Енька в тенегрядущедобром
Когда в кинотеатре начался пожар, Енька была в числе тех, кто первым рванул к выходу. Она сделала это за несколько секунд до того, как сработала сигнализация и с потолка полилась тонкими, быстро иссякающими струйками вода.
Однако до заклинившей двери ей добраться не удалось – сидела она в самом верху, а пока просачивалась мимо тех, кто был уверен, что все обойдется, пока перепрыгивала через ступеньки, у выхода уже собралась плотная толпа. А в ней каждый полагал, что его жизнь – самая бесценная и за право постоять около выхода можно пинать, толкать и громко материть всех остальных.
И девушка, даже изящная и не особо высокая, вряд ли могла протиснуться вглубь – да, в общем, и не хотела этого.
Дым валил уже плотно, под потолком искрило электричество, свет включился на мгновение во всем зале и тут же погас. Орали дети, визжали женщины.
Енька в свои пятнадцать с половиной не относила себя ни к первым, ни ко вторым. Она прижалась спиной к стене и попыталась проанализировать ситуацию. В толпе около запертого выхода кто-то уже стонал от боли – люди словно сошли с ума, втираясь в эту давку, будто бы от того, умрут они наверху кинозала или у выхода, зависел размер страховки несчастным родственникам и высота надгробия.
Дым был уже повсюду, но стало светлее – в дальнем конце загорелись открытым огнем кресла. И как только вспыхнуло пламя, Енька увидела в нескольких метрах от себя еле светящийся проем в стене. Он начинался на уровне ее пояса и уходил вверх. Из него высовывались чьи-то руки и то подхватывали кого-то, то отпихивали.
Добраться до этого проема оказалось сложно – за полтора десятка коротких шагов Енька потеряла одну туфлю и рукав почти новой куртки, получила болезненный тычок локтем в челюсть, и множество раз ее отталкивали назад, пихали, орали что-то бессмысленное в ухо.
Какой-то мужик лет под сорок уже в третий раз атаковал проем, и в третий раз его сшибали обратно уверенным пинком.
После очередного удара атакующий неудачно стукнулся о кресло и затих. В проем втащили двух мальчишек лет по десять, одного за другим. В зале раздался дикий скрежет.
– Сколько лет? – спросил силуэт из проема.
Енька, мгновенно сообразившая, что мужика не пустили, а пацанов взяли, крикнула:
– Тринадцать!
И ее сразу подхватили и швырнули куда-то за себя. Енька смотрела во все глаза, но ничего не было видно, зато все тело словно вибрировало, ощущение оказалось настолько новым и непривычным, что девушка на какой-то момент перестала дышать – и почудилось вдруг, что здесь это и не нужно, а потом она потеряла сознание.
Очнулась Енька на узкой, но очень удобной кушетке, стоящей у стены в маленькой белой комнате. Напротив располагалась такая же, но пустая, больше в помещении ничего не было. Девушка попробовала встать, но оказалось, что она притянута к своему ложу несколькими упругими жгутами.
А через мгновение часть стены рядом с кушеткой напротив отъехала в сторону, и в комнату вошла высокая блондинка средних лет в белом халате.
– Имя, фамилия, год рождения? – равнодушно спросила вошедшая.
– Евгения Самойлова, две тысячи третий. – Енька полагала, что теперь врать смысла нет – раз уж ее спасли, обратно в горящий кинотеатр никто не отправит.
– Сколько пальцев? – Дама показала два.
Енька ответила.
– Чувствуешь себя нормально?
Девушка кивнула.
– Сутки проведешь здесь, потом отправишься к остальным.
Сразу после этих слов блондинка нажала что-то около головы Еньки, жгуты мгновенно втянулись в кушетку, освобождая девушку. Дама встала и уже собралась выйти, но Енька вдруг спросила:
– А когда можно будет вернуться домой?
– Никогда, – не оборачиваясь, ответила блондинка. – Ты в две тысячи двести тридцать четвертом году и по всем документам сгорела в своем две тысячи девятнадцатом.
Последние слова Енька едва расслышала, так как они донеслись из-за закрывающейся двери. Потрясающая новость! Можно было верить в нее или не верить. Не верить показалось проще и разумнее. Девушка села на кушетке, решив для себя, что об этой проблеме обязательно надо будет поразмышлять, но потом. Вероятно даже, что сильно потом.
Оглядев себя, Енька с неудовольствием отметила, что и джинсы-трансформеры, и куртка, и жакет, и майка, и нанобусы – и даже носки с трусиками – все это пропало, а надето на нее нечто бесформенное и белое, отлично скрывающее от окружающих тело от лодыжек до шеи.
Оставалась надежда на то, что когда она выйдет из этой больницы, все вещи – включая социальную карту-паспорт, на которую только вчера упала школьная стипендия, – ей вернут в том же состоянии, что и забрали.
Обойдя комнату и исследовав ее на предмет окон, дверей, тайников и кнопок, Енька выяснила, что ближайшие сутки обещают оказаться весьма скучными. Пять шагов в ширину, восемь в длину, что-то около пары метров в высоту, гладкий мягкий материал на стенах, две кушетки, словно вырастающие из стен, – и больше ничего.
Девушка поразмышляла, что бы ей такого поделать. Плакать не хотелось, анализировать ситуацию – тоже, оставалось только мечтать и вспоминать.
Енька легла на кровать наискосок, уперлась ногами, согнутыми в коленях, в стену и задумалась.
Вот сейчас сломается потолок, и спрыгнет вниз Комор, метаморф из «Восхода». Он спасет ее от злобных похитителей, отвезет в Рэндом-сити в Лос-Анжелесе, предложит ей выйти за него замуж и сняться вместе в его новой картине.
Енька, естественно, вначале откажется – мама Люба всегда говорила, что соглашаться сразу в таких ситуациях нельзя, мужики не ценят того, что добыли без боя, – но потом она позволит себя уговорить. А дальше – деньги, купание в шампанском, фотосессии с Комором, съемки в блокбастере, слава и мама Люба с бабой Таней на заднем плане, утирающие слезы платочками.
Хотя представить бабу Таню с платочком Еньке так и не удалось, но сама мысль была богатой. Чем бы пронять бабку? Старая циничная женщина – почетный матриарх семейства Самойловых, глава «бабьего дома» – слезам не верила. И, что самое страшное, Комора она за актера не считала, предпочитая фильмы с отечественными «старичками» – Хабенским, Боярским и прочими героями пыли и нафталина.
Другой вариант: Енька сбегает из этой тюрьмы и предупреждает президента по телефону: «Юрий Михайлович, я раскрыла подлый заговор!..» Хотя нет. Тогда вся слава достанется президенту. А он и так уже старый и славный, тоже весь в пыли и нафталине, как Боярский.
Итак, Енька раскрывает подлый заговор, сбегает, собирает под своим началом команду молодых ребят и побеждает злодеев. Половина героев по пути гибнет, Еньку тяжело ранят… Нет. Лучше слегка задевают левую руку. Чуть выше локтя. И вот она стоит под прицелами камер, к ней спешит от своего лимузина «Святогор-Люкс» сам президент, на заднем плане мама Люба утирает глаза.
Баба Таня же опять отказывается стоять с платочком. Но уже готова одобрительно кивать!
Итак, вызнав коварные планы похитителей, Енька остается в плену, чтобы изнутри взорвать террористическую организацию, опутавшую весь мир, в том числе президента США и королеву Англии, а сейчас прорабатывающую Юрия Михайловича…
Весь день девушка провалялась, составляя планы побега, рассматривая разнообразные варианты, как правило, заканчивающиеся Комором, ванной с шампанским и миллиардным счетом на социальной карте.
В какой-то момент из стены выдвинулась полочка с серым комком и стаканом морковного сока. Еда была похожа на сырный хлеб и вначале показалась Еньке безвкусной, но под фантазии пошла вполне ничего.
Заснула девушка дико уставшей – вот так всегда бывает: когда что-то делаешь, то вроде все нормально, а когда ничего – устаешь до полусмерти!
А проснулась она опять в другом месте. На этот раз Енька открыла глаза в большом помещении, похожем на школьный актовый зал. Стены и потолок были украшены красиво нарисованными животными и разными персонажами сказок и фильмов, большую часть которых Енька видела впервые. В помещении оказалось множество девчонок – от двенадцати примерно лет и до шестнадцати, по периметру стояли кровати, а в центре зала располагались всякие аттракционы. И знакомые ей с детства голоигры, и незнакомые аппараты, и какие-то площадки, на которых обитательницы этого места прыгали то ли в танце, то ли в какой-то игре.
– Привет, новенькая! – На кровать к Еньке подсела рыжая высокая девушка, выглядящая чуть старше остальных. – В общем, порядок такой: шмотки выберешь себе по каталогу, я покажу как. На самые интересные игры – очередь, занимать за кого-то нельзя, кто стоял, тот и играет. Вечером придут мальчишки, к этому времени твой угол должен быть чистым, сама – прилично одета, если кто из пацанов понравится – спрашивай меня, там половина уже занята. За драки и сплетни ночью могут поколотить, но это как повезет. Я – Инна. Тебя как зовут?
– Енька, – ошарашенно произнесла она. – Ну, в смысле, Евгения.
– Енька лучше, Евгений у нас и так две штуки, – прокомментировала Инна. – Вообще здесь семьдесят три девушки вместе с тобой, большая часть – двенадцати-тринадцати лет, старше четырнадцати всего двадцать одна. Так. Шкаф, туалет, душ и переодевалка за кроватью, в стене, открывается, если приложить ладонь над спинкой. Там же стиралка, просто кидаешь одежду и белье – она сама сортирует, чистит, гладит. Осваивайся пока, через час я к тебе подойду, покажу, как заказывать шмотки.
– Где мы? – поинтересовалась придавленная напором Инны Енька.
– Тебе не сказали? – удивилась та. – В будущем, двадцать третий век. Если спросишь, что мы тут делаем, ответа не получишь, только слухи. Если заинтересует, кто именно «мы», то ответ простой: мальчишки и девчонки из конца двадцатого века – как я, например, – и из первой половины двадцать первого – Анаис и Ленок из две тысячи сорок второго, с ними еще четверо пацанов. У них гидрореактор рванул. А у тебя, кстати, что?
– Пожар в кинотеатре, две тысячи девятнадцатый, – сдавленно ответила Енька. Никаких Коморов и никаких платочков в руках бабы Тани не предвиделось – она действительно оказалась в будущем.
– С друзьями в кино ходила? – заинтересовалась Инна. – Если с друзьями, то, может, кто еще из твоих здесь появится.
– Одна, – огорченно сказала Енька. – Поход на премьеру выиграла по социальной лотерее. Там билеты столько стоили, что никто из друзей не смог составить компании…
– А что за фильм?
– «Русские боги – 2», – ответила девушка. – Сюжет так себе, если честно, первый лучше был. А спецэффекты мощные, особенно когда битвы между нечистью начинались и кресло в пол уходило по самое сиденье…
Следующий час Енька осваивала свою личную комнатку, в которой находились шкаф, стиралка, душ и туалет. Здесь все было чисто и стерильно, сверкало белизной – но девушка не обманывала себя. Она знала, что через пару дней, если она не умудрится как-то сбежать (что теперь было под громадным сомнением), здесь окажется кавардак. Как его устроить, она пока не представляла, но себе в этом доверяла полностью: если подобное вообще возможно, то она сумеет.
Унитаз задвигался в стену, равно как и раковина над ним. Поэкспериментировав, Енька обнаружила, что одновременно может быть либо первое, либо второе, но если задвинуть наполовину раковину, а потом толкнуть ее вместе с унитазом, то система немного заедает.
Однако доводить эксперимент до логического завершения Енька не стала, решив вначале пописать и умыться, чтобы потом не мучиться со сломанной сантехникой.
Шкаф пока что был первозданно пуст, но слово «каталог», произнесенное Инной, грозило наполнить это пространство множеством чудных вещей.
Енька еле нашла Инну, решающую вопрос с лезущей без очереди к какому-то аттракциону тринадцатилетней мелочью из тридцать первого года. «Каталогом» оказался файл в допотопном компьютере, еще с электронно-лучевым экраном, из тех, которые в две тысячи девятнадцатом можно было найти разве что в музее или на помойке.
Вещей в каталоге обнаружилось немного – всего по паре фасонов на блузки, брюки, юбки и так далее. Разнообразить их можно было, только выбирая цвета, и вот с этим оказалось все в порядке – в простеньком редакторе Енька быстро подобрала несколько вариантов расцветок.
Глядя на снующих вокруг девчонок, она вдруг поняла, что большинство из них сами дорабатывали одежду из каталога, и делали это, не только рисуя на ткани оранжевые кружки в синих квадратах, но и подшивая, подрезая, скалывая булавками отдельные части.
Некоторые из обитательниц этого мирка вообще мало чем интересовались – и их легко было узнать. Они не играли в игры, не читали книги, а просто лежали или сидели на своих кроватях, зачастую даже не переодевшись в вещи «из каталога» – в таких же мешковатых сорочках, как та, от которой мечтала поскорее избавиться Енька.
– Сделала? – поинтересовалась Инна. – Нажми в правом верхнем углу менюшку, ага, молодец, выбери свое имя и подтверди. Отлично, теперь можешь идти в свой закуток – там в шкафу уже висят заказанные вещи.
Енька не поверила. А зря – в шкафу за кроватью действительно обнаружились две майки, кофточка, юбка и брюки. Отсек для белья и носков тоже не пустовал, и даже на полочке внизу стояли сандалии – пол хоть и был приятно теплым, и половина девчонок бегала по нему босиком, но Енька так не привыкла.
Переодевшись, она глянула на себя в зеркало – хоть до недавней экстравагантной модницы, стремившейся скорее ошарашить, чем восхитить, она не дотягивала, но, в общем и целом, из толпы выделяться должна была. Сочетание оранжевого и черного ей всегда нравилось, а вот маме Любе почему-то нет.
Затем Енька решила посмотреть, как развлекается здешний народ. Она собрала из слипающихся невесомых фигур трехмерный пазл – кролика с цветами в руках. Затем раскрасила на стенде «Джоконду» Леонардо да Винчи – вначале это был карандашный набросок, по которому девушка, следуя подсказкам, с помощью разных кистей наносила мазки, причем рядом с ее работой тут же автоматически возникали исправления, – а потом она нашла, как отключить «помощника», и вдоволь поиздевалась над картиной, добавив даме на портрете джентльменский набор из усов, рогов и сигары во рту. Получилось вполне приемлемо – без стенда Енька никогда в жизни так не нарисовала бы.
Потом был обед – причем еда появлялась у всех на полочке возле шкафа в личной комнате. Ничего особенного она не представляла – все тот же «сырный» хлеб, какое-то горячее блюдо вроде каши из непонятной крупы и кувшинчик с соком.
После обеда следовало поставить посуду на полочку, и если потом выйти и снова войти, то ее там уже не было.
Енька села на кровать и задумалась о смысле жизни. То есть – она опять решила помечтать.
– Через полчаса мальчишки придут, – подошла сзади Инна. – Вначале чаепитие, потом танцы. В личную комнату мальчика провести ты не сможешь, если захочешь целоваться, то проще всего будет делать это в танце – центр зала всегда в полумраке, а чем дальше от центра, тем светлее. Насчет того, что часть мальчиков занята, я серьезно – некоторые из них даже не знают этого и очень удивляются, что с ними никто не танцует. Залезешь на территорию Альки из двадцать четвертого года или западешь на моего – Волика из тридцать шестого, – мало тебе не покажется, обещаю.
– А как узнать-то? – Енька вообще не собиралась ни с кем танцевать, у нее в девятнадцатом году остался законный молодой человек, Егор, с которым она уже несколько раз серьезно целовалась и в последние дни даже не особо отталкивала, если он лез во всякие места.
– Держись поближе ко мне, когда они придут, – порекомендовала Инна.
Енька вообще не видела особого прока в мальчишках – большинство из них были глупыми и много о себе думающими прыщавыми чудовищами, норовящими ущипнуть или вообще не обратить на тебя внимания. Лучшим из мужчин она считала, естественно, Комора – в его человеческом облике. Но шанс, что вместе с мальчишками в зал войдет Комор, был настолько ничтожным, что даже фантазировать на эту тему казалось бессмысленным.
И действительно: когда открылась часть стены и в зал вошли пацаны, все одетые в одинаковые рубашки и в джемпера, отличающиеся лишь цветами, оказалось, что ни один из гостей не тянет не только на Комора, но хотя бы на Жан-Клода Ван Дамма в молодости, которым так восторгалась мама Люба.
Почти все они казались или слишком худыми, или слишком толстыми. Некоторые были прыщавыми, другие – курносыми.
– Мальчишек всего шестьдесят четыре, хотя… Да, трое новеньких. Так что – шестьдесят семь, и это хорошо. Вон тот, слева, самый высокий, – Алькин, – начала ликбез Инна. – Сразу за ним идет мой. Только не вздумай ему или кому другому из них проболтаться! Так, вон парочка чернявых – это Анькин и Ленкин. Дальше…
Еньке, если честно, совсем не хотелось выслушивать, кому какой урод принадлежит. По большому счету Егор, попади он сюда, выглядел бы королем – во всяком случае, он мог похвастать осмысленным выражением лица, приличной для мальчишки его возраста фигурой, и еще он не сутулился.
– Вон тот, рыжий, тоже чей-то? – спросила она, ткнув в первого попавшегося пацана, чуть отделившегося от основной массы.
– Артем? – удивилась Инна. – Нет, что ты, кому он нужен?
– Ну и всё. – Енька победно улыбнулась. – Теперь это мой, очередь можно не занимать, если что, всем зубы повыцарапываю.
– Хорошо. – Инна явно была удивлена выбором новенькой. – Я прослежу, чтобы его посадили рядом с тобой на чаепитии.
Енька проглотила возражение, вовремя осознав, что это будет выглядеть подозрительно. К мальчишкам приблизились несколько девушек; некоторые парни, наоборот, направились к их девичьей группе – и среди них тот, которого Инна назвала своим, блондин с серыми глазами, плотный, но не толстый. Он довольно уверенно подошел к ней, положил руку ей на талию – и тут же получил тычок в живот.
– Танцев дождаться не можешь? – возмутилась Инна.
Енька отвернулась, смеясь. Это было так похоже на их отношения с Егором! Ностальгия и чувство потери навалились на девушку. Внезапно она осознала, что всё, того прошлого больше не вернуть. Теперь ее настоящее – этот зал, эти девчонки, эти мальчишки и докторша-блондинка. Больше всего девушка жалела маму Любу, хотя та чаще других орала на Еньку по поводу и без повода.
– Быстро все ушли из центра зала! – крикнула Инна. – Чем позже вы это сделаете, тем меньше останется времени на танцы!
Центр опустел почти мгновенно. После того как оттуда ушла последняя девочка – чуть заторможенная азиатка лет двенадцати, Енька ее еще утром приметила, – все аттракционы и стенды словно подернулись полупрозрачной пеленой и исчезли, а из пола буквой «Т» поднялись столы. На них что-то клубилось, затем туман рассеялся, и стало видно: на столах стоят высокие термосы, чашки и корзинки с чем-то наверняка вкусным.
– Алька, твоя обратная сторона! – крикнула Инна.
– Хорошо! – звонко ответила издалека невидимая Еньке девушка.
Инна сноровисто указывала мальчишкам и девчонкам их места, стараясь соблюсти какие-то ведомые только ей и Альке правила, в числе которых явно был старый добрый принцип «мальчик – девочка – мальчик – девочка».
Про Еньку Инна также не забыла, усадив ее рядом с рыжим, которого девушка назвала «своим» парнем. Бедолага еще не знал об этом. Присмотревшись к нечаянному избраннику, Енька отметила, что он не так уж и плох.
Лицо портили веснушки, во множестве разбросанные от уха до уха и ото лба до подбородка, но, если не считать этого, парень казался вполне нормальным. Чуть ниже Еньки – но наверняка не младше, просто еще не вытянулся, в классе половина мальчишек тоже была ниже ее.
Взгляд задумчивый, губы не толстые и не тонкие. Нос с небольшой горбинкой.
– Я что-то не так сделал? – вдруг хрипло спросил рыжий.
– Да, – согласилась Енька. Баба Таня всегда говорила, что нельзя позволять мужчинам смущать себя. А если уже начала смущаться – значит, надо срочно отвечать ударом на удар. – Ты явно чем-то не угодил вселенной. И я выбрала тебя в качестве своего рыцаря.
Мальчик едва заметно улыбнулся. И вот теперь Енька четко поняла: случайно или нет, но она сделала правильный выбор. Улыбаясь, он был чертовски симпатичным, и в первую очередь потому, что лицо его при этом становилось умным и интересным.
– Насколько я помню, даму сердца выбирали рыцари, а не наоборот, – тихо сказал он.
– Хорошо, – покорно согласилась Енька. – У тебя есть пять минут, чтобы выбрать меня. После этого, если ты не успеешь сделать все правильно, у тебя начнутся неприятности.
Рыжий снова улыбнулся, еще шире. Стали видны забавные ямочки на щеках. Он спокойно налил чаю себе и Еньке, взял тонкую пластиковую тарелочку, положил на нее воздушных пирожных и поставил рядом с девушкой.
– Меня зовут Артем, но лучше – Тём-Тёмыч, я так больше привык в своем двадцать четвертом, – сказал он. – Могу ли я узнать твое имя, прежде чем назову тебя своей дамой сердца?
– Евгения. Для хороших друзей, – девушка сделала упор на слове «хороших», – Енька Великолепная.
Рыжий сдержанно поклонился. Енька судорожно перебирала возможные темы для светской беседы, но в голову лез только дурацкий Комор, который, видимо, уже был сам не свой от ревности.
– Ты видел фильм «Русские боги – 2»? – спросила она наконец.
– И третьих видел, и четвертых, – подтвердил Артем. – Вторые, если честно, вообще провальные были. Лучше всего первая и четвертая части.
– Меня вытащили из горящего кинотеатра на премьере второго фильма, – доверительно призналась Енька.
– А! – восхитился Артем. – Я помню! Мне тогда десять лет было, скандал грандиозный вышел, вроде программа безопасности дала сбой и намертво заклинила все двери. Когда спасатели вырезали их, внутри уже не осталось живых, сгорело вообще всё.
Еньку слегка покоробило от того, что она оказалась старше рыжего, но, с другой стороны, – это там она была старше его, а здесь-то они одного возраста.
– А тебя как спасли? – спросила она.
– А я тонул, в Байкале, – ответил Артем. – Тонул себе спокойно, хлебал воду, дергался, а потом раз – и уже здесь.
– Страшно тонуть? – поинтересовалась девушка.
– Да не помню я, если честно. Мелькание какое-то, легкие горят, вдыхаю – и чувствую, что все, конец. А потом сразу здесь.
– А жил в каком городе?
– В Москве, – ответил Артем, словно это было нечто само собой разумеющееся. – Учился в одиннадцатой гимназии…
Енька откинулась на стуле.
– Родители богатые? – обличающе поинтересовалась она. Одиннадцатая гимназия славилась двумя вещами: высокомерием учеников и богатством их родителей.
– Я стипендиат, – гордо расправил плечи Артем, а затем рассмеялся. – Долгая история. Наверное, уже все равно никто не узнает – я поспорил с одноклассником, что попаду в одиннадцатую. Взломал школьные базы данных, вычеркнул себя в своей школе и вбил как ученика гимназии, стипендиата – у них примерно каждый пятый учится бесплатно, реально головастые ребята, их держат для олимпиад и всякого такого. Потом первого сентября пришел на занятия – и точно, там меня уже портфель с учебниками ждет, мерку сняли для формы. Я месяца три ждал, что разоблачат – нет, всем пофиг. Тем более что я и вправду получал неплохие оценки. Год там отучился, по двести рублей в месяц на социалку кидали.
Енька приоткрыла рот. Двести рублей в месяц – это же зарплата, причем не худшая! Ей на социалку шло пятнадцать рублей, если удавалось закончить четверть без троек, и десять – если не удавалось.
– Ты хорошо разбираешься в компьютерах? – небрежно поинтересовалась она.
– Не совсем, – ответил Артем. – Я хорошо разбираюсь в программировании на нескольких языках, в сетях и тому подобных вещах. Взлом паролей, инкубы, трояны. С железом тоже на «ты», но не так, чтобы… В своей школе я был отличником, в гимназии старался не зарываться со своими проделками, две четверки за год оставил.
Енька чувствовала, что Артем что-то недоговаривает. Словно боится, что она выдаст его. Но кому? Что еще он может ей рассказать?
Они поболтали несколько минут. Выяснилось, что за пять лет с две тысячи девятнадцатого по двадцать четвертый в России немного порезвилась инфляция, и на самом деле двести рублей Артема оказались почти равны ста двадцати времен Еньки. Но тем не менее это были весьма приличные деньги.
– Чаепитие закончено, – громко крикнула Инна.
– Дамы и господа, освобождаем центр зала! – тут же отозвалась девушка, сидящая напротив Инны, и Енька впервые смогла нормально увидеть Альку – то ли еврейку, то ли цыганку – смуглую, но не до черноты, а как бы слегка, с хитрым умным лицом, которое трудно было назвать красивым и запросто – интересным.
Артем встал и подал руку Еньке. Ей никогда не подавали руку, Егор был слишком неотесан, что ли, для таких жестов. Девушка оперлась на его ладонь и по легкому удивлению на лице рыжего поняла, что хватило бы простого касания, чтобы обозначить жест.
– Что сейчас будет? – поинтересовалась она, чтобы как можно быстрее сменить тему.
– Столы уйдут вниз, в центре станет темно, начнет играть музыка, появится дымка и в ней разные цветные голограммы – рыбки, кошки, лабиринты. И все начнет двигаться в такт музыке.
– И ты пригласишь меня на танец? – уточнила Енька.
– Естественно, – невозмутимо согласился Артем, и девушка удовлетворенно кивнула.
Так что же он недоговаривал? О чем хотел сказать, но не решался? Енька наблюдала за тем, как опустились в пол столы, как погас свет внутри зала и стал ярче по краям, высветив чистые, заправленные девичьи кровати. Свою Енька с первого взгляда не смогла отличить от других, и это было хорошим признаком – значит, у нее не хуже, чем у остальных.
Заиграла легкая, смутно знакомая музыка.
– Шопен, – прокомментировал Артем. – Потанцуем?
Енька немного сомневалась – все-таки по темпу это не было классическим дискотечным медленным танцем, – но согласилась, позволив Артему захватить инициативу. И тут же выяснилось, что он не собирается переступать с ноги на ногу, а пытается заставить ее танцевать по-настоящему, кружась у всех на глазах!
– Позволь мне вести тебя, – тихо сказал он. – Запомни – вперед идет правая нога, назад – левая. Двигаешься «от бедра», после каждого шага перетаптываешься на месте, попробуй почувствовать, как это делаю я.
Ему было легко говорить! Енька вспомнила, что слышала про гимназию – там учили игре на музыкальных инструментах и бальным танцам, по которым даже приходилось сдавать экзамен.
«Он мстит мне, – внезапно догадалась девушка. – Вот скотина!»
Тем не менее после пары квадратов Енька освоилась, и, хотя легкости в ее движениях не было и в помине, она смогла расслабиться и позволить Артему вести себя. Вперед – правой ногой, несколько шагов на месте с разворотом, назад – левой ногой, и снова разворот на месте. И снова, и снова, и снова.
И в какой-то момент Енька вдруг ощутила, что ее талии касаются сильные руки человека, который знает, что делать дальше. Что танцевать – не сложно, а приятно. Она вдруг осознала, что такое шаг «от бедра» – это когда двигаешься, словно покачиваясь, и все выходит так, как надо.
– У тебя талант, – шепнул Артем. – Ты чувствуешь вальс.
Кроме них в расцвеченной голограммами тьме в центре зала танцевало еще несколько пар – просто перетаптывались. И – Инна со своим блондином, вот эти тоже кружились. Енька поймала злобный взгляд Инны и поняла, что Артем говорит не комплименты, а правду – раз уж Инна так злится, значит, они с Артемом кружат не хуже нее!
– Что ты скрываешь от меня? – спросила Енька у своего кавалера.
– Музыка заканчивается, – ответил он, уходя от темы.
И действительно, после нескольких финальных тактов вальс затих. Следующая мелодия была совсем незнакомой, Артем отодвинулся от Еньки и сдержанно поклонился. Девушка вспомнила, что в фильмах в таких случаях дамы делали реверанс, однако он наверняка как-то был связан с роскошными платьями, поэтому, нахмурившись, она изобразила легкую пародию на книксен, и, к ее удивлению, рыжий удовлетворенно кивнул.
Они отошли в более светлую часть зала. Большинство подростков уже танцевали под незнакомую ритмичную музыку, однако многие стояли в стороне и просто смотрели.
– Ты взломал их компьютер? – вдруг догадалась Енька.
– У них нет компьютеров, – оглянувшись по сторонам, тихо ответил Артем. – У них один мегакомпьютер, частями которого являются почти все вещи. Взломать его невозможно, однако вполне реально получить достаточные права доступа, и тогда перед тобой откроются все двери. Я говорю буквально.
– Так ты получил эти права доступа? – шепнула Енька, замирая в предвкушении. Вот тебе и «первый попавшийся»!
– Нет пока. – Артем поджал губы. – В стене над кроватями стоят пульты, это куда руку прикладываешь. С их помощью теоретически можно многое сделать, если их вытащить и слегка изменить. Причем каждый такой пульт настроен на хозяина кровати. Я научился вытаскивать свой из стены, сбивать настройку, а потом возвращать его на место. Я смог с помощью пульта подсоединиться к одной игровой панели, но она тупая, и через нее нельзя выйти на основные узлы.
– Это все очень сложно? – Енька была готова услышать о горах, которые свернул Артем. Мама Люба всегда говорила: «Дай мужчине возможность похвастаться – от тебя не убудет, а он любить сильнее станет».
– Да, в общем, нет… – смутился Артем. – Труднее всего оказалось вынуть пульт, к которому ладонь прикладываешь. Там надо надавить основанием ладони и три раза жестко покрутить рукой влево-вправо, аж до боли. Кстати, после того как пульт снимаешь, дверь автоматически открывается – жаль, что большие залы – что ваш, что наш – с пультами снаружи. А дальше просто подносишь его поближе к интересующему предмету и щелкаешь в пульте четырьмя регуляторами. Теоретически система простейшая, был бы у меня мой ноут, я бы в пять минут любую дверь здесь открыл. Надо только спаять шнурок к пульту, у него с обратной стороны разъем к внутреннему беспроводному модулю – вот в него шнурок воткнуть, а потом простым перебором подобрать код и перенастроить дверь, чтобы она тебя пропускала.
– У них такие же разъемы, как у нас? – удивилась Енька.
– Нет, что ты. – Рыжий усмехнулся. – Другие. Но принцип тот же, поэтому переходники никто не отменял. Вообще у меня такое ощущение, что в какой-то момент они перестали совершенствовать механические вещи, перейдя на что-то другое. Кстати, медленный танец. Пойдем?
Это были «Цветные дни» Лео Брагиса, сентиментальное регги. Его любила напевать мама Люба, возвращаясь с корпоративных вечеринок или немного перебрав пятничного коньячка. Енька к песне была равнодушна, но от предложения не отказалась.
– И когда мы отсюда сбегаем? – поинтересовалась она, положив голову на плечо Артему.
– Я рассчитываю за неделю разобраться. Если что – предупрежу заранее. – Тот воспринял ее вопрос всерьез.
Енька прижалась к парню покрепче. С одной стороны, это выглядело как проявление благодарности, а с другой, ей просто было приятно. Вокруг мелькали голограммки в виде пушистых котят. Они игриво дрались, двигая лапками в такт музыке.
Некоторое время танцевали молча. А потом Енька начала рассказывать. Танцы сменяли друг друга, за медленными шли быстрые – тогда ее монолог на время прерывался. Потом опять они перетаптывались, обнявшись, и Енька говорила и говорила.
Про бабу Таню, которая пережила трех мужей. Про маму Любу, которой с мужиками не везло хронически. Про Аню и Веру, подружек, с которыми она в первый раз полгода назад пробовала мартини, сидя на крыше школы.
Про Егора, который твердо решил поступать в летное училище после двенадцатого класса и который в чем-то молодец, а в других вещах – тормоз похлеще стояночного.
– Он твой парень? – спросил Артем.
– Да так, – смутилась Енька, ругая себя, – целовались.
– А я никогда не целовался.
И было непонятно – то ли это намек, то ли попытка давить на жалость, то ли просто само ляпнулось. Енька не собиралась облегчать Артему задачу. Раз уж выбрал роль рыцаря, который должен все делать первым, так пусть ей и соответствует.
А потом загорелся свет, и Инна потребовала, чтобы все очистили центр зала.
– Дамы прощаются с кавалерами! – громко скомандовала Алька.
Енька быстро чмокнула Артема в щеку и отпрыгнула, но он даже не попробовал прижать ее к себе.
– До завтра. – Он подмигнул. – И – никому! Хорошо?
– Могила! – подтвердила Енька.
Мальчишки собрались у стены, в ней открылся проем. Последним убежал кавалер Альки – Енька успела заметить, что перед этим он крепко прижал девушку к себе и крепко поцеловал. Енька почувствовала приступ зависти.
Перед сном она попробовала проанализировать происходящее. Егора и все, что осталось там, в девятнадцатом году, надо было выбрасывать из головы. Тём-Тёмыч оказался интересным и, как наверняка выразилась бы мама Люба, «перспективным» молодым человеком. Мама Люба вообще постоянно искала перспективных и интересных, но, на взгляд Еньки, при всей мудрости идеи реализация каждый раз оказывалась ужасна. Таких монстров, что мама приводила домой, трудно было найти даже на ВДНХ, в районе, который недавно, после затеянной и незаконченной реконструкции, превратился в натуральную свалку.
Нет, они все пользовались нормальным парфюмом и мылись каждый день, но в головах у них были такие тараканы, что Енька опасалась спать через тонкую стенку от этих людей. И каждый раз, когда очередной ухажер сваливал от мамы Любы или когда та, осознав ошибку, выставляла вещи мужчины на лестничную площадку, дочь вздыхала с облегчением.
Артем явно был другим, хотя свои зверушки обитали и у него в голове. Но в этом случае Енька представляла скорее котят, нежели тараканов.
Заснула она поздно – давно уже перестали шептаться двенадцатилетние непоседы и хлопать дверями личных комнат девочки постарше.
А проснулась – это уже становилось привычным – в другом месте. Теперь она сидела в глубоком мягком кресле. Одна ее рука покоилась на колене, а вторая лежала на боковинке, и из вены торчала игла, по которой в прозрачную трубку, уходящую куда-то за кресло, медленно стекала кровь.
– Не беспокойтесь, это обычные анализы, – произнес стоящий рядом с ней высокий человек с обесцвеченными волосами и азиатскими чертами лица. – Точное число, когда вы родились?
– Семнадцатое декабря, – удивленно ответила Енька, пытаясь окончательно проснуться.
Она находилась в очередном абсолютно белом кабинете, но на этот раз с тремя креслами, стоящими в ряд, и длинным серым столом напротив с кучей ящичков на нем.
– Две тысячи третьего, правильно? – уточнил азиат. Девушка отметила, что он одет во что-то странное, вроде комбинезона, но с кучей замочков, цепочек и браслетов, пришитых или обтягивающих тело в самых разных местах.
– Да, две тысячи третьего.
Человек отвернулся от нее и сказал кому-то:
– Ну что вы все как с ума сошли! Ей пятнадцать с половиной, все абсолютно законно, и документы подтверждают! Еще полгода в карантине!
Енька повернула голову, но из-за кресла не смогла разглядеть того, к кому обращался ее собеседник.
– Ну, после дого как мы ее сюда принесли, эдо уже пересдало быдь законным, не правда ли? – отметил ехидный женский голос. В нем, в отличие от мужского, чувствовался акцент – но слова звучали правильно, не коверкались, разве что были слегка стерты различия между глухими и звонкими согласными.
– Все можно вернуть, нет необратимых поступков, – уверил азиат. – Сейчас я тебе покажу, как надо работать с документами в подобных случаях.
С этими словами он поднялся и вышел. Было слышно, как тренькнул лифт – ну или что-то подобное, – а потом тренькнул еще раз, видимо, унося собеседников куда-то далеко. Енька попробовала приподняться – что оказалось непросто, кресло плотно держало ее, причем зад находился несколько ниже колен. Однако упорство было вознаграждено, и девушка выпрямилась, высвободив спину из обволакивающего кресла. Енька решительно вытащила из руки иглу и встала.
Позади кресла оказался длинный узкий проход с кабинетом в конце, в котором можно было разглядеть только высокий стул и экран с трехмерным изображением – то ли сердца, то ли мозга, как показалось Еньке.
А в комнате с тремя креслами обнаружились еще и окна. До сего момента девушка не встречала в этом будущем мире ни одного окна, и теперь она как завороженная подошла и посмотрела наружу.
Там оказался город. Обычный ночной город, вот только машины не ездили внизу, а летали по воздуху – их хорошо было видно издалека, так как каждый автомобиль (или как они здесь называются?) имел подсветку, целиком обрисовывавшую силуэт.
Звуки города не долетали сквозь стекло, а еще Енька с досадой обнаружила, что оконной ручки на раме нет.
Зато справа был пульт – еле видимое место в форме ладони. Енька вспомнила, что говорил Тём-Тёмыч, и решительно прикоснулась к пульту. Как она и ожидала, ничего не произошло.
Девушка как можно сильнее надавила основанием ладони на пульт и начала выворачивать его вправо, затем влево, и снова, и еще раз.
Артем не обманул! Интересно, сколько времени он провел у изголовья кровати, пытаясь найти способ вытащить пульт?
Енька держала в руках кусок чего-то похожего на пластик. Всего в пару миллиметров толщиной, он был размером с детскую ладошку, с одной стороны – идеально белую, с другой – серую, с небольшим черным экраном посередине. Где здесь переключатели, или что там еще нашел Артем, Енька не поняла.
Окно как было закрыто, так и осталось. Енька разочарованно посмотрела на пульт в руках, затем приложила его на место.
Он отказался вставать.
Девушка вдруг вспомнила, что Артем не объяснил, как ставить пульт на место. У нее не было таланта к взлому или перебиранию множества вариантов. А сейчас сюда ворвутся хозяева кабинета и обнаружат ее с пультом в руках.
Она могла прикинуться дурочкой, но этот способ срабатывал в основном против мужчин в годах или подростков, азиат же не выглядел доверчивым, а Лиза так и вовсе заранее была настроена против Еньки.
Девушка, ни на что особо не надеясь, толкнула стекло, и окно – о чудо! – легко отъехало чуть вперед и вверх! Видимо, его давно не открывали, и оно приклеилось или еще что-нибудь такое.
Енька тут же высунулась по пояс наружу. Там было по-осеннему свежо, но не морозно. В метре ниже окна рос шикарный зеленый куст – в начале двадцать первого века в такую погоду он бы уже стоял голым, но здесь, судя по всему, решили эту проблему, и на высоком, почти под второй этаж, растении было довольно много листьев.
Девушка, стараясь не думать о возможных последствиях, перекинула левую ногу наружу и, держась руками за узкий подоконник, постепенно перенесла за окно все тело. Ноги коснулись кроны куста, и она показалась какой-то совсем ненадежной.
Однако забраться обратно Енька уже не могла, кроме того, кромкой рамы ей больно резало предплечья, и она, тихо ругая себя за дурость, разжала пальцы.
К ее удивлению, растение оказалось мягким и упругим – она пролетела метра полтора, затем ветви спружинили, оттолкнув девушку от середины куста, она мягко скользнула по краю зеленой полусферы и удачно приземлилась на босые ноги.
Енька тут же рванула вперед. Теперь она ругала себя за то, что, находясь наверху, не выбрала маршрут. Оглянувшись, девушка увидела трехэтажный особняк, абсолютно черный, с единственным пятном света – окном, из которого она выпрыгнула. Мелькнула мысль, что все стекла пропускают свет только в одну сторону – такое умели делать еще чуть ли не в двадцатом веке.
А потом Енька припустила по узкой гравийной дорожке парка, окружающего дом. Босые ноги больно ранили острые камни – и это оказалась не единственная проблема, о которой она не подумала заранее. Белый балахон наверняка привлечет внимание первого же встречного. Однако пока девушку занимало только то, что она была свободна, а об остальном она собиралась поразмыслить чуть позже.
Впереди показалась высокая ажурная решетка. Енька ловко взобралась по ней наверх и застыла на месте – дальше было большое открытое пространство, за которым виднелся собор Василия Блаженного. Ни Мавзолея, ни ЦУМа она не увидела, равно как Кремлевской стены и самого Кремля – вместо них стояли, светясь, совсем другие здания. А собор Василия Блаженного – вот он, такой же, как и раньше.
И между Енькой и собором в центре мощенной брусчаткой площади, неподалеку от Лобного места, стояли несколько человек в вычурной серебристо-черной форме, явно полиция или кто-то вроде. Пока они на нее не смотрели, но могли увидеть в любой момент.
Вдруг сверху, по другую сторону решетки, опустился здешний автомобиль. Дверца чуть отъехала и поднялась, так же как створка в окне кабинета. Внутри, на дальнем сиденье, располагался водитель – коренастый мужчина лет сорока, чем-то похожий на школьного завхоза Павла Петровича.
– Из какого века? – нервно оглядываясь, спросил мужчина.
– Из двадцать первого, – ответила Енька, висящая на решетке и чувствующая себя предельно глупо.
В этот момент позади раздался вой сирены.
– Бысдро залазь в аэрник! – гнусаво потребовал водитель.
Девушка, стараясь не упасть, неловко перекинула ногу через увенчанный острыми пиками верх ограды, затем вдруг почувствовала, как ее хватают за одежду крепкие пальцы и втягивают в машину. «Это какую же силу надо иметь!» – подумала она.
А через мгновение они уже набирали высоту.
– Черд, черд, черд, – бормотал мужик. – За снижение здесь у меня лед на двадцадь права однимуд! Дебя украли в двадцадь первом веке?
– Спасли от смерти, – поправила Енька.
– Эдо ничего, эдо суди не меняед, – пробубнил больше для себя водитель. – Дак, где оно?..
Он никак не управлял «аэрником» – тот летел высоко над землей, самостоятельно обгоняя тихоходные машинки и уступая дорогу более быстрым, уходя вбок или опускаясь ниже.
Наконец водитель нашел то, что искал, и нажал комбинацию кнопок на приборной панели, мигающей множеством огоньков.
– Аятоллов слушает, – донесся голос. Енька увидела, как на стекле перед водителем отобразился благообразный мужчина лет пятидесяти, чернявый, с широкой бородой, в которой виднелись нити седины.
– Государсдво похищаед дедей в двадцадом веке! Есдь неоспоримое доказадельсдво!
– Сколько? – по-деловому подошел к вопросу Аятоллов.
– Полдора миллиона, – смущенно прогундел водитель. – И я предосдавлю ребенка, спасенного во время побега из реабцендра.
– Остро, – отметил собеседник. – Я согласен. Но если выяснится, что ты ребенка похитил либо нанес какие-то моральные или физические травмы, то кроме полутора миллионов ты получишь приличный срок.
– Согласен. – Водитель усмехнулся. – Я чесдно играю.
– Меня только что продали, – констатировала Енька, возмущенно глядя на водителя.
– Я спас дебя од государсдва, – пояснил довольный мужик. – А Аядоллов – кандидад в президенды, хороший человек, если не смодредь, чдо во власдь лезед. Он дебя присдроид, поможед.
Енька съежилась на своем кресле. Внутри автомобиль оказался во многом похож на машины ее времени – только гораздо просторнее, и видно было все вокруг через прозрачный пол и дверцы. Зеркал заднего вида у «аэрника» не оказалось, зато перед водителем светились несколько мониторов, на которых отображалось все, происходящее по бокам, сзади и внизу.
Летели минут двадцать, со скоростью километров двести в час. Под ними все так же был город – Москва, но Москва какая-то не такая. Четко сказать, что изменилось, Енька не могла, но чувствовала, что все здесь по-другому.
Водитель посадил машину на крышу высокого частного дома рядом с гигантским черным двухэтажным лайнером.
– Видишь, на чем наши депудады ледаюд? – поинтересовался мужик. – Пяднадцадь миллионов на новые деньги.
Еньке было совершенно неинтересно, на чем летают местные депутаты. Она вышла из «аэрника» и обнаружила, что на крыше тепло и безветренно. Вряд ли погода так резко поменялась – скорее, у хозяина была возможность контролировать микроклимат в доме и рядом с ним.
– С тобой все хорошо? – поинтересовался Аятоллов, поднявшийся на узкой платформе из люка в крыше. – Сексуальные домогательства, насилие, угрозы были?
– Не было, – мотнула головой девушка.
– Миша, проводи ее, и подберите ей одежду поприличнее, – негромко сказал хозяин дома.
Тут же из громадой черной машины выскочил охранник – эту породу Енька в Москве видела не раз. Высокий, крепкий, весь в черном, безликий и исполнительный.
– Бройдемде, – сказал он.
Енька пошла за ним. Они встали на платформу, которая бесшумно опустилась вниз. Ехали секунд десять, со всех сторон тускло светились одинаковые серые панели, окружающие платформу; вверху, сразу как они спустились, выдвинулась откуда-то сбоку еще одна платформа, готовая принять на себя Аятоллова.
Потом пластиковые стены разошлись в стороны, и Енька вместе с охранником оказалась в небольшой уютной комнате. Миша попросил девушку дать ему ладонь, она протянула руку, и тот приложил к ней свое запястье.
– Вы можеде бередвигадьзя бо дому везде, громе габинеда и личных комнад шева, – сказал он. – Я наздрою зиздему. В эдой комнаде гардероб, бригладывайде ладонь к замгам, выбирайде.
Закончив говорить, он вышел.
Енька пожала плечами – если водитель говорил странно, то этого типа вообще едва можно было понять.
Она прижала ладонь к ближайшему пульту, и перед ней распахнулись дверцы шкафа. Там на плечиках висели два десятка серых платьев, все разных фасонов, и все с виду ее размера. На полках рядом лежали аккуратно сложенные майки, белье, чулки и какие-то странные вещи, напоминающие скорее фантазии извращенца, чем женскую одежду.
Енька приложила ладонь к другому шкафу – там были джинсы и брюки, пиджаки и кофточки, так же с виду подходящие ей и так же безнадежно серые.
Она огляделась, подумав, что здесь повсюду могут быть натыканы камеры, но решила: даже если и так, не ходить же ей теперь всю жизнь в этом бесформенном балахоне!
Она быстро скинула его и, особо не выбирая, оделась. Зеркала в комнате Енька не нашла – по ее представлению, сделать гардеробную без зеркала было ошибкой, сравнимой по нелепости с созданием Господом пингвинов.
Через пару минут в дверь постучали. Енька сказала:
– Войдите.
Вошел Аятоллов. Он быстро окинул взглядом помещение, поморщился, набрал прямо в воздухе какой-то код, из стен тут же выдвинулись два простых деревянных креслица.
– Ну, Миша, конечно, не гений. Он не объяснил тебе, как раскрашивать одежду?
– Нет, – помотала головой Енька, понимая, что могла бы выглядеть гораздо лучше.
– И как менять тип ткани, и где здесь зеркало? – перечислял депутат и кандидат в президенты. – Вы уж простите старика, но я сейчас не буду вам это все показывать. Поверьте, вы выглядите великолепно, и все дело в вас – вы молоды и очаровательны, и даже заготовки вместо одежды не умаляют вашего великолепия.
Едва он перешел на «вы», Енька насторожилась. Дальше пошли комплименты – а мама Люба всегда говорила, что похвала – это взятка, а искусная похвала – наглый шантаж. Но слушать все равно было приятно.
– Что вам надо? – чуть грубее, чем собиралась, спросила она.
– Первый вопрос – вы подписывали какие-нибудь документы? Ну, делали жест рукой вот так? – Аятоллов показал, как именно, взмахнув ладонью дважды вверх и дважды вниз.
– Нет, – ответила девушка.
– Отлично. Вас спасли от неминуемой смерти или похитили в ситуации, когда вы могли выжить?
– Спасли от неминуемой смерти, – признала Енька. – Я точно знаю, что кинотеатр сгорел.
– Ничего, это тоже неплохо, – улыбнулся депутат. – Это значит, что я могу начинать скандал, и он не вызовет международного резонанса – мы, как страна, действуем в рамках всемирных соглашений. Следующий вопрос: вы готовы стать публичной персоной? Участвовать в шоу, давать интервью?
– Скорее нет, чем да, – осторожно ответила Енька.
– Я тороплю события. – Аятоллов рассмеялся. – Ладно, давайте вы – для того чтобы мне запросы сформулировали и информацию по вам накопали – сейчас скажете свою дату рождения, а также имя и фамилию… и, по-моему, у вас еще в ходу отчества были. Или до седьмого колена предков перечисляли? Я могу путать, я не историк.
– Евгения Васильевна Самойлова, – ответила девушка. – Дата рождения – семнадцатое декабря две тысячи третьего, Москва, Российская Федерация. Дата пожара в кинотеатре – четырнадцатое августа две тысячи девятнадцатого года. Премьера «Русских богов – 2». История вроде бы шумная была, никто не выжил, все выгорело напрочь.
– Отлично, – восхитился Аятоллов. – У вас тогда уже использовались электронные носители?
– Компакты, дискеты, флешки, карты, внешние диски, переносные компьютеры… – начала перечислять Енька, вспоминая свой реферат по основам сетевой безопасности.
– Потрясающе. – Депутат явно был доволен. – Всё, запросы уже пошли, думаю, досье вам сделают к завтрашнему утру. Вы завтра его посмотрите и, если что-то не совпадет, направите моих мальчиков на верный путь. А теперь давайте ваши вопросы, Евгения.
Енька задумалась. Ничего в голову не шло.
– Почему ваш охранник так странно говорит? – спросила она первое, что подумалось.
– А! – Аятоллов на секунду нахмурился. – Ты же из двадцатого века…
– Из двадцать первого, – поправила его девушка.
– Да все равно. В общем, в начале двадцать второго века была реформа русского языка. Перелопатили весь алфавит, оставили тринадцать букв – я ваши все не упомню, да и нынешние наизусть не скажу, в школе давно не был. – Кандидат в президенты улыбнулся. – Но суть в том, что убрали все лишние буквы, ять, мягкий знак и так далее. Оставили четыре гласных и девять согласных. Согласные тоже скомпоновали, глухие и звонкие вместе. В высших кругах, среди людей с образованием, обычно учатся выговаривать все буквы. А в низших не чувствуют разницы между «Д» и «Т», «Б» и «П», ну и так далее. Причем они нас понимают великолепно, а мы их – похуже, но тоже, в общем, нормально. Соответственно, чтобы стать начальником, ты должен хорошо говорить на «классическом русском», как мы его называем. Потому что иначе тебе будет сложно найти общий язык с людьми твоего уровня.
– Просто изменили алфавит, и все по-другому заговорили? – удивилась Енька. – Интересно! Ладно, вот вам второй вопрос: зачем меня притащили в ваше время? Я не жалуюсь, вроде как жизнь спасли… Но я не понимаю.
Аятоллов опять усмехнулся. Енька заметила легкие морщинки в уголках губ – этот человек явно часто улыбался.
– Мы подошли к сути. Но предупреждаю – история не быстрая. В середине двадцать второго века человечество изобрело лекарство от всех болезней. Инъекцию, которая автоматически излечивала от хронических заболеваний и предотвращала возможность инфицирования любой новой, еще даже не известной заразой. После некоторых исследований и доработок выяснили, что если ее ввести плоду в утробе, то у родившегося ребенка не будет плохой наследственности. Я не специалист, могу где-то ошибаться в деталях. В любом случае люди стали здоровее, красивее, увеличился срок жизни. Вырос так называемый КПД организма – стало можно есть гораздо меньше, а делать значительно больше. Инъекцию поставили себе практически все. В некоторых странах процедура была платной – за символические деньги. В других – обязательной, с уголовной ответственностью за уклонение. В третьих – добровольной, за государственный счет. У нас, к слову, инъекция делалась гражданам в обязательном порядке. Запомни, это важно. Через два поколения выяснилось, что внуки всех, получивших прививку, не могут есть обычную пищу, не могут пить воду, молоко или что-то еще из нормального человеческого рациона – полная непереносимость. Единственное, что принимал организм младенцев, – это кровь. Оптимально – человеческую, но можно было и животных.
Енька вздрогнула, услышав слово «кровь».
– Тут же, в течение нескольких месяцев после того, как убедились, что явление носит массовый характер, нашли способ создавать искусственную кровь с минимальными затратами. По эффекту для организма она оказалась идентична человеческой. А вот по вкусу – гораздо хуже, чем кровь коров или крыс. Самой вкусной была человеческая и, что печальнее всего, самой питательной – тоже. Причем от крови привитых пользы не ощущалось никакой, она даже была вредна. Во многих странах оставались диаспоры непривитых людей. Одни из них сдавали кровь как доноры, за приличные деньги – например, так было в Океании. Других, как в Китае, заперли в резервации. Через какое-то время выяснилось, что у непривитых людей, которые живут в отличных условиях, кровь очень вкусная и вроде как радует. А у тех, что десятилетиями влачили рабское существование, – она словно испорчена. Я могу попросить выкладки ученых, это не проблема. В общем, кровь имеет так называемый флер. У счастливых людей – хороший флер, у несчастных – плохой. А девяносто девять процентов населения уже были привиты. Клонирование – запрещено. С этого момента один процент людей во всем мире начал жить припеваючи.
Мы смогли, – продолжал Аятоллов, – интригами и разными махинациями собрать некоторое количество не привитых людей, для медицинских целей и – что скрывать! – для нужд самой высшей части населения – тех, кто решает проблемы государственного характера. А полгода назад практически вся наша диаспора непривитых умерла от инфекции. Лекарство нашли слишком поздно, из сорока тысяч человек погибло тридцать восемь. Двух тысяч не хватит даже на медицинские цели. Набирать новых – да кто ж нам позволит! Всем выгодно, чтобы Россия все время просила, умоляла, стояла на коленях. И вот тут выплыл на поверхность проект доктора Рябова. Дело в том, что около сорока лет назад была изобретена машина времени. Вернее – межконтинуумный преобразователь. Здесь я тоже могу ошибаться в деталях, но суть в том, что вначале доказали существование параллельных миров. Затем – что в некоторых из них время движется в обратную сторону. Наконец – что можно посылать в другой мир поле определенного вида. А дальше было уже дело техники. Мы смогли сделать так: направляем в другой мир поле, оно там искажается и попадает в наше прошлое. Есть масса ограничений, множество нюансов. В любом случае мы научились летать в прошлое, причем выбирая время и место. Почти сразу ООГ…
– Может быть, ООН? – поинтересовалась Енька.
– А, ты еще при ООН жила? – усмехнулся Аятоллов. – Где-то в первой половине двадцать первого века переименовали из-за неполиткорректности. Организация Объединенных Наций стала Организацией Объединенных Государств. Тогда как раз главой Франции был араб, а канцлером Германии – турок. В США, если не ошибаюсь, избрали президентом дочь мексиканских беженцев. Итак, возвращаясь к теме, ООГ почти сразу запретила путешествия во времени, опасность парадоксов существовала немалая. Но доктор Рябов нашел лазейку: согласно одному из постановлений той же ООГ, если есть возможность спасти детей, при этом никому не причиняя вреда, то можно нарушать другие постановления ООГ. И пока в ООГ принимают новый документ, который прямо запретит похищать обреченных на смерть детей из их времени, Россия экстренно пополняет свои запасы непривитых людей. В их числе и вы. Суть ясна?
– Да. – Енька подумала и добавила: – Но все равно как-то непонятно. Значит, с нами все делали законно? И еще: у меня перед тем, как я сбежала, брали кровь. Даже след от иглы есть!
Она закатала рукав, и депутат посмотрел на маленькую красную точку. Девушке показалось, что во взгляде кандидата в президенты мелькнула жадность.
– Нет, нарушений много, и на этом я смогу сыграть. – Аятоллов откинулся в кресле. – Вы не подписывали договор с государством, вам не обеспечены минимальные требования. На данный момент все вы лица без гражданства, то есть подпадаете под юрисдикцию ООГ. Но это уже детали, моя головная боль. А для тебя у меня есть вкусный ужин и небольшая комната с мягкой кроватью.
Вкуса пищи Енька не запомнила, равно как и не успела рассмотреть комнату. Едва опустив голову на подушку, она провалилась в сон, и там за ней бегала с розгой мама Люба и орала, что Енька не имеет права упустить свой шанс и обязана выйти замуж за перспективного Аятоллова. Енька отнекивалась и утверждала, что он старый и вообще вампир, на что появившаяся баба Таня предлагала отдать Аятоллова ей, старость, мол, не порок, а насчет вампира – она и не с такими упырями имела дело.
Следующие несколько дней прошли как в дурмане. Енька подписывала какие-то документы, беспрерывно махая рукой. Специально для нее Аятоллов поставил рядом со своим особняком временный домик – двухэтажный, общей площадью в двести квадратных метров.
Енька научилась формировать одежду – это оказалось не сложнее, чем играть в тетрис на самой маленькой скорости. Она изучала местный алфавит, училась водить аэромобиль – на самом деле тот летал сам, но в некоторых версиях можно было отключать часть автоматики, все равно шанс врезаться во что-нибудь оставался нулевым.
Потом потянулась неделя затишья – к этому времени Аятоллов закинул все нужные удочки, подготовился к атаке и постоянно куда-то ездил и с кем-то разговаривал.
Еньке же в ее шикарном домике с сауной, бассейном и виртуализатором, готовым перенести ее в любой выдуманный мир, было тоскливо.
Она дико скучала по родным, по две тысячи девятнадцатому. И по карантину, в котором остались Инна с ее страстным мальчиком и Артем. Там можно было общаться с близкими и интересными ей людьми.
Енька призналась себе, что лучше бы она тогда осталась в том центре, а не сбежала. Во всяком случае – жизнь была бы насыщеннее.
Потом закрутились какие-то заявления президента для прессы, постановления ООГ, кого-то снимали с постов, и она почему-то должна была этому радоваться. Енька уже даже не пробовала вникать во все. Ее возили на съемки, и она говорила там то, о чем ее просил Аятоллов. Чаще всего это совпадало с правдой, но не всегда.
Детей, выдернутых из прошлого, – всех, кроме Еньки, – перевели в какое-то шикарное место, она видела фотографии: громадный парк, аттракционы, бассейны и многое другое. Все они могли в любой момент по желанию получить гражданство.
Аятоллов говорил: «Мы выиграли». Енька покупала себе драгоценности и пускала старинные монеты «блинчиком» в бассейне, считая подпрыгивания над водой.
Она хотела попроситься к своим современникам, к вальсу и парку аттракционов. Но понимала, что, во-первых, обидит этим кандидата в президенты, а во-вторых, ее все равно не отпустят – слишком многое уже было завязано на девочку.
Однажды ночью она проснулась оттого, что над кроватью кто-то стоял. Жестом включив свет, Енька увидела над собой худющего и заросшего Тём-Тёмыча в сером комбинезоне, висящем на нем как на пугале. Каким образом он смог не только найти ее, но и проникнуть на хорошо охраняемую территорию и взломать все замки, было просто непостижимо.
– Я сбежал месяц назад, во время переезда, – заявил он. – Искал тебя, думал, тебя держат как в тюрьме.
Он сел рядом с кроватью и заплакал. Енька еще не проснулась и никак не могла сообразить, почему нормальный с виду парень – и вдруг ревет.
– Я выяснил, где находится центр континуумных полей, – всхлипнув, сообщил Артем. – Продумал, как туда попасть, подобрал коды. Пришел спасать тебя… А у тебя все так роскошно… И двери изнутри не заперты.
– Ну и дурак ты, Тём-Тёмыч, – обиделась Енька. – Пришел спасать – так спасай, а не реви!
– Правда? – удивился Артем.
– Правда, – ответила она. Что-то по подобному поводу говорила мама Люба, что-то нелицеприятное, но девушке было все равно.
Она опустилась на колени рядом с Тём-Тёмычем, взяла в ладони его лицо, по которому, оставляя грязные дорожки, текли слезы, и поцеловала.
Осторожно, легко, словно опасаясь, что ответа не будет.
Поцеловала так, чтобы просто почувствовать его вкус. Чтобы понять – каково это, когда за прекрасной дамой в логово дракона вламывается ее рыцарь.
А что случится дальше – ей было плевать. Ворваться в этот их континуумный центр? Украсть машину времени? Нырнуть наугад куда-нибудь туда, где люди еще не начали пить кровь друг друга?..
– И ты пойдешь со мной, туда… непонятно куда? – Артем оторвался от Еньки.
– Да, – ответила она и снова прижалась к его губам.
Примечание автора
Однажды я задумал написать подростковый фантастический рассказ про обычного ребенка, волей случая попадающего в будущее. Нормальное такое будущее, которое растет из нашего настоящего – не злое, не доброе, но в то же время тревожное и с какими-то своими чаяниями и надеждами.
Я хотел, чтобы все сразу становилось ясно из названия: и про подростковость рассказа, и про путешествие в будущее, и про то, что это самое будущее – в общем-то просто продолжение нашего настоящего, хотя и совсем-совсем другое.
И я придумал такое слово: «тенегрядущедоброе». На мой взгляд, оно содержит все нужное. При этом название выделяется из ряда и запоминается – может, даже не побуквенно, а своим настроением, нарочитой громоздкостью и необычностью.
