Соединенных Штатах, отметим «Хранителя огня» (Кеереr of Flame, МГМ, 1942, реж. Джордж Кьюкор, сценарий Доналда Огдена по роману Яра Уайли, с участием Спенсера Треси и Катарины Хепберн). Крупный американский политический деятель умирает, и его управляющие, читая его бумаги, чтобы лучше понять человека, которого они считают героем, узнают, что он был подлым преступником, предателем своей страны, продавшимся нацистам.

Среди наиболее удачных в коммерческом отношении фильмов, поставленных в Голливуде во время войны, отметим «По ком звонит колокол» (For Whom the Bell Tolls, «Парамаунт», 1943), сделанную в «текниколоре» экранизацию известного романа Хемингуэя. Режиссер фильма Сэм Вуд, хорошо известный в Голливуде своими ультрареакционными взглядами, демагогически клевещет в этой посредственной постановке на испанских республиканцев.

Материальное процветание кинопромышленности усилило процесс «унификации» тем и методов.

«Никто не думает, — отмечал в связи с этим Рене Клер, — что банк, административный совет, бухгалтеров занимают какие-то художественные идеи. В конце концов Голливуд стремится к тому, чтобы сделать товаром сбыта образ отца семейства, построенный по образцу отца одного из 200 семейств. Эта ситуация будет продолжаться постольку, поскольку финансовое процветание, порожденное войной, обеспечит исключительные сборы любому фильму, поставленному по этим методам. Американская кинопродукция узнает новую молодость только тогда, когда экономические, политические, социальные условия изменят равновесие, существующее в основательно организованной промышленности, душа которой ослабевает по мере того, как развивается ее тело».

Эти прозорливые выводы являются итогами пятилетнего знакомства крупнейшего режиссера с Голливудом. Но нарисованные им перспективы могут показаться слишком мрачными. Правда, во время войны относительное возрождение 1939–1941 годов не имело продолжения, но были явные основания надеяться, что в период демобилизации и «реконверсии» военной промышленности американские кинематографисты добьются успехов.

 

Глава VII

КИНО В ШЕСТНАДЦАТИ СТРАНАХ ЕВРОПЫ (1939–1945)

Успехи гитлеровцев достигли своего апогея к весне 1943 года. В апреле в Риме доктор Гипплер, имперский уполномоченный по делам кино, выдвинул перед делегатами 18 стран, входивших в состав Международной кинопалаты, многообещающий план создания кинематографической Европы. С 3,5 миллиардами зрителей, 35 тысячами кинозалов и 475 фильмами, предусмотренными на сезон 1942/43 года, континент оставлял далеко позади Голливуд.

Тогда же Геббельс объявил, что реорганизованная им УФА владела в Европе семью тысячами кинотеатров — третьей частью действовавших в то время залов. Таким образом, германский трест контролировал эксплуатацию кинофильмов в Европе еще более основательно, чем американские и английские монополии — кинозалы своих стран.

Но Гипплер невольно выдал подлинный смысл своего европейского предприятия, детализировав его программу выпуска фильмов на 1942/43 год, которая предусматривала «135 фильмов для Германии, 120 — для Италии, 40–50 — для Испании, 40 — для Венгрии, 40 — для Франции, 35 — для Швеции, 20 — для Финляндии, 20 — для Дании, 6—10 — для Норвегии, 5 — для Швейцарии, 2–3 — для Португалии».

Согласно плану Гипплера страна, оставшаяся вне Международной кинопалаты, — Франция — переходила на четвертое место в континентальной Европе, где в 1938 году она занимала первое. Восемь небольших стран — участниц палаты были просто исключены из программы выпуска полнометражных фильмов (Богемия и Моравия, Словакия, Голландия, Бельгия, Румыния, Болгария, Хорватия). Что касается Польши, Югославии, Греции и оккупированных частей Советского Союза, то они полностью исключались из числа стран, сохранявших кинопроизводство. Их киносеть была доведена до чрезвычайно жалкого состояния. Согласно немецкой статистике на всей оккупированной территории Советского Союза в 1942 году действовало не более 438 кинозалов (из них 265 на Украине), которые посещали 19 миллионов зрителей, что составляло менее одного билета в год на одного советского жителя, оказавшегося под гитлеровским игом.

Когда Гипплер рекомендовал Международной кинопалате выпускать для Европы «фильмы здоровые, ободряющие, развлекательные, не игнорируя в то же время возможности разъяснять публике значение актуальных событий», было очевидно, что имперский уполномоченный по делам кино собирался доверить фабрикацию этого киноопиума и кинопропаганды странам оси Берлин — Рим, контролировавшим ряд филиалов, образованных в Будапеште, Париже, Мадриде и Хельсинки.

План кинопроизводства был в гораздо большей степени желаемым, чем сущим. На 1942 год райх планировал себе 145 полнометражных фильмов, но смог выпустить только 90 и был превзойден своим итальянским «верным союзником» (119 фильмов). Борьба за первенство на кинематографических рынках Европы продолжалась, таким образом, и во время военных действий.

Среди союзников «оси» (как принимавших, так и не принимавших участие в военных действиях) в Италии, франкистской Испании, хортистской Венгрии, маннергеймовской Финляндии кинопроизводство росло не только в планах, но и в действительности. Так же обстояло дело с двумя нейтральными странами, втянутыми в орбиту Международной кинопалаты: Швецией и Швейцарией. Среди стран, подвергшихся военной оккупации, Норвегия, Дания и Франция сохраняли примерно обычный уровень своего кинопроизводства.

Но кинематография этих стран находилась в положении провизии, которую поместили в чулан и собираются съесть, когда придет время. Оккупированные европейские страны и те, которые попали бы под гитлеровское иго, если бы «ось» одержала победу, ожидала судьба Польши (кинопроизводство которой было полностью уничтожено) или Чехословакии (где оно было на пути к исчезновению).

Таким образом, неравномерность развития кинематографии (которая является правилом для всей истории кино до 1945 года) во время войны значительно обострилась. Германия благодаря своим армиям, гестапо, монополиям господствовала повсюду. Но повсюду она наталкивалась на пассивное или активное сопротивление национальной публики, которая отказывалась смотреть ее фильмы. Чтобы сломить это сопротивление, Геббельс, когда имел возможность, сразу или постепенно уничтожал кино оккупированных стран. Но в ряде случаев (нейтральные или страны-сателлиты) он не мог или не хотел (из соображений целесообразности) открыто стеснять национальное кинопроизводство, которое росло в художественном и коммерческом отношении, несмотря на его противодействие. Там, где движение сопротивления получало размах, достаточный для того, чтобы оказывать влияние на кинематографистов, развитие или сохранение уровня кинопроизводства сопровождалось художественными достижениями (Франция, Италия) или явлениями, подготовившими взлет киноискусства после освобождения.

Вместе с весьма проблематичным планом выпуска кинопродукции Международная кинопалата приняла и более конкретное решение, приказав всем членам палаты снять со своих экранов все американские фильмы. Пять месяцев спустя после Пирл Харбора многие страны оккупированной Европы (южная зона Франции, Бельгия, Дания, Норвегия, Италия, Венгрия и т. д.) еще продолжали демонстрировать американские фильмы.

Если к Голливуду Геббельс относился враждебно (и до Пирл Харбора), то этого нельзя сказать о содержании голливудских фильмов. Развлекательные, по крайней мере на 80 процентов (так же как и в Германии), они во многом были похожи на немецкие.

Конечно, германская цензура охотно запретила бы (как она это делала до 1940 года), некоторую часть американских фильмов, признанных нежелательными. Но в коммерческой сфере весьма прочные позиции, которые завоевал Голливуд в Европе, с 1918 года препятствовали экспансии германского кино, так же как германских электротоваров, станков и многих других промышленных изделий.

В июле 1930 года в «разделе мира» участвовали «Тобис — УФА» и американские фирмы «Вестерн» и РАС; УФА считала за собой Германию, Голландию, Австрию, Швейцарию, Венгрию, скандинавские страны (Норвегия, Швеция, Дания, Финляндия), Чехословакию и большинство балканских стран (Югославия, Болгария, Румыния). «Свободными рынками» в Европе оставались Франция, Бельгия, Португалия и средиземно-морские страны (Испания, Италия, Греция).

При разделе американцы добились участия в германских делах, которое, так же как и германо-американские договоры, не было уничтожено ни Гитлером, ни войной, и это обстоятельство может частично объяснить нам, почему в оккупированной Европе (особенно в зоне «свободного рынка», установившейся в 1930 году) голливудская продукция вплоть до 1942 года продолжала составлять часть кинопрограмм. Снятые с экранов американские фильмы, как правило, не уничтожались; несмотря на крайний дефицит пленки, вызванный войной, они сохранялись и, извлеченные после освобождения, наводнили кинорынок.

Но и другие факторы помогли Голливуду сохранить свои позиции в континентальной Европе во время войны. Несмотря на гибкую и цепкую политику Геббельса, почти все экраны континентальной Европы в 1938 году были скорее американскими, чем немецкими колониями. В Италии, где Муссолини открыто покровительствовал американским фильмам, импорт из США был, по-видимому, в два или в три раза больше, чем из Германии. Муссолини и после Пирл Харбора продолжал показ новых американских фильмов, ограничившись лишь запрещением давать о них рецензии в газетах.

В конце 1942 года в Международной кинопалате Гипплеру удалось заставить Паволини снять голливудскую продукцию с итальянских экранов, но министерство культуры официально покровительствовало частным просмотрам американских фильмов вплоть до падения Муссолини. В Испании, где Франко в каждой речи клялся в полнейшей солидарности с «фюрером», демонстрация американских фильмов была ограничена не в большей степени, чем в Швейцарии, Португалии и Швеции. Американское влияние, которое продолжали испытывать некоторые деятели в Германии, сказывалось и после Пирл Харбора на деловых кругах многих оккупированных и нейтральных стран континентальной Европы.

Таким образом, внутри гитлеровской орбиты продолжалась борьба (а иногда и заключались соглашения) между Голливудом и Берлином.

Начнем наш обзор 18 стран континента с двух весьма характерных для гитлеровской политики эпизодов — попыток уничтожения кинематографии, предпринятые в Польше и Чехословакии.

ПОЛЬША [254]

С первых шагов звукового кинематографа вплоть до 1939 года Польша выпускала весьма посредственную коммерческую кинопродукцию, хотя и относительно обильную. Но она составляла лишь 10 процентов программ. На кинематографическом рынке господствовал Голливуд, за ним шли Германия и Франция.

Оккупировав в октябре 1939 года Польшу, гитлеровцы сразу же приступили к методической ликвидации национального кино. ФИП («Кино и пропаганда»), подчиненный отделам Народного просвещения и пропаганды (Volksausklârung und Propaganda) генерал-губернаторства, контролировал студии, копировальные фабрики, прокат и эксплуатацию. Лучшие залы были превращены в «солдатские кинотеатры» (Soldatenkinos). В кинозалах, оставшихся открытыми для поляков, 80 процентов программ шло на немецком языке (с субтитрами), остальные 20 распределялись между Италией, франкистской Испанией и некоторыми польскими довоенными коммерческими картинами, из которых были вырезаны эпизоды, признанные в новых условиях «опасными».

Участники движения Сопротивления организовали бойкот кино, целиком стоявшего на службе Гитлера. Во время сеансов они бросали кульки, распространявшие зловоние, и слезоточивые бомбы, раздавали листовки, призывавшие не ходить в кино. Наиболее сознательная часть населения шла за Сопротивлением, и посещаемость кинотеатров, оставшихся открытыми, упала ниже 50 процентов от довоенного уровня.

Из 11 польских фильмов, находившихся в процессе постановки в сентябре 1939 года, пять были закончены и выпущены ФИП. Негативы же невыпущенных картин были уничтожены во время осады Варшавы, среди них «Над Неманом» — экранизация романа Элизы Ожешко (реж. Ванда Якубовская). Большая часть студий была разграблена или разрушена во время боев. На других съемки не возобновлялись; одну из них ФИП приказал даже превратить в фабрику маргарина.

ФИП выпускал польский вариант «Дойчес вохеншау», рекламные фильмы и небольшое количество документальных картин. Последние были посвящены главным образом сельскохозяйственной тематике («Разведение баранов», «Разведение кур» и т. д.), так как генерал-губернаторство рассматривалось «третьим райхом» как житница. Два или три документальных фильма имели открыто пропагандистский характер. Один из них — «Борьба против тифа» — под прикрытием медицинской темы обрушивался на евреев, как на виновников эпидемии. Несколько сцен, снятых в гетто, показывали измученных людей, массовое убийство которых подготавливалось этой гнусной расистской клеветой. Вышедшие позднее фильмы «Мы едем в Германию» и «Большие урожаи», призывавшие поляков предоставлять свою рабочую силу и свои урожаи Гитлеру, разумеется, не достигали целей, которые преследовал ФИП.

В 1939 году будущий имперский уполномоченный по вопросам кино Фриц Гипплер выпустил фильм «Польская кампания» (Feldzug im Polen), который прославлял немецкую авиацию, разрушавшую польские города и деревни.

Ганс Бертрам, использовавший ту же тему в другом документальном фильме, «Огненный черт» (Feuerteufel), вновь обратился к ней в своей художественной картине «Эскадрилья Лютцов» (Kampfgeschwader Lützow, 1941), натурные съемки которой проводились в Люблинском воеводстве.

В конце 1940 года гитлеровская фирма «Винфильм» поручила Густаву Уцицки постановку фильма «Возвращение на родину» (Heimkehr), прямо призывавшего к уничтожению поляков, представляя их как убийц немецких священников на Волыни. Аттила Хербигер и Паула Вессели исполняли главные роли в этом фильме, получившем высшие награды в Берлине и на Венецианском фестивале. Для того чтобы придать этим призывам к убийствам некоторый «местный колорит», «Винфильм» обратился к Иго Симу, Богуславу Самборскому и некоторым третьестепенным польским актерам. Последние после освобождения были приговорены к небольшим срокам тюремного заключения, Самборский был заочно приговорен к восьми годам каторги. Что касается Иго Сима, опасного агента гестапо, то он был казнен участниками движения Сопротивления во время оккупации.

Этот второстепенный актер, использовавшийся Геббельсом с 1933 года, был исключением. Все польские кинематографисты и актеры отказались сотрудничать с оккупантами и предпочли скорее оставить свои профессии, чем изменить родине.

Многие погибли во время боев или были казнены, как, например, постановщик коммерческих фильмов Анри Шаро, убитый в гетто.

В Лондоне находились некоторые польские кинематографисты, некогда принадлежавшие к варшавскому «авангарду». Евгениуш Чекальский помогал там в постановках антигитлеровских фильмов. Стефан и Франсуаза Темерсон поставили «Говорит мистер Смит» — документальный фильм, направленный против нацистского варварства, но британский министр информации признал картину слишком «радикальной», и она не была выпущена на экраны. В Голливуде ветеран Ричард Ордынский и продюсер Марек Липков принимали участие в создании фильмов, действие которых развертывалось в оккупированной Польше.

В 1943 году, когда лорд Галифакс объявил, что из 35 миллионов поляков восемь были убиты или депортированы (из них 1,5 миллиона евреев уничтожены), большая часть из 790 кинозалов, насчитывавшихся в Польше в 1939 году, была разрушена или разграблена гитлеровцами.

В 1945 году, когда Польша была освобождена Советской Армией, только несколько десятков кинотеатров еще могли функционировать, все же студии, так же как и копировальные фабрики, были разрушены.

Но в войсках, боровшихся за возрождение своей страны и ее национальную независимость, создавалось новое польское кино. В 1943 году при польской дивизии имени Тадеуша Костюшко — соединении польских войск, созданном в СССР, — была сформирована группа кинематографистов, в которую входили также оператор Форберт и режиссер Александр Форд.

Вначале группа довольствовалась несколькими эпизодами хроники (волнующая клятва, принесенная на верность Польше дивизией Костюшко, ее первые битвы у Ленино на Украине). Кинематографисты сопровождали польские войска в боях за освобождение страны, в их наступлении вплоть до Берлина. Во время боев было снято несколько короткометражек («Битва за Берлин», «Битва за Колобжег»).

Форд вместе с советским режиссером И. Сеткиной руководил также съемками документального фильма «Майданек». Перед войной Форд вместе с Вандой Якубовской образовал группу кинематографического «авангарда» «Старт» и поставил наряду с несколькими коммерческими картинами замечательный детский фильм «Мы приезжаем», запрещенный тогдашним польским правительством. В то время как Форд руководил съемками «Майданека», Ванда Якубовская была узницей в лагере уничтожения в Освенциме.

После того как 22 июля 1944 года в Люблине была образована Польская Народная Республика, группа документалистов дивизии Костюшко стала зародышем правительственной кинослужбы, преобразованной в ноябре 1944 года, сразу же по окончании военных действий на территории страны, в руководимый Александром Фордом «Фильм польский», который должен был обеспечить восстановление польского кино. Сложность этой задачи удесятерялась почти повсеместным разрушением национальной промышленности.

Четвертая по численности населения страна континентальной Европы, Польша в 1939 году была по своей киносети поставлена на одно из последних мест. Все надо было создавать заново, и прежде всего зрителя.

1945 год был, таким образом, для «Фильма польского» настоящим стартом.

ЧЕХОСЛОВАКИЯ [259]

В марте 1939 года, когда Гитлер вторгся в Чехословакию, кинематография этой страны была наиболее значительной в Центральной Европе. В период 1909–1930 гг. в стране было выпущено 270 немых фильмов. С появлением звука ее годовая продукция достигла в среднем 40 фильмов?

Но, поскольку голливудская продукция занимала более половины программ, на долю чешского кино приходилась лишь часть общих сборов. Несколько удачных, интересных фильмов не меняли общей картины: большая часть кинопродукции оставалась чисто коммерческой, фильмы фабриковались за одну-две недели. Общий подъем промышленности позволил построить в Баррандове, около Праги, крупные студии, оборудованные весьма современно. По насыщенности экранами страна превосходила Соединенные Штаты (143 зала на миллион жителей против 133 залов в США в 1939 году). Но в Словакии не было и 250 кинозалов. Эта часть страны оставалась в положении сельскохозяйственной провинции, тогда как Богемия была сильно индустриализирована.

Гитлер использовал эту ошибку правителей первой республики, разделив страну на две части. То, что осталось от Богемии после Мюнхена и аннексии Судетской области, стало протекторатом Богемия — Моравия, которым управлял не столько марионетка Гаха, сколько комиссар райха. Словакия, ставшая «независимой», управлялась фашистом Иосифом Тисо.

Во время оккупации чешские кинематографисты действовали в основном так же, как несколько позднее французские: они продолжали ставить фильмы, подпольно организовываясь в движение Сопротивления.

В начале Геббельс лицемерно старался показать, что его политика в отношении чешского кино отличается миролюбием. Ее проводники утверждали, что они борются «за отличный и еще лучший чешский фильм», но для улучшения кинопроизводства следует положить конец его «объевреиванию» и его экономической дезорганизованности. Для этого в 1940 году стали закладываться основы новой организации кинопроизводства. Немцы действовали в соответствии со своей обычной системой. Они вытеснили чехов из всех кинематографических обществ, кроме двух, сведя, таким образом, кинопродукцию к 20 процентам ее довоенного уровня.

…Производство оказалось поставленным под контроль имперского комиссара «по делам культуры».

В качестве ширмы, под прикрытием которой германизировалось чешское кино, было создано общество «Бемиш-Меришен фильмцентрале», сотрудник которого Эмиль Сиротек именовался Vorsitzender (председателем). Был проведен также ряд демагогических мероприятий, таких, как два Filmernte (кинофестиваля), организованных в 1940–1941 годах в Злине, большом индустриальном городе Моравии, столице «короля обуви» Бати — чехословацкого промышленника, активно сотрудничавшего с Гитлером.

Лучшим фильмом, выпущенным в начале немецкой оккупации, был «Ночной мотылек» (Noëni motyl, 1941) Франтишека Чапа, поставившего ранее интересные картины из жизни чешской деревни. В этой драме была тщательно воссоздана атмосфера «конца века», фильм был снят в стиле старых фамильных альбомов. Как психологическая драма он превзошел лучшие венские фильмы о 1900-х годах, но мало чем от них отличался.

Чешские кинематографисты охотно обратились (как это делали в то время и французы) к воссозданию атмосферы старых эпох. Это давало им возможность экранизировать старинные произведения своей литературы, зная, что «культурный» комиссар «Бемиш-Меришен фильмцентрале» не будет против воскрешения «прекрасной эпохи», когда Богемия была частью Австро-Венгрии. В Баррандове Мартин Фрич («Ева делает глупости», 1939), Отакар Вавра («Заколдованный дом») 1939, «Девушка в синем», «Замаскированная возлюбленная», 1940), Мирослав Цикан («Веселая кукла», 1939) продолжали ставить драмы и комедии, сознательно выбирая для них незначительные сюжеты. Одним из лучших чешских сценаристов в то время был Карел Стеклы.

В Словакии Тисо, стремясь создать «национальную» кинематографию, организовал в Братиславе общество «Наступ», которым руководил Павел Камбел. Как результат всех этих националистских разглагольствований в Словакии было снято два или три немецких фильма. В Братиславе «Наступ» не создал ни съемочных площадок, ни копировальных фабрик.

В Богемии Геббельс основал общество «Прагфильм», филиал УФА. Немецкое кинопроизводство вторгалось на студии Баррандова (ставшего Барандфельсом) со все большей интенсивностью, усиленной событиями. После того как Германия развязала агрессию против СССР, чешское движение Сопротивления стало приобретать более широкие размеры. Барон фон Нейрат был заменен «райхспротектором» Гейдрихом. Этот мрачный гитлеровский палач в мае 1942 года был уничтожен патриотами. Заложники расстреливались сотнями, устраивались огромные концентрационные лагеря, а Фейту Харлану поручили снять фильм «Золотой город», который должен был показать, что Прага — старый германский город, счастливый и верный «великому райху».

Фейт Харлан показал свой фильм в конце ноября 1942 года в торжественной обстановке в Пражской опере в присутствии президента-предателя Гахи. Три месяца спустя закон обязал чехов беспрекословно принимать назначения на работу в те места, какие укажет им «райхспротектор».

Кинематографисты Праги вскоре были вынуждены отправиться в Берлин, Мюнхен и Вену. В кинотеатрах их родины звуковые чешские фильмы были в спешном порядке исключены из кинопрограмм.

Почти все производство чешских звуковых картин в Баррандове было прекращено, для работы над звуковыми немецкими фильмами там обосновались Г.-В. Пабст, Лотар Майеринг, Хольман, Пауль Бауре и другие режиссеры, прибывшие из Берлина.

Поскольку Прага не должна была, по всей вероятности, подвергаться бомбардировкам союзников, Геббельс хотел сделать из Барандфельса надежное пристанище для своей кинематографии в центре «европейской крепости». Были построены новые здания с семью сверхсовременными съемочными площадками (самая большая из них имела размеры 50 х 40 метров) и отличной лабораторией для печати цветных копий (заведением в то время далеко не рядовым). В 1945 году эти студии были самыми большими и самыми современными в континентальной Европе. Их оборудование было закончено как раз… к освобождению Праги от гитлеровцев.

Филиал УФА «Цейхер-фильм» специализировался на выпуске мультипликационных фильмов. Но в художественном отношении они были явно неполноценными, и Геббельсу приходилось терпеть деятельность мультипликационных ателье в Праге и в Злине.

В столице, где перед войной выпускались интересные мультфильмы, братья Земан, или «братья Трюк», создали небольшую группу. В своем маленьком ателье они начали с остроумных имитаций «Глупых симфоний» Уолта Диснея (фильм «Свадьба в коралловых морях»). Затем по инициативе одного из своих членов — художника Трнки — группа обратилась к национальному фольклору («Крестьяне и сахарная свекла», «Животные и разбойники»). Эти фильмы, сделанные в очень свежем и глубоко чешском стиле, полностью были закончены лишь после освобождения.

В Злине «король обуви» Батя перед войной для рекламы своих магазинов создал ателье, где делали кукольные и мультипликационные фильмы, которые, однако, все были рекламными. Руководила этими работами весьма талантливая постановщица Термина Тырлова, ассистентом которой с 1944 года был Карел Земан. После войны замечательный расцвет фильмов этого жанра был обязан группам Злина и Праги.

Между тем, стимулируемое наступлением советских войск, озаряемое памятью о жертвах Лидице, в Чехословакии широкое развитие получило движение Сопротивления. Национальный комитет кинематографии организовал подпольные группы в Праге, в Злине и в Вене (где были вынуждены работать многие чешские кинематографисты). Этот комитет приступил к организации (в рамках движения Сопротивления) кинематографической промышленности и наметил мероприятия, необходимые для возобновления чешского кинопроизводства, как только немцы будут изгнаны из страны. В течение последних месяцев войны Национальный комитет был расширен и преобразовался в Национальный революционный комитет.

Почти полное прекращение кинопроизводства помешало чешским и словацким кинематографистам выразить дух Сопротивления в своих постановках. Но вскоре они получили возможность проявить свою активность в боях за освобождение.

В августе 1944 года в результате восстания, центром которого был маленький горный городок Банска Быстрица, большая часть Словакии оказалась освобожденной. Некоторые кинематографисты в рядах восставших сняли большое количество хроникальных материалов. После войны они были включены в документальный фильм, посвященный этому важному движению за освобождение.

В мае 1945 года, когда советские войска приближались к Праге, население города устраивало баррикады, начинались уличные бои. Чешские кинематографисты (так же как французские в Париже) стремились снять самые ожесточенные схватки. Так как основные сражения начались в день «Праздника матерей», режиссер Эльмар Клос сохранил название этого праздника и для своего фильма об освобождении Праги восставшим народом и частями Советской Армии. Во время оккупации Клос поставил «Вечную песню», запрещенную Геббельсом за слишком явное проявление любви к родине, которой были проникнуты включенные в фильм пейзажи и народные танцы Моравии.

Тотчас же после освобождения Национальный комитет кинематографии был преобразован в Ассоциацию кинематографистов. 4 августа 1945 года его члены сопровождали «представителей чешских и словацких кинематографических обществ… для вручения президенту республики Эдуарду Бенешу меморандума, в котором они обосновывали план национализации кинематографии, выработанный подпольным комитетом. 11 августа 1945 года декрет, которым кинематография во всех своих секторах переходила под исключительный контроль нации, был подписан главой государства».

В декрете, подписанном министром информации Копецким и президентом Бенешом, в частности, говорилось:

«Кинематография была национализирована по предложению чехословацкого правительства при согласии Национального совета Словакии:

1. Для того чтобы взять под контроль все средства и оборудование, необходимые для кинопроизводства, для того, чтобы поддерживать их в сохранности, для использования фильмов на благо народа и государства.

2. Для того чтобы были упорядочены кинопроизводство, прокат и кинофикация, а также для того, чтобы работники кинематографических специальностей имели постоянную работу».

Чешское правительство, рассматривавшее кино как «дело национального воспитания», предприняло в 1945 году национализацию всех отраслей кинопромышленности в системе «Государственного фильма» (Statny Film).

Более 200 кинозалов было разрушено войной, главным образом в Словакии. Национализация ускорила их реконструкцию. Одним из первых решений «Государственного фильма» было распоряжение о создании в Словакии копировальных фабрик, а затем и студии. Новая эра чехословацкого кино началась с декрета 11 августа 1945 года.

ВЕНГРИЯ [267]

После Праги Будапешт был в Центральной Европе городом наиболее развитого кинопроизводства. В 1937–1939 годах в Венгрии в среднем выпускалось уже около 30 фильмов в год, что было не совсем обычным явлением, ибо сложный венгерский язык за пределами страны понимают лишь в некоторых областях Словакии и Румынии. Эксплуатация же была развита весьма слабо. Для того чтобы окупить расходы на свои фильмы на столь ограниченном рынке, венгерские кинокоммерсанты стряпали свою продукцию за 10–15 дней.

В долгие годы фашистской диктатуры адмирала Хорти часть венгерских театров вновь (как и во времена Габсбургов) взяла курс на бульварные комедии. Перед войной они имели некоторый успех в Центральной Европе и Италии. В Риме фильмы, сделанные в жанре «белых телефонов», называли стилем «онгре» (венгерским). В Будапеште эти игривые и приторные мелодраматические и комические поделки, героями которых часто были цыгане и баронессы, называли «фильмами-лимонадами».

Космополитизм «фильмов-лимонадов» был связан с экономической структурой страны. В период 1930–1939 годов Будапешт выпустил 156 звуковых венгерских фильмов, 28 звуковых немецких, 4 французских и 1 румынский. Чтобы расширить сферу сбыта своей продукции, предприниматели старались больше фильмов ставить в двух вариантах.

Совместные постановки с Францией после 1933 года были прекращены. Но недовольство публики геббельсовской кинематографией привело к тому, что после 1935 года французской кинопродукции отводилось все большее место. В 1939 году в Будапеште прокатывалось 178 фильмов: 75 американских, 45 немецких, 31 французский, 27 венгерских. Ввоз, таким образом, в шесть раз (по количеству фильмов) превышал национальную продукцию. Среди импортеров доминировал Голливуд (50 процентов), затем шла Германия (30) и Франция (20).

Но немецкие позиции были более сильными, чем кажется по этим показателям ввоза. УФА владела в Венгрии несколькими большими кинозалами, в которых демонстрировала свои фильмы, и принимала участие в производстве звуковых венгерских фильмов, которое стало более интенсивным после присоединения Хорти к трехстороннему пакту «оси» (ноябрь 1940 года). Ввоз (в целом он составлял около 180 фильмов в год) французских, а затем американских фильмов был почти сведен на нет. Италия предпринимала совместные постановки с Будапештом. В борьбе за венгерский рынок столкнулись Рим и Берлин.

Для того чтобы «поддержать венгерское кино», Хорти ввел «экранную квоту», доведенную в несколько приемов с 10 до 33 процентов (в 1942 году). Но речь шла о фильмах на венгерском языке, а потому для немецких и итальянских дублированных фильмов поле оставалось свободным.

Кроме того, правительство, по-видимому, принимало участие в МФИ (Magyar Film Iroda), который с 1934 года выпускал единственный журнал венгерской кинохроники, а после 1940 года усилил свою деятельность по постановке пропагандистских фильмов, конкурируя с главной венгерской фирмой — «Гуннией». В 1942 году из 49 поставленных фильмов 29 вышли со студий «Гунния», 15 — со студий МФИ. Возможно, что УФА контролировала «Гуннию».

Хорошим примером мелодраматических «фильмов-лимонадов», имевших успех, могут служить «Черные сны» Ласло Кальмара. Гвоздем фильма было свидание молодой девушки из высшего общества и некоего дона Жуана на его холостяцкой квартире в старой Буде. Обольститель сел за пианино, чтобы сыграть какие-то сентиментальные вальсы. Девушка просит его не оборачиваться и танцует совсем голая. Затем она одевается и покидает квартиру холостяка. Но ее галантный кавалер схитрил — он видел танцующую девушку в зеркале, вставленном в сердце, испеченное из сдобного теста. Сцена, как отмечали не без злорадства итальянские критики, была полна доведенного до предела аннунцианизма.

Создавать настоящие произведения искусства по таким сюжетам было, разумеется, невозможно. Самое большее, что могли делать в таких фильмах режиссеры, — это совершенствовать свое профессиональное мастерство, которого не был лишен и Ласло Кальмар. Среди наиболее плодовитых производителей «фильмов-лимонадов», работавших во время войны, следует назвать Белу Балога, Ласло Черепи, Золтана Фаркаша, Акоша Ратони, Эмилия Мартонфи, Феликса Подманицки, Гезу Радвани и других.

Геза Радвани в 1942 году отправился в Рим для осуществления одной совместной постановки, предпринятой двумя союзными правительствами. Однако к его фильмам, которые были типичными для венгерской коммерческой кинопродукции в период войны, итальянские критики отнеслись сурово.

Критик «Чинема», например, писал по поводу фильма «Европа больше не отвечает», в котором играл югославский актер Иван Петрович:

«Пустая и поверхностная история, рассказывая которую авторы то и дело впадают то в вышедшую из моды «утонченность», то в самое безвкусное манерничанье. Нужно энергично осудить эту напыщенную манеру совершенно неправдоподобного изображения внешнего мира».

Не более снисходительным был журнал к «Мятежной девственнице», поставленной тем же Радвани по методу «Агфа-колор». Действие этого фильма, одновременно и «патриотического», и сентиментального, и феерического, развертывалось во времена оккупации Венгрии турками.

«Приключение из «Тысячи и одной ночи» (которых мы столько видели в кино)… в эпоху, когда нагруженные золотом паши приезжали в Европу, чтобы жениться на маникюршах или звездах Мулен Ружа. Техника здесь или весьма наивная, или без нужды сложная».

Нам известен другой фильм Радвани, поставленный при Хорти, — «Женщина вспоминает», безнадежно пошлая драма, убеждающая в том, что приведенные выше резкие суждения итальянских критиков не слишком суровы.

Цель всех этих потоков «лимонада» состояла в том, чтобы скрыть трагическую венгерскую действительность. В 1940 году из студий были изгнаны все евреи, штурмовые отряды «Скрещенных стрел» не замедлили организовать кровавые погромы. Адмирал Хорти, который в 1941 году послал свои войска против СССР, весьма широко использовал кинематограф для фашистской пропаганды.

Героем фильма «Доктор Иштван Ковач» (постановка Виктора Банки, 1941–1942) был университетский профессор, который, женившись на дочери богатого фермера, оделся в «фольклорный» сюртук, вызвав сильное возмущение ограниченных «буржуа», и воспламенял сердца своих учеников рассказами о доблестях венгерской нации. В «Искуплении» (Negyediziglen, 1942, реж. Золтан Фаркаш), представленном на Венецианском кинофестивале, героиня, венгерская девушка, была увезена своим отцом, «народным комиссаром», в СССР. Превращенная в «красную» фанатичку, она кончает тем, что убивает своего собственного брата.

Разглагольствования о «земле, которая никогда не подведет», те же у Хорти, что и у Петена, имеют место в «Людях гор» (Emberek a Havason, 1942), первом фильме режиссера Иштвана Сетца. Картина является экранизацией романа Йожефа Ньирё, реакционного писателя, защищающего идеи, аналогичные тем, которые во Франции высказывал Жионо. В постановке чувствовалось определенное мастерство в области фотографии, в использовании выразительности горных пейзажей Трансильвании. В эпизоде, где герой, крестьянин, переехавший в город, сталкивается со всякими невзгодами, ярко переданы также человеческие переживания. Достоинство фильма в конечном счете состояло в том, что он показывал бедных крестьян, а не живописный типаж, одетый в пеструю «фольклорную» одежду. Однако экранизированный роман наряду с хортистскими националистическими притязаниями на Трансильванию, румынскую область, переданную по договору Чиано— Риббентропа (1940) на три четверти Венгрии, защищал мысль о том, что крестьяне в городах всегда испытывали несчастья, что счастье — в деревнях, где много «подлинных ценностей». Но в Венгрии половина крестьянского населения жила в постоянном голоде и нищете, сталкиваясь с драматическими коллизиями деревни, оставшейся феодальной.

В 1942 году Будапешт выпустил 49 фильмов (из них два на немецком и один на болгарском языке). Но с лета 1943 года военные действия приблизились к границам страны. Весной 1944 года вермахт оккупировал Венгрию, и перед наступлением советских войск началась эвакуация Будапешта. Затем государственный переворот привел к власти «Скрещенные стрелы»; в Дебрецене же, городе на востоке страны, очищенном от гитлеровцев, формировалось правительство освобождения. Сражения за Будапешт продолжались в течение всей зимы 1944/45 год (октябрь — 17 февраля).

Военные действия и жестокие бомбардировки столицы англо-американскими воздушными силами разрушили или привели в негодность киностудии Венгрии и многочисленные кинозалы. Период Хорти и «Скрещенных стрел» совпал с обильным выпуском «фильмов-лимонадов». Он оставил венгерское кино в руинах.

В 1945 году производство дошло до нуля. Оно возобновилось лишь в 1946 году на получастной основе. Что же касается кинотеатров, то они были поделены между политическими партиями правительственной коалиции (10 процентов — крестьянской партии, 20 — партии мелких собственников, 20 — социалистической партии, 40 — коммунистической партии, 10 — частным и некоторым благотворительным организациям). Ассоциация кинопрокатчиков и владельцев кинотеатров, основанная в 1945 году, тотчас же заключила соглашения с профсоюзами трудящихся.

ЮГОСЛАВИЯ [270]

В 1932 году закон о «протекции» югославского кино обязал импортеров на каждую тысячу метров фильмов, купленных за границей, производить 70 метров югославских фильмов. Но эти 70 метров в случае необходимости могли быть и рекламными фильмами, и в 1938 году (согласно Лапьерру) национальная продукция ограничивалась 61 короткометражкой (документальные и «просветительные») и двумя короткими журналами кинохроники. Экраны были колонизированы иностранцами. Как и все страны Балканского полуострова, Югославия была типичной слаборазвитой страной, в которой царила суровая диктатура.

В 1938 году Югославия импортировала 180 американских фильмов, 70 немецких и 49 французских. Немецкое кино, которое шло непосредственно за Голливудом, потеряло часть рынка, которую захватила Франция. За десять лет в Югославии, по-видимому, было поставлено лишь пять-шесть полнометражных фильмов.

6 апреля 1941 года гитлеровские войска вторглись в Югославию. Но с первых же дней в стране началось движение Сопротивления, которое, несмотря на террор, массовые расстрелы и концентрационные лагеря, вело непрерывную героическую борьбу с оккупантами.

От Югославии была отторгнута Хорватия. Гитлер объявил о создании так называемой Независне Државе Хрватске (НДХ) во главе с итальянским принцем Сполетто, именовавшимся «хорватским королем». Фактическим правителем Хорватии был назначен глава усташей — Анте Павелич. Он много говорил о создании хорватской кинематографии и приказал соорудить студию в

Загребе. Вероятно, ее деятельность свелась к выпуску нескольких документальных фильмов и короткометражек пропагандистского характера. В югославских партизанских отрядах, где сражались армии Национального освобождения, выпускались кинорепортажи и кинохроника.

Когда в октябре 1944 года Народноосвободительная армия вместе с Советской Армией освободила Белград, техническая база югославского кинопроизводства ограничивалась двумя маленькими лабораториями (в Белграде и Загребе). Кинематография была национализирована и во главе ее был поставлен Александр Вучо. По пятилетнему плану предусматривалось довести выпуск югославской кинопродукции до 40 фильмов в год. Но строительство студии в Загребе все еще не было закончено, число кинотеатров, которые могли функционировать (с оборудованием, в сильной степени поврежденным), не превышало 120, и в 1945 году посещаемость не достигала 32 миллионов, то есть двух билетов в год на одного жителя.

ГРЕЦИЯ [271]

С 1932 года, с момента появления первого звукового греческого фильма, до 28 октября 1940 года, когда Муссолини бросил против Греции свои войска, вся кинопродукция Афин в целом, вероятно, не составляла и дюжины картин. Как известно, итальянские армии, переброшенные из Албании, оказались неспособными добиться решающего перелома, и в конце апреля 1941 года, 15 дней спустя после капитуляции Белграда, в Афины вошли гитлеровцы.

Перед 1940 годом греческие экраны были по крайней мере на 80 процентов колонизированы Голливудом. Во время оккупации на экранах Греции шли немецкие и итальянские фильмы. Однако немцы терпели (или финансировали?) небольшое национальное кинопроизводство. В то время (согласно Лапьерру) были поставлены фильмы «Голос сердца» и «Цветочница из Афин».

В сентябре 1944 года наступление Советской Армии в направлении к Адриатическому морю придало новый размах вооруженной борьбе патриотов, и нацисты были вынуждены поспешно эвакуироваться из Греции. Но Англия навязала героическому народу реакционное правительство. Салоники и Афины, как и во времена оккупации, потрясали грандиозные всеобщие забастовки. Началась долгая и жестокая гражданская война.

Греческие экраны вновь были колонизированы американцами. Единственная студия была разрушена, и в то время даже не стоял вопрос о ее восстановлении.

Национальная продукция в 1946 году была сведена к двум процентам программы, в которой Голливуд занимал 82 процента, а 15 в равных долях были предоставлены Франции, Англии и СССР.

В то время Греция насчитывала 179 кинотеатров зимой и 233 летом (включая кинотеатры на открытом воздухе). Согласно правительственному докладу, представленному в ЮНЕСКО, в 1946 году «кинематографическая промышленность была вынуждена удовлетворять свои нужды на черном рынке по чрезвычайно повышенным ценам. Промышленность была поставлена в очень невыгодное положение повышенным налогом на зрелища (от 40 до 46 процентов), который власти не соглашались снизить для греческих фильмов…

Производство документальных фильмов было, так сказать, несуществующим… Не было греческой фирмы по выпуску кинохроники. Существовало семь производственных обществ, планы которых не имели существенного значения. Рассчитывали… снимать один или два фильма в год…

Национальной продукции было очень трудно получить доступ в большие премьерные кинотеатры… несомненно, из-за ее очень примитивного уровня. Однако, — меланхолически добавляется в докладе, — греческие киноработники очень способны».

Трудности, связанные с показом греческой кинопродукции в больших кинотеатрах, легко понять, если учесть, что в области эксплуатации в Греции доминировали две большие киносети, что в Афинах они владели шестью премьерными кинотеатрами из 11, что одна группа кинотеатров контролировалась фирмами «Фокс», «Парамаунт» и РКО, а другая — «Юнайтед артистс» и «Юниверсл». Но эти обстоятельства не помешали после войны увеличению выпуска греческих фильмов.

РУМЫНИЯ [274]

В этой сельскохозяйственной, полуфеодальной стране насыщенность экранами, так же как и посещаемость, были самыми низкими во всей Европе.

В звуковой период было выпущено лишь один-два десятка коммерческих картин. Голливуд монополизировал по меньшей мере 60 процентов программ, Германии и Франция в неравной пропорции делили остальное.

В 1934 году из демагогических соображений для поддержки румынского кинопроизводства был основан «Национальный фонд кинематографии», существовавший за счет специальных налогов, взимавшихся со зрителей. «Фонд» способствовал, особенно после 1940 года, выпуску журнала кинохроники, в котором прославлялись «кондукатор» Антонеску и «фюрер».

Но во время войны в Бухаресте было создано и одно значительное кинопроизведение — «Бурная ночь» (О Noapte furtunoasa, 1942) — экранизация пьесы великого румынского писателя Караджале (1852–1912). Этот выдающийся деятель театра увлекательно, с горьким юмором (который кажется синтезом Домье и Лaбиша) бичевал полуфеодальное румынское общество 1890-х годов; эта критика сохраняла свою актуальность и для обличения режима Антонеску.

Прикрываясь общепризнанным именем корифея национальной культуры, режиссер Жан Джорджеску (овладевший кинематографической профессией в процессе работы в качестве ассистента на парижских студиях), поставил обладающий весьма высокими достоинствами сатирический фильм, который высмеивает, в частности, военное сословие и является, несомненно, лучшим фильмом, созданным в Румынии со времени появления звукового кино.

В 1940 году в Венеции был представлен фильм «Волки с гор Сурул» (Lupii din muntele Suru], реж. И. Рубнер и Анджела Попеску). Лапорт отмечает также фильм «Факелы зажигаются» (около 1942 года). В числе кинематографистов, работавших в Бухаресте в период 1939–1944 годов, было несколько французов, среди них режиссер Амедей Морен.

Талантливые румынские постановщики Жан Михайл и Паул Калинеску, проявившие себя в различных коммерческих фильмах, поставленных перед 1940 годом, были изгнаны со студий, а Виктор Илиу (получивший подготовку в Париже) работал на второстепенных должностях.

С оккупационными войсками в Бухарест для расширения деятельности румынского отделения фирмы «Тобис» Геббельсом был послан Зигфрид Кислер. Итальянцы ответили на это основанием «Чинеромита», которая предприняла постановку большого антисоветского фильма «Одесса в огне» (1942), рассчитанного на распространение через итало-румынский прокат. Об этом фильме, поставленном Кармине Галлоне, мы уже говорили. В Венеции он получил большую премию, которая была ему вручена в присутствии доктора Геббельса. Спустя три месяца в своем личном дневнике Геббельс записал следующие гневные строки по поводу основания «Чинеромита»: «Итальянцы создают для нас самые разнообразные трудности. Теперь они основывают производственное общество в Бухаресте, разумеется, с недостаточными средствами. Они очень хотели бы любой ценой урвать часть пирога, и здесь их никак не удержишь…»

Таким образом, Геббельсу, должно быть, не без раздражения пришлось смотреть, как в Венеции среди документальных картин, выпущенных правительственным Киноуправлением, показывают фильм «Румыния, земля Рима».

Киноуправление выпустило также фильм «Румыния в борьбе против большевиков» (1941) и «Взятие Севастополя» (1942). Тем не менее румынские соединения, посланные на Волгу и в Крым, в 1943 году были разгромлены.

Летом 1944 года кровавый режим Антонеску рухнул, «кондукатора» арестовали и было подписано перемирие. Страна была освобождена в августе, но король Михай оставался в течение двух лет на троне. Производство фильмов (довольно нерегулярное) возобновилось на довоенной материальной базе.

Паул Калинеску, который после 1935 года создал несколько документальных фильмов, поставил фильм «Бессмертная из снегов», по сказке покойной королевы Кармен Сильвы; было выпущено несколько документальных этнографических картин. Весьма нерегулярно выходил журнал «Хроника в образах» (20 номеров в 1945 году).

Сеть кинотеатров, поврежденных или разрушенных, была с трудом восстановлена на основе, частной инициативы. В 1947 году в стране было лишь 278 кинотеатров (из них 68 — в Бухаресте), практически столько же, сколько в 1938 году. В 1948 году румынское кино было национализировано.

БОЛГАРИЯ [278]

По насыщенности экранами вдвое большей, чем в Румынии, Болгария превосходила также Португалию и Польшу и занимала одно из первых мест среди балканских стран.

С 1914 года на болгарском кинематографическом рынке доминировала Германия; попытки Голливуда завоевать и сохранить ведущее место не увенчались успехом.

В Софии фильмы выпускались с 1912 года, в период 1920—1930-х годов поставлено около двух десятков картин, но количество созданных звуковых художественных фильмов, вероятно, не достигло и дюжины к тому моменту, когда царь Борис, скрепив своей подписью тройственный пакт, в марте 1941 года отдал страну немецким оккупантам.

Среди одиннадцати фильмов, поставленных в Софии в период с 1939 по 1943 год, можно назвать «Они победили» (1940) — военный фильм, воспевающий сражения, данные болгарами англичанам, высадившимся в Салониках в 1915 году. Этнографические элементы, национальные костюмы и живописные пейзажи занимали в фильме большое место, так же как и в другой постановке — «Свадьба» (1943). Во время немецкой оккупации, как указывает Лапьерр, были поставлены также фильмы «Болгарские орлы», «Испытание» (совместно с Венгрией) и др.

Хотя некоторые из них создавались не без немецкого участия, а иногда, по-видимому, даже в венских студиях, Геббельс видел, что на болгарских экранах его кинематографию теснили. В 1943 году в течение нескольких недель итальянские фильмы составляли большинство в программе кинотеатров Софии, где заслуженным успехом у публики пользовался первый неореалистический фильм «Четыре шага в облаках».

Движение Сопротивления против немецких оккупантов и болгарских фашистов росло с каждым днём. Марионеточное правительство в целях пропаганды организовало выпуск киножурналов и документальных фильмов, основав фирму «Болгарское дело». Но внутри этой фирмы кинематографисты организовались в группу Сопротивления, которая вскоре стала очень сильной.

Вопреки жесточайшим немецко-фашистским репрессиям отряды Сопротивления умножались. В сентябре 1944 года, когда Советская Армия достигла границы, антифашистское восстание почти мгновенно освободило страну.

Болгарские кинематографисты из рядов Сопротивления, захватив руководство «Болгарским делом», снимали ход восстания и вступление победоносных советских войск. Затем, когда болгарская армия вступила в борьбу на стороне СССР, они снимали сражения на Драве, Стартстине, Нише, Ястребаце, вплоть до Белграда. Так возник журнал кинохроники «Голос родины».

К 9 сентября 1944 года, дню освобождения, в стране насчитывалось 214 кинотеатров, но в конце 1945 года только 185 из них могли вновь начать функционировать. Возобновилось кинопроизводство, очень слабое, на частной основе. В стране демонстрировалось 60 советских фильмов против 20 американских: на предоставление правительством «Болгарскому делу» монополии на прокат и ввоз Голливуд ответил бойкотом. Кинематография была национализирована в 1948 году.

ФИНЛЯНДИЯ [280]

Финский язык, весьма трудный, не употребляется за границами страны, тем не менее в 1943 году финские студии предприняли выпуск двух десятков фильмов.

Кинопроизводство этой страны во время войны переживало настоящий «бум».

Как известно, в 1939–1940 годах Финляндия вступила в военные действия против СССР, спровоцированные прогерманскими происками своих правителей.

Эти военные события, отчеты о которых занимали первые страницы в западной прессе во время «странной» войны, привлекли в Финляндию целую толпу американских, французских, итальянских, немецких, английских и других операторов и кинематографистов. Некоторые из них строили грандиозные проекты, как об этом свидетельствует статья (инспирированная фашистами), опубликованная в то время итальянским журналом «Чинема»:

«Эпопея, которую переживает в настоящее время финляндская армия, живо интересует кинематографию. Американские предприниматели срочно послали большое число операторов на поля битв не только для того, чтобы снимать документальные фильмы, но и с тем, чтобы собрать там материалы, которые могут быть включены в полнометражный фильм.

Молодой продюсер Андре Ньюмен занялся созданием грандиозного фильма, рассказывающего о вековой борьбе финнов против русских. Для этого фильма рассматривались кандидатуры двух крупных сценаристов международного масштаба; режиссура, вероятно, будет поручена французу. Ассоциация «Борьба против большевизма» интересуется этой постановкой и будет заботиться о том, чтобы она была осуществлена наилучшим образом».

Этот проект, по-видимому, не был реализован. Но организация помощи Финляндии, руководимая бывшим президентом Соединенных Штатов Гербертом Гувером, покровительствовала созданию документального фильма «Финляндия борется» Эмерсона Йорка, показанного одновременно в Париже, Риме, Нью-Йорке и Лондоне в начале 1940 года.

С 1940 по 1944 год в Финляндии было выпущено, вероятно, около 50 фильмов. В 1942 году за границей было куплено около 60 фильмов. Наиболее значительным был ввоз из Голливуда и Берлина (50 фильмов в год из двух стран). Несмотря на то, что Финляндия присоединилась к Международной кинопалате, она вопреки запретам УФА продолжала делать закупки в Америке.

Среди картин, выпущенных во время войны, можно назвать «Легенду Рантазо», «крестьянский» фильм Орво Саарикиви об осушении болот, «Регину, прекрасную цветочницу» Тойво Сярккя (1941), «Вальс бродяги» и две постановки Валентина Ваалы — «Супруга Альтанелы» и «Девушка на качелях».

Последний был пропагандистским фильмом. Так же как и фильмы «По ту сторону границы» (1942) или «Секретное оружие» (1943), он разоблачал «секреты красного шпионажа в Финляндии». По нашему убеждению, во время войны в финских студиях не было поставлено ни одного фильма, представляющего какой-либо художественный интерес.

В сентябре 1944 года маршал Маннергейм объявил, что финское правительство заключило перемирие с СССР. Немецкие войска оставили страну, которая незадолго до падения Берлина объявила войну Гитлеру. Производство фильмов в Хельсинки полностью прекратилось в связи с отсутствием пленки, которое наблюдалось тогда повсюду. По-видимому, именно в то время «Суомен-фильмитеоллисуус» сдала на некоторое время в аренду свои студии шведским фирмам, которые переживали тогда период бурного роста.

В конце 1945 года Голливуд вновь начал ввоз своих фильмов и занял около 60 процентов программы. Финское кинопроизводство тотчас же возобновилось и достигло уровня двух десятков картин, расходы на которые почти полностью окупались внутри страны, — по насыщенности экранами и посещаемости кинотеатров (но не по емкости рынка) Финляндия могла равняться с Францией.

НОРВЕГИЯ [286]

Норвежское кино обладает исключительной для Западной Европы особенностью: кинотеатры, принадлежащие частным владельцам, составляют здесь меньшинство.

Закон 1913 года предоставил общинам право владеть кинотеатрами и устанавливать количество кинозалов, которые могут быть расположены на их территории. В соответствии с этим правом в 1917 году образовалась сеть муниципальных кинотеатров (KKЛ), имевшая свое общество по прокату (КФ, созданное в 1919 году), которое стало вскоре настолько мощным, что поглотило обанкротившееся коммерческое общество «Фоторама». В 1932 году муниципальная киносеть образовала даже производственное общество «Норск-фильм», которое в 1936 году в Осло построило студию, единственную, когда-либо существовавшую в Норвегии.

В 1939 году в Норвегии насчитывалось около 260 кинотеатров. Около сотни из них были муниципальными, остальные (примерно в равной пропорции) принадлежали частным лицам, Красному Кресту, благотворительным организациям и т. д..

Небольшое кинопроизводство было организовано в Норвегии благодаря уменьшенному обложению налогом фильмов национального производства (половина налогов, взимаемых с импортируемых фильмов).

В 1940 году выпуск достиг пяти фильмов, несмотря на вторжение в страну гитлеровцев, создавших в апреле правительство доктора Квислинга, имя которого стало нарицательным.

В 1939 году из 250 ввезенных фильмов 160 приходились на долю Соединенных Штатов и только 25 были немецкими. В 1940 году Геббельс привез в Норвегию 40 фильмов, но он терпел и ввоз из Голливуда (92 фильма в 1940 году), который продолжался до начала 1942 года.

Так как Квислинг заявил о своем присоединении к Международной кинопалате, в 1941 году Норвегия участвовала на фестивале в Венеции, где была представлена фильмом Хельге Люнде «Бастард», получившим похвальный отзыв.

После войны «Бастард» был показан во Франции под названием «Айтанга, дочь орлов». Этот фильм, рассказывающий о Крайнем Севере, о Лапландии, национальные костюмы которой сняты с большой изысканностью, является одним из лучших, созданных Норвегией.

Во время войны было поставлено, по-видимому, 15 или 20 норвежских фильмов; некоторые вывозились в оккупированную Данию, но, вероятно, в художественном отношении они были весьма низкого качества. Геббельс пренебрег возможностью наладить кинопроизводство в маленькой «муниципальной» студии в Осло, и Фейт Харлан отказался от своего проекта (весьма было продвинувшегося в 1941 году) поставить в Норвегии фильм «Нарвик», прославляющий эсэсовцев.

Сопротивление в стране ширилось, гитлеровцы казнили тысячи заложников. После освобождения в мае 1945 года и выборов, которые привели к власти социал-демократическую Рабочую партию, Голливуд вновь занял свое место на экранах Норвегии. Но теперь он испытывал здесь довольно сильную конкуренцию со стороны Великобритании и Швеции. Норвежское производство предполагалось довести до трех-четырех фильмов в год; кинематографисты думали о сюжетах, подсказанных периодом Сопротивления.

НИДЕРЛАНДЫ [291]

Перед войной в Нидерландах было три студии — две в Амстердаме и одна в Дювендрехте, около Гааги. Кинопроизводство получило здесь некоторое развитие и в период 1930—1940-х годов держалось, вероятно, на уровне двух-трех фильмов в год.

Согласно Марселю Лепьерру, появление звукового кино было для голландской кинопродукции явлением благоприятным. Она могла демонстрироваться в бельгийской Фландрии, у буров и в нидерландской Индии. Тем не менее голландская кинематография была развита довольно слабо, и это заставило ее наиболее крупного деятеля Йориса Ивенса покинуть Нидерланды.

В надежде (неосновательной) на внешние рынки голландские кинопроизводственники имитировали английские фильмы 1930-х годов, а кроме того, обратились к зарубежным режиссерам — немцами Людвигу Бергеру и Фридриху Цельнику, французу Эдмону Т. Гревилю и другими.

В мае 1940 года в страну внезапно вторглись гитлеровцы. Три нидерландские студии остались в целости и сохранности. Но в период гитлеровской оккупации голландскими режиссерами, по-видимому, не было предпринято ни одной постановки. В 1939 году на экранах страны шло только 15 процентов немецких фильмов против 62 процентов американских и 14 — французских. Некоторое время спустя Геббельс изгнал Голливуд с нидерландских экранов и использовал их в своих интересах. Овладев студиями, он снял несколько полнометражных фильмов. Частично там же режиссер Штайнгоф снимал «Рембрандта» (1942).

К моменту освобождения Голландия, которая сильно пострадала в 1940 году и во время последней военной зимы, частично была затоплена и лишилась всех своих студий. Студия в Амстердаме была разрушена во время бомбардировки англо-американскими самолетами. Студия в Гааге, разграбленная гитлеровцами, была полностью выведена из строя. Разногласия между владельцами помешали ее переоснащению, и она не могла вступить в строй до конца 1947 года.

Поэтому в первые месяцы после мая 1945 года пришлось довольствоваться выпуском нескольких документальных картин, и в частности фильмов «Голод» Руди Хорнекера (о царившем в то время ужасном голоде) и «Последний выстрел» (The Last Shot) Джона Ферно, работавшего оператором у Йориса Ивенса; последний был создан нидерландским правительством в сотрудничестве с Британским министерством информации.

Совсем особое место занимает документальный фильм «На дороге вместе» Джона Коя (сценарист)и Отто Ван Нейенхоффа, показанный в Канне в 1946 году. Фильм рассказывает о движении Сопротивления в Голландии и о жизни в концентрационном лагере. Некоторые сцены были сняты авторами с риском для жизни во время оккупации, тайком от гитлеровцев. Этот фильм-свидетельство, трогательный и искренний, сделан в лучших традициях богатой документальной школы, ярким представителем которой является Йорис Ивенс.

Производство и эксплуатация были в значительной степени сконцентрированы в «Нидерланд Биоскооп Бонд». Этот синдикат в 1945 году отказался принять условия, которые выставил Голливуд, добивавшийся возвращения своих фильмов на нидерландские экраны. В докладе Эрика Джонстона в то время отмечалось:

«Что касается Голландии и Нидерландской Индии, то «Биоскооп Бонд» — кинематографическое объединение крупных коммерсантов, — сумел создать монополию. В конце 1945 года, когда Экспортная ассоциация начала свои операции в Голландии, «Бонд» под угрозой бойкота запретил своим членам покупать фильмы США».

Голливуд ответил «контрбойкотом» и отказался экспортировать свои новые фильмы в Нидерланды. Но он пустил в прокат запас своих старых фильмов и добился таким путем сохранения за собой 40 процентов программ (из 62 в 1939 году). Великобритания использовала это обстоятельство, захватив часть рынка. Английские фильмы, очень редкие на голландских экранах в 1939 году, в 1946 году составили 28 процентов программ.

БЕЛЬГИЯ [295]

В этой густонаселенной стране с преобладанием городского и индустриального населения кинофикация и посещаемость были самыми высокими в Западной Европе (исключая Великобританию), и в частности выше, чем во Франции, Голландии, Швейцарии и Дании.

Бельгия, плотность населения которой в два с половиной раза больше, чем в Дании, казалось, могла бы иметь хорошо развитое национальное кинопроизводство. Но ее население складывается из двух «национальных меньшинств» — валлонцев и фламандцев, различия между которыми не всегда сводятся только к различию языков. Валлонцы, говорящие на французском языке, испытывают сильное влияние Парижа, где вместе с выдающимся режиссером Жаком Фейдером обосновалась весьма многочисленная группа бельгийских актеров (Леду, Фернан Гравей, Раймон Руло) и сценаристов (Шарль Спаак, Альбер Валантен и другие).

С приходом в кино звука в Брюсселе и в Эттербеке (пригороде столицы) были оборудованы две студии. Вместе они располагали тремя съемочными площадками. Но, по всей вероятности, перед войной бельгийская кинопродукция составляла в среднем не более четырех-пяти фильмов в год. Большая часть звуковых фильмов на французском языке была создана совместно с Францией. До 1940 года в Брюсселе не было поставлено ни одного фильма, представляющего интерес в художественном отношении. Самый плодовитый режиссер Гастон Шукенс был специалистом по грубым фарсам в стиле «бёлеманс».

Но на основе киноклубов возникает интересная школа документалистов в духе «авангарда» во главе с Анри Сторком, Шарлем Декекелером, Андре Ковеном. Лучший в Западной Европе в период 1930–1940 годов фильм большого социального звучания был поставлен в Бельгии («Боринаж» Йориса Ивенса и Анри Сторка, 1934).

Когда в мае 1940 года страна была оккупирована, производство полнометражных фильмов, вероятно, полностью прекратилось. Геббельс, по-видимому, не использовал маленькие студии в Брюсселе для выпуска своей продукции. Продолжало выходить лишь небольшое количество документальных картин, лучшей из которых, пожалуй, была «Четыре сезона» Анри Сторка — поэтическое и лирическое полотно, изображающее полевые работы. Декекелер поставил несколько короткометражек. Ковен находился в Бельгийском Конго (где киносеть была весьма незначительной) и поставил там один или два короткометражных пропагандистских фильма.

Широкий размах приняло в Бельгии движение Сопротивления. Перед самым концом оккупации под видом коммерческой картины в студии начали ставить фильм, прославляющий подвиги борцов Сопротивления. После освобождения Брюсселя в сентябре 1944 года и сформирования коалиционного правительства Пьерло (с участием коммунистов) были приняты меры к тому, чтобы вновь ввести в строй студии, и в 1945 году было поставлено пять фильмов.

Главным в этих картинах было прославление бельгийского Сопротивления. Две из них были экспортированы во Францию — «Солдаты без формы» (Soldats sans uniforme) и «Барак № 1» (Baraque № 1) Робера Люссака и де Мейста. С точки зрения искусства и техники они были довольно посредственны. Бельгия мечтала, однако, значительно увеличить объем своей кинопродукции, построив гигантские студии в Ватерлоо или на французской границе. Эти проекты не были доведены до конца. Дело в том, что ни один бельгийский закон, никакое предписание не благоприятствовали развитию национального производства, и границы страны были открыты без каких бы то ни было ограничений для зарубежных картин. Эрик Джонстон имел основания отметить с удовлетворением:

«Американское производство имеет очень мало нерешенных вопросов в Бельгии. Около 60 процентов фильмов, демонстрировавшихся в Бельгии в течение второго квартала 1945 года, были присланы из Голливуда».

В Валлонии французская кинопродукция составляла более 30 процентов программ. Во Фландрии Голливуд часто занимал более 80 процентов экранов, и. его доля в этой части страны, где киносеть процветала, продолжала расти.

ДАНИЯ [298]

В период между 1920 и 1930 годами в стране, давшей Карла Дрейера и Беньямина Кристенсена, уровень кинопроизводства упал очень низко.

После 1930 года появление звукового кино (основанного как раз на работах датских инженеров Петерсена и Поульсена) вновь активизировало деятельность трех киностудий. Их размеры были весьма скромны, одна из них — старый «Нордиск» — существовала уже с 1906 года.

С 1935 по 1939 год средний уровень кинопродукции составлял 8 —10 фильмов в год. Внезапная оккупация страны немецкими войсками 9 апреля 1940 года, по-видимому, не прервала и не ограничила кинопроизводства. Оно продолжалось здесь в условиях, подобных тем, которые были в оккупированной Франции в 1941 году. Дания по-прежнему могла в достаточно широких размерах экспортировать свои фильмы на такие традиционные для нее рынки, как Финляндия, Швеция и особенно Норвегия, население которой говорит на языке, родственном датскому (хотя за последние 50 лет дифференциация этих двух языков становится все более ощутимой).

Перед войной Голливуд поставлял более половины программ; его фильмы были сняты с датского экрана лишь в июле 1942 года. С приходом Гитлера немцы не переставали уступать свои позиции на экранах, и доктор Геббельс не мог и во время оккупации навязать свои фильмы стране, где с 1943 года движение Сопротивления приняло весьма активную форму налетов, всеобщих забастовок, саботажа и т. д.

Массовый бойкот немецких фильмов широкой публикой был главным фактором, обеспечившим датскому кино материальное процветание в период оккупации, на протяжении которого было выпущено 90 фильмов, то есть в среднем по 15 картин в год.

Так же широко выпускались короткометражные фильмы (более сотни). Их производство поощрялось и субсидировалось двумя официальными организациями — «Данск культюрфильм» (основанной в 1939 году) и «Удвальг» (правительственным комитетом, образованным в 1941 году). Производство быстро расширялось и стремилось вытеснить с экранов гитлеровские короткометражки, которые Геббельс пытался навязывать датским зрителям.

Наш копенгагенский корреспондент историк кино Ове Бруссендорф, основавший в 1937 году Датский киномузей, полагает, что возвращение в 1939 году Беньямина Кристенсена знаменует начало новой эры в датском кинематографе. Этот современник Карла Дрейера поставил фильм «Ведьмы» (Hekse, 1920), ставший классикой скандинавского кино. Он вернулся на родину после более чем 20-летнего отсутствия и долгого пребывания в Голливуде.

До его возвращения, по словам Бруссендорфа, главный принцип датского кинопроизводства состоял в постановке фильмов, адресованных исключительно семейной публике. Беньямин Кристенсен взял сценарий для своего фильма из датского романа Альбы Шварца «Дети разведенных» (Skilsmissens Вorn), где рассказывалось о переживаниях молодой девушки, родители которой развелись. Режиссер стремился к тому, чтобы его фильм оказался первым датским фильмом, запрещенным для детей, но не для того, чтобы вызвать скандал, а чтобы показать, что и фильм, адресованный одним взрослым, может окупить производственные расходы. Своим успехом он опроверг аксиому, утверждавшую, что Дания слишком маленькая страна для того, чтобы производить фильмы, которые по своей форме и содержанию рассчитаны на определенные круги зрителей.

Беньямин Кристенсен одержал новую победу, экранизировав «Ребенка» (Barnet, 1940) по пьесе датского драматурга Лека Фишера и «Пойдем домой» (Gaa med mig hjem, 1941). Но он же написал довольно мелодраматичный сценарий «Дама в светлых перчатках» (Damen med de lyse handsker, 1942) — для полицейского фильма, постановка которого, осуществленная в стиле немого кино, выпятила его недостатки. После того как фильм полностью провалился, этот пионер в возрасте 63 лет потерял охоту продолжать свою режиссерскую деятельность. Но его пример вдохновил нескольких режиссеров, которые последовали по его пути.

Следующим этапным явлением в датском кино стал фильм «Заблудившийся» (Afsporet, 1942), поставленный Бодиль Ипсен и Лау Лауритценом-младшим по пьесе Карла Шлютера. Молодая женщина из аристократической семьи, страдающая амнезией, попала в среду преступников и полюбила там одного вора. Темой фильма был конфликт между этими двумя слоями общества.

Лау Лауритцен-младший был сыном плодовитого датского режиссера, известного главным образом за границей своими комическими фильмами, в которых в 1920-е годы в стиле бурлеска играли актеры Пат и Паташон. Бодиль Ипсен была одной из самых крупных датских актрис; фильм «Заблудившийся» был ее режиссерским дебютом, внушавшим надежды. Сотрудничество Ипсен и Лауритцена продолжалось в работе над постановкой их знаменитого фильма о Сопротивлении — «Красные луга» (1946).

В 1940 году (согласно Ове Бруссендорфу) Карлу Теодору Дрейеру предоставили 250 тысяч крон, сумму в то время значительную, для того чтобы он мог поставить фильм по своему усмотрению. Этот фильм — «День гнева» (Dies Irae, или Vredens Dag, 1943) — был весьма энергично атакован датскими критиками за медлительность стиля и за монументальность замысла. Однако впоследствии к этому произведению в Дании относились с восхищением.

Карл Т. Дрейер, вернувшийся в студию после десятилетнего отсутствия, является, как известно, одним из великих ныне здравствующих кинематографистов.

После своих «Вампиров» (Vampyr, 1932) он был обречен на простой и тяжелую жизнь. «День гнева», сценарий которого написан по пьесе Й. Вирс-Йенсена «Анна Педерсдоттер», стал его лучшим фильмом после бессмертного шедевра «Страсти Жанны д’Арк».

«Действие «Дня гнева» происходит триста лет тому назад, точнее — в 1623 году в Норвегии. Мы попадаем в зажиточное подворье сельского пастора; в этом доме очень тихо. Пастор, господин Абсалон, пожилой, аскетичный, молчаливый. Его молодая жена Анна тоже очень молчалива в обществе мужа и его старой матери, властной и злобной женщины, ненавидящей новую невестку. Самое главное в первой части фильма — среда, атмосфера. Конфликты, которые должны определять взаимоотношения этих людей, скрыты. Необходимо внимательно следить за последующим. Мы сами обнаружим конфликты. Вся дрейеровская техника апеллирует к нашему активному соучастию и размышлению над происходящим…

..Для Дрейера ведьмы, ведьмомания — лишь фон, среда, знак эпохи. Мартин, сын господина Абсалона от первого брака, приезжает домой после годичного отсутствия. Приезжает в тот день, когда сжигают старуху, обвиненную в колдовстве, после ее тщетной попытки найти защиту у Анны, дочери ее «коллеги». Анна, охваченная отчаянием и возмущением, одинокая в своих сомнениях и страшных житейских открытиях, особенно рада в тот момент тому, что в доме наконец появляется такой же нормальный человек, как она, да еще одних с ней лет. Она оживает словно ветвь, освобождающаяся весной от снега…

…Она не должна смеяться. Она не должна петь. Она должна скрывать свою любовь. Она желает смерти своему мужу. Что ей еще остается делать? Она откровенно говорит ему, что никогда не любила его, что любит его сына, что желает ему смерти. С ним случается удар, и он умирает. И она верит в своей наивной любви, что теперь все будет хорошо. Так жестока и так откровенна эта любовь. Но свекровь знает, что ей делать. У гроба господина Абсалона она обвиняет Анну в колдовстве; юноша также поддается психозу ведьмомании; и, наконец, сама Анна начинает верить, что она и впрямь ведьма и ее злая воля послужила причиной смерти мужа. Окружающий психоз наконец захватывает и ее».

В «Дне гнева» Дрейер продолжает свои постоянные эстетические изыскания. Нельзя не удивляться строгой геометрии в построении его кадров и мощному и медленному ритму его монтажа, так же как нарастанию драматического действия. Поведение, движение актеров в строгих декорациях — все это везде пронизано самым высоким пластическим совершенством.

Роль старухи была прекрасно исполнена Анне Свиеркиер. Молодая Лисбет Мовин с впечатляющим и волнующим лицом обладала не меньшим талантом и поражала своим проникновенным очарованием. Но весь этот молодой пыл не мог, однако, особенно во второй части, компенсировать холодность произведения, прекрасного и строгого, словно построенного из прозрачных белых кристаллов.

Это и отличало «День гнева» от «Страстей Жанны д’Арк» — эпопеи борьбы за национальную независимость, звучавшей в 1945 году еще более актуально и современно, чем в 1928, в оккупированных, а затем освобожденных странах, где этот старый фильм сначала в киноклубах, а затем у широкой публики пользовался удивительным успехом.

После «Дня гнева» Карл Дрейер приступил в Швеции к постановке «Двоих» (Tva Mânninskor, 1945), психологического этюда, в котором очень большое место занимал диалог. Фильм, по-видимому, не имел успеха.

Среди других интересных датских фильмов отметим «Все ходят и влюбляются» (Aile gaar rundt og forelsker sig, 1941), поставленный Эммануэлем Грегерсом, актером и режиссером, современником Дрейера, и психологическую драму Йохана Якобсена «Восемь аккордов» (Otte Akkorder, 1944), представляющую собой ряд новелл, связь между которыми осуществляется историей одной музыкальной пластинки. Как говорит Бруссендорф, «ритм зрительного ряда в этом фильме был удивительный».

В области короткометражного фильма проявили себя такие новые талантливые режиссеры, как Теодор Кристенсен — «Торф», «Амегер растет» (Amager bliver storre»), а также Серен Мельсон, Ник Лихтенберг, Хаген Хассельбак, Карл Роос и Иорген Роос, объединенные в единый коллектив и руководимые Могенсом Скотом Хансеном. Среди этих дебютантов в кинематографе первое место следует отвести г-ну и г-же Бьярне и Астрид Хеннинг-Иенсен, которые добились первого успеха в документальном фильме «Бумага» (Papir, 1942), но сразу же перешли в художественный кинематограф, поставив комедию «Только в молодости» (Naar man kun er ung, 1943). Эта восприимчивая и очень талантливая чета после освобождения поставила лучший послевоенный датский фильм «Дитте — дитя человеческое») (Ditte Menneskebarn, 1946).

«Несколько парадоксально, — говорит Бруссендорф, — звучит утверждение, что времена оккупации оказали благотворное влияние на датское кино. Но ведь в самом деле в тот период ярко проявилось упорное стремление народа использовать для борьбы все возможное в сфере культуры; датский национальный характер оказался для оккупантов столь чуждым, что они не поняли, как сильно лучшие датские фильмы были связаны с духом народного сопротивления».

Вдохновляемое борьбой народа, это старое, прославленное кино, сильное своими новыми и старыми талантами, могло надеяться в послевоенные годы вновь занять выдающееся место в мировом киноискусстве.

После освобождения Копенгагена была сделана попытка избежать возвращения к предвоенному положению, когда датские фильмы составляли только три процента программ против 64 процентов Голливуда. Обсуждался вопрос о регламентировании ввоза. Голливуд в конце октября 1945 года ответил на это бойкотом, который лишил Данию американских фильмов. Но «недостаток негативной пленки, — как заявил тогда Эрик Джонстон в своем докладе международному отделу МПАА, — заставил главные датские студии временно закрыть свои двери».

Пришлось довольствоваться выпуском нескольких документальных фильмов, и в результате до 1946 года не было создано ни одного полнометражного фильма.

5 мая 1945 года страна была освобождена, образовалось правительство Национального союза с участием коммунистов, партия которых, воодушевлявшая в период оккупации движение Сопротивления, значительно усилила свое влияние.

Закончив наш обзор кино военного периода в оккупированных странах Европы и в странах-сателлитах, вернемся к кинематографии стран, не принимавших участия в военных действиях; это или те, которым удалось сохранить свой нейтралитет, или те, которые ограничились посылкой Гитлеру соединений «добровольцев» (франкистская Испания). В каждой из этих четырех стран (Швеция, Швейцария, Испания, Португалия) кинопроизводство в количественном отношении переживало заметный подъем по сравнению с годами, непосредственно предшествовавшими войне.

ШВЕЦИЯ [302]

К 1925 году Голливуд уничтожил шведское кино, в то время одно из самых крупных в мире, отняв у него сразу двух выдающихся режиссеров — Шестрома и Штиллера и лучших актеров — прежде всего Грету Гарбо и Лapca Хансона.

Появление звукового фильма вновь внесло некоторое оживление в деятельность стокгольмских студий, годовая продукция которых в среднем установилась около 25 фильмов. Муландер, единственный талантливый режиссер, работавший еще с современниками Штиллера и Шестрома, открыл молодую актрису, которая уже играла на сцене, и сделал из нее великую шведскую кинозвезду, сняв ее в фильме «Интермеццо» (1936).

Однако, ставшая тотчас же знаменитой, молодая Ингрид Бергман приняла предложение приехать для съемок в Берлин, а затем отправилась в Голливуд, где начала свою ошеломительную карьеру с участия в «повторе» фильма «Интермеццо». Сигне Хассо, создавшая потрясающие образы в «Колдовской ночи» и «Карьере» (постановка Шамиля Баумана, 1937 и 1938) и ставшая крупной кинозвездой, могла бы быть ее преемницей, но и ее в 1941 году переманили в Голливуд, где она сделала весьма скромную карьеру..

Америка, памятуя о Гарбо, бдительно стоит на страже, стремясь помешать возрождению шведского кино. Однако в 1940 году это возрождение все же наступает.

Шведская кинопродукция первых десяти лет звукового периода оставляла желать лучшего, так как за образец был взят коммерческий космополитизм Голливуда. По поводу этой продукции, обильной и низкопробной, один из вдохновителей шведского возрождения, актер и постановщик Руне Линдстрем, писал в 1945 году: «Сколько «фильмов-коктейлей» было сфабриковано в то время на наших студиях?

Сколько мы видели актеров-ремесленников, бездушных и необаятельных, появлявшихся тогда на экранах? И сколько раз глупые и пустые улыбки, обнажавшие большие белые зубы, превращали в звезд профессиональных обольстительниц и обольстителей?

К несчастью, эта фальшь, это отсутствие правды, эта тупость и эта психология «денди» и сегодня еще далеко не исчезли с экрана, с которого нам следовало бы изгонять эти ложные ценности. Эта чума поразила, в частности, нашу страну, как и все другие… когда ветер с открытого моря начал дуть в наши студии. Изменение произошло в 1940 году… Общество «Терра-фильм» выпустило «Преступление» (Ett Brott, реж. Андерс Хенриксон), который не напоминал ни о «коктейлях», ни о «денди», ни о других наивных и трафаретных приемах».

Прежде чем подробно познакомиться с тем, какое влияние оказал этот внезапно подувший «ветер с открытого моря», отметим, что в течение всей войны шведская промышленность особенно благоденствовала. Швеция обладала, может быть, самой высокой в мире насыщенностью экранами, в два раза выше, чем в Соединенных Штатах, но каждый швед посещал кинотеатры в четыре или пять раз реже, чем каждый американец.

Во время войны расширилось строительство кинотеатров. В столице, главном кинематографическом городе, более половины кинотеатров контролировалось киносетью (очень значительной в Швеции). Согласно докладу в ЮНЕСКО в 1948 году большая часть крупных кинотеатров зависит от обществ, таких, как «Свенск фильминдустри» (77), «Свенска биограф АБ» (42), «АБ-фильм» (28) и т. д. Некоторые владельцы киносетей являются также продюсерами и кинопрокатчиками».

«Свенск фильминдустри» была не чем иным, как знаменитой старой «Свенска», которая в 1918 году монополизировала шведское кино и создала предпосылки для замечательного расцвета искусства Шестрома и Штиллера.

Но после 1925 года реорганизованное общество, в котором главными были заботы коммерческого характера, штамповало «фильмы-коктейли». Как утверждает Руне Вальдекранц, с приходом звука «Свенск фильминдустри» стала испытывать конкуренцию со стороны новой фирмы «Европа-фильм», директором которой с 1930 года является Густав Шейтц. В 1939 году к двум предыдущим присоединился третий кинопроизводственник, — Андерс Сандрью.

Три большие студии, связанные с крупной киносетью, делили, таким образом, большую часть шведского кинопроизводства, в довольно сильной степени монополизированного к тому моменту, когда произошло «возрождение», причины которого Руне Вальдекранц излагает так:

«В кинопродукции… отражается конфликт чувств народа, потрясенного той беспощадной битвой, какой была война за освобождение от нацизма, но сама пассивность этой борьбы приводила к своеобразному неврозу. Паралич воли, болезненность чувств, вкус к жестоким самонаблюдениям — таковы черты, общие для всех этих фильмов. Новая эра началась действительно в 1940 году фильмами «Преступление» Андерса Хенриксона и «Ставка — жизнь» Альфа Шёберга».

Андерс Хенриксон, известный также как весьма талантливый актер, накануне войны поставил «Китобоев» (Valfangare, 1939) и был одним из исполнителей в фильме «Преступление», в котором сказалось, как утверждает Вальдекранц, глубокое влияние французских режиссеров Карне и Дювивье. Руне Линдстрем считает, что заслуга этого фильма в умении «говорить о человеке, о его жестокости, порождающей жестокость, о мести, которая вызывает месть, о преступлении, влекущем за собой преступление».

В стилевой манере «Преступления» сквозили отвага экспериментаторства и мятежный дух.

«В «Преступлении», — говорит Вальдекранц, — власть отца воспринимается как символ развращающего и гибельного начала, которое несет в себе всякая диктаторская власть…

В своих следующих постановках он утвердил себя мастерством выражения глубоких эмоций и психологических конфликтов. Но, что еще более важно, эти два самых знаменательных и самых законченных (в художественном отношении) фильма военных лет рисуют смелый бунт против требований тоталитарной силы».

Этот бунт, довольно анархический, не отождествляет «отца» с порождающей зло диктатурой. Первый фильм Хенриксона, «Китобои», показал непутевого сына, которого его отец насильно сажает на китобойное судно; приобщившись на этом норвежском корабле-заводе к труду, недостойный сын исправляется. В фильме были хороши полудокументальные эпизоды, но сцены, снятые в студии, выглядели порой условными.

Если Хенриксон и ориентировался на «социальные» сюжеты, то обычно лишь для того, чтобы свести их к проблемам индивидуальной психологии. Экранизируя драму Герберта Гревениуса «Поезд 56» (1943), он показал с большим правдоподобием живописные железнодорожные «пейзажи», но основа произведения сводится к драме ревности. Женщина, которая видит, что ее муж, механик, слишком влюблен в свой паровоз, в конце концов устраивает так, что поезд, который он ведет, сходит с рельс.

Наряду с этими произведениями, вошедшими в историю шведского кино, Хенриксон во время войны руководит постановкой ряда коммерческих фильмов, среди них скучный и условный фильм «Я — огонь и воздух» (1944), в котором картины быта 900-х годов, превосходно снятые, но монотонные, служат фоном для мучений и страстей (в духе Поля Бурже) героини, роль которой исполняла Вивека Линдфорс.

Швеция, страна, управляемая социал-демократами, в 1941 году должна была допустить, чтобы немецкие войска использовали ее шоссейные и железные дороги для переброски своих частей в Финляндию. Если большинство шведского народа восставало против фашизма, то активная группа платных агитаторов защищала гитлеризм, пользуясь тем, что нацистские армии окружили эту нейтральную страну. Возможно, что это оказывало влияние на некоторые второстепенные шведские фильмы, такие, как «Генерал фон Дебельн» (1942, с датским актером Полем Реймертом в главной роли), воспевавший подвиги одного шведского военачальника, разбившего в 1813 году в Северной Германии французские войска.

Но в целом, особенно после 1942 года, шведские фильмы, хотя и вынужденные к чрезвычайной осторожности строгостями цензуры, высказывались против гитлеризма весьма энергично, как это только было возможно. Если верить Вальдекранцу, это настроение даже определяло звучание одного из главных фильмов Альфа Шеберга «Травля» (Hets, 1944), сценарий которого был написан молодым Ингмаром Бергманом.

Актер и театральный режиссер, Шеберг, родившийся в Стокгольме в 1903 году, поставил в 1929 году (вместе с Акселем Линдхольмом) фильм «Сильнейший» (Den Stàrkaste), но это обращение к кинематографу носило эпизодический характер, и некоторое время спустя Шеберг стал профессором консерватории. В 19„40 году он возвращается в студию и ставит фильм «Ставка — жизнь» (Med livet son insats), который Паоло Монделло характеризует так:

«Это было нечто несколько большее, чем просто индивидуальное патриотическое «приключение» на северной границе, так как весьма элементарным событиям он сумел придать значительность благодаря тому, что добился от исполнителей сдержанной психологической игры (актеры Айно Таубе, Оке Оберг), а также трактовкой сценария (над которым он работал вместе с Бертельсом и Кристианом Юлем), где умело использованы выразительные средства, и пластичностью зрительного ряда всего фильма.

В результате всего этого в черно-белых тонах была воссоздана атмосфера, обладавшая большой впечатляющей силой, особенно в кадрах, завершавших фильм, когда появлялись слепой и два беглеца. Фильм заслуживает уважения в формальном плане, но его не следовало переоценивать, ибо он свидетельствовал главным образом о большом техническом мастерстве, о сознательной перекличке с классикой — советской и северной (повозка в тумане, последние кадры)».

Эта «повозка-призрак» в эпизоде лучшего фильма Шеберга «Путь на небо» (Himlaspelet, 1942) была и более определенным намеком на знаменитый классический фильм Шестрома. «Путь на небо» был экранизацией пьесы, написанной часто снимавшимся в фильмах Ше-берга актером Руне Линдстремом, который, по-видимому, принимал активное участие и в работе над фильмом и, может быть, в самой его постановке. Вот краткое содержание фильма.

В легендарные времена в Далекарлии, после того как там прошла эпидемия чумы, один пастух (Руне Линдстрем) видел, как девушку, которую он любил, сожгли на костре по несправедливому обвинению в колдовстве. Он решил уйти от этих злых людей, чтобы соединиться с ней на небе. Он встречает одного за другим трех пророков — бородатых стариков в цилиндрах, затем царя Соломона, которые приглашают его на большой пир в своей богатой ферме. Пастух обогащается нечестным путем, завладев земельным участком, на котором расположен медный рудник. Он становится суровым, алчным, жестоким стариком, его настигает смерть. Она ищет его душу, но мертвая невеста велит его простить и открывает ему двери рая.

Этот «Фауст», сделанный в наивно деревенском стиле, местами напоминал фольклорную, слегка жеманную грациозность некоторых старинных «шведских балетов», поставленных Рольфом де Маре. Не все в фильме было удачным, но он почти избежал многословной назидательности, трактирной живописности в стиле «таможенника Руссо», в котором сделан отвратительный фильм «Зеленые пастбища» (Green Pastures) — псевдонегритянский фильм, совершенно безосновательно сравнивавшийся с «Путем на небо».

Фильм многим был обязан вдохновенности и убежденности Руне Линдстрема, и его лучшие сцены, такие, как пир у дьявола, были, кроме того, близки к живописи Брейгеля, пользовавшегося библейскими сюжетами для изображения грубых сцен народных праздников. Достоинством фильма было и то, что он перекликался — и не только некоторыми формальными приемами — со старой шведской школой Штиллера и Шестрома, соединяя фантастическую поэзию с глубоким чувством природы и пониманием сельской жизни.

«Травля», по-видимому, появилась на экранах в то время, когда победы русских и перемирие, заключенное с Финляндией, дали Швеции возможность запретить немецкие перевозки по своей территории.

Вот что говорит Руне Вальдекранц об этом фильме:

«Шеберг не прибегал даже к символу для того, чтобы сделать садиста-профессора латыни (Стиг Иеррель) представителем шведского нацизма. Маска «Калигулы» была просто-напросто скопирована с лица Гиммлера. Беглыми намеками Шеберг дал понять, что профессор — нацист, а образ Калигулы — это воплощение духовного облика нацизма. «Травля» в постановке Шеберга стала выражением точки зрения на гитлеризм.

В одной сцене ярко раскрываются черты, характерные для «фильма Сопротивления». В этой ключевой сцене (ученик, доведенный до крайности, дает отпор своему притеснителю) Шеберг рядом с профессором поместил портрет воинственного короля Карла XII как символ шовинистического деспотизма».

Такие намеки, несомненно, были понятны широкой публике в Швеции 1944 года, в стране, которая знала, что Карл XII был катастрофически разгромлен Россией. Но когда после войны «Травля» была показана за границей — во Франции, в Соединенных Штатах и Великобритании, — где она имела большой успех, стало ясно, что персонаж был обрисован не столько социально, сколько психологически, особенности облика «Калигулы» объяснялись главным образом комплексом индивидуальной неполноценности, полоумием и алкоголизмом. Так или иначе, но произведение получилось во многом привлекательным, и этим оно в большой степени обязано сценарию дебютировавшего Ингмара Бергмана.

Муландер, последний режиссер из поколения 1920-х годов, в двух своих фильмах проявил тяготение к воспроизведению исторических эпизодов. В основу сюжета фильма «Поезжай этой ночью» (1942, по роману В. Муберга) взято крестьянское восстание, имевшее место в далеком прошлом. Фильм «Возгорится пламя» (Det brinner en eld, 1943) показал борьбу норвежцев против оккупации, что в то время воспринималось как протест против оккупации братского государства гитлеровцами. Фильм «Лестница Якоба» (Jacobs Stege, 1942) был возвращением к старым фильмам-легендам 1920-х годов.

Фильм «Слово» (Ordet, 1943) был экранизацией произведения датского поэта Кая Мунка, который за несколько месяцев до этого был арестован и расстрелян гестапо. Намек на представителя скандинавского Сопротивления принес успех этому фильму, неровному, но проникнутому высокой поэзией в своих сельских эпизодах. Исполнение Руне Линдстрема было превосходным. С волнением зрители узнавали среди других исполнителей старого Виктора Шестрома, возвратившегося в 1930 году из Голливуда.

Во второй половине войны проявили себя две новые интересные творческие индивидуальности: Хампе Фаустманн и Ингмар Бергман. Советская школа оказала некоторое влияние на Фаустманна, который дебютировал в 1943 году фильмом «Ночь в порту» (Natt i hamn). После этого в двух фильмах, довольно наивных в своей напыщенности, — «Девушка и дьявол» (Flickan och djàvulen, 1944) и «Преступление и наказание» по Достоевскому (1945, в фильме Фаустманн исполнял роль Раскольникова) — он отдал дань формальным поискам, оказавшимся весьма неплодотворными.

Ингмар Бергман, драматург, принимал участие в качестве сценариста в нескольких имевших успех шведских фильмах («Травля» и др.), в 1945 году он дебютировал как режиссер в фильме «Кризис», который, по словам Вальдекранца, «выражает с большей силой, чем какой-либо другой фильм, отчаяние и жажду по нежности у послевоенной молодежи. Его герои — это существа потерянные, живущие вне общества, вне самих себя. Все подтверждает их подозрения в отношении человеческого счастья, которое в их глазах есть лишь лживая пропаганда, маскировка, скрывающая собственнические инстинкты».

Хампе Фаустманн и Ингмар Бергман едва успели начать свой творческий путь, когда война окончилась. В Швеции они представляют новое поколение режиссеров. Но в момент окончания войны стокгольмские студии, по-видимому, были охвачены тем же беспокойством, что и юные герои «Кризиса». Однако промышленность процветала, и страна насчитывала теперь более 2250 кинотеатров. Производство, которое в 1940–1944 годах в среднем поднялось больше, чем до 35 фильмов, в 1945 году достигло рекордной цифры — 45 картин.

В освобожденной Европе страна могла надеяться сохранить свои старые рынки и завоевать новые благодаря продукции, значительный количественный и качественный прогресс которой повсюду признавала критика.

В ту пору, присутствуя в сентябре 1945 года на Базельском конгрессе — первом послевоенном кинофестивале, — мы услышали, как молодой актер Руне Линд-стрем громил плохие фильмы со страстностью, которую он проявил в своем «Пути на небо». Он говорил:

«Мы не хотим больше видеть ни гавайских кукол, ни томный флирт, освещенный луной из картона, ни изнеженных шейхов, которые целуются в тени пальм.

Тот, кто достаточно глуп, чтобы думать, что публика хочет видеть фильмы этого жанра, является предателем своих стран. Пусть сами они отправляются в свой захламленный рай, на Гавайские острова или в Сахару. Мы преследуем единственную цель: придать художественную форму истине, которая свята».

Это заклинание не повлияло на ввоз зарубежных кинофильмов в Швецию. Ее кинопродукция в 1948 году составляла лишь 12 процентов числа фильмов, демонстрировавшихся в ее кинотеатрах. Среди 274 ввезенных зарубежных фильмов 177 были американскими. В то время на стокгольмских студиях многие возвращались к старому принципу «фильмов-коктейлей», а лучшие режиссеры были склонны довольствоваться парадоксальными и психологическими сценариями, где почти неизменно фигурировали пастор и голая женщина..

Но мы не должны забегать вперед. В 1945 году выздоровление шведского кино было важным и ободряющим явлением в Европе.

ШВЕЙЦАРИЯ [314]

В начале войны в республике Гельвеции наблюдалось заметное оживление кинопроизводства. С появлением звукового кино она выпускала около трех фильмов в год, очень часто совместно с Францией, реже с Германией (особенно после прихода к власти Гитлера).

Как известно, в этой маленькой стране, разделенной на 22 кантона, ревниво оберегающих свою автономию, говорят на трех языках: на немецком 73 процента населения, на французском — только 21, остальные говорят по-итальянски.

В 1940 году в стране существовало три студии, расположенные в немецкой Швейцарии. По насыщенности экранами Швейцария значительно уступала Франции, а средняя посещаемость, хотя и сильно возросшая в период войны, была в три раза ниже, чем в Бельгии. О Швейцарии нельзя судить по ее отдельным городам и туристским станциям. В стране есть и довольно отсталые горные области.

В период с 1940 по 1942 год кинопроизводство Швейцарии, со всех сторон окруженной странами «оси», достигло сравнительно высокого уровня — в среднем 11 полнометражных фильмов в год. Расширение производства объяснялось тем, что в числе беженцев, прибывших из Австрии и Германии, а затем из Франции, были и кинематографисты, которые хотели в этой нейтральной стране продолжить работу по своей профессии. Федеральные власти не разрешали немецким антифашистам (таким, как Дудов) ставить фильмы; изредка такие разрешения давались французам — на постановку картин по совершенно безобидным, незначительным сюжетам. Из картин, в создании которых принимали участие французы, можно упомянуть лишь о фильме «Женщина исчезает» (Une femme disparait, 1942), и то главным образом потому, что его постановщиком был знаменитый Жак Фейдер, бежавший в Швейцарию вместе со своей женой Франсуазой Розе. Она исполнила три характерные роли в этой серии новелл; лучшим в фильме был эпизод, показывающий известную актрису в роли валлийской крестьянки. Но на картине в целом сильно сказалось отсутствие средств и совершенной кинематографической техники.

Ни один из других проектов Фейдера — и Жуве, оказавшегося в Женеве проездом, — не был реализован.

Наиболее плодовитым из режиссеров, обосновавшихся в Швейцарии, был Леопольд Линдтберг. Родившийся в Вене в 1902 году, этот бывший актер работал вместе с Пискатором в его знаменитом театре в Берлине. В 1932 году он был приглашен в Цюрих в качестве театрального постановщика. В1935 году Линдтберг испытал свои силы в кинорежиссуре и в 1938 году добился первого успеха в «Стрелке Випфе», где с ним работал Герман Галлер. Его костюмный фильм «Письма о потерянной любви» (Die missbrauchten Liebesbriefe) и картина «Земляк Штауффахер» (1941) были представлены в Венеции на фашистских фестивалях 1941 и 1942 годов, где получили премии.

Последний из этих двух фильмов кинокритик Франческо Пазинетти охарактеризовал как произведение тяжеловесное и грубое, в котором переживания героев поверхностны, а остальные сцены, изображающие Швейцарию средних веков, борющуюся против Австрии, за сохранение своей независимости, напыщенны.

В своем седьмом полнометражном фильме, «Мария-Луиза» (1944), Линдтберг обратился к современности. Эта история молодой француженки, бежавшей в немецкую Швейцарию после бомбардировок Руана американцами. В этом страдающем преувеличенной сентиментальностью фильме было слишком много слезливых сцен и мало искреннего чувства. Далеко за рамки своего посредственного таланта Линдтбергу удалось выйти в «Последнем шансе», — фильме, задуманном и поставленном в 1945 году, когда фашизм уже агонизировал. Об этом фильме мы писали, посмотрев его на фестивале в Базеле, полтора месяца спустя после конца войны:

«Антон проклятый» (1942), реж. Ян Вандерхейден (Голландия)

«Последний шанс» (1945), реж. Леопольд Линдтберг (Швейцария)

«Ала Арриба» (1942), реж. Лейтан ди Барруш (Португалия)

«Это обычная история. История суровых дней. Англичанин и американец, заключенные, бежавшие с поезда, попавшего под бомбежку, пытаются летом 1943 года, пробравшись через Италию маршала Бодольо, достигнуть швейцарской границы. Вместо долгожданного мира приходят полки СС.

Минуя станции, забитые депортированными лицами, беглецы достигают гор, где скрываются бойцы итальянского «маки» и беженцы самых различных национальностей, которые тоже хотят перейти границу. Солдатам хочется присоединиться к бойцам маки; они очень неохотно соглашаются сопровождать женщин, детей и стариков, которые пробираются в Швейцарию.

Среди них ослабевшая женщина в очень хорошем меховом манто, старик еврей, который хочет замерзнуть в снегу, женщина, которая ложится на рельсы, чтобы попытаться остановить поезд, увозящий ее мужа в лагерь смерти, человек, языка которого никто не понимает, и толпа детей. Большая часть этих несчастных все-таки переходит границу.

Достоинство фильма в его правильном тоне. Ни декламационности, ни чувствительности, ни громких слов: это гуманизм с его слабостями и его величием. Мы живем в трагическую эпоху, когда миллионы обезумевших женщин и детей, которым уготованы крематории Освенцима, мечутся и бьются о решетки Европы. «Последний шанс» — рассказ о солидарности людей, противостоящих угнетению и смерти. Постоянно нарастающий драматизм событий словно подсказан эпизодом, имевшим место в жизни».

«Последний шанс» был, таким образом (и это самый большой комплимент, который можно ему сделать), «фильмом обстоятельств». Его авторы как бы ведут летопись прошедших событий; они снимают фильм в хроникальном стиле, воскрешая те переживания, которые они испытывали, глядя на толпы беженцев, и те чувства, которые охватили людей в Швейцарии, когда с разгромом гитлеризма были вскрыты его преступления. «Последний шанс» был удачей, тем более поразительной, что, показанная в сентябре 1945 года, эта картина предшествовала «Битве на рельсах» и «Риму — открытому городу» (тогда еще только снимавшемуся). Явное следование традициям «Великой иллюзии» Ренуара, а также блестящая фотография Эмиля Берны помогли режиссеру превзойти самого себя.

ПОРТУГАЛИЯ [315]

В 1940 году в Лисабоне, куда стекались французы, бежавшие от Гитлера, были две маленькие студии с тремя съемочными площадками. Самой значительной была студия общества «Тобис», построенная в 1932 году этим филиалом немецкого треста УФА.

В 1945 году португальский рынок поглощал немногим более 300 фильмов, из которых 200 были американскими. В стране, управляемой с апреля 1928 года диктатором Салазаром, экраны были американским «доминионом». Салазар утверждал, что его политика по-прежнему основывается на англо-португальском сотрудничестве, но Лисабон был транзитным городом для фильмов Геббельса, предназначенных Аргентине, а португальская кинематография во время войны продолжала принимать участие в фашистских фестивалях в Венеции.

На словах правительство покровительствовало своей кинематографии, но с каждого проданного билета взимался налог, составлявший половину его стоимости.

Оно поддерживало некоторые пропагандистские и «престижные» фильмы, помогая их финансированию, но его суровая цензура препятствовала подъему национального киноискусства.

Студии в Лисабоне могли рассчитывать на рынок Бразилии, большой страны, где почти все 44 миллиона жителей говорят или понимают по-португальски. Но язык этой страны сильно отличается от языка коренных португальцев, и продукция Лисабона никогда не имела там успеха.

В период 1930—1940-х годов Португалия выпускала не более двух-трех картин в год. Во время войны ее продукция возросла, но никогда не достигала дюжины фильмов.

Лейтан ди Барруш является единственным португальским режиссером, который еще до 1940 года приобрел международную известность благодаря удаче своего фильма «Мария с моря» (Maria do Маr, 1928–1930). В 1941 году он поставил «Ala Arriba!», драму, действие которой развертывается в поселке бедных рыбаков, но, судя по всему, автор ограничился живописностью этнографических элементов, не дав настоящего социального анализа. Фильм был поставлен совместно — правительством и фирмой «Тобис» — и премирован в Венеции за хорошую фотографию.

Лейтан ди Барруш поставил также во франкистской Испании помпезный и скучный костюмный фильм «Инес де Кастро», или «Мертвая королева» (Inès de Castro, 1943) и вернулся в Португалию, чтобы выполнить официальный заказ Салазара, — это был фильм «Камоэнс» (Camoens, 1949), холодный и напыщенный, в котором были некоторые поиски в духе «авангарда», уже давно превзойденные (эффекты монтажа, использование негатива и т. д.).

Едва заслуживают упоминания Антониу Лопес Рибейру, бывший критик, который прославлял португальскую «императорскую миссию» в фильме «Чары империи» (Feitiço do Imperio, 1944), снятом в Южной Африке, или Брум ду Канту, воспевавший чудеса, творившиеся богоматерью, в фильме «Фатима — земля веры» (Fatima, Terra de Fe, 1943).

Весьма интересной индивидуальностью обладает Мануэль ди Оливейра, который с тех пор является лучшим португальским сценаристом. В 1931 году ему удалось на случайные средства поставить замечательный документальный фильм «Доуро, тяжелый труд на реке» (Douro faina fluvial), навеянный произведениями французского авангарда и более опосредованно — советскими документалистами. Эта удача не принесла ему никакого поощрения. В последующие 20 лет Оливейра смог поставить лишь один фильм, «Глупый Аника» (Anika Bôbo), выпущенный в 1942 году A. Л. Рибейро, но финансировавшийся автором.

Фильм, снятый почти целиком на улицах Порту, рассказывал историю уличного мальчишки. Несколько фотографий, которые мы из него видели, поразили нас своим острым драматизмом. Фильм в целом, отражающий суровую действительность страны, имеет, по отзывам критиков, все основания считаться лучшим из когда-либо поставленных в Португалии. Оливейра прекрасно владеет искусством монтажера, наделен очень живым чувством природы, его рассказ отличается большой задушевностью. После этой удачи он снова был обречен на молчание.

ИСПАНИЯ [324]

Лишь за шесть месяцев до того, как Гитлер развязал военные действия в Польше, в Испании вступлением франкистских войск в Мадрид закончилась гражданская война.

За время этого ожесточенного конфликта кинопродукция республиканцев была ограничена несколькими документальными фильмами. Французский романист Андре Мальро предпринял (но не закончил) в Барселоне постановку фильма «Надежда». Луис Бунюэль руководил кинематографической службой республики.

В начале войны франкисты казнили его друзей — Пикераса, испанского Деллюка, и знаменитого поэта Гарсиа Лорку.

Во франкистском лагере перед самым концом гражданской войны между испанскими и немецкими продюсерами было заключено соглашение, в соответствии с которым в 1938 году немцем Карлом Фрелихом и испанцем Флорианом Реем был поставлен в двух вариантах фильм «Андалузские ночи» с Империо Архентиной. Так как Гитлер усиленно помогал Франко, Геббельсу удалось заключить соглашение, которое связывало «Испано-фильм» с УФА. Позднее, 24 января 1939 года, когда победа не была еще целиком обеспечена, Франко подписал с гитлеровским послом в Бургосе культурное соглашение, содержащее несколько пунктов, касающихся кинематографии. По словам фашистского историка Бардеша, эти кинематографические соглашения широко применялись уже с начала гражданской войны.

С появлением звукового кино, совпавшим с образованием республики, испанская кинематография переживала некоторый подъем и продукция (невысокого художественного качества) достигла 50 фильмов в год.

Во время гражданской войны Франко создал при своем министерстве внутренних дел Национальный департамент кинематографии, руководимый фалангистами. В 1944 году этот департамент стал Главным управлением кинематографии и театра при министерстве национального воспитания.

Кроме того, каудильо основал Национальный синдикат зрелищ (театр, кино и т. д.), объединявший гораздо больше предпринимателей, чем трудящихся, и наделенный широкими полномочиями. С 1941 года синдикату было поручено распределение материальных поощрений продюсерам в виде различных премий, которые могли достигать 60 процентов расходов на постановку фильма. Национальный синдикат решал также вопросы о выдаче банковских кредитов, достигавших (максимально) 40 процентов стоимости постановки.

В 1945 году эти премии достигли 200 тысяч песет. Производство поощрялось также выдачей разрешений на ввоз зарубежных фильмов для дубляжа. Эти лицензии котировались очень высоко на черном рынке.

Франко широко открыл свои границы для немецких и итальянских фильмов. В 1941–1942 годах зарубежный импорт в девять раз превосходил национальную продукцию. Чтобы облегчить завоевание публики фильмами «оси», Франко, подражая Муссолини, приказал дублировать все иностранные фильмы, демонстрируемые в Испании. Уже в 1940 году 90 процентов всех ввезенных иностранных фильмов (600) были дублированы на испанский язык.

Франко не закрыл свои экраны для Голливуда. В 1942 году, когда каудильо объявил, что «единственно возможная в Европе система есть система тоталитарная», Америка по ввозу шла сразу же за Германией. Сотрудничество с американскими продюсерами также не было прервано. Накануне Пирл Харбора фирма РКО поставила в Испании «Крейсер с Балеарских островов», в основу которого был взят эпизод гражданской войны. Этот звуковой фильм на испанском языке предназначался также для Латинской Америки. Понятно, что симпатии создателей фильма были не на стороне республиканцев.

Фалангистские руководители кинематографа мечтали об испано-американской клиентуре в 130 миллионов зрителей. Кинофильмы могли обеспечивать Франко прибыли и служить целям его пропаганды. Таким образом, подобно Геббельсу и Муссолини, каудильо силился стимулировать развитие кинематографической промышленности. Кроме различных государственных субсидий, выдаваемых промышленникам, он установил экранную квоту. Однако продукция шести мадридских студий и четырех студий в Барселоне не превзошла уровня 1934 года. Ей никогда не удавалось даже приблизиться к 80 фильмам — цели, поставленной в 1953 году руководителем Национального синдиката зрелищ Франсиско Касаресом.

Производство, возобновившееся в 1939 году, достигло в 1942 — в момент апогея могущества Гитлера — 52 фильмов. Потом оно снова упало до 32 фильмов в год. Постановкой и прокатом этих фильмов занимались в основном несколько десятков частных предприятий. В 1942 году Франко монополизировал выпуск документальных фильмов и кинохроники, передав это право правительственной организации NO-DO (Noticiarios у Documentâtes — хроникальные и документальные фильмы). Во франкистской кинопродукции большое место заняли развлекательные фильмы. Снова пошли в ход старые сюжеты и старые мелодрамы. Появляется много «интригующих» названий: «Юношеская любовь», «Четыре Робинзона» (1939), «Цыганочка», «Цветочница королевы», «Шансонетка», «Радость в садах» (1940) и т. д. В это время над Испанией распростерлась трагическая ночь. Сотни тысяч узников гнили в концентрационных лагерях. Производились массовые расстрелы республиканцев, а на экранах пошлые кинороманы рассказывали о любви тореадоров и цыганок.

Чтобы оживить студии, вышедшие из строя и сильно поврежденные во время гражданской войны, Франко обратился с призывом к ветеранам. Один из них, Бенито Перохо, начавший свой путь в кинематографе в 1916 году, был «всегда известен своим стилем, скорее космополитичным, чем подлинно интернациональным». Он продолжал фабриковать коммерческие фильмы, такие, как «Сыновья ночи» (Los hijos de la noche, 1939), «Марианела» (премированный в Венеции в 1941 году), «Гойескас» (Goyescas, 1942) по опере Гранадоса с участием Империо Архентины. Затем для съемок нескольких фильмов он отправился в Аргентину, где и продолжал свою «международную» карьеру.

Бывший актер Флориан Рей был надеждой испанского кино в период немого кинематографа. В то время он находился под влиянием советского кино и для своей лучшей картины «Проклятая деревня» (La aldea maldita, 1929) набрал исполнителей в деревнях и пригородах Севильи. Но он уже давно растерял свои «иллюзии молодости». Связанный с Франко с начала гражданской войны, режиссер поставил звуковую «переделку» «Проклятой деревни» (1942) и выпустил множество чисто коммерческих картин («Полицейский на борту», 1941, «Луна стоит миллион», 1945, и т. д.).

Новое поколение кинематографистов, которым покровительствовали фалангисты, заняло первое место в официальном франкистском кинематографе. Луис Саенс де Эредиа, дебютировавший незадолго до начала гражданской войны легкими комедиями (он был драматургом), в 1941 году от канцелярии Совета испанологов получил постановку исторического фильма, проникнутого официальной пропагандой, «Раса» (Raza). Согласно франкистской брошюре, это было «одно из немногих кинопроизведений, политическая направленность которых соответствует новому национальному кино; фильм был посвящен воспеванию вечных доблестей нации, верной самой себе на протяжении своей истории, от потери колониальной империи в 1898 году до конца гражданской войны».

Нужно добавить, что сценарий этого фильма был написан — под псевдонимом — самим Франко.

Другим открытием в период франкистского режима был писатель Антонио Роман, приобщившийся к кино благодаря посещению киноклубов. Его считали лучшим франкистским режиссером после фильма «Свадьба в аду» (Boda en el Infierno, 1942), показанного на последнем фашистском фестивале в Венеции. Франческо Пазинетти так передавал тогда сюжет фильма в еженедельнике «Чинема»: «Знаменитая русская балерина Бланка, убив советского народного комиссара, выходит замуж за капитана одного корабля, испанца, чтобы «приобрести» его подданство и бежать из Одессы. Когда их брак был расторгнут, капитан женился на Марии Луис. Во время гражданской войны в Испании Мария Луис была взята в плен. Ее спасает Бланка из признательности Карлосу, который спас ее в Одессе.

Использовав сюжет Росы Марии Арранды, режиссер Антонио Роман еще раз показал нестойкость своих вкусов и отсутствие приверженности к какому-либо определенному стилю… Звезда фильма — Кончита Монтенегро».

Антикоммунистическая пропаганда занимала большое место во франкистской продукции во времена, когда Франко утверждал в своих речах: «Если дорога на Берлин окажется открытой для большевизма, миллионы испанцев поднимутся, чтобы идти сражаться против него». Эта пропаганда давала темы для многочисленных фильмов, поставленных в Мадриде после войны.

Специалист по пропагандистским фильмам Антонио Роман в «Последних из Филиппин» (Los Ultimos de Filipinas, 1945) воспевал испанских солдат, боровшихся против Америки в 1898 году, когда Соединенные Штаты поддерживали руководителей борьбы за независимость, чтобы впоследствии утвердить свое экономическое и военное влияние.

Не жалели и похвал и поощрений для «весьма коммерческого» режиссера Рафаэля Хиля, «работника плодовитого и разнообразного», многочисленные фильмы которого сделаны во всех жанрах — комедии, сарсуэлы (мадридские водевили), исторические, пропагандистские фильмы и т. д.

Но старые и новые, молодые и старые, такие, как Г. Дельграс, Хуан де Ордунья, Эусебио Ф. Ардавин, Эдгар Невилье или Ладислав Вайда (венгр по национальности) не поставили в течение всей мировой войны ни одного фильма, который заслуживал бы упоминания. По своим художественным итогам франкистское кино во время войны представляется совершенно таким же жалким, как гитлеровский кинематограф, служивший ему образцом.

 

Глава VIII

КИНО АМЕРИКИ (БЕЗ США) И АВСТРАЛИИ

Граница между Соединенными Штатами и Мексикой в гораздо большей степени, чем Панамский канал, разделяет две Америки С одной стороны 160 миллионов англосаксов, с другой 146 миллионов иберо-индейцев— две примерно равные большие группы населения. Но на севере Америка высоко индустриализирована, тогда как ее иберийская часть в основном остается сельскохозяйственной. В начале прошлого века португальские и испанские колонии в Америке эмансипировались и стали республиками, но многие из них в экономическом и политическом отношении испытывают английское, французское или североамериканское влияние. Война усилила не только проникновение в страны Южной Америки Соединенных Штатов, но и сопротивление иностранному влиянию, ускорила процесс осознания народом своих прав на национальную независимость.

В кинематографическом отношении иберийская Америка еще в 1930 году была всего лишь колонией Голливуда, который занимал 90–95 процентов ее программ. Приход в кино звука изменил положение, так как публика требовала фильмов на испанском или португальском языках. Португалия (сама полуколония) серьезно в счет не шла.

Но Испания могла бы бороться за свое место, если бы гражданская война на пять лет не остановила ее кинопроизводство. Две страны соперничали в то время за завоевание экранов испанской Америки: Аргентина и Мексика. В 1940 году Буэнос-Айрес оставил Мексику далеко позади.

АРГЕНТИНА [338]

В 1938 году по насыщенности экранами и посещаемости Аргентина могла сравниться с Францией и Италией. Благодаря сильной киносети аргентинское кинопроизводство в начале эры звукового кино стало быстро развиваться. Со своими 68 фильмами страна превзошла в 1938 году все страны испанского языка.

Кинофикация, опиравшаяся на крупные кинообъединения, владевшие большей частью первоэкранных кинотеатров, во время войны переживала резкий подъем, так как страна, до этого сельскохозяйственная, создавала промышленность — металлургическую, текстильную, химическую и т. д. Однако кинопроизводство пятилось назад.

В 1945 году закрылись две из десяти студий Буэнос-Айреса. С 56 фильмов, выпущенных в 1942 году, производство упало до 25 в 1944 и до 21 в 1945. Основной причиной этого внезапного спада были Соединенные Штаты, которые в порядке экономических репрессий почти совсем прекратили поставки в Аргентину чистой пленки.

Этот регресс был связан также с политикой, проводившейся во время войны большинством аргентинских правительств. Буэнос-Айрес и во время войны продолжал получать в местном отделении «Тобис» геб-бельсовские фильмы, пересылаемые Португалией; до Пирл Харбора они переправлялись через Нью-Йорк. Правительство Кастильо в 1941 году принимало участие в фашистском фестивале в Венеции фильмом «Мадре сельва» (Madré Selva), поставленным «весьма официозным» режиссером Луисом Сесаром Амадори. Фильм «Осада Алькасара» явился плодом сотрудничества в области кинематографии между Франко и Муссолини. В период войны аргентинские кинофильмы по-прежнему продолжали демонстрироваться в Риме, Берлине и Мадриде, зато Куба, Уругвай и Мексика временно отозвали своих дипломатических представителей из Буэнос-Айреса.

Стремившиеся после 1935 года освободиться от североамериканского влияния продюсеры аргентинских фильмов не перестали, однако, считать своим образцом Голливуд. Вначале их деятельность была плодотворной, перед войной каждый фильм приносил им в среднем 95 тысяч песо.

Это материальное процветание сопровождалось художественным подъемом. Благодаря усилиям нескольких режиссеров (Соффичи, Заславский, Лукас Демаре) аргентинское кино в период 1935–1943 годов было лучшим в Латинской Америке и по художественному уровню некоторых своих фильмов превосходило даже Мексику.

Коренные жители страны — индейцы — некогда были почти полностью истреблены испанскими колонизаторами; население Аргентины в основном сформировалось из эмигрантов, прибывших в разное время. Кинорежиссеры здесь были большей частью недавними выходцами из Европы. Это были лица славянского происхождения (Заславский), итальянского (Марио Соффичи, Катрано М. Катрани), испанские, португальские и французские беженцы (среди них Пьер Шеналь). Сюжеты коммерческих фильмов носили космополитический характер. Использовались произведения Викторьена Сарду, Оскара Уайлда, Лабиша, пьесы бульварного театра. Примечателен список фильмов, в которых снималась аргентинская актриса Тильда Тамар в 1941–1946 годах, до того как она стала кинозвездой в Европе: «Пижама Адама», «Совершенный человек», «Городу недостает убийства», «Исступление», «Жена Переса разводится», «Не выходи этой ночью», «Отчаяние жизни», «Целомудренная Сюзанна», «Адам и змея», «Парижская модель» (по «Соломенной шляпке» Лабиша), «Кабачок «Белая лошадь» (по тирольской оперетте).

Фильмы режиссера Луиса Сесара Амадори имели не менее выразительные названия: «Наполеон», «Женский оркестр» (Orquestra de Senoritas, 1942), «Третий поцелуй» (El tercer beso), «Спустился небесный ангел» (Bajô un ângel del cielo), «Свет луны» (Claro de luna, 1943), «Кармен» (Carmen), «Страстность» (Apasionadamente, 1944), «Мадам Сан-Жен», «Святая Кандида» (Santa Candida), «Два ангела и грешник» (Dos ângeles у un pecador, 1945).

Этот режиссер, супруг кинозвезды Сульи Морено, незадолго до 1938 года начал свою карьеру столь блестяще, что получил право как полномочный министр представлять свою страну в ООН, а его фильмы фигурировали на всех международных кинофестивалях. Мы познакомились с творчеством Амадори вскоре после войны по скучному и устаревшему фильму «Альбенис» (1946).

Луис Заславский родился в 1906 году в Буэнос-Айресе в славянской семье; юрист, художник, писатель, драматург, он имел возможность финансировать свои первые полнометражные картины, поставленные около 1935 года, в которых он обратился к сюжетам из южноамериканской действительности. Первого успеха он добился в 1938 году фильмом «Закрытые двери» (Puerta cerrada) с участием Либертад Ламарк, аргентинской «звезды», весьма популярной в период 1935–1945 годов. Его лучшей картиной того времени была «Дама-невидимка» (La Dama Duende, 1945) по пьесе Кальдерона; превосходный сценарий был написан крупнейшим испанским поэтом Рафаэлем Альберти, высланным из страны, и его женой писательницей Марией Тересой Леон. Фильм многим обязан также другому испанцу-республиканцу Гори Муньосу, который с особенной тщательностью воспроизвел декорации и костюмы эпохи. Благодаря этому успеху он приобрел славу лучшего кинодекоратора в Южной Америке.

Среди плодовитых режиссеров военных лет, таких, как Луис Моглия Барт, Франсиско Мухика, Катрано М. Катрани или Карлос Боркоске и т. д., лишь Лукас Демаре и Марио Соффичи обращались к аргентинским сюжетам, которыми пренебрегало большинство других постановщиков. А между тем с первых же своих шагов (в период 1908–1914 годов) кинопродукция страны характеризовалась сюжетами, взятыми из ее жизни или ее истории.

Лукас Демаре рассказывает о борьбе Аргентины за свою независимость и о битвах против испанских колонистов в «Войне гаучо» (1942); в «Дикой степи» (1945) он показывает бескрайние просторы своей страны, воспроизводит битвы, которые вели белые против индейцев, стремясь завоевать пампу.

Бывший актер Марио Соффичи стал перед войной лучшим аргентинским режиссером, после того как поставил фильм «Северный ветер» (Viento Norte, 1937), рассказывающий о войнах против индейцев, и особенно «Пленников земли» (по злободневному роману Горасио Кироги, 1936), где смело и правдиво изобразил восстание сельскохозяйственных рабочих на чайных плантациях против эксплуатировавших их миссионеров.

В период 1939–1945 годов Соффичи ставил в основном коммерческие фильмы, не представляющие интереса, кроме «Героев без славы» (Heroes sin Fama, 1940), где авторы живо и достоверно нарисовали среду журналистов, избежав при этом обычных голливудских штампов. В 1945 году в фильме «Цирковая кавалькада» (Cabalgata del Circo) Соффичи снял женщину, очень красивую, но не имевшую большого артистического таланта. Фильм был закончен, но не получил коммерческого распространения. Позднее он дал ей главную роль в фильме «Щедрая» (La Prodiga). Актриса стала сеньорой Перон.

Исключая Соффичи, Лукаса Демаре и Заславского, аргентинские режиссеры, обращаясь к сюжетам из жизни страны, чаще всего старались показать ее условные атрибуты — танго, пампу, гаучо. Сценаристы и режиссеры ограничивались одной живописностью, рассчитывая этим привлечь туристов. Гаучо изображались как разновидность американских ковбоев, причем опускалось то обстоятельство, что эти метисы-индейцы пасут стада больших аргентинских собственников-феодалов. Космополитизм аргентинской кинопродукции содействовал триумфу ее соперницы, мексиканской кинематографии.

В конце войны сильный кризис, охвативший деятельность студий, вызвал ряд правительственных протекционистских мероприятий. Декрет 1944 года освободил от налогов национальные фильмы, включенные в программы, длящиеся обычно три или четыре часа и содержащие два или три полнометражных фильма. В результате конкуренции некоторые кинотеатры за время сеанса, продолжительность которых доходила до семи часов, показывали по пяти полнометражных фильмов. Протекционистские меры не предохранили аргентинское кинопроизводство от спада, поскольку Соединенные Штаты систематически лишали страну чистой пленки, мешая ей выпускать большое число фильмов.

МЕКСИКА [349]

До 1930 года мексиканские экраны были на 90 процентов монополизированы Соединенными Штатами. В 1932 году с появлением звукового кино национальное кинопроизводство начало быстро расширяться. Кинопродукция поднялась до 50 фильмов в 1938 году, но снова упала до 27 в 1940 году. Молодое мексиканское кино в начале войны перенесло сильный кризис роста, который оно быстро преодолело, и в 1943–1944 годах достигло 63 фильмов.

В 1937 году правительство Карденаса (который до этого только что принял меры против «Стандард ойл» и «Ройял датч») освободило национальные фильмы от всех налогов. Эффект этих протекционистских мер усиливался плохим отношением мексиканской публики к фильмам США. В 1945 году голливудская продукция составляла лишь треть прокатывавшихся фильмов. Но Голливуду все еще удавалось получать половину доходов благодаря своим первоэкранным кинотеатрам и крупным агентствам.

Соединенные Штаты, обеспокоенные мексиканской конкуренцией, поставили в Голливуде несколько звуковых фильмов на испанском языке, но отказались ввозить в американские страны испанского языка фильмы, дублированные в Мадриде при Франко. Язык американских республик отличается от кастильского наречия, которое в ходу в их бывшей метрополии. Несмотря на существующие в разных латиноамериканских республиках особенности произношения и словарного состава, эти страны отдавали предпочтение фильмам, поставленным на их континенте. В некоторых испано-американских странах Мексике в 1945 году удалось занять 20–25 процентов в кинопрограммах против 5 процентов в 1938 году.

Голливуд стремился победить Мексику главным образом изнутри. К двум очень крупным студиям, имевшимся в столице (CLASA построена в 1935 году, «Ацтека» — в 1939), в 1945 году присоединилась «Чурубуско», акциями которой на 49 процентов владела РКО (закон обязывал большую часть общественного капитала оставлять в руках мексиканцев). Но можно предположить, что в «Чурубуско» (как и в ряде обществ, эксплуатирующих мексиканскую нефть, серебро или свинец) некоторые капиталисты Мексики имели связи с Уоллстритом. Голливуд находится в 300 километрах от мексиканской границы. Как только кино этой страны стало достаточно развитым в коммерческом отношении, накануне войны, — доллары начали завоевывать главные производственные фирмы и приобретать их фильмы для международного проката, в первую очередь для американских стран испанского языка.

Мексиканское правительство основало, однако, Национальный кинематографический банк, филиал Государственного банка (Banco de Mexico), который уже прежде широко финансировал мексиканское кинопроизводство.

Активное вмешательство североамериканских или мексиканских банков стимулировало развитие кино в коммерческом плане, но сказалось отрицательно на его художественной стороне.

В 1935–1941 годах, когда кинопроизводство еще не зависело от банков и когда меньше считались с коммерческой необходимостью экспорта в Латинскую Америку, художественный уровень картин поднялся благодаря Аркадию Бойтлеру, Контрерасу Торресу, Бустильо Оро, Фернандо де Фуэнтесу (Эль Индио), Кальесу, Чано Уруэте.

Финансисты — национальные и зарубежные — требовали сокращения времени съемок, повышения производительности и строгого контроля над сценариями. Они исключили большинство исторических сюжетов (слишком дорогостоящих) и особенно следили за тем, чтобы на внутреннем рынке ничто не шокировало вездесущий «легион приличия» (Légion de la Decencia — филиал реакционной американской организации), а на иностранных рынках — диктаторов стран, кинотеатры которых стали хорошими клиентами Мексики.

Эти обстоятельства наряду с заметным снижением среднего художественного уровня мексиканского кино вели к сокращению числа сценариев, навеянных национальной историей, богатой революциями, и социальными конфликтами, которые в период 1927–1937 годов вдохновляли многих благородных и независимых пионеров молодого кино.

Таковы два полнометражных международных фильма, поставленных в Мексике: «Да здравствует Мексика!» (Que viva Mexico) С. Эйзенштейна, Г. Александрова и Э. Тиссэ и «Восставшие из Альварадо», или «Сети» (Redes, 1936), Поля Стрэнда, Фреда Циннеманна и Гомеса Муриэля.

В лучших прежних постановках на первом плане были индейцы — «неоны» — крепостные, которые когда-то выбрали Вилью и Сапату руководителями своих восстаний против крупных феодалов — владельцев гасиенд. «Белые» европейского происхождения составляют в Мексике лишь 16 процентов против 84 процентов индейцев и метисов. Отсюда понятно, почему главные студии Мексики носят название «Ацтека» и почему многих актеров и режиссеров называют El Indio (индеец). Еще в 1939 году Чано Уруэта в фильме «Те, кто внизу» (Los de abajo) взял в основу сюжета вспыхнувшее восстание пеонов против владельцев гасиенд.

Но когда североамериканские и мексиканские финансисты решили превратить Мехико в Голливуд Латинской Америки, сценаристы обратились к мелодрамам в духе XIX века и очень часто показывали свою страну с точки зрения «костумбриста».

«Костумбризм» создал условную Мексику, сведенную к кактусам, револьверам, лошадям и сомбреро. Гасиенды и ранчо были в ней живописными местами встреч гитаристов и красивых девушек, тогда как на самом деле (и даже в наше время, несмотря на революции) они представляют собой огромные феодальные владения, существующие за счет крепостного труда пеонов. Такие «костумбристские» тенденции существовали в мексиканском кино еще до дойны, в период же большого расширения производства, который начался в 1942 году, они заметно усилились.

Распространению мексиканских фильмов в странах испанского языка, без сомнения, в большей мере, чем все премии за операторскую работу, полученные Габриэлем Фигероа на международных кинофестивалях, способствовал Кантинфлас, фильмы которого, оставаясь в рамках коммерческого кинематографа, превосходили его своим необычным успехом у широких кругов зрителей.

Марио Морено, родился в семье индейцев или метисов в бедном квартале Мехико. В детстве он много скитался, а затем стал актером (или скорее паяцем) в одной из «карпас» — театральных трупп, странствующих по пригородам и показывающих на подмостках импровизированные спектакли, очень напоминающие старинную итальянскую «комедиа дель арте».

В Мексике народные искусства являются самыми живучими, хотя традиции индейцев с давних времен покрыты испанским «лаком».

Пригороды прозвали Марио Морено Кантинфласом, и актер сохранил эту кличку, данную ему простым народом, и тогда, когда пришел успех, а вместе с ним предложения работать в кино. Огромную популярность Кантинфлас приобрел в начале войны с успехом фильма «Вот в чем загвоздка» (Ahi estâ el Detalle). М. Дельгадо сразу становится постоянным режиссером серии «Кантинфлас». Его фильмы были чаще всего пародиями («Три мушкетера», «Цирк», «Мишель Строгов», «Ромео и Джульетта», «Гранд-отель» и т. д.).

Один теоретический южноамериканский журнал писал о специфике комического: «Вне области человеческого не может быть комического». Эта мысль Бергсона объясняет нам природу странного персонажа Кан-тинфласа. Везде, где говорят по-испански, его человечность публика улавливает и в арго, и в чисто мексиканской болтовне, и в акценте, и в оборотах, непереводимых на другой язык. Настоящий испано-американец по своему духовному облику, Кантинфлас является также типичным героем плутовского романа со своими повадками бездельника, уличного мальчишки, оборванца.

В условиях своеобразной жизни нашей испанской Америки Кантинфлас является персонажем огромной важности, так как служит противоядием от всех видов риторики».

Кантинфлас пользуется своей необычной внешностью. Некоторые французы говорили, что он мог бы быть Фернанделем, но более обезьяноподобным, чем лошадинообразным. Этот словно немного оторопелый, лукавый индеец с удивленным выражением лица, этот маленький шалопай, болтливый и беспутный, вызывавший чувства радости и восхищения широких кругов зрителей иберийской Америки, благодаря своему поис-тине «непереводимому» облику приобрел популярность и за пределами своего континента.

А между тем он говорит на очень своеобразном языке, на арго кварталов Мехико, населенных простым людом. Его очень умеренная мимика неповторимо комична. Талант Кантинфласа, конечно, не претендует на сравнение с Чаплином, которого после 1945 года артист часто имитировал. Но созданный им персонаж для простой латиноамериканской публики является почти тем же, чем Чарли для всего мира в целом.

Этот насмешливый пеон, знающийся со всяким подозрительным людом, этот индеец с авантюристическими склонностями трогает толпу потому, что пеонаж — явление, распространенное во всей иберийской Америке, гасиенды которой часто заставляют вспомнить о феодальной Испании. Некоторыми своими чертами образ Кантинфласа совпадает с образом народной совести, уже пробудившейся, но еще стесняющейся открыто себя проявлять.

Во время войны пионеры эпохи 1932–1940 годов Хуан Бустильо Оро, Мигель Контрерас Торрес, Гомес Муриель, Фернандо де Фуэнтес, Рауль де Анда, Хуан Ороль, Гильермо Кальес, Рамон Пеон, Мигель Сакариас, Габриэль Сориа и другие продолжали в большом количестве выпускать фильмы, преимущественно коммерческие. В частности, Бустильо Оро, известный во Франции своим антиклерикальным фильмом «Два монаха» (Dos monjes, 1934), заставившим вспомнить эпоху экспрессионистского «авангарда», а в 1937 году поставивший свой лучший фильм — «Уапанго» (Huapango), во время войны режиссировал лишь музыкальные комедии и мелодрамы, так же как Мигель Сакариас и Фернандо Солер, с которым он объединился и организовал кино-производственное общество «Гровас».

Некоторые пионеры обратились, однако, к более значительным темам, как, например, актер и режиссер Контрерас Торрес (исполнитель главной роли в первом, имевшем большой коммерческий успех музыкальном фильме «Над волнами» (Sobre las Olas, 1932), оставшийся верным темам революции: «Революция, или Тень Панчо Вильи» (Revoluciôn о la sombra de Pancho Villa, 1942), «Южный Луч» (El Rayo del sur, 1943), «Отец Морелос» (1942) — о жизни борца за независимость Мексики, мученически погибшего в 1815 году. Контрерас Торрес, стиль которого был довольно традиционным и помпезным, впоследствии предпринял грандиозную постановку на библейскую тему «Грешница из Магдалы» (La peccadora de Magdala, 1945), имевшую в Европе весьма умеренный успех.

Другой ветеран, Сакариас, в фильме «Пик душ» (El penon de las animas) открыл крупную звезду Марию Феликс, успех которой закрепил другой пионер, де Фуэнтес, в фильме «Донья Барбара» (Dona Barbara, 1942), сделанном весьма тщательно, но по мелодраматическому сюжету. Этому фильму было далеко до первых удачных фильмов Ф. де Фуэнтеса, еще пропитанных революционным духом Сапаты и Панчо Вильи, и особенно до фильма «Кум Мендоса» (El compadre Mendoza, 1934).

Чано Уруэта поставил в 1939 году «Ночь племени майя» (Noche de las Mayas) и «Te, кто внизу», подлинно мексиканские фильмы, обладающие неоспоримыми художественными достоинствами. Но большая часть этих режиссеров вскоре вновь попала в колею коммерческого кинематографа.

Военное поколение отличалось от пионеров. Как пишут мексиканские критики, Алехандро Галиндо в фильме «Суд справедливости» (Tribunal de Justicia, 1944) использовал очень продолжительные кадры, снятые камерой, обладавшей большой подвижностью, и на несколько лет опередил Альфреда Хичкока в применении техники, ставшей знаменитой по фильму «Веревка» (The Rope, 1949).

Начало войны совпало также с приходом в мексиканские студии Хулио Брачо. Долгое время он был театральным режиссером и ставил широко известные пьесы Юджина О’Нейла и Жана Жироду наряду с классическими трагедиями Эсхила и Эврипида. В 1941 году он дебютировал в кино фильмом «Ну и времена, сеньор дон Симон» (Ау que tiempos, Senor don Simon), в 1942 году перешел в ряды ведущих режиссеров, поставив фильм «История великой любви» (Historia de un gran amor) no роману П.-А. де Аларкона и превзошел себя в «Ясном утре» (Distinto Amanecer, 1943), где очень удачно переплетаются две интриги — любовная и полицейская. Это было его вершиной, так как послевоенные фильмы Хулио Брачо, известные в Европе, не возвышаются над самым обычным коммерческим уровнем..

Перейдем теперь к двум художникам, которые завоевали своей стране одно из первых мест в мировом киноискусстве, — к режиссеру Эмилио Фернандесу и Габриэлю Фигероа, его постоянному оператору.

Эмилио Фернандес, родившийся в маленькой деревушке в штате Коауила, названной Эль Секо (Сухая), может гордиться ацтекской кровью, которая течет в его жилах. Окончив военную школу, он становится актером и несколько лет проводит в Голливуде, где исполняет второстепенные роли. Возвратившись в 1933 году в Мексику, он довольно быстро добивается успеха, исполняя роли индейских крестьян, и получает прозвище «Фернандес-индеец».

Как режиссер он дебютировал в 1941 году фильмом «Остров страсти», в котором был и ведущим актером (вместе со знаменитым в то время Карлосом Лопесом Моктесумой, прозванным El Chaflan — «Обтесанный»). В своем втором фильме — драме «Я чистый мексиканец» (Soypuro mexicano, 1942)— он был только постановщиком, поручив главную роль Педро Армендарису, который дебютировал как актер в 1938 году и был партнером Фернандеса во многих других фильмах.

Карьера режиссера по-настоящему началась с его третьего фильма, «Лесной цветок» (Flor Silvestre, 1943), где оператором был Фигероа, актерами — Долорес дель Рио и Педро Армендарис, сценаристом — Маурисио Магдалено и монтажером — Глория Шоенман.

Габриэль Фигероа родился в 1907 году в Мехико, где окончил начальную и среднюю школу. Учился рисованию и игре на скрипке в школе изящных искусств и в Национальной консерватории, затем заинтересовался фотографией. Около 1930 года, в то время, когда кино в Мексике едва начиналось, он работал фотографом по фильмам, помогая Алексу Филипсу и Джеку Драперу, американским операторам, приглашенным для съемок первых мексиканских фильмов.

Заметив пристрастие молодого человека к фотографии и его мастерство, студии CLASA послали Фигероа на стажировку в Голливуд, где он в течение четырех месяцев работал под руководством Грега Толанда. Вернувшись в 1935 году в Мехико, Фигероа снял свой первый фильм, «Там в большом ранчо» (Alla en el Rancho Grande), имевший в Латинской Америке огромный успех.

Фильм «Лесной цветок» многим обязан творческой индивидуальности Габриеля Фигероа. Во время своего первого путешествия в Европу, на фестивале в Карловых Варах в 1950 году оператор говорил:

«Ритм фильмов, над которыми я работал с Эмилио Фернандесом, очень медленный. Но этот ритм является ритмом нашей природы, людей, живущих у нас, женщин и мужчин в мексиканской деревне. Медленный ритм не обязательно является недостатком. Особенно в фильмах, где мы стремимся к максимуму правдоподобия в воспроизведении обстановки, чувств и пейзажей.

Пластичность наших фильмов подсказана нам нашими великими творцами настенных фресок — Диего Риверой, Хосе Клементе Ороско, Сикейросом. Конечно, я не хочу сказать, что мы фотографировали их фрески, но их пластичность непосредственно вдохновляла нас, когда мы находились в горах под мексиканским небом. Я думаю, что наш стиль пластической выразительности является тем, что отличает наши фильмы от продукции Голливуда, которая, однако, оказывала влияние на мексиканские фильмы в коммерческом плане.

Этот медленный ритм изобрели не мы. Уже в 1930 году два великих советских кинематографиста, С. М. Эйзенштейн и Эдуард Тиссэ, применили его в своем классическом произведении, поставленном в нашей стране, — в «Буре над Мексикой». Эта типичная мексиканская медлительность есть и в «Восставших из Альварадо», снятых Полем Стрэндом. В 1941 году мексиканская медлительность обнаружилась и в «Забытой деревне», которую снимал чехословацкий оператор Алекс Хаккеншмидт. О наших крестьянах говорят, что они никогда не торопятся. Пейзаж наших безводных тропических плато тоже развертывается неторопливо…»

В «Лесном цветке», где Фигероа и Фернандес утвердили принципы своего стиля, сюжет развертывается медленно и торжественно. Пейзажи и облака преобладают над действием, для развития которого диалог не используется. В сценарии события происходят в 1910-е годы, во время мексиканской революции: «Хосе (Педро Армендарис), сын крупного землевладельца, женится, несмотря на протесты своей семьи, на бедной крестьянке (Долорес дель Рио). Проклятый своими, он покидает гасиенду и становится революционным деятелем. Старый президент Порфирио Диас низложен. Вооруженные пеоны вторгаются в гасиенду и убивают отца Хосе.

Мстя за отца, молодой человек выступает против революционеров и убивает офицера, который ими командовал. Хосе схватывают, судят и, несмотря на все попытки жены добиться его помилования, расстреливают».

В сценарии осуждаются и крайности, допущенные крупными собственниками, и крайности революции — или некоторых революционеров. Режиссер остается верным этой социальной линии.

Несомненно, что Фигероа и Фернандеса вдохновляла настенная живопись Сикейроса, Риверы и Ороско, когда они создавали этот фильм, торжественный как священные письмена, сделанный очень тщательно, отмеченный стремлением достичь большого искусства, но утомляющий и холодный. Этих недостатков «Лесного цветка» не было в знаменитой «Марии Канделярии» (Xochimilco, 1943), которая утвердила мировую известность четы Долорес дель Рио — Педро Армендарис. Вот сюжет этого фильма.

В своей студии, в Мехико, художник рассказывает друзьям о приключении, некогда происшедшем с ним в живописной области Хочимилко; героиней его была Мария — очень молодая девушка, портрет которой он тогда написал.

Мария (Долорес дель Рио) жила вдали от деревни; крестьяне считали ее проклятой, так как ее мать имела плохую репутацию. Марию любил индеец Рафаэль (Педро Армендарис). Они обрабатывали землю и продавали на рынке фрукты и цветы, выращенные на своем маленьком участке.

Малярия, свирепствовавшая в этом заболоченном крае, сразила Марию. Хозяин гасиенды, который держит для своих пеонов лавку, отказал в спасительном хинине, так как Мария отвергла его ухаживания. Рафаэль украл медикаменты, хозяин приказал бросить его в тюрьму, Мария осталась одна.

Чтобы заработать немного денег, Мария согласилась позировать художнику, который пишет ее портрет. Хозяин распространяет в местечке слух, что она позирует совсем голая, хотя на самом деле художник, изобразивший обнаженную женщину, с Марии Канделярии писал только лицо. Подстрекаемые хозяином жители деревни расправляются с «проклятой женщиной», и ее жених, закованный в цепи, не может прийти ей на помощь.

Эта очень простая история, рассказанная в лирическом тоне, приобрела трогательную человеческую теплоту, которая так контрастировала с ледяной торжественностью «Лесного цветка». Достигнув Европы, где еще никто не знал мексиканского кино, «Мария Канделярия» в 1946 году в Канне была встречена с энтузиазмом, о котором свидетельствует статья, написанная нами в то время в «Lettres Françaises».

«Мария Канделярия» была показана на послеобеденном просмотре в полупустом зале. Фильм начинается нескончаемой болтовней в невзрачной, плохо освещенной декорации, представляющей студию художника. Зрители начали покидать зал казино, когда внезапно все переменилось. Декорации студии уступили место мексиканской деревне где-то на высоком плато. Огромные глади озер и под белыми облаками, как постоянный лейтмотив, — высокие тополя.

Мы проникаем в новый мир, неизвестный, совсем не похожий на классическую Мексику, великолепно показанную Эйзенштейном. Влажный воздух болот… мужчина… женщина… Женщина — это Долорес дель Рио.

Мы думали, что знаем ее… но мы видели только ее «голливудскую маску», если говорить языком института красоты. Освобожденное от румян и всякого косметического искусства, ее чистое лицо обрамлено длинными черными косами; одетая в простую одежду мексиканских крестьянок, Долорес дель Рио предстает перед нами совсем другой и говорит на родном языке. Так же как лицо, ее игра лишена искусственности. Перед нами уже не актриса, а женщина…

Несомненно, в Канне не было фильма более очаровательного, чем этот. Что-то волшебное таится в этих плоских лодках, нагруженных овощами, в цветах, разбросанных повсюду, в крестьянских праздниках, в рынке, где внезапная паника охватывает и людей и животных. В наших глазах надолго запечатлевается голая рука, размахивающая факелом, зовущим на охоту, в которой дичью является женщина. И мы продолжаем еще слышать крик закованного в цепи человека, исходящий из глубины его души: «Мария Канделярия!»

С персонажем, созданным Педро Армендарисом, в мировое киноискусство пришел новый тип: мексиканский пеон в образе бедного крестьянина с большими усами, с индейскими скулами, с голыми ногами, широкой соломенной шляпой и выразительными глазами на бесстрастном лице.

Пластическая красота фильма завершила его успех. Настойчивый и нервический монтаж Глории Шоенман придает мощный ритм сильно построенным кадрам Фигероа. Учителями он выбрал Эйзенштейна и Тиссэ. Лучшие достижения мексиканского кино носят отпечаток тврочества двух больших советских кинематографистов, так же как и великих отечественных мастеров фрески-

Фильм ценен также своей достоверностью в изображении быта мексиканской деревни. Художники не ограничиваются живописностью, когда показывают хозяйчика-ростовщика, управляющего жизнью деревни. Фильм не был лишен и недостатков: невразумительная экспозиция, несколько схематичный второй план, кое-где чувствуется ослабление ритма и интереса зрителя. Иногда в фильме отдается дань фольклоризму.

Хотя вся эта история происходит в начале века, в наше время зрителю трудно поверить, что место ее действия было столь диким и примитивным. Хочимилко, пригород Мехико, сегодня стал местом большой ярмарки для туристов, где на украшенных цветами пароходах теснятся богатые мексиканцы и североамериканские экскурсанты.

В 1944 году Фернандес, Фигероа и их сотрудники поставили фильмы «Покинутые» и «Бугамбилья».

Вот содержание первого из их.

Молодая женщина (Долорес дель Рио) обольщена и покинута. Из сожаления ее подобрали проститутки. Встретив пленительного генерала (Педро Армендарис), она думает, что нашла любовь и счастье. Она собирается выйти за него замуж, он хочет усыновить ее ребенка, но в этот момент раскрывается правда. Мнимый генерал оказывается просто-напросто разбойником с большой дороги. Он пытается ускользнуть от полицейских, пришедших его арестовать, но погибает. Чтобы дать сыну возможность учиться, мать смиряется с участью самой последней проститутки. Она испытывает удовлетворение, видя, как сын начинает свою карьеру крупного адвоката. Он никогда не узнает о жертве, принесенной его матерью, и даже о ее существовании.

Очень богатые декорации, прекрасные костюмы в стиле 1910-х годов, искренняя игра артистов, утонченная фотография не смогли спасти эту мелодраму. Но, очевидно, такие сюжеты являются в мексиканском кино ходячей монетой. Это же можно сказать и о «Бугам-билье». 1860-е годы… Дочь богача (Долорес дель Рио) вопреки воле своих родителей хочет выйти замуж за рабочего-горняка (Педро Армендарис), внезапно чудовищно разбогатевшего благодаря открытию богатой жилы. Когда жених и невеста поднимаются наконец к алтарю, благородный отец убивает этого простолюдина в церкви, полной народа..

Своей живописностью и старой культурой, одновременно и испанской и индейской, Мексика настойчиво привлекает к себе внимание американской интеллигенции. В 1941 году романист и журналист Стейнбек написал сценарий «Забытая деревня» (Forgotten Village), по которому кинодокументалист Герберт Клайн из «Frontier Film» в одной из далеких областей снял фильм. Произведению присущи и благородство и напряженность, особенно в сцене, где крестьянка рожает, оказавшись без всякой помощи далеко от людей.

Фильм «Жемчужина» (La Perla), сделанный в стиле народной легенды, поставлен по сценарию, написанному также Стейнбеком.

В маленьком мексиканском порту живут бедный рыбак (Педро Армендарис), его молодая жена (Мария Маркес) и их маленький ребенок. Однажды рыбак находит огромную жемчужину; это событие деревня отмечает праздником. Но скупщик хочет завладеть жемчужиной. Семья бежит в горы. Скупщик ее преследует, рыбаку удается убить его. Перед тем как погибнуть, бандит убивает маленького мальчика. Убежденные, что жемчужина приносит им несчастье, муж и жена возвращаются в свою деревню и бросают драгоценность в море…

Сотрудничество со Стейнбеком не оказалось благотворным для Фернандеса; он вновь впал в холодный академизм «Лесного цветка». Условный сценарий был снабжен плоской моралью типа «Не в деньгах счастье» или «Каждому свое — и все будет хорошо». Действие, нечеткое и вялое, сдобрено высокопарным лиризмом и искусственным пантеизмом, который любит Стейнбек. «Жемчужина», типичный «художественный фильм», был неудачей менее простительной, чем «Бугамбилья» или «Покинутые». Мелодрама заслуживает меньшего осуждения, чем напыщенный интеллектуализм, подгоняющий «экзотическую» Мексику под шаблоны.

В дальнейшем в творчестве Фернандеса развивались и его лучшие и худшие стороны, но после 1955 года он был несправедливо устранен из мексиканского кинопроизводства. Вместе с Фигероа и замечательными актерами, которых он умел объединять, режиссер дал мексиканскому киноискусству произведения, принесшие ему законное международное призвание, но и эти фильмы были в значительной степени результатом усилий «пионеров» 1935–1942 годов.

БРАЗИЛИЯ [371]

Бразилия, говорящая по-португальски, в меньшей степени могла рассчитывать на экспорт, чем Мексика или Аргентина. Ее бывшая метрополия Португалия располагала в своих кинотеатрах меньшим количеством мест, чем Рио-де-Жанейро или Сан-Паулу, стремительно растущий соперник бразильской столицы.

Первые фильмы в Бразилии были поставлены в 1900-е годы, но развитие звукового кино шло там медленно. В 1939 году в этой обширной стране по площади почти такой же, как Европа, было всего три студии. Их продукция была невелика (шесть фильмов в 1936 году, пять — в 1940).

Во время войны в стране возник ряд отраслей промышленности (металлургия, текстиль, производство сахара и т. д.). Но, несмотря на то, что были открыты три новые студии, кино осталось в стороне от этого подъема. Крупные прокатчики, владельцы больших киносетей Лопес Рибейру-младший и Серрадор подчинялись Голливуду и стремились ускорить монополизацию программ большими североамериканскими фирмами. В 1942 году бразильская кинопродукция сократилась до одного полнометражного фильма.

Президент Жетулиу Варгас, полновластно правивший страной с 1930 по 1945 год, перед войной создал Национальный институт воспитательной кинематографии и издал декреты, обязывавшие в каждой программе давать один бразильский фильм. Но так как при этом можно было довольствоваться одной частью в 180 метров, то этот закон послужил главным образом увеличению количества фильмов очень маленького метража, которых выпускалось несколько сотен в год.

Во время войны наметилось некоторое отступление Голливуда на бразильских экранах (90 процентов в 1938 году, 70 — в 1946). Законом была установлена квота — три бразильские программы в год. Национальная кинопродукция в 1945 году занимала около 10 процентов экранов, но фильмы большей частью были весьма невысокого уровня и служили в основном популяризации новых песен для карнавала, который, как известно, является в Бразилии грандиозным праздником.

Некоторые из этих фильмов представляли интерес из-за своих исполнителей, в частности из-за Великого Отелло, актера мюзик-холла, негра «невероятной и симпатичной некрасивости, забавного и полного жизни».

В этой тропической стране, насчитывающей около 18 миллионов цветного населения, метисов и потомков рабов, освобожденных лишь в 1888 году, много крупных актеров негритянского происхождения.

Из кафешантана пришел в кино режиссер Шианка ди Гарсия, португальский эмигрант, во время войны поставивший фильм «Чистота» (Pureza), экранизацию книги Жозе Линса ду Регу, который вместе с крупным романистом Жоржи Амаду является одним из самых известных бразильских писателей. Но этому фильму плохую службу сослужила слабая игра исполнителя главной роли — знаменитого комика Прокопиу Ферейры — и большей части других актеров, исключая одного удивительного маленького актера-негра.

Актриса Кармен Сантус, пришедшая в кино в 1920-е годы, была одной из пионерок бразильского кинематографа. Она пыталась поставить фильм о Тирадентисе, крупном революционном деятеле, боровшемся за независимость Бразилии. Эта работа продолжалась десять лет и закончилась неудачей, несмотря на прекрасную операторскую работу Эдгара Бразила. В 1925–1935 годах оператор и актриса часто работали с Умберту Мауру, самым крупным бразильским кинематографистом, бывшим электриком, которого любовь к кино сделала режиссером. С 1938 года он был связан с Национальным институтом воспитательной кинематографии и снимал для этой организации документальные короткометражки. В 1940 году он поставил полнометражный фильм «Глина», в котором ведущую роль исполняла Кармен Сантус; некоторые эпизоды были очень сильны, но в целом сценарий был посредственным. В фильм входили и документальные части, рассказывающие об индейской керамике, которую в то время пытались возродить. Среди немногих удач этого периода затишья следует отметить также «Дом, где живет беднота» (О Cortiço, 1944) плодовитого режиссера и продюсера Луиса ди Барруша, одного из пионеров бразильского кино.

Между тем молодые силы упорно овладевали киноискусством, в частности в студенческих киноклубах, которые часто запрещала полиция.

В 1941–1942 годах в киноклуб Сан-Паулу, организованный факультетом философии, часто приходил высокий худощавый молодой человек с горящими глазами, настоящий подвижник бразильского кино. Он страстно любил произведения Мурнау и мечтал сделать фильм об открытии Бразилии. В течение нескольких лет он страдал от бедности, стремясь любой ценой стать кинематографистом, но не встречал подходящего случая.

К концу войны ему удалось наконец поставить документальный фильм об одной из старых сельскохозяйственных областей, которые еще существуют. Фильм назывался «Старая фазенда» (Fazenda Velha). Человека звали Лима Баррету, то был будущий постановщик «Кангасейро» (О Cangaceiro).

1945 год, казалось, принес Бразилии вместе с миром свободу. После мощных народных демонстраций президент Варгас ушел со своего поста. В первый раз с 1930 года коммунистическая партия могла развернуть легальную деятельность и принять участие в президентских выборах.

Документальный фильм был посвящен ее руководителю Луису Карлосу Престесу, «рыцарю надежды», вышедшему из мрака подполья. Для бразильских кинематографистов и интеллигентов будущее казалось богатым близкими перспективами. Но вскоре с возвращением диктатора Жетулиу Варгаса эти надежды оказались обманутыми.

УРУГВАЙ [381]

Расположенная между Бразилией и Аргентиной на берегу залива Рио де ла Платы, эта маленькая страна, которую скотоводство сделало процветающей, обладала большой насыщенностью экранами; в эксплуатации доминировали два крупных объединения кинотеатров — Глюксманна и Сенсы.

Во время войны в уругвайских студиях были сняты четыре картины, из них одна экранизация (осуществленная аргентинским режиссером) знаменитой драмы Пиранделло «Как ты хочешь» и две комические: менее удачная называлась «Сатурн спускается на землю» (Saturno baja a la tierra), в лучшей — «Три мушкетера» (1941, реж. Хаиме Прадес) играл популярный Пиночо — актер и певец, очень высоко оцененный в уругвайском мюзик-холле и на радио. Ни один фильм в этом маленьком кинопроизводстве не поднимался над коммерческим уровнем, хотя Монтевидео насчитывал множество любителей настоящего киноискусства, группировавшихся вокруг SODRE и его вдохновителя Данило Трельеса.

ЧИЛИ [384]

Эта страна, представляющая собой длинную полоску территории между Кордильерами и Тихим океаном, богатая медью и нитратами, знала относительное процветание, которое дало ей возможность соорудить в начале эры звукового кино маленькую студию, где ставили два-три фильма в год. В 1941 году общество «Чили-фильм» распорядилось построить большую студию с двумя съемочными площадками, и в 1944 и 1945 годах продукция достигла дюжины картин.

Студии в Сантяго предложили чилийцу Боркоске, сделавшему карьеру в Аргентине, поставить фильм «Горькая истина». Сын богатых родителей, Мигель Франк пригласил кинозвезду Марию Эухению Гусман сниматься в фильме «Заря надежды» (Amanecer de Esperanza, 1941). Французские беженцы, объединившись, поставили в Чили звуковой фильм на своем родном языке «Мельница в Андах» (Le Moulin des Andes, 1944). Сценарий, написанный поэтом Жюлем Сюпервьелем по пьесе Ж.-Ж. Бернара «Мартина», был поставлен Жаком Реми, главную роль исполняла Нора Грегор, ведущая актриса в «Правилах игры», эмигрировавшая в Южную Америку со своим мужем, австрийским принцем Штаренбергом. Этот французский звуковой фильм, по-видимому, не имел большого успеха.

Бывший в Париже ассистентом Пабста, Офюльса и Л’Эрбье, Жак Реми поставил также в 1943 году в Чили фильм «Надкушенный плод» (Le Fruit mordu) на испанском языке — «переделку» фильма Леонида Моги «Конфликт» (Conflit). Позднее во Франции он был сценаристом фильма «Если парни всего мира..», поставленного Кристиан-Жаком.

В кинематографическом отношении Чили была одной из стран Латинской Америки, больше всех сопротивлявшихся Голливуду, который в 1945 году монополизировал лишь 50 процентов ее доходов. Однако с конца войны мощный кризис обрушился на студии в Сантяго, и они почти прекратили выпуск продукции.

ПЕРУ [387]

Перу, древняя земля инков, граничащая с Тихим океаном на севере Чили, имела две маленькие студии в своей столице Лиме. Первый звуковой фильм был поставлен в 1938 году. Во время войны продукция в один из годов достигла максимума в шесть фильмов. Но в 1945 году развитие кинопроизводства было остановлено на несколько лет сильным кризисом. О 15 или 20 перуанских фильмах, поставленных во время войны, мы не имеем сведений.

КОЛУМБИЯ [388]

Колумбия может гордиться тем, что ее первый фильм был поставлен в 1920-е годы, однако ее кинопроизводство стало развиваться лишь после 1938 года. Во время войны было пять-шесть продюсеров, которые за отсутствием студий снимали фильмы там, где могли, в кабаре или в радиостудиях.

В 1944 году правительство опубликовало декрет, покровительствующий национальному кинопроизводству. Посол Соединенных Штатов немедленно нанес визит президенту Альфонсо Лопесу и передал ему предостережение Голливуда, напоминавшее о том, что декрет противоречит торговому договору, связывающему Колумбию с Соединенными Штатами.

Декрет не был отменен, но он никогда не применялся. Все производственные общества обанкротились (кроме «Асеведо Соно-фильм»), и колумбийское кинопроизводство полностью прекратилось на несколько лет. Мы не имеем никаких сведений о фильмах, выпущенных в Боготе в период 1939–1945 годов.

ВЕНЕСУЭЛА [391]

Венесуэла, граничащая на севере Южной Америки с Карибским морем, была бы богата своей нефтью, если бы ее добыча не сосредотачивалась в руках «Стандард ойл». Во время войны Голливуд занимал 80–90 процентов венесуэльских кинопрограмм с весьма определенной тенденцией к отступлению перед мексиканскими и аргентинскими фильмами, составлявшими в 1946 году 15 процентов и 8 — в 1947 году против 70 процентов Соединенных Штатов.

Небольшое кинопроизводство, не превышавшее двухтрех фильмов в год, развивалось во время войны в Каракасе. В 1944 году были построены две студии — «Боливар-фильм» и «Атлас» (который, кажется, был филиалом одного мексиканского общества). После 1945 года производство не было прервано.

КУБА [393]

Расположенная на одном из Антильских островов, Куба в то время была полуколонией Соединенных Штатов, и почти все большие кинотеатры ее столицы, Гаваны, стали собственностью «Парамаунта» и «Уорнер».

Первой звуковой полнометражной кубинской кинокартиной был поставленный в 1937 году весьма посредственный детективный фильм «Красная змея».

В 1939 году общество «Пеликулас Кубанас», мечтая составить конкуренцию Аргентине и Мексике на рынках стран испанского языка, построило студии и за 14 месяцев сняло шесть фильмов, среди которых «Кубинские ритмы» (1941) с участием артистов радио Эстрельиты Родригес и Рене Кабельи. Эта продукция имела незначительный коммерческий успех, и «Пеликулас Кубанас» перед концом войны пришлось продать студии своему сопернику «Нотисиеро насиональ», выпускавшему кубинские киножурналы. Относительный успех имел в то время фильм «Гитлер — это я» (1944) Мануэля Алонсо, весьма активного продюсера и режиссера. В конце войны все постановки на Кубе были прекращены, несмотря на старый правительственный декрет, освобождавший национальные фильмы от налогов.

КАНАДА [398]

Принадлежа к британским доминионам, Канада тем не менее уже в 1939 году была фактически американской колонией. «Парамаунт» владеет там более чем 400 кинотеатрами и контролирует, таким образом, большую часть киносети. С другой стороны Рэнк вместе с «Фоксом» контролирует киносеть «Одеон», насчитывающую около сотни кинотеатров.

Соединенные Штаты монополизировали 80 процентов канадских программ, Великобритания довольствовалась 4–5 процентами, почти наравне с Францией, фильмы которой (подвергавшиеся строгостям цензуры) пользовались спросом у канадцев провинции Квебек, говорящих на французском языке. Еще до войны они составляли два с половиной миллиона, но их число росло очень быстро (несмотря на весьма значительную эмиграцию в Соединенные Штаты). В конце войны французские канадцы достигали четырех миллионов и составляли 30 процентов населения.

«Война гаучо»

«Лесной цветок»

В ролях: Долорес Дель Рио, Педро Армендарис

«Мария Канделярия»

Известный бразильский киноактер Гранди Отелу в фильме «Негритенок Тиау» (1943)

«400 миллионов» (1939), реж. Йорис. Ивенс

«Перемена» (1942, Турция)

«Дети земли» (1943–1946), реж. Ходжа Ахмад Аббас (Индия)

«Лашин» (1939), реж. Фриц Крамп (Египет)

С войной Канада стала большой индустриальной державой. Благодаря английским и американским капиталам на ее земле возникли крупные авиационные и автомобильные заводы, судостроительные верфи, заводы радиоаппаратуры, огромные предприятия по выплавке алюминия. В Монреале, Квебеке и Торонто были построены или переоснащены две или три студии. В военные годы было поставлено три-четыре фильма (из них один или два на французском языке) в сообществе с местными прокатчиками и с Рэнком. Ни один из этих фильмов, по-видимому, ничем существенным не отличался от картин различных голливудских жанров.

Джон Грирсон, знаменитый английский документалист, в 1939 году стал комиссаром «Нэшнл филм боард», незадолго до того созданного Канадой. Этому национальному учреждению было вменено в обязанность производство и прокат воспитательных и пропагандистских фильмов. Грирсон прилагал свои усилия в области документального кино (в частности, он привлек в Канаду Йориса Ивенса), а также мультипликационного фильма, где он добился интересных результатов вместе с Алексеевым (приехавшим из Франции) и особенно с Норманом Мак Лареном.

АВСТРАЛИЯ [400]

В 1940 году на австралийских экранах доминировал Голливуд, владевший киносетью «Хойтс», созданной в 1910 году англичанами, но ставшей собственностью «Фокса». Во время войны усилилось влияние Соединенных Штатов и ускорился процесс индустриализации страны, прежде сельскохозяйственной (мясо и шерсть). Англия построила авиационные и военные заводы. Все это весьма сильно стимулировало развитие кино.

В конце войны Рэнк приобрел акции киносети «Грейтер юнион тиэтер»; с ее 120 кинотеатрами он противостоял 150 кинотеатрам «Фокса» и большим первоэкранным залам МГМ, которая контролировала также единственную студию Сиднея «Синесаунд».

Первый фильм в Австралии был поставлен в 1901 году. В период 1920–1930 годов выпускалось около семи-восьми фильмов в год. В эпоху звукового кино в 1930—1940-х годах производство сократилось в среднем до четырех-пяти фильмов. Во время войны и особенно после Пирл Харбора, когда военные действия приблизились к Австралии, производство практически прекратилось. За 1940–1945 годы в Сиднее, по-видимому, было поставлено не более трех-четырех картин.

Из всей австралийской кинопродукции того времени интерес представляли, по словам Кэтрин Дункан, лишь фильмы Чарлза Човела. В начале войны он снял «40 тысяч всадников», рассказ об австралийской армии, которая в 1917 году сражалась на Синайском полуострове. Позднее он поставил «Крыс Тобрука», героями которых были также австралийские солдаты, но уже во время второй мировой войны. Наконец, он снял «Сыновей Метью» (1946) — эпизод из эпохи австралийских пионеров, происшедший в Куинсленде, на плато Атертон. Как правило, фильмы Човела представляют собой довольно разнородную смесь элементов эпических драм и весьма заурядных комических сцен, но большая заслуга режиссера в том, что свои произведения он строит на сюжетах, взятых из национальной жизни, и стремится передать отличительные качества австралийского характера. Его первые фильмы, кроме того, заслуживают внимания тем, что в них проявил себя отличный австралийский актер Чипс Рэфферти, которого сразу же после войны англичанин Гарри Уатт выбрал на ведущую роль в фильме «Переселенцы» (The Overlanders), поставленном в Австралии для «Илинг студиос».

Голливуд занимал 80 процентов экранов страны. Но поскольку Австралия рассматривалась как кинематографический рынок будущего, Рэнк решил с помощью хороших местных актеров и английских кинематографистов наладить там кинопроизводство. В Сиднее была сооружена большая студия — филиал «Илинга».

Рэнк занимал господствующее положение также и на новозеландских экранах, контролируя киносеть «Керридж-одеон» (более 100 кинозалов). Его соперником был «Фокс», контролировавший около 40 кинотеатров (киносеть «Амальгамейтед-тиэтер). Новозеландский «Нэшнл филм юнит» выпустил несколько документальных фильмов, но в стране не было киностудий. Эпизодически на натуре снимались фильмы, но, по-видимому, до 1950 года не было ни одного художественного фильма, поставленного целиком кинематографистами этой страны, населенной в подавляющем большинстве белыми (около 100 тысяч маори). Однако было выпущено несколько короткометражных документальных военных фильмов, в частности «Внутренний новозеландский фронт» (New Zeland Home Front, 1943) англичанина Генри Купера и «Война и Новая Зеландия» (War and New Zeland, 1945) Сильвии Камминс.

В Австралии на поприще документального кино имели место немаловажные события, связанные с пребыванием в стране Йориса Ивенса.

В конце 1944 года Ивенс принял предложение Ван дер Плааса, переданное от имени голландского правительства стать комиссаром по делам кино в Нидерландской Индии сразу же после ее освобождения от японской оккупации. В то время казалось очевидным, что впредь отношения между колонией и метрополией будут базироваться на принципах Атлантической хартии.

Ивенс тотчас же отправился в Австралию. В Мельбурне, а затем в Сиднее он разработал планы вместе с небольшим коллективом сотрудников: одной австралийкой, одной американкой, двумя канадцами и двумя индонезийцами. Была запланирована серия воспитательных документальных картин, касающихся, в частности, вопросов продовольствия, жилищного строительства, индустрии, путешествий, международного сотрудничества наций за развитие мировой культуры.

После капитуляции Японии в августе 1945 года Ивенс и его сотрудники собрались на первом же пароходе отплыть в Индонезию. Но голландские власти несколько раз откладывали их отъезд. Причина этих неоднократных задержек вскоре стала ясна: 17 августа 1945 года индонезийский народ провозгласил республику. Правительство Нидерландов, вместо того чтобы подтвердить свои прежние обещания, ответило посылкой экспедиционного корпуса и бомбардировками.

В этой обстановке в октябре 1945 года в отеле «Австралия» в Сиднее Йорис Ивенс созвал пресс-конференцию, на которой проинформировал журналистов о своем отказе от полномочий, направленном представителям голландского правительства в Батавии (теперь Джакарта). Он расторгнул свой контракт, так как обещания, данные индонезийцам, не выполнялись и были нарушены принципы дружбы и взаимного уважения, провозглашенные Атлантической хартией, к которой присоединилась королева Голландии. Заявление Ивенса имело огромный резонанс. Прежде никогда не бывало, чтобы крупный деятель слагал с себя полномочия в подобных обстоятельствах. Все сотрудники Ивенса также подали в отставку. После этого Ивенс с двумя из своих бывших помощников предпринял в Австралии постановку документального фильма, который был назван «Говорит Индонезия» (Indonésie Calling).

Чтобы понять замысел этого фильма, надо знать, что во время войны Австралия была местом пребывания правительства Нидерландской Индии, базой для ее торгового флота, для голландских и индонезийских войск, там же находилось большое число индонезийских моряков. Как только в Индонезии была провозглашена республика, голландские власти пытались реквизировать торговые корабли, расположенные в Австралии, с тем чтобы с оружием и войсками отправить их на осаду молодой Индонезийской республики. Но индонезийские моряки отказались снимать корабли с якорей и были поддержаны моряками Австралии, их профсоюзами и десятком других «смежных» профсоюзов. Индийские, китайские, малайские и английские матросы присоединились к этому движению, и их единодушие было столь всеобщим, что коммерческий голландский флот так и не мог сняться с якорей и остался блокированным в австралийских портах в течение полутора лет.

Развитие этих событий диктовало изо дня в день сценарий фильма «Говорит Индонезия». Начиная съемки, Йорис Ивенс не знал еще сам, каким будет его фильм. До этого правительство Нидерландской Индии предоставляло в его распоряжение огромные капиталы. Теперь же условия его работы стали, конечно, другими. Он должен был работать полуподпольно, сам финансировать свой фильм, занимать в разных местах по пять-десять фунтов, использовать куски чистой пленки и т. д. Разумеется, по мере своих возможностей ему помогали профсоюзы моряков.

Фильм был закончен в начале 1946 года. Марион Мишель была одновременно сценаристом, оператором, монтажницей, директором картины. Кэтрин Дункан писала дикторский текст к австралийскому варианту. Кроме него имелся индонезийский вариант. «Премьера» состоялась в театре кинохроники в Сиднее, затем фильм получил широкое некоммерческое распространение в Австралии и во многих странах.

Индонезийский вариант непонятными путями попал в Индонезию в самый разгар голландских репрессий.

Ява была отрезана от всего мира, голландские колониалисты говорили индонезийцам, что они не могут рассчитывать ни на какую помощь или солидарность со стороны других стран. И вот везде — вплоть до самых отдаленных деревень, на открытом воздухе — устанавливались экраны, на которых жители видели неопровержимые доказательства солидарности пяти наций с борющимися за свою национальную независимость индонезийцами.

Когда индонезийское правительство одержало победу, одним из его первых действий было приглашение Йориса Ивенса на пост генерального комиссара по делам кино в новой республике. Фильм «Говорит Индонезия» был явлением неоспоримой важности в борьбе за победу независимости.

Для Австралии этот фильм был первым «воинствующим документальным фильмом», поставленным в стране и прямо выражавшим точку зрения рабочих профсоюзов. По стилю и технике постановки он стал своего рода образцом и оказал влияние на австралийские документальные фильмы, открыв широкую дорогу серии очень коротких документальных картин, снятых различными рабочими организациями.

Среди австралийской документальной кинопродукции, предшествовавшей фильму «Говорит Индонезия», следует отметить работы Дэмона Парера, принимавшего весьма активное участие в создании двух военных фильмов: «Битва в Оуэн Стэнли Рейнджес» (в Новой Гвинее) и «Битва в Коралловом море».

Этот неустрашимый оператор кинохроники погиб во время битвы на Тихом океане; его смерть была тяжелой потерей для австралийского документального кино, которому основание «Австралия филм боард» в 1945 году открыло хорошие перспективы. Новая организация стала преемницей руководимых Ролфом Фостером групп «Краун филм юнит», посылавшихся Грирсоном из Канады.

 

Глава IX

ОБЗОР КИНЕМАТОГРАФИИ АЗИИ И АФРИКИ

ЯПОНИЯ [404]

Для Японии вторая мировая война началась летом 1937 года нападением японской военной клики на Китай. Война сразу же ускорила промышленную концентрацию японского кино. По словам г-на Ивабути, в 1940–1941 годах «кинематографические предприятия, существовавшие в Японии, были поставлены под контроль правительственных органов, которые ввели в практику систему предварительных разрешений для всех фирм, занимающихся кинопроизводством или кино-прокатом. При введении этой системы в действие бюро информации при правительстве зарегистрировало 201 продюсера и 303 прокатчика.

В действительности же только девять больших обществ владели в то время студиями и выпускали художественные фильмы. Это были «Сиотику», «Тохо», «Никкацу», «Синкокинема», «Дайто», «Нан Во», «Тохацу» (Токио Хассей), «Киокуто» и «Зенси».

По данным Робера Флоре, который посетил Японию в 1937 году, в начале агрессии против Китая, главным центром кинопромышленности в то время был Киото, расположенный на главном острове архипелага, на юго-западе от Токио. В этой бывшей столице с миллионным населением было построено 12 студий, принадлежавших: «Синкокинема» (три студии), двум старым соперничавшим компаниям — «Сиотику» и «Никкацу» (по две студии каждой), «Дайто» (или «Дай Ниппон»), «Зенсио» и «Киоку» (по одной студии). В Токио в то время насчитывалось только шесть студий; из них наиболее важными были студии «Тохо».

Японская кинопродукция, чрезвычайно обильная, в период 1933–1938 годов составляла 450–560 фильмов в год; при этом немые фильмы продолжали выпускаться и после 1935 года. В 1938 году 20 процентов японских кинотеатров еще не были оснащены звуковой аппаратурой.

Как указывает г-н Ивабути, в 1941 году правительство приступило к слиянию некоторых крупных кино-производственных обществ:

«Бюро информации, которое наряду с кино контролировало всю культурную деятельность страны, выработало план объединения предприятий по производству фильмов. Оно слило три самых крупных общества: «Нйккацу», «Синкокинема» и «Дайто» — в одну монополию, которая стала называться «Дайэй» («Кинематогра-фическое общество великой Японии»),

В декабре 1941 года, тотчас после Пирл Харбора, правительство организовало общество по прокату, которое являлось монопольным во всей Японии и называлось «Эйга Хайкиу Ша» («Общество по прокату кинофильмов»).

По этому новому закону 2472 кинотеатра, существовавшие тогда в Японии, были разделены на две категории, красные и белые, — цвет указывал на характер программ, которые в них демонстрировались».

Влившееся в «Дайэй» старое общество «Никацу» было основано в 1912 году со значительными капиталами и в течение некоторого времени объединяло большинство японских студий и кинотеатров, в 1938 году фирма обанкротилась и перешла под контроль своих соперников — «Сиотику» и «Тохо». Основанное в 1920 году общество «Сиотику», копируя методы американского «Парамаунта», приступило к трестированию кинотеатров. Накануне войны оно владело киносетью в тысячу кинотеатров, которые снабжало недельными программами, составлявшимися из фильмов, снятых на ее студиях в Киото и Токио.

Что касается «Тохо», то вот, по рекламной статье общества, сведения о его происхождении:

«Токио такаразука гекиджо К° лтд», которая впоследствии стала «Тохо», основана в августе 1932 года г-ном Итидзо Кобаяси. Президент нового общества, родившийся в 1873 году в Кофу, в префектуре Яманаси, после учебы в токийском университете стал президентом общества электрических железных дорог «Хансин Кюко» и «Токио-электрикпауэр».

Первым зданием, которое построило основанное им общество, был «Театр Тохо» в квартале Хибия в Токио. Оно было специально предназначено для показа спектаклей знаменитого «Такарадзука ревю», созданного в 1912 году г-ном Кобаяси и постоянно поддерживавшего его материально. Затем общество соорудило «Синема Хибия» и «Театр Юракудза». Позднее к киносети «Тохо» присоединились «Нитигэки театр» и «Театр империал». Их своеобразные спектакли были высоко оценены токийской публикой.

В декабре 1943 года «Токио такарадзука гекиджо», присоединив производственное общество «Тохо» и различные его филиалы, образовало «Тохо кабусики Кайся» («Тохо К° лтд»), которое с тех пор приобрело доминирующее и все возрастающее влияние в области зрелищ в Японии.

Опорой киносети И. Кобаяси был ряд роскошных кинотеатров, расположенных в квартале Хибия, в центре Токио, в двух шагах от императорского дворца. Эти импозантные здания были построены в самых разных стилях — новогреческом, «улучшенном» стиле Людовика XVI, в ультрамодернистском — и наряду с фильмами показывали большие мюзик-холльные спектакли. «Такарадзука ревю» получили свое название по имени маленького городка, расположенного между Кобе и Осакой, где около 1910 года Кобаяси создал настоящую фабрику зрелищ, для которой по его указанию вербовали красивых девушек со всей страны. После 1920 года «Такарадзука герлс» стали в Японии такими же знаменитыми, как «Зигфелд герлс» в Соединенных Штатах. Вторая мировая война, естественно, увеличила их популярность к удовольствию военных и к выгоде их «мецената».

Когда Итидзо Кобаяси, который представляет себя в своих рекламных заметках как «фигуру первого плана и делового магната Японии», начинал свою карьеру, электрическая железнодорожная линия «Хансин Кю-ко» была накануне банкротства.

Чтобы привлечь на свою железную дорогу пассажиров, Кобаяси придумал нечто поистине гениальное. В маленьком городке Такарадзуке (обслуживаемом его компанией) он создал огромный город развлечений с парком аттракционов, большими магазинами и труппами «Такарадзука герлс». В «город» стекались не только пассажиры, но компания получила возможность продать на вес золота территорию, которую она приобрела по низким ценам для постройки железной дороги. Ансамбли же прекрасных девушек, созданные первоначально из рекламных соображений, стали основой «фабрики развлечений», предпринимавшей успешные гастроли с ревю в стиле Фоли-Бержера с голыми женщинами, а затем были использованы при организации кино-сети больших роскошных кинотеатров.

Осуществив свою блестящую идею, Итидзо Кобаяси стал доверенным человеком гигантского треста «Мицуи». Эта монополия — или, если употребить японский термин, эта «дзайбацу» — с XVII века господствовала в значительной части японской экономики. В 1939 году 200 ее филиалов объединяли капитал в 3 миллиарда иен. В 1943 году после различных реорганизаций и централизации «Мицуи» объединяла 8–9 миллиардов, то есть 20 процентов акционерного капитала Японии.

Чтобы представить себе влияние этой «дзайбацу» на две отрасли промышленности, тесно связанные с японским кино, следует учесть, что «Мицуи» контролирует почти полностью производство целлулоида (через «Дай ниппон селлулоид К°») и 80 процентов производства бумаги (Папетерис одзи). Для производства целлюлозы и папье-маше, первичного сырья для этих материалов, «Мицуи» располагает обширными лесами, полями тростника, полями сои и т. д. в Корее и Маньчжурии; на ее целлулоиде, в частности, работала «Фудзи филм КК», выпускавшая 65 процентов японской чистой пленки. «Фудзи филм» взял под свой контроль кинопроизводственное общество «Дайэй», как только правительство образовало эту монополию. Что касается бумаги, то «Мицуи» использовало ее также для ряда своих ежедневных газет, выходящих в нескольких миллионах экземпляров, и для изданий «Майнити», которая, в частности, выпускала еженедельные хроникальные киножурналы.

Большая часть чистой пленки «Фудзи» шла затем на копировальные фабрики ФКЛ (фото-кемикал лаборатори), контролировавшиеся, как это ни парадоксально, трестом пивоваренных заводов. Это общество — «Дай ниппон-бревери» — занималось и другой деятельностью, и в частности с 1930 года сосредотачивало более половины производства бутылок в Японии. Оно было тоже филиалом «Мицуи». Что же касается ФКЛ, то оно участвовало в контроле общества «Тохо».

Японская семья, которая, чтобы отвлечься от военных забот, ходила в 1943 году в зал «Тохо» посмотреть фильм «Дайэй» и балет «Такарадзука герлс», пила в антракте бутылку пива «Дай ниппон» и читала вечернюю газету «Майнити», платя каждый раз налог в 10 процентов всемогущей фамилии Мицуи.

Поскольку кино и пресса были самыми мощными рычагами общественного мнения и политики, не удивительно, что в Японии «не знают, где кончается правительственная власть и где начинается власть трестов», как сказал в 1935 году немецкий экономист Эрнст Шультце.

Однако возможно, что в Токио (как и в Вашингтоне) иногда пугали призраком антитрестовского закона. В 1957 году, когда «Папетерис одзи» («Мицуи») значительно поднял цены на бумагу, в результате жалоб газет и издательств директору этой фирмы Г. Фудзиваре было сказано, что отныне деятельность его монополии будет контролировать министерство промышленности и торговли. Но контроль был весьма иллюзорным, в 1940 году Г. Фудзивара сам стал министром торговли и промышленности. Когда он оставил этот портфель, его пригласили во второй кабинет Коное к другому знаменитому приказчику «Муцуи» — гениальному изобретателью «Такарадзука герлс» Итидзо Кобаяси.

Политика, которую с 1920 года проводило это «дзайбацу», состояла во все более широком слиянии обществ. Когда было необходимо, эти реорганизации осуществлялись по согласованию с его мощным соперником — вторым экономическим гигантом Японии — «Мицубиси». Возглавив министерство промышленности и торговли, которое в Японии, так же как и во Франции и Соединенных Штатах, является «ключевым постом», Фудзивара и его соратник Кобаяси в широких масштабах проводили реорганизацию по слиянию предприятий во всех отраслях промышленности. Они являлись активными проводниками этой политики и извлекали из нее для себя материальные выгоды.

Слияния в области кино, приведшие к созданию «Дайэй» и «Син «Тохо» («Нового «Тохо»), вписывались, таким образом, в рамки общей политики.

Концентрация предприятий, проводившаяся «дзайбацу» и его правительственными агентами, в кино коснулась не только производственных и прокатных обществ. В марте 1941 года, за полгода до Пирл Харбора, все еженедельные киножурналы сливаются в одну фирму — «Общество японской кинохроники».

Перед 1941 годом в Японии существовало четыре журнала кинохроники: «Асахи», «Домей», «Иомиури» и «Майнити»; все они были связаны с крупными газетами и объединениями печати. По словам Баррета, «тресты прямо или косвенно контролируют около тысячи газет, и… некоторые полагают, что в Японии нет ни одной независимой газеты».

Но если это так, то представляется естественным движение за ускорение концентрации, которое развернулось в 1940–1944 годах как в кинохронике, так и в прессе. Великие «дзайбацу» рационализировали свои предприятия..

Кинематографическая монополия не ограничивалась кинохроникой. Одновременно бюро информации слило все производство короткометражек, документальных и других фильмов в «Дайниппон бунка эйга киокай» («Культурная киноассоциация великой Японии»), Эта монополия была затем поставлена под контроль «Общества кинохроники» и слилась с ним.

Поражает похожесть эволюции японского кино после 1937 года и немецкого кино при Гитлере. Несомненно, фашистские милитаристы в Токио подражали после 1937 года методам, испытанным Геббельсом с 1933 года.

Немецко-японское сотрудничество стало тесным после подписания в 1936 году антикоминтерновского пакта и создания «оси Берлин — Рим — Токио», Но один обмен техническими специалистами между немецкой и японской столицами не может объяснить это сходство структурной эволюции кино. Глубокая причина этого явления заключается в том, что обе страны (в которых сохранялись старые феодальные пережитки) управлялись гигантскими монополиями, которые порождали одновременно (одно подталкивало другое) фашизацию государства, промышленную концентрацию под эгидой сверхмонополий и в конечном счете ожесточенные захватнические войны.

Таким образом, в период между агрессией против Китая (1937) и Пирл Харбором (1941) все было направлено к тому, чтобы передать все рычаги управления и контроля кинематографа доверенным людям «дзайбацу»: фашистам и милитаристам.

В 1936 году Эдгар Лайта, посетивший Токио, был поражен милитаристским характером киноафиш, которые он увидел в квартале Асакуса, где каждый дом является кинотеатром. «Часто лишь один огненный меч покрывал целую стену дома, иногда — огромные воины или лицо женщины в слезах. Разумеется, больше можно было видеть мечей, чем портретов.». Под знаком самурайской сабли магнаты японского кино вели пропаганду захватнической войны. В то время «фильмами-саблями» стали называть картины, которые на современном материале или воспроизводя на экране старинные легенды, воскрешавшие древнюю славу, воспевали начавшуюся войну как благотворную, радостную и «рыцарскую».

С началом агрессии против Китая «фильмы-сабли», естественно, получили широкое распространение. Но Голливуд занимал все еще большое место на японских экранах.

В 1937 году американские кинопромышленники на несколько месяцев приостановили ввоз своих фильмов в Японию, но вскоре возобновили его по инициативе «Метро-Голдвин-Майер» и «Парамаунта». В 1940 году Япония еще импортировала 80 американских фильмов. Японское министерство просвещения и культуры энергично содействовало прокату одного из них — фильма режиссера Дитерле «Доктор Эрлих».

В 1941 году, за несколько месяцев до Пирл Харбора, в отношениях между Голливудом и Токио возникло некоторое напряжение. Кампания, проводившаяся в японской прессе, обвиняла американские фильмы в аморальности, участились цензурные запреты. Американский ввоз был сокращен до 60 фильмов, которые составляли все же 80 процентов всех заграничных картин (75).

С другой стороны, гитлеровская Германия основала в 1937 году в Токио «Кокко-фильм», филиал «Тобиса». Арнольд Фанк прибыл в Японию для постановки фильма «Дочь самурая» по антикоммунистическому сценарию, подогнанному к антикоминтерновскому пакту, незадолго до того заключенному между Токио и Берлином. Но война в Европе затруднила обмены между этими двумя столицами.

После 1937 года в Токио была поставлена целая серия антикитайских фильмов: «Взятие Шанхая морянами» (реж. У. Кумагаи, производство «Тохо»), «Битва за Ханькоу», «Патруль» Тасаки Томотаки (производство «Никкацу»). «Фильмы-сабли» перешли, таким образом, в современную жизнь. Последним японским фильмом, попавшим в Европу перед Пирл Харбором, были «Пилоты-смертники» (Miru Oozora, сценарий Китамура, И. Иэги и П. Кита, производство «Тохо»). Его сюжетом были «подвиги» японских летчиков в Китае.

До тех пор, пока агрессия против Китая не распространилась на большинство районов Дальнего Востока, прогрессивным японским кинематографистам еще удавалось иногда выражать в фильмах свои убеждения.

В конце 20-х — начале 30-х годов большое влияние на киноавангард Японии, как и на кинематографистов всего мира, оказало советское кино. В 1928 году прогрессивные японские режиссеры образовали группу «Прокино» («Пролетарское кино»), деятельность которой в 1935 году была запрещена полицией. Но до этого в 1929–1931 годах она послужила толчком для возникновения прогрессивного течения «фильм-идеология», в котором принимали участие самые крупные режиссеры: Кэндзи Мидзогути, Тэйноскэ Кинугаса, Госио Хэйкоскэ, Тому Итида.

Согласно Ивабути, кинематографисты «авангарда» основали тогда общество по производству документальных и короткометражных фильмов — «Гейдзюцу Эйгася» (G. Е. S.). Когда правительство объявило о роспуске «Прокино», многие из его членов продолжали свою деятельность в ГЭС.

Общество выпускало интересные фильмы (большей частью документальные), среди которых «Снежный край» (Iukiguni, реж. Токити Икэмото), «История воспитательницы детского сада» (Aru hobo no Kiroku, реж. Сооя Мидзи).

С другой стороны, хотя вторжение милитаристов в Китай вызвало серию шовинистических фильмов, многие кинематографисты продолжали ставить интересные картины, далекие от всякой пропаганды, показывающие жизнь в больших городах или нравы мелкой буржуазии.

Среди фильмов больше других, выходивших из русла милитаристского потока, следует особо отметить «Элегию Нанивы» (Naniwa Elegy) Кэндзи Мидзогути и три фильма Садао Яманаки: «Татуированный с улицы» (Matchi no irezumi), «Кунисада Тюдзи» (имя героя фильма), «Клоун из Ковтиямы» (Kowtchiyama soshun).

Наконец, в области документального кино специального упоминания заслуживает фильм Фумио Камеи «Шанхай», в котором режиссер нашел средство выразить свое отрицательное отношение к милитаристской клике.

Но с «реорганизацией» японского кино эти течения были лишены своей технической базы. В 1940 году ГЭС была поглощена «Культурной ассоциацией великой Японии».

Несмотря на эти репрессии в области интеллектуальной жизни, незадолго до начала войны в Китае, в 1935–1936 годах, в Японии возникло течение, названное «новым реализмом», к которому примкнули те же Кэндзи Мизогути, Тому Итида и Хэйнскэ Госио. Первый, блеснувший в 1935–1936 годах своими фильмами «Гионские сестры» и «Элегия Нанивы», способствовал закреплению за новым направлением этого названия.

Два его фильма рассказывают о жизни женщин низших и средних классов. Социальная критика Тому Итиды, более отчетливая и сильная, проявилась в фильмах «Театр человеческой жизни», «Во имя всего живого» (Ikitoshi Ikerumono, 1936, по роману Юзу Ямамото), «Голый город» и особенно в «Земле» (1939), где он в почти документальном стиле показал нищенские условия жизни японских крестьян.

Что касается Хэйноскэ Госио, который вместе с Кинугасой и Мидзогути является пионером японского кино, то в «новом реализме» он развивал некоторые тенденции «идеологического кино», в частности фильмами «Люди без имени» (1937) и «Деревянная голова» (1940).

Предшественником «нового реализма» был Садао Яманака, основные фильмы которого Ивабути упоминал выше. После постановки в 1937 году фильма «Бумажные шары и человеческие чувства» этот молодой, известный своими прогрессивными взглядами очень талантливый режиссер, картины которого милитаристы считали слишком «пессимистичными», был мобилизован и рядовым солдатом послан на фронт в Китай, где был убит в 1938 году.

В первый период войны, перед Пирл Харбором, казалось, что «новый реализм» оказывал свое влияние и на фильмы, сюжетом которых были военные действия. Так, некоторая гуманность ощущалась в «Пяти разведчиках» Томотаки Тасаки (показанном в 1940 году на фестивале в Венеции), в котором режиссер изобразил с точки зрения простого солдата переживания пяти солдат-разведчиков в Китае.

Аналогичные настроения проявились в фильме Кимисабуро Иосимуры «Командир танка Нисидзуми» (1940). Это направление можно сравнить с направлением итальянцев Росселлини и Де Робертиса, выраженном в «Корабле на дне» и в «Белом корабле». Но и для японцев такой компромисс с документальной объективностью не мог длиться долго.

Иосимура стал специалистом по шпионским фильмам в духе «Рокамболя» («Шпион не умер», 1942, «На заре войны», 1943), а Тасака прославлял морские подвиги японских милитаристов в фильме «Морской флот» (Kaigun, 1943).

Документалистской тенденции Тасаки и Иосимуры придерживался и Кадзиро Ямамото, обративший на себя внимание в начале своего пути в кинофильмах «Лошадь» (Uma, 1941) и «Классное сочинение» (Tsuzuri-kata Kyoshitu, 1937), после которого его можно было считать учеником Хэйноскэ Госио, одного из самых прогрессивных пионеров японского кино. Но после Пирл Харбора маска документальной объективности слетела, и Кадзиро Ямамото стал самым ожесточенным пропагандистом японского милитаризма. Ему было предоставлено 380 тысяч американских долларов (десятикратная стоимость средней картины) для постановки фильма «Война на море за Гавайи и Малайский архипелаг» (Hawai Marei Oki Kaisen), который был торжественно показан в Токио 7 декабря 1942 года, в годовщину японского нападения на Пирл Харбор. Японское правительство, гордое этим «шедевром», нашло средства доставить второй негатив фильма в Берлин. Фильм был показан во всей оккупированной Европе. И фашист Бардеш в антисемитском еженедельнике «Я — повсюду» в лирических тонах воспевал это произведение, «посвященное стойкости, дисциплине, самопожертвованию». Героями фильма были летчики-самоубийцы, или «камикадзе», которые бросались со своими самолетами, начиненными взрывчатыми веществами, на американские крейсеры, представленные в фильме весьма плохими макетами. Во время проката в Европе фильм назывался «Добровольцы смерти»; в 1960 году эпизоды из него были включены в американский монтажный фильм «Камикадзе». Показанные как подлинные кадры кинохроники, эти фрагменты должны были доказывать такой курьезный тезис: в 1945 году пилоты-смертники представляли для американцев столь большую угрозу, что для сохранения жизни людей Соединенным Штатам пришлось бросить на Японию атомные бомбы. Кадзиро Ямамото (которого не следует путать с его однофамильцем — прогрессивным деятелем Сацуо Ямамото) поставил затем несколько других фильмов, воспевающих самопожертвование японских солдат, в частности «Люди-торпеды атакуют» (Kato jun Sentotai, 1944), посвященные морскому эквиваленту летчиков-смертников.

Самыми усердными из ультрамилитаристов были наряду с К. Ямамото Ютака Абэ («Небеса в огне», 1940, «Букет южных морей, 1942) и Ватанабе («К решающей победе в воздухе», Kessen no Ozors, 1943).

Наряду с этими тремя посредственными режиссерами, превозносившимися милитаристами за свою усердную пропаганду, фильмы того же жанра в чрезвычайно большом количестве выпускали фирмы «Тохо» и «Дайэй». Они прославляли: «Взятие Кота Бару», «Битву за Лесон» (в Малайе), «Завоевание Явы», перемешивая восстановленные сцены с документальными кадрами, снятыми кинематографической службой японской армии. Сюда же добавляли иногда английскую и американскую кинохронику, захваченную в Шанхае, Лусоне и Гонконге. В кинозалах японские милитаристы помещали своих агентов, и эта воинственная кинопродукция приветствовалась триумфальными криками: «Банзай!». Правительство поздравляло себя с возросшей посещаемостью кинотеатров, что объяснялось, по его мнению, «закрытием ночных ресторанов, дансингов и ростом материального уровня населения, работающего на военных заводах. Кино поддерживает хороший моральный дух в армии и в деревне».

Убежденное в действенности своей кинопропаганды на гражданское население, японское правительство предложило семьям мобилизованных один раз в месяц бесплатное кино.

Несмотря на свои внутренние убеждения, такие дебютанты, как Тадаси Имаи, были принуждены снимать фильмы, подобные «Бушующему морю» (1944). Сильное давление оказывалось и на известных режиссеров. Так, один из виднейших пионеров японского кино, Кинугаса, избавившись от постановки фильма, прославляющего Ван Дзин-вея, главу марионеточного «китайского» правительства, созданного японцами, вынужден был приняться за картину «Вперед, под знаменем независимости!» (Susune Dokirutsu), рассказывающую о том, как благодаря японскому шпиону индусский принц освобождает Индию от английских колонизаторов.

К счастью, это было исключением. Почти все другие известные мастера обращались прежде и чаще всего к сюжетам историческим и не связанным с войной. Так, Кэндзи Мизогути поставил четвертый вариант самурайской истории «47 верных ронинов», Тому Итида обратился к той же эпохе в фильме «Торин Гоуемон» (имя старинного героя), Хэйноскэ Госио продолжал изображать жизнь маленьких людей в фильмах «Деревянная голова» (1940) и «Первый снег» (1942), эту же тему избрал Ясудзиро Одзу в фильме «Он имел отца». Когда продолжать это пассивное сопротивление стало невозможным, они прикидывались больными или находили другой предлог, чтобы прекратить свою работу на студиях.

Среди вновь пришедших Хэйноскэ Киносита и Акира Куросава находились в аналогичном положении. Первый, которого называли иногда японским Рене Клером, ставил в то время комедии, действие которых не было связано с войной, как, например, «Гавань в цвету» (Hana Saku Minato, 1943), второй же посвятил свой первый фильм, «Сугато Сансиро», основателю дзюдо, жившему в середине XIX века.

Слишком глубоки были прогрессивные течения в предвоенном японском кино, чтобы милитаристы могли полностью их уничтожить. К тому же сопротивление кинематографистов не всегда оставалось пассивным. Кинодокументалист Фумио Камэи поставил для «Тохо» фильм «Сражающиеся солдаты» (Tatakauheitai) в духе столь явной оппозиции милитаризму, что цензура запретила его и молодой режиссер попал в тюрьму. Его поступок показался властям тем более подозрительным, что году в 1935-м Фумио Камэи был студентом института кинематографии в Москве. В концентрационные лагеря были брошены и некоторые известные кинематографисты, основатели «Прокино», такие, как Акира Ивасаки.

После триумфов 1942–1943 годов для Японии наступили трудные дни. В 1944–1945 годах бомбардировки американской авиации усилились, было разрушено 2 миллиона домов, 10 миллионов жителей остались без крова. Затем упали атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. После высадки армий генерала Макартура японцам было запрещено снимать их неслыханные последствия. Но Акира Ивасаки, освобожденный из лагеря, сумел нелегально снять документальный фильм об ужасах Хиросимы в первые же недели, последовавшие за разрывом бомбы. Голливуд рассматривал тогда Японию как страну в кинематографическом отношении завоеванную, и в официальном докладе Эрик Джонсон, президент МПАА, писал в конце 1945 года: «Эта страна будет обслуживаться Экспортной ассоциацией до тех пор, пока этот новый свободный рынок сможет существовать. Экспортная ассоциация работает в соответствии с рекомендациями и указаниями военного департамента».

225 из 554 фильмов, поставленных во время войны, были в начале 1946 года уничтожены вместе с их негативами. Большая часть японских фильмов, поставленных перед войной, была конфискована и их наличный запас был отправлен в Гонолулу. Возможно, что они и не были уничтожены, но, во всяком случае, и в 1961 году Японии не были возвращены шедевры Кинугасы, Мидзогути, Хэйноскэ Госио и другие, поставленные начиная с 1932 года.

Благодаря этой массовой чистке Голливуд занял доминирующее положение в японских программах. Хотя бомбардировки разрушили более половины из 2350 кинотеатров, существовавших в 1930 году, японская киносеть была самой значительной на Дальнем Востоке и представляла для американской кинопромышленности рынок столь же важный, как в Европе немецкий.

МПАА располагала, таким образом, базой, которая давала ей возможность надеяться на скорое завоевание американскими фильмами всего азиатского континента, и прежде всего Китая.

КИТАЙ [420]

7 июля 1937 года японцы снова напали на Китай, намереваясь его захватить. Этот день стал началом второй мировой войны на Дальнем Востоке.

Накануне японской агрессии китайское кино было развито очень слабо. В стране с более чем 400 миллионов жителей, 85 процентов которых оставалось неграмотными, существовало всего-навсего 300 кинотеатров, расположенных преимущественно в больших городах. Программы наиболее роскошных из этих кинотеатров были почти целиком американскими. Около 1934 года неким Локаном из Шанхая была создана значительная киносеть в 40 кинотеатров. Как пишет Р. Флоре, посетивший страну в то время, «китайские фильмы, которые снимали перед войной (в 1934 году. — Ж. С.) в шанхайских студиях, были плохие… так как постановщики вместо того, чтобы создавать чисто национальные произведения, стремились копировать американские и европейские образцы. Подражали также заграничным сценариям. Актеры копировали американских кинозвезд. Однако Китай производил около 60 фильмов в год.

В Шанхае снимали фильмы на языке мандарин, в Гонконге — на кантонском. Шанхайский фильм не понимали на севере Китая..

Я видел в Ханькоу кантонский фильм, показанный одним из самых популярных передвижных кинотеатров, и никто его не понял».

Эти передвижные кинотеатры были единственными, которые проникали тогда понемногу в деревни, где крестьяне не могли платить за место более пятидесяти сантимов.

В момент японской агрессии китайское кино и в материальном и в художественном отношении процветало в Шанхае, где в некоторые годы снимали около сотни фильмов. При Чан Кай-ши в стране царил антикоммунистический террор, подозреваемых обезглавливали на улицах, полных народа. Но Федерации левых писателей и художников — подпольной организации, одним из руководителей которой был великий писатель Лy Синь, — удалось частично контролировать кинопроизводство, несмотря на фашистские налеты на некоторые студии. Помимо коммерческой кинопродукции, о которой пишет Флоре, немало было выпущено и удачных произведений.

Лучшим режиссером был тогда Цай Чу-шэн («Утро в долине», «Потерянный козленок» и т. д.), фильм которого «Песни рыбака» в 1935 году был премирован на Московском кинофестивале. В своем творчестве он обращался к жизни трудящихся и маленьких людей. Наряду с ним крупными режиссерами в то время были Бу Вань-цан, Чен Пу-коу («Приход весны», по роману Мао Дуня), Сыту Хуэй-минь, Шэнь Си-лин и особенно Юань Му-чжи, фильм которого «Ангелы с панели» был в 1937 году большим достижением, сравнимым с послевоенными фильмами итальянских неореалистов.

После тяжелого сражения, продолжавшегося три месяца, за которым 15 августа 1937 года последовала высадка японцев в Шанхае, часть студий была разрушена и лучшие китайские кинематографисты бежали или в международные концессии города, по-прежнему остававшиеся под контролем английских и французских колониалистов, или в британскую колонию Гонконг, где кинопроизводство быстро развивалось. В 1937 году семьдесят небольших кинопроизводственных обществ поставили там 150 фильмов. Звуковые фильмы на кантонском наречии были предназначены главным образом для китайских эмигрантов в Малайе, Индонезии, Индокитае и на всем юго-востоке Азии, а также в китайских кварталах многих городов Северной и Южной Америки, где среди большого числа коммеррантов некоторые владели кинотеатрами или целыми киносетями.

Обосновавшись в Гонконге, Цай Чу-шэн, Сыту Хуэй-минь, сценарист Ю Лин и другие прогрессивные кинематографисты, несмотря на английскую цензуру, создали несколько фильмов, воспевавших битву, которую вел китайский народ против японских милитаристов. Фильм «Запрещенный рай» Цай Чу-шэна, рассказывавший о жизни в оккупированном японцами Шанхае, имел широкий успех у китайцев Юго-Восточной Азии и Америки. Но после Пирл Харбора и взятия Гонконга такие фильмы, естественно, перестали выходить и их создатели вынуждены были бежать.

Оккупировав в 1931 году Маньчжурию, японские милитаристы получили базу для агрессии против Китая и всего юго-востока Азии. Сначала главной организацией «дзайбацу», осуществлявшей колонизацию этой богатой области, было японское общество железных дорог «Южное Маньчжоу». С 1931 года Северо-Восточный Китай был официально назван Маньчжоу-Го. Это было призрачное государство, управлявшееся императором-марионеткой Пу И.

В 1937 году в его «столице» Чаньчуне общество построило большую студию и основало с участием армии компанию «Маньэй» (Ассоциация кинематографии Маньчжоу).

Хотя Маньчжоу-Го было довольно сильно индустриализировано и стало для японцев важной базой их тяжелой индустрии, киносеть там была развита слабо: существовало только 80 кинотеатров плюс некоторое число передвижных киноустановок. «Маньэй» развивала кинопромышленность, служившую целям японской военной пропаганды. В 1942 году в Маньчжурии было более 200 кинотеатров (не считая передвижные киноустановки), а продукция Чаньчуна поднялась до 27 полнометражных фильмов (против 17 в 1941 году).

В ряде этих фильмов, выпущенных на китайском диалекте мандарин, снималась быстро завоевавшая популярность актриса Ли Сян-лань, которую в Японии называли Ширли Ямагути. В 1939 году она исполняла главную роль в фильме «Песня белой орхидеи» (поставленном японцем Кунио Ватанабе), который рассказывал о любви прекрасной маньчжурки и красавца-имигранта (в исполнении Кадзуо Хасегавы). Фильм имел большой успех и впоследствии послужил «моделью» для многих картин японских режиссеров, которые увидели в этой любовной драме предлог для воспевания коллаборационизма, сотрудничества жителей оккупированных районов с оккупантами-милитаристами.

«Маньэй» с самого начала оккупации основала в Пекине прокатное агентство, а затем студию, которая была первой в этой бывшей столице.

Гоминдан, стремившийся нейтрализовать кинопродукцию Шанхая, на которой сказывалось сильное влияние прогрессивных идей, основал в Нанкине, бывшем в то время столицей Китая, Центральную киностудию и прокатное агентство «Чайна моушн пикчер корпорейшн». Производственное общество включило в программу своей деятельности выпуск «антикрасных фильмов», направленных в основном против армий и партизан Мао Дзэ-дуна, но коррупция правящей клики и сопротивление китайских кинематографистов не дали возможности выпустить более двух или трех таких кинофильмов.

В 1936 году между Гоминданом и коммунистами был заключен пакт о единстве действий; прогрессивные кинематографисты стали честно сотрудничать с правительством. Жан Кейм пишет, что, когда была развязана японская агрессия, «студиям Шанхая и Нанкина пришлось перебазироваться со своими работниками и материальной частью во внутренние районы. И лишь спустя три месяца после начала войны в Ханькоу стал действовать ударный производственный коллектив, выпустивший за три месяца 11 полнометражных фильмов и 40 короткометражек. На все эти фильмы большее или меньшее влияние оказывала война: героические подвиги, страдания народа становились сюжетами картин, учивших зрителей борьбе с захватчиком.

«Защитите нашу землю» (сценарий и постановка Ши Дун-шаня) является хорошим примером таких фильмов. Наивный китайский фермер попадает в ловушку, подстроенную японцами. Они принуждают его работать на них и требуют, чтобы он показал им важный объект, который должен подвергнуться бомбардировке. Напуганный фермер соглашается выполнить их требования. Но его брат замечает, что он подает сигналы, и смертельно ранит его. Перед тем как умереть, фермер осознает свою ошибку и сообщает расположение японской штаб-квартиры. Объявляется тревога, и штаб-квартира уничтожена.

В Ханькоу был поставлен также фильм «Великая стена» (китайское название — «Будем бороться до смерти»). Фильм попал во Францию и был показан там в ноябре 1938 года профессором Ланжевеном. Вот заметка об этом фильме, написанная нами в то время.

«В маленьком городке — пригороде Шанхая — живет китайская семья. Дед был другом Сун Ят-сена. Сын, офицер запаса, мобилизован с начала войны. В своем доме вместе со стариком он оставляет жену, золовку и сына.

Японская агрессия надвигается на Шанхай. Офицер оказывается окруженным в доте. Японцы вторгаются в его дом, убивают отца, насилуют и убивают двух женщин, убивают сына. Офицер в свою очередь погибает во время победоносной атаки. Китай продолжает борьбу, так как герои-бойцы предпочитают смертельный риск безопасному рабству.

Это произведение с технической точки зрения далеко не обладает достоинствами русских, американских или французских фильмов. Но его большая заслуга в том, что оно лишено всякой «экзотики» и является поистине глубоко национальным. Оно лучше, чем репортаж, чем какая-нибудь сводка, рассказывает о борьбе с агрессором, зверства которого являются зверствами не «желтой расы», а международного фашизма.

С большой силой, ничего не смягчая, китайское кино показывает нам вещи такими, какие они есть… В документальных частях, использованных в фильме, — это, к сожалению, настоящие трупы, трупы в лохмотьях, которые кладут на носилки. Женщины, которые плачут, — это женщины, которые действительно потеряли своих детей.

Игровые сцены также воспроизводят подлинные зверства. Мы видим, как связанные с друг с другом пленные падают под пулеметным огнем, видим связанных, закопанных живьем женщин и японские каблуки, которые топчут землю на их лицах. Мы видим детей, подброшенных в воздух и посаженных на штыки… Крики ужаса и негодования раздаются в зале. Несомненно, что кино никогда не выражало с такой силой ненависть к войне и фашизму.

Страстная воодушевленность — самое большое достоинство «Великой стены», в которой зритель оценит также и монтаж, необычно ритмический, столь близкий к своеобразной китайской музыке…»

В конце 1937 года импровизированные студии в Ханькоу были эвакуированы в Чуньцин, который восемь лет оставался столицей Чан Кай-ши и гоминдановского правительства.

«Японские бомбардировки не остановили работу. Прорытые в скале туннели служили местом для складов и лабораторий, где обрабатывалась пленка и печатались копии. Два больших общества «Чайна моушн пикчер корпорейшн» и Центральная киностудия, в той или иной степени зависевшие от правительства, продолжали выпускать фильмы.

«Дьяволы в раю» (сценарий и постановка Вай Чу-шена) рассказывал о подпольной борьбе в Шанхае против захватчиков, «Вне огня» Сун Ю прославлял трудовые подвиги рабочих военных заводов, «Призыв родины» Вей Мин-ши — партизанскую борьбу в Гуандуне и «Хорошие мужья» Ши Дун-шаня — партизан, действовавших в деревнях. Фей Ку-куан завербовал японских военнопленных на съемки фильма «Свет Восточной Азии», в котором разоблачал человеконенавистническую политику японских милитаристов».

Все поставленные в то время фильмы были призваны поднять население на всенародную войну («Сыновья Китая», «Крылья для Китая» и т. д.). Одна труппа решилась поехать во Внутреннюю Монголию для съемок фильма «Гроза над границами» (реж. Ин Ю-вэй, с участием крупной кинозвезды Лили Ли), который должен был показать сотрудничество китайцев и монголов в борьбе против захватчиков и разоблачить японскую пропаганду, стремившуюся убедить монголов войти в состав марионеточной империи Маньчжоу-Го. Экспедицией руководили прогрессивные китайские кинематографисты, направленные в Монголию VIII армией Мао Дзэ-дуна. Фильм, снятый на натуре в полудокументальном стиле, содержал ряд прекрасных эпизодов.

На территории Китая, контролировавшейся правительством Чуньцина, было лишь 112 кинотеатров. В деревни Гоминдан посылал киноустановки, перевозившиеся на повозках и лодках. Но вряд ли эта система кинопередвижек получила широкое развитие, так же как и выпуск документальных фильмов, предпринятый министерством национального воспитания. В 1931 году это министерство с большой помпезностью опубликовало план создания 30 тысяч воспитательных кинотеатров, но эти проекты остались на бумаге. Если кредиты на это мероприятие когда-нибудь и выделялись, то они были растрачены впавшими в коррупцию высшими чиновниками.

На всем пути, протяженностью в пять тысяч километров, который в повозках проделала киногруппа Ин Ю-вэя, чтобы попасть в Монголию, кинематографисты приобщали население к кино. Крестьяне почти нигде даже понаслышке не знали об «электрических тенях» (как называют в Китае кино). О впервые увиденных живых фотографиях в народе слагались песни.

В 1942 году японское наступление на Дальнем Востоке отрезало дорогу на Бирму, и регулярные надежные коммуникации с внешним миром для правительства Чуньцина были полностью прерваны. Кинематографическое оборудование и материалы Гоминдан получал из Соединенных Штатов до 1941 года в порядке услуги, а впоследствии официально. Когда киноматериалы перестали поступать, студии Чуньцина, по-видимому, прекратили свою деятельность. Кинопродукция 1943 года свелась к десятку короткометражек. В 1944 году кинопроизводство, вероятно, почти полностью было прервано.

В начале войны, в 1938 году, когда советский кинооператор Кармен руководил съемками документального фильма «Китай», Йорис Ивенс ставил картину «400 миллионов», законченную в начале 1939 года.

Знаменитый голландский документалист в конце 1937 года покинул Мадрид, где только что снял фильм о гражданской войне «Испанская земля», и несколько месяцев провел в Китае со своим постоянным оператором Джоном Ферно. Вот наша рецензия на этот фильм, написанная после просмотра его в Париже в июле 1939 года:

«Первые кадры невозможно забыть. Они показывают бомбардировку большого китайского города, охваченные огнем кварталы, плачущих женщин, бегущих стариков, трупы детей, мертвецов, сваленных в кучу, как зарезанный скот.

Зловеще жужжат японские самолеты, хозяева китайского неба.

Эта обвинительная речь против фашистских зверств приобретает еще большую силу, когда за ней следует картина мирного Китая, страны, культура которой насчитывает несколько тысячелетий, страны трогательных пейзажей, глубоко и заботливо обработанных полей, похожей на нашу Бургундию или на наш Эльзас. Восхитительные каменные статуи, напоминающие скульптуру Шартра, стоят по краям рисовых плантаций, где под своими широкими соломенными шляпами работают крестьяне. Пирамиды, такие же древние, как египетские, возвышаются над этими деревенскими землями, где живет народ мирный, умный и добрый.

Этот народ был также народом, у которого с каждым днем крепло и развивалось национальное самосознание, народом, решившим защищать свою независимость. Он объединился против японских захватчиков, пришедших на континент с бомбами, газами и самолетами, чтобы убивать и грабить. Йорис Ивенс ведет нас в главной штаб сопротивления. С ним мы оказываемся в частях VIII армии, которая является главным центром китайского сопротивления, подобным Пятому испанскому полку под Мадридом…

С Йорисом Ивенсом мы становимся свидетелями нападения на японские коммуникации, одного из тысячи эпизодов в этой бескрайней партизанской войне, продолжающейся в течение двух лет и мало-помалу истребляющей огромные японские силы. Выражением надежды на победу справедливого дела китайцев заканчивается фильм. Текст, написанный сценаристом Дэдли Николсом, читает крупный американский актер Фредерик Марч».

VIII армия была в то время главной народной армией, руководимой Китайской коммунистической партией. Полгода спустя после показа «400 миллионов» Чай Кай-ши нарушил пакт о единстве действий, который он заключил в 1936 году накануне японской агрессии. В конце 1939 года он объявил коммунистическую партию вне закона.

В 1940, 1941 и 1943 годах Гоминдан предпринял особенно крупные операции против областей на севере страны, находившихся под влиянием коммунистов. Чан Кай-ши, начавший, таким образом, гражданскую войну, вел ее и на внутреннем фронте, производя массовые аресты, подвергая «красных» мучениям и казням. Чтобы избежать этих репрессий, некоторые кинематографисты и техники покинули районы, контролировавшиеся Чан Кай-ши, и обосновались в Яньани — столице народного Китая. Кино нового Китая родилось в районах, освобожденных коммунистами.

Американский журналист Гаррисон Форемен в 1943 году посетил Яньань, сильно разрушенный японскими бомбардировками; население города жило в землянках, вырытых в обрывистом берегу реки Яньань. Этот военный корреспондент так рассказывал о своем визите к Мао Дзэ-дуну:

«Он принял меня на пороге своего небольшого домика, напротив которого виднелись входы в земляные укрытия. Здесь он живет со своей семьей и своими непосредственными сотрудниками. С ним была его жена, красивая и молодая, не кто иная, как Лань Пин, — хорошо известная в Шанхае киноактриса. Эта очень интеллигентная женщина — член коммунистической партии с 1933 года. В 1937 году, с началом японской агрессии, она прекратила свою артистическую деятельность и вернулась в Яньань, чтобы работать здесь в художественной академии Лу Синя. Интерес, который Мао проявлял к театру, сблизил его с ней. В начале 1939 года они скромно поженились.

Мао Дзэ-дун придавал самое большое значение вопросам культуры и в разгар войны в Яньани посвятил им большие статьи и речи. При народных армиях были сформированы группы активистов, занимавшихся вопросами культуры; они учили читать и писать, издавали газеты, брошюры и эстампы, формировали театральные коллективы и т. д.

В недрах этих «культурных» групп в 1938 году зародилась «Кинематографическая служба». Долгое время они располагали лишь одной-единственной камерой, переданной VIII армии Йорисом Ивенсом в Ханьчжоу в конце 1938 года. Чтобы отчитаться перед продюсером фильма «400 миллионов», режиссер заявил, что аппарат упал в Янцзы.

До оккупации города японцами небольшую киногруппу VIII армии снабжали пленкой кинематографисты Шанхая. Впоследствии снабжение шло за счет трофеев и контрабанды, переправлявшейся из оккупированных районов борцами беспрерывно усиливавшегося внутреннего сопротивления против японцев и Гоминдана.

В одном из подземелий Яньани была оборудована весьма примитивная лаборатория для проявки пленки, печати и монтажа фильмов. В освобожденных районах не было никакого промышленного оборудования. Для зарядки электрических аккумуляторов, необходимых при печати копий, использовались автомобильные моторы, водопады, вращавшие деревянные колеса, и, конечно, тягловые животные.

Первым фильмом народного Китая был созданный в 1939 году документальный фильм «Яньань и VIII армия». Другие картины запечатлели битвы с японскими армиями, преобразования, производимые в освобожденных районах. Поневоле приходилось ограничиваться хроникой, самой непритязательной. Отметим среди короткометражек, снятых в 1940–1945 годах, фильмы «Первый конгресс народных советов в Яньани», «Славная революционная годовщина», «Промышленная выставка пограничных районов» и т. д. В пограничном районе Чэнси была создана значительная промышленность, занимавшая в 1932 году 12 тысяч рабочих в небольшой литейной, на угольных шахтах, на небольших нефтяных разработках, на мыловаренных заводах, писчебумажной фабрике, в прядильне и т. д. И в этих же районах перед их освобождением «промышленность» могла сравниться лишь с промышленностью Франции 1000-го года.

Народная среда, в которой отныне жили техники и кинематографисты, преобразовывала их. Везде вокруг они открывали новые таланты. Сотрудничество с другими «культурными» группами выявляло сценаристов и актеров. Так, маленький кинематографический центр в Яньани и его фильмы в различных армиях и боевых группах становились школой, где формировалось в ходе практики и сражений кино нового Китая.

После разгрома Японии Чан Кай-ши продолжал свои агрессивные действия против армий Мао Дзэ-дуна. Их кинематографический центр был в то время перенесен на север Маньчжурии, где для маленькой студии и лаборатории было использовано оборудование, взятое со студии Чуньцина.

Кроме Маньчжурии японцы развили в области кино довольно активную деятельность на контролировавшейся ими территории Китая. В Нанкине студии Гоминдана превратились в «Чайна моушн пикчер компани», филиал токийского «Сиотику». В Шанхае в английских и французских концессиях вплоть до Пирл Харбора продолжалось подлинно китайское кинопроизводство. В 1940 году японцы в оккупированной ими части города поставили фильм «Ночи Китая» по образцу «Песни белой орхидеи». Маньчжурская актриса Ли Сян-лань снова создала образ китаянки, влюбленной в японца. Этот фильм, по словам Андерсона и Ричи, имел три развязки. В японском варианте военный был убит китайцами и девушка кончала самоубийством. В китайском варианте влюбленные женились и жили многодетной семьей. В варианте, предназначенном для Малайи и Индонезии, известие о смерти оказывалось ложным. Чудом спасшись от коммунистов, офицер прибывал как раз вовремя, чтобы спасти красавицу от самоубийства.

Коммерческий успех «Ночей Китая» был значительным, и японцы вскоре выпустили «Ночи Пекина» и «Ночи Сучоу», а Ли Сян-лань продолжала быть возлюбленной других японцев в «Сражающейся улице» и «Голосе в пустыне». В последнем фильме, поставленном Кунио Ватанабе, она теряла своего мужа, смертельно раненного партизанами, который, пока длилась его агония, успевал обратить многих китайских коммунистов в свою «веру», внушив им милитаристские идеи японского цаназиатизма.

В Шанхае японский трест студий «Ва Инг» с 1939 по 1945 год поставил 300 фильмов. Его деятельность проходила под эгидой марионеточного правительства предателя Ван Цзин-вея, и некоторые китайские кинематографисты согласились сотрудничать в нем. Наиболее заметным среди них был Бу Вань-цан, поставивший, в частности, «Вечную честь» — историю китайского генерала, который в 1939 году приказал уничтожить в Кантоне склады опиума, привезенного англичанами. Из понятных соображений на стороне генерала был показан хороший японец, поддерживающий его в борьбе против колониалистов. Фильм был торжественным, степенным и скучным… Эти случаи сотрудничества с японцами были исключениями. Большая часть фильмов в Шанхае, как и в Чуньцине, была поставлена японцами.

Другим центром японского кинопроизводства после Пирл Харбора был Гонконг, где все существовавшие общества были слиты в одну «Ассоциацию кино». Но продукция этого города, по-видимому, не была столь значительна, как в Шанхае. В 1956 году благодаря китайской синематеке мы видели несколько японских фильмов Чуньцина, Пекина, Шанхая и Гонконга. Все они, чрезвычайно слабые в художественном отношении, были насыщены грубой агрессивной пропагандой.

Часть оборудования этих студий перед капитуляцией Японии была вывезена в Токио или разграблена, Исключая индустриальные районы бывшего Маньчжоу-Го, в 1945 году Китай имел так же мало кинотеатров, как и в 1930 году. В стране, которая насчитывала уже около 500 миллионов жителей, их число не достигало и трехсот.

КОРЕЯ

Эта страна, культура которой насчитывает более трех тысяч лет, в 1939 году имела 24 миллиона жителей. В 1910-е годы в Корее началось быстрое развитие национальной кинематографии, несмотря на то, что в 1910 году она стала колонией Японии, страны, которой много веков назад она передала традиции своей древней культуры.

Между двумя войнами корейское кино получило довольно широкое развитие, хотя в 1932 году в стране существовало лишь 140 кинотеатров. В период 1920-1940-х годов на студиях Сеула было поставлено 200–300 картин. Судя по фильмам, которые мы видели после 1948 года, художественный уровень и технические качества корейской кинематографии выдерживают более чем почетное сравнение с китайской и японской довоенной продукцией.

После 1937 года корейский народ, никогда не склонявшийся перед японскими милитаристами, усилил свое сопротивление, и вскоре в связи с китайской партизанской войной в Манчжоу-Го в Корее сформировались свои партизанские отряды.

В эти годи японцы стали чаще практиковать выпуск фильмов «совместного производства», среди которых можно отметить «Путешествие» (реж. И. Киуван, 1937) и «Вы и я» (реж. Кунико Мияке, 1941), рассказывающий историю трех женщин: японки, кореянки (ее роль исполнила актриса Мун Е Бон) и маньчжурки, образ которой создала все та же Ли Сян-лань.

В 1942 году, когда «дзайбацу» и токийские милитаристы хотели навязать корейскому кино своих продюсеров и свои сценарии, актеры и режиссеры отказались в какой бы то ни было форме содействовать их мероприятиям. На сеульских студиях постановка фильмов прекратилась вплоть до освобождения страны в августе 1945 года, кроме чисто японских картин, таких, как «Молодые лица» (Wakai Sugata, 1943), поставленной обществом «Чосон», созданным токийскими «дзайбацу». Пропаганда в подобных фильмах была направлена на то, чтобы завербовать корейцев в специальные корпуса японской армии для борьбы против китайцев и «красных».

ФИЛИППИНЫ [427]

Хотя программы филиппинских кинотеатров на 90 процентов были монополизированы Голливудом, в 1934 году с появлением звукового кино здесь возникло и стало развиваться местное кинопроизводство.

В 1937 году, согласно Морису Лапьерру, студии в Маниле выпустили 32 художественных фильма, 17 короткометражных хроникальных и семь небольших музыкальных картин.

Небольшое количество этих фильмов на языке тагалок (один из 50 языков архипелага) было экспортировано на Гавайские острова и в филиппинские кварталы Нью-Йорка, Сан-Франциско и Лос-Анжелоса. Когда около 1935 года Робер Флоре посетил Манилу, там было около полусотни продюсеров, но в кинопроизводстве доминировали «Филиппин-филм компани» братьев Силос и «Малайон пикчерс компани», каждая из которых выпускала на своих студиях около дюжины фильмов в год, причем некоторые были еще немыми.

Студии братьев Силос назывались тогда «Голливудом», и филиппинские фильмы имитировали американские образцы. Один из Силосов был режиссером-сценаристом, другой — оператором.

Кинопродукция оставалась на уровне ремесла, немые фильмы стоили 5 тысяч песо, звуковые 12–18 тысяч, то есть в 20–30 раз ниже, чем в предвоенной Франции.

Фильмы окупались на местном рынке, где валовой сбор редко превышал 40 тысяч песо.

За три года оккупации архипелага японцы поставили несколько картин, среди них фильм «совместного производства» «Стреляйте в это знамя» (1944), рассказывавший о борьбе, которую вели филиппинцы после того, как в конце XIX века их страна стала американской колонией.

Военные действия разрушили главную студию и ее лаборатории.

После возвращения американских войск четыре студии средней значимости и одна совсем маленькая могли функционировать, но их материальная часть находилась в плохом состоянии. Кинопроизводство возобновилось тотчас же после окончания военных действий и к 1950 году достигло ста фильмов в год.

ИНДОНЕЗИЯ [428]

Голландцы владели тремя десятками роскошных кинотеатров на Яве, но часть этих индонезийских залов контролировалась группировками китайских коммерсантов. Предприниматели, владевшие крупными секторами в кинофикации и прокате, построили в Батавии (теперь Джакарта) три студии, на которых ежегодно ставили около десятка фильмов на индонезийском языке.

Перед 1941 годом в Индонезии не было подлинно национальной продукции, так как те немногие фильмы, которые были поставлены в стране, финансировались китайцами и голландцами. Последние выпускали преимущественно документальные фильмы, проникнутые обычно духом колониализма. От них выгодно отличалась «Песня риса» (1934) Мануса Франкена, бывшего сотрудника Йориса Ивенса. В этом полудокументальном фильме о жизни крестьян играли непрофессиональные актеры, говорившие на языке своей страны.

Для съемок некоторых звуковых фильмов на индонезийском языке китайские коммерсанты приглашали индонезийских актеров. Сенсационные сюжеты с погонями, схватками и конными скачками развертывались почти всегда в легендарный период, во времена тысяча и одной ночи, и не на Яве или Суматре, а в псевдоараб-ской или псевдоперсидской обстановке, в условных городах, называвшихся Багдадом или Стамбулом.

Коммерческие индонезийские фильмы напоминают плохие египетские и индийские довоенные картины с вставными песнями и танцами, а также со всякими наивными трюками, вроде летающих ковров и т. п.

В 1937 году голландец Альберт Балинкен поставил фильм «Свет луны» на современный сюжет, заимствованный из модной песенки. Картина имела большой коммерческий успех, благодаря которому актриса Рукиа стала самой популярной индонезийской кинозвездой и тотчас же была приглашена китайским продюсером на целый ряд фильмов. Китайская компания «Ява индастриэл филм и К°» в то время проявляла большую активность. Она специализировалась на производстве картин, навеянных непосредственно американскими фильмами ужасов, детективами и вестернами. Из картин этих жанров до войны имели успех «Ворон» (Gagak Itam), «Черная магия» (Guna-guna), «Живой скелет» (Teng Korak Idup) и т. д., поставленные Анджаром Асмарой, Тее Хоеком и другими.

8 марта 1942 года японцы оккупировали Яву, на которой оставались до 15 августа 1945 года. В области кино они поспешили экспроприировать все китайские и голландские предприятия. Японскую армию повсюду сопровождала хорошо организованная «кинематографическая служба», включавшая киноактеров, продюсеров, режиссеров, администраторов и т. д. и зависевшая непосредственно от Токио.

Как известно, оккупировав Индонезию, японцы объявили о своем желании освободить индонезийское население и дать ему независимое правительство, во главе которого стоял национальный лидер Сукарно.

Этот народ с древней культурой и великими традициями, жестоко эксплуатировавшийся нидерландскими колониалистами, в течение некоторого времени верил обещаниям и демагогии японских милитаристов и политиканов. Но вскоре выяснилось, что Токио рассматривал эту богатую страну как свою колонию. Организовалось движение Сопротивления, но очень большое число индонезийских рабочих было вывезено в Индокитай, на Филиппины, в Бирму, Таиланд и т. д. Много их погибло на прокладке «железной дороги смерти», стратегической линии, соединяющей Шанхай и Рангун. Индонезия, страна с 70 миллионами жителей, потеряла более двух миллионов человек, истребленных в лагерях смерти.

Японская политика в отношении индонезийского кино была отражением общих методов токийских империалистов. До 1940 года Голливуд продолжал занимать значительную часть программ, но был постепенно вытеснен японскими фильмами, снабженными субтитрами, на современные сюжеты, драмами и комедиями без какого-либо отношения к войне. С другой стороны, по-прежнему прокатывались некоторые немецкие фильмы (ввезенные еще перед войной). Китайские фильмы (довольно многочисленные до 1942 года) были немедленно запрещены.

Из Джакарты японцы хотели сделать большой кино-производственный центр и в конце 1942 года послали туда пароход, нагруженный кинематографическим оборудованием, который был потоплен американской подводной лодкой несколько часов спустя после своего выхода из Нагасаки. Японцы не возвращались к этому проекту, но основали общество «Ява моушн пикчер компани», которое выпускало в основном документальные фильмы.

Первые из этих картин были сделаны в духе индонезийского национализма, например фильм, рассказывавший историю национального гимна, рожденного в 1936 году в ходе борьбы против голландских колониалистов. Но вскоре продукция приняла другое направление. Один японский музыкальный фильм воспевал (на индонезийском языке) японо-индонезийское сотрудничество. Другие документальные фильмы убеждали в преимуществах принудительного труда или в необходимости поставлять урожай и рис оккупационным армиям. Тогда же индонезийцами было поставлено несколько полнометражных фильмов.

С развитием движения народного Сопротивления участились конфликты между правительством Сукарно и японскими маршалами, действовавшими из Сайгона и Токио. Борьба за подлинную независимость приобрела огромный размах. Демагогия оккупантов оборачивалась против них, и 17 августа 1945 года, до того как первый солдат союзников высадился на ее земле, Индонезия провозгласила свою независимость. Национальное кинопроизводство было возобновлено с октября этого же года с помощью китайских кинокоммерсантов.

Но, получая помощь от британских и австралийских войск, нидерландские армии развязали против молодой Индонезийской республики военные действия, которые окончились лишь в 1949 году. После завоевания независимости индонезийское кино получило довольно значительное развитие.

МАЛАЙЯ [432]

Залами и кинопередвижками в Малайе владели китайские и индийские коммерсанты, но половина существовавших кинотеатров, наиболее роскошных, была трестирована английской фирмой «Братья Шоу» (с правлением в Сингапуре). Эта мощная фирма построила перед 1939 годом копировальную фабрику и маленькую студию в большом английском колониальном порту. Пятьдесят кинозалов «Братьев Шоу» и студия были экспроприированы японцами после взятия города в 1942 году.

Довоенная продукция достигала четырех-пяти звуковых малайских картин. Несколько японских фильмов было поставлено в Малайе во время оккупации; среди них «Взятие Сингапура» (Singapori Sokogesi, 1943) Кодзи Симы и «Тигр Малайи» Масако Готы. После капитуляции Японии англичане нашли только часть оборудования в своих студиях, оказавшихся разграбленными.

ТАИЛАНД [433]

Небольшая часть таиландских кинотеатров принадлежала китайским коммерсантам. Во время войны японцы, по-видимому, прибрали к своим рукам четыре или пять самых больших кинотеатров Бангкока. Кроме столицы, большая часть из 85 кинотеатров, существовавших в стране в 1942 году, была приспособлена лишь для демонстрации немых фильмов.

В 1936 году в Бангкоке были созданы две маленькие студии; одна принадлежала правительству, другая — командованию военно-воздушных сил. Было выпущено несколько фильмов. Японцы, вероятно, ничего не сделали для развития в этой «союзной» стране кинопроизводства, которое ограничивалось исключительно немыми фильмами, комментировавшимися во время демонстрации через микрофон специальными людьми.

БИРМА [434]

Эта бывшая британская колония в 1940 году составляла одно административное целое с Индией. В Рангуне, административном центре страны, было построено пять студий, на которых около двух десятков продюсеров ставили по 40–60 фильмов в год, большей частью немых, так как большинство бирманских кинотеатров еще не было оснащено звуковой аппаратурой.

Нет никаких оснований думать, что японцы, оккупировав «город золотых пагод», заботились о развитии бирманского кинопроизводства. Английские бомбардировки, причинившие Рангуну большой ущерб, разрушили четыре студии.

Бирманские патриоты, создавшие сильные партизанские отряды, после капитуляции Токио сами выгнали японских оккупантов, которых сменили британские оккупационные войска.

В разрушенной столице не было электроэнергии. Когда в 1946 году производство возобновилось, ток был сохранен прежде всего для кинотеатров и административных учреждений, которым отдавалось предпочтение перед частным пользованием и трамвайным сообщением.

ИНДОКИТАЙ

Вьетнам, Камбоджа и Лаос, бывшие в то время французскими колониями, окружены странами, где кинопроизводство получило некоторое развитие. В 1940 году в Индокитае ставились лишь французские фильмы и совсем не было киностудий.

Японцы создали там кинопрокатное общество, которое распространяло множество японских фильмов, субтитрированных не на вьетнамский, а на французский язык, а также японскую кинохронику, комментировавшуюся на французском языке.

В целом японцы рассматривали оккупированные территории как колонии. В кинопрограммах они заняли доминирующее положение, прежде принадлежавшее Голливуду, овладели частью существовавшей киносети, но не продолжали национальное кинопроизводство. Большинство студий во время войны было разграблено или разрушено.

Политика милитаристов и японских «дзайбацу» повсюду вызывала движение Сопротивления, оказывавшее сильное влияние на развитие национального самосознания, долгие годы тормозившееся политикой европейских колониалистов. Партизанские отряды, организовавшиеся для борьбы против японских оккупантов, позднее боролись с европейскими оккупантами и марионеточными правительствами, установленными странами Запада. Это главное, что оказывало глубокое влияние на послевоенную кинематографию во всех этих странах.

ИНДИЯ [435]

В 1940 году кинематография этой страны праздновала уже свое 25-летие. Появление звукового кино вызвало настоящий «бум» на студиях Индии, и в течение десяти довоенных лет ее кинопродукция была весьма обильной. В то же время наметилась тенденция к некоторому снижению производства, которое упало с 328 фильмов в 1931 году до 240 (из них семь немых) в 1937 году.

Во время войны индийская кинематография по объему продукции оставалась на третьем месте в мире после Голливуда и Японии. Она стала восьмой отраслью индийской промышленности. Но Индия была английской колонией, и это придавало ее кинематографии особый характер.

Среди 1265 индийских кинотеатров, насчитывавшихся в 1939 году, было более 200 наиболее роскошных залов, где демонстрировались исключительно американские и английские фильмы.

В этой великой стране (так же как и в Китае) насыщенность экранами была наиболее низкой, в 40 раз ниже, чем в метрополии — Великобритании. На 466 жителей Индии приходилось одно место в кинотеатре.

Однако, несмотря на то, что киносеть пребывала в зачаточном состоянии, кинопроизводство широко развивалось. В стране было 75 кинопредпринимателей, вложения в кинематографию поднялись до 800 миллионов рупий. Среди 15 тысяч человек, занятых в кинопромышленности, 4 тысячи занимались производством, 4500 — прокатом, 5600 — эксплуатацией. Лишь небольшая разница между занятостью в производстве и эксплуатации подчеркивала примитивный еще характер индийской кинематографии.

Из 50 производственников, проявлявших реальную активность, 16 находились в Бомбее, колыбели индустрии, и ее главном центре. В Мадрасе и южных штатах их было 24, в Калькутте и Бенгалии — 7, в Пенджабе — 3. В конце войны Индия насчитывала 67 студий, по большей части весьма примитивных.

Индийская кинематография жила за счет внутреннего проката; только 5 процентов своих ресурсов она получала от небольшого экспорта. По национальному кино не оказывалось никакого покровительства перед зарубежной конкуренцией. В 1939 году число ввезенных фильмов превысило национальную продукцию. Среди этих 359 зарубежных фильмов продукция Голливуда составляла 298 картин, за ней шла Англия (явно сдававшая свои позиции) — 55 фильмов (против 90 в 1934 году). Война увеличила удельный вес голливудской продукции в индийских программах. И если американский ввоз упал до 250, а затем до 200. фильмов, то доля Англии в 1943 году сократилась до весьма скромного количества — 18 фильмов. Но Голливуд далеко не собирал большей части прибыли, получаемой в Индии от кинематографии. Дублирование американских фильмов на язык хинди предпринималось редко и приносило мало доходов. Субтитрированные фильмы никогда не имели большого распространения в этой стране, где более 80 процентов населения было неграмотным. Следовательно, Голливуд мог монополизировать лишь 20 процентов сборов, а 80 процентов национального дохода приходилось, таким образом, на долю индийского производства. Это обстоятельство и объясняет относительное процветание индийского кино, несмотря на его сравнительно ограниченную эксплуатационную базу.

С другой стороны, кинопроизводство усложняла проблема языков. В 1940 году из 162 поставленных фильмов (из них более половины в Бомбее) 77 были на языке хинди, 35 — на тамильском, 18 — на бенгали, 12 — на телегу, 10 — на маратхи, 8 — на пенджаби, один — на урду и один — на малаялам. Во время войны несколько фильмов было сделано на синдхи, марвари, арабском, канарезе. Хинди, наиболее распространенный в Индии язык, далеко не занимал доминирующего положения. В некоторые годы фильмов на нем делалось даже меньше, чем на других языках и диалектах.

Как говорит г-жа Панна Шах, у которой мы заимствуем большую часть материала для этой главы:

«В первые два с половиной года международная борьба фактически мало отразилась на индийской кинопромышленности. Производство быстро развивалось.

Военное оживление экономики привело к появлению большого числа мелких самостоятельных предпринимателей. Главным центром кинопромышленности оставался Бомбей… В 1942 году война приблизилась к самым воротам Индии. Кинопромышленность в полной мере ощущала ограничения ввоза пленки, химикалиев и оборудования. Из-за этих ограничений 1942 год был полон трудностей».

Внутренняя политическая ситуация в Индии была также очень напряженной. В 1939–1944 годах партия Конгресса, возглавлявшаяся поочередно Неру и Ганди, решила начать движение «гражданского неповиновения», поскольку Англия не признала независимости Индии. Ганди и Неру были заключены в тюрьму, а Великобритания мобилизовала 750 тысяч индусов и широко использовала их на фронтах в Африке.

После Пирл Харбора Ганди и Неру были освобождены. В своих выступлениях Неру высказывался против Японии. Но летом 1942 года, после разрыва переговоров с партией Конгресса, генерал Уэйвелл приказал бросить в тюрьму Ганди, Неру и всех ее главных руководителей. По стране прокатились народные возмущения, вызвавшие кровавые репрессии (более пяти тысяч убитых и раненых и 35 тысяч арестованных, согласно официальным британским данным). Конфликт длился до самого конца войны, а в 1943 году страшный голод принес Бенгалии десятки тысяч смертей.

Все это привело к сокращению объема индийского кинопроизводства. В течение первых трех лет войны оно держалось в среднем над уровнем 150 фильмов в год. В 1945 году оно упало ниже ста фильмов. Этому содействовали и тяжелые налоги и военные действия. Японские самолеты, базировавшиеся на Адаманских и Никобарских островах, часто бомбили юг страны. Как говорит г-жа Панна Шах, в результате воздушных налетов «в Мадрасе, главном центре кинопромышленности Южной Индии, эвакуация населения во внутренние области привела к значительным убыткам для различных отраслей кинопромышленности. Компании по производству фильмов временно прекратили работу, торговые фирмы эвакуировались в глубь страны, а доходы от проката в самом городе значительно сократились. К концу года, после восстановления нормального положения, деловая жизнь возобновилась, но число выпущенных фильмов сократилось с 43 в 1939 году до 33 в 1942 году… В Бенгалии студии почти исчезли, прекратили свою деятельность. Тамошние промышленники, казалось, утратили свою прежнюю инициативу и предприимчивость. Старые известные артисты начали переселяться из Бенгалии в районы, где они могли бы получить заработок».

Но в других областях страны и секторах хозяйства создались условия, повлиявшие благоприятно на развитие индийской кинопромышленности.

В то время, пишет П. Шах, «сборы оказались рекордными в истории индийской кинематографии. Инфляция, общее повышение жизненного уровня, в особенности среди трудящихся масс, неустойчивость заработной платы, рост занятости рабочей силы, необходимость обеспечения зрелищ для вооруженных сил — таковы были главные факторы, которые способствовали увеличению дохода. Однако чистая прибыль кинопромышленности была относительно не так уж велика, так как значительная часть доходов поглощалась большими издержками производства и повысившимися налогами… К концу 1941 года высокие налоги привели к ликвидации некоторых фирм, и число кинотеатров соответственно сократилось — постоянных до 1136 и сезонных примерно до 400. Однако к 1943 году дело частично улучшилось. Тогда работало 1470 кинотеатров, а в 1946 году их число увеличилось приблизительно до 1700.

Индия с ее огромным и все возрастающим населением и сейчас остается в потенции колоссальным рынком сбыта для кинофильмов, но до сих пор кино было главным образом городским зрелищем. Огромное сельское население почти не охвачено киносетью».

Итальянский критик Каллисото Козулич, характеризуя индийскую кинопродукцию, представленную на венецианских кинофестивалях, писал в 1950 году: «Сюжеты этих фильмов всегда имеют источники мифологические, исторические и религиозные, повествование обычно смешано с большим количеством танцев, как в ритуальных драмах».

В результате одностороннего отбора фильмов на фестивали в Европе сложилось мнение, что индийские фильмы — это прежде всего фильмы религиозные и мифологические. На самом деле нет ничего более ложного. Г-жа Панна Шах опубликовала статистику, классифицирующую по сюжетам 603 индийских фильма, представленных цензуре в период 1935–1946 годов. Среди них мы находим только 51 исторический фильм (8,5 процента) и 80 мифологических или религиозных (13 процентов). В период 1941–1946 годов производство религиозных фильмов в собственном смысле слова было сокращено до двух-трех в год; это, несомненно, меньше, чем в Голливуде или в Испании за тот же период.

Наоборот, любовные истории, драмы и комедии уверенно занимают ведущее место, составляя с 278 фильмами около половины всей рассмотренной цензурой продукции. Детективные сюжеты и фильмы в духе приключений на Дальнем Западе, сократившиеся до скромной доли в 5 процентов, совсем исчезли после 1942 года. Удельный вес различных жанров сильно разнится в Голливуде и в Бомбее. Индийская критика строга к любовным фильмам, составляющим большинство продукции, если верить г-же Панне Шах, которая пишет:

«.. Любовные эпизоды в наших картинах зачастую надуманны и нелепы. В индийских фильмах широко распространена следующая тема: юноша встречается с девушкой, они влюбляются друг в друга; любовь юноши слабеет, он влюбляется в другую; первая девушка кончает жизнь самоубийством, давая юноше возможность жениться на второй. Такая скучная и слащавая сентиментальность не нравится публике, которая часто во время сеанса выражает свое неодобрение свистом и мяуканьем.

..Даже фон бывает стереотипен. «Влюбленные» всегда гуляют по одному и тому же берегу реки, перебегают через тот же искусственный мостик и поют под той же искусственной луной. Кроме того, на индийском экране никогда не показывают поцелуев. Это не допускается цензурой. Хотя на Западе поцелуи на людях обычное дело. нашим обычаям они чужды».

В 1942 году 16 процентов индийских фильмов были комическими. Комическое, высоко ценимое зрителями, почти всегда вторгается даже в драматические картины. Наряду с песнями и танцами это почти неизбежный элемент в каждом фильме. Индийская критика жалуется на инфантильный и часто нелепый характер этих фарсов.

Во время войны «социальные» сюжеты практически исчезли с экрана, но причину этого следует видеть в строгостях цензуры.

Английские колонизаторы обнародовали в 1927 году кодекс, строго применявшийся цензурой, зависимой от центрального правительства и целиком подчиненной префекту полиции. В кодексе большое место занимают, разумеется, требования «благопристойности», запрещения показа подробностей совершения преступлений. Но некоторые из его статей без обиняков разъясняют глубокие причины предусмотренных кодексом ограничений в интеллектуальном плане. В частности, согласно кодексу, не должны одобряться:

«.. 4. Фильмы, оскорбляющие официальных лиц, как-то: военных в королевских мундирах, духовных лиц, королевских министров, послов и других официальных представителей иностранных государств, полицию, судей или гражданских служащих правительства.

5. Фильмы, которые могут задеть иностранные государства или лиц какого-либо вероисповедания.

6. Фильмы, рассчитанные на подстрекательство к общественным беспорядкам и недовольству».

Кодекс указывает, кроме того, что в фильмах должны запрещаться сцены, показывающие:

«.. 30. Методы совершения преступлений.

31. Сцены неумеренного опьянения.

32. Наркоманию.

33. Упоминания о спорных политических вопросах.

34. Отношения между трудом и капиталом.

35. Сцены, которые могут дискредитировать официальных лиц и учреждения.

36. Сцены, оскорбляющие или высмеивающие мундир королевских войск.

37. Темы из индийской жизни, где английские или индийские офицеры выставлены в одиозном свете; эпизоды, намекающие на нелояльность туземных княжеств или подрывающие английский престиж в империи.

38. Показ обильного кровотечения.

39. Натуралистическое изображение ужасов войны.

40. Сцены и эпизоды, могущие дать противнику важные сведения в военное время.

41. Использование трагических сцен войны.

42. Эпизоды, которые могут скомпрометировать другие нации.

43. Жестокие драки.

44. Упоминание о незаконных операциях и контроле над рождаемостью».

Английский кодекс 1927 года все еще применялся в 1939 году. В военное время, когда внутри страны создалась напряженность, колониалисты применяли его с самой тупой строгостью.

Но вопреки кодексу в некоторых фильмах их создателям удавалось осуществлять те желания, которые выразил в марте 1942 года С. Радхакришнан в иллюстрированном журнале «Филминдиа»:

«Нас чересчур пичкают этой мифологией. Нам следует сохранить все наши идеалы прошлого, но нужно находить им параллели в жизни современных людей и в современных условиях. Кинематография должна дать нации картины, посвященные нашей повседневной жизни и ее социальным и экономическим проблемам».

Среди фильмов, которые реализовали эти пожелания, можно назвать «Падоси» и особенно «Детей земли».

«Падоси» был поставлен в 1941 году Шантарамом, одним из тех индийских режиссеров, которые более других были известны за рубежами страны.

Шантарам был автором двух единственных индийских фильмов, представленных на венецианском фестивале до войны, — «Бессмертное пламя» (1936) и «Не ждали» (1938). Этот прекрасный режиссер, лучший в Индии в период 1935–1945 годов, овладевал своей профессией в Пуне, недалеко от Бомбея, под руководством Бабураха Пейнмена, который сам был учеником Пхальке, отца индийского кино, возникшего в 1912 году.

Фильм Шантарама «Падоси», в котором играли актеры Мазур Хан и Джагирдар, посвящен современной жизни. С подлинной увлеченностью и хорошим юмором он ставит проблему индо-мусульманской дружбы, правильное решение которой представляло первостепенную важность для будущего страны, так как англичане, веками подогревавшие соперничество этих двух групп населения, продолжали свою пропаганду, направленную на разделение Индии на два государства. Не сумев глубоко затронуть эту проблему, Шантарам, однако, добился, по-видимому, немалых художественных успехов.

Во время войны Шантарам поставил также мифологический фильм «Сакунтала». До конца военных действий не выпускался на экран его фильм «Доктор Котинс», героем которого был индийский врач, поехавший в Китай, чтобы помочь солдатам, сражавшимся с японскими агрессорами. Сценарий был написан X. А. Аббасом, которому в то же время удалось поставить «Детей земли» (Dharti ке lal), выпущенных Народной ассоциацией индийского театра. Основой сюжета фильма стал страшный голод, опустошивший Бенгалию летом 1943 года.

Фильм ставился при ограниченных материальных средствах. Студийные декорации выглядят любительскими; когда актеры в первый раз появляются на экране, их лица кажутся скорее намазанными, чем загримированными. Действие развивается медленно, особенно для зрителя, не знающего языка и не знакомого даже в общих чертах с содержанием картины.

Но многие сцены, снятые на натуре и содержащие некоторые документальные кадры, отличаются глубиной и силой. Впервые европейские зрители видели повседневную жизнь Индии с ее жестокими социальными контрастами. Зрители видели в нем, в частности, роскошные американские машины, бесстрастно пролетающие мимо ящиков с отбросами, в которых копошатся женщины и изможденные дети, пытающиеся найти там хоть немного чего-нибудь съестного. Это было время, когда почтенный г-н Амери должен был признать в палате общин, что «6000 человек умерли от голода на улицах Калькутты с 15 августа по 15 октября 1943 года».

Во время войны некоторые кинопромышленники решили ставить фильмы на английском языке, предназначая их на экспорт. Главные усилия на этом поприще были приложены г-ном Вадией (руководителем фирмы «Вадиа мувитоун»), выпустившим фильм «Придворная танцовщица» (The Court Dancer), премьера которого состоялась в октябре 1940 года в большом и роскошном кинотеатре Бомбея «Метро» в присутствии британского губернатора сэра Роджера Ламлея.

Звездой фильма была знаменитая танцовщица Сандху, жена режиссера и хореографа этого фильма-балета Модху Бозе. Для постановки трех вариантов этого фильма, озвученного на хинди, бенгали и на английском языке, потребовалось семь месяцев. Сценарий был написан бенгальским драматургом Манматой Реем, его содержание следующим образом кратко изложено в рекламной брошюре:

«Индрани, любимая придворная танцовщица в княжестве Манипур, становится возлюбленной наследника трона принца Чандра Кирти. Принц разделяет чувства танцовщицы страстно и искренне. Но социальная пропасть, лежащая между ними, мешает ему повести девушку к алтарю и сделать ее в будущем королевой Манипура. Танцовщица не вышла замуж за принца крови. Эта история является выражением протеста против существующих несправедливых социальных барьеров. Всего-навсего еще лишь один протест. Но самоубийство танцовщицы в финале ставит вопрос, не стоит ли человеческая жизнь больше, чем искусственные социальные барьеры».

Перед тем как фильм был показан в Бомбее, американское общество «Коламбиа» приобрело права на мировой прокат его английского варианта. Но на самом деле фильм дошел до весьма узкого круга зрителей Великобритании и никогда не появлялся на американских экранах. И вообще Голливуд не приложил больших усилий для того, чтобы использовать свои права на прокат картины за рубежом.

В период 1940–1945 годов выявилось несколько крупных кинозвезд, которые часто становились (как и в Египте) продюсерами, авторами и режиссерами своих собственных фильмов. В этом отношении типичен Кишоре Саху, представленный в рекламной брошюре как «в конечном счете личность самая замечательная и самая колоритная, самая сильная во всем индийском кино».

«Дебютировав как актер в «Jeevan Prabhat», он годом позже, в 1940 году, поставил «Baruani» и с тех пор, идя от успеха к успеху, завоевал широкую популярность во всей стране и неоспоримое место в кинопромышленности. Исполнив главную роль в фильме «Punаr-milan», он выпустил затем свою первую комедию, «Kunwara Ваар», в которой не только сыграл с большим талантом, но и осуществил постановку с уверенностью, ставящей его в первые ряды наших режиссеров.

Окрыленный своим успехом, Кишоре Саху поставил свой классический фильм «Раджа», который и 12 лет спустя поклонники его таланта и самые компетентные критики рассматривают как большое достижение. «Раджа» был шедевром, благодаря которому талант Кишоре Саху был признан во всем мире. Критик Бар-барус Патель писал по этому поводу: «Раджа» является внушительным явлением большого искусства, которое умеет донести до человеческого сердца свои огромные эмоции и поднимает нас на целые часы над нашими примитивными невзгодами. Это искусство время от времени пробуждать своим творчеством заснувший мир дано только таким людям, как Кишоре Саху, Орсон Уэллс или Стейнбек.

«Раджа» принес Саху не только бесчисленных почитателей, но и ежегодную премию Ассоциации журналистов Бенгалии «за лучший сценарий» (1943); Всеиндийская ассоциация киножурналистов присудила ему тройную премию за сценарий, режиссуру и актерское исполнение.

В 1943 году Саху основал свою собственную фирму «Хиндустан четра», которая стала маркой высококачественных фильмов. В фильмах «Shararat», «Insaan» (с Шолханой Самарт), «Veer Kunal» (1945) он был сценаристом, постановщиком, актером и продюсером. Премьера большого исторического фильма «Veer Kunal» в Бомбее явилась вехой в истории индийского кино — картина была расценена Всеиндийской ассоциацией кино журналистов как лучшая за год».

Вокруг индийских кинозвезд продюсеры и газетные рекламы организовали атмосферу фанатического поклонения, используя методы Голливуда.

Газетные колонки, посвящавшиеся кинозвездам, писали об их режиме питания, их чтении, их любимых животных, их объеме груди или талии, об их пристрастиях и развлечениях. Но за пределами Индии и особенно в западных странах эти фильмы и эти звезды оставались неизвестными.

Однако одна из индийских картин привлекла внимание Соединенных Штатов. Это было «Дерево здоровья» (1943), документальный фильм, поставленный А. Бхашкаром, который в Голливуде считали претендентом на «Оскара».

После войны индийские продюсеры снова лелеяли надежду завоевать американский рынок фильмами на английском языке.

В 1945 году, когда война оканчивалась и независимость Индии становилась близкой перспективой, на тысячу фильмов не приходилось, кажется, четырех или пяти, представлявших художественный интерес. Но национальное пробуждение индийцев, в значительной степени стимулируемое событиями, открыло дорогу крупным кинопроизведениям.

ИРАН [453]

Во время войны иранская киносеть значительно возросла, но в 1945 году в стране на миллион жителей приходилось лишь пять кинотеатров. 70 процентов импорта было монополизировано Голливудом, на долю советских, египетских и индийских фильмов приходилось по 6–8 процентов.

Так как Тегеран не имел ни одной студии, ни одной лаборатории, некоторые звуковые персидские фильмы ставились на индийских студиях. В конце войны несколько египетских, советских, американских и английских фильмов были дублированы на персидский язык в константинопольских студиях, но лишь по одному-двум фильмам от каждой страны. Как правило, довольствовались субтитрированием фильмов, чаще всего по особому способу: чтобы надписи не накладывались на изображение, между кадрами (как во времена немого кино) вставляли подписи, иногда составленные на трех или четырех языках: персидском, английском, русском и французском.

О кинематографии Ирана можно говорить лишь весьма относительно, поскольку в год там не приходилось и одного билета на человека. В то же время думали о постройке студий в Тегеране, где в 1947 году должно было начаться небольшое кинопроизводство.

ТУРЦИЯ [454]

Во время войны в Константинополе было пять студий. Очень плохо оснащенные, они занимались главным образом дублированием на турецкий язык американских фильмов, составлявших 70–80 процентов программ. В страну начали проникать некоторые египетские фильмы. Эти звуковые арабские картины также всегда дублировались на турецкий язык, так как закон запрещал коммерческий показ фильмов на иностранном языке.

Турецкое кинопроизводство началось в 1920 году при Мустафе Кемале. В период 1935–1945 годов в Константинополе было поставлено, по-видимому, 30–40 фильмов. Их уровень был низким, техника примитивна, а диалог почти всегда записывался постсинхронизацией, после окончания съемки «немого варианта» фильма. Эта продукция, выпускавшаяся десятком мелких обществ, целиком окупалась на внутреннем рынке, экспорт ограничивался несколькими кинотеатрами на Кипре и в Ливане, посещаемыми турецкими колониями этих стран.

Как сообщает Лапьерр, в 1939 году имел большой успех фильм «Поверженная чалма» Фериха Темфика. Пропагандистские фильмы и музыкальные комедии с танцами, по-видимому, составляли большую часть продукции. В 1940 году из 256 фильмов, демонстрировавшихся в Турции, 180 прибыли из Голливуда, 50 — из Франции. Во время войны количество кинотеатров увеличилось, но нищета и неграмотность поддерживали кинематографическую оснащенность страны на чрезвычайно низком уровне. Некоторое кинопроизводство во время войны все же развивалось.

На всем остальном Ближнем Востоке (Сирия, Ливан, Палестина, Саудовская Аравия) не было ни одной студии. Обзор кинематографии в этих странах мы оставляем до следующего тома.

ЕГИПЕТ [456]

Значительное развитие египетского кино было одним из важных явлений военного времени. Постановка египетских фильмов началась в Каире в 1927 году; приход звука после 1932 года ознаменовал начало первого этапа роста египетского кинопроизводства.

В последний год войны Египет выпустил 110 фильмов и стал, таким образом, на третье место в мировом кинопроизводстве после Голливуда и Индии, но впереди Франции, Великобритании, Японии, Италии, продукция которых временно была сильно сокращена войной.

Это расширение египетского кинопроизводства во время войны ежегодник изображает следующим образом:

«В 1939 году в Египте было всего 130 кинотеатров, работавших нерегулярно, доходы от которых с трудом покрывали расходы. Сегодня таких кинотеатров более 200, они делают полные сборы, и число их беспрерывно растет. Арабские фильмы составляют программы по меньшей мере 70 процентов этих кинотеатров.

Перед войной в Каире, так же как в Александрии и других крупных городах Египта, экраны были в большей или в меньшей степени монополизированы американскими и французскими фильмами, но война полностью изменила ситуацию. В Каире из 13 первоэкранных кинотеатров семь показывали только арабские фильмы, пять — американские и один — французские. В провинции американские фильмы полностью исчезли из программ, за исключением серийных фильмов, которые составляли их первую часть.

Перед войной доходы не были крупными, и фильм никогда не задерживался в программе более одной недели. Война изменила положение, и сегодня стало обычным рассчитывать на доходы, в два раза превышающие довоенные, так же как видеть хороший фильм в программах кинотеатров в течение двух или трех недель.

Для арабского фильма правилом являются минимум две недели. «Gharam el-Intikham» — фильм, звездой которого был покойный Асмахан, — держался в программе 18 недель подряд в одном только Каире, а «Драгоценность» (Gawhara) — 12 недель в первом исключительном прокате, семь — во втором. Сегодня хороший египетский фильм легко может выдержать четыре недели и собрать 7–8 тысяч фунтов, и это несмотря на то, что цены на места возросли на 75 процентов».

Благодаря этому подъему в Каире увеличивалось число киностудий. Самой старой и самой значительной была студия, основанная в 1934 году обществом «Миср» (филиал банка «Миср»), которое с 1924 года было наиболее крупным обществом в египетском прокате. В 1945 году другая группа египетских капиталистов, чтобы создать конкуренцию «Мисру», основала большие студии «Аль-Ахрам». До этого несколько продюсеров открыли небольшие студии в Каире.

Египетские фильмы делаются на арабском, так называемом «литературном» языке, который употребляется также в нескольких мусульманских странах на радио, в театре, в прессе и литературе. Существующий помимо национальных языков и диалектов этот второй язык (на котором написан коран) объединяет 150 миллионов верующих, живущих по всему Востоку, от Дакара до Явы и Китая. Многие из них обращают свои взоры к Каиру. Значение этой столицы культуры исламского мира возрастает с 1940 года; по способности обращать в свою веру прозелитов мусульманская религия значительно превосходит христианские. Лига арабских стран, основанная в 1945 году, местом своего пребывания избрала Каир и еще больше усилила распространение своего влияния. Эти культурные, религиозные и политические факторы заметно способствовали международному распространению египетской кинопродукции. Однако военные события 1940–1943 годов затормозили развитие египетского кино.

Война, особенно ее вторая половина, совпала с большим экономическим процветанием хозяйства страны, в котором хлопок всегда стоял на первом месте. Крупные военные базы, сооруженные на территории страны, стимулировали торговлю. Кинематография стала первой индустрией страны, новые предприятия которой сводились в основном к нескольким прядильням и сахароваренным заводам.

В течение всей войны над египетским кино тяготела суровая цензура; военные власти усилили строгость некогда обнародованного королем Фаруком кодекса, который, в частности, предписывал запрещать:

«1. Представлять силу аллаха через материальные вещи.

2. Представлять… религию… неуважительным образом.

3. Использовать стихи из Библии или Корана в комическом плане.

4. Задевать какую-либо нацию.

5. Задевать египтян или иностранцев, пребывающих в Египте.

6. Сюжеты или сцены большевистского характера или содержащие пропаганду против королевства или режима управления.

7. Сюжеты или сцены, могущие вызвать социальные беспорядки (восстания, демонстрации, забастовки)» и т. д. и т. п.

«Кодекс Фарука» доходил до того, что запрещал критиковать врача или какое-либо должностное лицо, и его строгость в области нравов часто напоминала «Моральный кодекс» Голливуда. Громкую формулу «Каир — египетский Голливуд» так разъясняет уже цитировавшийся выше ежегодник:

«Каир действительно является Голливудом Арабского Востока.

После 20 лет неослабной работы египетское кинопроизводство значительно выросло и египетские фильмы появились на экранах всего Среднего Востока, Северной Африки, Нидерландской Индии, Индии, Турции, Эфиопии, Бразилии и даже Соединенных Штатов… Египет — единственная на всем Востоке страна, которая имеет студии, работающие регулярно и выпускающие фильмы.

В настоящее время египетский фильм хорошего качества стоит примерно 35 тысяч египетских фунтов (то есть 35 миллионов французских франков)… И можно без преувеличения сказать, что египетские кинозвезды получают столько же или даже больше, чем голливудские… Звезда-женщина получает от 2 до 14 тысяч фунтов, звезды-мужчины — от 8 до 12 тысяч фунтов. При этом мы не берем в расчет таких кинозвезд, как Абдель Ваххаб, которому платят за фильм огромную сумму в 20 тысяч фунтов».

Сотрудник «Экран франсэ» Г. Даба, посетивший студии Каира сразу же после войны, подтверждает эти данные.

«Египетские кинозвезды, — пишет он, — являются, возможно, самыми высокооплачиваемыми в мире. На фасадах кинотеатров всегда сверкают одни и те же имена. Юсуф Вахби, сценарист, режиссер и актер, получает 4–5 тысяч фунтов за фильм, он ездит в «Паккарде», он близорук как крот. Лейла Мурад — самая высокооплачиваемая актриса в Египте — она получает 6–7 тысяч фунтов за фильм. Воспитанная в монастыре, она бегло говорит по-французски. Она вышла замуж за Анвара Вадги, jeune premier номер один египетского экрана. Умм Кальсум, знаменитая певица, весит 80 килограммов и требует 5 тысяч фунтов за фильм. Абдель Ваххаб — очаровательный певец, худощавый брюнет, которому поклоняются как идолу».

Все эти звезды во время войны имели большой коммерческий успех. Знаменитая певица Умм Кальсум с триумфом исполнила роль в «Фатиме» (1940), а Лейла Мурад — в «Даме с камелиями» (1941) и в «Забытом прошлом» (El Madi el-Mathoul, 1945). Абдель Ваххаб был одновременно певцом и композитором. Его фильм «Пуля в сердце» (Rasasa fel alb, 1942) побил бы рекорды по сборам, если бы они не были превзойдены фильмом «Драгоценность» (1942). В этом фильме-чемпионе звездами были ливанская актриса Нур эль Хода и ее режиссер Юсуф-бей Вахби.

Юсуф Вахби в 1917 году дебютировал в театре. Вскоре он сформировал труппу «Рамзее», в которой был одновременно и ведущим актером и драматургом. Когда возникло египетское кино, он был приглашен режиссером «Того Мисрахи» на несколько фильмов. Затем Юсуф Вахби сам стал продюсером и режиссером. В 1947 году, объединившись с продюсером Наххасом, он построил даже собственные студии, где продолжал экранизировать пьесы (которых насчитывалось 65), написанные им для своей театральной труппы.

Нашей первой встречей с египетским кино был фильм Юсуфа Вахби «Наказание палача» (1945), показанный в 1946 году в Канне. Это была мрачная мелодрама с убийствами, полицейскими, торговлей наркотиками, ночными кабаре, шампанским и т. д. Знаменитый актер вращал своими печальными глазами на строгом лице, воскрешая в памяти фильмы 1910 года. Большая часть действия развертывалась в обстановке роскошных салонов.

В памяти французского критика египетские фильмы, которые он видел на различных фестивалях, скоро смешивались. Эти драмы или комедии были сделаны по слегка измененным схемам Голливуда, светских интриг или мелодрам прошлого века, с добавлением нескольких песен и танцев для придания «местного колорита». Снимались они по большей части в студийных декорациях, где прекрасные дамы в вечерних туалетах беседовали с мужчинами в фесках и смокингах. Чувствовалось, что все в этой наскоро сделанной постановке было подчинено капризам кинозвезды и желанию состряпать картину как можно более коммерческую.

В светских драмах, так же как и в «фильмах действия» (разновидности арабских «вестернов»), песни составляли главную привлекательность и служили картине рекламой. Еще задолго до того, как она появлялась в провинциях, далеко от Каира, куплеты ее песен были уже известны. Они становились популярными благодаря радио и магнитофонным записям, которые беспрерывно крутили в арабских кафе. Когда фильм анонсировался, жители, в ушах которых звучал голос Абдель Ваххаба или Фарида аль-Атраша, шли в кинотеатры, чтобы аплодировать полюбившемуся певцу.

Кинозвезды были главным залогом успеха. Конечно, они требовали высоких гонораров, которые давали им возможность стать продюсерами. Один знаменитый актер относился к режиссеру как к своему служащему, которого он иногда прогоняет, чтобы самому руководить постановкой фильмов. Все эти черты напоминают Голливуд в его «героическую» эпоху 1915–1925 годов.

Однако в этом кино, прежде всего коммерческом, с 1940 года выделялся, как утверждают наши египетские корреспонденты, ряд интересных индивидуальностей.

В начале своей деятельности каирские студии широко привлекали иностранных режиссеров и техников: итальянцев, немцев, венгров, русских белоэмигрантов, французов и т. д. Кинозвезды охотно брали европейские имена; так появились, в частности, Мэри Куинни и Тахия Кариока. Но в 1940 году все новые «звезды» носили арабские имена, почти все актеры были египтянами.

Лучшим среди пионеров был, по-видимому, Мухаммед Карим, который, получив кинематографическую подготовку в Берлине, поставил во времена немого кино первый египетский фильм, заслуживающий внимания, — «Зейнаб» (1927). Это была экранизация произведения известного арабского писателя Хусейна Хайкала; 25 лет спустя этот сюжет снова был использован в звуковом фильме.

Мухаммед Карим, который во время войны продолжал выпускать свою обильную продукцию, заслуживает уважения тем, что он охотнее экранизировал известные литературные произведения арабской литературы, чем реализовал туманные сценарии голливудского типа, сфабрикованные в угоду кинозвездам. Его фильм, имевший самый большой успех, «Пуля в сердце» (1942), был экранизацией произведения Тауфика аль-Хакима. Мухаммед Карим остался верным своим старым методам построения кадра и монтажа, он отказывался от нововведений, но его постановки отличались тщательностью и большим вниманием даже к мелким деталям.

Наши корреспонденты единодушно подчеркивают, что в египетском кино Камаль Селим занимает важное место. Он дебютировал около 1935 года одним или двумя коммерческими фильмами, но настоящий его дебют состоялся в 1940 году.

«Воля» (El-Asima) был первым фильмом, сюжет которого без всякой примеси песен и танцев рассказывал о подлинной египетской жизни. Речь в нем шла о студентах высшей коммерческой школы, которые, получив дипломы, не могли найти работу. Фильм был навеян знаменитой забастовкой студентов этой школы, которые требовали работы, соответствующей профилю их образования.

В течение пяти долгих лет Камаль Селим напрасно пытался убедить финансистов помочь ему поставить фильм по своему сценарию. И лишь у руководителей студий «Миср» хватило смелости выйти из колеи штампов и разрешить режиссеру снять фильм, о котором он давно мечтал. Его главными героями были бедный студент, сын мелкого парикмахера, и лентяй, сын богатого паши.

Этот фильм, имевший успех у зрителя, знаменовал собой поворот киноискусства к реализму. В «Волю»

Камаль Селим вложил все, что мог; фильм стал делом его жизни и вехой в истории египетского кино.

Затем он обратился к экранизации шедевров мирового искусства, поставив «Отверженных» (Al-Boassoa, 1944) по Виктору Гюго и «Мучеников любви» (Shoadaa el-Kharam, 1945) — экранизацию «Ромео и Джульетты» Шекспира.

Камаль Селим не переставал проявлять интерес к социальным сюжетам. «Процесс дня» (Kadiet el-Yom, 1944) ставил проблему женщины, которой приходится выбирать между домом и профессией. В своем фильме он дает этой проблеме решение с позиций ретрограда, считая, что женщина не может одновременно быть и адвокатом и заниматься домашним хозяйством.

За короткое время своей работы Камаль Селим много дал египетскому киноискусству. Поставив около десяти фильмов, он умер в 1946 году.

Тенденции нового реализма в творчестве Камаля Селима оказывали влияние и на других кинематографистов, которые тоже стремились уйти из искусственного мирка киностудий. Наиболее последовательным в этом отношении в то время был, по-видимому, Ахмед Камель Мурси, который в 1942 году поставил «Рабочего» (El-Aamel, 1942), где Хусейн Сидки, так же как и в «Воле», исполнял главную роль. Затем Камель Мурси поставил еще более интересный фильм — «Генеральный прокурор» (El-Naeb el-Amm, 1945). Но, поскольку другие его картины не были оценены публикой, Камель Мурси, обескураженный, обратился к серийной коммерческой продукции.

Актер Хусейн Сидки (ставший после войны режиссером), успешно сыграв в этих двух фильмах, в дальнейшем исполнял преимущественно социально-характерные образы, как об этом говорится в рекламной афише, составленной им самим:

«Хусейн Сидки является одним из немногих египетских художников, которые посвятили свое творческое дарование служению на благо человечества… В кинематографии он, кажется, нашел оружие для борьбы с препятствиями, возникающими на этом пути, для искоренения различных форм социального зла, которое обезображивает нашу страну. С того дня, как Хусейн Сидки пришел в кинематографию, он создавал социальные фильмы.

Его первый фильм, «Рабочий» (1942, постановка Ахмада Камеля Мурси), остро ставит проблему рабочих и безработицы. Далее идут «Невинные» (El-Abria, 1944, постановка Ахмада Бадр Хана), в которых автор говорит о беспризорных, несчастных детях и пытается найти решение этой проблемы.

Современная молодежь и будущее «либеральных» профессий — это третья проблема, волновавшая художника. Откликом на нее явился фильм «Новое поколение» (El-Guil el-Guedid, 1945, постановка Ахмада Бадр Хана)».

Правда, наши египетские корреспонденты меньше хвалят этого актера-режиссера-продюсера.

«Хусейн Сидки, — говорят они, — полагал, что лучшее средство привлечь зрителей — это играть в социологию, трактуя моральные проблемы… Его метод состоял главным образом в том, чтобы показывать представителей богатых классов, предающихся разгулу в своих дворцах. Затем, насытив публику сценами оргий, он как святой пророк произносил внушительную проповедь».

В конце войны проявил себя Камаль эль-Тельмизани, бывший художник-авангардист, дебютировавший в режиссуре фильмом «Черный рынок» (El-Souk el-Saouda, 1945).

Этот фильм, очень правдиво изображавший одну из сторон повседневной жизни и затрагивавший актуальную проблему, в коммерческом плане потерпел полную неудачу, несмотря на положительные отзывы кинокритиков и любителей кинематографа. Обескураженный режиссер продолжал свою кинематографическую деятельность, но ставил фильмы коммерческие и тривиальные.

Отметим, наконец, в заключение обзора творчества египетских режиссеров, пытавшихся отойти от коммерческих шаблонов, Ниязи Мустафу, которому мы предоставим возможность самому рассказать о себе в рекламной статье, написанной несколько высокопарным слогом:

«Ниязи Мустафа, супруг кинозвезды Куки, дебютировавший в 1933 году, шел в авангарде египетского кино. Он первым изучил фотографию и режиссуру в Мюнхене и Берлине.

Он первым поставил тонкую и лишенную вульгарностей комедию «В добре — благо» (Salama fi-Kheir, 1938) с незабываемой Нагиб ар-Рейхани.

Он первым поставил кинооперетту и показал в ней, как нужно готовить девушек для семейной жизни. Эти свои идеи он развил в «Комбинате жен» (Magnaa el-Zawgaat, 1942). Кстати, министр народного образования одобрил их и применяет в настоящее время в школе.

Он был первым, снявшим фильм о жизни бедуинов «Рахба» (Rahba, 1943), который открыл и завоевал восточные рынки, привлекая внимание к пробуждению египетского кино. Сбор от демонстрации «Рахбы» к сегодняшнему дню составил 150 тысяч египетских фунтов.

Он первым поставил фильм по классическому сюжету, взятому из истории нашей страны, — «Антар» (Antar, 1945), который побил все рекорды, собрав 200 тысяч фунтов.

..Наконец, он был и остается единственным египетским режиссером, который руководит работой оператора во всех фильмах, которые ставит».

В «Комбинат жен» Ниязи Мустафа вложил много своих убеждений, внушавших уважение, но публика увидела в фильме скорее очень хорошо поставленную оперетту, чем социальное исследование.

«Рахба» был самым большим художественным и коммерческим успехом Ниязи Мустафы. Со времени его выпуска он в течение почти десяти лет продолжал демонстрироваться в главных городах арабского мира. Конечно, его сценарий достаточно условен, но его песни очень хороши, так же как и фотография сцен, снятых на натуре. И, наконец, сама живописность жизни бедуинов придает ему дополнительную привлекательность.

Благодаря усилиям целого ряда этих кинематографистов, благодаря также коммерческому чутью кинозвезд и продюсеров египетское кино в конце войны превратилось в процветающее предприятие. В стране были созданы крупные киносети, такие, как «Восточное общество кино», руководимое Эрнестом Насром и объединявшее 40 больших кинотеатров, преимущественно в Каире и в зоне Суэцкого канала.

Но процветанию египетского кино еще больше способствовало значительное увеличение экспорта. В 1945 году были открыты рынки в Судане, Эритрее, Абиссинии, Иране, Ираке, Сирии, Ливане и Палестине, которые все вместе имели в то время 431 кинотеатр на 37 миллионов жителей. В сезон 1945/46 года 338 египетских фильмов было экспортировано в эти страны, а также в Индию, Индонезию, Киренаику, Тунис, Алжир, Марокко, Французскую Экваториальную Африку и даже в некоторые страны Северной и Южной Америки, где были колонии рабочих-арабов. Общий доход от этого экспорта составлял около 1,35 миллиона египетских фунтов, сумму, намного превосходящую доход от французского экспорта в первые послевоенные годы.

Почти на всем Среднем Востоке Каир отодвинул Голливуд на второй план и занял 45 процентов экранов, против 5 процентов в 1939 году. В Иране Америка еще занимала первое место по числу импортированных фильмов (60 процентов против 30 египетских), но арабские фильмы привлекали более 60 процентов публики, тогда как залы, где шли американские фильмы, были неполны. Голливуд должен был довольствоваться 30 процентами доходов.

Поэт Габриэль Аудизио рассказывал, как вскоре после освобождения зрители Алжира спешили увидеть фильм Н. Мустафы «Рахба», выпущенный под таким странным девизом: «Молодые супруги, если вы хотите мужественного наследника, посмотрите фильм «Рахба».

«Рахба» — это одновременно и название и имя героини последнего полнометражного арабского звукового фильма, импортированного из Египта… Последуем за зрителями… к небольшому кинотеатру в пригороде Баб-эль-Уэд. Длинный живой хвост, шевелящийся и, если хотите, живописный: толпа арабов состоит из докеров и мелкой буржуазии, стрелков, лавочников, жителей пустыни, пришедших в город… и главным образом… из мусульман. Элегантные или скромные, все они в белых капюшонах, из-под которых только поблескивают глаза…

… Сеанс начинается… Вот звуковой фильм борющейся Франции о де Голле и Сирии; субтитров нет — дикторский текст читают прямо на сирийском диалекте арабского языка.

Вот и «Рахба», полнометражный египетский фильм… Список действующих лиц выписывается арабесками, которые не переводятся на французский язык. Вот египетские актеры и во главе их Бадр Лама, напоминающий Рудольфо Валентино… Кинозвезды ведут диалоги на литературном арабском языке, но с нюансами египетской лексики.

Несколько французских субтитров делают понятным основные вехи действия. Не думайте, что они полезны только европейцам, которых здесь очень мало. Нет. Следует напомнить, что если «чистый» арабский язык является универсальным языком, то понимают его на самом деле лишь очень культурные люди, так же как в Европе прошлого века латынь… Поэтому очень многим местным зрителям эти французские субтитры оказывают большую помощь…

Правда, сюжет понимают легко. Этот звуковой фильм сохраняет почти все характерные особенности немого: красноречивые взгляды актеров, риторичность их жестов, мелодраматический характер героев и предателей, конные скачки и преследования в стиле Тома Микса, которого арабы очень любят.

Конечно, все это предназначено для «золотой» публики, которую в целом продюсеры считают очень молодой в социальном отношении. Отсюда и идет святая простота психологических и социальных конфликтов. Не менее справедливо и то, что эта североафриканская публика черпает в них много любопытного о появившихся в жизни мусульман Египта новых явлениях, которыми она восхищается, и вновь и вновь идет в кинотеатры и этим удовлетворяет свои насущные духовные потребности.

… Клиентура обширна, и женщины занимают здесь большое место. Доходы весьма существенны. Я даже не говорю о том, что «Рахба» уже сейчас собрала в Северной Африке более трех миллионов. «Драгоценность», которая только что пришла в Тунис, собрала там за пять недель 28 млн. франков».

Студии Каира открыли в арабском мире настоящую золотую жилу. Банки скоро это поняли и начали финансировать фильмы крупных режиссеров и кинозвезд. «Оттоманский банк», «Лионский кредит», «Арабский банк», перед тем как согласиться на выдачу своих ссуд, требовали права на ознакомление со сценариями.

Конформизм египетских фильмов еще больше возрос из-за вмешательства финансистов. Тем более что экспорт в колониальные страны, где цензура очень подозрительна, давал теперь почти половину доходов от египетских кинокартин.

Можно найти много смешного в египетских фильмах, в их дешевом западничестве, в их условных сюжетах, в их мире, сведенном к праздношатающимся богачам, очень далеком от жестокой реальности. Но тогда надо вспомнить, что и мир, изображаемый в фильмах Голливуда, так же мало похож на действительную жизнь Соединенных Штатов. Г. Даба, который любит высмеивать несуразность некоторых сценариев египетских фильмов, замечает между прочим:

«Только привилегированная часть мусульман может позволить себе ходить в кино. Египетский рабочий или ливанский крестьянин зарабатывает 30 франков в день. Они никогда не слышали о Кларке Гейбле или о Грете Гарбо».

В самом Египте, где, по официальным сведениям, в 1937 году было 85 процентов неграмотных, миллион феллахов совсем ничего не знали о кино и даже о его существовании. В деревнях очень мало кинотеатров, и людям нужно проехать десятки километров, чтобы посмотреть фильм. Цены билетов — четыре-пять пиастров — являются недопустимой роскошью и соответствуют одному-двум дням работы. Феллах, если он вообще посещал кинотеатр, мог купить лишь один-два билета в год.

В арабском мире контингент кинозрителей повсюду составляют самые привилегированные классы национального населения. Во время ультракоррупционного режима Фаруха их мир, естественно, сводился к этим «роскошным» салонам, которые для большинства зрителей представляли не образ жизни, а «идеал».

Симптоматично, что в 1945 году в Каире и Александрии утвердилось правило: билет на американский или европейский фильм стоил шесть пиастров, на звуковой арабский фильм — десять пиастров. Эта маленькая разница и другое, более важное обстоятельство — чрезвычайная популярность египетских фильмов — имели огромное значение.

На азиатском Востоке гигантский порыв к эмансипации поднял население на борьбу против оккупантов, сначала японских, а потом европейских. Но и арабский мир узнал сильное социальное брожение. Можно осмеять Хусейна Сидки, который осуждает оргии богачей, но появление таких деятелей в арабском кино и таких тем приобретало смысл и значение, которые [выходили за пределы экранов и за социальные круги той публики, которая постоянно посещала кинотеатры.

ЮЖНО-АФРИКАНСКИЙ СОЮЗ [474]

В 1910-е годы, объединив свои колонии Мыс Доброй Надежды, Наталь, Трансвааль и Оранжевый берег, Великобритания основала Южно-Африканский Союз. В 1945 году на этой обширной территории было 465 кинотеатров, из которых 300–350 давали более десяти сеансов в неделю.

С 1900 года, со времени англо-бурской войны, в Южной Африке снимали хронику, а около 1912 года английские компании ставили экзотические фильмы. Местная продукция начала развиваться в годы второй мировой войны.

В 1945 году в Иоганнесбурге было две или три киностудии. Одна из них, «Килларней», имела две съемочные площадки и примыкала к «Африкен консолидейтед тиетерс», киносети, монополизировавшей большинство (266) существовавших в Южно-Африканском Союзе кинозалов и распространявшей свое влияние на все районы черной Африки, колонизированные Великобританией. Эта киносеть примыкала к организации Рэнка.

В 1945 году в Иоганнесбурге были сняты три фильма: «Черная тропа» (Donker Spore), «Наследство Пинки» (Pinkie se Erfenis) и «Сельская жизнь» (Die Wildsboudjie). Все они были поставлены на «африкаан» — языке буров, произошедшем от голландского и ставшего, как с гордостью отмечают южноафриканцы, «самым молодым живым языком в мире», на котором говорит 70 процентов колонистов.

Согласно сведениям 1946 года, в Союзе было только 2,3 миллиона белых против миллиона метисов и около 8 миллионов черных (говорящих повсюду на языке банту), составлявших вместе туземное население, и 280 тысяч рабочих-азиатов, выходцев из Индии и Китая.

Эта пестрота Союза частично отражалась на составе национальных кинопрограмм, в которых фигурировали на 80 процентов фильмы Голливуда, на 15 — английские, на 3 — индийские, предназначенные для населения азиатского происхождения и демонстрировавшиеся главным образом в Натале.

Это были индийцы и китайцы, возделывавшие сахарный тростник. Большое значение в стране имело скотоводство, но ее главным богатством было золото и алмазы. Иоганнесбург с его 750 тысячами жителей (и студиями) возник на золоте. Что касается алмазов, то учебники географии сообщают ученикам пятого класса такие общеизвестные факты об их добыче:

«Все разработки в настоящее время находятся в руках мощного общества «Де Беерс». Чтобы избежать кражи алмазов, рабочие, которых оно нанимает (главным образом негры), в течение всего срока их контракта (как правило, три месяца) содержатся на территории, огражденной решеткой, по которой пропущен ток. Там они живут, как в тюрьме… При освобождении их обыскивают, делают промывание, так как среди них находятся такие, которые глотают драгоценные камни».

В докладе, адресованном в 1949 году ЮНЕСКО правительством Южно-Африканского Союза, скрупулезно подразделенном на множество пунктов, совершенно не упоминалось о посещаемости неграми банту кинотеатров страны. Но мы находим там следующее упоминание о цензуре, функции которой выполняют четыре учителя, четыре крупных чиновника-пенсионера, епископ англиканской церкви и две «дамы из филантропического общества»:

«Запрещены сцены, содержащие намеки на политические вопросы, составляющие объект противоречий, или на международную политику, сцены, иллюстрирующие борьбу классов, представляющие известных людей в непривлекательном свете или поднимающие вопросы сближения рас».

«Сближение рас» порицается цензурой, которая столь строга, что свирепо обрушивается также на киноафиши и рекламные плакаты. Всякий контакт с черными уже в 1940 году был объявлен преступлением «партией народа», которую основал д-р Малан, требовавший (кроме немедленного мира с Гитлером) усиления апартеида в ультрарасистском смысле.

Апартеид является эквивалентом сегрегации в Соединенных Штатах. В Южно-Африканском Союзе «туземцы» не имеют доступа в кинотеатры, посещаемые белыми. Из-за отстутствия данных о кинозалах, находящихся в распоряжении негров банту, мы должны, чтобы получить примерные цифры, обратиться к другим областям культуры.

В программах южноафриканского радио в 1950 году 1,59 процента времени передач отводилось на программы банту. Что касается приемных точек, то, как полагают, их было «580 тысяч, т. е. один приемник на 23 жителя. Но так как почти все радиоприемники принадлежат южноафриканцам европейского происхождения, один приемник приходится примерно на пять жителей».

Таким образом, в этой статистике просто-напросто опущены «туземцы», цветное население и «азиаты», в целом в четыре раза более многочисленные, чем европейцы. Процент населения банту, которое может посещать кинотеатры, по-видимому, не больший, чем процент цветных людей, имеющих радиоприемники.

Но эти негры, работающие в промышленности, находились в весьма привилегированном положении в области культуры по сравнению с неграми других частей Африки (в частности, французских колоний). По меньшей мере 30 процентов банту умеют читать. Они создали свои собственные газеты, выпускающиеся на их различных, национальных языках. Общий тираж этих еженедельников и ежемесячников составляет 100 тысяч экземпляров.

Таким образом, южноафриканские негры, живущие в нищенских кварталах, получающие скудную заработную плату, вынужденные ходить в специальные кинотеатры, не имея доступа в залы, резервированные для белых, добились создания собственной культуры, печатного слова. Они думают также о том, чтобы делать фильмы, целиком поставленные «цветными» людьми.

Заканчивая Южной Африкой, мы хотим сделать некоторые обобщения, касающиеся всего кинематографического мира. Из приведенной нами статистики и разных сведений (очень неполных) о кино во время войны с очевидностью следует, что кинотеатры посещались привилегированным меньшинством и что народы, которые могли выразить свое самосознание (в той мере, в какой оно пробудилось) средствами кино, составляли еще меньшинство.

Исходя из приблизительных, но дающих общее представление данных, можно заключить, что Черная Африка в 1945 году довольствовалась тремя экранами на миллион человек. Если же исключить Южно-Африканский Союз, на миллион жителей придется один экран, установленный в маленьком зале. Почти все места в кинотеатрах Африки оказываются, таким образом, предназначенными для белых колонизаторов.

Сколько негров на этом континенте знакомы с кино? Многие ли из них посещают кино более одного раза в год? Многие ли понимают иностранный язык, на котором озвучены фильмы? Многие ли могут читать субтитры, составляемые всегда только для европейцев? Все эти вопросы статистика и официальные исследования оставляют без ответа.

В 1939 году Черная Африка и Соединенные Штаты имели одинаковую численность населения. В том году Голливуд выпустил 527 звуковых американских фильмов. Но на всем протяжении периода 1895–1955 годов я нигде не нашел следов хотя бы одного полнометражного звукового или немого фильма, озвученного на африканском языке и поставленного неграми.

В Соединенных Штатах черные и мулаты были для Голливуда клиентами. Девятьсот кинотеатров было резервировано для цветных людей, не имевших доступа в «белые» кинотеатры, так же как в «белые» рестораны или уборные. Насыщенность экранами для черных была в два раза ниже, чем для белых. Но если говорить о местах, то мы наверняка не найдем в Соединенных Штатах и десяти «негритянских» мест на сто «белых» кресел.

Покинем Африку и направимся в континентальную Азию. Миллиард людей с цивилизациями более древними, чем у европейцев, — китайской, индийской, корейской, вьетнамской, кхмерской, персидской. Там так же, как и в Африке, три экрана на миллион жителей. Это лишь средняя цифра. После того как в 1945 году Япония была разгромлена и изгнана из Китая, в стране, как и в 1925 году, имелось 300 экранов. При этом половина была выведена из строя. Если бы билеты в эти кинотеатры равномерно распределить между всем населением, то в среднем каждому китайцу пришлось бы ждать всю свою жизнь, всю среднюю жизнь азиата (25–30 лет), чтобы иметь возможность один только раз присутствовать на «электрических тенях». Китай с 450 миллионами жителей имел меньше кинотеатров, чем один только Париж (без своих пригородов).

90—95 процентов неграмотных в Черной Африке, 85–90 — в Китае. Это приблизительно. Но вот официальная статистика: 91 процент в Индии,69 — в Корее, 60 — в Таиланде, 70 — в Турции. Последняя цифра датируется 1945 годом, остальным 20 и более лет. В ста странах число неграмотных является государственной тайной. Главным образом в колониях, где одна такая цифра снабдила бы хорошим материалом «агитаторов».

Нет ничего более неравного, чем кинематографическое развитие разных континентов. А на одном и том же континенте — разных стран. В одной стране — разных социальных классов. Метрополия имела 10, 100 или даже 500 экранов на один в своих колониях. Несмотря на «доисторическое» состояние, в котором находилось в 1945 году большинство стран земного шара, некоторые, «выдвинувшиеся вперед», имели кинематографию, делавшую заметный взлет. Важной вехой истории мирового кино стали годы, когда в Дамаске, Мосуле и Александрии цены на места вырастали на 50 процентов, если фильм был не европейским и не американским, а арабским.

Это неожиданное преобразование кинорынка свидетельствовало о пробуждении народов. Но если требования зрителя сведутся не более как к просьбе делать фильмы на национальном языке, банкиры используют целиком для своей выгоды мощный поток, который прежде всего должен послужить на пользу искусству кино. Только мощный народный подъем смог превратить кино — по ту сторону от коммерции и кассовых сборов — в настоящее средство выражения чаяний нации.

Буря над Китаем. Буря над Индонезией. Буря также над Европой. Народы, которые начали с того, что просто отказались ходить смотреть фильмы Берлина или Токио, взяли оружие и выгнали немецких и японских оккупантов. Завоевав свободу, они осознали свою силу. В нескольких странах, где они взяли власть, киноискусство вскоре расцвело. В других — народный подъем, приведший их представителей в правительство, внес свой вклад в увеличение числа выдающихся и хороших фильмов, навеянных прямо или косвенно движением Сопротивления и битвами за национальную независимость.

Когда взлет народа и нации не был достаточно мощным, чтобы оказать влияние на кинематографистов и продюсеров, материальное процветание кинематографии оказывалось недостаточным условием для появления шедевров киноискусства. Было удивительно, что египетское кино, вступившее после войны в полосу полного коммерческого процветания, оставалось в художественном отношении на низком уровне, тогда как Китай обещал скорый расцвет, несмотря на свои обветшалые студии, несмотря на жестокий и коррупционный режим, так как и народ и кинематографисты восстали против него. Успехи Советской Армии повсюду воодушевляли борцов за освобождение, укрепляли надежду на победу и завоевание национальной независимости. «Броненосец «Потемкин», «Чапаев» или «Она сражалась за Родину» послужили образцом для многих художников там, где кино стало свободным.

Однако для того, чтобы киноискусство могло развиваться, существовать и создавать шедевры, необходима была минимальная материальная база. Полное прекращение, намеренное или вынужденное, ввоза чистой пленки, естественно, делало невозможной постановку фильмов. Если программы были полностью иностранными, отсутствие места на экране обрекало национальную продукцию на смерть.

Решающей становилась и позиция, занятая зрителями. Во время войны в нескольких оккупированных странах бойкот навязывавшихся заграничных фильмов вопреки всему определял заметное развитие национальных кинематографий.

Японская и немецкая кинематография потерпели поражение раньше, чем произошла капитуляция гитлеровцев в Берлине и японских милитаристов в Токио. Эти два поражения, на время устранившие две большие кинематографии с их внешних (и даже внутренних) рынков, снова открыли Соединенным Штатам широкий доступ в обширные области на Западе и Дальнем Востоке.

Для Голливуда важнейшая послевоенная проблема состояла в том, чтобы вновь завоевать во всем мире ведущее место в кинопрограммах и там, где оккупанты на время оттеснили своего американского конкурента, и в тех странах, которые во время военных действий сумели развить свою национальную продукцию в ущерб Соединенным Штатам.

В 1945 году половина мира лежала в руинах или страдала от недостатка пищи, мало чем отличавшегося от голода. Хлеб и рис рационировались так же скупо, как и пленка. Во многих странах, опустошенных войной, часть населения верила в волшебные дары Деда-Мороза, в дядю Сэма, который благородно и без всяких задних мыслей повсюду в мире опрокидывает свой неисчерпаемый рог изобилия. Пилигримы направлялись в Вашингтон, где узнавали, что черный хлеб в виде милостыни предполагал принятие конкретных требований, касающихся и кинематографии.

Сразу же после войны в 20 странах мира возник вопрос, очень важный для искусства кино и его ближайшего будущего: смогут ли национальные кинематографии сохранить свой жизненный минимум на своих собственных экранах?

Раон-л’Этап, Париж

30 ноября 1951—31 января 1954 г.

Указатель имён, Указатель фильмов, Указатель фирм были удалены (смысл в них в этом формате?)