Часть 1

Сначала было желание. Нет, не желание. Скорее, аксиома. Этакая абсолютная уверенность, будто он – некая призрачная субстанция, не определённая ни в пространстве, ни во времени, что-то вроде лёгкой дымки, медленно тающей над ровной гладью озера под жаркими лучами полуденного солнца, хотя, конечно, ни озера, ни солнца рядом с ним и в помине не было.

То, что в возникновении этой уверенности было повинно только его сознание (и ничто более), казалось ему несомненным, так как все внешние раздражители: звуки, свет, запахи и пр. – напрочь отсутствовали. Он был погружён во что-то не имевшее названия, не то во мрак, не то в пустоту, а может, и в то, и другое одновременно. Он был полностью изолирован от всего внешнего, его ничто не тревожило. Ни личной истории, ни имени у него тоже не было. Он словно бы рождался, рождался из небытия, и всё, что у него могло быть, это только неопределённое туманное будущее, которое…

Потом…

Потом счастливому равновесию наступил конец.

Разрывая зарождавшееся сознание, возникла мысль.

"Почему-то я о себе думаю – он".

Мысль эта не существовала сама по себе. Она явно на чём-то базировалась, на чём-то достаточно мощном, что тоже хотело жить и иметь будущее, причём собственное, отличное от того, что устраивала себе дымка. Это тоже было сознание, но совсем иного типа. Медитации ему были чужды, оно стремилось к активному действию. И в его глубинах зародился первый вопрос.

Кто я?

Я уже понял, что моё сознание раздвоилось, а вопрос "кто я?" должен был восстановить его цельность. Он был словно дверь, которую стоит только открыть, как в меня сразу же хлынет нужная информация. Информация, необходимая для самоидентификации.

Кто же я?

Волевой импульс, возникший в глубинах моего второго "я", с силой ударил дверь, и она распахнулась.

И…

И первое, что я ощутил, была боль. Чудовищная тяжесть расплавленного свинца давила на голову от лба до самого затылка. Воздух (если это был воздух) с трудом и хрипом протискивался сквозь забитый нос в то, что когда-то называлось лёгкими, а теперь больше походило на чёрные, полные слизи мешки. Тело (если это можно было назвать телом) держало на себе, казалось, десятки тонн зловонной воды.

О, Небо!

Вместе с болью пришло и осознавание, что я человек и что зовут меня Корд.

Именно – Корд.

И это хорошо. Теперь, главное, не терять достигнутых позиций. Пусть полученная информация поможет мне стать активным.

Итак, где я?

Я исторг из себя ещё один волевой импульс и с трудом разлепил набухшие веки. Воды не было, расплавленного свинца – тоже. Был полумрак, был тяжёлый влажный воздух и была низкая крона мохнатого дерева. Его ветки, словно длинные, причудливо изогнутые щупальца, сплетались в тугой тёмно-зелёный комок, совершенно непроницаемый для моего взора. Несколько щупалец свисали из него, почти касаясь моего лица. На одном из них я увидел дрожащую розовую каплю, готовую вот-вот сорваться. И она в какой-то момент сорвалась-таки, упав мне на щёку. Я даже не вздрогнул. Инстинкт (а может, глубоко запрятанное знание) подсказал: капля не опасна.

Всё это воспринималось мной как внешние раздражители визуального толка. Но были и другие. К примеру, непрерывный шелест, слагавшийся из звуков каплющей то там, то здесь воды, далёкий свист ветра, невнятные, едва уловимые шорохи – не то вздохи, не то стоны, одуряющие запахи, частое импульсивное биение плоскости, на которой я находился, и многое, многое другое, вплетавшееся в ткань удивительного бытия, что меня сейчас окружало.

Потом я попробовал шевельнуть глазными яблоками, и они подчинились. Я увидел множество деревьев, окружавших меня. Их фиолетовые бутылкообразные стволы обступали меня со всех сторон, а их кроны, смыкаясь в единую непроницаемую для света крышу, занимали едва ли не всё воздушное пространство.

Кругом – дурман ядовито-приторных испарений, духота, жара и ни на секунду не прекращающееся движение, движение зелёных щупалец, растущей чуть ли не на глазах травы, пульсирующих почвы и стволов окружающих деревьев.

И ещё раз духота.

И ещё раз жара.

И ещё трижды дурман ядовито-приторных испарений, от которых сознание не то отключалось, не то переходило в иную форму существования.

Я словно бы находился внутри огромного существа, как бы в чреве гигантского левиафана, жаждущего пожрать меня со всеми потрохами.

Но я уже знал, что это – не левиафан.

Это – лес.

Да, лес. Самое, какое только можно представить, неподходящее для человека место. Даже если его зовут Корд.

Но как же меня сюда занесло?

Что со мной?

Я снова попытался прислушаться к себе. И был потрясён. Непривычная слабость в теле и тяжесть в голове почти парализовали меня. Двигаться, действовать не хотелось совсем. Хотелось снова закрыть глаза, отключиться, вернуться в прежнее блаженное состояние – не то небытия, не то некоей нарождающейся личности. И пусть оно всё…

А что, собственно, всё?

Я ведь так и не выяснил, почему я здесь?

И если не сделаю этого сейчас, то уже не сделаю никогда. Ещё час-другой, и я перестану существовать как личность, стану частью леса.

Нет, в лесе нельзя, ни в коем случае нельзя быть пассивным, здесь можно быть только активным, деятельным, только это помогает остаться самим собой.

Но смогу ли я сейчас?

Не упустил ли я момент, после которого уже нет возврата?

Накатил страх – тяжёлой, но спасительной волной. Судорожно забилось сердце. Тело, всего минуту назад казавшееся ни на что не годным, вдруг сжалось в плотный упругий комок. Я стиснул зубы и попробовал приподнять голову. Это мне не удалось. Затылок словно бы приклеился к почве, не желая отрываться. Тогда я стиснул зубы ещё сильнее и попробовал сесть. С этим у меня получилось лучше. Я сел. При этом от затылка до самой поясницы прокатилась волна мелких, но чрезвычайно болезненных уколов. Словно бы покрытый смолой валик прокатили по моей спине, вырывая всю кожную растительность. В голове у меня помутилось, к горлу прихлынула тошнота, темнота, налившаяся в глаза, скрыла окружающие деревья. Чуть ли не до безумия захотелось лечь обратно на землю, смежить веки и… будь что будет… пусть оно всё… надоело… спать… спать…

Не-ет!!!

О, Небо! Неужели… Неужели это я кричал? Неужели это мой голос? Этот хрип, этот стон.

Да, пожалуй, это мой голос.

Пожалуй, я жив.

И моя личность, пожалуй, ещё не торопится стать частью какого-то там леса.

Постепенно слабость прошла. Деревья выступили из мрака. Я огляделся. Обе мои ладони упирались в почву. Я осторожно потянул их на себя, но что-то их держало. Они не сдвинулись даже на миллиметр, словно приклеенные. Тогда, догадываясь, что будет больно, я рванул их что было силы, сначала одну, потом другую. Обе ладони пронзила острая боль. Словно тысячи иголок вонзились вдруг в них. Обе они были покрыты кровью, а на тех местах, где они только что лежали, торчала щетина белых извивающихся ростков. То же самое было и позади. Там, где минутой раньше лежали голова и спина, была такая же щетина белых извивающихся ростков. Какое счастье, что я проснулся именно сейчас, а не часом позже, когда трава вросла бы в меня столь глубоко, что подняться я бы уже не смог. Тогда уже ничто бы меня не спасло.

Я продолжил осмотр тела.

Я посмотрел на ноги. С левой всё вроде было в полном порядке, я ощутил её до самых кончиков пальцев и даже подвигал ею слегка, а вот с правой… Ярко-красный, в синюю и зелёную крапинку чулок плотно, до самого паха облегал её, и моим командам она не подчинялась. Я пробовал ею двигать – и так, и сяк, но она лишь колыхалась слегка, будто упакованный в плёнку студень.

Вот оно!

Вот они, сюрпризы гораздого на выдумки леса.

Но ничего. Это ещё не самое страшное. Тем более что я уже вспомнил, что я – Корд. И я уже знал, что мне сейчас делать.

Я пошарил вокруг глазами и увидел справа, в метре от себя, брезентовую сумку. Я потянул её за ремешок, и раздался треск вросшей в неё травы. Вот она у меня в руках. Непривычно тяжелая, набухшая от влаги и какая-то словно бы чужая. Словно бы и не я её сюда принёс, а кто-то чужой, враждебный. Принёс и бросил, спрятав в ней какую-нибудь каверзу, какой-нибудь капкан для легковерного идиота вроде меня…

Фу, ну что за наваждение!

Что за глупые помыслы! Откуда?

Как же всё-таки у меня расшатались нервы. Собственная сумка наводит на меня ужас. Тьфу!

Я решительно взялся за ремешки и снова остановился. Пожалуй, не только сумка тревожила меня сейчас. Что-то ещё, какой-то червячок, копошась в уголке моего сознания, напоминал о себе.

Ах да!

Я же так и не выяснил, почему оказался здесь, в этих дебрях, в этом хаосе, где твёрдая рука человека давно уже не наводила порядок, где каждое дерево, каждый куст, каждая травинка таят в себе смертельную опасность, где через час от прошедшего отряда в тысячу человек не найдёшь и следа, где…

И тут я вспомнил.

Да, вспомнил, но…

Лучше бы и не вспоминал.

Ибо память принесла одну только боль. Настолько мучительную, что всё, что было до этого, показалось лишь жалкой прелюдией.

Я – УБИЛ!

Вот он – червячок, терзавший меня всё последнее время.

Я – УБИЛ!

Но странное дело. Прошла минута-другая, и мне стало легче. Боль отступила в глубину, хотя и не исчезла совсем.

Да, я убил. Так что же?

Я убивал не в первый раз. И не во второй, и не в третий, и не в десятый, и даже не в тридцатый. Я убивал бесконечное количество раз. И было это легко и просто – как дыхание, как голод, как сон. Как норма устоявшейся жизни, в которой все поступали одинаково, все, как и я, убивали, и никто, никто не называл это преступлением, а лишь "Ликвидацией к Возрождению". Это было общепринято. Это был образ жизни, её часть.

А задумывался ли кто-нибудь над этим самым образом жизни? Вряд ли. Это не было общепринятым. Если кто-то и находился такой, то его сейчас же подвергали "Ликвидации к Возрождению", чтобы спасти для будущей жизни, чистой и счастливой. И всех это устраивало. И все были довольны. И я… я тоже был доволен.

Да.

Но тогда почему, почему я не испытываю ничего подобного сейчас? Уж чего-чего, а радости во мне сейчас ни на копейку. Одна только гнетущая душу тоска. Разве в окружающем мире что-то изменилось? Да вроде бы нет. Всё по-прежнему. Мир всё тот же – странный, настырный, агрессивный, только и ждущий, чтобы отхватить у человека плохо лежащий кусок. И это уже давно, давно перестало быть интересным.

Итак, дело не в мире.

Но тогда в чём? Во мне?

Быть может, изменился не мир, а я. Но как?

Я совершенно и категорически ничего не чувствую. Совершенно и категорически. Только тоска и слабость, да ещё… озабоченность. Озабоченность и… и ещё какая-то боль. Да, точно, боль.

Что же это за боль?

Ах да!

Я убил. Но не просто убил. Я убил лучшего своего друга, моего весёлого верного Кипа. Я… я убил его… своими собственными руками.

Однако…

Хотя я нашёл в себе силы это сделать, но… растворить его тело в резервуаре биогенератора… Это было уже свыше моих сил. Одна только мысль об этом вызывала у меня омерзение. Всё что угодно, но только не это. И потому я принёс его сюда, в лес (он ведь так его любил), чтобы похоронить, отдав тем самым последние почести. Его тело должно быть где-то рядом. Вот откуда давешняя озабоченность, озабоченность телом, за которое я был ответственен.

Я завертел во все стороны головой и слева, в трёх метрах от себя, увидел сшитый из двух простыней мешок. Я успокоился. Тело было на месте.

Эх, если бы только в городе узнали, что я сегодня сделал… Лишил хранилище – ни много, ни мало – нескольких десятков килограммов биомассы… Меня самого за это сейчас же "ликвидировали" бы… Но я их перехитрил… Они все – там, а я уже здесь. И дело своё доведу до конца. И плевать, что ручной индикатор степени Одушевления у моего безымянного Покровителя раскалился, наверное, до бела.

Что ж, пусть рыщет. Покровитель. Успеет ещё кровушки моей насосаться.

Как смешно. Я хотел рассмеяться, но хотел только разумом, не чувством. И потому – даже не улыбнулся.

Время же, однако, шло. И чулок на моей ноге не дремал.

Надо было спешить.

Я расстегнул ремешки и заглянул в сумку. И испытал облегчение. Ничего опасного в ней не было. Инструменты ровными рядами лежали в гнёздах, на самом дне из-под колец мягкой гофрированной трубки поблёскивал металлический бок контейнера с биомассой.

Прежде всего я проглотил большую белую таблетку тонизирующего. Почти сразу же слабость отступила, головокружение и тяжесть исчезли. Тело наполнила лёгкость, близкая к эйфории. Мятущиеся мысли поутихли, и даже тоска, гнетущая, изводящая душу тоска, отступила на второй план. Отступила, но не исчезла.

Я вынул из сумки нож – длинный, широкий, попробовал ногтем лезвие – острый, как бритва, и снова поглядел на ногу.

Первым делом нужно удалить верхний, наиболее плотный слой "чулка". Я сделал прямо по границе между здоровой и поражённой тканями круговой разрез, и из него тотчас выступила желтоватая жидкость, зловонная и отвратительная, как гной. Лотом я сделал ещё один надрез, но уже вдоль всей ноги. Снять после этого "чулок" не составило труда. Теперь передо мной был только мутно-жёлтый студенистый брус, лишь отдалённо напоминавший человеческую ногу. Смотреть на него можно было хоть до самого вечера, но пользы это никакой бы не принесло.

Я продолжил работу.

Очищать от слизи весь костный скелет смысла не имело, и я ограничился верхней частью бедра, зоной, достаточной для ампутации.

Я взял в руки электропилу. Сверкающий диск в мгновение ока срезал кость. Тело моё пронзила острая боль, но сознания я не потерял.

Теперь вместо ноги у меня был кровоточащий торец бедра с торчащей из него сантиметра на три костью. Я аккуратно очистил его от остатков слизи и только после этого снова полез в сумку. Я извлёк из неё широкий резиновый раструб, гофрированной трубкой соединявшийся с биогенератором, натянул его на торец бедра и, включив прибор, набрал на пульте нужную комбинацию. Биогенератор сейчас же загудел, раструб, выплёвывая порции биомассы, зачмокал, а я, заложив руки за голову, опять лёг на спину. За полчаса, а именно столько времени потребуется, чтобы полностью регенерировать ногу, трава вряд ли успеет врасти в меня снова, так что можно спокойно отдохнуть, не утруждая особо мозги.

А наивный ты всё-таки человек, Корд.

Решил не утруждать себе мозги, хотя уже и сам понимаешь, что обречён. Обречён мыслить, мыслить до тех пор, пока твой Покровитель не всадит в тебя причитающуюся порцию свинца.

Всадит, свершая акт Милосердия. Акт "Ликвидации к Возрождению".

Эх, провалиться бы ему…

Ведь сердце чувствует…

Стоп!

Я подумал "сердце чувствует", но откуда, откуда такая глупая никчемная мысль? Разве какое-то там сердце может что-то чувствовать? Разве может чувствовать водяной насос?

Нет или все-таки да?

Вот давешняя тоска снова заполняет моё естество, ввергая меня в покинутый было ад. Откуда-то она пришла. Не из сердца ли?

Мне кажется, что я скоро умру.

Похоже, степень Одушевления моего тела перевалила за критическую отметку. Покровитель, ты где? Ау!

Я вздохнул.

Трава подо мной шевелилась, выискивая прорехи в рубашке, чтобы добраться до вожделенной биомассы. Было щекотно и противно. Но что поделаешь. Во время регенерации нужно сохранять неподвижность. Малейшее движение может нарушить процесс, и тогда… возможен любой дефект. Хромота, например, или ещё что.

О, Небо!

Ну почему, почему так медленно?!

Ведь это же совсем невыносимо!

Я закрыл глаза, пытаясь хоть как-то успокоиться. Отчасти мне это удалось.

Я стал думать о Цугенгштале. Я вспомнил его гибель. Как и я, он рискнул отдохнуть в лесу. Один, без товарищей. Он слишком понадеялся на собственное везение.

Но в тот роковой день оно ему изменило. В отличие от меня. Он проснулся, но слишком, слишком поздно. Когда его нашли, сделать что-либо было уже никак нельзя. Очевидно, он задремал, прислонившись к стволу дерева. Он так там и остался.

Когда его нашли, он врос в него почти наполовину. Он что-то бормотал, что-то совсем неразборчивое, смотрел на нас тоскливыми глазами и всё пытался, пытался дотянуться до нас оставшейся свободной рукой – то ли поздороваться он хотел, то ли попрощаться, а может, просто уже ничего не осознавал.

Мы не осмеливались к нему приблизиться, не осмеливались прикасаться к этой чужой уже руке. Мы стояли полукругом, за пределами его досягаемости, и только молча на него смотрели.

Помнится, кто-то, желая вызволить доктора из беды, ударил по дереву топором, но когда из образовавшейся раны хлынула красная, похожая на кровь жидкость, а сам доктор издал жуткий нечеловеческий вопль, повторить подобную попытку никто не решился.

Другой, правда, вознамерился Цугенгшталя "ликвидировать", но его вовремя остановили. Ведь степень Одушевления тела не превышала критической отметки, так что…

Лишь потом, значительно позже, у меня зародилось подозрение, что Покровитель Цугенгшталя руководствовался не целесообразностью, а, возможно, милосердием.

Тогда же меня, да и всех, кого заинтересовал этот случай, притягивало совсем другое. Мы долго, в течение целого месяца, по очереди навещали его. Мы что-то ему рассказывали, подбадривали как могли, пытались смеяться, делая вид, будто ничего не произошло, но и то, и другое, и третье получалось неискренне, фальшиво, ведь прикоснуться к нему так никто и не решился.

А он… Он с каждым пройденным днём, с каждой пройденной минутой всё глубже и глубже врастал в дерево. И было не понять, умирал ли он или переходил в новое качество. Сначала исчезли ноги, потом – руки. Чуть дольше постепенно уменьшающимся бугром сохранялось туловище. Последним сравнительно быстро ушло лицо. И только глаза, немигающие и какие-то как бы беспристрастные, долго, очень долго оставались на гладкой фиолетовой поверхности дерева. Я приходил к этим глазам чуть ли не каждый день, смотрел в них и всё силился, силился понять, что же это за новое непонятное выражение появилось вдруг в них. Не тоска, не боль, не печаль, что-то спокойное и величественное, как вселенная, что-то такое, чему я никак не мог дать название. Мне хотелось понять, что видят сейчас эти глаза, как они смотрят на мир, чем интересуются. Казалось, ещё одно маленькое усилие, и это наконец произойдёт – какая-то тайна, вожделенная и прекрасная, откроется вдруг мне, но… Дни шли за днями, недели за неделями, а тайна всё никак не хотела открываться, и каждый раз, растерянный, печальный, я уходил прочь, уходил, чтобы мыслить, уходил, чтобы чувствовать, уходил, чтобы терзаться, уходил, чтобы завтра вернуться снова…

А потом…

Потом глаза Цугенгшталя закрылись навсегда.

По молчаливой договорённости жители города, облучая по плану этот участок леса, дерево доктора обходили стороной. Ни у кого не подымалась на него рука. И дерево разрослось – и вширь, и ввысь, словно платановая роща…

В этот момент, чмокнув последний раз, стих биогенератор. Я сел и критически осмотрел ногу. Что ж, работа получилась превосходная. Даже основной биогенератор не справился бы лучше. Любуясь, я несколько раз согнул и разогнул ногу в колене. Пожалуй, обошлось без дефектов.

Я сложил инструменты обратно в сумку, оставив только нож, потом, раздвигая липнущие со всех сторон ветви-щупальца, встал. То ли действие тонизирующих таблеток ещё продолжалось, то ли силы действительно полностью вернулись ко мне, только чувствовал я себя превосходно.

Итак, подведём итог.

Я – Корд.

Я – в лесу.

Я знаю, почему я в лесу.

И я знаю, что мне сейчас делать.

Довести начатое до конца. Я должен похоронить Кипа. И не ради того, чтобы успокоить не в меру разыгравшуюся совесть. И не ради того, чтобы кому-то там, пусть даже и самому себе, что-то доказать. Нет. Просто… Просто не могу я сейчас иначе. Да, я убил своего друга, убил предательски, можно сказать – из-за угла, но… Что-то я всё-таки должен для него сделать. Нет, не ради того Кипа, что, наверное, носится сейчас по всему городку, как дебильный телёнок, не ради него, а ради вот этого, ради этого вот Кипа, что лежит сейчас неподвижной глыбой в полотняном мешке. Лежит, как укор, как немой крик, как улика, на которую невозможно смотреть.

И пусть меня проклянут мои же друзья, пусть я сам вскоре стану жертвой, пусть сожрут меня деревья, но я сделаю, сделаю то, что должен сделать. Сделаю, несмотря ни на что.

Я это сделаю, сделаю!

Ведь он так любил лес.

Я опустился на корточки и принялся ножом копать могилу.

Почва была мягкой, податливой, как масло или студень. Нож входил в неё легко, без всяких усилий, но толку от этого было мало. Едва я выкапывал ямку, как почва начинала густеть, липнуть к лезвию ножа комками, превращаться в вязкую клейкую слизь. Ничего у меня не получалось. Но я не сдавался. Раздирая в кровь пальцы, пытался разгребать почву руками. Матерясь, колол её ножом, и мне казалось, что я колю живую плоть.

И всё равно, я тебя одолею. Одолею, несмотря ни на что. Даже если понадобится здесь умереть. А всё потому, что некуда мне уже отступать. Я и так уже пал достаточно низко, на самое дно, когда… когда убил. А ещё потому я одолею тебя, почва, что ты – всего лишь ничто, всего лишь сыворотка, биосубстанция, лишённая способности мыслить, я же – человек, человек мыслящий, разумный, от века предуготованный тобою владеть…

Почва, однако, была со мной не согласна.

Видимо, по вопросу господства у неё имелось собственное мнение.

Я совсем выбился из сил, и прошла, казалось, целая вечность, но выкопанная мной ямка едва ли вместила б в себя даже кулак. Я выпрямился. В голове мелькнул малодушный помысел, а не слишком ли я тут усердствую. Может, бросить всё, уйти, пусть лес сам решает, принимать ему эту жертву или нет.

Но помысел этот промелькнул и исчез, не найдя пищи для роста, разбившись о мою непреклонность.

Я только крепче сжал зубы и снова наклонился над почвой. За те несколько секунд, что я отдыхал, ямка исчезла. Прелые листья, гнилые ветки, трава, прочий разнообразный мусор, стремительно теряя очертания, расплывались и краснели. Я едва успел, подхватив сумку, отскочить в сторону. Укрывшись за стволом дерева, я наблюдал за тем, что происходило сейчас на поляне. Ярко-красный, в синюю и зелёную крапинку ковёр неправильной формы с рваными неровными краями находился сейчас там. В самом его центре лежало тело несчастного Кипа. Потом по ковру прошли волны лёгкой ряби, его края стали загибаться кверху, обволакивая полотняный мешок. Вскоре там остался только крапчатый продолговатый холм.

Я перевёл дыхание.

Кажется, лес принял жертву.

Кажется, принял.

Что ж, я ведь именно этого и хотел.

Пожалуй, делать мне больше здесь нечего. Надо уходить. Прочь.

Прочь от этого места, с которым меня ничто уже не связывает… Здесь так давно уже не проводилось Облучение, а степень Одушевления окружающей материи превысила уже, наверное, все мыслимые и немыслимые пределы.

Эх, Кип…

Эх…

Я вырвал из чмокнувшего дерева кулак, который успел незаметно увязнуть, и, ссутулившись, побрёл прочь.

Прочь!

Домой!

Закрыться и попытаться заснуть. Главное, ни с кем не общаться.

О, Небо! Как же я устал.

…Спустя полчаса я выбрался наконец из леса. Передо мной, чернея покрытыми золой склонами, лежал низкий широкий холм. Кое-где зола ещё курилась синим дымком. Тянуло гарью, душными запахами спёкшейся плоти. То там, то здесь торчали обугленные стволы сожжённых деревьев. Казалось, что не человеческих рук это дело, а что сам сатана прошёл здесь, испепеляя всё и вся геенским огнём из непокорных уст.

На холме располагался наш город. Несколько сот жавшихся друг к другу домишек, обнесённых дощатым забором, из-за которого то там, то здесь торчали головки облучателей и жерла огнемётов. Выше всех над городом возвышалась исполинская башня биогенератора.

Я решительно пошёл наверх, но уже через несколько шагов не выдержал и оглянулся. Лес, конечно же, был на месте. Он стоял плотной стеной из множества однообразных фиолетовых стволов, утопавших в мясистой змееподобной зелени. Он оставался. На меня ему было ровным счётом плевать.

Я вдруг с невыразимой тоской понял, что это он, он отобрал у меня Кипа. Не то тело, что я похоронил всего полчаса назад. А того Кипа, которого он околдовал гораздо раньше, которого победил чем-то мне совершенно непонятным, которого заставил просто-таки влюбиться в себя. Да, именно влюбиться, ведь всё это происходило чуть ли не на моих глазах.

Интересно, а лес платил ли ему тем же? Любил ли он Кипа так же самозабвенно, как тот его?

Какое теперь это имеет значение? Кипа больше нет, а я… Меня тоже, наверное, скоро не будет.

Эх, лес, я не желаю тебя больше видеть. Прощай.

Прощай навсегда.

Я повернулся и по едва заметной тропинке стал подыматься наверх.

На внешнем посту всё ещё дежурил Дорз. Он сидел на раскладном стульчике, погрузившись в чтение старого захватанного журнала. Кажется, это был "Поиск наслаждения". Я хотел пройти незамеченным, но Дорз каким-то образом почувствовал моё присутствие и поднял голову. Поверх журнала на меня уставились жёсткие подозрительные глазки.

– Смерть лесу! – гаркнул он секунды три-четыре спустя.

– Смерть лесу, – откликнулся я машинально и зашагал себе дальше, чувствуя, как жёсткий внимательный взгляд по-прежнему буравит мне спину.

Не он ли мой Покровитель, подумал я невольно. Впрочем, узнать это наверняка вряд ли возможно. Обычно это становится ясно только в самую последнюю секунду, да и то не всегда.

Пожалуй, не стоит этим голову забивать.

Я выбрался на центральную улицу и остановился там, озираясь по сторонам. Куда бы пойти? Может, отставить спать да завалиться вместо этого к Мокаисе? Или, может, в Клуб лучше пойти, надраться там до бесчувствия? Пусть оно всё… А может, к Сейтру? Он, помнится, звал меня давеча…

Проклятье!

Я двинулся по улице, отсутствующим взглядом окидывая окрестности. По обе стороны потянулись неказистые строения, служившие колонистам жильём. Большей частью это были сложенные из стеклянного дерева домики. Только столовая была из кирпича, да ещё приземистый, как гриб, корпус административного здания и лаборатория, стены которой были причудливо искривлены – результат прошедшего через неё четыре года назад Циклона. Страшное дело – этот Циклон. За считанные секунды степень Одушевления увеличивает в сотни, а то и в тысячи раз. Пожалуй, Извержения значительно более безобидны, хотя их, конечно, намного больше, чем Циклонов. Только на одной этой улице – несколько свидетельств их прорывов, изрытая, как экскаваторами, земля, покрытая золой, спёкшаяся местами в стеклянистые комки от чудовищной температуры.

От раздумий меня отвлекла какая-то возня. Шум какой-то раздался вдруг справа. Я повернулся и увидел двух свежаков, которые, гогоча и подшучивая друг над другом, волокли кого-то третьего, обмякшего и ни на что не реагирующего. Только окровавленная голова у того мотылялась из стороны в сторону.

Приблизившись, они бросили труп на землю и стали меня приветствовать.

– Привет, Корд! Смерть лесу!

– Смерть лесу, Корд! Ты что такой озабоченный? Мокаиса, что ли, отшила?

Они снова загоготали.

– Вам-то что за дело? Смерть лесу, – неприветливо ответил я.

– Ну, не хочешь, не отвечай. Мы ребята не обидчивые.

– Мы больше хорошую чарку любим.

– Да ещё жаркую девку.

– Хочешь, приходи сегодня к нам. Мы целый бочонок браги наварили. Придёшь?

– Не знаю. А кто это у вас там? – спросил я, приглядываясь к трупу.

Свежаки удивились.

– Не узнал?! Да это же Сейтр!

– Вот чудак! Своего друга и не узнал.

– Сейтр! – пробормотал я. Сердце у меня болезненно сжалось. – Когда это вы его? Впрочем…

Один из свежаков, не слушая меня, заливался соловьем.

– Ах, Корд, если бы ты только видел, как я его ловко срезал. Он как раз собирался расколошматить облучатель. Ещё б секунда, и – пиши-пропало, остались бы без прибора. Но я его опередил. Нет, я всегда говорил, с лесом надо держать ухо востро.

– А ещё индикатор почему-то не сработал, – добавил второй. – Испортился он, что ли? – Он приложил браслет к уху, а потом зачем-то понюхал. – Слушай, Корд, а может, заменить его, а?

– Мозги бы тебе заменить, – сказал я злобно. – Ты что, не знаешь разве, что "ликвидация" только по сигналу индикатора?

Свежак захлопал ресницами.

– Так он же это… облучатель хотел.

– Облучатель, – передразнил я. – А ты подумай головой своей садовой. Что важнее, этот твой облучатель, которых на складе ещё пруд пруди, или специалист, которому в силу ещё входить и входить?

Свежак только молча хлопал ресницами.

– Ну ладно, виноватые мы, – сказал наконец его приятель. – Что ж теперь делать-то?

– Да теперь-то уж ничего не поделаешь.

– Ну, тогда мы это… пойдём, что ли, – сказал свежак, пряча от меня глаза.

– Да ничего, – сказал другой. – Он же специалист. Возродится по высшему классу. Ещё лучше прежнего будет. Как огурчик. Чего там переживать, правда? Он ведь… – Тут он осёкся, встретившись со мной взглядом. – Ну, это я так… Мы того… пойдём, пожалуй… Эй, Шлюпор, ну чего ты встал, хватай его сейчас же.

Они суетливо подхватили труп за ноги и за руки и поволокли вдоль улицы. Метров через двадцать тот, что был сзади, вывернул голову и крикнул:

– Смерть лесу, Корд! Ну так как, придёшь сегодня к нам, на брагу-то?

Я не ответил.

Вскоре оба свежака скрылись за углом.

Я продолжил путь. В груди и в голове у меня стучало сверх всякой меры. Проклятье! Хороший же сегодня выдался денёк. Сначала Кип, теперь вот Сейтр, а ещё раньше Хью и Грант. Да. Только меня в биогенератор осталось.

Пока я так размышлял, ноги потихоньку несли меня вперёд. Вскоре улица закончилась. Прямо по курсу был только обрыв. Когда я это сообразил, то сейчас же повернул назад. Нечего мне делать там, на этом обрыве. Чего я там не видел? Я и так знаю, что там внизу лес. Лес, зелёным ковром покрывающий всю равнину чуть ли не до самого горизонта. Именно с обрыва особенно остро ощущается его всесокрушающая мощь, а также то, какая же всё-таки ничтожная по сравнению с ним песчинка, этот наш городишко. Именно с обрыва особенно остро ощущается его всесокрушающий наступательный порыв – неотвратимый, как смерть, с барабанным боем, под шелест зелёных знамён. Впрочем, о чём это я? Да разве лес наступает? Смешно даже, как я мог такое подумать? Ведь это не он, это мы на него наступаем, ведь это не он, это мы с ним воюем. Всё пытаемся что-то там отстоять. А он… Он просто живёт сам по себе, бытийствует как бы, а ещё, наверное, терпит. Терпит эту ничтожную возню ничтожных людишек вокруг себя. Сколько же ещё может так продолжаться? Может, ещё не один год, а может – даже целую вечность, но… Если когда-нибудь его терпение всё-таки истощится…

Лучше об этом не думать. Совсем.

Но… Но как же об этом не думать? Возможно ли?

Возможно ли не думать вообще?

Мысли, мысли – скребутся, как мыши или клопы, и нет от них никакого покоя.

В Клуб, что ли, зайти?

Я остановился подле дверей Клуба, постоял там какое-то время, раздумывая и прислушиваясь, как из крохотных окошек доносятся взрывы смеха, взвизгивания, топот ног, звон и прочие неопределённые звуки, и прошёл бы, наверное, всё-таки мимо, не покажись в конце улицы сгорбленная фигура Слямзейтора. Вот уж с кем с кем, а с этим индивидом встречаться мне бы не хотелось совсем. И я толкнул дверь и вошёл внутрь.

Как всегда, в Клубе было накурено сверх меры. Хоть топор вешай. То тут, то там чадили сальные свечи, но света от них почти не было. Как, впрочем, и от крохотных окошек по обе стороны длинного и узкого, как коридор, помещения. Потолок был низкий. В слабо двигающихся слоях табачного дыма с трудом угадывались деревянные лавки, стол, уставленный всевозможной посудой: кружками, графинами, тарелками. Десятка полтора свежаков, словно привидения, сидели там, принимая участие в какой-то игре. Кажется, это была "бутылочка". Там же, у стены, лежал и чей-то окровавленный труп. Похоже, отнести его в биогенератор сразу охотников не нашлось.

Всё увиденное напоминало в совокупности не то диковинный аквариум, не то паноптикум со сказочными персонажами.

Я прошёл к бочке, нацедил себе браги и уселся в углу, наблюдая за присутствующими.

Поглощённые игрой на меня не обратили внимания. То и дело раздавались азартные выкрики, смех, дружеские шлепки по мокрым от пота телам. Жара тут была порядочная, не меньше, наверное, чем в лесу.

За исключением Мокаисы и Шлюпора, большая часть присутствующих была мне незнакома. В этом не было ничего удивительного. Старики Клуб не посещают. Только свежаки, вылупившиеся недавно из биогенератора. Молодёжь, так сказать. Смена.

Я сделал из кружки глоток и поморщился. Брага была приторно-сладкая да к тому же ещё и тёплая. Она сразу же выступила на лбу и спине противной испариной. Впрочем, градус у неё был изрядный. Не успел я опорожнить кружку хотя бы наполовину, как уже порядочно окосел.

Впрочем, мысли меня всё равно не оставили.

Колонисты, свежаки, специалисты… Боевики… Как трудно уследить за появлением новых лиц. Когда-то я ещё пытался это делать, потом бросил. Толку всё равно никакого. Ведь период Одушевления человеческого тела редко превышает полгода, чаще же всего – это три, максимум, четыре месяца (самый короткий – две недели – у Кипа). Где уж тут завязывать тесные глубокие связи. Да и круга специалистов мне хватает для общения более чем. Специалисты – это такая особая категория лиц, как бы каста такая особая, те, в ком город нуждается особенно сильно. И потому правом полного Возрождения пользуются только они. Впрочем, количество специалистов невелико, всего восемь, так что файлов с конкретной генетической информацией тоже, соответственно, восемь. Это уже упоминавшийся мною биолог и доктор Цугенгшталь, психолог и конструктор общественных взаимоотношений Сейтр, специалист по лесу Кип, два технических инженера – Дорз и я, начальник колонии Шлепень-Шлемень, специалист по кадрам Слямзейтор и, наконец, Мокаиса, как единственная в колонии женщина, тоже в своём роде специалист. Что же касается остального люда, а это – ни много, ни мало – около пятисот человек, то на всех на них заведено всего двадцать четыре файла (больше их попросту нет), чего, впрочем, вполне достаточно, чтобы, комбинируя, получать чуть ли не безграничное разнообразие особей. Кому-то такое распределение может показаться несправедливым, но тут уж ничего не поделаешь. Специалистов не хватает катастрофически, боевиков же при необходимости можно наплодить чуть ли не в любом количестве – главное, чтобы запасов биомассы на это хватило.

Я прикончил остатки содержимого кружки и направился к бочке, чтобы набрать ещё.

В этот момент за столом раздался очередной взрыв смеха. В этот раз объектом всеобщего внимания оказалась Мокаиса. Под одобрительный гогот она, срывая с себя одежду, полезла на стол. Ну, сейчас она всем покажет.

Я отвернулся. Вид обнажённой Мокаисы, честно говоря, зрелище не для слабонервных. Низенькая, толстенькая, с россыпью висячих родинок на животе и ляжках, рыжеволосая и конопатая, как чёрт, она внушала мне одно только отвращение.

– Эй, Корд! – крикнула она вдруг, жеманно выпячивая толстые губы. – А пойдём со мной до забору.

Свежаки дружно заржали.

Помнится, месяца четыре назад, когда я только-только вылупился из биогенератора, ей-таки удалось затащить меня "до забору". Что там произошло, я вспоминаю до сих пор с содроганием. Подумать только, период её Одушевления – почти год. Хоть бы файл у неё испортился, что ли.

Тут я ощутил, как пол под моими ногами вздрогнул. Это был толчок, слабый такой толчок, незаметный, мышка хвостиком и то, наверное, сильнее бы махнула. Другой на такой пустяк и внимания не обратил бы. Свежаки, кстати, и не обратили. Продолжали, как ни в чём ни бывало, облизывать взглядами пляшущую Мокаису, не замечая больше вокруг ничего. Но я давно, давно уже не был свежаком. Весь мой четырёхмесячный опыт мгновенно во мне пробудился. Тело моё напряглось, хмель разом выветрился из головы.

И второй толчок себя ждать не заставил. Этот был значительно сильнее первого, но, кроме меня, его опять никто не заметил.

Что ж, кажется, я не ошибся.

Я спокойно поставил кружку на стол, взял сумку и направился к выходу. В дверях я оглянулся и всё так же спокойно объявил:

– Извержение!

Никто, однако, на моё предупреждение внимания не обратил.

– Извержение! – крикнул я уже громче.

Свежаки по-прежнему продолжали гоготать. И только после того, как стол от третьего толчка подпрыгнул на полметра вверх, все бросились наконец к выходу. В дверях возникла давка. Уступать не хотелось никому. В ход пошли кулаки, мат. На полу визжала упавшая Мокаиса. Она как сверзилась от толчка со стола, так и не встала, пока все по ней не пробежали.

На улицу я выскочил первым. Со всех сторон уже неслись боевики с огнемётами и облучателями в руках. Отменная выучка, подумал я мельком.

Из дверей Клуба же продолжали вылетать перепуганные насмерть свежаки. Последней, когда уже начали подрагивать стены, выбежала припадавшая чуть ли не на обе ноги Мокаиса. За ней, заполняя весь дверной проём, хлынула клокочущая бурая масса. По массе сейчас же ударили огнемёты, в считанные мгновения превратив её в бугор из чёрного пепла. Но масса валила уже не только из дверей. Она валила уже из всех возможных отверстий – из окошек, из щелей между неплотно уложенными брёвнами, потом, прорвав фундамент, хлынула из-под стен, образовав небольшое озерцо, и деревянная коробка Клуба медленно закачалась на нём, будто терпящий крушение корабль.

Огнемёты били не переставая. Гул от них стоял непрерывный, заглушавший и крики людей, и треск обугливавшейся массы, которая всё лезла и лезла, будто не было ей никакого конца, будто под землёй её был целый океан. Дым стоял столбом, от удушливо-приторных запахов почти невозможно было дышать. Время от времени из основного средоточия массы выстреливали, словно щупальца, то в одну, то в другую стороны мощные бурые потоки. Один из них, коснувшись зазевавшегося огнемётчика, мгновенно втянул его в себя, только ноги мелькнули передо мной. Ещё какое-то время из бурлящей массы торчало словно бы танцующее жерло работающего огнемёта. Перед тем, как исчезнуть, оно таки зацепило огненным языком двух свежаков, превратив их в пылающие факелы…

Извержение одолели, когда была уже глубокая ночь.

От Клуба к этому моменту ничего не осталось. Только изрытая, курящаяся бледным дымом земля, по которой, добивая остатки биосубстанции, бродили усталые боевики. Все прочие медленно разошлись по домам. Особых поводов для веселья не было. Лес забрал ещё четверых.

Чуть погодя отправился домой и я.

Мысли тяжёлой мрачной тучей снова клубились у меня в голове. В очередной раз лес продемонстрировал, кто здесь на самом деле хозяин. Когда-нибудь он нас одолеет окончательно. В этом у меня не было уже ни малейших сомнений.

Ведь на моей памяти это Извержение уже четвёртое, и бороться с ними с каждым разом становится всё труднее и труднее. Негативная тенденция налицо.

Но… Если так, если лес, в конце концов, нас всё-таки одолеет, то… может, и не стоит ему так сопротивляться.

Как там говорил Кип? Лес не убивает, он только вбирает в себя, обогащая нашу индивидуальность. Также Кип говорил, что процесс этот двухсторонний, что лес от нас тоже что-то получает.

Мы становимся лесом, лес становится нами.

Может, действительно всё так и происходит.

Ах, Кип, гениальная твоя голова. Как же мне тебя сейчас не хватает. От этих мыслей я невольно разволновался. Дыхание у меня участилось, я даже остановился. Тут впереди возникла неясная тень. Я насторожился.

– Эй! – крикнул я. – Кто там?

В ответ раздалось знакомое покашливание, и скрипучий голос Слямзейтора произнёс:

– Это я… Я… э-э… Добрый вечер.

Проклятье! – подумал я. Ну почему, почему, когда мне особенно тяжко, ты вечно попадаешься мне на пути?!

– Добрый вечер, смерть лесу, – буркнул я.

Слямзейтор приблизился. Было темно, но я и так без всякого труда представил выражение его лица. Оно у него никогда не менялось. Вечно прищуренные глазки, змеиная усмешка на тонких бескровных губах, чуть задранные, словно бы от фальшивого участия, кудлатые брови.

– Прогуливаетесь? – спросил он вкрадчиво.

– Прогуливаюсь, – сказал я.

– На звёзды смотрите?

– На звёзды смотрю. Это что, уголовно наказуемо?

– Ну что вы.

Только попробуй у меня ещё что-нибудь спросить, подумал я. Живо по мордасам схлопочешь. Но Слямзейтор, почувствовав моё настроение, молчал. И уходить он тоже не собирался. Странно это, однако. Что-то ему, видимо, от меня нужно. Только вот что?

– Ладно, – не выдержал я наконец. – Я сегодня очень устал, так что… пойду, пожалуй, домой. – И повернулся, чтобы…

 

Часть 2

Каждая жилка, каждая клетка пели во мне, когда я выходил из кокона биогенератора. Ах, как же всё-таки прекрасно устроена жизнь. Сколь много разнообразных перспектив она открывает перед каждым из нас. Самое же главное, это то, что она даёт возможность бескорыстного труда – труда на благо всего нашего общества. Труд – ведь это такое восхитительное понятие! Как это прекрасно – трудиться, трудиться и ещё раз трудиться, каждому на своём месте, определённому справедливой судьбой, в целом же – созидая древо счастливого бытия, для всех, чтобы никто, никто не остался обиженным…

Вот только одно меня немного смущает – как я в биогенераторе-то очутился? Должно быть, дела мои в прошлой жизни были не очень блестящи. Должно быть, где-то я там зазевался, а лес – паскудник такой – меня и скрутил.

Ну, ничего.

В этой жизни я постараюсь быть гораздо внимательнее. Мы ещё посмотрим, кто кого.

Лес, ты слышишь меня? Я иду, трепещи, ничтожное создание. Скоро ты узнаешь, каково это – трещать под кованым каблуком.

Я хохотнул.

Кстати, спасибо моему Покровителю. Должно быть, это он разглядел во мне зарождающегося хлюпика. Жаль только, что я всё-таки с ним не знаком. А то выразил бы ему благодарность лично.

Тут из динамика под потолком раздался писклявый голос:

– Приветствую, тебя, Корд. Я – мультимедийный компьютер, проводивший твоё Возрождение.

– Мультимедийный?! – хохотнул я. – Как это?

– Сам не знаю. Информация об этом у меня отсутствует. Хочу тебе сообщить, что ты – лицо в этом мире привилегированное, говоря иными словами, специалист, точнее, инженер по технике, а также программист, водитель и наладчик систем.

Ну, удивил,- подумал я пренебрежительно. Будто сам я об этом не знаю. Да если уж на то пошло, то все эти сведения в моём файле на генетическом уровне записаны. Так что зря ты тут распинаешься.

– Впрочем, – сказал компьютер, – всё это ты знаешь и сам.

А вот это он ловко, вынужден был согласиться я. Уел, значит, ну-ну…

Тело у меня было в остатках коллоидного раствора, и потому первым делом я отправился в душ.

Динамик имелся и там.

– Также хочу тебе сообщить, – продолжал компьютер, – что на левом запястье у тебя браслет. Это индикатор, определяющий степень Одушевления твоего подопечного. Твой подопечный – Кип, знаешь такого?

– Знаю, знаю, – пробормотал я, с удовольствием подставляя под тугую струю то левый, то правый бока.

Впрочем, на индикатор я всё-таки посмотрел – с чем с чем, а с Одушевлением шутки плохи. Показатели, однако, были в норме.

Когда я, обтираясь мохнатым полотенцем, снова появился в раздевалке, там меня дожидалась Мокаиса. Она с откровенным любопытством принялась меня разглядывать.

Я не отвернулся. А что? Парень я хоть куда – ладный, крепкий. Стыдиться вроде бы не за что. Если так хочется, что ж – пусть себе любуется. За погляд денег не берут.

– Да-а-а! – сказала Мокаиса наконец, – Жеребчик ты ничего, упитанный. Среди первых тут будешь… Ты знаешь, вообще-то я здесь в городу баба единственная, некоторые очереди месяцами ждут, но тебе… – Тут она задрала кверху юбку, кокетливо так на меня поглядывая. – Хочешь?

Сердце у меня так и подпрыгнуло. Не может быть! Вот так! Сразу! Ведь она и впрямь была единственной девчонкой в колонии. Многие действительно очереди месяцами ждут, а некоторые так вообще пролетают.

– Конечно, хочу! – выпалил я.

– Ну, тогда пойдём до забору.

– Зачем до забору? Можно и тут, – предложил я несмело.

– И то верно, – сейчас же согласилась она. – Чего зря время терять. А ты сообразительный. – Она приблизилась и по-хозяйски положила мне руки на бёдра. – Ах, любимый, как же я по тебе стосковалась.

– А как я по тебе стосковался… любимая.

– Люби же меня, люби же меня всю!

Увы, насладиться друг другом нам было не суждено. По крайней мере, в этот раз. Дверь отворилась, и в раздевалку вошёл Дорз.

– Она уже тут, – процедил он брезгливо, покосившись на Мокаису. – А ну, брысь отсюда, потаскушка!

– Фи! – скривилась та. – Так обращаться с женщиной!

– Я сказал – брысь!

Мокаиса выскочила за дверь.

– Я жду тебя вечером, – крикнула она напоследок.

– Я не заставлю себя ждать, – крикнул я в ответ.

Дорз окинул меня суровым взглядом.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Превосходно! – Я засмеялся. – Готов рвать, метать, прошибать головой стены. В бой – хоть сейчас.

– Вот и хорошо. Нам как раз такие и нужны. Поедешь облучать восточный сектор леса.

– Восточный?

– Восточный.

– А чьё это распоряжение?

– Директора. Так что про свои шуры-муры можешь пока что забыть.

– Ничего, вечером наверстаю.

Я открыл свой персональный шкафчик и принялся одеваться.

– Как там мой Кип? – поинтересовался я. – Не соскучился по мне?

– Сам всё узнаешь… Давай поторапливайся! Копаешься, как баба на сносях… Когда отправишься в лес, возьми помощника. Смита или Вессона, они тебя под дверью дожидаются. Ты понял?

– Да ну их, сам справлюсь.

– Сам. Знаю я, как вы сами справляетесь. Уже треть гаража загубили.

– Ничего, справлюсь.

Я наконец оделся, и мы вышли за дверь.

– Успехов тебе в личной и общественной жизни, – крикнул мне вслед компьютер.

– Надеюсь, что ещё не скоро с тобой увижусь, – крикнул я в ответ.

На улице было утро. Солнце только-только оторвалось от линии горизонта, но его лучи уже припекали будь здоров. Похоже, жарким будет денёк. Середина лета, как-никак.

Дорз отправился по своим делам, а я перешёл на другую сторону площади, где у крытого черепицей ангара толпился народ. Там было шумно – не то спорили, не то ругались. Громче всех выделялся голос Слямзейтора – высокий, даже визгливый какой-то.

Он, кстати, первым меня и заметил.

– А, Корд! – воскликнул он обрадовано. – Уже материализовался? Очень хорошо, поедешь со мной продовольствие заготовлять.

Я помотал головой.

– Не-а, не получится. Опоздал, друг ты мой разлюбезный. Меня директор уже восточный сектор леса послал облучать.

– А-а, – протянул Слямзейтор разочарованно.

В толпе между тем ругань стихла окончательно. Всё внимание обратилось теперь на меня. Меня обступили, ощупывая и награждая дружескими шлепками.

– Привет, Корд, смерть лесу!

– Да, теперь лесу каюк.

– А хорош, ничего не скажешь.

– Ну, это же Корд. Мускулатура-то, мускулатура.

– Мускулатура что, у него наверняка кое-что и покрепче есть.

– У Мокаисы сегодня праздник.

Все дружно заржали. Я – тоже. Я стоял с самым довольным видом, озираясь по сторонам. Как здорово, когда у тебя есть такие друзья. Верные, весёлые, никогда не унывающие. С такими хоть на край света, ничего не страшно… В лес, впрочем, я отправлюсь всё-таки один. Не люблю, честно говоря, когда меня в спину толкают. Пространство свободного творчества – это я ценю, пожалуй, больше всего.

– Ладно, ладно, – сказал тут Слямзейтор с шутливой озабоченностью. – Чего пристали к человеку. У него сегодня такое важное задание, пропустите же его скорее. Он поедет лес облучить.

– Смерть лесу!! – заревели сейчас же вокруг.

Я, с гордым видом поглядывая по сторонам, прошествовал прямо в ангар, чтобы выбрать там какой-нибудь вездеход. Не пешком же ехать лес облучать? Галдящая толпа вскоре отстала. За мной увязался один только Сейтр. Как и я, он тоже недавно вышел из биогенератора, всего лишь на сутки раньше меня. Так что мы с ним были, можно сказать, ровесники.

Пока я готовил вездеход, он рассказывал мне последние новости. Вчера вечером в городе объявились чужаки, шесть одноруких мужчин. Оказалось, наши соседи из Вадлупа. У них, оказалось, прошёл накануне мощный Циклон, уничтоживший весь посёлок. Сами же они остались в живых лишь по чистой случайности – отправились за час до того в лес, чтобы заготовить на колонию продовольствия. Когда же вернулись, от посёлка почти ничего уже не осталось, одни только подрагивающие серые глыбы.

– Представляешь, Корд, – смеялся Сейтр. – Они пытались нас уверить, будто смогут быть нам полезными, а у самих… ха-ха-ха… по одной руке всего было. Они там экономили у себя, представляешь? У них, оказывается, уже больше года проблемы с биомассой были.

Сейтр рассказал, как Слямзейтор, участливо задирая брови, долго расспрашивал их о бушевавшем Циклоне, а потом, жалостливо так вздыхая, ловко уложил всех шестерых выстрелами на землю. Ох, и хохотали же все. Слямзейтор, спору нет, просто красавчик. Как выкинет что-нибудь этакое – хоть стой, хоть падай, хоть ложись сразу в гроб.

– Я, – сказал Сейтр, – чуть живот себе не надорвал.

Я тоже от души посмеялся, хотя и пожалел, что не присутствовал при этом сам.

Потом Сейтр рассказал, как Шлепень-Шлемень в связи с притоком биомассы разрешил синтезировать женщину-гомункула. Мозг ей программировать не стали ("зачем этой дуре мозг"), только тело ("ах, Корд, если бы ты только видел, что это за тело"), и потому на всё про всё ушло немногим более шести часов.

– Её только-только из инкубатора извлекли, – сказал Сейтр. – Часа за два до того, как ты народился. Красотка, я тебе скажу, пальчики оближешь. Сейчас её по всем дворам таскают. Мокаиса просто в ужасе. Я тоже себе очередь забил, после обеда должна подойти.

– Вот жалость-то! – пробормотал я. – Теперь понятно, почему Мокаиса меня в биогенераторе перестрела. А мне, как назло, лес надо ехать облучать. Ну, директор, удружил.

Сейтр засмеялся.

– Да не переживай ты, – успокоил он меня чуть погодя. – На всех хватит. Успеешь ещё поразвлекаться.

– Ну да, успеешь тут с вами… Послушай, Сейтр, а ты знаешь что… Ты бы занял на меня очередь тоже, а? А я потом для тебя тоже что-нибудь хорошее сделаю, а?

– О чём разговор, – осклабился конструктор общественных взаимоотношений. – Конечно, займу. Ты – мне, я – тебе, зачем ещё друзья-то? Тем более что мы ещё и специалисты, друг друга поддерживать просто обязаны.

– Спасибо тебе, друг, – сказал я.

– Не за что.

Успокоенный, я залез в водительское кресло и завёл мотор.

– Ну, счастливого тебе пути, – крикнул мне на прощание Сейтр.

– Смерть лесу! – грозно откликнулся я.

Машина, взрёвывая, покатила через ворота наружу. Я лихо заложил по площади вираж, чем сорвал восторженные аплодисменты всё ещё препиравшихся зевак, и направил вездеход к выезду из города. Нетерпеливое возбуждение в преддверии предстоящего боя овладело всем моим естеством. Ну, лес, держись! Сегодня я с тобой рассчитаюсь сполна – за Сейтра, за Кипа, за себя, за всех тех, кто вынужден по твоей милости вновь и вновь проходить болезненные реинкарнации.

На полной скорости я проехал по главной улице, миновал лаборатории, склады, жёлтое административное здание, столовую, длинный вольер, из-за мелкой решётки которого пялились на меня толстые уроды, эти тоже были безмозглыми гомункулами, единственное их назначение – пожирать как можно большее количество пищи, нагуливая таким образом вес, восполняя тем самым недостаток биомассы. Наконец я выехал к воротам и здесь остановился.

Тут откуда-то вынырнул Кип.

– Корд, – заканючил он, взобравшись на подножку. – Ты едешь в лес, да? Возьми меня с собой.

Я окинул его снисходительным взглядом. Ишь, раскраснелся-то как! Глаза горят, щёки пылают. Пацан, да и только.

– Молод ещё, – сказал я важно. – Будешь у меня там под ногами путаться.

– Нет, не буду. Вот посмотришь.

– Тогда в историю какую-нибудь вляпаешься. Отвечай потом за тебя.

– Нет, не вляпаюсь. Вот посмотришь.

– Не вляпаешься. Знаю я вас.

– Ну, пожалуйста, Корд! Что тебе стоит?

Кип умоляюще сложил руки.

А что, подумал я, с усмешкой его разглядывая. Может, и впрямь его с собой взять? Дорз вот тоже просил какого-нибудь напарника прихватить. Чем мне Кип не напарник-то? Что-то в нём есть такое… подкупающее, что ли.

Впрочем, надо помучить его ещё чуток. Для порядка.

– Ну, не знаю, не знаю, – сказал я, как бы раздумывая. – Ты в лесу-то хоть раз бывал?

Кип грустно покачал головой.

– Вот видишь, – сказал я. – Куда тебе в лес.

– А может, я в прошлой жизни там был, – предположил Кип с надеждой.

– В прошлой не считается, – возразил я. – В прошлой мы все там бывали.

Кип загрустил совсем. Глаза у него потухли. Казалось, ещё мгновение-другое, и он заплачет от огорчения.

– Ну ладно, – сказал я наконец. – Честно говоря, я тоже ещё в лесу не был. В этой жизни то есть. Так что узнаем, что за диво, этот лес, одновременно. Ну, чего встал, полезай скорее в кабину, пока я не передумал.

Кип, издав радостный писк, поспешно полез в кабину.

– Только учти, – добавил я строго. – Если что не так, по мордасам буду бить без всякого сожаления, понял?

– Понял, – отозвался Кип радостно.

– Смерть лесу! – рявкнул я.

– Смерть!

Дежурный между тем распахнул ворота, и мы выехали, наконец, за пределы города. Я сейчас же заложил направо, держа курс на восток. По покрытому золой склону мы съехали вниз, где я слегка притормозил.

Ну, и где же этот лес?

Мы оба – и Кип, и я – испытывали вполне понятное волнение. Я даже привстал слегка, вглядываясь вперёд.

И вот…

Я с недоумением задрал брови.

Фи! И это они называют лесом?!

– Перед нами стояла невысокая, метра в три-четыре, стена фиолетовых бутылкообразных стволов, увенчанных кронами из переплетённых зелёных щупалец.

И эта пакость тот самый лес, которого все так боятся?!

Я хохотнул. Ну и ну!

Деревья эти чем-то походили на перевёрнутых вверх ногами медуз. Должно быть, как и их морские собратья, они не были стойкими бойцами.

Я хохотнул вторично и посмотрел на Кипа. Бедняга! Он сидел, подавшись всем телом вперёд, и словно бы ел лес глазами. Казалось, ничего другого для него сейчас просто не существовало. Эк же его закрутило-то, подумал я. М-да, специалист из него ещё тот. Может, зря я его с собой?..

Впрочем, со мной ему вряд ли что может грозить.

Я хлопнул его ладонью по спине.

– Что, малыш, оробел? – сказал я снисходительно. – Да, брат, это тебе не с Мокаисой до забору ходить. Тут, брат, отвага нужна. Ну, ничего, не переживай так. Сейчас мы ему зададим.

Я поиграл кнопками, настраивая облучатель. Потом щёлкнул основным тумблером. Какое-то время не происходило ничего. Затем щупальца как бы с беспокойством зашевелились, фиолетовая стена дрогнула, подалась немного назад, словно бы под напором сильного ветра. Ага, не нравится, подумал я с радостным облегчением. Какое-то опасение у меня всё-таки было – а вдруг эта орава кинулась бы на нас. Но нет. Бойцы из этих деревьев и впрямь оказались не очень стойкие. Оказывается, не так страшен чёрт, как его малюют.

Я тихонько двинул вездеход вперёд.

На работу облучателя было любо-дорого смотреть. Как по волшебству, деревья обмякали, съёживались, некоторые словно бы ускользали в землю, другие, вытаскивая из почвы корни и быстро-быстро ими перебирая, устремлялись прочь. И всё это без единого звука. Только какие-то не то вздохи, не то стоны раздавались там. Я почувствовал себя былинным богатырём, от которого в страхе бегут полчища степняков. Хорошо-то как, а!

Я снова посмотрел на Кипа. Тот по-прежнему сидел, подавшись всем телом вперёд, наблюдая за действием облучателя. Похоже, зрелище это его потрясло.

Ничего, подумал я снисходительно. Привыкнет со временем.

– Ты, главное, меня держись, – сказал я ему вслух. – Со мной не пропадёшь. Видишь, как мы эту пакость распатронили?

Он не ответил. Поглядел только на меня ошарашенными глазами и снова уставился на лес.

М-да, похоже, и впрямь слабоват парнишка. Нервишки, должно быть, ни к чёрту. Ну, это дело поправимое. Надо будет, как вернёмся, к Мокаисе его захватить.

Так мы и ехали себе. Деревья впереди расступались, позади же оставалась широкая, метров в тридцать-сорок, чистая полоса. Время от времени я с удовольствием на неё оглядывался. На хорошую работу всегда приятно лишний раз посмотреть. Некоторые деревья, правда, возвращались потихоньку назад, но это ничего – на обратном пути мы их снова шуганём.

А Кип, мальчонка мой, совсем уж что-то заскучал. То ли не нравится ему всё это, то ли леса боится. Хорошо хоть разговорами не досаждает. Честно говоря, к концу второго часа и мне эта картина порядком уже надоела. Ну что это такое, в самом деле? Мы едем, деревья бегут, никакого разнообразия, так и со скуки помереть недолго. Поразвлекаться огнемётом, что ли?

Задумано – сделано.

Я сейчас же откинул брезентовый верх и встал. Надевать респиратор необходимости не было. В восточном секторе, если мне не изменяет память, стеклянных деревьев с их губительной пыльцой нет, а что же до ям с розовым дымом, от которого, надышавшись, сам становишься розовым дымом, так это нужно быть законченным идиотом, чтобы идти и нюхать всякую гадость.

И откуда я про всё это знаю? – подумал я тут с удивлением. Про стеклянные деревья, про розовый дым? Должно быть, это у меня генетическая память сработала. Ладно, не до этого сейчас, потом всё обмозгуем.

Я взял лежавший на заднем сиденье огнемёт и огляделся по сторонам. Пожалуй, вот с этого и начнём.

Прицелившись, я полоснул по ближайшему дереву струёй пламени. Дерево затрещало, обугливаясь и чадя бурым дымом, в ноздри шибануло приторным запахом горелой плоти. Другие деревья, стоявшие рядом, бросились врассыпную.

Я захохотал.

– Ну вот, совсем другое дело, а то бегают тут… как не знаю что… Саранча!.. Ну как, братишка, нравится? Может, тоже попробуешь?

Я протянул Кипу огнемёт. Тот взял его, но как-то неуверенно, словно бы какую-то змею.

– Да не бойся ты, – засмеялся я. – Не укусит. Вот, нажимай на эту кнопку. Да не сюда, а вот здесь, видишь? Крепче, крепче ж держи. Экий ты, право.

Но, так и не решившись, Кип вернул огнемёт обратно.

Слабак, подумал я с презрением. Хлюпик. Специалистом ещё себя называет. А может… Улучив момент, я украдкой поглядел на индикатор степени его Одушевления. О-го-го! А стрелка-то, оказывается, уже почти к самому критическому сектору подобралась. Ещё чуть-чуть, и – пиши-пропало, придётся моего друга спасать. М-да, хорошо всё-таки, что я его с собой захватил. Будет теперь под присмотром.

Огнемётом я развлекался ещё минут десять. Потом запахи горелой плоти стали просто невыносимы. Я снова натянул брезентовый верх, и мы двинулись дальше.

Солнце стояло почти над нашими головами, когда мы наткнулись на развалины. Судя по всему, здесь был когда-то посёлок. Люди, должно быть, покинули его очень давно. Более-менее сносно сохранилось только одно здание. Покосившееся и поросшее то там, то здесь настырными побегами, оно походило скорее на груду тёмно-красного кирпича, чем на пригодный для жилья дом. В стенах кое-где темнели окна. Мы пошли вокруг здания и обнаружили вход – узкий кривой провал. Что-то жуткое, казалось, таилось внутри, и мне стало как-то не по себе.

Я уже прикидывал, с какого лучше боку зайти, чтобы поудобнее подпалить эту халупу, как вдруг Кип предложил:

– А давай посмотрим, что там внутри. Может, что-нибудь интересное найдём.

Я чуть не матюгнулся. Ну что за напарник у меня такой! Вечно его тянет на приключения. Конечно, заходить в эту развалюху ни в коем разе не следует. Но с другой стороны… После того, как я целых полдня перед ним выкаблучивался, пытался его всячески опекать, показывать теперь перед ним свой страх… несолидно это как-то. Всё-таки я Корд, а он по сравнению со мной обыкновенный мальчишка, пацан, разница между нами лет семь-восемь как-никак. Вот же – незадача.

Кип выжидательно смотрел на меня.

– Ладно, – сказал я наконец. – Если не надолго, то можно. Нам ещё уйму леса надо облучить.

И откуда только в нём прыти столько? Я ещё и шага не успел сделать, а он уже стоит перед входом и заглядывает внутрь.

– Погоди-погоди, – крикнул я ему. – Без меня-то не заходи.

Он остановился, нетерпеливо на меня оглядываясь.

Я же, прихватив огнемёт, подошёл к двери.

Внутри, противу ожиданий, оказалось не так темно, как можно было предполагать. Свет проникал сквозь многочисленные щели в потолке и стенах. В мягком полумраке в глубь здания тянулся узкий коридор. Редкие двери по обе его стороны едва угадывались под бахромой всевозможных растений. Было тихо и прохладно. И стены и потолок при каждом шаге угрожающе колыхались, под ногами чавкало. Тянуло терпким западом плесени, как в подвале с плохой вентиляцией. Меня вдруг охватило ощущение, будто мы вошли в пасть издохшего левиафана.

Я толкнул первую попавшуюся дверь жерлом огнемёта. Дверь, хотя и с трудом, подалась. Это была крохотная, метра три на четыре, комнатка. Заходить в неё я не стал, ограничившись одним беглым взглядом из коридора. Ничего интересного там не было. Полусгнившая мебель, покрытое мохом тряпьё в углу, на стенах – маслянистые рыжие потёки вперемешку с белой травой, которая сейчас же зашевелилась, среагировав на движение воздуха.

В других помещениях тоже было не ахти. Развал и запустение воцарились здесь, похоже, не один десяток лет назад.

Я уже скептически поглядывал на Кипа, когда в конце коридора обнаружился зал. Дверь, за которой он находился, развалилась от первого же удара в труху, подняв облако бурой пыли. После того, как пыль рассеялась, я увидел, что кое-что в этом помещении сохранилось гораздо лучше, чем в других.

Прямо посередине стоял металлический стол, а на нём – два направленных друг на друга облучателя. Между ними на оранжевом кубе вечного аккумулятора лежала толстая в коричневом переплёте тетрадь. Всё это было покрыто густым слоем пыли. По безупречному виду этих предметов я сразу понял, что облучатели находятся в рабочем состоянии. Кому-то, видимо, очень хотелось, чтобы тетрадь сохранила свой первоначальный облик. Кип, понятное дело, сейчас же её схватил. Вот уж охотник до всяких там тайн. Меня же, как технического инженера, больше порадовали облучатели и аккумулятор. Особенно – аккумулятор. У нас на такие давно уже дефицит.

Да. Денёк, похоже, удачный. Шлепень-Шлемень будет просто в восторге.

Мы нагрузились находками и вышли из здания. На улице под яркими солнечными лучами сразу стало значительно веселее. Не люблю, когда надо часто оглядываться. А в этом здании я то и дело оглядывался, всё мне казалось, будто кто-то набросится на меня там.

Ну, ничего – выбрались.

Жарковато, правда, так на это кондиционер в кабине есть.

А лесу, видно, жара в самый раз. Стоит себе – зелёный, противный – как будто так и надо. Ну, погоди, сейчас мы тебе покажем, где раки зимуют.

Побросав находки на заднее сиденье, мы забрались в кабину. Кип, бумажная душа, сейчас же уткнулся в тетрадь, я же с удвоенным рвением принялся за дело.

Около часа я утюжил лес во всех возможных направлениях. Потом, когда уже начал подумывать, а не пора ли поворачивать оглобли, заметил вдруг странную вещь. Деревья, мясистые и упитанные, стали вдруг исчезать, вместо них появились какие-то низкорослые, худосочные. Лес заметно поредел и прижался к земле. Я удивился. Никогда бы не подумал, что лес может иметь пределы. Мне он казался бесконечным. Неужто я ошибался?

Ещё минут двадцать я на малой тяге вёл вездеход вперёд. За это время лес полностью сошёл на нет. Перед нами теперь лежала однообразная зелёная равнина, покрытая небольшими, в метр высотой, холмиками.

Вот так-так! А лес-то, оказывается, и впрямь не такой уж и всемогущий. Ну и ну! Что же это нам может дать? Пока трудно сказать, надо будет со старожилами посоветоваться, но это когда вернёмся. Сейчас же, пользуясь случаем, надо проверить, что там дальше. Может, впереди, за горизонтом, тоже какой-нибудь лес.

Минут десять мы двигались по равнине. Вездеход, преодолевая холмики, клевал носом, и горизонт прыгал перед нашими глазами.

Потом стало происходить что-то совсем уж непонятное. Почва под нами начала колыхаться, будто мы ехали по трясине. Что за ерунда?! Если это действительно трясина, то тогда и провалиться недолго. Пожалуй, лучше дальше не ехать.

Я затормозил перед холмиком, который был немного больше других. На его вершине росло одинокое дерево.

Я снова откинул брезентовый верх и встал, озираясь по сторонам. Кругом, насколько хватало глаз, была зелёная однообразная равнина.

Проклятье! И что нам делать теперь? Даже совета, по большому счёту, не у кого спросить. Кип, конечно, не в счёт, хотя…

Я поглядел на Кипа. Тот всё ещё читал свою тетрадь, ничего не замечая вокруг.

– Послушай, братишка, – сказал я ему. – Оторвись-ка на секунду, мне надо с тобой посоветоваться.

Кип даже не шевельнулся.

– Вот читака ещё выискался, – пробормотал я, сердясь. – Послушай, если ты сейчас же не бросишь эту тетрадку, то я её у тебя отберу. Посмотри лучше вокруг и скажи, что ты обо всём этом думаешь.

В этот раз мои слова достигли-таки цели. Кип, оторвавшись от своего занятия, бросил на равнину рассеянный взгляд и сказал:

– Что-то я проголодался, Корд. Может быть, перекусим?

И снова погрузился в чтение.

– Идиот, – проворчал я. – Помощничек… Ладно, сами как-нибудь управимся.

Я ещё раз поглядел по сторонам.

А пошло оно всё! – подумалось тут мне. Пусть кто-нибудь другой с этой равниной разбирается. Мне, между прочим, такого задания не давали. Моя задача – лес облучать. Так что поверну-ка я от греха подальше назад. Вот только спалю сейчас это поганое дерево, и – домой. Там меня Мокаиса совсем уж, наверное, заждалась. Да ещё этот… гомункул, если, конечно, Сейтр мне очередь на него забил.

Я взял в руки огнемёт и в несколько секунд и дерево, и холм, на котором оно стояло, превратил в дымящуюся груду пепла. Я засмеялся. Хоть какая-то радость за последние полчаса.

И тут вездеход как-то странно и совершенно неожиданно осел, кренясь на левую сторону.

Проклятье! Достукались-таки.

Я врубил двигатель на полную мощность, но толку от этого не было никакого. Вездеход только бестолково дёргался, не сдвигаясь ни на миллиметр, оседая всё глубже и глубже. В какой-то момент из-под гусениц полезла бурая масса. А вот это уже серьёзно – Извержение. Пожалуй, не до вездехода уже теперь, самим бы успеть выбраться.

Я покидал за борт найденные в развалинах облучатели и аккумулятор, туда же швырнул огнемёт, вытолкал замешкавшегося Кипа и выпрыгнул сам.

Вездеход к этому моменту погрузился уже наполовину.

– Хватай облучатель и беги за мной, – крикнул я Кипу. Сам я схватил второй облучатель, аккумулятор и огнемёт.

Мы отбежали метров на десять. За Кипом я не следил, но был уверен, что он в точности выполнил моё распоряжение. Когда же, обернувшись, я увидел, что никакого облучателя у него в руках нет, то чуть не лопнул от злости. В руках у него была одна только эта злополучная тетрадь. И он, скотина такая, ещё и улыбался.

– Идиот! – заорал я на него.- Я тебе что сказал делать?! Хочешь, чтобы я тебе по мордасам засветил.

Вид у него был совершенно обалделый.

– Ну, чего вылупился?! Беги сейчас же за ним.

Мы оба посмотрели на брошенный облучатель. Он всё ещё лежал рядом с вездеходом, от которого не утонувшей осталась одна только крыша. В принципе, его ещё можно было спасти.

– Давай-давай, – сказал я. – Поторапливайся. А то ведь утонет. Я тебе за него голову потом оторву.

Но он по-прежнему мешкал. Тогда я, рассердившись уже не на шутку, выхватил из его рук тетрадь и швырнул её в сторону вездехода. Она шлёпнулась в метре от облучателя.

– Ты чего! – закричал Кип, тоже стервенея.

– А ничего! Если она тебе так дорога, то и лезь за ней. Облучатель заодно прихватишь. Ну!..

Он уставился на меня какими-то бешеными глазами. Желваки на его лице вздулись, брови сдвинулись к переносице. Казалось, он бросится сейчас не за тетрадью, а на меня.

Я невольно отступил на шаг.

Но он всего лишь сказал:

– Дурак! Сам не понимаешь, что выбросил.

– Ну вот, – сказал я, успокаиваясь. – Таким ты мне нравишься больше. Хоть на нормального мужика стал похож. Ну так как – полезешь или слабо?

И он, скотина такая, полез. Трусил, было видно, но всё равно полез. Полез, несмотря на то, что шансов достать тетрадь уже практически не было. Бурая масса, клокоча и пузырясь, подобралась к ней уже почти вплотную.

Я с ненавистью смотрел в его удаляющуюся спину, желая только одного: чтобы он провалился, провалился поглубже, наглотался бы этой бурой дряни, а я бы его потом вытащил, вытащил и с наслаждением – раз, другой, третий – врезал ему по мордасам.

Нет, есть всё-таки справедливость на свете. Всё именно так и случилось.

Только он поднял свою злополучную тетрадь, как почва под ним расступилась, и он провалился по пояс. Ох, и закричал же он.

Ненависть во мне испарилась сейчас же. Со смесью злорадства и страха за него я бросился рядом с ним на живот и закричал:

– Хватайся скорее! За руку мою хватайся!

Он, конечно же, вцепился в мою руку, как утопающий за соломинку. Минуты три мы пыхтели, напрягаясь изо всех сил, сантиметр за сантиметром выволакивая его из трясины.

В конце концов мы выкарабкались-таки. Причём тетрадь свою он так и не бросил. Да ладно, хрен с ней, с тетрадью-то, главное, что сам цел остался. Пусть читает, бумажная душа, если ему так это нравится.

Фу-у-ух!!

Мы проворно отбежали к месту, где лежала оставленная мной аппаратура. Пожалуй, можно теперь и отдохнуть.

Однако отдохнуть нам не удалось.

Только мы рухнули в изнеможении на землю, как из холма, того самого, что я десятью минутами раньше так нещадно поливал огнём, вдруг выстрелил в небо фонтан бурой жижи. Через мгновение не только Кип, но уже и я оказался облепленным ею с ног до головы. Не сговариваясь, мы тут же вскочили и, подхватив оставшееся имущество, бросились прочь.

Далеко убежать, впрочем, нам не удалось. Земля вдруг под нами дрогнула, изогнулась как бы, нас подбросило метра на четыре вверх, и мы с изумлением и ужасом увидели впереди себя зелёный вал, удивительным образом сочетавший в себе то, что он и вырастал и удалялся одновременно. Это была чудовищных размеров волна, кольцевая волна, в центре которой находился так неразумно затронутый мною холм.

С каждой секундой она, удаляясь, вырастала всё выше и выше, и вот – мы уже не на равнине, а на дне гигантского зелёного кратера, стены которого, устремляясь вверх, быстро отвоёвывали у неба пространство.

Никогда за всю мою жизнь мне не приходилось видеть ничего подобного.

Я в ужасе закричал, закрыл руками лицо, потом упал на землю, ожидая неминуемой, казалось бы, гибели. Мне уже казалось, что это – никакой даже не кратер, а чудовищных размеров пасть, готовая в любой момент захлопнуться.

О, Небо! Святое, непорочное, спаси, спаси нас!

Прошла минута, другая. Смерть почему-то не приходила. Я решился открыть глаза.

Кратера не было. Вокруг снова была покрытая зелёными холмиками равнина, а перед самыми моими глазами висело лицо Цугенгшталя. Я без всякого удивления посмотрел на него, подумав только, откуда это он тут взялся, как вдруг сообразил, что Цугенгшталь вовсе не рядом со мной, что он далеко, очень далеко и что из-за горизонта торчит одна только его голова. О, Небо, каких же размеров была эта голова?!

Что-то в ней, этой голове, сразу же приковало моё внимание. Какое-то выражение в глазах – не то величественное, не то манящее. Кажется, я уже видел что-то подобное где-то. Только вот где?

Я встал. Я готов был уже, не чуя ног, бежать к этому лицу, но в самый последний момент сдержался, стиснул только кулаки и зубы, стиснул до боли, так, что на ладонях выступила кровь.

Потом я посмотрел на Кипа. Бедняга, он стоял, подавшись всем телом вперёд, не спуская с фантома Цугенгшталя заворожённого взгляда.

Вот он сделал шаг, потом другой.

– Эй! – позвал я его. – Ты куда?

Но он не ответил. Сомневаюсь, что он вообще меня в этот момент слышал. Он шагал, как заведённый, размеренно и как бы сомнамбулически, а до бурой массы, в которой утонул вездеход, осталось всего несколько метров.

– Сто-о-ой!

В три скачка я догнал его, схватил за плечо и рывком развернул к себе. Выражение его лица испугало меня. Его бескровные губы что-то беззвучно шептали, глаза невидяще смотрели сквозь меня.

– Кип! Дружище! Очнись! – крикнул я, встряхивая его за шиворот.

В его безумных глазах появилась и исчезла какая-то искра. Он замычал что-то невразумительное, потом попробовал меня оттолкнуть, и тогда я дважды его ударил – под левый и под правый глаз, несильно, так, чтобы не вырубить его, а только слегка ослепить.

Он закрылся, защищаясь, руками, покачнулся, но не упал, так как я снова схватил его за шиворот.

Взбучка, похоже, пошла ему на пользу. Он явно стал более управляемым.

Я нагрузил на него облучатель и аккумулятор, сам взял огнемёт и, подталкивая Кипа перед собой, направился в сторону леса.

Мы не оглядывались, но ещё очень долго я чувствовал, как величественный взор Цугенгшталя жёг наши спины. И только когда появились первые деревья, фантом исчез, растворившись в воздухе, будто его никогда и не было.

Я понял это каким-то шестым чувством, а когда оглянулся, увидел, что не ошибся.

Кип к этому моменту уже пришёл в себя окончательно. Он шагал теперь рядом со мной и без остановки болтал про какую-то ерунду, что-то по поводу двусторонних контактов с лесом, кажется.

Я его не слушал.

Мне было грустно.

Мне было жаль потерянного облучателя, мне было жаль потерянного вездехода – и за тот, и за другой ещё придётся отчитываться перед Шлепень-Шлеменем. Но ещё больше мне было жаль самого себя. Ведь до города было не меньше двадцати километров, и всё это расстояние придётся преодолевать пешком. Да ещё и аппаратуру тащить на своём горбу.

Ну, ничего, мы ещё посчитаемся с тобой, лес!

К счастью, дорога, которую мы недавно проложили, ещё не успела зарасти, так что заблудиться нам не грозило.

К городу мы вышли, когда уже начало смеркаться. Ещё за километр я почувствовал – впереди что-то неладное. Встречный ветер, гнавший по небу облака, приносил смрадные запахи – горелой плоти, жжёного дерева. Это были запахи тревоги. Мы ускорили шаг.

Когда же впереди показался холм, на котором располагался наш город, мы остановились, поражённые тем, что увидели. Город было не узнать. Окружавший его забор был во многих местах повален, и образовавшиеся бреши никто, похоже, не охранял. К небу то там, то здесь поднимались столбы мутного дыма, покосившаяся башня биогенератора была готова, казалось, рухнуть.

Поднявшись на холм, мы увидели, что многие дома в городе также разрушены, на месте столовой зияет гигантская воронка, а от ангара вездеходов остался один только обугленный остов. Кругом, освещая всё это, горели многочисленные костры, и между ними деловито сновали люди. Где-то за домами истошно кричали, а возле уцелевшего административного здания стояла группа в десятка два свежаков. Кто-то из них громко выкрикивал: "Лесу!" – и остальные сейчас же отвечали: "Смерть!" И так много-много раз.

От всего увиденного у меня просто голова кругом пошла. Что же это такое? Кип, похоже, был озадачен не меньше моего.

– А, объявились! И где только вас носило всё это время?!

Мы оглянулись. К нам, переступая через валявшиеся брёвна и доски, шёл Сейтр. Вид у него был такой, будто он только-только вышел из боя. Перепачкан с головы до ног сажей, одежда разорвана, на левой руке белели свежие бинты. Глаза же, совсем не усталые, смотрели на нас с каким-то радостным бесшабашным блеском.

– Что случилось? – спросил я его, озираясь по сторонам.

– Армагеддон, – объявил Сейтр, смеясь. – Конец света.

– Лес?

– Ну а кто же? Он, конечно. Устроил нам тут свистопляску. В жизни я такого никогда не видел. Земля ходила ходуном. Восемь Извержений за каких-то два часа. А людей-то, людей сколько потеряли! Двадцать семь человек. Снова с биомассой проблемы будут. Гомункула, кстати, уже развоплотить приказали. Я и попользоваться-то не успел. Эх, вот же невезуха-то, а!

Сейтр длинно и витиевато выматерился.

– А машины, машины? Я смотрю, ангар сгорел.

– Сгорели твои машины. Только две штуки и удалось спасти.

– Сгорели?

– Да ты не переживай, Корд. Сегодня в первой половине дня, ещё до этой заварушки, наши в Вадлуп успели сгонять, ну, тот самый, где вчера Циклон прошёл. Так вот, Циклон там, оказывается, не всё уничтожил. Пригнали оттуда три машины, и ещё, говорят, восемь остались – неисправные, правда, но Дорз сказал, что если денёк-другой покопаться, то можно и наладить.

– Это хорошо, – пробормотал я, всё ещё озираясь по сторонам. – Значит, говоришь, земля ходуном ходила?

– Не то слово. Такое землетрясение! В жизни не видел ничего подобного. Я даже в какой-то момент подумал, всё – крышка нам, конец.

– Однако же – пронесло.

– Да уж.

Мы помолчали.

Тут мне вспомнились и мои собственные приключения: зелёный вал, воронка на полнеба и зловещий фантом Цугенгшталя с его манящим гипнотическим взглядом.

– А когда, ты говоришь, это всё началось? – спросил я, неожиданно разволновавшись.

– Да сразу после полудня. А что?

– После полудня?

– Ага. Точное время назвать не могу – некогда было на часы смотреть, но то, что после полудня, могу утверждать наверняка. Как раз первая смена на обед пошла. А чего это тебя так заинтересовало?

– Да так, – пробормотал я мрачно.

Постепенно ярость овладела мной. Значит, вот как! Значит, лес, ты так! Ну, что же, держись тогда, пакость трухлявая! Больше я с тобой церемониться не буду! Ты ещё узнаешь, что это такое – настоящий праведный гнев!

Я хотел было сейчас же схватить огнемёт и бежать с ним к лесу, жечь его, но в самый последний момент сдержался – поздно уже, темно – и только что было силы закричал:

– Лес, тебе смерть, смерть!

Сейтр тут же подхватил мой призыв, с другой стороны улицы ответили, и через несколько секунд со всех дворов неслось громогласное:

– Смерть! Смерть!

Один только Кип стоял и молчал.

– А ну брысь отсюда! – заорал я на него с ненавистью.

И он, ни слова не говоря, повернулся и зашагал прочь. Я же вдруг успокоился. Даже неудобно как-то стало. Чего это я тут раскричался? Мальчишка, что ли, пацан?

Ладно, проехали.

Стараясь не смотреть на удаляющегося Кипа, я сказал:

– Что там с моим домом, не знаешь? Цел?

– Цел, цел, – успокоил меня Сейтр. – Только ты знаешь что? Зря ты так с Кипом, нельзя. Это подрывает наше единство.

– Да я уже и сам понял. Ничего, я извинюсь потом.

– Извинись обязательно.

Мы снова помолчали.

– Так, говоришь, двадцать семь человек погибли? Это же тонны две, наверное, если не больше.

– Около того.

– Похоже, и впрямь проблемы с биомассой будут.

– Только поначалу. Цугенгшталь обещал, что не сегодня-завтра найдёт способ, как биосубстанцию в биомассу переводить.

Я недоверчиво покачал головой.

– Да он уже который год только и делает, что обещает. Только на практике у него что-то не очень получается.

– Ничего. Он головастый, рано или поздно всё равно докопается. Едим же мы эту чёртову биосубстанцию. Так почему бы не использовать её в качестве биомассы. Док говорит, будто мешает ему что-то, про какие-то гены болтает. – Он помолчал. – Ладно, ты извини, но мне бежать надо. У меня тут ещё одно дельце незавершённое. Смерть лесу!

– Смерть лесу! – откликнулся я, как эхо.

Сейтр двинулся было прочь, но вдруг остановился, почесал озадаченно затылок и вернулся назад.

– Послушай, Корд, – сказал он. – А помоги мне эту дуру до биогенератора дотащить. Упирается, бестолочь этакая.

Тут только я увидел сидящую у забора женщину.

– Вот так-так! – пробормотал я ошарашенно.

Воистину эта женщина была само совершенство. Тонкая, словно бы осиная, талия, полная высокая грудь, восхитительных очертаний бёдра, крутизна которых превосходила всякое воображение, – у меня аж коленки задрожали от одного только взгляда на всё это. Неужто это и есть тот самый, синтезированный сегодняшним утром гомункул? Похоже, что так. Выражение лица у неё, правда, было не очень – пустые, как небо, глаза, то и дело лупающие ресницы, бегущая из разинутого рта слюна. Только… Только кто ж в таких случаях на подобные мелочи внимание-то обращает? Замотать простынкой морду, и вся недолга. Ах, ну что за бёдра у неё, что за бёдра!

– Послушай, Сейтр, – пробормотал я, сглатывая образовавшийся в горле комок. – А тебе когда её… в биогенератор надо?

– Да сейчас и надо. Точнее, ещё три часа назад было надо. Наши всё возились, возились. Ну, ты сам понимаешь, не каждый ведь день выпадает такое. В общем, Шлепень-Шлемень как её увидел, так аж позеленел весь. "Блудники! – кричал. – Подзаборники!" Даже вспомнить страшно, такое он тут всем устроил.

– А не мог бы ты её мне… на полчасика?

Сейтр испугался.

– Что ты!? – пробормотал он, попятившись. – И не думай даже. А если Шлепень-Шлемень увидит? Такое нам устроит.

– Ну, нельзя на полчаса, так хотя бы минут на пятнадцать.

– И не проси. Я сам с ней не успел.

– Так давай тогда вместе? По очереди, а? Ты только погляди, какая красотка – пальчики оближешь! Может, нам такой уж и не увидеть никогда.

– Да не могу я, – простонал Сейтр чуть ли не со слезами на глазах.

– Я возле биогенератора одно хорошее место знаю, там точно никто не увидит. А если и увидит, скажем, что на развоплощение тащим. Ну так как, согласен?

– Гы-гы-гы, – сказал тут гомункул.

– Ты гляди, Сейтр, она тоже не против. Чем тебе не знак?

Сейтр воровато оглянулся.

– Ладно, – сказал он наконец. – Если не долго… Только учти, не я это предложил.

– Конечно, конечно.

Сейтр наклонился к женщине и указательным и средним пальцами сделал ей "козу".

– У-гу-гу! Пойдёшь с нами до забору?

– Гы-гы-гы, – откликнулся гомункул, лупая своими пустыми глазами.

…Минут через сорок мы с Сейтром, похохатывая и подшучивая друг над другом, волокли её вверх по лестнице на башню биогенератора. Не слишком это лёгкое оказалось занятие. Она обвисала у нас на руках, как куль с мукой, цеплялась ногами за ступеньки, то и дело норовила засунуть в рот всякую гадость, и всё не переставала гыкать. Словом, намучились мы с ней, не знаю как.

И всё-таки мы её дотащили. Перевалили кое-как через перила и сбросили в темноту колодца. Секунду спустя до нас донёсся глухой стук.

Сейтр включил освещение. Она лежала на самом дне, на пористых пластинах дезинтегратора. Похоже, от удара она отключилась. Во всяком случае, каких-либо движений заметно не было.

Сейтр включил установку. Дезинтегратор загудел, пластины мелко-мелко завибрировали, с каждой секундой увеличивая частоту колебаний. Вскоре движения пластин стали как бы размазанными, почти незаметными для человеческого глаза. Гомункул так в себя и не пришёл. Его тело тоже начало вибрировать, постепенно разлагаясь. Во все стороны от него поползла тёмная красная лужа. Через несколько минут тело разложилось окончательно, превратившись в жидкий, неопределённого цвета студень, который с хлюпающим звуком был втянут сквозь поры в резервуар биогенератора.

Ну, вот и всё.

Откуда вышла, туда и возвратилась.

Как и все мы. Бр-р, никак не могу привыкнуть к подобному зрелищу.

…Утром следующего дня я проснулся в девять. Поздновато вообще-то, по распорядку полагается вставать в семь, но… очень уж, видно, я вчера замотался.

Поднялся я тоже не сразу.

Ещё лёжа в постели, я вдруг вспомнил о вчерашнем приглашении Мокаисы, о котором напрочь забыл. Вспомнил с сожалением, ведь гомункул мы уничтожили, и Мокаиса теперь наверняка в центре внимания снова. Теперь она и не посмотрит, наверное, на меня. Впрочем, может это и к лучшему. Я представил её толстые рыхлые щёки, покрытые висячими родинками ляжки, взгляд – сонный и как бы липкий какой-то, и подумал, не так уж и многое я потерял. Вот вчерашний гомункул – это да! Эх, на каждого бы по такому. Вот жизнь бы была!

Я сладко потянулся.

Ладно, хочешь – не хочешь, а вставать всё равно надо.

Впереди – нелёгкий разговор со Шлепень-Шлеменем по поводу вчерашней поездки, утраченного вездехода, и вообще – любит он, бумажный воевода, нашего брата помурыжить.

Я встал.

Сразу же обнаружилось, что день у меня решил начаться с неприятностей.

И всё потому, что я – вот же дырявая голова! – проморгал крайний срок, в который нужно проводить Облучение, чтобы избежать Одушевления неодушевлённой материи. Похоже, он истёк накануне.

Мой собственный нож сбежал от меня. Словно гусеница, складываясь и распрямляясь, он быстро прополз по столу и юркнул в какую-то щель. Выковырнуть его оттуда мне не удалось, он только забился ещё глубже и теперь, зараза такая, тускло поблёскивал лезвием, словно бы насмехаясь надо мной. Пришлось применить облучатель. Но от этого стало ещё хуже. Затвердевший нож застрял, и теперь, чтобы извлечь его, нужно было разбирать стену. Я этого делать не стал. Мне только ещё со всякой ерундой возиться не хватало. Ничего, выпрошу у Шлепень-Шлеменя новый.

К счастью, остальные вещи были, кажется, в норме. На всякий случай, я их облучил тоже. Инструменты, одежда, мебель, стены… На всё про всё у меня ушло около пятнадцати минут.

Потом я оделся и вышел на крыльцо. То, что я увидел сейчас, при свете дня, произвело на меня впечатление ещё более удручающее, чем вчера. Только сейчас я по-настоящему осознал масштабы постигшей нас катастрофы. Добрая половина домов в городе была разрушена. Повсюду – следы пожаров и многочисленных Извержений, заваленные полуобгоревшими брёвнами, битым кирпичом и прочим мусором улицы. Покосившаяся башня биогенератора, впрочем, стояла вроде бы ещё достаточно прочно. Какие-то люди копошились у её подножия, укрепляя, должно быть, фундамент. Откуда-то издалека доносился рёв работающих вездеходов. Я пошёл на этот шум и вскоре вышел на обрыв. Открывшаяся внизу картина поразила меня ещё больше. Леса, который ещё вчера от подножия обрыва до самого горизонта покрывал землю зелёным ковром, не было. Вместо него была одна только чёрная, покрытая дымящейся золой равнина, и только вдалеке – километрах в двух – виднелась зелёная кромка, но и она неуклонно отступала под натиском цепочки надвигающихся на неё вездеходов и вооружённых огнемётами людей.

Вот это да!

Я ошеломлённо переводил взгляд то налево, то направо, но везде было одно и то же – покрытая дымящейся золой равнина, отступающий под напором людей лес.

Ничего себе!

Я помотал головой, но зрелище не исчезло.

Да нет, подумал я, такого просто не может быть. Это я, наверное, сплю. У нас же техники столько даже в лучшие времена отродясь не бывало. Откуда эти вездеходы?! Да и людей там не меньше тысячи, наверное.

Ничего не понимаю.

Тут меня кто-то окликнул:

– Корд! Проснулся наконец-то!

Я оглянулся. Ко мне шёл Дорз.

– Доброе утро, смерть лесу, – приветствовал я его.

– Для кого утро, а для кого уже и день. Тебя Шлепень-Шлемень с отчётом уже второй час ждёт.

– Да знаю я. Сейчас подойду. Скажи мне только, что это там происходит? – Я мотнул головой в сторону обрыва.

Дорз без всякого интереса туда посмотрел.

– Кажется, там выжигают лес, – сказал он. – Что тебя так удивляет? – Он криво усмехнулся и как бы испытующе на меня посмотрел. – Э, да ты, брат, и впрямь не в курсе.

– Не в курсе? Чего – не в курсе?

– Спать надо меньше. В общем, сегодня спозаранку люди с Чарта пришли, предложили объединиться. Пригнали всю свою технику, биогенератор, биомассу – двести тонн. У них, оказывается, тоже вчера была заварушка. От города почти ничего не осталось. М-да. Но теперь, похоже, лесу конец, верно?

И он снова как-то испытующе на меня посмотрел.

– Верно, – согласился я. – Вместе мы сила.

Дорз заторопился.

– Ладно, – сказал он. – У меня тут ещё дела, так что я пошёл. А ты слишком долго не затягивай. Я имею в виду визит к директору. Он, ты знаешь, не любит, когда его заставляют ждать.

– Хорошо, – сказал я и снова стал разглядывать чёрную равнину внизу. – Значит, говоришь, с Чарта люди пришли. Вот уж так новость.

Дорз ушёл.

Я же ещё какое-то время любовался работой боевиков, размышляя о перспективах дальнейшей борьбы, – похоже, лесу действительно скоро конец, потом зашагал к административному корпусу.

Кабинет Шлепень-Шлеменя был, пожалуй, единственным в городе помещением, имевшим более-менее обжитой вид. Всё-таки начальство как-никак. Два высоких окна справа полускрывали тёмно-зелёного бархата шторы, словно бы стекавшие из-под потолка на пол. У стены напротив стоял коричневый кожаный диван. Над этим диваном висела картина – тяжёлая, в золочёной раме. Странный сюжет был изображён на ней. Ну, лес, зелёным ковром покрывавший равнину, – это понятно, а вот что за машина такая располагалась над ним? Единственное, что я мог сказать про неё, это то, что была она явно летательная. И это всё. Никогда я подобных машин не то что не видел, но даже и слышать о них не слышал. А ведь я всё-таки технический инженер. Мне по роду моих занятий полагается быть в курсе. А вот поди ж ты. Не менее странной мне казалась и располагавшаяся внизу надпись: "Экспедиция Егора Шлемова покоряет Кадар. Автор – И.С. Лезоринс". Кто такие эти Шлемов, Лезоринс и Кадар, я также не имел представления.

Пол устилал стёртый чуть ли не до дыр ковёр. В углу справа стоял чёрный эбонитовый куб с широким раструбом-горловиной вверху и точно таким же раструбом-горловиной внизу. Это был малый синтезатор для всяких там мелочей – незаменимая в наших условиях вещь. Ещё один куб, поменьше, стоял там же, и я вдруг с удивлением признал в нём тот самый оранжевый аккумулятор, который не далее как вчера притащил из леса. Вот так-так! Ай да директор! Когда же это он успел сработать-то?! А я, простая душа, этот аккумулятор на какой-нибудь вездеход предполагал пристроить. Что ж, ладно.

У дальней стены располагался огромный, словно крепость, письменный стол. Похожие на оборонительные фашины штабеля многочисленных папок, ощетинившиеся, словно бастионы, карандашами и ручками пластмассовые стаканчики. Над всем этим – висящая в мягком полумраке шафрановая лысина генерала- хозяина.

Когда я вошёл, лысина приподнялась и на меня глянули тусклые отсутствующие глаза.

– Доброе утро, – пробормотал я несмело. – Смерть лесу.

Взгляд у Шлепень-Шлеменя стал более осмысленным.

– А, Корд, – произнёс он низким глуховатым голосом. – Проходи, дорогой, присаживайся.

– Спасибо.

Я осторожно присел на краешек стула.

– Ну, что скажешь?

– Нож вот потерял, – вздохнул я.

– Нож! – фыркнул Шлепень-Шлемень. – А вместе с ножом и вездеход впридачу, да?

Я вздохнул снова.

– Ладно, – сказал Шлепень-Шлемень после паузы. – Давай, что там у тебя.

Я протянул ему через стол подобранный по дороге кусок полуобгоревшей древесины. Директор взял его, потом встал и подошёл к синтезатору. Не желая упускать лишнюю возможность понаблюдать за работой диковинной машины, я зашагал следом.

Роста директор был невысокого, зато фигуру имел широкую, кряжистую. Свисавшие чуть ли не до колен руки увенчивались огромными пудовыми кулаками. И мне, и всем прочим жителям города эти кулаки внушали невольное уважение. Такими разве что сваи забивать. И откуда это только пошло, на директора, занимавшегося исключительно бумажными делами, столько биомассы изводить? Впрочем, как и я, он всё-таки специалист, нужная для города единица. Вполне возможно, что интеллект и физический облик друг от друга неотделимы. Стоит ущемить одно, как сейчас же изменится и другое. И далеко не факт, что в лучшую сторону. М-да.

Шлепень-Шлемень набрал на пульте нужную комбинацию, сунул в верхний раструб кусок древесины, и синтезатор загудел. Секунд через пять, впрочем, он замолчал, а из другого раструба, внизу, выскользнул и упал на пол свежеиспечённый нож. Я сейчас же его подхватил. Нож был чуть тёплый.

– Учу вас, учу, – проворчал Шлепень-Шлемень, усаживаясь обратно за стол. – И никакого толку. Как об стенку горох. Ну как ещё мне вас убеждать, что технику надо беречь? Ведь когда утрачивается что-то крупное, то это уже навсегда. Понимаешь – навсегда?

Я виновато кивнул.

– Эта пукалка, – сказал Шлепень-Шлемень, ткнув пальцем в сторону синтезатора, – только мелочь вроде твоего ножа сотворить может. Вездеход ей не по зубам. – Директор на несколько секунд задумался. – Ладно, рассказывай, что было вчера.

Я принялся рассказывать. Всё время повествования лицо у Шлепень-Шлеменя сохраняло непроницаемое выражение. Только когда я дошёл до описания зелёной равнины, он вроде бы как слегка оживился. Глаза его с интересом уставились на меня, но вслух он не сказал ничего. Наконец я закончил.

Некоторое время мы молчали.

– И что ты обо всём этом думаешь? – спросил он потом.

Я пожал плечами.

– Ну, трудно сказать… Лес, он всякое… горазд…

– Чушь! – перебил он меня с презрением. – И ты это сам понимаешь.

Не зная, что сказать, я промолчал.

– Это был не лес, – объявил директор чуть погодя. – Это был Океан. Ты, наверное, и слыхом не слыхивал про такое. – Он усмехнулся. – Так вот, объясняю. Издревле человечеству были известны три великие силы: Небо, Лес и Океан. Улавливаешь?

Я пожал плечами снова.

– Небу мы поклоняемся, – продолжал директор. – С Лесом воюем. Океан же сохраняет по отношению к нам нейтралитет. Что же до изображения Цугенгшталя, которое ты якобы видел над горизонтом, то это галлюцинация. Улавливаешь?

Я вспомнил висевшее над горизонтом изображение Цугенгшталя, его манящий гипнотический взгляд, и подумал, уж на что на что, а на галлюцинацию оно, пожалуй, походило меньше всего. Вслух, впрочем, я свои сомнения высказывать не стал, молча только кивнул.

– Небу мы поклоняемся потому, – объяснял Шлепень-Шлемень, – что именно оттуда пришли наши предки и именно туда мы когда-нибудь ещё вернёмся. С Лесом же мы воевали всегда, воюем сейчас и будем воевать и впредь, пока не истребим его на корню. Что же до Океана… Хм. Пока что он действительно сохранял нейтралитет. – Тут глаза директора как-то недобро блеснули. – Но если придётся – что ж, повоюем и с ним…

Шлепень-Шлемень говорил что-то ещё, но я его уже не слушал. Я даже не смотрел уже на него. Я смотрел на стену за его спиной, которую вдруг стала покрывать какая-то странная жёлтая мгла. Сама стена, стремительно теряя очертания, вздувалась бугром, вздувалась, словно бы накатываясь на директора сзади, толкая жёлтую мглу перед собой. Я вытаращился на это диво, не в силах произнести ни звука. Шлепень-Шлемень же, увлечённый собственным монологом, вообще не замечал ничего. Вот жёлтая мгла коснулась его, и он стал меняться прямо на глазах. Его голова вдруг вытянулась на полметра, словно бы отражённая в кривом зеркале, нижняя челюсть со стуком упала на стол, он захрипел, попробовал встать, но не смог, лишь с шумом разбросал вокруг пластмассовые стаканчики. Потом он рухнул на стол, сливаясь с ним в единое целое, в какую-то бурую неопределённую массу, которая всё вспучивалась и пузырилась, словно бы кто-то увязший в ней пытался выбраться наружу.

Нестерпимым жаром и вонью дохнуло на меня.

Тут только я сообразил, что на меня надвигается Циклон, имя которому – смерть, ибо ещё никому, кто оказывался от него в такой близости, не удавалось спастись.

Вот он, взламывая буграми пол, приблизился к дивану, расплющил его, висевшую над ним картину в одно мгновение скатал в трубку, стул, на котором я только что сидел, превратил в трёхногое чудовище. Я попятился к двери, но хотя бы узнать то место, где она раньше находилась, было уже никак невозможно – вся стена бурлила бурыми потёками. Да что там стена. И другие стены, и пол, и потолок, и всё, что в этой комнате находилось, превратилось теперь в сплошную бурлящую кашу. Как же это всё чертовски напоминало Извержение. Безумная догадка появилась вдруг у меня в голове – конечно же, никакого не леса это проделки, лес на такое просто не способен, не под силу ему такие масштабы, наверняка это происки Океана, никакого нейтралитета он, поганец такой, никогда и не соблюдал. Как же мне стало ясно это теперь, в эту минуту, но… значения это не имело уже никакого. Через мгновение-другое я погибну, превращусь в один из потоков этой отвратительной безликой массы, погибну, как несколькими секундами раньше погиб Шлепень-Шлемень, погибну, унеся эту невероятную догадку навсегда в небытие. Никому и никогда ещё не удавалось выживать в такой близости от Циклона.

Я с отчаянием огляделся. Незатронутым оставался только незначительный клочок пола у окна, где я как раз и находился. О, Небо! Святое, непорочное, помоги, помоги мне! Я с силой ударил кулаком по стеклу, но оно, словно бы насмехаясь, не разбилось, спружинило только, оставшись невредимым. Тогда я выхватил из-за пояса недавно сотворённый нож и принялся колоть им стекло. Оно, словно плёнка, прорвалось, но тут же стало затягиваться снова. И я, не мешкая ни секунды, сейчас же бросился в образовавшееся отверстие головой вперёд, почувствовал, как плёнка-стекло в какой-то момент сдавила меня, рванулся из последних сил и вывалился на груду камней у стены, сильно расшибив при этом руки и колено…

 

Часть 3

Я сразу же вскочил и, прихрамывая, бросился прочь. Я бежал так, как не бежал, наверное, ни один чемпион, и всё равно мне казалось, будто я стою чуть ли не на месте. Всё, и я в том числе, казалось мне словно бы застывшим, наполненным какой-то прозрачной липкой патокой, преодолеть которую нет никакой возможности. Мне казалось, что Циклон не в это, так в следующее мгновение всё-таки меня настигнет, настигнет своей безжалостной хищной лапой. Перед глазами у меня мельтешили какие-то светящиеся точки, верх живота наполнялся тошнотворной мерзостью, готовой, словно тухлая бомба, вот-вот взорваться, голова, бедная моя голова, кружилась, как после карусели, никак не желая успокаиваться.

На противоположной стороне улицы стояли Дорз и ещё какие-то люди. Они что-то кричали мне, но я ничего, абсолютно ничего не слышал.

Тухлая бомба всё-таки взорвалась. Меня согнуло пополам, я задёргался, вываливая на землю что-то зелёное и как бы волосатое, мелко-мелко задрожавшее. Казалось, пришёл мой последний час, так мне было плохо, но потом, после приступа, я почувствовал облегчение.

Способность более-менее адекватно воспринимать окружающее постепенно ко мне возвращалась. Я почувствовал, как волосы на моей голове слабо шевелятся, одежда стала как бы другой. Что-то кардинально изменилось в ней, пуговицы стали мягкими, ткань не походила больше на неодушевлённую материю, как прежде, а напоминала словно бы содранную с кого-то кожу, ещё живую, не умершую кожу. Я поёжился. Как же чудовищно сильно успел потрепать меня Циклон. Надо сейчас же, не медля ни минуты, подстричься и облучить одежду. Но сначала… Сначала надо узнать, как там Циклон, где он?

Я огляделся. Административного здания, как такового, больше не было. Вместо него была теперь неопределённая серая глыба, подрагивавшая как гигантский студень. Примыкавший к ней забор раскачивался, словно живой. Он разваливался прямо на глазах. Гвозди с чмокающими звуками вытаскивались из него и, извиваясь как черви, расползались в разные стороны. Менее проворные столбы и доски ползли медленнее, складываясь и распрямляясь. Некоторые из них исчезли в серой глыбе, другие убрались в соседние дворы. Одна такая доска проползла рядом с нами, и Дорз облучил её. Она затвердела в тот момент, когда сложилась, образовав какую-то нелепую загогулину, годную разве что на дрова.

Циклон был мощнейший. Покончив с административным корпусом, он пересёк улицу, уничтожил ещё несколько домов поменьше и пошёл вниз по склону в сторону леса, оставляя после себя реку бурлящей бурой массы. Лес на его пути уже расступался, пропуская его вперёд. Какое счастье, что наш город он зацепил только по краю. Ведь бывали случаи, когда Циклоны уничтожали населённые пункты полностью. Достаточно вспомнить Вадлуп, например.

По обе стороны бурой реки уже суетились боевики с огнемётами и облучателями в руках. К самому же Циклону никто приблизиться не посмел. Все знали, что Циклоны победить нельзя, что адекватных методов борьбы с ними просто не существует. Единственное, что здесь остаётся, это ждать, ждать, когда Циклон уберётся сам, уберётся, насытив своё бездонное чрево новыми жертвами.

Я вздохнул.

Потом меня вырвало снова.

Дорз, подойдя, участливо наклонился ко мне.

– Как ты себя чувствуешь, Корд? – спросил он.

– В порядке, – прохрипел я, вытирая тыльной стороной ладони рот. – Послушай, облучи мне, пожалуйста, одежду.

– Конечно, Корд.

Я разделся, потом оделся снова, но уже после того, как Дорз проделал необходимую процедуру. Какое же это всё-таки блаженство, снова ощутить на себе нормальную одежду. К нам подошли ещё двое.

– Вот зараза, этот лес! – выругался один из них. – Вечно что-нибудь придумает. Казалось, прижали его уже. И деться ему уже некуда, и вот тебе на!

Он махнул с досадой рукой.

– Это не лес, – сказал я, поглядев на него. – Это Океан.

– Чего?!

Все трое с удивлением на меня уставились.

– Не лес это, – повторил я, досадуя вместе с тем на себя за собственную болтливость. – Лес слишком маленький для подобных штук. Вчера мы с Кипом добрались до его края…

– Да разве у леса есть край?! – удивился второй из подошедших.

Первый хохотнул.

– Как выяснилось, есть, – сказал я мрачно.

– Корд, с тобой всё в порядке? – спросил Дорз встревоженно.

– В порядке.

– Может, присядешь?

– Вы ничего не понимаете. Там, за лесом, располагается Океан… Вообще, в этом мире есть три великие силы: Небо, Лес и Океан. Ну, что уставились?! Я правду говорю. Мне об этом сам Шлепень-Шлемень сказал. Небу мы поклоняемся, с Лесом воюем, а Океан сохраняет по отношению к нам нейтралитет… Только это всё не так. На самом деле не Лес с нами воюет, это мы с ним воюем, только мы. С нами же воюет Океан, понимаете? От него все эти пакости: Циклоны, Извержения. Вот с ним, с Океаном, и надо бороться. Понимаете?

Нет, ничего они не понимали. Не понимали, да и, наверное, не хотели понимать. А может, просто не могли. Продолжали только с прежним удивлением на меня смотреть.

– Бредит, наверное, – высказался наконец один из них. – Про какой-то там океан болбочет. Отродясь мы ни про какой океан не слыхивали.

– Да ещё про лес это… ересь какую-то. Будто и не воюет он с нами, лес-то.

– Да что ты от него хочешь, Шлюпор? Он же только что из Циклона вырвался. Может, у него это самое… Одушевление уже… того. Покровитель, может… того… волнуется уже, наверное.

– И то верно, досталось бедолаге.

– Да послушайте, вы! – крикнул я, начиная уже сердиться. – Вы можете называть всё это бредом, только я сказал чистую правду.

– Ну да, ну да. Мы верим, конечно.

Оба боевика, отвернувшись, стали с неловким видом переминаться с ноги на ногу. Дорз же, не проронивший за последние две-три минуты ни слова, вдруг как-то испытующе заглянул мне в глаза и сказал:

– Корд, тебе надо встретиться с Кипом.

– С Кипом? – пробормотал я. – Зачем?

– Не спрашивай. Просто иди, и всё.

Я пожал плечами. А почему бы и нет, подумалось мне тут. Всё равно этим тугодумам ничего не докажешь. А Кип… Кип всё-таки голова. Пожалуй, мне и впрямь надо с ним встретиться. Тем более что я ещё и извиниться перед ним хотел.

– И всё равно, – сказал я упрямо. – В мире три великие силы: Небо, Лес и Океан. Запомните это.

Боевики по-прежнему на меня не глядели.

Я пожал плечами снова, кивнул Дорзу и быстро зашагал прочь. Смесь досады и недовольства – не то на тупость боевиков, не то на собственную тупость, овладела сейчас мной. Вот же, бараны тупоголовые! Что им ни говори, всё им как об стенку горох! Да и я… тоже, нашёл перед кем душу выворачивать. Вот Кип – совсем другое дело. Он бы сразу во всём разобрался. Кто же ещё, как не он?

Потом мои мысли потекли совсем в другом направлении.

Я шёл по улице и с удивлением отмечал, как сильно после столкновения с Циклоном изменилось моё восприятие. Точнее, органы чувств: зрение, слух, обоняние и пр. – остались прежние, но вот тот, кто ими сейчас пользовался, был уже совсем другим человеком. Моя жизнь словно бы раздвоилась на до и после. На ту, которая была до столкновения с Циклоном, и на ту, которая появилась после. И я уже понимал, эта моя новая вторая жизнь нравилась мне сейчас значительно, значительно больше.

Я смотрел на город, и город, ещё час назад казавшийся мне привычным, теперь казался совершенно чужим. К чему, к чему эти непонятные нагромождения, эти лепящиеся друг к другу дома, эти уродливые заборы, эта суетливая беготня? Зачем, в конце концов, эта бесконечная, ни к чему не приводящая борьба?

Полный сумбур был у меня сейчас в голове.

И только одна мысль билась в ней более-менее отчётливо.

"Надо что-то делать… Надо что-то делать…"

Но что, что именно? – задавался я время от времени вопросом, но ответа на него не получал.

Так я и шёл, погружённый в эти мучительные размышления, не замечая ничего вокруг, потом мне наперерез выскочила Мокаиса.

– Ага, попался! – закричала она, впиваясь в меня плотоядным взглядом.

Я поморщился. Уж с кем с кем, а с ней мне хотелось общаться сейчас меньше всего.

– Ты почему вчера не пришёл? – спросила она требовательно. – Ты же обещал.

– Мне некогда, – сказал я резко.

– Учти, многие месяцами ждут.

Я поглядел на её толстые мясистые щёки, жадные маслянистые глазки, и меня чуть не стошнило в третий раз. И как только я ещё мечтал о такой?

– Очевидно, я отношусь к немногим.

– Угадал.

– И всё-таки поищи себе кого-нибудь другого.

– Мне не нужно другого, – сказала она, жеманно растягивая слова. – Мне нужен ты, я тебя люблю.

– Да пошла, ты!.. Протоплазма!

Борясь с тошнотой, я попытался её обойти, но она явно не хотела меня отпускать. Она схватила меня за руку и быстро-быстро зашептала, словно безумная:

– Не уходи! Я прошу тебя, Корд, не уходи! Ты нужен мне… Я без тебя не могу! А давай прямо здесь, на дороге, а?!.. Я всё, что хочешь, ради тебя… Только не уходи!

От этого горячечного бреда в голове у меня спуталось всё окончательно. Казалось, последние силы полностью меня сейчас оставят. Я с отчаянием огляделся. Какие-то незнакомые люди стояли невдалеке, откровенно над нами посмеиваясь.

– Да вали ты её! – крикнул кто-то из них. – Вот же олух-то!

Как ни странно, эта реплика словно бы придала мне сил. Я вырвался наконец из объятий Мокаисы и под дружный хохот собравшихся бросился прочь.

– Смотри, пожалеешь! – крикнула Мокаиса мне вслед.

Я перешёл на бег.

Кип, к счастью, был у себя. Моему появлению он явно обрадовался – встал со стула, пошёл мне навстречу. Меня же вдруг пронзила острая мучительная боль. Как же всё-таки мерзопакостно я вёл себя вчера по отношению к нему. Корчил поначалу из себя бывалого папашу, потом вообще накричал ни за что ни про что. Хоть в глаза ему теперь не смотри.

Кип, впрочем, вёл себя очень радушно, даже виду не подавал, будто и не было у нас вчера никакой размолвки. Усадил молча за стол, поставил еду, брагу, сам уселся напротив, готовый в любой момент выставить на стол что-нибудь ещё.

– Да погоди, погоди, – бормотал я. – Сначала мне нужно тебе кое-что сказать… Вчера… Вечером, когда мы приехали из леса… Я немного на тебя накричал.

– Вот уж пустяки. Я уже и забыл про это.

– Нет, не пустяки, – сказал я упрямо. – Я вчера на тебя накричал, и вообще… Вёл себя, как самая последняя сволочь… В общем, извини меня, пожалуйста.

Я исподлобья на него посмотрел. Кип неловко улыбнулся.

– Да полно тебе, – пробормотал он. – Такая ерунда… Впрочем, если это для тебя так важно, то так и быть – извиняю.

Теперь уже улыбнулся я.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Мы с облегчением рассмеялись.

И тут я без всяких предисловий, чуть ли не взахлёб, принялся ему рассказывать то, что волновало меня сейчас больше всего: про Лес, про Океан, про то, что сотворил со мною Циклон, что надо же в нашей жизни что-то менять, менять кардинально, ведь нельзя же так, в конце-то концов, ведь наша жизнь – это же полнейший маразм, если не сказать хуже, и т.д., и т.д., и т.д.

Кип сразу же стал серьёзным.

Когда я закончил, он сказал:

– Как здорово, Корд, что ты сегодня ко мне пришёл, рассказал мне всё это. Действительно, наша жизнь… Ты правильно всё рассказал, только… Только знаешь что? Давай продолжим разговор после, а сейчас – прочитай вот это.

Он протянул мне тетрадь. Это была та самая тетрадь, которую мы нашли вчера в развалинах посреди леса. Неужели это и впрямь было только вчера? Не неделю, не месяц, не полгода назад? Мне казалось, будто прошла уже целая вечность, будто случилось всё это не в настоящей, а в какой-то другой, полузабытой уже жизни.

Я взял тетрадь и вопросительно посмотрел на Кипа.

– Читай, читай, – сказал он.

Я открыл тетрадь. Это оказался дневник. Покрывавшие страницы строчки были написаны от руки. Почерк был крупный, разборчивый, совсем как у меня. Я бы даже подумал, что сам это когда-то написал, если бы не был уверен, что ничего такого не делал.

Я стал читать.

"3176 год. 14 мая.

Привет!

Меня зовут Гордон Диксон-младший, а можно попросту Корд…"

Ух ты! – подумал я тут. Тёзка мой, что ли?

"Все родные и друзья меня так называют. Младший же – потому, что был в нашем роду и старший. Это мой пра-пра-пра… В общем, какой-то там предок, живший не то триста, не то четыреста лет назад. Был он, говорят, космодесантник, или кто-то в этом роде, точно не знаю. В историю же он вошёл вот как: погрузился – ни много, ни мало – в многомерный внепространственный и вневременной континуум непонятного происхождения, а потом ещё и вернулся, причём в целости и сохранности.

Вот такие у меня героические корни.

Но это я так, к слову. Надо же с чего-то начинать. Ведь сегодня впервые в жизни я решил завести дневник. Никогда я, честно говоря, никаких дневников не заводил, а вот тут вот решил завести. А всё потому, что очень уж знаменательное событие со мной приключилось – сегодня утром я прибыл наконец на Кадар…"

– Кадар?! – пробормотал я тут. – Какой ещё Кадар?

– Так называется мир, где мы живём, – пояснил Кип.

– Да-а!? – протянул я. – Но я про этот Кадар слышал где-то ещё. – Я наморщил лоб, пытаясь вспомнить. – Точно! – воскликнул я в какой-то момент. – Помнишь картину в кабинете Шлепень-Шлеменя? Там тоже что-то про Кадар было написано. А ну-ка, дай-ка вспомнить. – Я снова наморщил лоб. – Экспедиция какого-то там Шлепеня на этот… Кадар. Так, кажется.

– "Экспедиция Егора Шлемова покоряет Кадар", – поправил меня Кип.

– Точно! – сказал я. – Что же это за Кадар такой?

– Я же сказал – так называется мир, в котором мы живём.

– А, ну да, ну да.

– Ты не отвлекайся, читай.

– Хорошо, хорошо.

Я погрузился в чтение снова.

"…Как же мне всё-таки повезло, что я попал именно на Кадар. Не на жаркие, к примеру, Сардар или Оригену, и не на похожую на свалку Эльдомену, умирающую уже несколько тысячелетий, а именно, именно на Кадар, планету чистенькую, как девственная простыня, планету, которой пыльные руки цивилизации ещё не успели коснуться, а теперь, надеюсь, не коснутся уже никогда. Самое же интересное во всём этом – лес. Не традиционный, в земном понимании, лес – буковый, к примеру, или дубовый (здесь, кстати, таких тоже хватает) – а тот самый диковинный лес, который несколько лет назад открыл Шкляревский.

Здесь многое вокруг этого леса крутится. Биологи, физики, парапсихологи, специалисты по контактам… Всё твердят о его разумности. Только пока что в исследованиях своих не очень-то преуспели.

Даже место для Базы выбрали рядом с лесом. Чтобы, значит, контакты с ним налаживать, а заодно и заниматься Проектом. Кстати, о Проекте. Я ведь здесь, на Кадаре, один из его творцов. Младший технический инженер по биооборудованию, ни много, ни мало. Фигура, так сказать. Гигант.

Оборудование, правда, пока что не прибыло – где-то в Феомидной системе, говорят, застряло. И я уже, честно говоря, углядываю на несколько дней вперёд некую безрадостную перспективу вынужденного безделья. Хотя, с другой стороны, худа ведь без добра не бывает. Попробую этим временем распорядиться с толком. С планетой познакомлюсь, на лес посмотрю. Да и Куртис, новый мой приятель, уже записал меня в местную волейбольную команду, обещая жаркие баталии.

Вот, кстати, и он, лёгок на помине. Голову в окно засовывает. Говорит, что геологи нас на матч вызывают. Что ж, бегу играть в волейбол. Ох, и кола же я им сейчас засажу…"

– Волейбол?! – проговорил я тут. – Что это?

– Игра такая, – сказал Кип. – Ты не отвлекайся, читай.

– Да я не отвлекаюсь. Просто тут терминов столько непонятных.

– Ничего, потом разберёшься.

– А кто такой Куртис?

– Человек один. Ты читай, читай.

– А ты уже всё прочитал?

– Да. Вчера ещё.

– Хм, что ж…

Я стал читать дальше.

"16 мая.

Оборудование пока что не прибыло. Всё ещё в Феомидной системе оно где-то. И чего там тянут? В общем, пока что бездельничаем: купаемся, в волейбол играем. Я уже почти со всеми местными девчонками успел тут перезнакомиться. Многие, кстати, ещё не замужем.

А вчера в лес сходил, ну, тот самый.

Зрелище, я вам скажу!

Мне поначалу даже не по себе как-то стало. Стоит этакая стена из фиолетовых бутылкообразных стволов, а поверх неё – щупальца такие зелёные, перепутанные все, мясистые, да ещё шевелятся иногда. Будто живые. Будто стволы сами по себе, а они – ветки – сами по себе.

Но потом – ничего, отошёл.

Даже нравиться этот лес как-то стал. Мирный такой, своеобразный.

Да и приборы ничего такого не зарегистрировали. Психофон – стабильный, положительный, без всяких там всплесков, агрессии и в помине нет. Даже, наоборот, дружелюбие от него какое-то исходит вроде.

Ну а учёных вокруг леса – тьма тьмущая. Исследуют, исследуют, исследуют. А один, практикант ихний, даже и ночует там. Я с ним вчера познакомился. Ревазом Кипиани его зовут. Говорит, что это первая его серьёзная командировка. Он, оказывается, даже институт ещё не закончил, на 5-й курс только перешёл. Ничего, парнишка, молодой, весёлый. Волейбол, правда, не очень любит. Вернее, не то чтобы не любит, а просто не хочет на всякую ерунду время тратить. Лес для него важнее всяких там волейболов…

19 мая.

Ну, не знаю. От безделья у меня уже сосуды в голове скоро лопаться начнут.

Ну нет! Нет нашего оборудования, хоть разорвись. Хоть лопни. Я уж каких только занятий себе не придумывал, чтобы время скоротать, да всё без толку. Скучно, просто сил никаких нет.

И не один я, кстати, недоволен этой задержкой.

Уже дважды с Птолезы прилетали к нам представители Службы Надзора – Козак и Гомеш – и оба раза убирались восвояси. Козак, тот поспокойнее, попил себе чаю да и обратно – на космодром. Гомеш же, горячая испанская душа, в последний раз скандал попытался устроить, ну в том смысле, что он, де, очень занятая фигура, что на всю систему Осириса он такой один и что делать ему, что ли, больше нечего, как попусту мотаться туда-сюда. Правда, хватило его не надолго, ляпнул он сгоряча одно-другое, но тут же сам и рассмеялся. Извинился да и пошёл с нами чай пить. А что прикажете делать? Оборудования-то по-прежнему нет, а без него – сами понимаете – какие могут быть работы?!

20 мая.

Ну, наконец-то что-то сдвинулось.

Оборудование, правда, так и не прибыло, но зато утром появился Всеволод Раковский – руководитель нашей, кадарской, части Проекта.

Я его раньше не видел. Так что познакомились мы здесь. А ничего оказался старикан. Было ему под сто, наверное, если не больше, но выглядел он гораздо моложе. Быть может, весёлый характер его молодил. Он то и дело сыпал шутками-прибаутками, анекдоты всякие рассказывал и сразу же в наше монотонное бытие внёс некую живинку. Мы приободрились.

Первым делом он собрал нас в кают-компании, чтобы обрисовать положение вещей.

– Итак, голуби мои дорогие, – начал он. – Дело обстоит следующим образом. Оборудование я опередил на сутки, так что не волнуйтесь – завтра оно прибудет. Ещё около недели у нас уйдёт на монтаж и прочие подготовительные работы. Непосредственно же Проектом займёмся не позднее последних чисел месяца.

Тут из задних рядов поднялся профессор Черных.

– Значит, Совет всё-таки утвердил Кадар?! – не то спросил, не то констатировал он. – Но ведь здесь Аномалии. Мы ведь так и не рассчитали до конца, как они поведут себя после запуска.

– Прежде чем утвердить Кадар, Совет рассмотрел все детали, – сказал Раковский. – Если Аномалии и будут оказывать какое-то влияние, то очень незначительное, и уж, тем более, вряд ли оно будет негативным. К тому же, Антон, ты и сам прекрасно понимаешь, что в этом секторе галактики Кадар занимает исключительно выгодную позицию.

– Позицию! – проворчал Черных. – А про лес вы подумали?

– А что лес, – сказал Куртис. – Лес сам по себе, мы сами по себе. Нам с ним совершенно нечего делить. Мы с ним совершенно ни в чём не пересекаемся, существуем как бы в параллельных пространствах.

– Это вы так думаете, – сказал Черных жёстко. – Это вы так решили. А по какому, собственно, праву? Ведь данных для этого никаких не имеете. Исследования находятся пока что в зачаточном состоянии. Друзья! Как бы не напакостить нам здесь. Вспомните планету Мираж.

– Ну-у, так это когда было-то, – сказал Куртис. – Лет четыреста уже как.

– Неважно, когда. Главное, какие были последствия.

На некоторое время повисло смущённое молчание.

– Да всё в порядке будет, – не выдержал я тут. – Ведь за четыреста лет и наука, и техника так далеко шагнули. Да и социальная ответственность сейчас совсем другая. Вот посмотрите – всё в порядке будет. Я в это верю.

Все дружно рассмеялись. Обстановка как-то разом разрядилась.

– Устами младенца глаголет истина, – объявил Раковский. – Да и Совет уже всё утвердил. Вряд ли он изменит своё решение. Так что завтра – в бой!

Все зааплодировали. Я – тоже. Хотя и был несколько смущён от собственной горячности. Только профессор Черных не разделял, похоже, всеобщего оптимизма. Он молча встал и вышел за дверь, ничего больше не сказав.

Тот же день. 20.47 по среднегалактическому.

Я вот тут вот что подумал. Завтра с прибытием оборудования как пить дать начнётся беготня. Времени, следовательно, на всякие там дневниковые записи у меня совсем не останется. Так что расскажу-ка я, наверное, о нашем Проекте поподробнее сейчас. Когда я ещё смогу это сделать?

Итак, Проект наш, во-первых, носит гордое и величественное название "Галактика". Правда, и это во-вторых, всей галактики он, конечно же, не охватывает, а только лишь её незначительную часть, точнее, ту часть галактического рукава, что освоена уже земным человечеством. Это что-то около четырёх тысяч миров. Но и эти четыре тысячи миров задействованы в программе не все, а только лишь их четвёртая, примерно, часть, чего, впрочем, вполне достаточно для нашего Проекта. Коротко говоря, в программу включены только те миры, которые занимают особо выгодное пространственное положение, что позволяет перекрещивать биополя, накладывая их друг на друга и исключая всякую возможность сохранения незатронутых пустых пространств. Впрочем, я несколько забегаю вперёд, а надо обо всём по порядку.

Дело в том, что осуществляемая в течение последних веков экспансия человечества в космос потребовала колоссальных экономических затрат. А это, даже учитывая чуть ли не всеобщий энтузиазм, не всегда себя оправдывало. Вернее… Как бы это сказать поточнее? На каждое среднестатистическое усилие, направленное на освоение космоса, необходимо было иметь тыловое экономическое обеспечение, превосходящее само усилие примерно в 1000 и даже более раз. Представляете? Промышленные предприятия в буквальном смысле слова заполонили планеты Солнечной Системы, отбирая у человека жизненно важные пространства. Даже большей частью выведенные в космос, они оставались проблемой номер один, так как требовали постоянного к себе внимания, отвлекая на себя значительную часть творческого потенциала, который мог быть направлен на иные, может быть, более возвышенные цели. Человечество всё больше и больше становилось похожим на некий придаток у собственной технической мощи. А ведь уже почти тысячелетие как в нём утвердилась простая мысль, что смысл человеческого бытия не в наращивании технического потенциала, а в собственном духовном совершенствовании. Как же быть? Как примирить необходимость и… необходимость, вернее, реальное положение вещей? Что же, сдавать обратно завоёванные позиции, превращаясь в сомнительную расу художников и поэтов на каком-то ограниченном клочке мирового пространства?

Ну вот, ерунда какая-то, перечитал, что только что написал, и даже досадно как-то стало. Примитивно всё как-то, по-детски. Как будто и впрямь цель человечества превратиться в художников и поэтов, и больше ни в кого. Как будто ничего иного и не остаётся. Нет, глобальная цель человечества в чём-то ином. Я думаю – в Жертве. Как-то сердцем я это чувствую. Только вот интеллектуально выразить никак не могу. Ну, ладно, после об этом, а сейчас – продолжим…

И вот когда технократия стала особенно обременительной, тут-то и появился Глебов со своим Проектом "Галактика". Благо, что опыты по биоэнергетике уже несколько десятков лет давали положительные результаты и даже отчасти использовались в промышленности. Суть же Проекта заключалась в следующем. Создать нужное количество генераторов биоэнергетического поля (всего около 1000) и равномерно разместить их на планетах освоенного пространства, причём не на всех, а только на тех, которые занимают выгодные пространственные позиции. Выгодные в том смысле, что создаваемые генераторами поля, имеющие радиус продуктивного действия до нескольких световых лет каждое, могли бы друг на друга накладываться, пересекаясь и образовывая, тем самым, вместо тысячи независимых одно единое. Затем это единое поле предполагалось синхронизировать с работой человеческого головного мозга, имея на то практическую цель – без всякого посредствующего механизма материализовывать те или иные вещи, в которых человек испытывал бы нужду. Последовательность этого процесса такова. Посредством специального ментального кода человек сначала вступает с искусственным биополем в энергетический контакт, опускает затем в него мыслеформу нужного ему предмета (проще говоря, как можно чётче его представляет), после чего из подручного материала (для этого годится любая материя, только на органическую – табу) и происходит само овеществление. Вот, собственно, и всё. На начальном этапе предполагалось ограничиться предметами только самого примитивного толка, но даже это по самым скромным подсчётам дало бы колоссальный эффект экономии. Что же до всяких там социальных сдвигов-пересдвигов, то уже через поколение-другое духовный облик человечества изменился бы до неузнаваемости.

Правда, у Проекта нашлись и противники. Например, профессор Черных, утверждавший, что подобные мероприятия нельзя проводить в таких гигантских масштабах, как бы отрезая себе путь к отступлению; ведь неизвестно, чем это может обернуться для человечества, надо бы провести сначала исследования в масштабах помельче, к примеру, на какой-нибудь пограничной пустынной планетке, но…

Голоса оппонентов звучали слабо, и, как всегда, здоровый оптимизм возобладал.

Да и скучно это как-то – бояться. Суеверие в этом какое-то, что ли.

Ну, ладно, что-то я, честно говоря, подустал тут слегка, глаза как-то тяжко слипаются. Пойду-ка, пожалуй, я спать, а завтра, если позволит время, расскажу что-нибудь и о лесе. Благо, что есть уже о чём. Спасибо Ревазу, посвятил меня во всякие подробности.

Всё, пошёл.

21 мая.

Ура! Сегодня я весёлый. Как, впрочем, и все у нас здесь. Прибыло, прибыло наконец-то долгожданное оборудование и через час мы все вылетаем на космодром – встречать!

Я вылетаю, Раковский, Куртис.

Пока же, как и обещал вчера, расскажу о лесе.

Сегодня утром я его опять навестил. Впрочем, не буду забегать вперёд, обо всём расскажу по порядку.

Итак. Проснулся я сегодня не в шесть, как обычно, а немного раньше. Минут за двадцать до того. Тишина стояла просто феноменальная. На Земле я бы про такую тишину обязательно подумал – затишье перед бурей. А здесь – нет. На Кадаре бурь не бывает. Никогда. Спрашивается, почему? Да просто климат такой.

Отчего же это я проснулся?

Ах да, меня же голоса какие-то разбудили.

Раздавались они, как мне показалось, чуть ли не под самым моим окном и были не то чтобы шибко громкие, просто, повторяю, очень уж тихо было вокруг. В такой тишине чихнёшь – за километр услышат.

Один голос принадлежал Куртису, другой – кому-то из геологов, кажется. Кому именно, сказать точно не могу, так как не успел ещё со всеми перезнакомиться. Всё-таки на Базе около полутора тысяч сотрудников.

Что же до самого разговора, то был он таков.

– А хороший сегодня день намечается, – сказал Куртис.

Пауза. Я же представил, как геолог с самым серьёзным видом осматривается, размышляя, соглашаться ему с этим прогнозом или нет.

– Здесь все дни хорошие, – сказал он наконец.

– Не кажется ли тебе это странным?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, планета ведь процентов на шестьдесят покрыта океанами, а бурь, штормов никогда не бывает.

– Климат такой.

– А почему?

– Ну… Незначительный наклон оси… Времён года, следовательно, нет… Такой, наверное, была когда-то и наша Земля. До потопа. У неё в то время тоже наклон оси был немного поменьше.

Снова пауза.

– Ах, какое же всё-таки небо, а!? Будто кровь разлилась… Будь это на Земле, я бы подумал – к дождю.

– И был бы неправ, – возразил Куртис. – К морозам – это когда солнце красное. А здесь не солнце красное, а небо. Ты погляди, погляди.

– Да вижу я… Зловещий какой-то рассвет.

Куртис хохотнул.

– Не зловещий, а кровавый, – поправил он.

– Да ну тебя.

Они помолчали снова.

– А я вот о чём всё время думаю, – признался вдруг геолог. – Всё про эти Аномалии, будь они неладны.

– Вот ещё, проблемку нашёл.

– Я сделал недавно расчёты… В общем, есть одна вероятность, довольно-таки, кстати, высокая – процентов двадцать семь-двадцать девять, что… что Аномалии эти могут сослужить роль этакой энергетической линзы. Плотность биополя, в таком случае, резко повысится – и не в тысячу, как мы планируем, раз, а в десятки тысяч, а может даже – и в сотни… если не в миллионы.

– Страсти-то какие.

– Не мне тебе объяснять, – продолжал геолог, – к чему это может привести. Биополе сможет тогда, минуя ментального посредника, воздействовать на физическую материю напрямую, а это – глобальная экологическая катастрофа.

– Фу! Ну что ты за человек, Максим?! Такое утро чудесное, нет – надо тебе всё испортить. Ты лучше рассветом любуйся, сиди себе, воздухом дыши. Воздух-то какой чудесный, а?

Геолог вздохнул.

– Дай-то Бог, чтобы всё обошлось, – проговорил он.

– Да обойдётся, обойдётся. В первый раз, что ли. Расслабься, не паникуй. У нас технологии, страховка… Через неделю-другую ты сам над собой будешь смеяться.

– Дай-то Бог, – повторил геолог.

Они замолчали опять.

Я же подумал, а не набрать ли мне сейчас в тазик воды да как окатить ею говорунов. Вот смеху-то было бы. А то сидят тут, понимаешь, спать добрым людям мешают. Про Аномалии ужасы всякие рассказывают. Потом решил, да ладно, пусть себе живут – как-нибудь по-другому на них отыграемся. На волейбольной площадке, к примеру.

В общем, к разговору я прислушиваться перестал. Стал потягиваться, зевать, как-то незаметно подкралась мысль: а не соснуть ли мне ещё часик-другой? Тут я сообразил, что с таких вот искушений и воцаряется лень, и резво соскочил с кровати.

Прочь!

Прочь, проклятые соблазны!

Не найти вам во мне питательной почвы!

Не мешкая ни секунды, я выскочил из коттеджа. Рассвет, оказывается, и впрямь был самый что ни на есть замечательный. Красные, лиловые, сиреневые тона покрывали чуть ли не весь небосклон. Внизу же на востоке, наливаясь нестерпимым блеском, зарождался край восходящего Осириса. Что же до говорунов, то сидели они, оказывается, не прямо под моим окном, а в отдалении, за вкопанным в землю столом, который вечерами облюбовывают шахматисты. При моём появлении они издали одобрительные восклицания и помахали руками.

Я махнул им в ответ.

Потом наконец побежал. Сначала по присыпанной жёлтым песком дорожке, потом просто по траве. Сначала мимо нарядных коттеджей, потом вдоль выстроившейся ровными рядами техники. Нырнул в непроницаемый для света тоннель, образованный переплетёнными виноградными ветками, миновал его и выбежал наконец на простор, в поле, где под лучами восходящего Осириса уже грелось прохладное после ночи озерцо. Но прыгать я в него не стал (не довёл ещё себя до необходимой кондиции), а побежал дальше, огибая его и наращивая чуть ли не до предела скорость, пока, в конце концов, не остановился, весь мокрый от пота, с рвущимся из груди сердцем.

Здесь я поднял к небу лицо и издал рёв радующегося жизни мустанга. Теперь можно и в воду.

…На обратном пути я решил заскочить в лес. Тем более что крюк был совсем небольшой. Километра полтора, наверное, если не меньше.

Вначале, впрочем, как и обещал вчера, немного о нём информации.

Открыт лес был сравнительно недавно – лет пятнадцать всего назад, хотя сама планета была известна человечеству уже чуть ли не пять веков. Так иногда бывает. Особенно там, где запрещена широкомасштабная колонизация. Почти сразу же после своего открытия Кадару был придан статус галактического заповедника, так что посещать его могли только учёные-исследователи да ещё туристы, причём последние – по строго определённым маршрутам и в строго определённые сроки. Очень уж биологический мир Кадара был уникален. Недавнее открытие леса это только в очередной раз подтвердило. Открыл его некий экзобиолог Шкляревский, открыл мимоходом, случайно, когда прибыл в эту местность в поисках каких-то особенных грызунов, которых он был большим специалистом. Поначалу лес так и назвали – Лес Шкляревского, по название почему-то не прижилось. Кто-то предложил другое – Улей, но и это не прижилось тоже. Так он и остался просто лесом, хотя, честно говоря, на что на что, а на лес он походил, пожалуй, меньше всего. В нём не было обычных, в традиционном понимании, деревьев, не было подлеска, не было кустов. Одни только так называемые мюрзы – не то животные, не то растения, а может, и то, и другое вместе – представляющие из себя этакие фиолетовые, бутылкообразной формы тела, увенчанные кронами переплетённых зелёных щупалец. Как бы колония такая, что ли. Занимаемая ими площадь была не то чтобы большая, но не такая уж и маленькая – немногим более девятисот квадратных километров. Что удивительно, площадь эта имела форму овала и с геометрической точностью соответствовала той зоне, где местные Аномалии были наиболее активны (о последних, если будет такая возможность, расскажу чуть позже). В общем, создавалось впечатление, будто между Аномалиями и лесом явно существует какая-то связь – то ли лес есть следствие некоей мутации, вызванной воздействием Аномалий на обычные деревья, то ли мюрзы сползлись сюда из других мест целенаправленно, как, к примеру, взбираются на камни желающие погреться на солнце игуаны. Это, впрочем, лишь в том случае, если они и впрямь умели перемещаться, во что, конечно же, не верил никто, не имея на то практических доказательств, полагая, что мюрзы – существа сугубо оседлые.

Как только о лесе стало известно, к нему сразу же хлынули толпы исследователей. Было выдвинуто огромное количество гипотез, из которых самые ожесточённые споры вызвала гипотеза о разумности леса. Хочу уточнить, речь не о разумности каждого мюрза в отдельности, а именно о разумности их в совокупности. Как бы некий единый разум они в совокупности из себя представляли. Как земные пчёлы или муравьи, только более высокого порядка.

Гипотезе сейчас же нашлись оппоненты, утверждавшие, что всякий разум проявляет себя фактором активного воздействия на окружающую среду. Лес же, наоборот, пассивен, какой-либо активности в нём нет и в помине.

На это сторонники гипотезы отвечали, что цивилизации бывают разные – экстравертные и интровертные, то есть направленные во вне и направленные в себя, иными словами, созерцательные, что это как раз именно такой случай и есть. К тому не утверждать, будто лес не воздействует на окружающую среду совсем, нет никаких оснований. Что мы знаем о внешней среде вообще? Да почти ничего. Обжили ничтожный клочок мирового пространства и считаем себя чуть ли не владыками вселенной. Вселенная же наверняка поделена на этакие параллельные сегменты, в одном из которых существует и лес. Видимая нами его часть есть лишь, на самом деле, его незначительная составляющая. Основная же его деятельность нашим наблюдениям недоступна. В этом нет ничего удивительного, так как и сам человек тоже существует сразу в нескольких мирах одновременно – чувственном, интеллектуальном, культурном, духовном. Видимым же остаётся только в физическом. Остальные, если иметь сходную внутреннюю природу, познаются только путём личного переживания. Рублёвская "Троица", например, для какого-нибудь дикаря из племени тихоокеанских каннибалов представляет из себя лишь кусок редкой древесины с изображёнными на ней смешными фигурками. И всё потому, что нет у него соответствующего духовного опыта.

Оппоненты, слушая, только смеялись, называя всё это дешёвой, ничем не подкреплённой демагогией. Вы нам ещё о Боге расскажите, говорили они.

И расскажем, отвечали с горячностью первые. Что-то вы в последнее время стали о Нём забывать.

В общем, как бы там ни было, а что касается меня, то какого-то определённого мнения по этому вопросу я до недавнего времени не имел. И только благодаря Ревазу всё самым решительным образом вдруг изменилось. Оказывается, пока учёные мужи оттачивали друг на друге своё остроумие, Реваз установил с лесом контакт. Никакого научного подхода для этого не потребовалось совсем. Всё, что было нужно, так это одно только открытое сердце. Уж в который раз я за свой недолгий пока ещё век убеждаюсь, что самый, какой только ни есть, универсальный для всех без исключения существ язык – это язык любви. Вчера со мной в лесу произошло такое…

Впрочем, я опять забегаю вперёд.

Итак, путь мой лежал в лес, причём не в лес вообще, а в одно лишь конкретное место, к дереву, которое местные исследователи успели окрестить Платоном. Было оно на вид более мощное, чем все остальные, и стояло несколько особняком на довольно-таки широкой чистой поляне. Глядя на него, складывалось впечатление, будто его собратья питали к нему немалое уважение. Я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что он – Платон – в этом лесу за кого-то главного – вроде президента. Такой у него был величественный вид.

Когда я выходил на эту поляну, то, честно говоря, испытывал некоторую робость. А ну как без Реваза у меня ничего не получится.

Опасения мои, впрочем, оказались напрасны.

Как только я появился, Платон задвигался, зашевелился, опуская свои ветки чуть ли не до самой земли, образуя подобие удобного ложа. Он явно мне обрадовался. Моя же робость, наоборот, увеличилась ещё больше, только теперь уже по другой причине. Одно дело, когда рядом стоит готовый в любой момент прийти на помощь напарник, и совсем другое – вот так, одному. Вдруг Платон меня потом не отпустит. Однако пойти на попятную я бы теперь ни за что не согласился. Если уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. А то стыдно как-то, неловко.

Я преувеличенно громко приветствовал Платона.

– Здравствуй, Платон!

Потом забрался, наконец, в ложе и замер, ожидая, что будет. Ничего, подумал я, храбрясь, если что – выпрыгну сейчас же. Я – сильный.

Какими же смешными казались мне потом эти страхи.

Как только я улёгся, ветви-щупальца сомкнулись надо мной, заключая меня в непроницаемый кокон. Я почувствовал их лёгкие, невероятно нежные касания по всему своему телу. Опущение небывалой лёгкости стало наполнять меня с головы до ног. Тело стало словно бы невесомым, а сам я… Эх, слов, слов у меня не хватает, чтобы хотя бы приблизительно описать это всё. Я не то чтобы растворился или исчез, я вдруг стал частью чего-то большего, и, вместе с тем, это большее стало частью меня. Мои возможности вдруг увеличились. Я вдруг словно бы увидел себя со стороны – маленькая и смешная, скорчившаяся в ветвях дерева фигурка. Кто это? Неужели это я? Царь природы? Владыка вселенной? Потом я увидел Платона (целиком), лес, наш Академгородок, в котором, оказывается, все уже давно попросыпались, космодром, небо – всё как бы вместе и по отдельности одновременно. Как это у меня получалось, я совершенно не представлял. Знаю только одно – я видел это всё, видел. Передать же полноту этих ощущений словами, повторяю, просто не в моих силах. Да и никто бы, наверное, не сумел, даже самый, наверное, выдающийся художник. Достоевского из могилы подыми, и он бы, наверное, не справился. Пока сам не пройдёшь через подобный опыт, всякое описание бессильно. Это восхитительное ощущение непередаваемого блаженства казалось бесконечным. Оно длилось, длилось, длилось… Наверное, именно и только так можно познать, что же это такое – Вечность. Не длящееся без конца время, а такое вот ощущение беспредельных полноты и счастья…

В общем, в посёлок я возвращался, будто заново рождённый. Хотелось петь, смеяться, причём не очень громко, а тихо, чтобы не расплескать в себе эту непередаваемую радость. Я нёс её в себе, будто наполненный доверху сосуд. Попавшихся по дороге Бэлу и Куртиса расцеловал в четыре щеки. На задумавшегося Раковского обрушил лавину пикантнейших анекдотов. Замершим в благоговейном восхищении кустам раздорника продемонстрировал ходьбу на руках.

Ну, а когда пришла весть о прибытии долгожданного оборудования, тут уж радости моей совсем не стало предела.

Кстати, пора, наверное, уже и заканчивать. Час прошёл, так что надо бежать, а то уедут ещё там без меня, сиди тут потом, как на иголках.

Ну всё, пока!

Вечером, если будет время, ещё что-нибудь напишу.

27 мая.

Привет!

Долго же я не брал тебя в руки, дневник. Целую, без малого, неделю. И всё потому, что не было у меня ни одной свободной минутки.

Всё это время мы были заняты сборкой.

Работали, что называется, как заведённые. Нет, не так. Скорее, как вдохновлённые свыше. Сам Господь Бог вдохновил нас на это.

И вот, наконец, долгожданный день наступил. Работы по монтажу были закончены. Осталась последняя (заключительная) часть – запуск.

Час его назначили на сегодняшнее утро – 9.00 по среднегалактическому, а по-местному – 10.15.

Благоговейте!!!

Благоговейте же, потомки! Ну!

Все, к кому попадёт этот дневник! А переживёт он, надеюсь, века!

И всё потому, что день этот войдёт отныне в историю. Войдёт в историю, как один из самых её переломных. Разве что трёхтысячелетней давности Рождество может с ним хоть как-то сравниться. Впрочем, нет. Не будем чересчур самонадеянны. Рождество – это всё-таки Рождество. Да.

Потому скажем мы немного иначе.

ДОСТОЙНЫЙ ФИНАЛ ТЫСЯЧЕЛЕТНЕЙ БОГОЦИВИЛИЗАЦИИ.

Ну, каково?!

Конечно же, финал не означает конец вообще. Он означает лишь конец этого мира и, одновременно, начало нового, неведомого нам сейчас совершенно.

Что это будет за мир, предсказать не берусь. Да и никто бы, наверное, не смог. Одно только можно сказать наверняка. Облик человечества изменится кардинально. Те немалые силы, что были раньше направлены на безрадостный механический труд, отныне целиком пойдут на дальнейшее духовное совершенствование. Отныне ничто не сможет стать на пути стремящегося к Преображению человека.

Хм, как-то высокопарно это, что ли. Написал и самому как-то неловко стало. Нет, подальше надо от высоких слов, подальше. Скромность, она ведь не только на Птолезе скромность. Она везде… М-да.

Итак…

Впрочем, что это я опять забегаю вперёд!?

По порядку же надо обо всём.

Для начала же попробуем успокоиться. Сделаем вдох, спокойный, глубокий, потом такой же сделаем выдох. Раз – два! Раз – два!

Ну вот, совсем, совсем другое дело. Можно и продолжать.

На чём же я остановился? Ага! Кажется на часе Икс.

Назначили его, как я уже указал, на 9.00 по среднегалактическому. И место для него выбрали очень даже удачное, в трёх километрах от городка, почти рядом с Лесом Шкляревского. Там такая уютная зелёная равнина, а посреди неё не менее уютная зелёная котловина, на склонах которой и предполагалось разместить многочисленных зрителей. Ну и народу же там собралось. Почти всё население Кадара. Тысяч пятнадцать, наверное, если не больше. Из них чуть ли не половина настоящие знаменитости. Ну, Вениамин Шлемов, начальник местной колонии и потомок того самого Егора Шлемова, что открыл пятьсот лет назад Кадар, это понятно, ему по должности полагается тут находиться. Раковский и Черных – понятно тоже. Первый, как я уже говорил, руководитель кадарской части Проекта, второй неизменный его оппонент. Но вот чтобы среди зрителей оказался и Лезоринс Иван Станиславович – этого я уж никак не ожидал. Я даже и не предполагал, что самый известный ныне художник тоже находится здесь. Воистину, пути творческого поиска неисповедимы. А может, он просто приехал сюда отдохнуть?

Из прочих, кого я узнал, были Шкляревский, Итугуанако (ещё один экзобиолог), Тертышный (исследователь местных Аномалий), представители Службы Надзора Козак и Гомеш, а также Куртис, Бэла и Савватий, непосредственные участники Проекта. В общем, для малоизвестной провинции, каковой Кадар всё-таки по сути является, я бы сказал, довольно-таки представительный бомонд.

М-да!

К десяти часам котловина напоминала заполненный зрителями амфитеатр. На одном из склонов, в верхней его части, расположился Штаб – крупная шатрообразной формы палатка, в которой, собственно, и находился пульт управления биогенератором. Сам биогенератор лежал уже на дне котловины, в самом её центре. Внешне он походил на безукоризненно выполненный шар диаметром 10 метров 15 сантиметров. Цифры эти я называю так точно потому, что, как один из монтажников, знаю их наверняка.

К 10.10 все участники Проекта находились в палатке. Там, разумеется, был и я. Изнутри палатка напоминала идеально круглую комнату. Та часть её стены, что обращена к котловине, была прозрачной, перед ней располагался пульт, изогнутый полумесяцем наклонный стол, всю поверхность которого покрывали экраны ментоскопирования, циферблаты, индикаторы, кнопки, верньеры.

Перед пультом имелось три кресла, и все они были заняты. В центре, конечно же, расположился Раковский, по бокам – Куртис и Савватий. Что же до нас с Бэлой, то нам была отведена менее почётная роль – стоя позади кресел, быть на подхвате. Не знаю, как Бэла, а я в особой обиде на это не был. Всё-таки мы в святая святых.

И вот, наконец, долгожданная минута пробила.

Я так при этом напрягся (чтобы запомнить великий момент получше), что перед глазами у меня чуть не поплыли круги. И, как следствие, воспоминания у меня остались какие-то отрывочные. Даже через три часа, когда улеглось волнение и когда я пишу эти строки, не могу выстроить из них последовательный логический ряд. Вот эти отрывки. Поглядывающий то и дело на часы Раковский, радостно заблестевшие глазёнки Бэлы, чопорный до невозможного вид Куртиса, воцарившаяся в котловине тишина, какой-то приподнявшийся справа на склоне чудак, дурашливо так махнувший нам красным платком (якобы можно нам начинать), тускло отблёскивавший на солнце бок биогенератора, чьё-то прерывистое от волнения дыхание (очень даже может быть, что и моё), звон – не то в голове, не то от заработавшей аппаратуры, и, наконец, утопающая под белым пальцем Раковского красная кнопка.

Дальше мои воспоминания более-менее связны.

Биогенератор на дне котловины неуверенно так шевельнулся, поднялся после этого метров на двадцать вверх и в неподвижности замер, словно бы призывая всех присутствующих полюбоваться, какой же он всё-таки красавец. Кто-то от избытка чувств зааплодировал. Инициативу поддержали, и вскоре над котловиной уже гремело вовсю. Я тоже пару раз хлопнул. Несильно так, только лишь для порядка, чтобы не нарушить воцарившуюся в Штабе рабочую атмосферу.

Вокруг шара между тем стали возникать голубоватые всполохи. Это солнечные лучи, преломляясь в окружавшем биогенератор силовом поле, отсвечивали так. Потом всполохи сместились вниз, становясь как бы зигзаговидными – силовое поле принимало удобную для бурения винтообразную форму.

Всё это, между прочим, происходило в абсолютной тишине. Аплодисменты давно смолкли. Все, словно бы зачарованные, замерли, наблюдая за происходящим.

Секунду-другую биогенератор медлил, потом двинулся вниз. Поле, взрывая землю, стало всё быстрее и быстрее вращаться, во все стороны полетели комья земли. Сидевшие в первых рядах зрители с визгом и смехом бросились вверх по склону. Возникла сумятица, продолжавшаяся, впрочем, недолго. Через несколько минут зрители угомонились, расположившись повыше.

Странное это всё-таки было зрелище. Странное и удивительное одновременно. Висящий в воздухе шар, а под ним – голубовато-белёсое мельтешение, от которого почва внизу вихреобразно расступалась, образуя вертикальную шахту.

Так биогенератор начал путь к центру Кадара. Преодолеть ему предстояло без малого пять тысяч восемьсот километров, таков был радиус у этой планеты. Почему биогенератор было решено разместить именно там, а не, скажем, где-нибудь на поверхности, ну, ответ на этот вопрос, мне кажется, вполне очевиден. Что будет с промышленностью через 200-300 лет после Проекта не скажет никто, в центре планеты же всё-таки неограниченные энергетические ресурсы. Сколько будет существовать планета, а это, по меньшей мере, миллиарды лет, столько будет работать и биогенератор. Выход из строя ему не грозит. Устройство у него простейшее, детали созданы по технологии так называемого постоянного самообновления. Что это такое, известно сейчас даже самому распоследнему неучу, так что останавливаться на этом подробно я не буду. Скажу лишь, что технология эта никогда ещё не подводила.

Но я несколько отвлёкся.

Движение биогенератора поначалу было медленное. Так, между прочим, и планировалось. Когда он скроется из виду полностью, скорость его начнёт возрастать, причём постепенно, чтобы генератор поля не перенапрягся. К концу суток она достигнет максимальной своей величины – шестидесяти километров в час. Какие именно породы будут при этом находиться у него на пути, значения не имело. И гранит, и глину, и базальт, и даже железо поле пронзает с одинаковой лёгкостью. Таким образом, как следует из несложных подсчётов, на преодоление намеченного расстояния уйдёт чуть менее пяти суток. Земных, разумеется. Последние, впрочем, от местных почти не отличаются. Местные короче на четыре минуты.

Биогенератор, наконец, скрылся из виду. И сразу же скорость его увеличилась. Это стало заметно по тому, как из ямы полетела порода – целая туча из разлетающихся во все стороны камней и прочего мусора. Все снова бросились с визгом прочь. Несколько камешков достигли даже нашей палатки, хотя мы и стояли достаточно далеко.

Продолжалось, впрочем, это недолго. Сопровождавший бурение гул стал затихать, летевшая из ямы порода – тоже. Вскоре они стихли окончательно. Над котловиной воцарилась тишина – биогенератор ушёл под землю так глубоко, что следить за ним можно было только по показаниям приборов.

Со всех сторон в котловину полезли роботы-уборщики – приводить её в первоначальный вид. Стоявшие же по краям зрители разразились аплодисментами снова.

Зазвучали аплодисменты и в нашей палатке. Все вскочили. Дверь распахнулась, и палатка чуть ли не до отказа наполнилась людьми. Все что-то разом кричали, поздравляли друг друга, а больше всех, конечно, Раковского. Кто-то даже, не смотря на протесты, потащил его наружу – качать. Порция поздравлений в виде дружеских тумаков по спине и плечам досталась и мне. Я тоже, признаться, радовался вовсю. Куртис, перекрывая всеобщий гвалт, кричал, что как только биогенератор заработает, он тут же сотворит бочку с квасом и всех до отвала напоит. Кто-то, не дожидаясь, откупоривал символическое шампанское. Грянула музыка. Какая-то девушка бегала то там, то здесь, швыряя в гостей пригоршнями разноцветного конфетти, которое оседало на головы блестящими блестками. Как будто новый год стали вдруг праздновать…

Один только профессор Черных не принимал участия во всеобщем веселье. Он стоял в стороне и, глядя на нас, грустно так улыбался. А может, и не грустно, а многозначительно. Кто знает, кто знает…

Свидетелей великого события оказалось так много, что глайдеры потом взлетали с посадочной площадки чуть ли не два часа. Между прочим, глайдеры здесь, на Кадаре, едва ли не единственное транспортное средство. Большегрузные машины используются только в крайних случаях, нуль-транспортировка же запрещена вообще. Требования, так сказать, экологического комитета. Очень уж здесь – как я, кажется, уже говорил – уникальный биологический мир.

28 мая.

Первый после Великого Перелома день.

Я на дежурстве. Первое моё самостоятельное дежурство. Впрочем, самостоятельность эта весьма относительная. В соседнем кресле – согнувшийся над кроссвордом Савватий. Я же, в свою очередь, согнулся над дневником.

Если бы нас увидели со стороны, наверняка бы задумались, а чего это они так?

Я же на это готов хохотнуть.

Нет, дело тут, конечно же, не в халатности. Просто… Просто надо же хоть чем-то себя занять. Это ведь только в первый час интересно разглядывать мигающие индикаторы, плывущие на экранах линии диаграмм, слушать гудение работающей аппаратуры (между прочим, аппаратура может работать и бесшумно, гудение же – этакий целенаправленно запланированный конструкторами фон, чтобы сотрудники не заснули совсем; при желании его можно и отключить), но потом… Когда дежурство перевалило за середину, даже гудение перестало нас занимать. Всё-таки мы люди конкретного действия. Пассивность же противна нашей природе по сути. Думаю, многие, если не все, со мной согласятся. Да.

А всё потому, что процесс, видите ли, автоматизирован. Биогенератор своё движение корректирует сам – по направленному в центр планеты гравитационному вектору. Ближе к центру, правда, в зависимости от распределения планетных масс, вектор этот, возможно, станет более неопределённым, тогда в действие вступит корректура извне, но и здесь это будем делать не мы, а всё та же соответствующим образом настроенная аппаратура.

Возникает справедливый вопрос – а зачем тут мы вообще?

Отвечаю: а чтобы вовремя среагировать, если вдруг что-то пойдёт не так. Вероятность этого, конечно же, исчезающе мала. Чтобы что-то пошло не так… такое даже в страшном сне не может присниться. И всё-таки… Нужно быть готовым ко всему.

Вот, кстати, и получается (в который уже убеждаюсь раз), что человек не сам по себе, а придаток у собственной же технической мощи. Эх, поскорее бы Проект завершился…

Всё, заканчиваю.

Савватий, оказывается, кроссворд разбомбил и теперь предлагает партеечку в шахматы.

Бедняга, он даже и не подозревает, на что покусился. Такой ему сейчас мат закатаю!

30 мая. 15.43. по среднегалактическому.

Мы опять на дежурстве. В этот раз я с Бэлой.

Ничего особо интригующего за прошедшие после запуска два дня не произошло. Биогенератор преодолел уже около двух с половиной тысяч километров. Когда он достигнет центра, силовое поле снова примет шарообразную форму. Потом включится ещё одно – биоэнергетическое, то самое, ради которого, собственно, и вся эта заварушка. Вот тогда…

Эх, поскорее бы!

31 мая. 9.15.

И снова мы на дежурстве. И снова со мной Бэла.

Смотрю я на неё и всё не перестаю удивляться. Ну в конце-то концов, нельзя же быть всё время такой непередаваемо скучной. Да ещё с такой сногсшибательной внешностью. Ей бы жизни побольше радоваться, веселиться. Нет, как сядет перед приборами, так перед ними и сидит, не может от них до самого конца дежурства оторваться. Боится она меня, что ли? Или, может, влюблена? Если бы не Раковский, изредка к нам забегающий, чтобы повеселить нас очередными шутками, так ведь и от скуки можно было бы помереть.

Ну, ничего, ещё пара деньков, и мучениям нашим – конец.

Жду-у-у-у!!! У-у-у-у-у!!! А-а-а-а-а!!!

1 июня. 11.27.

Всё по-прежнему. Биогенератор продолжает движение. Что же до охватившего нас нетерпения, то оно возрастает.

Я вдруг понял, что это, между прочим, очень даже и неплохо. Пусть, пусть нетерпение растёт. Плод, в конечном итоге, будет более сладким.

3 июня 3176 года. 12.34.

И вот, наконец, долгожданный день наступил. Биогенератор на месте. В Штабе идёт последняя проверка поступающих от него данных. Когда она закончится, останется только одно – включить биополе.

Тот же день. 13.17.

Биополе, наконец, включили. Ур-ра!!

Тот же день. 13.41.

Что-то неладное…

Тот же день. 17.24.

Все, кто имеет хоть какое-то касательство к Проекту, сейчас в Штабе. Все обеспокоены, но не настолько, чтобы возникла паника. Что-то явно пошло не так. Как только поле было включено, связь с биогенератором оборвалась. Прошло уже более четырёх часов. Связь же, однако, не только не восстановлена, но даже сказать, почему она так неожиданно оборвалась, ничего определённого пока что нельзя.

Странно всё это, странно.

Тот же день. 18.51.

Связи по-прежнему нет. Зато фиксирующие напряжённость биополя индикаторы просто зашкаливает. Подумать только, включить их догадались только сейчас.

Тот же день. 19.07.

Появились, наконец, и первые гипотезы. Прохождению сигналов, судя по всему, мешает генерируемое в центре планеты биополе. Плотность его сейчас такова, что искажения накладываются как на радио-, так и на "Г"-режимы. Это очень, очень плохая новость.

Профессор Черных заявил, что причина возрастания плотности – скорее всего, Аномалии. Именно они, сыграв роль этакой энергетической линзы, и не дают полю распространиться по запланированному объёму пространства радиусом в 4 световых года, а, наоборот, собирают его энергетический потенциал вокруг себя, создавая некую чудовищную по свойствам зону. Скорее всего, зона эта по объёму невелика. По мере удаления от планеты плотность биополя должна в геометрической прогрессии падать. Так что эта беда – дело сугубо местное, за находящуюся рядом Птолезу, которую населяет около двух миллиардов человек, можно не опасаться.

Как бы там ни было, а ситуация казалась безвыходной. Нужно было немедленно ликвидировать поле. Для этого всего-то и требовалось, что отключить биогенератор. Только вот генератор находился уже не рядом, а в центре планеты, и всё то же поле блокировало всякую с ним связь.

Тот же день. 21.25.

Связь на Кадаре утрачена полностью. Что сейчас творится в других поселениях, даже и представить нельзя. Мы-то хоть знаем причины. Господи, только бы не поднялась паника.

Тот же день. 21.36.

Савватий и Черных сделали расчёты. По ним выходило, что плотность биополя превышает сейчас запланированную почти в три миллиона раз. Такие сумасшедшие цифры просто не укладываются у меня в голове. Я хоть и не маститый учёный, но всё ж таки понимаю, к чему это может привести. Длительное нахождение биологических организмов внутри такого поля почти наверняка вызовет в них необратимые мутации. Да что там биоорганизмы, любая находящаяся здесь материя станет через несколько дней меняться.

Воцарившееся в Штабе напряжение ощущается чуть ли не физически.

Тот же день. 22.19.

Черных предложил немедленную эвакуацию. Так как связи по-прежнему не было, на космодром послали два глайдера. Параллельно продолжились поиски способа, каковым можно было бы отключить генератор. Раковский в полной растерянности. Все остальные – тоже.

Нет, наверное, смысла говорить, что такого финала не ожидал из нас никто. Кроме, разве что, профессора Черных.

Да и он, честно говоря, изрядно обескуражен.

4 июня. 00.05.

Один из посланных на космодром глайдеров вернулся. На нём прибыл начальник колонии. Вид у него был непроницаемый. Он сообщил, что связи с Птолезой, как и с прочим внешним миром, нет, что эвакуация пока что невозможна, но поводов для беспокойства нет никаких. Основанная на биотехнологиях автоматика кораблей вышла из строя, но специалисты пообещали её к утру наладить. Что же до связи с Птолезой, то планетарный "Г"-передатчик, посылая сигналы, работает непрерывно. Может, кто и услышит.

Больше всего нас поразило то, что биополе оказалось способным так сильно воздействовать на "Г"-связь. До этого считалось, что сферы эти, био и гравитация, друг от друга почти не зависят… Да что там почти, совсем, совсем не зависят. Искать между ними связь считалось почему-то ну если и не глупостями, то, по крайней мере, правилами дурного тона. Знать бы заранее, где упадёшь, соломки бы подстелил. В любом другом случае такое открытие наверняка бы всех заинтересовало, но только не сейчас. Сейчас всем было просто не до этого.

Тот же день, утро. 5.13.

Уже больше суток я не смыкаю глаз. Да и никто у нас тут не смыкает. К эвакуации уже готовы все, но Шлемов, собрав колонистов на футбольном поле, призвал их не торопиться. Наладка вышедшей из строя аппаратуры ещё не завершена. Следовательно, лететь на космодром смысла никакого нет. Разместить там такое количество людей просто негде. Здесь же – вся необходимая для нормального жизнеобеспечения инфраструктура.

Осуществляя связь, между космодромом и городом то и дело летают глайдеры.

Шлемов уверяет, что через час-другой неисправности будут устранены. Что-то в меня закрадываются сомнения. И, признаться, не только в меня.

Тот же день. 11.17.

Мне всё-таки удалось подремать. Раковский заставил. Толку от меня в Штабе всё равно никакого, а завтра, быть может, потребуется сила. Физическая, разумеется. Кто его знает, как через день-другой будет работать прочая аппаратура. Быть может, к космодрому придётся идти пешком.

Вместе со мной отдыхали Бэла, Савватий и Куртис.

Тот же день. 13.41.

Ровно в двенадцать Шлемов снова собрал всё население города на футбольном поле. Это почти полторы тысячи человек. Трибуны были забиты, многие расположились прямо на траве. У всех на лицах было одно и то же выражение тревожного ожидания.

Шлемов сообщил следующее.

Починить автоматику кораблей пока что не удаётся. И, скорее всего, не удастся совсем. В сложившейся ситуации это вряд ли возможно. Биополе всячески этому препятствует, ну а то, что удаётся всё-таки более-менее настроить, тут же расстраивает снова. Следовательно, вывод отсюда только один: надо налаживать жизнь здесь, на Кадаре, в этих новых условиях, рассчитывая, что наше молчание встревожит кого-нибудь извне, в первую очередь на Птолезе, и будет организована помощь.

Далее Шлемов передал слово Черных.

Вот что профессор сказал:

1. Опасаться, что биополе захватило и Птолезу, оснований нет. Скорее всего, катастрофа эта и впрямь чисто планетарного масштаба.

2. Чего же нужно тогда опасаться? В первую очередь того, как в новых условиях поведёт себя материя, особенно – биологическая. Теорий возможных процессов нет, практических исследований – тем более. Единственное, что можно сказать, – это следующее. Созданный биополем избыток энергии наверняка приведёт к возникновению на внешних электронных уровнях каждого атома своеобразных вакантных участков избыточного положительного заряда, этаких положительно заряженных дыр, которые тут же будут заняты свободными электронами – последних в любом веществе хватает с избытком. Это значит, что между атомами начнут возникать совершенно нового вида связи, тем или иным веществам не свойственные. Нетрудно догадаться, что химические свойства станут тогда другими, какими именно – неизвестно. (Возбуждённый гул голосов). Вполне возможно, что все предметы станут моноформными, – то есть превратятся в единые гигантские молекулы.

3. Однозначный вывод из всего этого пока что один – уникальный мир Кадара погибнет. (Снова гул голосов). Что возникнет вместо него – предсказать пока что тоже нельзя. Возможно, другой какой-нибудь уникальный мир. Но, скорее всего, вся материя планеты превратится в этакую неопределённую по свойствам биосубстанцию, которая образует океан наподобие Соляриса.

В любом случае, предотвратить это уже нельзя. Однако побороться за собственную жизнь ещё можно.

4. Для этого нужно создать своеобразные излучатели направленного коротковолнового электромагнитного поля, в диапазоне от рентгеновского и выше, так как именно такое излучение только и способно сорвать с внешних атомарных уровней электроны-паразиты, возвращая веществу прежние свойства. Лучше всего для этого подойдут гамма-рейдеры, которых на Кадаре с избытком.

Кто-то спросил: а как же быть с органической материей? С людьми то есть? Людей под рентгеновское излучение не поставишь. Опасно.

На это Черных ответил, что как тут быть, пока что не знает, однако уже ясно – воздействие биополя на органику (более, в отличие от неживой материи, устойчивую) не так скоротечно, следовательно время, как разрешить эту проблему, есть. Наверняка что-нибудь придумается.

(Гул голосов).

Тут кто-то из сидевших на трибуне, указывая пальцем в небо, закричал:

– Смотрите! Смотрите!

Все разом подняли головы. Осирис, местное светило, такое же жёлтое и с таким же, примерно, угловым размером, что и у земного Солнца, словно бы покрылся туманной желтоватой мглой, стал каким-то нечётким, расплывчатым. Небо из нежно-голубого тоже стало с оттенком желтизны. Никакой облачности, между прочим, на всём его протяжении не наблюдалось. Все молча на это смотрели, потом кто-то сказал: "Может быть, буря какая-нибудь надвигается!?" Никто тогда ещё и подумать не мог, что физико-геометрические свойства пространства на Кадаре тоже меняются.

В полной тишине со своего места снова поднялся Шлемов.

Очень коротко, и где-то даже сухо, он сообщил, что в течение ближайшего времени в город начнут прибывать остальные поселенцы Кадара. В общей сложности, это около 15 тысяч человек. Город же может обеспечить, максимум, 10 тысяч. Следовательно, нужно будет сделать всё, чтобы условия проживания у всех были одинаковые: потесниться в коттеджах, регламентировать нормы питания, развернуть дополнительный палаточный городок.

На это из толпы ответили, что всё тут ясно и так, можно было и не говорить.

Шлемов сказал: "Хорошо!" На том и разошлись.

Тот же день. 16.45.

Всё это время мы вместе с Бэлой и Куртисом работали по развёртыванию полевых биолабораторий и госпиталя, которые также решили приспособить под жильё.

И у меня, и у всех прочих, кто находился рядом, настроение в целом оптимистическое. Все убеждены, что трудности эти временные, до той поры, пока не прибудет помощь с Птолезы.

Что помощь всё-таки прибудет, я нисколько не сомневался, однако вот что странно. В течение дня я то и дело ловил себя на различных психологических состояниях, доселе мне незнакомых. С одной стороны, как я уже сказал, вера в благополучный исход, с другой – некое совершенно непривычное беспокойство, которое, поразмыслив, я окрестил страхом. Никогда раньше, признаться, я ничего похожего не испытывал, хотя и читал о подобном в книгах. Теперь же… Это было что-то совершенно иное, новое. И, признаться, я прислушивался к себе с некоторым интересом. Так, наверное, прислушивается к первым движениям младенца в утробе беременная женщина. Удивительно!

Тот же день. 22.18.

Ночи нет. Небо затянуто всё той же жёлто-туманной мглой. Ни единой звезды на нём не наблюдается.

В целом обстановка в городе спокойная. Прибыло около двух с половиной тысяч беженцев. Завтра ожидаем ещё около трёх. То, о чём говорили днём на стадионе, сообщается каждому. Никто не паникует. Все по-прежнему уверены – помощь близка.

Что же до меня, то я в этом уже не столь убеждён. И дело тут вот в чём. Помимо общих собраний, есть ещё и собрания локальные, точнее, заседания Штаба по борьбе с катастрофой. Я, между прочим, в его составе.

Вопросы, которые там обсуждаются, огласке пока что не предаются. На этом настоял Шлемов, опасавшийся лишних волнений.

К примеру, просидевшие целый день над расчётами Раковский, Черных и Савватий сообщили следующее:

1. Метрика пространственно-временного континуума на Кадаре изменена, и, следовательно, время течёт теперь совсем по другому, а именно – быстрее, чем во всей остальной вселенной, – примерно, в 18 с копейками раз. Это значит, что если у нас здесь проходит один месяц, то, к примеру, на Птолезе чуть немногим менее полутора суток. Следовательно, на быструю помощь рассчитывать не приходится.

2. Кроме того, расчёты однозначно показывают, что биополе по своей сути – образование неоднородное, крайне нестабильное, в нём то и дело должны образовываться этакие своеобразные блуждающие зоны, в которых энергетическая плотность будет превышать среднюю по планете в миллионы раз. И это при всём притом, что средняя плотность сама превышает планировавшуюся в миллионы раз. Черных назвал такие зоны циклонами. Что может происходить в эпицентрах циклонов, можно только догадываться. Свойства материи и пространства наверняка будут меняться мгновенно.

Один из таких циклонов должен пройти сегодня ночью всего в пятнадцати километрах юго-западнее нашего городка. Два часа назад профессор Черных с двумя ассистентами, взяв необходимую для исследований аппаратуру, отправились туда, чтобы понаблюдать за этим явлением в непосредственной близости.

5 июня. 8.23.

Сегодня утром я проснулся от криков. Кто-то шумно пробежал рядом с моим коттеджем.

Нервы у меня были натянуты даже во сне. Прыгнув в штаны и натягивая на ходу майку, я выбежал наружу. Мимо, возбуждённо галдя, пробежали ещё какие-то люди. Я успел схватить одного из них за руку. Это был худенький невысокий парень с лихорадочно, как мне показалось, блестевшими глазами.

– Что случилось? – спросил я у него.

– Там! Лес! – закричал он и, вырвавшись, убежал.

Я устремился следом.

На окраине уже толпилась масса народа. Стоял гул возбуждённых голосов. Все переговаривались и указывали пальцами в сторону горизонта. Я протолкался вперёд и остолбенел. Там, где раньше до самого горизонта тянулась покрытая высокой травой степь, теперь темнела полоска леса, и было уже до неё не более трёхсот метров. Разумеется, это был лес Шкляревского.

Все были потрясены. Никто раньше и помыслить не мог, что мюрзы, оказывается, умеют перемещаться. Должно быть, лес обосновался здесь прошедшей ночью.

Было видно, что в данный момент он не приближается, хотя в неподвижности деревья не стояли – всё время, словно бы от некоего волнения, пребывали в непрестанном шевелении. Стволы размеренно покачивались, ветви-щупальца то опускались вниз, то поднимались вверх, подрагивали время от времени, а то и сплетались друг с другом в единое целое, после чего расплетались обратно. В целом же всё это произвело на меня впечатление крайне неприятное. И, судя по всему, не только на меня.

Все были встревожены. Один только Реваз был настроен оптимистично. Он бегал среди людей и, успокаивая, говорил:

– Нет опасности! Нет опасности!

Никто ему, похоже, не верил. Я и сам, честно говоря, был встревожен. Очень уж у этого леса был, как мне показалось, угрожающий вид. С чего это он вдруг двинулся к нам? Стоял себе, стоял… Уж не отомстить ли нам задумал? За последствия проваленного эксперимента.

Мне как-то стало не по себе.

Впрочем, как бы там ни было, лес пока не приближался. Прибывший сюда Шлемов сразу же назначил несколько дежурных – смотреть, как мюрзы поведут себя дальше. Остальные, посудачив о том о сём, разошлись.

Я тоже ушёл.

С утра мы планировали заняться конструированием облучателей. Время уже поджимало. Всё то, что давеча предсказывали Раковский, Черных и Савватий, уже начало сбываться. Все металлические предметы стали вдруг мягкими, податливыми, а подаренная мне на выпускном вечере авторучка, сделанная из какого-то редкого сплава, обрела даже какое-то одушевление. Когда я взял её, чтобы сделать в дневнике очередную запись, она вдруг стала извиваться, словно бы намереваясь высвободиться, и от неожиданности я её выронил. Она поползла куда-то под стол, и если бы не Куртис, переселившийся ко мне ещё вчера вечером, возможно я бы никогда её больше не увидел. Он ловко припечатал её каблуком, потом сунул в коробку. Облучили мы её первой. Сейчас, когда я пишу эти строки, видно, что своих свойств она не утратила.

Я вообще-то в некотором ступоре. Всё-таки теория – это одно, увидеть же всё собственными глазами на практике – совсем, совсем другое. Что же у нас тут творится?

Тот же день. 13.11.

Всё это время в одной из технических палаток делали облучатели. Это занятие настолько нас захватило, что мы оказались практически выключенными из того, что творилось в посёлке. События же в нём нарастали, как несущийся с горы ком.

Но обо всём по порядку.

Когда я вышел из палатки, то первое, что увидел, – стоящее возле ближайшего коттеджа дерево. Конечно же, это было дерево-мюрз. Судя по его виду, оно явно собиралось устроиться здесь основательно – пускало под фундамент коттеджа корни, отчего коттедж мелко-мелко подрагивал, а из окна выглядывало чьё-то испуганное лицо.

Ещё одно дерево стояло чуть дальше, прямо посередине дорожки, и тоже пускало корни.

То там, то здесь возникали кучки возбуждённо переговаривающихся людей. Тревоги уже не скрывал никто, только Реваз по-прежнему пытался всех успокоить.

– Нет опасности! – торопливо говорил он. – Посмотрите, они же почву укрепляют! Видите!? Видите!?

Выяснилось, что лес снова пришёл в движение около часа назад. Он двинулся на посёлок сразу всей массой. Эти два дерева – передовые. Через несколько минут тут будут и прочие. Дежурившие подле леса наблюдатели сделать ничего не смогли. Кто-то предложил одно из деревьев поджечь – остальных это, возможно, отпугнуло бы. На инициатора посмотрели, как на сумасшедшего. Крутившийся там Реваз заявил, что ляжет костьми, но ничего подобного не допустит.

С беспокойством озираясь по сторонам, мы направились в столовую. Перед ней на небольшой площади обнаружилось ещё одно дерево, в котором я вдруг с удивлением узнал Платона. Платон стоял крепко – видно, обосновался тут уже давно.

Глядя на него, я попытался оживить в памяти те чувства, что испытывал во время контакта с ним, но так и не смог. Ничего, кроме недоверия и тревоги.

Мы с Куртисом уже собрались было войти в столовую, но тут дальше по улице снова раздались какие-то крики. Какие-то люди замелькали там, и мы, заинтересовавшись, тоже направились туда.

То, что мы, подойдя, увидели, нас потрясло. Я даже не сразу и понял, что же (или кто же) находится перед нами.

Там, ошеломляя присутствующих противуестественным своим видом, стояло окружённое людьми существо, лишь отдалённо напоминавшее человека. Погружённый в психологический ступор, я всё смотрел и смотрел, а вокруг стояла полная тишина. У существа была огромная, как тыква, голова. От лица же почти ничего не осталось – там, где полагалось быть глазам, носу и рту, находились только какие-то жёлто-багровые вздутия. Туловище было раздутое, как бочонок. Левая рука, неестественно длинная, свисала до самой земли.

А потом это существо открыло рот (оказывается, у него был всё-таки рот) и начало говорить:

– Лес… Лес… Не надо бояться…

Голос у него был какой-то неестественно хриплый, но я всё равно с ужасом вдруг понял, что это никто иной, как профессор Черных, вернее, то, что от него осталось.

– Лес… Лес… – продолжал он бормотать.

– Что случилось, Антон? – спросил у него Куртис.

Существо медленно повернуло к нему слепое лицо.

– Циклон, – сказало оно чуть слышно.

– А где Коростылёв, Савватий?

На это существо не сказало ничего. Оно повернулось и, всё ещё бормоча "Лес… Лес… Не надо бояться…", побрело прочь. Длинная рука волочилась за ним по земле.

Мы молча смотрели ему вслед. Вскоре оно скрылось из виду.

Тут кто-то из геологов – Максим, кажется – заорал и кинулся прочь. Через минуту он вернулся – в руках у него был плазменный бур.

– Не надо! – вскрикнул Реваз.

Он, похоже, сообразил первым.

Секунду спустя сообразили и все остальные. Реваз бросился к геологу, но не успел. Из жерла геологического бура полыхнуло белое пламя, и стоявший в центре площади Платон в одно мгновение вспыхнул.

Волна конвульсивной дрожи пронеслась по зелёным щупальцам и фиолетовому стволу. Откуда-то из недр дерева словно бы донёсся мучительный стон. Клубы белёсого вонючего дыма поползли во все стороны.

– Не нравится! – крикнул геолог.

Глаза у него были совершенно безумные.

Вскоре от дерева осталась только кучка чёрного пепла. И только после этого геолог словно бы опомнился. Тело его обмякло, бур вывалился из рук. Он попятился, а подбежавший к нему Реваз, схватив его за грудки, с каким-то рыдающим всхлипом закричал:

– Ты что наделал!? Ты что наделал!?

Голова у геолога безвольно моталась из стороны в сторону.

Все, не в силах произнести ни слова, потрясенно молчали. Казалось, никто никак не мог поверить, что всё это действительно всерьёз, что всё это происходит именно с ними, а не с какими-нибудь виртуальными персонажами на киноэкране.

Потом заговорил Шлемов.

– Внимание! – сказал он каким-то неестественно звенящим голосом. – Слушайте все! Нам нельзя терять человеческий облик. Прошу всех держать себя в руках. Не забывайте, среди нас женщины и дети. Нам нужно обязательно продержаться, пока не прибудет помощь. Мы наделаем облучателей, огнемётов, снимем с каждого генетические матрицы, чтобы можно было в любой момент возродиться. Технический потенциал для этого у нас есть. Он, конечно, не столь высок, как, к примеру, на Птолезе, но всё же достаточен, чтобы продержаться нужное время. Главное, не терять веры! Помощь обязательно будет!

Все молча на него смотрели. Я – тоже. В то, что помощь обязательно будет, мне уже не очень-то верилось. Но тогда во что, во что же тогда верить?!"

Записи на этом заканчивались. Я пролистал дневник до конца, но оставшиеся страницы были пусты. Откинувшись на спинку стула, я огляделся. Оказывается, чтение захватило меня настолько, что я забыл даже, где, собственно, нахожусь. Это была комната Кипа. В печке уютно потрескивали дрова, на столе стояли тарелки с безнадёжно остывшей едой. Сам хозяин сидел напротив и выжидательно на меня смотрел. Волнение переполняло меня.

– Что же это?! – пробормотал я. – Здесь же всё совсем по-другому. Здесь же… другая совсем жизнь! Не такая, как мы всегда считали! Нет, надо… Надо что-то делать! Нельзя же так!

Я вскочил.

– И куда ты собрался идти? – поинтересовался Кип.

– Как куда?! – Я непонимающего смотрел на него. – Рассказать остальным. Надо чтобы все про это узнали! Ты разве так не считаешь?

– А с кого именно ты хочешь начать?

Я немного подумал и сел.

– То-то и оно, – сказал Кип. – Не каждому об этом можно говорить. А только тем, кто близок к критической степени Одушевления. Понимаешь?

Я кивнул. Всё верно. Первый же свежак пристрелил бы меня на месте. А тетрадку эту, скорее всего, кинул в костёр.

– Я вот тут всю ночь размышлял, – продолжал Кип. – И выработал некоторый план действий. Во-первых, нужно избавиться от индикаторов слежки за нашими подопечными.

Я посмотрел на охватывавший моё запястье браслет. Браслет ощутимо покалывал.

– Во-вторых, – продолжал между тем Кип. – Нужно из сочувствующих людей организовать что-то вроде коалиции. Я уже говорил сегодня утром по этому поводу с Дорзом и Цугенгшталем. Они согласны. В третьих…

Что в-третьих, Кип сказать не успел. В дверь вдруг раздался стук.

Кип пошёл открывать, а я снова принялся листать дневник. Многое, если не всё, было мне в нём непонятно. Однако главное уже было ясно – жизнь не всегда была такой, как сейчас, её можно и нужно изменить. И сделаем это мы: я, Кип, Дорз, ещё кто-нибудь. Главное, чтобы была преемственность. Если кто-то и погибнет, другие сохранят память…

Тут вернулся Кип.

– Ты знаешь, – сказал он. – Это за тобой.

– За мной?!

– Да, Слямзейтор пришёл.

– А что ему надо?

Кип молча пожал плечами.

– Говорит, что-то по поводу давешней встречи с директором.

– Вот клизма! – пробормотал я с досадой. – Вечно он мне, когда не надо, попадается!

– Может, не пойдёшь? Что-то мне не спокойно как-то.

Я на мгновение задумался.

– Да нет. Может, и впрямь что-то срочное. Я быстро. Узнаю, что к чему, и назад.

– Ладно, жду.

Я вышел за дверь.

Слямзейтор стоял у забора. При виде меня лицо у него озарилось улыбкой.

– А, Корд, очень рад тебя видеть!

– Чего надо?

– Да дело тут одно. Важное очень. Подойди, пожалуйста, поближе.

– Зачем?

– Да ты что, боишься меня?

– Вот ещё!

Я подошёл. Последнее, что я увидел, был ствол направленного на меня пистолета…

 

ЭПИЛОГ

Каждая жилка, каждая клетка пели во мне, когда я выходил из кокона биогенератора. Что ни говори, а жизнь всё-таки прекрасная штука. Какое неисчислимое количество перспектив открывает она перед каждым из нас. А самое главное – это служение. Ближнему, обществу. Что может быть этого прекрасней? Так и хочется начать прямо сейчас.

Я и начну.

Омоюсь вот только, оденусь.

А интересно, чего это я здесь очутился? Видно, не очень блестящие были у меня в прошлой жизни дела. Где-то я, видать, прокололся, а лес – паскудник такой – меня и скрутил. Ну, ничего. В этот раз я уже не буду таким простачком. Мы ещё потягаемся, кто тут кого. Ох, и силы же у меня сейчас!

Кстати, о моём Покровителе. Хоть я и не знаю, кто он таков, а всё ж таки преогромное ему спасибо. Должно быть, именно он разглядел во мне зарождающегося хлюпика.

Тут из динамика под потолком раздалось:

– Приветствую тебя, Корд! Я – мультимедийный компьютер, проводивший твоё Возрождение.

Я хохотнул.

– Мультимедийный?!

– Именно так.

– А как это понимать?

– Сам толком не знаю. Информация об этом у меня напрочь отсутствует… Хочу также сообщить, что ты в этом мире лицо не простое, привилегированное, а именно – специалист: инженер по технике, водитель, программист, а также наладчик систем.

Я пренебрежительно хмыкнул. Тоже мне – удивил. Да я, если хочешь знать, и сам об этом прекрасно знаю, все эти сведения, если хочешь знать, на генетическом уровне в моих клетках записаны. Эти и ещё кой-какие. Так что, дружок, зря ты тут передо мной распинаешься.

– Впрочем, – сказал компьютер, – всё это ты знаешь и сам.

А вот это он ловко, вынужден был я согласиться. Подковырнул, значит, ну-ну…

Ладно, отыграемся на чём-нибудь другом. Так, где у нас здесь душ?

Динамик имелся и в душе.

– Довожу также до твоего сведения, – продолжал писклявым голосом компьютер, – что на левом запястье у тебя браслет. Это не украшение, это такой индикатор, задача которого – определять степень Одушевления твоего подопечного. Твой подопечный – Кип. Знаешь такого?

– Знаю, знаю, – проворчал я, с удовольствием подставляя под тугие струи то левый, то правый бока.

– А знаешь ли ты, какие должен предпринять действия в критический момент, если таковой вдруг возникнет?

– Знаю, знаю.

Я куражился, и это было очень приятно. Однако на индикатор я всё ж таки посмотрел – с чем с чем, а с Одушевлением шутки плохи, та ещё гадость. Посмотрел и сразу же как вздрогнул – аж сердце у меня чуть не зашлось. Стрелка-то, оказывается, уже давным-давно за критическую отметку перевалила. Даже, оказывается, небольшое покалывание в руке ощущается. И как я его сразу-то не почувствовал? Должно быть, обычное после биогенератора онемение не позволило.

Вот же незадача-то, а!? Как же, наверное, тяжко сейчас Кипу там без меня. Я тут, видите ли, под душиком себе прохлаждаюсь, а он там, можно сказать, совсем помирает.

Ну, ничего. Сейчас я, оденусь…

Я выбежал из душа. Оказывается, пока я отсутствовал, в раздевалке объявилась Мокаиса. Встала она, подбоченясь, напротив и давай на меня зенки свои бесстыжие пялить.

Я не отвернулся.

А что – парень я хоть куда, не калека, не урод какой-нибудь, крепкий, видный весь из себя. Пусть себе полюбуется. Тем более что и сама она без одежды-то.

– Ох, и жеребчик же ты, однако! – сказала она наконец, с восхищением на меня глядя.

Я так и расцвёл. Это точно, жеребчик я ещё тот. Из биогенератора не успел толком выйти, а уже девчонки косяками идут. Что же дальше-то будет?!

А Мокаиса между тем продолжала:

– Ты знаешь, я тут в городу баба единственная. Многие очереди месяцами ждут, но тебе… – Тут она замолчала и многообещающе так подмигнула. У меня аж дыхание чуть не пресеклось.

– Что, до забору? – спросил я, не решаясь поверить.

– Зачем до забору? Можно и здесь. Чего время терять.

– Верно.

Сердце у меня уже билось так, что, казалось, вырвется сейчас из груди. Мокаиса же, подойдя ко мне вплотную, по-хозяйски положила мне руки на бёдра.

– Ах! – воскликнула она томно. – Целуй же меня везде! Люби меня всю!

Словно бы огненные зайчики заплясали перед моими глазами. "Смерть лесу!" – прорычал я, уже не помня себя совсем, и только было схватил Мокаису за свисавшие с боков жирные складки, как вдруг снова ощутил покалывание в левом запястье. Меня словно бы окатило ледяной водой. Проклятье! Кип! Как я мог про него забыть!

Нет, нельзя так! Он же там совсем без меня погибает!

– Послушай, – пробормотал я смущённо. – Я сейчас не могу. У меня… дело срочное. Давай позже, а?

– Как, опять?! – вскричала Мокаиса, вытаращив на меня глаза.

– Не могу я сейчас… Мне бежать надо!.. Меня ждут!..

Я мягко, но решительно высвободился из её объятий.

Лицо у Мокаисы исказилось. Она резко меня оттолкнула и отбежала к стене. Глаза у неё стали злые-презлые.

– Совсем ты меня измучил, ирод окаянный! – запричитала она. – Сколько ещё я буду бегать за тобой!?.. Я тебе что – дешёвка, девочка на одну ночь?!.. Ненавижу!

– Извини, извини, – бормотал я, поспешно натягивая штаны. – Но я и вправду сейчас не могу. Поверь! А давай вечером, а!? Или через полчаса? Ты будешь здесь? Я подбегу… попозже.

По рыхлым щекам Мокаисы потекли слезы.

– Ирод! – всхлипнула она. – Сколько ты ещё издеваться надо мной будешь!? Всё попозже да попозже… А я всё жду, жду… Сил уже никаких нет… Я же… Я же люблю тебя!

– И я тебя люблю! – воскликнул я с жаром. – Ты даже и представить не можешь – как! Ночей готов из-за тебя не спать!.. Но сейчас… сейчас я никак не могу! Поверь!

– Нет, не любишь ты меня, не любишь!

– Люблю, люблю!

Тут лицо у Мокаисы снова исказилось яростью.

– Чтоб ты провалился! – закричала она. – Чтоб тебе пусто было! Импотент! Кастрат недоделанный! Может, ты в инкубаторе свою силу оставил!? Ну, ничего, ты ещё пожалеешь! Я тебе не дешёвка какая-нибудь! Не девочка на одну ночь! Ты ещё у меня в ногах валяться будешь!

Я выскочил за дверь.

– Успехов тебе в личной и общественной жизни, – крикнул мне вслед компьютер.

– Ко-о-орд!! – заорала Мокаиса.

Ни того, ни другую я уже не слушал. Только одно меня сейчас волновало – Кип! Как же тяжко ему, наверное, там сейчас, бедолаге. Как же он, наверное, весь измучился, меня дожидаясь. Ничего, ничего. Я сейчас… Я уже бегу… Я скоро…

Сначала было желание…

Каждая жилка пела во мне…

Кто я?..