Последним французским фильмом 1939 года, вышедшим на экраны до объявления войны, были «Правила игры» (La Réglé du Jeu) Жана Ренуара. Сценарий Ренуар написал сразу после мюнхенского совещания, а съемки заканчивал, когда к Праге подходили гитлеровские войска.

Эта веселая драма своей интригой напоминала «Капризы Марианны», а общей тональностью — «Женитьбу Фигаро». Но у Бомарше Ренуар взял больше, чем у Мюссе. Он стремился создать произведение, которое в канун войны так же возбуждало бы умы, как «Фигаро» — в канун французской революции. Освистанные на Ели-сейских полях, «Правила игры» быстро сошли с экрана, а с начала войны были запрещены цензурой.

Действие фильма происходит в загородной резиденции крупного международного финансиста (Далио), женатого на австрийской принцессе (Нора Грегор). Она не может решить, кого из двух — знаменитого летчика (Ролан Тушен) или своего старого друга пятидесятилетнего Октава (Жан Ренуар) — избрать в любовники.

После ряда комических и драматических недоразумений создается очень сложная ситуация, в которой переплетаются любовные интриги хозяев и слуг — егеря (Гастон Модо), горничной (Полетт Дюбуа) и лакея-браконьера (Коррет).

Замок в Солони, где происходит действие фильма, окружен лесами и полями, представляющими прекрасное место для охоты. Это светское удовольствие показано Ренуаром в документальном стиле; он сознательно подчеркивает жестокость и пустоту людей высшего общества, бесцельно убивающих птиц и животных.

Эпизод праздника в замке по своему замечательному режиссерскому мастерству, а еще больше по глубокому смыслу может быть назван подлинным шедевром.

В то время как идет трагикомическая погоня, гостям в замке показывают несколько дивертисментов, которые комментируют основное действие. Здесь нет сознательных намеков на «странный мир» 1938–1939 годов, но по прошествии времени в нем стали обнаруживаться поразительно меткие метафоры.

Бородачи в цилиндрах, распевающие пискливыми голосами шансонетку, воспринимаются почти как карикатура на деградировавший, обезумевший правящий класс. Баварцы, декламирующие буланжистский гимн, сегодня кажутся сатирой на мюнхенцев, прикрывавших свое предательство трехцветным знаменем.

Под звуки «Danse macabre» танцуют участники праздника, одетые, как белые скелеты. Соперники в любви обмениваются пулями из своих револьверов, не нарушив партии в бридж, которым увлечены гости.

В этом всеобщем смятении, в атмосфере абсурдности, где смерть перемешана с комизмом, жестокие картины, изображающие пустоту светской жизни, воспринимались как намеки на смутное и трагическое время, наступившее после Мюнхена.

Всеобщее смятение, по-видимому, вскоре охватило и самого Ренуара. Накануне объявления войны он уехал в Италию снимать «Тоску».

Перед объявлением всеобщей мобилизации в августе 1939 года программы французских кинотеатров на одну треть состояли из фильмов производства УФА, руководимой доктором Геббельсом (или совместного производства УФА с европейскими фирмами). На французском рынке Германия шла непосредственно за Голливудом.

И может быть, некоторые мобилизованные перед отправкой на линию Мажино, по иронии судьбы решившие провести свой последний «штатский» вечер в кинотеатре своего квартала, смотрели гитлеровский пропагандистский фильм вроде «Героической засады» Луиса Тренкера (L’Héroique Embuscade), заканчивавшийся гибелью (с пением «Марсельезы») французских солдат под лавиной обвалившихся скал у берегов Германии.

Такие нацистские фильмы цензура тогда пропускала. Запрет был наложен на антигитлеровские фильмы.

Мобилизация опустошила все студии, прервала съемки «Чистого воздуха» (Air Pur) Рене Клера и фильма Жана Гремийона «Буксировщики» (Remorques). В течение трех месяцев пассивной обороны деятельность французской кинематографии была прервана. Выпускалась только кинохроника, показывавшая, как верховное командование проявляет заботу о солдатах, распределяя их по зимним квартирам; как кордебалет Парижской оперы танцует в белых пачках на палубе броненосца; как генерал вручает своим солдатам мяч для игры в регби, перевитый лентой, как пасхальное яйцо; как в воинских частях проходят турниры карточной игры (организованные по предписанию верховного командования). Жан Жироду, автор известной пьесы «Троянской войны не будет», руководивший тогда министерством информации, старался, чтобы ведомство кинематографии в меру своих возможностей поддерживало бодрый дух в войсках.

К концу 1939 года французская кинопромышленность немного ожила. Воздушные тревоги, объявлявшиеся в Париже (тогда еще без серьезных причин), были использованы для «обновления» старых, избитых сюжетов пьес, которые шли обычно на Бульварах. В «Ложной тревоге» (Fausse alerte) Баронселли и в «Двенадцати женщинах» (Douze Femmes) Жоржа Лакомба тревога, бомбоубежище, противогаз, висящий через плечо, оказались для героев — типичных парижан — удобным предлогом для примирения, объяснений в любви.

О кинопродукции того времени дают представление два сценария, содержание которых в сводном репертуаре, издаваемом Католическим киноучреждением, излагается следующим образом:

«Будем петь» (Chantons quand même, 1939). Постановка Пьера Карона.

Проходя со своей частью через небольшое селение на восточной границе, сержант Поль встречает красавицу трактирщицу, с которой познакомился во время отпуска. Воспоминания переполняют сердца героев. Когда полк уходит на фронт, все жители селения провожают его дружной песней. «Будем петь!» Сочетание военной кинохроники с сюжетными кадрами делает фильм правдоподобным и интересным.

«Дорогой чести» (Le Chemin de l’Honneur). Французский офицер, умирая в Марокко, «завещает» свое имя, свое офицерское звание брату-близнецу, бездельнику и проходимцу.

Лжекапитан отлично справляется со своей ролью. Но когда дело доходит до женитьбы на невесте брата, он начинает испытывать угрызения совести и во всем признается девушке. Та умоляет его не раскрывать обмана: нужно скрыть от старой матери смерть ее любимого сына. После смерти матери он. снова отправляется в Марокко и умирает там, служа своей родине. Он искупил свое прошлое..

Мысли и чувства благородных людей. Приподнятая, взволнованная атмосфера».

Постановке этого экстравагантного фильма помогала французская армия в Марокко.

Так как «странная война» затягивалась, появилась возможность создать большой пропагандистский фильм. Это были «Отцы и дети». Режиссером его был Жюльен Дювивье, сценаристами Шарль Спаак и Марсель Ашар. В фильме снимались лучшие французские актеры: Ремю, Луи Жуве, Мишель Морган и другие. Он создавался при деятельном участии министерства информации на средства американской фирмы. В нем рассказывается история одной французской семьи с 1870 по 1939 год. Старший сын в семье (Луи Жуве), алкоголик и неудачник, проживший несколько лет в колониях, прослыл после смерти героем, так как основал в Конго город. Его сестра (Сузи Прим) в 1914 году была в армии сестрой милосердия. Теперь она доживает свой век одинокой старой девой. Второй сын (Ремю), негоциант в Марселе, разорился из-за того, что в 900-е годы он слишком увлекался обворожительными танцовщицами, исполнявшими французский канкан. Он заканчивает свою жизнь как портье в каком-то третьеразрядном отеле. Третий брат, женившийся в 1889 году, — школьный преподаватель. Это узколобый чиновник, ограниченный, не имеющий никаких идеалов человек. Его старшего сына убивают на войне в 1914 году. Младшая дочь (Мишель Морган) выходит замуж за портного, который после 1920 года, когда началась эпоха «процветания», начинает быстро богатеть. Ее сыну не удается закончить медицинский факультет, так как в 1939 году по всеобщей мобилизации он попадает в армию. Он уходит воевать, «для того чтобы следующему поколению уже не пришлось сражаться».

В фильме, где авторы стремились охватить 70 лет французской истории, мы видим не семью героев, а печальную вереницу неудачников, которые служат главным образом для того, чтобы показать «ночной Париж» таким, каким его обычно показывают иностранным туристам: всемирные выставки, французский канкан, ночные кабачки, бродячие художники Монмартра, модные портные. Никакого подлинного патриотизма в этом сбивчивом, разбросанном сценарии. Французский народ в нем отсутствует.

Отмеченный мрачным духом пораженчества, он словно заранее предрекал неминуемость разгрома. Кстати, после июньского поражения 1940 года негатив фильма «Отцы и дети», едва успевший обсохнуть после копировальной машины, был вывезен за пределы Франции.

Кроме этого художественного фильма глашатаем правительственной политики была кинохроника. Она свирепо обрушивалась на Советский Союз и воспевала героизм финских патриоток. Она показывала также стоящих вдоль Рейна солдат (на этом «фронте», где солдата наказывали за один истраченный патрон) и вперемежку с этими кадрами «войны» — парижский рынок. Диктор самодовольно вещал: «У нас есть и масло и пушки. Перед несокрушимой линией Мажино Гитлер чувствует себя парализованным».

Время от времени при содействии правительства выпускались «документальные» пропагандистские монтажные фильмы. Наиболее заметным среди них был фильм «От Ленина до Гитлера», содержание которого «Синемонд» (от 7 февраля 1940 года) излагал следующим образом:

«Побежденная Германия породила Гитлера. Как Гитлер, романтическая и приверженная догме, как он, жестокая и болезненно самолюбивая, она разделила его мечты о завоевании мира. Между тем такие же планы покорения мира были сформулированы в далекой России Лениным. Вы увидите в этом фильме две очень сходные революции, которые в конце концов вступают в союз. Вы увидите, к каким кризисам они привели, и станете призывать на них возмездие. Подготовка нашей победы приблизит крах этой гигантской авантюры».

Постановщиком этого «документального» монтажного фильма был Жорж Рони, эмигрант из СССР. В фильме он рассказывает (в иносказательной форме), как, покидая свою бывшую родину, он увез прямо на себе, под одеждой, кинокадры, «ярко характеризующие советский режим».

Фильм был в гораздо меньшей степени направлен против фашизма, чем против большевизма, который объявлялся внутренним и внешним врагом № 1 .

Когда «странная война» сменилась Blitzkrieg’oM, о кино не могло быть и речи ни в армии, ни вообще во Франции, захваченной врагом, подвергавшейся жестоким бомбардировкам. Ведомство пропаганды запретило снимать массовое бегство французов, спасавшихся от гитлеровцев, но не подписание перемирия, которое вымолил Петен.

Подхваченные потоком всеобщего бегства, французские кинематографисты были разбросаны и разъединены. Они находились в полной растерянности летом 1940 года. «Лишенные своих камер и «роллефлексов», — пишет о тех днях Роже Режан, — мы целых два месяца стояли на берегу Гавы д’Олорон вместе с одним из подразделений кинематографической службы армии… Режиссеры, продюсеры, операторы, сценаристы, оказавшиеся на этом последнем рубеже у подножия Пиренеев, в тревоге спрашивали себя, что ждет их в будущем, и с жадностью ловили всякую новость… Кажется, будем снимать на Лазурном берегу. «Говорят, что немцы учредили в Париже комиссариат по делам кино, и доктор Дидрих, который поселился в отеле «Грийон», собирается вернуть к жизни французское кино.»

Небольшое кинопроизводство в неоккупированной зоне действительно было организовано на маленьких студиях Ниццы и Марселя. 18 августа 1940 года Марсель Паньоль снял первый кадр «Дочери землекопа» (Fille du Puisatier). Фильм создавался в Марселе. Там же в октябре 1940 года состоялась его премьера. Главные роли исполняли Фернандель, Ремю, Жозетта Дэ и Шарпэн. В фильме рассказывалась история молодой девушки, которую война разлучила с женихом. Девушка должна стать матерью. Когда отец — землекоп — узнает, что дочь его беременна, он прогоняет ее из дому. После рождения ребенка и демобилизации жениха все примирились и… выслушав по радио нудную проповедь маршала Петена, воспряли духом. Так в духе демагогии, распространявшейся в Виши, поражение изображалось как благо, ибо оно давало возможность французам исправить свои прежние заблуждения.

Возврат к земле, к простоте, к добродетелям предков — к чему призывал до войны романист Жионо — проповедовали в Виши, как слово евангелия. «Национальная революция» вдохновила некоторых кинематографистов на создание таких документальных фильмов, где с восторгом, например, рассказывалось, как молодежные бригады восстанавливают в городах старинный способ передвижения — конный дилижанс. Супругой маршала Петена был одобрен сценарий Ива Миранда «Год сороковой» (L’An quarante), в котором речь шла о том, как двое богатых парижан, муж и жена, покинув столицу, укрылись в одном из своих поместий и ведут там трудовую идиллическую жизнь. Необходимость самим позаботиться о своих удобствах и раздобыть продукты питания заставила владельца поместья обрабатывать огород, жену разъезжать на велосипеде… В «ролл-ройс» пришлось запрягать лошадей. Никогда супруги не чувствовали себя лучше. Они нашли свое счастье в простой жизни. Будь благословен сороковой год.

Фильм, наспех поставленный режиссером-продюсером Фернаном Ривером, был показан в ноябре 1940 года в Марселе. Он пришелся не по вкусу публике, освиставшей его. На основании доклада префекта этот злополучный фильм был снят с экранов.

Тем временем, пока на юге под покровительством Виши снимались эти пастушеские идиллии, на севере, в Париже, доктор Дидрих организовал и сам же возглавил кинематографическое ведомство, носившее название «Propagandaabteilungreferatfilm». Основной его задачей было помочь Геббельсу и УФА прибрать к рукам французское кино. Несколько месяцев спустя это могучее средство экономического и идеологического контроля было уже в руках гитлеровского треста кино.

Для производства фильмов в Париже была создана фирма «Континенталь», являвшаяся филиалом УФА. Прокатчиком фирмы был «Альянс синематографик Эро-пеэн» (АСЭ), уже функционировавший во Франции на протяжении многих лет под вывеской треста «Тобис». Директором «Континенталя» был назначен продюсер Гравен, устроивший себе резиденцию в большом, внушительном здании на улице Фридлянд. Деятельность «Континенталя» явилась продолжением политики немецкого треста кино во Франции, осуществлявшейся уже с 1925 года.

Для поддержки «Континенталя» было создано акционерное общество, сконцентрировавшее в своих руках обширную сеть кинозалов СОЖЕК (Société générale electrique) и «Сосьете де синема де л’ест». Под его контролем находились самые большие кинозалы Парижа и провинции. Создавалось оно в основном за счет конфискации «имущества евреев», в первую очередь кинозалов, принадлежавших Сирицкому и Жаку Хайку.

Мощному организму «Континентали» были дополнительно приданы фирма по прокату фильмов, две копировальные фабрики и отлично оборудованная студия. За период оккупации «Континенталь» выпустила 30 фильмов (всего во Франции было выпущено 220), намного опередив «Патэ» (14 фильмов) и «Гомон» (10 фильмов).

Комитет по организации кинематографической промышленности (КОЙК), учрежденный правительством Виши по соглашению с доктором Дидрихом, поощрял деятельность крупных фирм.

В 1941–1944 годах 11 наиболее крупных фирм создали больше фильмов, чем 51 мелкая. Однако, несмотря на политику правительства Виши, служившего интересам монополий, а также на существование «Континентали», французская кинопромышленность оставалась в основном мелкой, почти кустарной. Она сохранила свою прежнюю структуру, выкристаллизовавшуюся в 30-е годы, во время кризиса, после крушения монополий «Патэ» и «Гомон».

К 1940 году французское кино подошло после блестящего периода своей истории. В 1935–1939 годах, в эпоху Народного фронта, появились крупнейшие шедевры французского кинематографа, созданные Фейдером, Ренуаром, Дювивье и Марселем Карне. Трое первых (вместе с великим Рене Клером) покинули Францию. Были все основания тревожиться за судьбу французского кино, тем более что Виши обвиняло автора «Набережной туманов» (Quasi des Brumes) и создателей других замечательных фильмов в том, что они привели Францию к упадку и поражению. В этом отношении вишисты полностью солидаризировались с «Propaganda-abteillungreferatfilm», которая заявляла в сентябре 1941 года:

«Прежние французские фильмы были проникнуты духом упадка. Они создавались еврейскими продюсерами, низкими спекулянтами, которым было чуждо понятие моральной ответственности. Французский народ ждет теперь фильмов, в которых он увидит свое истинное лицо, фильмов, достойных его культурного наследия и отмеченных печатью «нового порядка».

Первый фильм фирмы «Континенталь», отмеченный печатью «нового порядка», назывался почти символически: «Хозяин — слуга». Это был посредственный водевиль, в котором рассказывалось, как слуга заполучил у хозяина кругленькую сумму, обыграв его в бридж.

Среди продукции, созданной в ту пору на студиях «Континентали», были такие фильмы, как «Анетта и белокурая дама», «Спокойствие!», «Капризы», «Клуб вздыхателей» и прочий хлам. Это было время, когда Гитлер обещал своим войскам превратить Париж в «Луна-парк» Европы, а Геббельс рассчитывал, что наши студии станут поставлять для этого «Луна-парка» банальные комедии, копирующие в большей или меньшей степени голливудские образцы.

Наше киноискусство представлялось доктору Дид-риху в виде водевилей с переодеванием и картинок из жизни ночных кабачков.

Лозунгом «европейского кино» (которое являлось просто-напрасто одной из форм коллаборационизма) освящалось именно такое «искусство».

«Когда каждая страна, — заявлял доктор Дидрих, — ясно определит свои потребности и свои возможности, политика сотрудничества между различными европейскими странами принесет свои плоды. Только тогда можно будет говорить применительно к каждой отдельной стране о европейской душе».

Кроме легких комедий, самой удачной из которых была комедия «Первое свидание» (Premier rendez-vous), поставленная Анри Декуэном, «Континенталь» выпускала детективные фильмы, такие, как «Убийство папаши Ноэля» (L’assassinat du Pere Noël, реж. Кристиан-Жак), «Последний из шестерых» (Le Dernier des Six), «Чужие в доме» (Les Inconnus dans la maison), «Убийца живет в доме № 21» (L’Assassin habite au 21). Сценарии трех последних фильмов были написаны Клюзо, который вернулся в кино перед началом войны после болезни.

В некоторых фильмах «Континентали» проскальзывала пропаганда. Она звучала довольно явственно в фильме «Чужие в доме», поставленном Анри Декуэном по детективному роману Сименона (в основе его сюжета лежало истинное происшествие), который был опубликован во время «странной войны». В романе рассказывалось, как сынки провинциальных богачей, объединившись в банду, совершают различные преступления. Декуэн заканчивал фильм защитительной речью адвоката (арт. Ремю), из которой «торчали большие социалистические, а может быть, и националистские уши», или, короче, национал-социалистские. Защитник разоблачал как истинного виновника преступления молодого человека, явно «неарийского» происхождения (правда, о его религиозных убеждениях в фильме прямо не говорилось), сына коммерсанта, нажившегося на военных поставках.

Чтобы поставить точки над «и», «Континенталь» пустила в прокат этот фильм Декуэна вкупе с короткометражным франко-немецким фильмом, поставленным бывшим журналистом П. Рамло (умер в конце 1942 года), содержание которого следующим образом излагалось в газете «Фильм», единственном печатном органе кинематографистов, разрешенном доктором Дидрихом: «Фильм разоблачает зловещую роль евреев в предвоенный период. В нем показаны: 1) молодой человек, который под влиянием еврейско-американских фильмов становится гангстером и преступником; 2) молоденькая девушка, которая мечтает стать актрисой, попадает в руки еврейских продюсеров и становится проституткой; 3) мелкие рантье, которых грабят еврейские банкиры. Фильм заканчивается проникновенным призывом маршала Петена, предостерегающего французский народ против еврейской опасности».

Некоторые журналисты горячо призывали тогда французских кинематографистов вступить на путь более широкого коллаборационизма, как, например, автор статьи, восхвалявший в газете «Фильм» «Юного гитлеровца Квекса»: «Этот фильм — подлинный гимн веры — оказал на немецкого зрителя несомненно более глубокое влияние, чем десятки речей и газетных статей.

Пример «Юного гитлеровца Квекса» убеждает нас в том, что наше кино должно участвовать в деле национального обновления, инициатором которого стал маршал Петен… Французский зритель должен увидеть на экране произведения здоровые, проникнутые духом созидания, достойные духовного наследия нашей нации. Мы взываем к французским продюсерам поразмыслить над тем уроком, который нам преподал «Юный гитлеровец Квекс». Мы ждем от них произведений, укрепляющих веру в новую Францию».

Этот призыв не был услышан нашими кинематографистами. Лишь несколько коротких документальных фильмов пытались прославить «новый порядок».

Дух сопротивления, охвативший широкие круги французского кино, не замедлил сказаться в фильмах, хотя они подвергались тройной цензуре.

Первую визу — на сценарий — давала Filmprüfstelle, расположившаяся с лета 1940 года на Елисейских полях. Без нее нельзя было получить разрешения на съемки фильма. По окончании съемок нужно было получить в Militârbefehlshaber im Frankreich разрешение на демонстрацию фильма.

В южной зоне Франции тоже требовалась тройная виза: перед запуском в производство, для сдачи в эксплуатацию, для вывоза за пределы страны. В декрете, подписанном в декабре 1941 года (по которому реорганизовывалась система управления кинематографией), Дарлан без тени улыбки предписывал цензорам (которыми некоторое время руководил писатель Поль Моран) «защищать национальные традиции».

Убедившись, что рассчитывать на французское кино в «деле защиты Европы» не приходится, гитлеровцы попытались в 1942 году раздобыть на наших студиях «добровольную» рабочую силу.

Сначала Лаваль попытался замаскировать Service de travail obligatoire под «бюро по обмену военнопленных на рабочих». Затем доктор Гофер обратился со следующим письмом к работникам французской кинематографической промышленности:

«Отныне не существует никакой вражды между Германией и Францией. Вы, наверное, уже поняли, что Германия, по сути дела, защищает Францию на гигантских полях сражений в России. В Германии многие покинули заводы, чтобы героически сражаться на восточных фронтах. Французы! Не оставайтесь в бездействии, замените их на заводах в Германии, чтобы помочь им и себе… Записывайтесь, пока не поздно, добровольцами».

Смысл этого призыва (и еще доброго десятка ему подобных) французские рабочие отлично поняли и массами хлынули не на принудительные работы в Германию, а в маки и партизанские отряды, действовавшие в горах. Доктор Гофер обратился со своим призывом в дни разгрома немецких войск на Волге. Внутри Франции ширились операции бойцов движения Сопротивления. Многочисленные покушения и акты саботажа стали принимать характер серьезных военных операций.

Лозунг «Нет, никогда французы не станут рабами!», брошенный в июле 1940 года Морисом Торезом и Жаком Дюкло, стал движущей силой всей нации. Увещевания, исходившие из Лондона и Виши, не помогли укротить «террористов». Одной из самых смелых операций, осуществленных бойцами движения Сопротивления, был взрыв в августе 1942 года большого парижского кинотеатра «Рекс», превращенного, как и множество других больших кинотеатров, в оккупационное Soldatenkino.

19 сентября 1942 года начальник гестапо, зловещий Оберг, заявил по поводу этого дела: «В качестве репрессий я приказал расстрелять 116 террористов-коммунистов… Кроме того, приняты серьезные меры по массовой высылке…» Но фашистский террор, вместо того чтобы задушить движение Сопротивления, вызвал еще больший его размах.

Диверсии, совершавшиеся в кинотеатрах, ставшие, по существу, военными действиями на внутреннем фронте, имели своим последствием не только введение комендантского часа. Они всколыхнули широкую публику, которая с конца 1940 года начала бойкотировать немецкие фильмы, в результате чего они шли почти в пустых залах. Гитлеровская кинохроника (производства «Дейче Вохеншау»), обязательная в оккупированной зоне, пользовалась еще меньшим успехом. Темный зал так бурно протестовал, что вскоре ее стали демонстрировать при полном свете, причем во время сеанса перед экраном ставили двух полицейских для наблюдения за публикой.

Бойкотирование широкой публикой немецких фильмов имело на первый взгляд парадоксальный результат: именно в период оккупации наступило экономическое процветание французского кино.

Во Франции, как и повсюду, посещаемость кинозалов увеличилась во время войны. Заграничные фильмы занимали в этот период очень скромное место в кинопрограммах.

До 1939 года на долю Голливуда приходилась одна треть всех кассовых сборов. После 1940 года сначала Геббельс, а затем правительство Виши запретили демонстрацию американских фильмов. Берлинская продукция и доходившие иногда до Франции итальянские фильмы составляли не более 10 процентов программ. Национальная промышленность кино впервые с 1914 года получила в свое распоряжение до 90 процентов французских экранов. Вслед за экономическим процветанием пришел и художественный расцвет. Он начался сразу, как только страна преодолела то состояние растерянности, которое она переживала в первые месяцы поражения.

«1941 год уже не закончился во мраке отчаяния, — писал Рене Режан. — В канун третьего военного рождества один молодой человек показал нам свой первый фильм, который словно крик радости прозвучал в темноте кинозалов. Сколько в нем было свежести, непосредственности! Какой в нем был удивительный порыв юности! Раздался дружный хор одобрительных голосов..»

Первый фильм, возвестивший возрождение французского кино, «Мы — мальчишки» (Nous les gosses), был создан Луи Дакеном, бывшим ассистентом Абеля Ганса, Пьера Шеналя и Шана Гремийона. Сценарий фильма был написан накануне войны актером Гастоном Модо и Марселем Илеро. Оба были активистами «Сине либерте», организации Народного фронта, объединявшей кинематографистов и кинозрителей. Эта простая история, героями которой были дети рабочего предместья Парижа, рассказывала о человеческой солидарности.

Ученик нечаянно разбил стекло в классе. Учитель пригрозил, что исключит его из школы, если он не заплатит за новое стекло. У мальчика очень бедная семья, и его маленькие друзья решают заработать для него нужную сумму. Наконец, деньги собраны, но их крадут. Ребята гонятся за вором, настигают его, спасают свои деньги. А в наступившем тем временем новом учебном году учитель даже не вспомнил о своей угрозе. Деньги эти пойдут, пожалуй, на экскурсию, хотя… снова оказывается нечаянно разбитым только что вставленное стекло.

Фильм «Мы — мальчишки» был действительно «криком радости», больше — криком веры, веры во Францию, в людей. Оптимизм фильма не имеет ничего общего с американскими «happy end» именно потому, что источником его была вера в человеческий коллектив. Поэтому в самые черные дни войны он принес людям надежду. По той же причине фильм этот, в котором не снималась ни одна кинозвезда и который стоил всего три с половиной миллиона франков, затмил дорогостоящую продукцию «Континентали». Он сделал также популярным до этого времени неизвестного актера Бюссьера, который пришел в кино из рабочего театра.

В манере его игры была настоящая народность, которая так великолепно гармонировала со всем, что было в фильме: с прекрасными печальными пейзажами рабочего предместья, с мужеством маленьких школьников, детей простых тружеников, сильных своей солидарностью, не побоявшихся жандармов и хулиганов. В фильме раскрылся честный, цельный, человечный талант Луи Дакена. Однако в период оккупации художникам кино было трудно придерживаться того реалистического направления, которое господствовало во французском кино эпохи Народного фронта.

Всякая иносказательная или неуклюжая социальная критика могла стать, как показал пример «Чужих в доме», карикатурой, которую можно было истолковать в пользу режима Петена и Гитлера. Любой намек, даже невольный, на существующую действительность вызывал протест цензуры, как это было с «Тюремными нарами» (Lit à Colonnes). Этот фильм Ролана Тюаля был экранизацией «поэтического» романа Луизы де Вильморен, опубликованного перед войной. В нем рассказывалось, как начальник тюрьмы, присваивая сочинения одного из заключенных, создал себе славу великого композитора. В романе узник убивает своего тюремщика. Цензура не разрешила этого финала в фильме, ибо публика могла бы усмотреть в нем призыв к возмущению против петеновских и гитлеровских тюремщиков. Не удивительно, что в подобных условиях самый замечательный представитель французского кино довоенного периода Марсель Карне обращается к фантастическим сюжетам. Вначале у него возникает замысел создать фильм о «пришельцах четырехтысячного года». Но затем он относит время действия к фантастическому средневековью и создает своих «Вечерних посетителей» (Les Visiteurs du Soir). Сценарий этого фильма был написан Жаком Превером и Пьером Лярошем.

Действие происходит в конце XV века. Барон Гюг празднует помолвку своей дочери (Мари Деа) и рыцаря Рено (Марсель Эрран). Во время праздника состоится состязание трубадуров, среди которых — подосланные дьяволом Жилль (Ален Сюли) и Доминик (Арлетти). Доминик, превратившись в женщину, цинично соблазняет барона Гюга. Но Жилль, влюбившись в прекрасную Анну, не хочет предавать ее дьяволу. Чтобы завершить свое дело, дьявол (Жюль Берри) сам является на праздник и совершает там ряд «чудес». Барон убивает рыцаря и бросает в темницу Жилля. Анна, обманув дьявола, помогает убежать своему возлюбленному. Сатана превращает Жилля и Анну в статуи, но под каменной оболочкой их сердца продолжают биться.

На постановку фильма были затрачены большие средства. Он был отмечен безупречным вкусом Карне, бывшего ассистента Фейдера в «Героической кермессе». Прекрасно сделана экспозиция «Вечерних посетителей». Два трубадура мчатся на лошадях по выжженным солнцем равнинам Верхнего Прованса. Перенесенные через пространства дьявольской силой, они оказываются перед стенами громадного белого замка. Далее следуют сцены праздника и пиршества, в передаче которых Карне с непревзойденным мастерством использовал миниатюры, украшавшие средневековые французские рукописи, и в частности самую замечательную — «Времяпрепровождения герцога дю Берри». Это было не откровенное копирование (как позже в английском «Генрихе V»), а высокохудожественное заимствование.

Менестрели пели песню, сложенную в старинной манере на прекрасные стихи Жака Превера. Песня постепенно замедлялась, подобно тому как замедляется звук патефонной пластинки, когда ослабевает пружина, останавливался танец дам и сеньоров, все гости замка превращались в застывшие, безжизненные фигуры… Посланцы дьявола приступали к выполнению своей миссии…

А после этого замедлялся ритм самого фильма и его очарование пропадало. В рассказе о чудесах действие строить трудно. Границы «чудесного» гораздо более тесные, чем границы реального.

Вездесущий дьявол, букет цветов, превращающийся в клубок змей, поверхность бассейна, становящаяся экраном, на котором проходят кадры средневековой кинохроники, — вся эта фантастика не могла стать значительной сама по себе или одухотворить действие.

Однако основная тема «Вечерних посетителей» — противоборство чистых сердец влюбленных с силами зла и судьбой — была дорога Карне и Преверу. Говорят, что в первом наброске сценария дьявол, олицетворяющий злую судьбу, был карикатурой на Гитлера. Но эта метафора в стиле Брейгеля была бы неуместной в такой пышной, но холодной и далекой от реального мира феерии.

Характерно тем не менее, что у Карне и Превера «честные люди» впервые одерживали верх над носителями зла, бросавшими в темницу, мучавшими и разлучавшими возлюбленных. Цепи разбивались, и дьявол не мог заставить замолчать человеческие сердца, бившиеся под камнем.

Как раз в то время многие тайком читали роман Вер-кора «Молчание моря», герои которого, замкнутые, бесстрастные люди, прятали в своих сердцах ненависть к оккупантам. Мы не можем здесь утверждать, что это смутное родство романа Веркора с фильмом определило громадный успех последнего в Париже. Не всюду была понятна его утонченная иносказательность, но Франция, однако, гордилась тем, что в самый разгар оккупации было создано произведение высоких достоинств, по сравнению с которым так убоги были геббельсовские «Мюнхаузен» и «Еврей Зюсс».

Анализируя причины успеха этого фильма, Роже Режан высказывает мысль, что «его источники нужно искать в том общем волнении, которое в последние дни 1942 года делало каждого французского зрителя не бесстрастным свидетелем событий, описанных в фильме, а… их автором».

Французский зритель (в большей степени, чем безвестный романист Альберик Каюэ) был автором и «Понкарраля» (Pontcarral). Этот фильм появился на экранах зимой 1942/43 года, вскоре после высадки английских и американских войск в Северной Африке. В то время вся Франция, не отрываясь от радиоприемников, ловила сообщения лондонского и московского радио о перипетиях битвы на Волге. Каждый понимал, что дни Гитлера сочтены. Широкий размах принимало движение Сопротивления, армия его бойцов начала активную подпольную борьбу. Жан Деланнуа закончил «Понкар-раля» в такой важный момент, что фильм был воспринят как нечто иное, чем историческое повествование из эпохи Реставрации.

Диалог фильма, написанный Бернаром Циммером, был насыщен сатирическими экивоками. Сатирический тон был взят уже в самом вступлении фильма: торжественная церемония открытия площади Людовика XVIII нарушается появлением на коне «сопротивляющегося» бонапартиста Понкарраля. Но французы со школьной скамьи знают, что Людовик XVIII приехал в страну в фургоне из-за границы, а в 1942 году множество площадей страны было названо именем Филиппа Петена… Зрители аплодировали этой сцене и хлестким репликам Пьера Бланшара, в частности, когда он говорил следователю: «Теперь место честных людей в тюрьме, сударь», и когда на заявление правого ультра 1830 года о том, что королю приходится выбирать между троном и эшафотом, он отвечал: «Есть еще место в почтовом дилижансе, барон». После «Понкарраля», соблазненный успехом «Вечерних посетителей», Деланнуа ставит «Вечное возвращение» (L’Eternel Retour).

Марсель Л’Эрбье, мастер французского «импрессионизма» эпохи немого кино, уже создал в сказочном жанре отличный фильм «Фантастическая ночь» (La Nuit Fantastique). Говорят, что сам он хотел назвать его «Могилой Жоржа Мельеса». Атмосфера сновидения, созданная утонченной режиссерской техникой и искусными трюками, обеспечили этому слегка отмеченному влиянием сюрреализма фильму несомненный художественный успех. Под влиянием этой удачи Жан Кокто, современник старого «Авангарда», возвращается в кино, которое он покинул в 1930 году после фильма «Кровь поэта» (Le Sang d’un Poète). Он пишет сценарий «Барон-призрак» (Baron Fantôme), по которому Серж де Полиньи ставит посредственный фильм. Затем вместе с Деланнуа он работает над сценарием «Вечного возвращения». Фильм имел такой же громадный успех, как и «Вечерние посетители». Он переносил в современную эпоху знаменитую средневековую легенду о Тристане и Изольде, ставшую очень популярной во Франции после 1920 года, когда появился ее великолепный перевод на современный французский язык, сделанный Жозефом Бедье, который дошедшие до нас отрывки романа Кретьена де Труа дополнил более поздними текстами.

В «Вечном возвращении» рассказывалось о короле Марке (Жан Мюра), который жил у себя в замке в окружении несимпатичного двора, состоявшего из его же домочадцев (Ивонна де Брэ, Жак Бомер, карлик Пьераль). Тристан-Патрис становился здесь jeune premier в спортивном стиле (Жан Маре), у Изольды были синие глаза и белокурые длинные волосы (Мадлен Солонь), а напитком любви стал коктейль. Гараж, зимние виды спорта, моторная лодка служили средствами передачи других эпизодов легенды. Несколько очень красивых кадров (возлюбленные среди снегов) не могли вдохнуть тепло жизни в это академическое произведение, написанное умелым, но ледяным почерком, в котором неприятным пятном выделялся отвратительный, избито-живописный карлик.

Поиски вечного, непреходящего были характерны для этого фильма Кокто и Деланнуа. Тем не менее и десять лет спустя сквозь стилизованные прически и костюмы в нем угадывалось суровое дыхание 1943 года.

Смутными поисками этого непреходящего отмечен и один из первых фильмов Робера Брессона, «Ангелы греха». Сценарий фильма, написанный постановщиком и деятельным отцом-доминиканцем Брюкбергером, был обработан Жаном Жироду. С 1940 года, с тех пор как он перестал занимать высокий пост министра информации, писатель жил вне политики. Первым опытом Жироду в кино был сценарий «Герцогиня де Ланже» (1941). В нем он исказил Бальзака, похоронив романтизм и социальный анализ великого писателя под цветами риторики, которые выглядели довольно бледными в фильме, поставленном Жаком Баронселли. Диалог, написанный Жироду для «Ангелов греха», был удачнее этого первого опыта. Действие фильма целиком происходило в стенах отрезанного от мира монастыря. Все до одного действующие лица были женщины. Жительницы святой обители взяли на себя миссию перевоспитывать уголовных преступниц, приобщая их к правилам монашеской жизни. В центре драмы была не столько «перевоспитывавшая» (Рене Фор), сколько «перевоспитываемая» (Джени Хольт) и ее конфликт со своей «старшей сестрой» (Сильви). Эту чересчур ревностную монахиню, кандидатку в святые, внешне бесконечно смиренную, снедало честолюбие. Девушка из «высшего» общества, лишенная привычных балов и салонов, она проповедовала веру с деспотизмом и светским снобизмом, с назойливостью упорной ханжи.

Главная мысль фильма, независимо от того, что в нем хотел сказать Жироду (а возможно, и Брессон), заключалась в том, что монашеская одежда и законы монашеской жизни не уничтожают социальных различий и что социальные конфликты продолжают существовать за монастырской стеной. Точность деталей и характеристик, правдивость, подлинный гуманизм делали фильм Брессона произведением высокоблагородным, исполненным суровой силы. В этой симфонии blanc majeur ее зрительный ряд и композиция были построены с превосходным знанием искусства контрапункта. Фильм не свободен от отдельных недостатков и некоторых погрешностей против вкуса (например, картонная стена кладбища).

Этот уход от большого мира, эти поиски новых форм классицизма могли показаться странными в то время, когда кругом бушевало пламя войны. Но ничто в фильме не было сделано в угоду оккупантам и ханжам из Виши, а его высокие художественные достоинства и раскрывшийся в нем новый большой талант явились несомненным вкладом во французское киноискусство. С большим интересом ждали второй фильм янсениста Брессона — «Дамы из Пор-Руайяля» (Les Dames de Port-Royal). Но съемки были прерваны военными событиями, предшествовавшими освобождению.

Жанр детективного фильма был еще одним способом бегства для тех, кто не хотел работать на пропагандистскую машину Геббельса и Петена. «Последний козырь» (Le Dernier Atout), снятый в стиле и ритме голливудских боевиков, представлял этот жанр в чистом, если можно так сказать, виде. Действие фильма, происходившее в условной стране с южноамериканским колоритом, разворачивалось с невероятной быстротой.

Этим удачным (но не очень значительным) фильмом начал свою режиссерскую карьеру Жак Бекер, бывший долгое время ассистентом лучшего из представителей Авангарда — Жана Ренуара. Его второй фильм, «Гупи Красные Руки» (Goupi Mains Rouges), был произведением высокохудожественным. Интрига была в нем не главным, как в «Последнем козыре», а лишь канвой. В романе Пьера Вери, рассказывавшем о жизни крестьян Центрального массива, изображалась крестьянская семья Гупи, прибравшая к своим рукам всю деревню. Главное действие происходило на постоялом дворе, где обычно собирались вокруг его владельца, старейшины семьи, Гупи Императора, младшие в роду: скупец Гупи Скопи Денежку, Гупи Целебная Настойка, собиратель трав, молоденькая Гупи Ландыш. В семье были свои бедняки: браконьер Гупи Красные Руки, полусумасшедший Гупи Тонкин, скитавшийся раньше где-то в колониях, и Гупи Галстук, бывший продавцом магазина мод в Париже, не сумевший нажить себе там богатства. Замысловатая и вместе с тем наивная интрига фильма построена на том, что члены семейства Гупи разыскивают место, где Гупи Император спрятал слитки золота. Но не это было главным в фильме, а написанные крепкой рукой отличные картины жизни французской деревни. В них чувствовалась школа великого Ренуара. Однако Бекер был не просто учеником, лишенным собственной индивидуальности.

По напряженности рассказа, по скупости характеристик героев, по замечательному исполнению главной роли актером Леду «Гупи Красные Руки» был одним из лучших французских фильмов, созданных в период оккупации. В нем раскрылся новый талантливый режиссер. Художник с трезвым пристальным взглядом, Бекер всегда умеет поддерживать интерес зрителя к действию даже тогда, когда использует вышедшие из моды приемы сюрреализма.

Главное достоинство фильма «Гупи Красные Руки» было в том, что он продолжил традиции предвоенного французского реализма.

Вместе с Дакеном и Бекером продолжателями этого самого замечательного в киноискусстве довоенных лет направления были Клод Отан-Лара и Гремийон. Клод Отан-Лара, выступивший около 1925 года с авангардистскими фильмами «Происшествие» (Faits divers), «Развести огонь» (Construire un feu), в период 1930–1940 годов не создал фильмов, в которых в полной мере проявился бы его талант. В 1941 году он ставит по сценарию Пьера Боста и Жана Оранша «Свадьбу Лоскутка» (Le Mariage de Chiffon).

Из романа Жип (псевдоним ныне совершенно забытой графини де Мартель, придерживавшейся крайне реакционных взглядов) фильм заимствовал атмосферу «блистательной эпохи» времен первых автомобилей и аэропланов. Старомодные в стиле эпохи костюмы, множество удачно подмеченных штрихов, нежно-печальная Одетта Жуайе — все это придавало фильму особое очарование. Однако это была меньшая удача, чем «Любовные письма» (Lettres d’amour), где те же авторы изображали эпоху Второй империи.

Шедевром, созданным Отан-Лара в годы оккупации, был фильм «Кроткая» (Douce). Взяв за основу мрачный роман Мишеля Даве, Бост и Оранш показали жизнь богатой аристократической французской семьи в эпоху, когда строилась Эйфелева башня. Богатая вдова (Маргарита Морено), озлобленный инвалид офицер, наглый красавец управляющий (Роже Пиго), вспыльчивая, страстная гувернантка (Мадлен Робинсон), наконец, молодая наследница семьи, образец интриганки, коварная и развращенная (Одетта Жуайо), были главными участниками интриги, развернувшейся на почве соперничества молодой наследницы и ее гувернантки, боровшихся за любовь управляющего. Социальная критика буржуазии 1880-х годов (которую идеологи Виши изображали как носительницу семейных добродетелей), яростная, беспощадная, едко-сатирическая, напоминающая лучшие страницы Мопассана, пронизывала весь фильм.

В фильме «Кроткая» устарелый жанр, в рамки которого хотели заключить могучий талант Отан-Лара, перерос границы обычного психологического романа и послужил целям глубокой социальной критики. «Кроткая» был бы лучшим из всех фильмов, созданных во время оккупации, если бы его не испортил примиренческий (внешне) конец, в котором вдова выступает в роли поборницы справедливости и осуждает вся и всех во имя сохранения существующего порядка.

В это же время Луи Дакен страстно искал суровую правду жизни в «Первом в связке» (Premier de Cordée) и потерпел неудачу из-за сценария, где все внимание было сосредоточено на «мистической» стороне альпинизма, а Гремийон создал два своих лучших фильма военного периода — «Летний свет» (Lumière d’Eté) и «Небо принадлежит вам» (Le Ciel est à vous). Как и Отан-Лара, Гремийон вышел из Авангарда, и 1930—1940-е годы также были для него трудными. Однако и в тот период им было создано три фильма: «Лицо любви» (Gueulle d’Amour), «Странный господин Виктор» (L’Etrange Monsieur Victor) и «Буксировщики»(Remorques); при этом каждый последующий был удачнее предыдущего.

«Гупи — Красные руки»

«Летний свет». В ролях: Мадлен Рено, Мадлен Робинсон

«Дети райка»

«Ворон»

«Битва на рельсах»

«Битва на рельсах»

Цензура Виши едва не запретила «за коммунизм» «Летний свет» (1942–1943), поставленный по сценарию Жака Превера и Пьера Лароша.

В то время мы следующим образом излагали содержание этого «оригинального и могучего произведения, стремительной, захватывающей драмы»: «Прекрасный, унылый пейзаж, замок, дом в горах, строящаяся большая плотина, расчерченная геометрическими линиями строительства местность, содрогающаяся от взрывов. Крикри, балерина на закате сценической карьеры (Мадлен Рено), получает в подарок от своего любовника Патриса, владельца замка (Поль Бернар), дом в горах. Пьяница-художник (Пьер Брассер) и его подруга, красивая молодая девушка (Мадлен Робинсон) — частые гости этого дома. Затем они появляются в замке. Владелец замка преследует новую пришелицу в пышно обставленных залах, в парке, среди сумрачного веселья маскарадной толпы. Праздник заканчивается гонкой в громадном лимузине. Гамлет окончательно выбывает из игры: руль продавливает ему грудь. Де Грие в белом парике с карабином в руке продолжает спешить навстречу своей судьбе до тех пор, пока охваченные справедливым гневом люди не обрушивают на него лавину камней.

Медленная, но четкая по ритму экспозиция фильма выше всякой похвалы. Художник, которого ожидали увидеть волевым человеком, «повелителем» женщин и судьбы, пьяный падает с мотоцикла и с самого начала выглядит жалким Гамлетом. В этом обличье он и погибает.

Владелец замка в начале фильма — ничем не примечательный, но отлично воспитанный молодой человек. Постепенно лак дает трещины, начинает облезать, слетает целыми кусками, и обнажается чудовище, пожираемое угрызениями совести, пороками, грязными страстями. На балу в маскарадном костюме он выглядит типичным гнусным развратником прошлого века во времена его загнивания. Он не столько де Грие, сколько персонаж из произведений де Сада, Дольмансе или Бланжи, разнузданный, сластолюбивый, обуреваемый жаждой убийства, обреченный на гильотину или изгнание, как пророчествует ему Гамлет, который помнит совет Риберака и может, когда нужно, поговорить о крысах и Датском королевстве.

Можно пожалеть, что другие персонажи вылеплены не такой сильной рукой, как эти двое или как «стареющая танцовщица».

Упомянутый «совет Риберака» — это совет Луи Арагона (высказанный легально, завуалированными, но ясными для всех словами) использовать в художественных произведениях форму иносказания для того, чтобы воодушевлять участников движения Сопротивления и борьбы за национальную независимость, клеймить предателей и оккупантов, призывать к боям за освобождение. Лучшие эпизоды фильма Гремийона имели такой же резонанс, как «легальные» стихи Элюара и Арагона. Социальным силам, поддерживавшим Виши, там противопоставлялась здоровая сила трудящихся, которые были душой Сопротивления.

Но «положительное» не было написано художником крепкой и твердой рукой, и в этом недостаток фильма.

Однако он был отмечен одним очень большим достоинством: в нем чувствовалось стремление автора (частично осуществленное) «предвосхитить будущее, которое мы предсказывали», единения французов в рамках Сопротивления, сметающего оккупантов и их сообщников.

Эта воля народа ясно выражена в незабываемом заключительном эпизоде, где идущие шеренгой рабочие одним своим приближением заставляют владельца замка броситься с обрыва.

«Положительное» со всей силой прозвучало во втором фильме, созданном Гремийоном в военные годы, — «Небо принадлежит вам». Сдержанный и напряженный, очень строгий по стилю, снятый оператором Луи Пажем в документальной манере, этот фильм-эпопея появился на экранах зимой 1943/44 года, призывая французов к героическим делам. Чтобы передать тот энтузиазм, с которым фильм был встречен участниками движения

Сопротивления, и дух того времени, я снова должен обратиться к одной из своих статей, опубликованных тогда в «легальной» печати:

«История могла бы быть банальной: муж и жена, которые живут в провинциальном французском городке и держат там скромный гараж, страстно увлекшись авиацией, устанавливают мировой рекорд. Подобный или сходный сюжет встречался по меньшей мере в двадцати довоенных фильмах. У летчицы всегда были длинные ресницы, а летчик непременно был Тарзаном. Здесь герои не очень молоды и не очень красивы.

Он — Ванель, его массивный силуэт всем хорошо знаком. Она — Мадлен Рено, которая давно уже не играет инженю. Владелец гаража без конца что-то мастерит, ссорится со своей тещей, сварливой, как комические старухи в фильмах «Патэ» 1908 года. Сын учится в лицее. Дочь играет на пианино, мечтает поступить в одну из провинциальных консерваторий. Отложить несколько тысяч франков, повесить на двери гаража светящуюся вывеску, угождать клиентам, расширять клиентуру — таковы заботы и скромные мечты этих двух средних французов. Об этом долго и подробно рассказывается в фильме.

От нас не скрывают узости и ограниченности маленьких людей провинциального городка. Нам показывают наивные, безвкусные гирлянды, развешанные по случаю праздника, доктора с его нелепыми причудами, твердолобых муниципальных советников, детский приют, где царит суровая, мрачная атмосфера, дам из «общества», которых переполняет ненависть, потому что такой порыв недоступен их пониманию.

Да, все это есть во Франции, и нет нужды это скрывать. И это не значит, что Франция достойна осуждения и должна быть осуждена. Конечно, такой народ, как наш, в значительной своей части заражен мелкобуржуазными маниями и причудами. Но это не мешает ему оставаться великим, как был, например, великим Делеклюз, который, приняв ванну, чтобы ноги были чистыми, застегнув сюртук и надев цилиндр, идет на смерть, как чиновник к себе в министерство, и не вопреки этому, а именно поэтому является героем.

Да, мы — люди страны, где процветала ужасная мода на буфеты в стиле Генриха Второго, но где в начальных школах любимой легендой было жизнеописание Бернара Палисси, который в поисках идеала сжег настоящий буфет эпохи Генриха Второго, и всю свою обстановку, и пол, и самый дом. И мы любим также в романе Золя «Разгром» (который несправедливо называли романом о крахе и падении) этого славного мелкого буржуа из Седана, который торопится в свой загородный дом, чтобы вывезти оттуда белье и вино, но, очутившись на поле боя, сражается серьезно и методично и вместе с нашими солдатами спасает нашу честь в момент одного из самых наших крупных поражений.

Жан Гремийон, постановщик фильма «Небо принадлежит вам», Альбер Валантен, использовавший для сценария «подлинную историю», и Шарль Спаак, автор диалогов, очень хорошо понимали, что наш национальный герой — это герой особого рода, что это — не автомат, не составная часть громадной, хорошо смазанной и налаженной машины, а чаще всего — славный малый, мастер на все руки, сметливый и главным образом — фрондёр на манер Гавроша или д’Артаньяна. Фрондёрство его в том, что он прежде всего желает быть независимым… И это стремление быть независимым не мешает нам достигнуть общей цели, ибо фрондёр, хоть и нет на нем стальных лат, умеет, подобно библейскому герою, метать свой камень далеко и метко…

Герои Гремийона готовы на все. Женщина взмывает в небо очертя голову, без радио, по неведомому маршруту, готовая погибнуть и погубить вместе с собой самолет, гараж, мужа, свою мать, детей в порыве безумной смелости и той благородной ярости, которую ни один народ не проявлял с такой силой, как наш. Этим и прекрасен французский героизм, это нагое дитя, у которого нет другого оружия, кроме куска кожи и камня.

Образы этих простых людей согреты любовью к родине, и зритель знает, что это — искренняя, глубокая любовь, и смотрит фильм со слезами на глазах..

Гремийон во весь голос воспел те «силы добра», о которых мечтал Лотреамон, уставший от пессимистических крайностей романтизма. Будущее — в деяниях чистых и смелых людей… Вот почему фильм «Небо принадлежит вам» указывает путь нашему кино».

Из этих строк (написанных в известной степени с учетом цензурных рогаток) становится ясным, что фильм «Небо принадлежит вам» прозвучал в то время как призыв к оружию. Той зимой 1943/44 года уже не герои «Разгрома» шли, отчаявшиеся, на смерть. Народ готовился таскать на баррикады буфеты Генриха II.

Это был последний для французского кино оккупационный «сезон». На Восточном фронте «стратегические» отступления следовали одно за другим, а во Франции бойцы маки контролировали уже целые области. Оккупанты «поддерживали порядок»: участились расстрелы, поезда смерти увозили в крематории мужчин, женщин и детей, гестапо и сыскная полиция применяли в своих камерах методы, почерпнутые из романов де Сада.

Кинематографисты Франции стали более активно участвовать в движении Сопротивления. Начали создавать свою организацию актеры и режиссеры. Их неустанным организатором в деле объединения был Рене Блех, участник движения Сопротивления с первого дня оккупации. С 1940 года он принадлежал к группе, издававшей еженедельник «Ля пансе либр», куда кроме него входили Жорж Политцер, Жак Декур, Жорж Дюдаш, расстрелянные в мае 1942 года. «Ля пансе либр» (для которой Веркор написал «Молчание моря») была переименована в «Лe леттр франсэз»). Этот еженедельник дал пристанище органу кинематографистов — участников движения Сопротивления — журналу «Экран франсэ». Тогда же был создан подпольный Освободительный комитет французского кино, вошедший как одна из организаций в Национальный фронт. Его организаторами были Рене Блех, Жан Пенлеве, Луи Дакен, Гремийон, Андре Свобода, Жак Бекер, Пьер Бланшар, Пьер Ренуар, Ле Шануа и другие.

В декабре 1943 года профсоюз кинорежиссеров, существовавший легально в рамках Комитета по организации кинематографической промышленности (КОИС), избирает в свое руководство бюро Луи Дакена, Жака Бекера, Свободу, Древилля, Бертомье, которые или были активными участниками движения Сопротивления, или сочувствовали ему.

Несколько позже Освободительный комитет, подготавливавший захват позиций КОИС, послал в «освобожденные районы» (так называли территории, находившиеся под контролем сил движения Сопротивления), и в частности в горный массив Веркор, группу операторов. Там они сняли фильм о жизни маки.

В этот год освободительных боев, развернувшихся на внутреннем фронте, участников Сопротивления, с энтузиазмом встретивших «Небо принадлежит вам», неприятно поразил фильм Клюзо «Ворон» (Le Corbeau), выпущенный студией «Континенталь».

Первой самостоятельной режиссерской работой Клюзо был фильм «Убийца живет в доме № 21» (L’Assassin habite au 21), сценарий которого он написал сам. Это был блестящий детективный фильм, сделанный изобретательно, но не претендовавший на большое искусство и очень похожий на лучшие голливудские образцы этого развлекательного жанра.

Сценарий Луи Шаванса, вернувшегося к сюжету, разработанному им, но оставленному в 1937 году, очень заинтересовал тогда Клюзо — специалиста по этим thriller’aм — фильмам, которые держат зрителя в напряжении до последней минуты и, не раскрывая преступника, заставляют подозревать многих невиновных. Сценарий Шаванса рассказывает о том, как маленький провинциальный город наводняется анонимными письмами, автором которых мог быть любой местный житель. Зритель следил за развитием действия затаив дыхание, превратившись в сыщика-любителя. Но при вторичном просмотре эта конструкция утрачивала свое действие и условность образов действующих лиц резко бросалась в глаза.

Главным объектом нападок «Ворона» — анонимного автора писем — является доктор Жермен, директор больницы (Пьер Френе). Одно из этих писем стало причиной самоубийства больного, находившегося на излечении в больнице. Арестовывают больничную сестру (Элен Мансон). Но поток анонимных писем не прекращается. Ворзе, директор дома для умалишенных, устраивает проверку почерка самых именитых граждан города. Она оказывается безрезультатной. Затем подозрения падают на доктора Жермена, который в свою очередь подозревает свою любовницу, развратную хромоножку (Жинетт Леклерк). Ворзе доносит на свою жену (Мишлин Франсэ), влюбленную в доктора Жермена. В финале Ворзе, истинному виновнику, перерезает горло мать его первой жертвы (Сильви).

В основу этого хитроумного сценария Шаванса легло подлинное происшествие, которое в 1930 году потрясло всех жителей городка Тюль.

Стремясь выйти за рамки детективного жанра, авторы «Ворона» прибегают к «морали», которая заключена в одной из центральных сцен фильма, снятой оператором Никола Эйером в явно экспрессионистском стиле. Ворзе, объясняющийся с доктором Жерменом в пустом классе, говорит:

«Вы полагаете, что добро — это свет, а тьма — это зло? Но где тьма и где свет?..» Произнося эти слова, он раскачивал электрическую лампочку, и лица, его и доктора Жермена, по очереди то освещались, то погружались в тьму. Эта символическая сцена выражала мысль авторов: мир не разделяется на добрых и злых, добро и зло есть в каждом человеке, любой мерзавец какой-то своей стороной добродетелен и любой честный человек способен порой совершить худшее из злодеяний.

Анархистский скептицизм «Ворона» был, таким образом, повторением старых ошибок натурализма в литературе. Думая, безусловно совершенно искренне, что они ведут «социальную критику», авторы старались главным образом доказать, что мир населен мерзавцами. Доктор Жермен, несмотря на все его донкихотство, «похож все-таки на зонтик и всегда останется тем, что печальнее всего в жизни и что дальше всего от нее — обывателем. Его любовница-хромоножка отдается всем мужчинам, дабы доказать себе, что она красива. Его другая любовница, мадам Ворзе, — женщина, неудовлетворенная своей жизнью и способная отомстить самым низким образом за то, что ее «обманули». Ворзе — это преступник, садист под маской добродушного симпатичного человека. Девочка 12 лет, еще играющая в мяч, не менее фальшива и порочна, чем этот старик. Характер интриги обусловливает низменность персонажей: чтобы зритель мог каждого из них по очереди принять за всесильного «ворона», они все должны быть гнусными.

Действие фильма развертывается (как уточнял рекламный проспект «Континентали», расхваливавший «Ворона») «в одном из маленьких провинциальных городков, которых так много во Франции», а его действующими лицами являются «директор школы, товарищ прокурора, помощник префекта и прочие именитые граждане города».

Немецкая фирма, высочайшим патроном которой был Геббельс, показывала французский город населенным подлецами и монстрами. Наиболее активная часть движения Сопротивления восприняла этот фильм как оскорбление.

Действительно имевшая место «тюльская история», использованная сценаристом, не могла быть оправданием подобного фильма в их глазах. Сердцем департамента Коррэз зимой 1943/44 года был не Тюль анонимных писем, а Тюль — центр активного движения Сопротивления, бастион бойцов маки департаментов Дордони, Коррэза и «По. Рабочие тюльского арсенала (к счастью, трудовой народ не был показан в «Вороне») были инициаторами героической борьбы патриотов. Месяцы, последовавшие за выходом на экраны этого фильма, были отмечены в Тюле сенсационными побегами из тюрьмы участников организации «Фран-тиреров и партизан», активным участием известных граждан города (в первую очередь врачей) в действиях маки, а также страшной карательной экспедицией эсэсовцев, которые повесили на балконах Тюля сто заложников…

Участники движения Сопротивления были возмущены тем, что в фильме все французы изображались как любители анонимных писем. Именно в это время гестапо, поощряя систему доносов, опубликовало (после расстрела нескольких сотен «террористов») «сведения, смело переданные одним честным французом, пожелавшим сохранить инкогнито».

Доносы были, однако, очень редким явлением.

«Тень» и «свет» продолжали противоборствовать в каждом французе, но участник движения Сопротивления, если его преследовало гестапо, мог на исходе того 1943 года постучаться в первую попавшуюся дверь: за ней чаще всего он нашел бы соотечественников, которые спрятали бы его, рискуя своей жизнью и жизнью всей своей семьи.

Гораздо реже он встретил бы боязливых или колеблющихся и едва ли на 10 тысяч одного «Ворона».

В силу всех этих причин «Ворон», которого в 1939 или 1948 году встретили бы просто холодно, вызвал глубокое возмущение участников Сопротивления и в кругах, сочувствующих этому движению. Монархистский еженедельник «Кандид» (в котором сотрудничали некоторые участники движения Сопротивления, в частности Клод Руа) сообщил, что «Ворон» будет демонстрироваться в Германии под названием «В небольшом французском городе». Это сообщение («некомментированное») имело целью возбудить общественное мнение против «Континентали», клеветавшей в Берлине на нашу страну. Филиал УФА тотчас же это понял и немедленно послал в «Кандид» опровержение. А в субтитрах французского варианта «Ворона» было сказано, что подобные события могли бы иметь место в любом небольшом городе земного шара.

Не следует поэтому удивляться, что при таких обстоятельствах подпольный еженедельник «Леттр франсэз» сурово осудил «Ворона» в статье, опубликованной в мартовском номере 1944 года, авторами которой были журналист Жорж Адам и актер Пьер Бланшар. Вот что говорилось в этом памфлете, озаглавленном «Ощипанный ворон»:

«Мнение нацистов о нашем народе стало для этих господ (авторов «Ворона». — Ж. С.) догматом веры. Жители наших провинциальных городов изображены в фильме как выродившийся народ, вполне созревший для рабства, обладающий атавистическими качествами, описание которых можно встретить в учебнике истории древних времен… Немцы могут потирать себе руки: долго они не нападали на хороших профессионалов среди своих французских холопов и наконец раскопали двух таких, которые, прикрываясь маркой безупречного, даже соблазнительного товара, будут подпевать их коварной идеологии. Чтобы нравственно принизить, а затем поработить народ, используются все возможные средства».

Возмущение, высказанное исполнителем роли Понкарраля, явилось выражением чувств всех участников движения Сопротивления. Таким образом, порок фильма «Ворон» был в глубоко ошибочной идейной концепции его создателей. Он. усугублялся тем, что в качестве продюсера была выбрана фирма «Континенталь». Между тем авторы, разумеется, не думали, что их фильм самым прямым образом послужит гитлеровской пропаганде, направленной против их страны, и не понимали, что «покладистость» и «терпимость» их продюсеров в Париже были уловкой, с помощью которой те осуществляли геббельсовскую программу.

Несмотря на эти серьезные ошибки и заблуждения создателей «Ворона», «Лe леттр франсэз» поместил тем не менее в другом своем номере следующие высказывания по поводу фильма:

«В Швейцарии фильм «Ворон», содержащий в себе тщательно завуалированную антифранцузскую пропаганду, был встречен очень холодно главным образом из-за сознательно выбранного нездорового сюжета. Однако его техническим качествам было отдано должное. Этой своей стороной фильм доказал нашим друзьям, что, как только наше кино станет свободным, оно снова займет свое место в Европе, которое всегда было первым. Конечно, это не может служить оправданием тем, кто для того, чтобы делать фильмы, продается врагу».

С профессиональной точки зрения фильм обладал несомненными достоинствами (в частности, выбор актеров и режиссерская работа с ними). Но постановщику не всегда удавалось избежать грубых эффектов и некоторых реминисценций с фильмами Штернберга, Штрогейма, Г. В. Пабста и Рене Клера. Превосходное профессиональное мастерство не сделало, однако, этот фильм первоклассным произведением. Только страсти, разгоревшиеся в результате временного запрещения «Ворона» сразу после освобождения, могли привести к тому, что некоторые возвели этот детективный фильм в высокий ранг шедевров.

Пока «Ворон» и «Небо принадлежит вам» боролись на французских экранах, советские войска подошли к границам Германии и пропели панихиду немецкой оккупации во Франции. Роже Режан следующим образом описывает жизнь Парижа и положение парижских кинотеатров в первые месяцы 1944 года:

«Атмосфера становится все более напряженной. Приближение серьезнейших событий будет с каждым днем все больше парализовать официальную жизнь Парижа, а тайная жизнь и в Париже и по всей Франции интенсивнее, чем когда бы то ни было. Электроэнергией снабжают по каплям. К тому же редкий киносеанс проходит без того, чтобы его не прервал вой сирены.

В некоторых кинозалах удалось сохранить утренние сеансы, но молодежь опасается на них показываться с тех пор, как немцы провели многочисленные облавы на вечерних сеансах в ряде кинотеатров. С их точки зрения, эта ничем не занятая молодежь может принести пользу на заводах райха. Чтобы обойти Ведомство по вопросам трудовой повинности (Service du Travail Obligatoire, сокращенно STO) и избежать чреватых опасностью опросов, те, кому меньше сорока лет, воздерживаются ходить в кино. Сборы падают, трудности эксплуатации возрастают».

Эти облавы не отличались сентиментальностью. Хватали всех подряд.

В Марселе после одной из облав всех схваченных в зале кинотеатра отправили прямо в лагерь смерти, откуда впоследствии вернулись очень немногие. Действия отрядов движения Сопротивления принимали все более широкий размах, и нацисты бесновались. Их приводило в ярость, что французы — не нация «воронов», готовых раболепно выполнять их приказы, и они без разбора бросали в тюрьмы и уничтожали этих «людей низшей расы». Участники движения Сопротивления отвечали им новыми ударами.

С весны двери кинотеатров больших городов из-за нехватки электроэнергии открывались только на три-четыре киносеанса в неделю. Количество актов саботажа на транспорте и на электрических станциях достигло громадных размеров.

Вследствие этих военных актов отрядов движения Сопротивления производство фильмов было прервано.

К моменту освобождения не был закончен ни один из 15 фильмов, съемки которых были начаты в течение 1944 года. В мае и начале июня закрылись двери последних из функционировавших студий.

Отряды движения Сопротивления наносили удары по жизненно важным центрам страны с таким расчетом, чтобы только прервать производство на промышленных предприятиях (как, например, в кинопромышленности), не нанося при этом серьезного ущерба.

При наличии практически действующего оборудования производство могло быть очень быстро восстановлено после освобождения страны. Менее эффективные с военной точки зрения бомбардировки англичан и американцев причиняли, напротив, громадный ущерб.

«С каждым днем война становится все более жестокой. Париж, Бетюн, Аррас подвергались бомбардировке на протяжении двух суток. Завтра это может повториться с еще большей силой. Вы, читающие сейчас мои строки в Лионе, Бордо, Марселе, можете оказаться под ударом завтра», — так коллаборационистский кинематографический журнал «Фильм» в своем сентябрьском номере за 1943 год призывал к активизации сбора пожертвований в пользу кинематографистов, пострадавших во время бомбардировок, начатый по призыву генерального секретаря КОИС Робера Бюрона.

Воздушными бомбардировками были уже разрушены копировальная фабрика в Булони, 15 кинозалов в Париже и прилегающих к нему районах, пять кинозалов в Крезо, четыре — в Сeн-Назере.

В результате бомбардировок 31 декабря 1943 года во Франции оказались разрушенными 68 кинозалов (против 62 — в 1940 году). В эту рождественскую ночь было также разрушено два павильона на киностудии в Булони и убито 37 рабочих, сооружавших там декорации для посредственного фильма Джаоннона «Коллекция Менара» (La Collection Ménard).

В мае бомбардировки усилились. Среди кинематографистов (не служивших в армии) насчитывалось уже 544 жертвы. В Лионе после одного из авианалетов тела убитых мирных граждан пришлось откапывать в течение многих дней. Все зрелищные предприятия города закрылись на это время. В Марселе майским днем в полдень было разрушено десять кинозалов и убито две или три тысячи человек.

Большое число трупов было найдено под развалинами крупнейших кинотеатров — на главной улице Марселя — Канбьер. Сигнал воздушной тревоги прозвучал на Канбьер в разгар всеобщей 48-часовой забастовки, которую ни гестапо, ни милиция не сумели подавить. Говорили о скором приходе отрядов маки в восставший город. Население было уверено, что американские самолеты пришли на помощь забастовщикам. Оно высыпало на улицы, чтобы приветствовать их. Когда упали первые бомбы, люди стали спасаться под сводами крупнейших кинотеатров на улице Канбьер, которые тут же обрушивались. Деморализованное этим устрашающим налетом, население закончило забастовку и приступило к работе.

Города Атлантического побережья пострадали еще сильнее, чем Марсель. Нант, Сен-Назер, Лориан, Брест, Руан были в значительной своей части разрушены, их гражданское население гибло массами, и кинотеатры этих городов тоже, разумеется, не избежали бомб и пожаров.

6 июня на заре англо-американские войска высадились в Нормандии, открыв, таким образом, второй фронт, которого ждали четыре года. При существенной поддержке отрядов маки, которые своими действиями срывали транспортировку немецких войск, союзники прорвали наконец в июле месяце мешок, в котором Роммель держал их более шести недель. Войска вермахта начали в беспорядке отступать на Париж, где незадолго перед этим участниками движения Сопротивления был убит «великий европеец» Филипп Анрио.

Последним событием в жизни кино периода оккупации была торжественная премьера фильма «Кармен», состоявшаяся 8 августа в Париже. «Громадная толпа теснилась у входа в «Нормандию»… — пишет Роже Режан. — Любители автографов ждали появления Вивиан Романс и Жана Маре… По Елисейскими полям шли танки и грузовики, набитые людьми, скрытыми под свежесрезанными зелеными ветвями. Этот странный кортеж создавал впечатление «моторизованного» леса. Солдаты вермахта, обвешанные тяжелой амуницией, измотанные многочисленными «переходами» последних дней, смотрели с недоумением на этих молодых людей, охотившихся за кинозвездами».

Эти «стиляги» из фешенебельных кварталов были лишь накипью в жизни столицы. Миллионы парижан готовились в тот вечер к охоте иного рода. Два дня спустя после премьеры «Кармен» грянула всеобщая забастовка железнодорожников, послужившая сигналом для начала освободительных боев за столицу, которые были сняты на пленку в тяжелейших условиях сражения нашими кинематографистами, участниками движения Сопротивления. Ими руководил Освободительный комитет, расположившийся с первых же дней восстания (оно началось 19 августа) в резиденции КОИС на Елисейских полях. В этом же здании на втором этаже находилась штаб-квартира «Европейского сообщества», деятельность которого проходила под знаком экономического и культурного европейского сотрудничества. На протяжении еще двух или трех дней члены «Освободительного комитета сталкивались на лестнице с немецкими офицерами и их «европейскими» друзьями, которые некоторое время спустя вместе спасались бегством. Освободительный комитет учредил новый руководящий орган — Генеральную дирекцию кино, в состав которой вошли участники движения Сопротивления.

Фильм «Освобождение Парижа» (La Libération de Paris), который вскоре шел с триумфом на всех экранах мира, был венцом деятельности Освободительного комитета. Один из его организаторов, Свобода, рассказывает нам историю создания фильма, ставшего классическим произведением документального военного жанра:

«19 августа 1944 года, в день восстания, группа кинематографистов занимает здание франко-германской фирмы «Франс-актюалите». Без финансовых и технических средств, только благодаря доброй воле людей снимается фильм. Операторы приносят свои камеры. Но запас пленки, накопленный в подполье, быстро истощается. Одна из копировальных фабрик возобновляет свою работу, не имея угля, питая свои агрегаты теми малыми дозами электроэнергии, которую благодаря помощи бригады рабочих, участников движения Сопротивления, ей скупо отпускают с парижской электростанции.

Чтобы охлаждать копировальные машины, нужен лед. Добровольцы едут за ним на другой конец города. Между тем немцы еще в городе обыскивают велосипедистов. Угля не хватает. Жгут старые деревянные двери. Наши операторы — всюду, где идет восстание. Одного из них пуля ранит в легкое. Но… каждый вечер отснятая пленка проявляется и печатается…

Эти киножурналы, снятые в разгар боев, демонстрировались в Париже (по мере того, как их успевали смонтировать) еще до того, как в городе отгремели последние выстрелы. Электроэнергии не хватало, метро перестало работать еще с начала июля.

Но «Дневник освобождения Парижа» (Le Journal de la Libération de Paris) — так первоначально назывался фильм — демонстрировали, используя передвижные электростанции, в трех крупнейших кинотеатрах столицы: «Парамаунте», «Нормандии» и «Гомон-паласе». Всякое железнодорожное и автомобильное сообщение было прервано. Тем не менее фильм «Освобождение Парижа» (окончательно он был смонтирован 8 сентября 1944 года) довольно быстро попал во все крупнейшие города провинции, где пользовался неслыханным успехом. Другие копии фильма вскоре дошли до Лондона и Нью-Йорка и оттуда разошлись по всему миру.

Освободительным комитетом в состав Генеральной дирекции кино был введен Жан Пенлеве. Благодаря усилиям этого крупнейшего кинематографиста за очень короткий срок был создан новый киноеженедельник «Франс либр актюалите», которым руководили инициаторы создания фильма об освобождении Парижа. Первый номер «Франс либр актюалите» уже вышел на экраны, когда в Париж прибыл Film-Officer Лэйси Кэстнер, привезший приказ из ставки Эйзенхауэра, одобренный в Алжире де Голлем. Американским командованием было решено, что монополия на кинохронику передается «киноеженедельнику «Монд либр», который выпускается в Лондоне и ставит своей целью знакомить французского зрителя с тем, что происходит каждую неделю во всем остальном мире».

«Монд либр» вскоре имел монополии на кинохронику во многих странах Европы (в Италии, Бельгии, Голландии, в англо-американском секторе оккупированной Германии), но что касается Франции, то ему пришлось довольствоваться поставкой для «Франс либр актюалите» материала в «сыром виде».

К этому пришли после ожесточенной дискуссии, в ходе которой вышли далеко за пределы вопросов кинохроники. Вместе с Лэйси Кэстнером прибыли другие официальные лица (среди них французы), которые полагали, что у них имеются достаточные полномочия, чтобы взять в свои руки руководство Генеральной дирекцией кино, и возмущались, что участники движения Сопротивления не оставили там для них кресел. Films-Officers (до войны все занимавшие высокие посты в Голливуде) привезли с собой также самую свежую американскую кинопродукцию. Но по соглашению, заключенному союзниками еще до освобождения Франции, импорт ограничивался до окончания военных действий пятьюдесятью новыми американскими, английскими или советскими фильмами и старыми довоенными американскими фильмами (извлекавшимися из блокгаузов, куда их сложили в целях безопасности), демонстрировавшимися в лучших французских кинотеатрах.

Освободительный комитет, который своей деятельностью помог преобразованию административных органов, ведавших кинематографией, требовал ликвидации КОИС (существование которого было продлено Р. Тетжаном — министром информации в правительстве де Голля) и предлагал ряд мер, направленных на укрепление положения французского кино. Он требовал также серьезной чистки всех органов кино. Была создана комиссия по чистке от коллаборационистов. В нее вошли представители Освободительного комитета. Очень скоро министр Тетжан взял ее под свой контроль. Помимо этого был создан «Региональный межпрофессиональный комитет по чистке от коллаборационистов», деятельность которого в 80 процентов случаев сводилась к тому, что он высказывал «осуждение», еообщая об этом (а иногда и не сообщая) по месту работы. Самой суровой санкцией было отстранение от работы на неопределенный срок. Впоследствии этот «неопределенный срок» ограничивали обычно двумя годами. Отстранение от работы санкционировалось по предложению Комитета префектом департамента Сены.

Вскоре после освобождения было арестовано несколько актеров, часто появлявшихся «на публике» в обществе гитлеровцев. Некоторых других арестовали за более серьезные грехи. Редко кто из них пробыл в заключении несколько недель. В июне 1945 года еженедельник «Самди суар», заполняющий свои страницы скандальной хроникой, вышел с сенсационным заголовком: «Почти все кинозвезды, внесенные в черный список, оказались незапятнанными». Это сообщение соответствовало (в виде исключения!) действительности. Не были «реабилитированы» только такие коллаборационисты, как Роже Дюшен, которого высшие следственные органы подозревали в принадлежности к французскому гестапо, или Ле Виган, еще за три недели до освобождения работавший в качестве диктора на радио Зигмарингена. Случаи, когда кинематографистов прямо обвиняли в коллаборационизме, были вообще редки, и меры наказания применялись к ним очень мягкие.

В то время как решались проблемы, связанные с чисткой, возрождение кинопромышленности сталкивалось с большими трудностями. Кинотеатры открывали свои двери только в девять часов вечера (и не все дни) на единственный сеанс, который шел в промерзших залах. Газеты, формат которых уменьшался из-за бумажного голода до размеров небольшого проспекта, не печатали кинопрограмм. К тяжелому кризису электроэнергии, препятствовавшему возобновлению работы в студиях, добавилась острая нехватка пленки. Американцы прекратили ввозить чистую пленку, а их завод в Венсенне («Кодак-Патэ») медлил (по непонятным причинам) с выпуском продукции. В суровую зиму 1944/45 года в нетопленых студиях смогли закончить, используя отпускавшуюся скудными порциями и с перерывами электроэнергию, только те фильмы, которые уже были почти готовы перед освобождением, — такие, как «Фальбала» (Falbalas) Жака Бекера или «Дамы Булонского леса» (Les Dames du Bois de Boulogne) Робера Брессона. Показаны эти фильмы были только после победы над Гитлером. Но зимний сезон, наступивший после освобождения, оказался щедро заполненным одним фильмом, одним из тех редких произведений, которые даже на почве самых прославленных национальных школ вырастают раз за многие годы. Этот шедевр был вершиной и завершением целого большого направления во французском киноискусстве. Мы говорим о «Детях райка» (Les Enfants de Paradis) Марселя Карне и Жака Превера.

Фильм начали снимать в Ницце в августе 1943 года. В распоряжение Карне были даны после коммерческого успеха «Вечерних посетителей» большие материальные средства. Фильм могли бы показать еще в начале 1944 года (практически он был готов уже тогда), но Карне противился всеми силами тому, чтобы он увидел свет в оккупированном Париже. Его премьера, состоявшаяся в марте 1945 года в кинотеатре «Мадлен», явилась крупнейшей датой для всего мирового кино.

В течение 54 недель сохранялась за кинотеатром «Мадлен» монополия на демонстрацию фильма. Только в одном этом кинозале «Дети райка» сделали сбор свыше 41 миллиона франков. Это был полный и в высшей степени заслуженный триумф.

«Дети райка», шедевр Марселя Карне. Шедевр Жака Превера. Тот и другой находятся сейчас в полном расцвете своих творческих сил. В своем фильме, который длится три часа, они нарисовали такие сложные характеры и ситуации, которые по плечу только романисту. В нем они полностью проявили свои возможности. Может быть, им уже никогда не удастся достигнуть такого совершенства. Париж эпохи романтизма. Бульвар, где совершаются преступления. Исторические персонажи той эпохи: Фредерик Леметр (Пьер Брас-сер) — «Тальма Бульваров»; Дебюро (Жан-Луи Барро) — мим, выступавший в маске Пьеро, подобно тому как Чаплин выступал в маске Чарли; Ласенер (Марсель Эрран) — традиционный в литературе убийца, воплощение злой судьбы; вымышленные персонажи — Гаранс (Арлетти) и ее любовник, граф де Монтере (Луи Салу), словно сошедшие со страниц «Блеска и нищеты куртизанок»… И, наконец, реалии, почти мифологические, воссоздающие атмосферу эпохи романтизма: настоящий ковер, спуск улицы Куртий, частная гостиница, меблированный отель, турецкие бани, сцены из пьес «Канатоходцы» и «Харчевня Адре». Эта живая, пестрая декорация, участвующая в создании кинематографической условности (в литературе мы ее находим в «Отверженных», «Парижских тайнах» и «Отце Горио»), ничем не напоминала белые, холодные конструкции, служившие фоном в «Вечерних посетителях».

В центре драмы — несчастная любовь Гаранс и Дебюро. Живые и трепетные, одержимые своим искусством, они трогают нас, и судьбы их нас волнуют. Но это — не люди страстей. В них нет того губительного, чувственного огня, который сжигает героев таких разных произведений, как «Жители зоны», «Петер Иббетсон» и «Человек-зверь».

Темы в фильме играют более важную роль, чем интрига. Темы и их взаимосвязь: город и театр; персонажи вымышленные и персонажи исторические; жанр драмы и жанр пантомимы; кино немое и кино звуковое; театр и кино; актер и человек. Одним словом, взаимосвязь жизни и искусства. Эти темы, эти проблемы рассматриваются не в абстракции, а в действии. Они являются везде главной, хоть и невидимой для глаз нитью. Именно они дали произведению то могучее дыхание, которым так редко веет с наших экранов. Фильм «Дети райка» был одним из крупнейших произведений, созданных в мировом киноискусстве за десятилетний период. Историк кино будет рассматривать его как явление. Основное в искусстве Карне — чувство меры и безукоризненное соотношение всех компонентов. Его техника настолько совершенна, что о ней забываешь. Уверенной рукой мастера он берется за эпизоды, которые могли бы оказаться утрированными или примитивно-сентиментальными. Ребенок в гусарском костюмчике удерживает своим присутствием отца, решившего покинуть семью. Исполнителя роли Пьеро уносит (как героя фильма «Толпа») веселый людской хоровод… Разве это не опасные сюжеты? Что бы с ними сделал Абель Ганс во времена своего расцвета? Карне использовал их, чтобы создать сцены, явившиеся образцами высокого искусства. Финал «Детей райка», так же как конец фильма «День начинается», — отрывок для хрестоматии.

Отличительная черта фильма в том, что в нем показана жизнь через искусство, а не искусство через жизнь. Три удара молотка и поднимающийся занавес извещают зрителя, что с этим фильмом он входит в мир костюмов и грима. Даже когда действующие лица пантомимы спускаются со сцены на пять ступенек вниз, в свои уборные, они не перестают быть актерами.

Может быть, оттого, что мы так очарованы их умом и игрой, мы вначале не чувствуем их горячего человеческого пульса…»

Игра актеров была пленительной, даже — и в особенности — Жана-Луи Барро, этого спорного актера кино. В театре он актер пантомимы, почти танцор. В «Детях райка» он играл роль Пьеро в трех или четырех пантомимах. Экран словно преображается в сцену… Эти балеты-дивертисменты дают актеру великолепную возможность охарактеризовать свой персонаж и одновременно проявить свой дар пантомимы. А когда Дебюро сбрасывает свою белую маску Пьеро, он становится еще более трогательно человечным.

Рядом с ним — Мария Казарес в неблагодарной роли назойливой жены, кроткая и слезливая, непреклонная и утомительная, с воздетыми к небу руками — то ли с угрозой, то ли с мольбой. Луи Салу (граф де Монтере) и его антитеза поэт-бандит Ласенер (Марсель Эрран) были гибкими, острыми, пронзающими, холодными, напряженными, как блестящая рапира. И, наконец, Арлетти и Брассер, достигшие вершины актерского мастерства. Она — Гаранс, нежная и жестокая, корыстная и щедрая, как все представители богемы, умная и простодушная; он — трагик и клоун, то трусливый, то жестокий и необузданный, весь «гений и беспутство», настоящий тип актера, который живет театром и ради театра, вылепленный по модели своего исторического предшественника. Среди актеров, играющих второстепенные роли, великолепны Гастон Модо и трогательный подросток Женни Маркен.

В этом фильме благодаря его сценарию, искусству постановщика и игре актеров была насыщенность большого литературного произведения, что является в кино редчайшим из качеств. Может быть, нет больше другого фильма, который бы так замечательно продолжил большие традиции французской литературы и так живо воскресил дух произведений Бальзака, Золя, Виктора Гюго, но также Эжена Сю, «Рокамболя» и «Фантомаса», этих блестящих образцов литературного романтизма и натурализма, печатавшихся в свое время громадными тиражами. Именно потому, что фильм Карне счастливо продолжил традиции большой (и малой) французской литературы, он вызвал единодушный восторг публики во Франции и во всем мире. Не было за 15 лет существования звукового кино ни одного английского или американского большого фильма, который мог бы соперничать с «Детьми райка».

Если бы для завоевания международных экранов требовались только художественные качества, Франция должна была бы по праву занять после войны одно из первых мест в мировом кино.

Зимний сезон 1944 года, начавшийся с этого доброго предзнаменования, сулил нам хорошие перспективы на послевоенный период.