Перепелиное яйцо

Каждый раз, когда десятилетняя дочка просила у Сержа подарочек, – а просила она часто, тот дарил Маришке какую-нибудь маленькую вещицу, коих всегда у него с собой было немало. То сережку с жемчужиной, то странную серую монетку с дырочкой, то камушек, похожий на воробушка, то муравья в янтарной капельке. А когда собирался в последнее плаванье, у него не оказалось ничего подходящего – и он, увидев глаза дочери, просто срезал со своего камзола пуговицу, медную, с птичкой.

Маришка знала: на «Чайке» у всех офицеров камзолы с такими пуговицами.

– Балуешь ты ее, Серж, – не стесняясь девочки, заявил капитан. – Вырастет капризная, никто замуж не возьмет.

– Как же мне ее не баловать? Она у меня одна! – Отец подхватил Маришку на руки и закружил по пристани. – Вернемся в Тамбург – куплю дом на скале!

– Не загадывал бы, – привычно проворчал капитан.

А Маришка давно уже в мечтах жила в том самом доме: большом, двухэтажном, с пологой крышей, на которой солидно поскрипывал громадный флюгер – трехмачтовый корабль, про него папа сказал, что «таких не бывает».

Маму девочка совсем не помнила, ей казалось, что всегда в доме управлялась экономка – фрау Элли – и никогда не было иначе. Фрау громко топала по коридору, ругалась с булочником и молочницей, а еще заставляла Маришку вышивать крестиком и по десять раз за день мыть руки.

Когда отец приходил из плаванья, все менялось: никакого вышивания – понятное дело, и можно не заплетать косы, а бегать с хвостиком, и еще много-много всего.

А когда уходил – в их домике неподалеку от тамбургского порта становилось грустно и мрачно. Так случилось и в этот раз: не успела Маришка дойти до дома, как настроение испортилось. Ганс и Вольф, старинные приятели, звали играть в камушки, но ей не хотелось.

Когда прямо перед нею невесть откуда оказался бродячий серый кот, девочка отпихнула его ногой, еще и топнула вслед – ишь, животное! Под ноги бросается! Кот только жалобно мяукнул, глянул на Маришку зелеными глазьями и убежал.

Дома ее ждал обед, а потом до вечера вышивание вместе с фрау Элли. На следующий день испортилась погода, и даже если б девочка захотела, она не смогла бы пойти играть с другими детьми – дождь и сильный ветер были для фрау Элли достаточным основанием, чтобы не пустить хозяйскую дочку гулять.

Ночью разыгралась буря, и экономка долго не ложилась спать: молилась и причитала. А Маришка совсем-совсем не боялась, ни за себя, ни за отца – он ведь такой сильный!

Дождь шел еще несколько дней. Рыбаки не выходили в море, ждали – хотя и было понятно, что это начинается осень.

Иногда все же выглядывало солнце, тогда Маришка выходила на улицу и бегала вместе с соседскими мальчишками, играла с ними в пятнашки, в камушки, в прятки. Но дождь моросил все чаще, и ей приходилось вышивать, сидя у окна и лениво поглядывая время от времени на серый фасад дома напротив.

Однажды октябрьским утром в дом помощника капитана капера «Чайка» Сержа Монка постучал высокий хромой незнакомец в черном плаще. Маришка, проснувшаяся с час назад, но из вредности не сказавшая об этом экономке, прекрасно видела в свое окошко, как он подошел, дернул за веревочку, а затем до нее донесся звон колокольчика и голос фрау Элли:

– Ну разумеется… Ну что вы!.. Да, конечно же, мы любим животных…

Слов незнакомца девочка не слышала – он говорил очень тихо. А к тому времени, когда Маришка, одевшись, выбежала в прихожую, там кроме фрау Элли уже никого не было.

Только шуршало что-то в большой корзинке, стоявшей около дверей.

– Даже и не знаю, как я согласилась? – озадаченно воскликнула экономка. – Господин Серж наверняка будет недоволен. Но не выкидывать же его теперь!

Маришка видела, как фрау Элли прячет в передник монетку. Кто-то пришел и заплатил ей за то, чтобы она взяла корзинку.

Девочка заглянула внутрь и увидела влажные бусины глаз: в корзине сидел котенок. Он был такой милый, что девочка не удержалась и взяла его на руки. Ярко-рыжий, зеленоглазый, звереныш доверчиво потянулся к ней, и у Маришки в восторге быстро застучало сердце.

Она уже любила этого котенка.

Стоит ли говорить, что весь день котенок был рядом с нею и даже ночью девочка не смогла расстаться с новым другом.

Она гладила маленького зверя и шептала, что никогда его не бросит, обнимала и целовала, и ничего ей больше не было нужно.

А на следующее утро после того, как в доме появился котенок, Маришка обнаружила, что может творить чудеса.

Вначале она пожелала сладких булочек, и фрау Элли, никогда не покупавшая их, кроме как на Пасху, взяла у булочника сразу десяток.

Потом девочка захотела, чтобы было не пасмурно, и тучи, просвета в которых не заметил бы даже опытный астроном, за несколько минут убежали с небосвода, оставив место не по-осеннему яркому солнцу.

Немного поразмышляв и поэкспериментировав, Маришка поняла, что все дело в котенке. Если она загадывала желание, когда гладила звереныша, оно исполнялось, а в любое другое время – ну хоть обжелайся, все равно ничего не исполнится!

– Мари, ну как ты можешь! – Фрау Элли сощурила близорукие глазки. – Не бери булочку! Ты же только что гладила котенка! Иди вымой руки.

В голове у девочки появилась смутная, пока еще не оформленная мысль. Она привычно сбегала в уборную, где сполоснула руки в умывальнике и тщательно вытерла их полотенцем, не преминув затем построить рожицы перед единственным в доме большим зеркалом.

Почти весь вечер Маришка играла с соседскими мальчишками в камушки, и все ей удавалось – она с одного броска выбивала по две, а то и три дамки противника.

– Ну ты даешь! – в конце концов восхитился Ганс.

Ему месяц назад исполнилось тринадцать, после чего он дней пять ни с кем не играл – решил, что теперь совсем взрослый. А позже он подарил Маришке маленькое перепелиное яйцо, сказав, что оно волшебное и исполнит любое ее желание. А потом заявил, что пора бы договориться о свадьбе. Девчонка больно ущипнула его за руку и обозвала дураком, но потом несколько дней, до самого отцовского отплытия, ходила под впечатлением, поглаживая яйцо – наверняка не волшебное, а самое что ни на есть простое.

– Может, ты ведьма?

– Ведьма, ведьма! – подхватили остальные мальчишки, хохоча и встав вокруг девочки в подобие хоровода.

Маришка кинулась на них с кулаками, и они принялись толкать ее, пока наконец Ганс не закрыл ее от остальных – кого-то стукнул, кого-то отпихнул и вывел плачущую «невесту» из визжащего круга.

– Ты предатель, – звонко крикнула Маришка, ударила его ладонью по щеке и побежала прочь, размазывая слезы.

Ворвавшись в прихожую, девочка первым делом бросилась в уборную. Смыв следы слез, она обнаружила на полке под зеркалом котенка, уютно расположившегося между банкой с золой и пяточным камнем.

Внимательно посмотрев в отражение, девочка внезапно поняла, что слово «ведьма» ей отнюдь не неприятно. Конечно, «принцесса» или «волшебница» было бы куда лучше… А почему бы и не стать кем-то важным? Что ей мешает? Фрау Элли? Долой фрау Элли!

Эта страшная мысль на мгновение испугала девочку, но уже через минуту она вполне освоилась с нею.

Взяв котенка на руки, Маришка быстро пробежала мимо гостиной прямо в свою спальню. Там она прикрыла дверь и легла в кровать.

Здесь ей лучше всего думалось. Проводя рукой по мягкой шерстке, девочка загадывала желания и тут же от них отказывалась – всё казалось не тем, не таким, ведь наверняка можно было загадать правильнее!

– Хочу стать взрослой. Нет, не хочу! – Тогда придется сразу же замуж, а за кого? Да и вообще, глупости это все. – Хочу, чтобы фрау Элли исчезла! Нет, не хочу. Пусть пока будет. Хочу шелковое платье. Нет, ну что ты такая глупая! Хочу стать волшебницей! Нет, нет, это страшно, подожди.

И тут ее осенило. Надо же просто посоветоваться! Маленький котенок, который лежал рядом с нею в кровати, на роль советчика подходил по всем параметрам: и ласковый, и красивый, и любит ее. Вот только не разговаривает.

– Хочу, чтобы он научился говорить! – загадала девочка.

– Мяу, – ответил котенок и потянулся.

– Хочу, чтобы он научился говорить по-человечески, – поправилась Маришка.

– Так бы сразу и сказала. – Котенок попытался лизнуть собственный лоб, не достал языком и передумал. – Кстати, меня зовут Якоб. А почему бы тебе не стать королевой?

Девочка задумалась. Вообще-то в Тамбурге давно уже всем заправлял городской совет во главе с бургомистром. Бургомистр – это такой смешной дядька в костюме, похожем на шутовской. Он всегда пыхтит и пытается всех перекричать.

Но можно и королевой. Да, королевой – даже лучше! Папа всегда говорил, что в городском совете сидят одни старики, и это плохо. Если не будет стариков, а только одна молодая королева, то все сразу станет хорошо.

– Но ты имей в виду, – котенок зацепился коготком за Маришкину юбку и безуспешно пытался освободить его, – каждый раз, когда твое желание исполняется, ты за это платишь.

Маришка слышала страшные истории про дьявола и проданные души. Но душу можно было продать только один раз, а значит, это не дьявол.

– А я обязательно должна знать, чем именно плачу за желания? – спросила она тихо.

Якоб изумленно посмотрел на нее, оставив сражение с ее юбкой.

– Какая умная девочка! Нет, конечно. Ну так что, королевой?

Удивительно, но фрау Элли больше не беспокоила маленькую хозяйку, не требовала от нее умыться перед сном и даже не заглянула проверить ночью – так что девочка уснула, одетая в уличное платье.

Она сладко улыбалась, а рядом дергал задними лапками спящий котенок.

Бух-бух-бух! – раздавались удары в дверь. Фрау Элли почему-то совсем не торопилась открыть. Маришка выглянула в окно и увидела, что там очень много народа – городской стражи, каких-то важных людей, соседей.

Девочка испугалась и решила не открывать. Более того, на случай если в дом все-таки ворвутся, она залезла в проверенное место, где ее мог найти только отец, – на верхнюю полку в кладовке, за большой моток одеял.

Сердце бешено стучало, мысли испуганно бились в голове. И когда исчезли скрывающие девочку одеяла, и в проеме света показалось смутно знакомое лицо, Маришка с чувством исполненного долга потеряла сознание.

Очнувшись, она обнаружила себя лежащей на самой мягкой перине, какую только она могла представить. Рядом, вылизывая лапку, сидел ее рыжий котенок. Увидев, что девочка открыла глаза, Якоб потянулся и сказал:

– Ну и чего ты испугалась? Сама же хотела – королевой. Пока еще тебя нашли! О! Сейчас зайдет.

Приподнявшись, Маришка успела оглядеть помещение, где стояла кровать. Само ложе было гораздо больше, чем вся ее старая комнатка, а громадный зал, в котором оно стояло, по размерам мог, наверное, соперничать с площадью перед ратушей.

Не успела девочка обдумать свое положение, как дверь открылась – и к кровати направился, шаркая по паркету, сам бургомистр!

Несмотря на заверения Якоба, девочка очень испугалась, что ее сейчас разоблачат и сделают что-то ужасное. Но ничего подобного не случилось.

– Моя королева! – выспренно начал бургомистр. – От имени горожан Тамбурга я завтра во время торжественной церемонии вручу вашему величеству ключи от города и все остальные символы власти. Желаю вам хорошо отдохнуть. Если что-нибудь понадобится, просто дерните за один из шнурков.

И вышел. Так же шаркая и сгорбившись, усталый, жалкий и совсем не похожий на человека, которого Маришка не раз видела во время празднеств около ратуши.

Вдоль спинки кровати действительно висели разноцветные шнурки, за которыми виднелись подписи:

Одеться

Быстро одеться

Сладкие булочки

Развлечения

Королевские дела

– Дергай, – посоветовал котенок. – Мне самому интересно.

Маришка повернулась, сжала в руке синий шнурок – с надписью «Сладкие булочки» – и мягко потянула его вниз.

Ничего не произошло. Девочка внезапно заподозрила, что над ней просто пошутили, и уже даже придумала, как скажет бургомистру: «Вы же взрослый человек! Не стыдно издеваться над ребенком!» – когда громадные створки дверей бесшумно распахнулись и в комнату вбежал поваренок с подносом, на котором лежали сладкие булочки.

И не знакомые – маленькие, простенькие, – а большие! Полностью в сахарной пудре. Откусив от первой, Маришка обнаружила, что внутри булочки – настоящий малиновый джем! Самый вкусный в мире!

Она не был жадиной – дала откусить Якобу. Тот довольно заурчал, слизывая джем и сахарную пудру, но мякиш не тронул.

– Хитрый! – возмутилась девочка. – Надо все есть!

– Кому надо, тот пусть и ест, – пробормотал котенок. – А я теперь королевский кот, мне все можно.

И вот тут-то Маришка все и поняла. Она откинулась на спину, посмотрела на расписанный цветами и ангелами алый бархат балдахина и заплакала от счастья.

Теперь она могла все! Все! Спать до обеда – это раз. Не мыть руки – это два. Не вышивать – это три. Играть до ночи и даже ночью, есть перед сном, не слушаться взрослых, пачкать одежду… Все. Абсолютно.

Маришка лежала, гладила Якоба, и котенок мурлыкал. Она чувствовала себя совершенно счастливой.

Потом она дергала за другие шнурки. Ее развлекали шуты и музыканты, рассказывали всякие разности про то, сколько в Тамбурге людей, что город производит и с кем торгует. Выяснилось, что «Одеться» отличается от «Одеться быстро» количеством одевающих. Причем быстрее выходило, если их было всего трое – а если человек двадцать фрейлин, по одной на каждый чулок-носок, то и за час не получалось управиться.

Вечером королевские чтецы рассказывали Маришке волшебные сказки. А она лежала и просто гладила Якоба.

Утром ее одели в торжественное платье, которое оказалось тяжелее, чем отцовский камзол. Вывели на балкон – выяснилось, что дворец стоит на скале, на месте того самого двухэтажного домика, который собирался купить отец.

Перед дворцом собрались горожане – очень много, так много, что Маришка даже удивилась: неужели в Тамбурге столько людей? Бургомистр и другие важные люди долго что-то говорили, толпа перед дворцом кричала, бросала вверх шапки.

Девочка устала почти сразу, но Якоба под рукой не было, и она не могла прекратить все это безобразие. Потом они поехали в собор на площади, там на голову Маришке водрузили тяжеленную корону, и грустный бургомистр, ненатурально улыбаясь, прошептал ей на ухо, что конечно же потом будет тоненькая красивая корона, а пока надо потерпеть.

После коронации Маришку опять показали народу, и снова все кричали и подбрасывали шапки. А юная королева думала: как горожане умудряются в такой давке ловить именно свои? Или они ловят чужие и подбрасывают их? А может, бургомистр перед коронацией выдал всем одинаковые головные уборы и потому всем без разницы?

Когда она добралась до Якоба, то сил не осталось даже на загадывание желания. Мари Первая покорно вытерпела долгое раздевание, выпила чашку какао и тут же уснула, едва успев обнять котенка.

А потом выяснилось, что быть королевой совсем не так просто, как казалось поначалу. Приходилось подписывать бумаги и присутствовать на каких-то заседаниях.

Оказалось, что мыть руки и слушаться взрослых должны даже королевы. Конечно, всегда можно было схитрить, погладить Якоба, и тогда все сразу же менялось – но Маришка очень быстро поняла, что любое неосторожное желание способно полностью поменять все ее окружение, отчего потом придется со всеми заново знакомиться, и вообще все не так просто.

Вихрь новых дел, лиц, развлечений подхватил Маришку. День убегал за днем, а за ними уже спешил следующий. Неделя сменялась неделей, они складывались в месяцы, и вот уже сквозь метель можно было разглядеть приближающееся Рождество.

Утро началось как обычно, королева проснулась, повалялась в кровати, поиграла с Якобом. Она все чаще относилась к нему как к простому котенку и все реже разговаривала с ним, потому что он только поддакивал, а если вдруг что-то советовал, то после этого все вокруг менялось слишком резко.

Ее помыли в ванной, одели в новое платье. Потом был завтрак: Маришка долго выбирала из десятка блюд, в конце концов просто взяв первое попавшееся. Потом – королевский прием: послы иностранных государств кланялись и чего-то хотели, а первый министр, стоявший за троном, тихо давал советы.

Пару раз Маришка говорила не то, что ей подсказывали, – она ведь была королевой, а не куклой на троне! Впрочем, как всегда, обошлось без неприятностей. Днем она каталась на пони по парку, выросшему около дворца за одну ночь, вечером слушала выступление поэтов, насочинявших множество посвященных ей стихотворений.

Те поэты, сочинения которых Маришке пришлись по душе, получили награды, некоторые ушли несолоно хлебавши, а нескольких она приказала высечь – в последнее время ей очень нравилось смотреть, как меняются лица людей, которых она поощряла или наказывала.

– Под звуки посвященных ей дифирамбов наша королева защитит Тамбург, – бормотала девочка привязавшиеся строчки. – Солнце канет вниз, но не опустится тьма – наша королева воссияет сама.

Ей неожиданно вспомнилось, что когда-то все было не так. Да, действительно… Кто-то дразнил ее, королеву! Или тогда она еще не стала королевой? Точно. И ее защищал Ганс. Чем-то похожий на принца из соседнего королевства. Только красивее.

Она вбежала в спальню, твердо намереваясь сегодня же потребовать Ганса к себе.

– Послушай, – с ходу заявил Якоб, увидев ее, – тебе не говорят об этом, но на наш город движутся войска короля Карла. Почеши мне спинку, загадай желание.

– Завтра, – махнула рукой девочка. – Или послезавтра. А вообще, если подумать, то война не так уж и плоха. Я смогу защитить Тамбург. Это все знают.

– Ну не упрямься. – Котенок явно занервничал. – Давай, погладь меня.

Маришка удивилась – он никогда не настаивал. Неужели все так серьезно? Нет, ерунда. Она все равно может что угодно, поэтому – решено: война! Хоть станет понятно, за что армии столько денег платят – в три раза больше, чем уходит на нее саму, она своими ушами слышала отчет казначея!

– Пусть будет война. И мое слово – главнее, чем твое! – Девочка гордо задрала подбородок. – Я – королева, а ты – просто котенок. Захочу – заведу себе другого.

На следующее утро Якоба не оказалось рядом. Маришка даже испугалась – вначале за котенка, а потом за себя: как же она обойдется без исполнения желаний?

Но потом девочка успокоилась. Она – королева. Она может все. Как там было? «Ростом мала, но не возьмешь на испуг»! Так оно и есть.

– На нас идут войска короля Карла? – холодно спросила Маришка на утреннем Королевском совете. – Почему мне об этом не доложили?

Советники загомонили, замахали руками.

– Ваше величество, простите нас, пожалуйста, мы беспокоились только о вашем благорасположении!

– Ладно, прощаю. – Прощать тоже было интересно – люди всякий раз так радовались! Но наказывать все равно казалось интереснее. – Теперь расскажите, как мы станем защищаться.

Выяснилось, что защищаться никто не собирался. Все хотели откупиться – собрать много-много денег и предложить их королю Карлу. А тот уж сам бы выбрал – или штурмовать укрепления и потом по монетке собирать контрибуцию со всего города, или сразу, без потерь, получить кучу золота и уйти. Советники как один считали, что Карл выберет второе.

– Нет! – Маришка гордо выпрямилась. – Мы будем сражаться.

Несколько советников из тех, что помоложе, поддержали ее, остальные попытались воспротивиться, но это оказалось бесполезно. Мари Первая чувствовала праведный гнев обманутой королевы.

– Как?! Мы должны платить выкуп какому-то Карлу? Или я не королева в своем городе? Да кто он такой?

– Он лучший в мире полководец… – тихо прошептал кто-то, но эти слова попали как раз на промежуток между фразами Маришки, и королева услышала.

– Теперь я буду лучшим в мире полководцем.

Весь день она инспектировала войска. У солдат были красивые мундиры, острые сабли, со стен крепости в поле смотрели громадные пушки.

– Мы не можем проиграть! – Королева непонимающе глядела на советников. – У нас ведь все так хорошо!

– Наши пушки несколько устарели, а солдаты давно не воевали, – мягко увещевал ее Первый Министр. – Кроме того, у Карла в двадцать раз больше войск!

– И все равно мы не можем проиграть.

Вечером Якоб не появился. Утром тоже, и через день, и через два. Хуже того, выяснилось, что, узнав о решении королевы принять сражение, из Тамбурга сбежали многие богатые купцы, и даже среди менее состоятельных людей распространялся страх.

– Мы не воевали уже сто лет! – объяснял девочке Первый Министр. – У нас были только каперы, нападавшие на торговые суда тех стран, которым до нас никак не добраться. Однако сейчас большинство каперов в теплых водах, потому что наша гавань замерзла.

Каперы. Это ей что-то смутно напомнило… То ли она какой закон подписывала, то ли орден кому-то вручала… Нет, забыла!

Чем ближе подходили войска короля Карла, тем больше людей бежало из Тамбурга. Это стало заметно даже Маришке: исчез церемониймейстер, потом, осознав, что им не переубедить молодую королеву, город покинули несколько советников и Первый Министр.

Стражники во дворце ходили в грязных сорочках, и даже приказ выпороть нескольких не возымел действия – в городе царили беспорядки.

А когда король Карл подошел к воротам, паника достигла пика.

Люди собрались на площади перед ратушей и потребовали, чтобы королева откупилась от вражеских войск.

Но Маришка уже не могла остановиться: она ведь обещала не дать горожан в обиду, все худшее, по ее мнению, уже произошло, и теперь положение должно было только улучшаться.

– Мы защитим наш город! У нас крепкие стены! У нас большие пушки! – кричала она с балкона на ратуше. – Не бойтесь, с вами я – ваша королева!

Кого-то она даже убедила. Выяснилось, что среди людей прошел слух: мол, сбежала Мари Первая, оставила город на растерзание Карлу! И то, что она на самом деле не сбежала, подействовало на горожан успокаивающе.

На ультиматум врага Маришка ответила дерзко – убирайся, мол, подобру-поздорову! Карл, видимо, очень удивился – и даже не сразу пошел на штурм.

Однако на третий день его войска приготовили большие легкие ящики, чтобы закидать ими ров, а еще длинные лестницы, чтобы взобраться на стены.

И под гневную канонаду пушек, под оглушительную стрельбу мушкетов солдаты короля Карла двинулись на приступ Тамбурга.

Маришка наотрез отказалась покинуть город, хотя новый Первый Министр обещал ей, что в Лиссбурге их примут и что доберутся они туда еще до Рождества.

Она сидела на скамейке в парке перед дворцом и переживала. Вдалеке шел бой, и королева с ужасом ждала: вот-вот выстрелы вот утихнут, и это будет означать, что сражение проиграно.

– Мари… – раздалось вдруг сзади. – Маришка, не оборачивайся!

– Якоб? – Только котенок мог спасти ее. Ее – и Тамбург.

– Нет, это Ганс.

Какой Ганс? Кто такой Ганс? Маришка попыталась вспомнить, в памяти смутно нарисовался портрет. Девочка, делая вид, что просто решила прогуляться по заснеженному парку, встала с подушки, оставив ее лежать на скамейке.

За плотной стеной колючего кустарника прятался старый друг – Ганс. Теперь она узнала его, воспоминания словно бы рвались изнутри, но что-то им мешало. Парень выглядел дико – в обгорелой одежде, чумазый.

– Мари, тебе нужно бежать. Мы отбили первый штурм, но будет и второй, и третий – сейчас даже солдаты говорят, что если выдать тебя вместе с выкупом Карлу, то он уйдет и оставит Тамбург в покое.

– Нет! Мои солдаты не предадут меня! – Маришка расплакалась, не веря сама в то, что говорит. – И мне не удастся сбежать. За мной всегда следят – раньше я думала, что они меня охраняют, а теперь боюсь, что ждут, когда смогут предать… Они повсюду, и то, что мы не видим их, не значит, что их нет.

– Тогда ты пропала. – Ганс посмотрел ее в глаза. – И я готов разделить твою судьбу.

В этот момент словно рухнула плотина – воспоминания затопили Маришку. Она вспомнила фрау Элли, булочника, молочницу Грету, остальных мальчишек: Вольфа, Курта, Клауса…

А еще она вспомнила отца. Большого, надежного, единственного! Как она могла его забыть? В этот момент со стороны скамейки донесся знакомый голос:

– Я считаю договор расторгнутым.

На подушке сидел Якоб.

– Якоб! Ты вернулся! – обрадовалась было Маришка. Она бросилась к котенку, но внезапно остановилась. – Какой договор?

– Ну, помнишь, я спрашивал тебя, хочешь ли ты узнать цену моих услуг? Ты не захотела. А теперь я все равно скажу. Воспоминания о твоих близких – друзьях и родственниках – вот чем ты платила. Как королеве они тебе все равно не были нужны! Но теперь ты все вспомнила, и я ухожу.

Рыжий котенок кувыркнулся со скамейки, и на дорожке оказался уже серый кот – Маришка с ужасом узнала в нем того, которого пнула в день отплытия отца.

А пройдя несколько шагов, кот начал увеличиваться в размерах и постепенно превратился в высокого хромого мужчину в черном плаще.

Мужчина обернулся, обжег Маришку взглядом зеленых глаз и мягко произнес:

– А знаешь еще что? Я думаю, что помочь королю Карлу наказать непослушную девочку – теперь моя святая обязанность!

И исчез.

– Кто это был? Колдун? Откуда ты его знаешь? – не переставая, спрашивал Ганс.

– Это Якоб, – ответила Маришка и вдруг поняла, что никакой он не котенок. – Я его пнула, а он мне отомстил.

– Ну ты даешь! – Парень восхищенно посмотрел на девочку. – Теперь точно все пропало. Но я по-прежнему готов умереть вместе с тобой.

Маришке от этих слов было и грустно, и смешно – за последние дни она очень повзрослела, ей уже не хотелось никого наказывать, не хотелось властвовать, и если б она могла, она бы вернула все к тому дню, когда отплыл отец.

Ах, если б она могла просто погладить спинку Якоба и загадать желание! Но Якоб оказался злым колдуном, который играл с нею. Да, именно так: она думала, что играет с котенком, а на самом деле это котенок играл с нею, как с мышкой. Он обманул ее, как маленькую!

Птенчик. Перепелиное яйцо, которое подарил ей Ганс – он еще сказал, что яйцо может исполнить любое желание!

– Ганс, помнишь то яйцо, которое ты мне подарил?

– Конечно, – удивился мальчишка. – Отлично помню.

– Надо найти его. – Девочка шептала как в горячке. – Беги, Ганс, я оставила его в нашем доме, в кладовке, на нижней полке, в дальнем углу. Там коробочка с папиными подарками, и среди них перепелиное яичко.

– Но зачем? Я обманул тебя, яйцо не волшебное. Оно наверняка разбилось или протухло.

– Нет, нет, ты просто не понимаешь, ты не чувствуешь! Я знаю, что оно волшебное, это наша последняя надежда!

Ганс взглянул на нее, затем коротко кивнул и убежал.

– Что тут у вас за голоса? С кем это вы разговариваете, ваше величество? – грубо спросил солдат, выходя к скамейке. – Надеюсь, вы не пытаетесь сбежать?

…Ночью в ее покоях не топили, и девочка жутко замерзла. А утром оказалось, что несколько придворных договорились с Карлом, и чужой король въехал в город. Уже стучали по мостовой копыта его коня, вот-вот – слышишь? – скоро он войдет в ее дворец, за одну ночь воздвигнутый на скале, и свергнет маленькую королеву.

Мысли в голове у Маришки метались, как пойманные птички: у Ганса не получится передать ей яйцо, потому что он просто не сможет к ней подойти. Ей не защититься самой, потому что она – всего лишь маленькая девочка. Что делают со свергнутыми королевами? Отправляют в ссылку, в монастырь, а еще – это Маришка помнила смутно, потому что очень не хотела запоминать, – их иногда казнят.

За дверью стояли стражники – они ее никогда не выпустят. Скоро придет король Карл, и тогда… Что будет тогда, низвергнутая королева так и не додумала, потому что окно неожиданно распахнулось, и в опочивальню ворвался морозный воздух. И если раньше Маришке казалось, что здесь холодно, то теперь в комнате стало невыносимо!

– Это я. – В окне показался Ганс. – Я принес тебе яйцо.

Он ввалился, протянул руку – на ладони лежало обычное маленькое крапчатое яичко.

– Я хочу, чтобы все войска Карла погибли и сам он вместе со всеми предателями оказался в моей власти! – громко произнесла Маришка и разбила яйцо об пол.

И ничего не случилось. Только раздались шаги, а потом дверь открылась – и в зал вошел высокий рыжий мужчина в дорогом камзоле.

– Прохладно тут у вас, – заявил он. – Это оттого, что окна в конце декабря открываете. Я, кстати, король. Король Карл. Я только что вас завоевал.

Он сел на край Маришкиной кровати, и теперь стало видно, что в густой рыжей шевелюре спрятался тонкий золотой обруч – корона. Ганс смотрел на него, открыв рот. Маришка хотела выговорить мальчишке за это, но не решилась при короле.

– Вы не представляете, как скучно воевать в наше время! – Карл взмахнул рукой. – Все сразу готовы заплатить выкуп. А я, между прочим, десять лет армию обучал. Кучу денег потратил на ученых, чтобы они усовершенствовали мои пушки. Сидел над учебниками, разговаривал с лучшими полководцами. Так что спасибо тебе, Мари Первая. Это был первый мой бой за последние три года! Потом вы все равно сдались, к сожалению… А ты, парень, как сюда попал?

– По трубе забрался, – робко сказал Ганс.

– На четвертый этаж? – удивился Карл. – Молодец! Иди, спускайся обратно, найдешь любого сержанта, скажешь: Карл лично рекомендовал в гвардию.

– Спасибо! – радостно воскликнул Ганс и тут же полез обратно в окно.

Маришка рядом с этим королем неожиданно почувствовала себя спокойно – он словно бы распространял вокруг уверенность в том, что все будет хорошо.

– А что вы сделаете со мной? – спросила она.

– А тебя мы казним, – беззлобно ответил король Карл. – Понимаешь, тут ко мне вчера один очень умный человек зашел. И объяснил, что быть императором лучше, чем королем. Интереснее. А для этого надо, чтобы в завоеванных землях никто даже и не думал о мятеже. Так что извини – но по-другому никак.

Тут же в зал вошли двое гвардейцев короля Карла, взяли Маришку под руки и вынесли из спальни. Обернувшись в последний момент, она увидела, что король гладит маленького рыжего котенка.

В тюремной камере она отогрелась – Карл не экономил на пленниках. Поплакала, вспомнила отца и фрау Элли, опять поплакала. Потом подумала, что Ганс все-таки предал ее и что перепелиное яйцо не сработало, – и поплакала еще раз.

А потом уснула.

Утром под бой барабанов девочку вывели из подвала. Одетая в одну только сорочку, Маришка почему-то совсем не мерзла, даже ступая босыми ногами по снегу.

На большом деревянном помосте стояли король Карл и страшный человек в балахоне с капюшоном, закрывающим лицо, а вокруг помоста в три ряда выстроились гвардейцы Карла. За ними, прямо в парке, толпились горожане.

Маришке показалось, что они сочувствуют ей, но точно она не была уверена. Уже поднимаясь по деревянным ступеням, девочка увидела, что один из гвардейцев в третьем ряду делает ей какие-то знаки, так, чтобы не заметили его соседи по строю.

Это был Ганс, и он показывал ей перепелиное яичко! Но ведь она его уже разбила!..

– Ну что, дорогая, есть ли у тебя последнее желание? – ласково поинтересовался король Карл.

– Да. – Маришка говорила тихо, но твердо. – Я хочу поговорить со своим другом, которого вы вчера произвели в гвардейцы. С Гансом.

Карл окинул взглядом стоящих вокруг помоста гвардейцев, быстро нашел Ганса и поманил его.

– У вас есть пять минут. Как это трогательно! – Он задумался на секунду. – Но, боюсь, после вашего прощания я не смогу больше доверять нашему юному другу, и мне придется казнить и его тоже!

Ганс без колебаний поднялся к Маришке, обнял ее и зашептал прямо в ухо:

– Позавчера я не смог проникнуть в твой старый дом, там живут другие люди, меня просто не пустили, и тогда я купил на рынке одно яйцо и принес тебе его. Я думал: какая разница – ведь и в прошлый раз я купил яйцо на рынке! А вчера, став королевским гвардейцем, я просто приказал пустить меня в твой дом – и нашел то яйцо! Вот оно.

Сказав так, он вложил в ее руку маленькое яичко. А вместе с ним – что-то еще, похожее на пуговицу. Девочка сперва не поняла, что это за пуговица, – но вдруг вспомнила, как отец достает кортик и срезает ее с камзола. Ага! Так Ганс словно бы доказывал, что принес то самое яйцо!

Все смешалось в голове у Маришки. Она не представляла, что можно сказать, чего попросить, и слова полились из нее, она совсем-совсем не думала, будто бы за нее изнутри говорил кто-то другой:

– Ганс, ты не представляешь, как я люблю тебя. И тебя, и папу, и фрау Элли, и мальчишек, и вообще наш город! Я так сожалею, что сотворила с ним столько всего плохого, и мне бы очень хотелось вернуть все обратно, так, словно никогда и не было этих нескольких месяцев!

– Ну, хватит! – Король Карл подошел ближе, будто бы что-то почувствовав. Палач тоже придвинулся – под капюшоном пронзительно блеснули зеленые глаза.

Маришка сжала кулак – перепелиное яйцо, придавленное к медной пуговице, лопнуло, и в тот же миг Ганс перед ней растаял.

Исчез король Карл, растворились в воздухе три ряда гвардейцев, горожане, со сдавленным стоном пропал палач.

Дворец, появившийся по ее желанию, словно бы сложился – вначале внутрь завалилась одна стена, потом вторая, обрушился фасад, осела крыша. А когда пыль рассеялась, на скале оказался двухэтажный дом – обычный, кирпичный, с флюгером в виде трехмачтового кораблика и собачьей будкой, рядом с которой заливисто лаял пес.

В открытых дверях стоял папа. В деревянных башмаках, в расстегнутом камзоле и в своей старенькой треуголке, из-под которой выбивались серые букли парика.

Маришка сорвалась, забыв обо всем на свете, – она не бежала, нет! – она летела к отцу, не чувствуя ног. А когда шагнувший навстречу большой, уютный, пропахший морем, потом и табаком папа схватил ее в охапку, она снова, уже в который раз за последние несколько дней, расплакалась.

– Ну что ты, – бормотал отец. – Не плачь, не плачь, ну что же ты… Где ты была все это время?..

И сам шмыгал носом, не в силах сдержаться.

Падал пушистый снег. Маришка обнимала отца все крепче и крепче, вжималась в его грудь, ощущая, как птичка с медной пуговицы на его камзоле отпечатывается на щеке.

Примечание автора

Это сказка. Детская – но написанная так, чтобы и взрослому человеку читать ее было интересно.

Сказка о волшебном котенке и о настоящих друзьях, о том, что, становясь королевой, ты почти случайно забываешь людей, некогда близких тебе, – а также о том, что прислуживающие тебе еще и следят за тобою.

До этого я не писал настоящих сказок. Но эта, на мой взгляд, получилась самой настоящей.

И, перечитывая ее, я вспоминаю собственное детство.

 

Особенности Щучьего Лога

Ира скинула с ноющего плеча тяжелую сумку и села на нее. Сколько она ни спрашивала таксистов в Ратте, все они демонстрировали полную незаинтересованность в деньгах, когда дело касалось Щучьего Лога.

– Бесовское место, ну его к черту, – пояснил молодой парень с криво вставленным золотым зубом. – И сам туда не поеду, и тебе там делать нечего.

Остальные и вовсе молчали, просто отворачивались, услышав название. Иру это бесило больше всего.

Где-то в глубине сумки лежали удобные разношенные кроссовки, но девушка, выходя из поезда, зачем-то нацепила новые туфли на шпильках. Они стали натирать сразу, в первые триста метров от перрона до автовокзала. Они не прекращали своей зловредной работы, даже когда она ехала в автобусе, зажатая между тараторящей без остановки полубезумной бабкой и нависшим над ней поддатым парнем в самошитой косоворотке. И в Ратте они продолжили натирать ее ноги, так что теперь, после часа бесплодных попыток найти такси, Ира с ужасом думала о том, что увидит, когда туфли все-таки придется снять.

– Эй, ненормальная, – девушка медленно начала оборачиваться, готовая врезать за такой нелестный эпитет кому угодно. – Тише ты, не оглядывайся. За три тысячи отвезу к Щучьему Логу. Только в поселок заезжать не стану, высажу метров за триста. И здесь не возьму, а то потом у меня с мужиками проблемы будут. За автовокзалом гаражи, около них подберу.

Ира так и не обернулась, поэтому могла только предполагать, кто к ней подходил. Наверное, золотозубый.

Она со стоном встала, прокляв мысленно тех, кто придумал новые туфли, жесткую кожу и особенно высокие шпильки, а затем закинула на плечо тяжеленную сумку и сделала первый шаг. Это было ужасно.

Второй дался чуть легче, а потом она уже шла по инерции. Автовокзал оказался неожиданно длинным и широким, а гаражи располагались с самой дальней его стороны. Там уже стояла потрепанная временем «Нива», а за рулем сидел совершенно незнакомый Ире мужчина лет пятидесяти.

– Давай быстрее, – попросил он, однако сумку закинуть в багажник не помог, более того, отшатнулся от девушки, когда она попыталась отдать деньги. – Потом заплатишь, поехали.

Радио в машине не было, а водитель всю дорогу – почти сто пятьдесят километров по проселку – молчал, и разговорить его Ире так и не удалось. Она рассказала ему про универ в Белгороде, про то, что хочет стать хирургом и на потоке она одна из лучших, про воинствующее православие и даже про Славика, которого она так любила и который предал ее чувства, изменив с лучшей Иркиной подругой.

– Я не могла там больше оставаться и решила съездить к родителям, – пояснила она. – Хотя вот странность: я почти ничего про свой дом не помню. Сплошные обрывки, яркие картинки, которые не собираются в мультик.

Водитель в первый раз проявил хоть какую-то реакцию – хмыкнул. Но развивать мысль не стал. Почти сразу за поворотом показался поселок. Он был еще далеко, под горой, около речки.

Но, увидев его, Ира сразу начала вспоминать. И как в детстве скатывалась с горки на самодельных деревянных санках, стараясь проскользнуть между снеговиками и порой врезаясь в поставленные друг на друга обледенелые шары. И как уже почти взрослой купалась в речке, а на берегу стоял какой-то парень и кричал ей что-то обидное. И как отец ругался с матерью по поводу того, что дать ей в дорогу.

Но все это внезапно стало не важно, когда из жаркого июньского дня «Нива» вдруг, без перехода, окунулась в метель.

– От черт! – воскликнул водитель, резко затормозил, и машину потащило юзом на склон. – Бесово место!

Он умудрился каким-то чудом выровнять автомобиль, затем дал задний ход и меньше чем через минуту выехал обратно в лето. Внизу, под горой, был обычный поселок. Над баней деда Потапа поднимался дымок.

– Дальше не поеду, – твердо заявил водитель. – Сама видела, какая непотребь творится. У меня двоюродный брат в Чернобыле был, так по мне лучше с ним поменяться, чем к вам заехать.

До поселка отсюда оказалось не триста метров, а как минимум километр, если не больше. На каблуках, со стертыми в кровь ногами это был не самый простой путь. А если вдруг придется идти сквозь метель?

– Давай я тебя обратно отвезу? – предложил водитель. – Денег много не возьму, заправишь меня газом, и хорошо. Чем переть в эту аномальную зону!..

– Нет уж, – решилась Ира. – Доктор сказал – в морг, значит, в морг!

В этот раз концовка бородатого анекдота вдруг показалась совсем не смешной.

– Ты смотри, – настаивал водитель. – Я пока здесь встану, буду колесо менять, давно на запаске езжу, это-то сейчас чуть и не довело до худого. Масло проверю, тосол, тормоза слегка прокачаю. Часика два провожусь. Тебя, если вернешься, заберу обратно, денег сверху уговора брать не буду. По рукам?

Ира кивнула, а затем отсчитала три тысячи пятисотками и решительно закинула сумку на плечо. По-хорошему надо было все-таки залезть, найти кроссовки и переобуться. Но даже от мысли о том, чтобы снять туфли, ее начинало подташнивать.

– Девушка, – сделал последнюю попытку водитель. – Может, не надо? Зимой у нас один турист туда на джипе заехал, потом в одних трусах вышел, с бутылкой в руках, полубезумный! Отморозил себе все, еле откачали. Что вам там делать?

– Я там родилась, – ответила Ира.

Она сделала шаг, второй, третий. Идти под горку, с одной стороны, было легче, с другой – тот, кто изобрел шпильки, явно сделал это необдуманно.

Когда Ира разогналась километров до семи в час, она неожиданно для себя провалилась в метель. И здесь было очень холодно.

– Так вот ты какой, морг, – пробормотала она.

Идти обратно – в горку – ей не хотелось, поэтому она продолжила путь вниз. В голове роились то ли воспоминания, то ли обрывки снов. Какие-то маленькие человечки, ростом едва по пояс, предлагающие Ире продать локон волос и обещающие золота по его весу. Медведь в малиннике, урчащий мелодию «Стеньки Разина». Сосна, вытягивающая корни из земли, чтобы отползти от ивы, с которой только что поссорилась.

Ступней Ира уже не чувствовала, и это позволило ей перейти на бег. Что там творилось, внизу, было уже не важно. Девушка бежала на подламывающихся ногах сквозь метель, шаг за шагом, прыжок за прыжком.

Рыбак, ловящий рыбу с помощью обычной палки, без всякой лески. Полено, горящее час за часом и все никак не сгорающее. Трехголовая корова, вторую башку которой девчонка лет десяти учит дышать огнем.

В нескольких метрах перед Ирой мелькнул свет. Она еще прибавила скорости, рискуя сломать ноги в любой момент, и перед самой избушкой споткнулась и натурально носом открыла дверь.

– О! Ирка вернулась! – густым басом произнес кто-то, стоящий над распластавшейся на пороге девушкой. – Ох ты ж, Господи, одета-то как не по погоде!

Она проснулась на высокой и мягкой кровати, чувствуя забытый сладковатый привкус дыма. В печной трубе время от времени взвизгивал ветер, за окном серым маревом мела метель.

– Ирочка, ну как ты? – поинтересовалась бабка, сидящая у постели.

– Мама? – пораженно спросила девушка. – Но почему ты такая… старая?

– Не помнишь ничего? – усмехнулась мать. – Это не я старая, это ты молодая. Для тебя прошло десять месяцев, а для нас – двадцать пять лет. Ты лесовиков-то помнишь?

У этого слова был образ. Коренастые человечки, не выше метра. Хитрые, себе на уме – иногда злые, иногда добрые.

– Помню, – кивнула Ира.

– Ну вот, они поссорились с отцом Тихоном незадолго до того, как ты уехала. Он людей против них подбивал, ну а они сварили проклятие и пришли к нему под окна. Сказали, что жить ему осталось не так уж долго. Дали одиннадцать лет, день в день. Отец Тихон снял рясу, убрал крестик свой и засел за книги. До пострига-то он неплохим ведуном был. А потом взял, да закрутил время тугим жгутом. И вот теперь везде год проходит, у нас – тридцать. А проклятие сделало отца Тихона почти бессмертным. Считай, триста тридцать лет лесовики ему напророчили! Они зубами скрипят, а сделать ничего не могут.

Пока мать рассказывала, Ира под ее голос – такой знакомый и такой странный – тихо и мирно уснула.

Ей снился Белгород – красивый, чистый город с брусчаткой на тротуарах, с вежливыми и спокойными людьми. Снился суматошный и в чем-то даже безумный университет, снились одногруппники, с которыми она иногда участвовала в веселых загулах.

И все это было для нее потеряно, девушка чувствовала, хотя и не могла понять почему. Она бесплотным призраком бродила по улицам и аудиториям, заглядывала в родное общежитие, проходила сквозь музыкантов в подземном переходе. Ира прощалась с Белгородом и пыталась понять, почему она бросила его, зачем и куда уехала, но никак не могла дойти до сути.

Лишь перед самым пробуждением она вспомнила. Вспомнила комнату в общаге, куда вошла, чтобы попросить у подруги кастрюлю – свои все были заняты. А в комнате, обняв Люду и что-то жарко говоря ей на ухо, сидел Славка – тот самый, который всего несколько дней назад признавался в любви Ире.

Вспомнив это, она немедленно проснулась.

– Кто такой Славка? – поинтересовался смутно знакомый пацан лет тринадцати, сидящий в ногах у девушки.

– Ты биологию проходил? – поинтересовалась в ответ Ира.

– Ну, тетя Настя учит нас помаленьку, – уклончиво сказал мальчишка.

– В общем, Славка – это такой вид козла, – пояснила девушка. – Кстати, ты вообще кто?

Тут Ира узнала, что за десять месяцев ее отсутствия в Щучьем Логе случилось очень много всего, особенно если учесть, что здесь прошло двадцать пять лет.

Пацана звали Степой, и он был племянником Иры – сыном ее младшего брата. Мама Степы – Алена – еще совсем недавно играла в куличи, а теперь выросла и стала степенной замужней женщиной с двумя детьми.

– Ира, нам нужна твоя помощь, – вдруг сказал племянник, – в сделке с лесовиками.

– Никаких сделок с недомерками, – к месту вспомнила девушка лозунг отца Тихона.

– Да перестань, – обиделся Степан. – Ты что, как бабушка, такая же правильная? Можно подумать, сама с ними сделок не заключала, когда молодой была?

– Да я и сейчас молодая!

Воспоминания о детстве были совсем рядом, некоторые из них возникали по первому ее желанию, другие приходилось словно выуживать из глубин памяти.

С лесовиками за семнадцать с половиной лет, прожитых в Щучьем Логе, она заключила три сделки. В первый раз продала локон за золотую нить, за что ее высек мочеными прутьями отец. Во второй попросила говорящую куклу, хотя была уже и не такой мелкой, лет десяти или одиннадцати. Отдала за это первую распашонку младшего брата.

Машку – злую деревянную куклу, вечно всем недовольную – случайно раздавил неуклюжий братик Мишка, и Ира совсем о ней не жалела, хотя повода на законных основаниях надрать младшему уши не упустила.

А в третий раз она попросила лесовиков, чтобы они помогли ей забыть Ивана Руденко, с которым девушка накануне поссорилась, – и отдала за это ту самую золотую нить, которую выменяла в первый раз. Лесные жители согласились, но поставили условие: она забудет Ивана, если уедет из поселка, но как только вернется – сразу же его вспомнит. И тогда Ира решила покинуть Щучий Лог навсегда.

Вот чего не сказали лесовики – так это того, что вместе с глупым Руденко она забудет и сам поселок, и себя, и всех родных.

– Степа, я заключала сделки с лесовиками, – призналась девушка племяннику. – Но в итоге никакой выгоды с этого не получила, сплошные убытки.

– Каждый человек должен сам совершать свои ошибки, иначе он ничему не научится. – В горницу вошел парень, очень похожий на Степку, но чуть старше – лет пятнадцати, наверное. Такой же белобрысый и веснушчатый, но поплотнее с виду. – Ира, да, знаем, что сделки с лесовиками опасны. Но иногда, чтобы что-то получить, приходится чем-то жертвовать. Ты поможешь нам?

Он показался ей таким же упертым, как ее младший брат Мишка. Девушка понимала, что если она откажется, то он сделает по-своему. А если сдаст его – он смертельно обидится, но все равно сделает по-своему.

– Должны будете, – проворчала она.

– За нами не заржавеет, – рассмеялся старший из братьев и протянул ей руку. – Никита. А ты, кстати, ничего, нормальная. Хоть и тетка.

Ира чувствовала себя на удивление хорошо. Со слов племянников, она проспала часов десять, за это время бабушка – то есть Ирина мать – смазала ей ноги мазью, взятой у Тихона, которого по инерции продолжали называть «отцом Тихоном», и те зажили легко и быстро.

Пацаны сходили в сарай и притащили оттуда кучу старых валенок и курток, из которых Ира подобрала себе что-то по размеру. Шапку-ушанку ей Никита отдал свою, а сам надел старую, с оторванным наполовину ухом.

Все взрослые ушли в клуб. Ира помнила, как несколько раз бывала там незадолго до отъезда: молодежь флиртует и танцует, взрослые пьют или рассуждают о политике, бабки смотрят по DVD любимые сериалы.

Летом, когда наваливалась работа, в клуб собирались лишь изредка, по выходным. А зимой делать больше было нечего, вот и проводили там все свободное время.

– У нас есть часа два, – заявил Степан. Ира не переставала удивляться, как это старший, Никита, воспринимает младшего на равных. – Ира, как по-твоему, где проще найти лесовиков?

– На обрыве, – удивленно сказала она. – Все ведь знают.

– Знали в твое время, – подколол Никита. – Сейчас отец Тихон серьезно настроил против них местных, если родители поймут, что мы к ним ходили, простой поркой не отделаемся. Обрыв – это хорошо, до него всего минут двадцать лыжней.

За двадцать минут не уложились. Ира не то чтобы совсем забыла, как ходить на лыжах, но несколько раз ноги в непривычно больших валенках выскальзывали из креплений, и она падала в снег. Чтобы выбраться, приходилось снимать и вторую лыжу.

Пока ехали через поселок, погода была более-менее нормальная, но уже на околице ветер вцепился в них, а когда дошли до обрыва – и вовсе рассвирепел.

– Что делать-то? – спросил Никита, поправляя съезжающую ушанку.

– Крикни: «Готов к торгу», можно не очень громко, – ответила Ира. У нее случилось сильнейшее дежавю, хотя ей никогда не приходилось торговаться зимой, а в первый раз лесовики и вовсе нашли ее сами.

– Готов к торгу! – заорал Степан.

Томительное ожидание протянулось на несколько минут, но наконец вдалеке показался представитель лесного народца. Необычайно полный, он шел по насту без лыж, не проваливаясь, но иногда останавливался, пристально осматривал снег перед собой и если был недоволен увиденным, то делал небольшой крюк.

– Ну и время вы выбрали, – недовольно сказал он, подойдя к людям. – Холодно, мерзко, ветер, снег.

Ира с удивлением обнаружила, что лесовик вовсе не толстый – просто он был укутан в несколько слоев шали.

– Мы это… – нерешительно начал Степан. – Торговаться.

– Пусть старшая скажет, – кивнул на Иру лесовик. – Я с ней знаком уже.

Сама девушка была не способна отличить одного лесовика от другого. Невысокие, с мелкими чертами лица, для нее они все казались совершенно одинаковыми.

– Я просто присутствую, – пояснила она. – Торгуются они.

– Дожили! – воскликнул лесовик. – Это же торговля! Интимный процесс! Купить любовь, продать друга, заложить совесть! Если вам нужен пуд сахара, идите в сельпо!

– Не хочешь торговаться – сам иди в сельпо, – одернула его Ира. Ей не очень нравилось само то, что племяши собрались купить что-то у этого пройдохи.

Никита недовольно пихнул ее локтем в бок. Толстая куртка выдержала удар.

– Ну погорячился я, – признал лесовик. – Чего хотите-то?

– Чтобы время текло как везде, – заявил Никита. – У нас, получается, даже школы нормальной нет, Интернета нет, в магазине только то, что сами местные привозят. Мы заперты здесь, а если уедем, то все друзья и родные состарятся и умрут, пока нас не будет.

– Я хочу стать капитаном дальнего плавания! – срывающимся голосом заявил Степан.

Лесовик зловеще усмехнулся:

– Я готов выполнить вашу просьбу. Но это встанет вам очень дорого!

– Сколько? – небрежно поинтересовался Никита, точно он был богат как Крез, а к нему обращался нищий погонщик верблюдов. – У меня есть три тысячи рублей.

По поселковым меркам это считалось неплохими деньгами. Суммой не то чтобы огромной, но существенной. В Белгороде некоторые студенты за вечер могли спустить больше.

– Деньги меня не интересуют. – Представитель лесного народца скрипуче рассмеялся. – Принесите мне младенца.

– Сдурел? – крикнула Ира. – Да я тебя прямо здесь прибью!

И кинулась к лесовику. Он отпрыгнул от нее и побежал прочь, не разбирая дороги, но через два шага провалился в снег – сразу по шею.

Девушка развернула лыжи и, не торопясь, подъехала ближе.

– Вытащите меня немедленно! – потребовал лесовик.

– Мы подождем, пока ты скинешь цену, – сказала Ира. – Скажем, до трех тысяч рублей.

Лесовик скрипнул зубами. Он пытался выбраться из снега, однако наст проваливался под его руками. Было видно, что ему холодно и страшно, однако прошло несколько минут, прежде чем он признался:

– Да не могу я ничего сделать!

– То есть ты блефовал? – поразилась Ира. А ей-то всегда казалось, что мелкие торговцы всесильны.

– Нет! – раздраженно ответил лесовик. – Если бы вы принесли ребенка, то я бы через председателя смог шантажировать вашего монстра, отца Тихона. И у него был бы выбор: или снять заклятие с поселка, спасти ребенка и самому умереть через десять лет – или обречь ребенка неизвестно на что. Ну, тут бы на него весь поселок насел, и он бы все равно снял заклятие. Я б тогда вернул младенца, и все были бы счастливы. Думаешь, нам нравится, что он так нас провел со временем собственной смерти?

Ира пораженно посмотрела на торговца. В его рассуждениях чувствовалась логика мастера интриги.

– Вытащите меня отсюда! – нервно потребовал лесовик.

Степан дернулся вперед, однако Ира задержала его.

– Подождите, – сказала она. – Когда еще лесовик окажется перед вами беспомощный и готовый ответить на все вопросы!

– Вы пожалеете! – грозно завопил торговец, но уверенности в его голосе не было.

– А мы попросим тебя поклясться, что мы не пожалеем о том, что отпустили тебя, – вклинился в разговор Никита. – Иначе не вытащим. Ир, а о чем мы его пытать станем?

– Зачем вам волосы детей? – спросила девушка.

– Ингредиент зелья вечной молодости, – моментально ответил лесовик. – Дальше.

– Первая распашонка младенца?

– Часть амулета от бесплодия, нескольких ниточек достаточно.

– Зимой сюда мужик на джипе приезжал, потом в трусах еле живой выбрался, – вспомнила Ира рассказ водителя «Нивы». – Почему вы с ним так обошлись?

На самом деле она сомневалась не только в том, что джиповод стал жертвой лесовиков, но и в самом факте его существования – давешний собеседник вполне мог выдумать его, пытаясь отговорить ее от поездки в Щучий Лог.

– Чужак же, – недоуменно произнес лесной житель. – С чужаками можно что угодно делать, тут и Тихон возмущаться не будет! Поводили его по кругу, притопили машинку в болоте, четырежды с ним торговались, а потом подвели к мысли, что отделаться от нас он сможет, только если станет пить святую воду, и тогда сварганили для него лужу в виде креста и подкинули бутылку. Это еще что! Как-то к нам геологи целой экспедицией заехали, так они здесь нашли плутоний, инопланетян, сорок восемь аномальных зон, сокровищницу с артефактами дочеловеческих рас, эликсир бессмертия и зелье красоты. Потом все потеряли, потом еще раз нашли, а потом мы их опять догнали, и они все потеряли уже навсегда. А еще был кандидат в Государственную думу по здешнему округу, но его Тихон нам не отдал, после второго захода переговоров отобрал кандидата, скотина…

– Последний вопрос. – На самом деле вопросы у Иры закончились, но отставать так просто ей не хотелось. – Почему вы дали отцу Тихону именно одиннадцать лет?

– Ничего мы ему не давали! Достал он нас, мы вычислили день его смерти и ждали ровной даты, чтобы обставить как можно более зловеще. Но смазали эффект, не дотерпели до десятилетия! Все, вытаскивайте!

– Скажи, что нам ничего не будет! – срывающимся на ветру голосом попросил Степан, и Ира отметила, что сама чуть не упустила этот важный момент.

– Ничего вам не будет, – буркнул лесовик и ухватился за протянутые братьями руки, попрыгал на месте, а потом быстро пошел в сторону, вглядываясь в наст перед каждым шагом. Отойдя на достаточное расстояние, он обернулся и заорал: – Это вам самим – ничего не будет, а вот про ваших родных я не говорил!

Степан и Никита бросились за лесовиком, но через несколько минут вернулись ни с чем – тот словно сквозь снег провалился. Впрочем, может, так оно и случилось.

Домой приехали расстроенные и подавленные. Взрослые еще не пришли из клуба.

– Ну и что они могут сделать? – спросил наконец Степан.

– Могут ноги отсушить, загнать в болото, навести порчу на скот, муравьев на дом, мышиную гнилуху, – начала перечислять Ира. – Отворот на деньги, приворот на несчастья, убрать воду из колодца…

– Хватит! – крикнул Никита. – С этим надо что-то делать.

– Надо идти к отцу Тихону, – решилась Ира.

– Когда? – поинтересовался Степан. Было ясно, что ведуна он боится куда больше, чем лесовиков.

– Я сама схожу, – ответила девушка.

Оба брата вздохнули, не скрывая облегчения.

За окном все так же мела метель. Куртка и шапка оказались промокшими насквозь. Ира натянула их на себя и вышла на улицу.

Дом Тихона стоял на отшибе, но тропинка к нему всегда казалась чистой – хотя никто ее не прибирал. Изба ведуна была, пожалуй, одной из самых высоких в поселке – выше вздымалась только заброшенная в последние годы церковь да здание клуба. Даже дом председателя казался меньше.

Девушка не успела постучать, как дверь открылась сама собой.

– Ирочка, давно не заходила, – густым басом с какой-то иронией в голосе произнес отец Тихон.

Вообще-то она никогда не бывала здесь. Заносили – случалось, даже дважды. В двенадцать, когда от лодыжки до колена распорола ногу о камень в овраге, и в шестнадцать, когда отравилась, случайно выпив чашку молока огнедышащей коровы.

– Я ездила в Белгород, – негромко пояснила девушка.

Тихон слез с полатей. Это был здоровенный мужик лет тридцати, с окладистой бородой, со сломанным в паре мест мясистым носом и пронзительным взглядом. И в рясе-то он смотрелся пугающе, а в застиранной домашней рубахе до колен и вовсе казался настоящим разбойником на отдыхе.

– Я сегодня видела лесовика, – с ходу начала девушка. – Он попал в неприятную ситуацию, а за помощь я попросила его ответить на несколько вопросов.

– Глупо, – отметил отец Тихон. – Очень глупо. Ты забыла попросить его не мстить?

– Нет. – Ира покачала головой. – Не забыла. Но он потом сказал, что отомстит моим родственникам и близким.

Тихон тут же прошел за печь, завозился там, а через минуту вернулся уже в толстом вязаном свитере и широких ватных штанах.

– Поехали на обрыв, – сказал он веско.

– Может, завтра? – неуверенно поинтересовалась Ира.

– Завтра может быть поздно. Они очень обидчивы и мстительны. Кроме того, ты, конечно, местная, но уезжала надолго, и он мог решить, что Договор больше не распространяется на тебя. А с чужаками народец не церемонится, на моей памяти двое погибли и еще с десяток обезумели, лесовики в этом деле мастера.

От таких слов у девушки похолодело в груди. Приехала, называется, в гости! В первый же день помогла племянникам натворить глупостей, да еще и сама ошибок наделала таких, что их, может быть, и разгрести не получится!

До обрыва добрались за полчаса. Отец Тихон начал орать, не доезжая:

– Есть повод для сделки! Хороший торг!

И когда они поднялись на обрыв, там уже ждал лесовик, судя по одежде – тот же самый, давешний. Вид его был мрачен и торжественен.

– Что, Тихон, решил заступиться за деток?

– Да, нелюдь, точно, – уверенно ответил бывший священник. – Чего хочешь за обещание не мстить?

– Раскрути время обратно, – потребовал лесовик.

– Ха! – выдохнул Тихон. – Много просишь, я с вас добавки потребую, и вы взвоете. Придумай что-нибудь попроще.

Мелкий торговец пожевал нижнюю губу.

– Обидела твоя девка меня, сильно обидела. Давай так. С тебя – то, чего ты не ждешь, но что появится у тебя в доме в течение года.

– Если это не будет человеческий ребенок – согласен, – махнул рукой Тихон. – Дальше.

Лесовик поморщился, но спорить не стал.

– Пацаны, которые с девкой были, пусть три дня постятся, потом слез своих наберут, каждый по маленькому пузырьку, а ты проверишь и мне передашь.

– Согласен, – кивнул Тихон, даже виду не подав, что про пацанов слышит впервые.

– Ну и девка теперь… Чтобы завтра к вечеру духу ее здесь не было и чтобы никогда не возвращалась!

– Много просишь, – угрожающе сказал Тихон. – Слишком много.

Лесовик стоял и смотрел на бывшего священника, не мигая. Так прошло минуты три. Первым сдался представитель мелкого народца.

– Ладно, давай сделаем так: она может сюда в гости ездить, но только если у нее там, позади, все будет хорошо. Согласен?

Ира хотела встрять в разговор, но Тихон махнул рукой – молчи, мол.

– Согласен, – поставил точку он в торговле.

Лесовик усмехнулся и вдруг совершенно по-детски показал Ире язык. А затем вставил ноги в широкие плетеные лыжи и степенно пошел в противоположную от поселка сторону.

– Все поняла? – поинтересовался Тихон. Девушка сдержанно кивнула. – Ну, беги домой. Пацанам скажи, чтобы ко мне зашли. Сама до завтрашнего вечера уезжай. Разгребешь свои проблемы там, в большом мире, – и возвращайся, если захочешь.

Девушка тяжело вздохнула. Как можно решить ее проблему? Пристрелить Славика и Люду? Перевестись в другой универ, чтобы не жить с ними в одном общежитии?

Она вдруг осознала, что на самом деле никогда не бывает так, что все хорошо. Всегда есть что-то недоделанное, какие-то трудности, поводы для недовольства. Ну, там, похудеть на размер к пляжному сезону или перестать сидеть ночами на девочковых форумах.

А значит, лесовик по сути обманул Тихона, а тот согласился на заведомо невыполнимое условие!

Злая как черт, Ира подошла к двери в дом, и тут ее окликнул Никита:

– Стой! Родители уже здесь, а у меня есть разговор.

Девушка оглянулась и обнаружила племянника стоящим у поленницы.

– Ну, чего тебе? – раздраженно поинтересовалась она.

– Мы со Степкой решили все наши проблемы, – веско произнес пацан. – Когда ты ушла, сюда приходил лесовик. Мы заключили сделку. Ну, с нас по мелочи, и тебе придется неделю на них отработать.

Ира застонала. Мало ей было неприятностей! Хитрый мелкий торговец вначале заключил сделку с племянниками, а затем, поставив заведомо невыполнимое условие, еще и с Тихоном! Теперь Ира должна завтра уехать из поселка – и в то же время отработать целых семь дней на подлых лесовиков!

Услышав ее историю, Никита тоже нахмурился. Ситуация получалась весьма непростая.

– Надо идти к Тихону, – обреченно сказала девушка.

– Пойдем вместе, – согласился Никита. – Мои родители убьют нас обоих, когда мы вернемся, но это уже не важно, правда ведь?

– Правда, – кивнула Ира.

Метель к этому времени успокоилась, и тетка с племянником шли по абсолютно тихому поселку – даже собаки не лаяли. Когда до избы отца Тихона оставалось метров тридцать, перед ними возник лесовик.

– Ну, побаловались – и хватит, – недовольно заявил он. – Не надо вам к Тихону, сами разберемся.

– Ты обманул нас, – прорычала Ира. – Ты поставил невыполнимые условия!

– А ты меня чуть не заморозила! Пытала! Требовала забесплатно отвечать на вопросы! – негромко, но эмоционально ответил лесовик. – И потом, я же не знал, что Тихон ко мне припрется. Я не мог ему сказать, что уже заключил сделку с детьми, иначе он бы такой хай поднял, и так с ним проблем выше крыши!

– А что мешает нам пойти и все ему рассказать? – ангельским голосом спросила Ира.

– Да уж, – тяжело вздохнул лесовик. – Двадцать пять лет без тебя были счастливым временем.

Они уставились друг на друга.

– Сделка аннулируется, – заявила Ира.

– И твои родители и брат с женой получают тридцать три несчастья, – согласился торговец.

После этого они еще с минуту в упор смотрели друг на друга.

– Я предлагаю такой вариант, – сказал наконец лесовик. – В силе остается сделка с Тихоном. А ты, когда приедешь в следующий раз, получаешь от меня подарок.

Никита ахнул. Да и сама Ира удивилась. Лесовики редко что-либо дарили, в основном старались продать какую-нибудь ерунду подороже. Но если человек получал от них что-то по доброй воле и бесплатно, то это оказывалось нечто действительно полезное и зачастую невиданное – как трехголовая огнедышащая корова, капля молока от которой лечила простуду, а две – пневмонию или воспаление легких, причем за один день.

– Не обманешь? – уточнила Ира.

– Мы, если по Договору, никогда не обманываем, – гордо поднял голову ее собеседник. – Чужаков – да, гоняем по кругу, отнимаем все до последней нитки, шутки у нас такие. А с вами… Можем сказать не все, это так. Но если дарим подарки – то только по-настоящему нужные.

Девушка задумалась. Все еще оставалась проблема со словами «когда все будет хорошо».

– Ведь никогда не бывает все хорошо, правда? – спросила она лесовика.

– Бывает, – отверг ее предположение тот. – Ты подумай. Эта задача – решаема.

А затем отвернулся и пошел прочь.

– Это ведь значит, что мы договорились? – поинтересовался Никита.

– Думаю, да, – вздохнула Ира. – Теперь пошли получать нагоняй от родни.

Скандал вышел знатный. Как ни странно, инициатором затеи все сочли именно Никиту, а Иру – пострадавшей стороной. Пытаясь выгородить племянника и не сболтнуть лишнего, девушка виртуозно запуталась в показаниях и уже через несколько минут после начала разговора хватала ртом воздух, пока ее племянник расписывал себя знатным похитителем родных тетушек.

Как оказалось, он соблазнил ее на поход к корявому дубу, чтобы показать появившееся во время прошлогодней грозы дупло, заблудился, и в итоге вышли к поселку они совсем недавно.

Отец с матерью поверили, а вот Мишка, младший брат, превратившийся в невысокого, но очень широкоплечего русоволосого мужика, только сделал вид, что соглашается, а после того как все, включая родительницу Никиты и Степана, вдосталь накричались, отвел Иру в сторонку.

– Я помню, у тебя всегда было шило в заднице, – сказал он ей. – Мать уверена, что ты почти ничего не помнишь, но я видел, что это не так. Надолго ты к нам, сестрица?

– Завтра уеду, – недовольно пробурчала Ира.

– Вот и славно, – облегченно вздохнул Мишка. – Не обижайся, но мне со Степкой и Никиткой и так не сладко, а если вы сговоритесь, то поставите весь поселок на уши и меня в гроб загоните.

Утро выдалось морозное и ясное. Племянники спозаранку ушли к отцу Тихону, о чем сообщили в записке, оставленной на столике у кровати.

Пару часов Ира болтала с отцом, который очень жалел, что ее не было рядом все эти годы.

– Для меня прошло десять месяцев, – объясняла она.

– А для меня-то двадцать пять лет, – жаловался отец. – Кстати, вчера в клубе видел Ваньку Руденко. Он даже хотел к нам зайти, но я отсоветовал – вдруг ты его до сих пор видеть не хочешь.

Этот вопрос оказался непростым. Ира четко помнила, как после поцелуев на сеновале начала говорить о будущем, а тот оборвал ее на полуслове, заявив, что никакого будущего пока нет.

Она надавала ему пощечин и ушла, он несколько часов искал ее по всему поселку, нашел купающейся в речке и обозвал дурой.

Именно после этого Ира и уехала в Белгород поступать – и, как ни странно, поступила.

– Я схожу к нему, – сказала она.

Изба у семьи Руденко была невысокой, но новой, с крепкими воротами и ладным забором.

– Иришка, привет, – усмехнулся Иван, завидев старую зазнобу в дверях. – Ну, проходи, познакомлю тебя с женой, детьми.

К такому разговору девушка не подготовилась. Самым странным оказалось то, что ее парень из прошлого теперь превратился в отца четверых детей, причем младшая дочь была на полтора года старше ее самой.

Ира высидела полчаса, а потом попрощалась и ушла. Никаких чувств к этому Ивану она не испытывала. Какое-то ощущение брезгливости вызывала Яна, нынешняя жена Ивана, с которой у Иры тогда, год назад по ее времени, случались конфликты. Та располнела и стала до безобразия категоричной. Вслух сочувствовала выпавшей из нормального хода событий Ире, но по глазам становилось видно, что безумно завидует ее молодости.

Все дети – трое братьев и сестра – оказались обычными до оскомины молодыми людьми. Не особо умными, думающими только о покосах, запчастях для трактора и тряпках.

«А ведь через двадцать лет я даже и не вспомню о Славке», – подумала Ира, выходя из гостей.

Оставшаяся часть дня была совершенно безумной. Никита и Степан уговаривали ее быстренько выйти за околицу, сказать «У меня все хорошо!» и тут же вернуться обратно.

Отец не понимал, зачем ей снова уезжать. Мать стоически собирала ей в путь столько гостинцев, что вытащить их за порог смог бы разве что чемпион мира по тяжелой атлетике.

И когда она наконец вырвалась на улицу, вышла за ворота, поглядела на всю свою родню, старую и новую, – ей стало легко оттого, что это все заканчивается. На полпути к околице к ней подошел отец Тихон. Он огляделся, затем сказал:

– Ты год там продержись, потом приезжай к нам, независимо ни от чего. С недомерками я к тому времени точно разберусь.

И зашагал прочь, не прощаясь. Ира покачала головой. Уже выйдя из села, она обнаружила, что рядом топает лесовик.

– Ты поняла, что значит «все хорошо»? – поинтересовался он нейтральным тоном.

– Это когда в главном все нормально, – ответила девушка. – Когда веришь, что со всем можешь справиться, – это и означает, что у тебя все хорошо.

На самом деле мысль давно билась у нее в голове, но все не могла оформиться в слова. И вот, задав вопрос, лесной человечек наконец помог ей.

– Ну и отлично, – с облегчением вздохнул лесовик. – Только ты не думай, что я слабину дал. Я просто подарок тебе придумал, обидно будет, если придется кому-то другому отдавать.

– Ну, ты можешь подарить его сейчас, – заявила Ира. – Никто же тебе не мешает, а?

Она повернулась к собеседнику, но того уже не было.

А через несколько метров девушка, сделав очередной шаг, вывалилась в душный и жаркий июньский вечер.

В десятке шагов от нее рядом с «Нивой» на коленях стоял водитель. Он недоверчиво посмотрел на девушку и произнес:

– Валенки по нашим дорогам, конечно, лучше, чем шпильки…

– Вы обещали подвезти меня обратно, – сказала Ира.

– Подвезу, – подтвердил тот. – Еще минут двадцать.

Девушка скинула куртку, шапку-ушанку и шарф, вынула из сумки кроссовки и переобулась.

Она собиралась вернуться в Белгород и доказать хотя бы себе, что чужая глупость – не повод для того, чтобы чувствовать себя несчастной. Будут еще подруги и кавалеры, будет новый учебный год.

А потом – каникулы и подарок от лесовика.

– Все готово, – вытирая руки замасленной тряпкой, сообщил водитель. – Пора выбираться из этого чертова места. Будет мне о чем порассказать – рядом со Щучьим Логом колесо менял и тормоза прокачивал, шутка ли! Половина наших мужиков от одной мысли в штаны наложат. Ладно, поехали.

– Поехали… – эхом откликнулась Ира.

Примечание автора

Сказка – она рядом. За углом, за дверью, в тени дерева, к которому вы прислонились. Увидеть эту сказку и рассказать ее – вот задача, интересная мне.

Я часто отталкиваюсь от мира, в котором живу, добавляя лишь небольшие фантастические элементы.

Мне хочется, чтобы в мои рассказы «верилось». Но этот рассказ – откровенная волшебная сказка, построенная на мифологии, смешанной с гоголевскими мотивами, и перенесенная в Сибирь.

Рассказ добрый, светлый, в нем по большому счету нет ни одного откровенно отрицательного персонажа. Впрочем, и абсолютно положительных в нем тоже нет – этим рассказ отличается от привычных сказок.

Зато здесь есть и волшебство, и колдовские места, и запутанные истории с таинственными предысториями, и лето, вдруг превращающееся в зиму, и отчаянное противостояние, плавно переходящее в попытку наладить мир между людьми и нелюдью.

 

Драконья доля

– …Законных – не отдам! – Король Бартон Первый бухнул кулачищем по столу. – У меня их всего пятеро! Если каждому чудовищу по паре детей, так наследников не напасешься!

Канцлер вымученно улыбнулся. Не было печали… Пятьдесят лет о драконе ни слуху ни духу – а вот гляди-ка, объявился снова!

– Ваше величество, а вы представьте: ну вот не понравятся ему ваши бастарды, почувствует он, что у них нет законного права на престол, и потребует еще? А вдруг не только детей? В прошлый раз он кусок гор себе оттяпал, прямо в центре королевства!

Король мрачно смотрел на своего главного чиновника, рассуждая о том, как неправ был папаша, когда согласился признать парламент. Лучше бы погиб, как мужчина, в борьбе с этими изменниками…

– Может, еще рыцарей послать? – Ему очень не хотелось отдавать детей. Во-первых, родная кровь, а во-вторых – вдруг дракон решит забрать власть в королевстве? Изничтожит старших, а на трон посадит воспитанных в пещере королевских отпрысков.

«Нет, законных точно не дам, – подумал король. – Пусть берет Витора, он уже всех в замке достал, и Таську, все равно из нее ничего толкового не выйдет – ее маманя мужиков меняла как перчатки, последним прямо перед казнью был палач».

Канцлер понял, что на этот раз король от своего слова не отступится. Грустно кивнув, он спросил разрешения уйти и покинул зал. Надо было еще провести через парламент закон, позволяющий королю отдавать дракону не только детей, рожденных в браке, но и бастардов, а как такое сделать – зажатый между двумя буйными ветвями власти чиновник пока не представлял.

Со стены на эту сцену взирал Ласток Семнадцатый, кисти гениального Рафаэлло Наворотти. На фоне разрушенного Карлспипинберга, с мечом в одной руке и громадным куском мяса в другой, он выглядел очень величественно. Вот уж кто никаким драконам бы спуску не дал! Во время своего правления он ввел право королям брать сколько угодно жен, это его и погубило. Принципиальнейший был человек – каждую ночь удовлетворял всех своих женщин, и когда ему исполнилось шестьдесят два года, а количество супружниц достигло двадцати трех – тут-то он и зачах.

Бартона передернуло – ему вполне хватало одной жены и трех фавориток, тоже тот еще гадюшник.

Все-таки люди – слишком недолговечны. Только привыкнешь к кому-нибудь, только уже наладится немудреный быт, распорядок дня, как вдруг раз – и умер человек.

Дракон привычно пробежался когтями по клавиатуре – из динамиков раздалась музыка, грустная, лиричная. Вот ведь угораздило его попасть в эту дикую реальность! Народы на планете ожесточенно сопротивлялись прогрессу, из космоса постоянно падали какие-то булыжники, время от времени в надежде на контакт прилетали мелкие гуманоидные чудовища, причем с виду еще страховиднее, чем аборигены.

Метеориты дракон аккуратно отводил в сторону, а инопланетян не менее аккуратно топил вместе с кораблями в лаве, в одном очень приятственном вулкане среди гор северного материка.

У него было еще много незаконченной работы – там отогнать от полей тучи, чтобы крестьяне взбунтовались, здесь создать маленькое землетрясение – разрушить пару монастырей, а то церковники уж больно наседают на первый на планете серьезный университет.

Прогресс шел неостановимо, по всему миру что-то постоянно изобретали, во власть приходили уже не только высокородные, но и просто талантливые люди.

Еще двести-триста лет, и аборигены будут готовы к настоящему контакту.

Самое смешное, что эти существа тоже имели инстинкты опеки: они заводили себе кошек и собак, ухаживали за птичками и хомячками, но дракону было непонятно – зачем? Ведь это существа-однодневки! Даже сами люди живут непозволительно мало.

Пятьдесят лет назад он просил ребенка, а ему всучили долговязую девицу, видимо, не пользующуюся популярностью у местных мужчин. На этот раз он проявил настойчивость и потребовал именно ребенка, без отклонений! На всякий случай – даже двух.

Самой лучшей породы. Не каких-нибудь хилых, деревенских, у которых истощение закреплено уже на генетическом уровне, а нормальных, королевских.

Пискнул зуммер. На экране, висящем в центре зала, показалась площадка перед входом в пещеру – на ней стояли двое детей: парнишка лет двенадцати в роскошной одежде и девчушка чуть помладше в длинном платьице.

– Вот ведь сволочи! – в сердцах ругнулся дракон. Девочка выглядела заморенной, уставшей и заплаканной. – Все норовят обмануть!

Он побрел к выходу, его роскошный семиметровый хвост по дурацкой привычке, перенятой давным-давно у старшего братца, выстукивал о каменные стены популярный лет эдак пятьсот назад в соседнем мире мотивчик.

Дракон был в возбуждении, из его ноздрей шел пар.

– Ты как думаешь, сразу съест или на потом оставит? – Подобными вопросами Витор уже довел сводную сестренку до истерики.

В его сумке лежали острый нож, честно стянутый у конюха, отличная рогатка из ветки бука, выстроганная самолично по секретному чертежу новейшей катапульты, и восемь фунтов крысиной отравы.

Он не собирался сдаваться. В его предках были великие короли! Солмар Третий Безбашенный, в одиночку перекусавший до смерти трех заговорщиков, которые, связав ему руки и ноги, не догадались заткнуть рот кляпом.

Грегор Хитрый, который ввел в королевстве новую религию, чтобы не платить десятину представителям старой.

Ласток Восемнадцатый, который сорок лет жизни потратил на то, чтобы изничтожить всех своих братьев и сестер – а тех было под восемь десятков! И пока он не взошел на престол – никто даже не подозревал, что это его рук дело.

Ну и, конечно же, основатель королевского рода, Ласток Первый Непобедимый. Про него, правда, много всего плели – но даже если не принимать во внимание якобы божественное происхождение и явные преувеличения по части удовлетворения женщин, все равно оставалось немало. Одна пьянка с гвардейцами чего стоит, когда его величество с помощью крапленой колоды раздел тридцать собственных солдат донага.

Жадный был, правда, не в меру – забрал весь выигрыш в казну, чуть до бунта не дошло…

…Таис завизжала еще до того, как из пещеры появился дракон. Витор оценивающе посмотрел на чудовище: ага, ростом он, конечно, не маленький, но зато глаза громадные, в такие сложно промахнуться из рогатки. Передние лапы короткие, не опасные. Крылья – кожистые, наверняка можно ножом дырок наделать.

Ух ты! Из ноздрей идет пар! Такого бы на кухню пристроить – разогревать жаркое по вечерам, когда от поваров не дождешься ничего, кроме подзатыльников – те знают, что король не любит родного сына.

На этой мысли мальчишка остановился – хозяйственность династии Ластенброк дала о себе знать.

«Я его убивать не буду, – подумал Витор. – Я лучше найду еще одну такую тварь и стану их разводить».

Дракон, не подозревая о коварных планах бастарда, отвел детей в уютную сухую пещерку, имеющую выход в главное помещение – расположенный, впрочем, метрах в семи от пола, что наивному монстру показалось достаточной гарантией.

Дети вели себя тихо, видимо, еще не обвыклись. Из трансцендентного материализатора дракон достал две порции фисташкового мороженного, которое обожала Анчи – его прошлая питомица.

«Надо бы вторую кроватку заказать… – умиленно подумал дракон. – Все-таки они разного пола и уже почти взрослые».

Девочка от мороженного отказалась, зато мальчик умял обе порции и потребовал еще. Некоторое время дракон бегал от материализатора к детям и обратно, потом, устав, догадался сделать целое ведро мороженого.

Ведра хватило до вечера.

«Хорошая штука! – размышлял объевшийся Витор. – Если в жаркий день на центральном рынке, то по три серебряных за унцию пойдет. А если трактирщикам на заказ делать, со скидкой, то можно до пяти золотых в день выручать».

Ночью он снял с себя камзол, рубашку, штаны, взял с кровати одеяло и, наказав сестре «не выпендриваться», связал накрепко все в веревку и спустился вниз.

Дракон спал как убитый, свернувшись клубком прямо на каменном полу – сорванец еще раз отметил неприхотливость твари, утверждаясь в собственных намерениях.

Обследовав близлежащие помещения – а далеко отходить Витор побоялся, – он понял, что из пещеры выйдет очень богатым человеком.

Мелькнула даже слабая мыслишка просто убить дракона, а то возиться с ним – еще неизвестно, сколько он жрет, да как гадит… Но бастард тут же себя одернул: он ведь королевской крови! Ничто не должно пропасть, если может пойти в дело.

Из дальней пещеры в главный зал тянулась толстая веревка – попробовав ее на разрыв, поковыряв ножом и даже покусав, Витор понял: сгодится.

Привязать дракона к чему-то в пещере было вряд ли возможно – единственными предметами мебели здесь оказались странные агрегаты, смутно похожие на станки в отцовской мануфактуре, но гораздо менее понятные, хотя и более красивые.

Значит, надо его привязать к самому себе. Витор, потратив некоторое время на перепиливание странной веревки, смотал ее в громадную бухту, дотащил кое-как до драконьей спальни и начал думать.

Петлю на шею – это понятно. Чтобы затягивалась, как на виселице. Глаза предварительно завязать тряпками – чтобы испугался. А вот куда вторую петлю? Можно было бы на яйца, но яиц у гада почему-то не оказалось, что наводило на мысль о том, что он – самка.

На лапу – нельзя, лапы гибкие, наверняка вывернется. Привязывать веревку к хвосту Витор тоже опасался – а вдруг дракон в родстве с ящерицами и легко отбросит его? Вязать вокруг туловища – тоже не годилось, петля бы не затянулась.

Что же делать? Ладно, глаза боятся, а руки… Руки! Если попытаться завести передние лапы за спину, связать их там и прицепить к петле на шее, то получится неплохо! Точно, именно так связывают сумасшедших, перед тем как лечить ледяными ваннами.

Но как его вынудить завести передние лапы за спину?..

Первое, что почувствовал просыпающийся дракон, – это жесточайшую чесотку между лопаток. Потянувшись туда правой лапой, он зацепился за что-то, и пришлось выпростать вторую лапу, чтобы освободить ею первую. Однако и вторая тоже зацепилась, а зуд между тем не прекращался.

Открыв наконец глаза, дракон понял, что случилось страшное.

Он ослеп.

С коротким ревом, выпустив струю пламени, он поднялся на задние лапы – и тут же задержал дыхание. Точнее, оно само пресеклось. За спиной, выламываясь из суставов, пошли вверх передние лапы, причиняя неимоверную боль.

Напряжение сменилось отчетливым сухим треском, и лапы вдруг освободились. «Позвоночник! – мелькнула мысль. – Сломался…»

Задние лапы подкосились, и сознание померкло сразу же после соприкосновения морды с холодным камнем.

– Ух!.. – только и успел сказать дракон.

«Бумс!» – гулко отозвался пол.

Таська только и делала, что ныла, как ей хочется домой. Но одна идти не решалась.

– Ты знаешь, что делают драконы, когда освобождаются из ловушек? – вкрадчиво спросил озверевший наконец Витор.

– Нет! – испуганно воскликнула Таська, догадываясь, что ничего хорошего брат не скажет.

– Они едят непослушных девчонок!!!

После этого она перестала ныть и дергать его за рубашку, а просто села в углу и заплакала. Некоторое время бастард терпел, потом не выдержал – что он, железный, в самом деле?

– Хочешь поиграть с ножом? – Таська испуганно покачала головой. – А с рогаткой?

На его счастье, она не знала, что это такое, – иначе наверняка бы отказалась. За пять минут он объяснил ей, как натягивать резинку и зачем на палец нужно надевать кожаный чехольчик. Тонкостей с прицелом, с рычажком дополнительного натяга и с петлей для крупных камней он ей объяснять не стал – смысла не было.

Стрелок из девчонки оказался аховый – ну три шага, ну четыре, а уж о точности говорить и вовсе не приходилось. Тем не менее она успокоилась, и Витор смог-таки приступить к окончательной фазе плана по пленению дракона.

Тот оказался мощный, но неуклюжий: веревку свою странную, в три раза свернутую, порвал одним движением, но тут же запутался в собственных лапах.

На этот раз бастард скрутил веревку ввосьмеро – больше не получалось, она плохо гнулась уже на пятом сложении, – и кое-как затянул-таки на шее.

Свет в пещере был равномерный, словно бы из ниоткуда – это очень напоминало магию. Витор как-то раз видел поединок двух волшебников, те и не такое творили.

Однако больше всего его заинтересовала громадная рама, висящая без веревок в центре главного зала. Вокруг стояли загадочные аппараты, а внутри рамы был свет, причем направленный только в одну сторону.

Если встать на цыпочки, то можно было дотронуться до ее низа. После первого же прикосновения свет стал ярче, в раме засверкало солнце и показался смутно знакомый пейзаж.

Последовательно вспоминая все виденные на картинах города (а больше Витор их нигде и не видел), он опознал отстроенный Карлспипинберг, с портрета Ластока Семнадцатого в отцовском кабинете.

По городу мурашами ходили люди, слышался тихий гул голосов.

– Отдай рогатку. – Сестра повиновалась, но просяще посмотрела ему глаза. – Сейчас, проверю кое-что и верну.

Нет, сломанный позвоночник так болеть не может. Дракон понял, что его просто связали! И кто? Дети! Вдвоем! Его, которого две сотни королевских рыцарей не смогли даже поцарапать! Он попытался порвать связывающую его веревку, но тут же почувствовал жуткую боль в горле.

Дракон немного подумал, потом сильно напряг мышцы шеи, представляя, будто он глотает за раз целого быка.

«Фи, сырого?» – возмутилось деликатное сознание.

«Жареного, просто целиком», – ответило хитрое подсознание.

Шея от этого движения сильно раздулась, поднимая и без того высоко задранные за спиной лапы. Благодарение бездне, что предки драконов – простые змеи. Резкий рывок – и голова выскользнула из петли!..

Ну, почти… Почти выскользнула. Надо было попробовать еще раз…

Стрелять из рогатки по городу было очень забавно. Здания рушились, люди бегали туда-сюда, жаль только, что пригодные к метанию снаряды быстро кончились.

Витор упоенно выламывал очередной рычажок, когда краем глаза отметил, что в раме произошли изменения. Теперь в ней была самая настоящая бездна! Черная, матовая, с редкими точками звезд. Впрочем, не столь уж и редкими, если присмотреться.

Все-таки это тир. Только если отцовские лучники и пищальники тренировались на чучелах и мишенях, то здесь оказался взаправдашний город и ночное небо, в котором наверняка можно было гасить звезды! Главное – попасть.

…Он нашел отличную доску со множеством небольших снарядов, которые легко оттуда выковыривались. С самого начала надо было делать поправку на объемность картины – по звезде Витор попал только с четырнадцатой попытки.

За меткий выстрел картина в раме наградила его эффектным зрелищем: если обычная мишень в лучшем случае переворачивалась, то здесь был настоящий спектакль! Все завихрилось, даже рама задрожала, началось такое буйство красок!..

Витор даже не заметил, как в зал вошел дракон.

Если бы сестра не завизжала, он бы так и таращился в раму.

Голова кружилась, задние лапы подкашивались, передние дрожали. Вот ведь мелкие пакостники! Связали дублирующим силовым кабелем.

Вид в главной зале заставил его зажмуриться от нежелания признать произошедшее. Маленькая теплокровная сволочь натурально вошла в панель контроля реальности – и погасила звезду, устроив на ее месте…

– А ну!..

Задохнувшись от нахлынувших чувств, дракон увидел, как прямо между его ногами шмыгнула девчонка. Мальчишка тем временем хладнокровно крутил что-то в руках, потом вдруг что-то полетело – и угодило дракону прямо в глаз.

Это оказалось потрясающе больно.

А ну как девчонка сзади тоже что-нибудь придумает?

Он сразу же все понял. Никакие это были не дети, а элитный отряд карликов-спецназовцев, которых король послал взять его. И наверняка добавил что-то вроде: «Живым или мертвым!»

Мертвым очень не хотелось.

Дракон потихоньку отступал, прикрывая уцелевший глаз дрожащей лапой.

Мальчишка начал преследование.

Нервы дракона не выдержали, и он опрометью бросился прочь.

Канцлер, понурившись, вошел в зал заседаний парламента.

– Прихвостень короля! – заорал Меньшик, глава оппозиции. – Долой!

Все загомонили, кто-то с галерки кинул в сторону канцлера яблоком. Нормальным таким, даже не гнилым. Ну конечно, станут уважаемые господа парламентарии таскать с собой гнилые яблоки… В том месте в ложе, куда попало яблоко, тут же завязалась потасовка.

– ТИ-ИХА! – заорал неожиданно громким басом канцлер. – Повестка дня: возвращение бастардов от дракона. Я беседовал с Витором, он заверил меня, что дракон не настаивает на соблюдении договора и сам, лично отпустил детей домой, вняв их мольбам.

Перешептывания из ложи перешли на галерку и оттуда нарастающим гулом недоверия выплеснулись прямо под ноги канцлеру.

– И еще. Если кто-то, – пристальный взгляд уперся в Меньшика, – мне не поверит, то он может лично спросить у господина дракона о причинах такого решения. Король подписал указ – проверять только лично! Законы издавать без заверения парламента он права не имеет, но мелкие указы – вроде этого или, там, о смертном приговоре отдельному члену парламента – вполне в состоянии подписать и без нас.

Гул утих. Канцлера не любил король и ненавидели парламентарии, но он один мог примирить их – и потому его терпели.

Жить ему оставалось ровно три с половиной года, до того момента, как все старшие и более законные родственники перед смертью честно отказались от трона в пользу одного бастарда.

И молодой король Витор Первый, впоследствии получивший прозвище Ужасный (некоторые добавляли шепотом: «Зануда»), решил расформировать парламент самым простым способом – испытанием новых пушек.

– Уважаемый! – ревел Системотехник в динамиках. – У тебя силовые кабели пятижильные рвутся, аппаратура выходит из строя, черные дыры неизвестно откуда появляются! Как ты такое объяснишь?

Что он мог сказать? Что это стрелял из рогатки человеческий детеныш? После позорного бегства и трусливого возвращения дракон просмотрел хронику происшествий, запечатленных скрытыми визорами. И понял, что это были обычные – ну почти – дети.

– У меня случился срыв. Сами знаете, я двести семьдесят лет здесь один! Ни одной дамы в пределах десятка реальностей! А черная дыра там так и так должна была образоваться. Могу прислать расчеты.

Системотехник тяжело вздохнул, окутавшись паром с лап до головы.

– А что я могу сделать? Не хватает у нас энтузиастов… Другие вон вообще по полторы тысячи лет без смены при положенных ста пятидесяти… Про черную дыру можешь не присылать, все равно никто читать не будет. И это, ты там поаккуратней, ладно?

– Так точно! – повеселел дракон.

«И никаких домашних животных!» – подумал он.

Примечание автора

Это легкий и веселый рассказ. В нем нет глубинных смыслов или даже едва прикрытой словесными завитушками морали. Я писал текст, который можно было бы читать улыбаясь – и, надеюсь, у меня получилось.

Есть люди, которые уверены, что писать надо только что-то умное и солидное, мол, в противном случае даже и браться не стоит.

А я считаю, что любой жанр, любая форма мысли имеет право на существование – ну, кроме, пожалуй, совсем уж откровенных авторских неудач.

Надеюсь, этот рассказ не разочаровал вас.

 

Плакальщик

В этом городе палач работал действительно профессионально – чувствовалась большая практика. Было видно, что уж ему-то оплату не задерживают, на его инструментах не экономят. Да и самого работника наверняка выбирали долго и придирчиво, как бы лорд Майста не лично этим занимался.

В дальнем конце площади, откуда едва можно было разглядеть подробности пыток, стоял молодой дворянин. Одетый в изящный дорожный камзол и удобные кожаные лосины, с длинной, военного образца шпагой на бедре, он разительно отличался как от простых горожан, так и от местной знати, разодетой в дорогие – по случаю праздника – наряды.

– Сеньор, моя леди желает спросить, не вы ли Андор де Пот?

Дворянин смерил лакея мрачным взглядом.

– Поразительное чувство такта! – иронично произнес он. – Почему бы ей просто не поинтересоваться: не я ли тот самый Плакальщик? Передай своей хозяйке: да, это я. Если она захочет предложить мне твою душу, я с удовольствием приму ее в дар.

Лакей, старательно скрывая ужас, ушел. Он оказался хорошо вышколен – еще бы, встретиться с тем, кого священники называют приспешником Сатаны, и не завыть при этом в голос – для прислуги такое уже можно было считать достижением.

Тяжелая усталость Андора прошла сразу же после того, как топор опустился на шею осужденного. То есть тот еще даже не умер, его голова не взлетела на предписанные палаческим каноном полметра, но уже стало легче.

Слезы градом катились из глаз Плакальщика. Остановить их было невозможно – если бы в момент казни Андор спал или вкушал пищу, находясь в тысячах миль от места смерти оплакиваемого, глаза точно так же испустили бы прозрачный солоноватый сок.

Но ему никогда не удавалось уйти от обреченного дальше, чем на две-три лиги. Душа бедолаги требовала воссоединения с покинутым пристанищем – и Андор почти всегда вынужден был наблюдать гибель тела, лишенного души.

На этот раз перед смертью приговоренному полагалось четыре часа пыток – палач работал весело, движения его, аккуратные и точные, не давали жертве ни передохнуть, ни умереть.

Толпа наслаждалась зрелищем. Андору же становилось все хуже и хуже. Наконец взлетел топор, ярким бликом сверкнула сталь – и что-то внутри отошло, отпустило, словно слезы, покатившиеся по бесстрастному лицу, дали Плакальщику облегчение.

Теперь он мог удалиться. Тех, кто не торопился отойти с его пути, Андор довольно грубо отталкивал, если ему пытались что-то сказать – несильно бил под ребра или мягко, но настойчиво тыкал в лицо раскрытой ладонью.

Он чувствовал необходимость выйти из толпы. Все знали, что Плакальщик плачет, но мало кому было известно, что после этого его еще и рвет.

Не сразу. Минут через десять.

Теперь душа – новый постоялец в теле Андора – успокоилась и смирилась. Молодой дворянин пошел к трактиру, в котором он остановился.

Кухарка шарахнулась от него, случайно натолкнувшись на темной лестнице, – ага, видимо, уже знают. Пора менять город. Остались еще визиты в богадельню и дом призрения умалишенных…

Богадельня его разочаровала – чистенькая, аккуратная, с четырнадцатью благообразными стариками и десятком детишек, о которых явно неплохо заботились, она совершенно не подходила для его целей.

Зато в доме призрения творилось не пойми что, сумасшедших – даже самых смирных – держали на цепи. Кормили их явно впроголодь, санитары походили на разбойников куда больше, нежели обитатели городской тюрьмы.

Андору не составило труда договориться со смотрителем этого заведения. Получив всего две серебряные монетки, тот разрешил молодому дворянину делать с больными все, что угодно, – при условии, что он убьет не больше десятка сумасшедших.

Умереть согласился только один. Он торговался до последнего, сразу поверив, что посетитель – тот самый Плакальщик.

– Четыре матери, два сестре. – Андор брезгливо поморщился – он не любил торговаться вообще, а заниматься этим с человеком, которому вскоре предстояло умереть от его руки, считал совершенной низостью.

Тем не менее почти каждый раз ему приходилось это делать.

– Я же нужен вам! – Собеседник не казался сумасшедшим. Тяжело больным физически – да, уставшим от жизни и готовым к смерти – да, но сумасшедшим? Вряд ли. – У вас же денег – сколько угодно!

– С чего ты взял? – Плакальщик оперся было о стену около факела, но тут же отдернул руку и принялся брезгливо стряхивать с руки лоскутья липкой паутины.

Собеседник поманил Андора пальцем, выгнулся на цепи так, чтобы встать поближе к молодому дворянину, и зашептал:

– Ваш хозяин – владелец всех благ земных, ему-то точно ничего не стоит, а моим родственникам хоть какое-то вспоможение…

– Заткнись. – Он все-таки оказался сумасшедшим. Он верил, что Плакальщик – слуга Сатаны, верил, что его собеседник – именно тот самый Плакальщик, и при этом готов был продать свою бессмертную душу, в которую, без сомнения, тоже верил, всего за несколько серебряных монет. – Пять матери и три сестре, и если ты откажешься, то я ухожу.

– Я согласен. И замолвите за меня словечко – пусть мою душу не шибко сильно жарят в аду…

– Замолвлю. – Андора аж перекосило от лжи, к которой его вынудил собеседник. – Давай руку.

Следующие пару минут они были похожи на двух ангелов – чистыми, ясными, сияющими лицами. Благородная осанка Плакальщика гармонировала со смиренной позой сумасшедшего.

– Всё? – Бедолага огляделся. – Мне больше не страшно. И не больно. Я все помню! И я жив!

– Это ненадолго. – Андор повел плечами, потянулся, потом молниеносно достал кинжал и всадил его в грудь собеседника.

И тут же заплакал. Слезы катились, оставляя на лице блестящие в свете факела дорожки. Нужно было смотреть на труп – обязательно, иначе потом душа, не уверенная в смерти тела, начинала метаться – а это бессонница, потеря аппетита, нервные расстройства…

Плакальщик дождался рвотных позывов, потом вынул кинжал и, обтерев его мокрым платком, сунул в скрытые за пазухой ножны.

С другой стороны в потайном же чехле хранились Слезы, которые позволяли ему не сойти с ума. Слезы были уже почти полны, этого нельзя увидеть – можно только ощутить, держа их в руках: за три года Андор собрал восемьдесят шесть живых душ – и восемьдесят шесть мертвых тел осталось позади.

Еще семь, максимум восемь душ – и все. У отца Слез было поменьше, он начал сходить с ума уже на пятидесятой душе. Дед собрал сорок две. Прадед – тридцать семь.

Если у кого и был шанс, так это у Андора.

Месяц-два, в крайнем случае три – и он поедет домой.

У городских ворот его ждали.

– Андор де Пот? – развязно спросил один из трех дворян, закутанных в черные плащи. – Не соблаговолите ли вы проехать вместе с нами?

Вопрос был задан определенным образом – учтивая фраза, произнесенная грубо и даже с вызовом, приобрела уничижительный оттенок.

– Не соблаговолю. – Андор спокойно вытащил шпагу. У ворот сидели, наблюдая за разговором, трое стражников – как только на свет появилась сталь, они дружно отвернулись.

Однако дворяне не собирались драться. Тот, что заговорил с Плакальщиком, раздвинул полы плаща – под тканью скрывался целый арсенал не только холодного, но и запрещенного церковью огнестрельного оружия.

– Я надеюсь, вы не вынудите меня просто пристрелить вас как собаку?

Это было уже прямое оскорбление. Андор ненавидел такие минуты – ему приходилось тянуться к пленницам-душам, просить у них помощи.

То есть не просить, а брать силой – но все равно приятного было мало.

Полтора месяца назад на главной площади Грева обезглавили учителя фехтования, подрабатывавшего наемным убийцей.

Андор оплакал казненного, и душа талантливого фехтовальщика поселилась в теле Плакальщика. И сейчас, стоило ему только подумать о том, что надо бы ответить ударом, а тело, словно чужое, уже выгнулось со смачным хрустом, завершая тройной шаг: на раз – на два – на три.

И на этом последнем шаге, откинувшись назад, тело Андора увернулось от удара шпаги четвертого, не замеченного сразу человека.

Еще один укол – и последний противник лежит в пыли.

Память предательски представляет то, что видели глаза. То, что чувствовала спина. То, что слышали уши. Все отдельные куски, которые собрать вместе может лишь душа, в данном случае – чужая.

Стражники все еще сидели, отвернувшись, когда Андор взлетел на коня, которого до встречи с бретерами вел в поводу. Может, и мелькнула у кого-то мысль задержать его – надо сказать, мысль самоубийственная.

Пелонские жеребцы останавливаются только по приказу хозяина. Они вполне способны на полной скорости врезаться в дом или дерево, если наездник пьян либо неумел.

Ни пьяным, ни неумелым Андора назвать не поворачивался язык. Никто не бросился за ним вслед – хотя можно было ставить медную монетку против мешка с порохом, что еще не опустится на город ночь, как за Андором выедут.

Двое или трое монахов и четверо или пятеро солдат. С телегой, в которой лежат орудия пыток и священные книги.

Монахи поедут, не торопясь, а если вдруг случайно встретят Андора по дороге, то специально не признают его – нескольких фанатиков Плакальщик в свое время убил.

Теперь на него повсеместно велась охота, но в открытую схватку с ним не вступали, боялись – предпочитали ставить ловушки, стремясь застать врасплох.

С другой стороны, время от времени то какой-нибудь аббат, то епископ, а то и сам кардинал неофициально связывался с Андором и просил его о помощи.

Лучшего следователя было не найти – Плакальщик с легкостью распознавал правду и ложь. Он мог определить, каким оружием убита жертва или какой яд использовался для отравления – большинство душ в нем при жизни были преступниками. Насильниками, убийцами, грабителями, мятежниками, еретиками, колдунами и растратчиками.

Андор иногда помогал раскрывать преступления. Но чаще – отказывался. Он не очень любил своих «постояльцев», а без их помощи ничего бы не получилось.

Эту ночь он провел в седле. Интересно, кому в Майсте он так понадобился? Время от времени какой-нибудь полоумный вельможа или купец выходил на Плакальщика, интересуясь возможностью договора с Сатаной. Впрочем, эти всегда оставались учтивы и обходительны, а если и держали нож за пазухой, то старались не показывать его до поры.

Еще бывали дамы. Что именно привлекало их в фигуре Плакальщика? Андор не сомневался, что как обычный мужчина он не заинтересовал бы этих женщин – или очень хищных, или совсем не от мира сего.

Самого его эти дамы не занимали совершенно. У Андора были Слезы – и была цель. А если бы ему и захотелось вдруг остановиться, наставить рога какому-нибудь герцогскому кастеляну или барону, то он бы урезонил себя близостью цели, обрекающей на воздержание.

Впрочем, ему не хотелось останавливаться.

Кроме колдунов и дам, были еще священники, одни из которых жаждали понять мироздание, другие искали победы над Искусителем. Третьи хотели бессмертия. Четвертые просто были рады неглупому собеседнику.

Андор давно понял, что имеющие много свободного времени монахи и священники тратят его на все, что угодно, кроме молитв – за редкими исключениями.

Так кто же подослал давешних бретеров? Не убийц, не парламентеров – а мелкопоместных дворян, кроме благородства, шпаги и гонора не имеющих за душой ни черта…

Утром Плакальщик въехал в деревеньку у дороги. Засыпая на ходу, он по привычке спросил у хозяина таверны, есть ли в деревне умирающие или те, кого в ближайшее время могут продать в рабство за долги.

Пропустив ответ мимо ушей, он прошел наверх и долго пытался открыть выданным ключом от третьей комнаты дверь во вторую, не понимая, почему ничего не получается.

Проснулся он уже под вечер. Спустился вниз, заказал жареную индейку, бутыль вина и кусок хлеба.

– Может, похлебки? – поинтересовался хозяин. – Со сна очень хорошо!

– Да хоть береза… – Не проснувшись до конца, Андор по-прежнему с трудом воспринимал мир вокруг. – Мясо, вино и хлеб.

Он огляделся: в таверне, кроме него, сидели двое зажиточных крестьян, тянущих сидр из гигантских кружек, да еще пара детишек намывала стены.

«Или это редкая чистоплотность, или здесь недавно кого-то убили», – подумал он. Мысль была чужой – чем дальше, тем чаще «гости» давали непрошеные советы и комментировали происходящее.

Дед рассказывал, как приехал отец: упал с коня, будто пьяный, матерился на нескольких языках – но ничего, потом оклемался.

Сам дед своего возвращения не помнил. А прадед так и вовсе каждый раз по-новому рассказывал.

Хозяин таверны, подавая вино, вспомнил вдруг вопросы гостя.

– Вы давеча про больных спрашивали, так вот – Грека-бондарь совсем плох!

– Семья у него большая? – Андор тянул вино, а голоса внутри переговаривались: «Мясо подгорит». «Не, ты видел дым? Дым правильный, на таком огне томить можно, ничего не подгорит». – В деньгах нуждаются?

Этот вечер Плакальщик провел у бондаря, пытаясь уговорить того помочь своей семье.

Но бондарь уперся – мол, не желаю продавать свою бессмертную душу, и все тут! Уже и жена подключилась, но Грека вдруг начал реветь: «Священника! Священника!» – и Андору пришлось уйти с сухими глазами.

А ночью в таверну въехала графиня де Лайзи. С нею было человек тридцать свиты, под шумок Плакальщика попытались переселить из приличной комнаты в какую-то каморку, и Андор, не разобравшись спросонок, покалечил троих.

Его все-таки скрутили – навалились всемером, и даже души борцов и сумасшедших не помогли.

– Вот ты каков, Плакальщик! – Графиня смотрела на него, поглаживая костяным стеком собственное бедро – она была красива чувственной, эгоистичной красотой. – Много я про тебя слышала – и даже видела в Майсте, ты там моего лакея до полусмерти напугал… А потом убил четверых моих людей – и не худших!

Гневный взгляд, брошенный в сторону, показал Андору, что графиня не просто ведет с ним беседу, но еще и наставляет своих приближенных.

– И что мне теперь с тобой делать? По слухам, смерть Плакальщика чревата большими бедами для всех, кто имеет к этой смерти отношение… – Еще бы! Призрак Антуана де Пота – до сих пор одна из главных достопримечательностей королевской резиденции в Ланне. Правда, после смерти монарха и шести принцев тот замок подарили герцогу де ла Онту… – Подземелий у меня нет. Как любовник ты меня тоже не вдохновляешь – не люблю тонкогубых, вы слабы по части фантазии. Так что же с тобой делать-то?

– Бегите отсюда, – тихо произнес свою первую – в присутствии графини – фразу Андор.

Он рассчитывал испугать свиту молодой аристократки – самой-то ей наверняка было плевать на опасности. И, надо сказать, преуспел в своем стремлении: вокруг все забеспокоились, кто-то осторожно шагнул к двери.

– Отлично! – Графиня расхохоталась, и кто-то внутри Андора прокомментировал: «Третий нижний зуб слева – слоновая кость, оба верхних клыка – поддельная слоновая кость, поставили, скорее всего, вчера, еще день-два, и развалятся». – Ты мне нравишься. Говорят, Плакальщики умеют делать предсказания. Это правда?

– Ага. – Андор даже не пытался соблюдать видимость светской беседы. У него разболелась голова – все-таки насчет семи-восьми душ он погорячился. Максимум еще парочка. – На смерть, на свадьбу, на тюрьму?

– На тюрьму! – весело воскликнула графиня. – Отец мой, ныне покойный, всегда говорил, что я кончу свои дни в королевской тюрьме. А сам король месяц назад обещал, что никто кроме него меня не арестует. Мол, только своей рукой! Ну?

«У нее печень больная». «Левая нога чуть короче правой». «Тот, что около стены, в цветном камзоле, – фискал». «Она участвовала в убийстве герцога Риенна, во всяком случае, двое из ее людей держали факелы у постели умирающего».

Голоса роились, притягиваемые просьбой о помощи. С трудом вычленяя относящееся к делу, Андор решился.

– В тюрьму ты попадешь через неделю после того, как скрошатся два твоих зуба. Через мертвую особу королевской крови.

– Зубы у меня крепкие! – Де Лайзи улыбнулась, протянула руку назад, кто-то вложил сухарь. Она надкусила его, раздался хруст, посыпались крошки – зубы остались целы. – А вот про особу королевской крови ты зря… Не бросаются такими словами. Убить его!

…На счет «пять» Плакальщик выпал в окно – с третьего этажа, по случаю хорошей погоды ставни были открыты настежь. В левой руке уже устроился длинный узкий кинжал, каким предки Андора добивали латников. В правой был тяжелый подсвечник с тремя головками, причем в одной чудом сохранилась свеча.

Сгруппировавшись, Андор приземлился на ноги и локти, кувырнулся, вскочил. Убегать, оставив в таверне плащ, шпагу и деньги, очень не хотелось – но умирать хотелось еще меньше.

Голоса – для разнообразия сойдясь в одном мнении – рекомендовали садиться на коня и ехать как можно дальше, не останавливаясь и не оглядываясь.

К счастью, пелонец стоял в конюшне оседланным – мальчишку-грума наверняка отвлек графский кортеж.

Уже на скаку Андор вспомнил: никто на него не бросился по приказу графини. Все застыли в страхе – и только он сам что-то сделал, потом был крик, потом треск, окно, конь…

Трижды Плакальщик сворачивал на все более узкие проселки, уходя от возможного преследования. Под утро показались огни богатой усадьбы. Андор за ночь жутко замерз и потому направил коня к дому, не размышляя.

– Кто-о тако-ов? – по-восточному вытягивая последний слог, спросили из-за ворот.

– Андор де Пот, дворянин из Верхнего Пота, просит гостеприимства.

Слуга тут же открыл дверь – видимо, Плакальщик сказал что-то такое, что наверняка должно было заинтересовать владельца усадьбы.

Ему растопили камин, принесли вина и еды, потом вышел хозяин, представившийся как мессер Тропос. Он признался, что скучает в этой глуши безмерно, а в столицу ему было нельзя – не пускала кровная месть с двумя фамилиями, находящимися в фаворе у его величества.

В ходе беседы мессер довольно легко вычислил, что Андор вправду тот самый Плакальщик: де Пот, да еще из Верхнего Пота, да еще с некоторым безумием в глазах…

Андор признался, что ему надо еще две или лучше три души – и все. Тропос немного подумал, а потом предложил поохотиться на браконьеров.

Вызвали загонщиков, взяли псов, а потом за четыре часа загнали нескольких человек. Старика и худющую девку мессер Тропос отпустил, заявив, что они ему не интересны.

Зато четверых дюжих мужиков, двое из которых ловили рыбу в пруду мессера, а двое рубили сушняк в его лесу, связали и положили на телегу.

– У меня даже лесника нет! – похвастался Тропос. – Браконьеры шалят, зная, что у них есть хорошие шансы. Зато уж если кто ко мне попадает, то и на дыбе повисит, и уголек пятками остудит! Иногда у меня дамы гостят – так знаете, в том, что касается пыток, даже самый изобретательный мужчина в подметки не годится самой добросердечной девушке!

– Может, вам просто не те девушки попадались? – осторожно предположил Андор.

– Да нет, все они такие, – мессер Тропос улыбнулся, – а исключения только подчеркивают правило.

Пленникам был предложен выбор – добровольно и безболезненно расстаться с душой либо подвергнуться долгим и мучительным пыткам.

Рыбаки сразу согласились отдать души, хотя при этом плакали и молились, зато дровосеки, мрачно переглянувшись, заявили, что предпочтут пытки.

Один из них продержался шесть часов, после чего восхищенный мессер Тропос велел освободить его и предложил работу у себя в поместье. Второго дровосека и обоих рыбаков Андор к тому моменту уже успел оплакать.

В глазах у него двоилось, мир вокруг напоминал качающуюся сферу, в нижней точке которой стоял он сам. И только громадная чаша вина вернула дворянина в вещный мир. Голоса внутри бубнили, не переставая, и время от времени какая-нибудь из душ особенно громко реагировала на происходящие вокруг события.

Из этого дома Андор смог уйти только на следующий день – он смертельно устал, сказывались почти двое суток без сна. Ночью его постель грела одна из молоденьких девушек, коих у мессера было десятка полтора, – но Плакальщик не воспользовался ее телом. С точки зрения мессера Тропоса, он оказался крайне скучным собеседником и человеком, абсолютно непригодным в качестве товарища по играм.

Следующие два месяца молодой дворянин двигался в сторону дома. Иногда он подсаживался в дилижансы и спал в неудобных креслах, и очень редко ночевал в придорожных тавернах.

Порой из его памяти выпадали минуты, реже – часы или сутки. Передвигаться на коне Андор уже не мог, более того, его регулярно обкрадывали даже дети.

Дважды на Плакальщика нападали разбойники, и во второй раз он не смог сдержать «постояльцев»: трупы грабителей оказались изуродованы до полной неузнаваемости.

День сменялся ночью, за первыми заморозками проглядывала зима – вначале лукаво, будто заигрывая, потом все увереннее вступая в свои права.

Осень еще не кончилась, но последние листья уже опали с деревьев, а по утрам лужи покрывались крепкой корочкой льда, которая к вечеру лишь подтаивала, превращаясь в мелкое колючее крошево.

Постепенно церкви становились все ниже, то тут, то там над крестами возвышались замковые башни: Андор въезжал в родные края, здесь можно было встретить даже полевиц или леших. И о том, кого назначать священником в приходе, церковные сановники смиренно спрашивали у герцогов и баронов.

В четырех дневных переходах от родного замка, в городе Каст, Андор вспорол подкладку и достал из-под нее две золотые монеты – на такие деньги вполне можно было приобрести небольшую деревеньку.

Он купил хороший дорогой костюм, сменил ножны на шпаге и приобрел нового жеребца пелонской породы.

У лекаря, которого ему рекомендовал в свое время отец, Андор взял отвар корня валерианы. Он пил его каждые полчаса, загоняя души вглубь себя.

На рынке он приобрел двух слуг – одного чернокожего, с далекого юга, второго – глухонемого деревенского парня, попавшего в рабство, видимо, за долги – детина не расставался с колодой карт.

В замок Андор въезжал как законный наследник, челядь и рабы провожали его взглядами, восхищенно переговариваясь между собой.

Первым встречать его вышел прадед.

– Возмужал! – сказал он. – Судя по твоей улыбке, ты немалого достиг!

– Что есть – то есть, – спокойно, без лишнего хвастовства согласился правнук. Весь мир для него плавал в сиреневой дымке спокойствия. – Я пройду к Ней?

Прадед посторонился. Сто сорок лет назад он был известен как Лорд Плакальщик. Деда Андора называли Королем Плакальщиком, отца – Графом Плакальщиком.

Сам Андор звался просто: Плакальщик. Не стоило сомневаться, через несколько лет к прозвищу молва прибавит и титул.

В пиршественной зале толклось множество слуг – наверняка дед затевал очередной грандиозный ужин, на который соберется вся многочисленная родня.

Придут музыканты, буффоны, приедут соседи, опять кого-нибудь начнут сватать, пойдут сплетни и пересуды. Прапрапрадед сядет в свое патриаршее кресло и посмотрит слезящимися глазами на гостей и потомков, не различая их между собой.

Но Андора среди них не будет. Он спустится в громадный темный зал глубоко в подземельях, зажжет три факела в старинных бронзовых подставках и только после этого посмотрит в центр зала.

Там, в громадном хрустальном гробу, будет лежать Она – его бабушка в четырнадцатом колене. А над гробом, прикованный сотнями цепей к скале, на которой стоит замок, будет висеть дракон.

Он не ест вторую тысячу лет. Уже две тысячи лет он не пьет, не летает и даже не может уснуть – ведь для этого дракону нужно спрятать голову под крыло, а его крылья, пронзенные крючьями и обмотанные цепями, прижаты к потолку.

Он жив – в то время как остальных драконов уничтожили. Он знает, что именно нужно от него, – но не хочет этого делать даже в обмен на свободу.

У него другая, нечеловеческая логика, хотя во многом он очень похож на людей – и он единственный, кроме человека, кто обладает чем-то, что священники называют душой.

Андор подойдет к хрустальному гробу и долго будет смотреть на девушку, заключенную в прозрачный камень, – прекрасную, недостижимую, вечно молодую.

А потом он достанет из потайного кармана несколько бусин, завернутых в кожаный чехол. Поднимется по скобам, вбитым в стену, под потолок, по стальным цепям заберется на драконью спину.

Положит хрустальные капли на голову монстру, накроет их сверху руками и через бусины несколько часов будет старательно, до последней капли отдавать из себя все лишнее: гордость, жалость, похоть, страх – все то, что делает человека человеком.

Чужие души.

До самого дна.

А потом все решится – и либо дракон полыхнет вниз страшным жаром, опаляя камень, сжигая даже одежду на сидящем вверху Андоре, – либо заплачет, и несколько новых хрустальных бусин упадут на каменный пол.

И если будет огонь – то хрусталь гроба растает, и проснется Она – живая и невредимая. Недоступная, вечная, прекрасная.

А если будут слезы – то Андор возьмет их и отнесет наверх, чтобы через долгие годы его сын мог воспользоваться ими, собирая по миру осколки человечности, которой так не хватает дракону.

Не хватает, чтобы совершить простой обмен: один выдох пламени за вечную красоту полета, за свободу, за отсутствие постоянной боли и бессонницы.

Эти, новые слезы сам Андор использовать не сможет – а только кровь от крови его, сын, зачатый без любви – потому что каждый, кто видел Ее, никогда не сможет полюбить другую женщину.

А наверху, в пиршественной зале, пятеро старых мужчин, благодаря слезам дракона получивших возможность пережить своих друзей и близких, будут чутко вслушиваться: не сотрясется ли замок от драконьего дыхания?

На что хватит добычи потомка?

На несколько слез, рожденных мгновением жалости к себе?

Или на полноценный выдох пламени, идущий от осознания бессмысленности противостояния?

Одна за другой растворяются смятенные человеческие души в драконьей ярости, набухают слезы на глазах, рождается в груди страшное огненное дыхание…

Примечание автора

Это странное фэнтези – вряд ли кому-нибудь захочется уйти в мир, описанный мною. В нем нет красавцев-рыцарей, пронзающих копьями драконов, нет благородных эльфов или проказливых гремлинов.

Но в этом мире есть честь и есть цена чести. Здесь все имеет цену – но не в золотом эквиваленте. Существует видимость – и то, что скрыто глубоко внутри.

Рассказ получился неожиданно личным и неожиданно пронзительным, достаточно уникальным на фоне даже моих собственных рассказов.

Кстати, он победил на конкурсе «Коллекция фантазий – 4», став первым из восьмидесяти – причем ближайший преследователь, рассказ, взявший второе место, отставал от «Плакальщика» по баллам почти на треть.

 

Катажина, или Молот Биллевичей

– Катька! Пойдем на озеро! – заорал Саша Трубный, проходя мимо здания школы.

– Ты бы еще рупор взял, – тихо пробормотала девушка, а потом высунулась в окно по пояс и громко ответила: – Для тебя, Сашок, я – Катажина Витольдовна, а на озеро с тобой только полная дура пойдет!

Из всего класса Труба был самый приставучий и занудный. Другому скажи: «Иди к черту», – и пойдет как миленький. А этот – только улыбнется, и ну дальше приставать. Ката давно уже подумывала отсушить ему руки по локоть, но останавливал завет бабы Яди не гадить там, где живешь и учишься. Во всяком случае – явно.

Яркое майское солнце ушло за крышу, и теперь классный кабинет оказался в полумраке – для Каты это было именно то что нужно. Две тряпки размеренно и абсолютно самостоятельно счищали многолетнюю пыль с покрытого трогательно голубой масляной краской потолка. Щетка елозила по плинтусам, губка бегала по портретам знаменитых физиков.

Бабушка Ядя, на самом деле двоюродная прапрабабка Катажины, настойчиво советовала ей изучать программирование, не забывать про физику, химию и математику. Особой склонности к этим предметам молодая ведьма не имела, но постепенно поняла, что наставница была права. Умение составлять алгоритмы и знание природных процессов сильно помогали в колдовстве.

Директриса наверняка была уверена, что достаточно наказала строптивую ученицу, приказав ей выдраить класс до идеального состояния – а на самом деле предоставив той возможность утереть всем нос.

Потому что уже сейчас класс сиял – а к концу недели, когда завершится срок наказания, здесь будет чище, чем в первый день после ремонта.

Ката услышала за открытыми окнами разговор, перегнулась через подоконник и обнаружила прямо внизу двух девятиклассников – Тимку и Олежку. Первый пытался занять у второго денег, второй честно демонстрировал пустые карманы.

– Тимур, тебе много надо? – поинтересовалась с высоты второго этажа Ката.

– Да нет, не надо уже, – смутился мальчишка. – Я разберусь.

– Сто пятьдесят рублей, – сдал приятеля Олежек и тут же отпрыгнул, уворачиваясь от затрещины.

– Поднимайся, я одолжу.

Тряпки и щетки застыли. Через минуту Тимур постучал в кабинет физики. Симпатичный парень, неглупый, для своего возраста высокий и крепкий. Ката, вероятно, и влюбилась бы в него, окажись он постарше. Но полтора года разницы – это было слишком много. И, кроме того, оставался еще Пашка Лялин.

– Ух ты! – восхитился Тимка, увидев сияющий чистотой кабинет. – Уже все намыла?

– Делов-то, – небрежно махнула рукой девушка. – Скажи, ты целоваться умеешь?

– Чего? – поразился ее собеседник.

– Ничего, – мрачно ответила Ката, загородила собой выход, а затем технично загнала парня в угол и прижалась губами к его губам.

В теории она все знала на отлично и даже успела немножко попрактиковаться – на помидорах, как показывали в каком-то фильме. А вот по-настоящему не целовалась ни разу. Подкатывать к Лялину она собиралась во всеоружии – так, чтобы у того без всякого колдовства не осталось ни единого шанса.

Через полчаса Ката навела на ошарашенного Тимура простенькие чары, сунула ему в руку сотню и полтинник, а потом твердо сказала:

– Зашел, взял деньги, пообещал отдать через неделю и ушел. Чао, Тимур!

– Пока, Катя. Отдам через неделю, – послушно согласился парень. На его губах остались предательские следы – но совсем чуть-чуть, ни он сам, ни кто другой ничего не поймет.

Все началось восемь месяцев назад. Тогда к ним в гости зашла Ядвига Биллевич, она же баба Ядя. Папы и мамы дома не оказалось – уехали с друзьями на выходные на Дон, благо было недалеко.

– Катажина, ты никогда не думала о стезе ведьмовства? – официальным тоном поинтересовалась бабка. Послушала молчание девчонки, а затем добавила: – У тебя есть дар, и я могу помочь его развить.

Ката ничего не говорила, справедливо полагая, что это еще не все. Ядвига усмехнулась, пригладила длинную серую юбку и продолжила:

– Мне сейчас сто сорок два года. Я родная сестра твоего прапрадеда, и я ведьма. Могу многое, но не все. Где-то образования не хватает, где-то желания. Если хочешь, я научу, что можно сделать, чтобы тебя все любили и уважали, чтобы всегда водились деньги, а главное – чтобы жить было интересно.

– Звучит шикарно, – согласилась воспитанная на байках про «бесплатный сыр» двоюродная праправнучка. – А подвох есть?

– Есть. – Баба Ядя еще раз провела ладонью по юбке. – Рано или поздно – когда именно, никто не знает, у всех это бывает по-разному – у тебя появится черное родимое пятно. Оно начнет дико чесаться. После этого тебе придется быстро разыскать всех, кого ты так или иначе использовала в колдовстве, и извиниться перед ними. В противном случае начнешь гнить заживо. Найти всех, кому должна, будет несложно – ты их сможешь почувствовать. Когда перед всеми извинишься, ведьмовство из тебя уйдет – станешь жить как обычный человек.

– Это может случиться сразу, а может – через сто лет?

– Через сто лет вероятнее, чем сразу. Но суть ты уловила.

Некоторое время они молча сидели друг напротив друга. Ядвига достала трубку с длинным чубуком, неторопливо набила ее и закурила прямо в квартире, чего отец не позволял ни себе, ни гостям. Ката с удивлением отметила, что ей не хочется возмущаться.

Через пять минут, докурив, бабушка взмахом руки убрала из воздуха дым.

– Я согласна, – решилась Катажина Биллевич. – В конце концов, я все равно ничего не теряю.

– Тогда в первую очередь займись в школе программированием и математикой – они очень пригодятся. – Ядвига встала и оправила старомодный костюм. – На осенних каникулах отпросишься у родителей ко мне в гости, там и начнем обучение.

К удивлению девочки, отец легко разрешил ей поехать к странной дальней родственнице за шестьсот километров от дома, на маленький лесной хутор. Там она научилась трем классическим приемам, на которых стоит все ведьмовство: мыть полы, прясть и управлять коровами. Естественно – без рук, без слов и на расстоянии.

Все остальные приемы и заклинания Ката (не без советов Ядвиги) вывела из трех основных сама.

А программирование и математика действительно в этом очень помогли.

Тимур, как ни странно, целоваться умел, поэтому Катажина хорошо почувствовала разницу между помидором и живым человеком – не в пользу первого. Главное было не лезть сразу в бой языком и чутко реагировать на все происходящее, одновременно и не напрягаясь, и не расслабляясь.

Теперь ей нужно было застать Пашу Лялина в одиночестве и как-то убедить его пригласить ее на свидание. Желательно – без ведьмовства. Но если не получится, тогда придется действовать по полной программе.

Ката глубоко вздохнула, щелчком пальцев отправила тряпки, щетки и ведро в комнатку за кафедрой, вышла из кабинета и закрыла дверь на ключ.

Уже на улице девушка осознала, что время от времени почесывает место под левой ключицей. Заглянув себе под майку, она обнаружила там черное родимое пятно размером с копейку.

Которого раньше не было.

Видимо – то самое.

– Нет. Ну нет же! – возмутилась Катажина. – Это неправильно, я даже года ведьмой не была!

Мимо прошел Ахмет, дворник-таджик. Девочку чуть не кинуло в его сторону – и еще возникло острое желание извиниться за то, что именно на нем она полгода назад отрабатывала свои способности, указывая ему сквозь двойное стекло окна кабинета литературы, какой именно угол школьного двора надо подмести в первую очередь.

Ката сдержала порыв, и ее тут же обдало жаром: она словно физически почувствовала, что начинает гнить. Конечно, она понимала, что это было самовнушение. Спустя минуту девочка кинулась следом за дворником, догнала его и сказала:

– Дядя Ахмет, простите меня, пожалуйста, за то, что я заставляла вас чистить снег там, куда указывала.

– Я плохо понимай русски, – доброжелательно отозвался таджик, – но думай, что ничего страшный.

И ее тут же отпустило.

Алгоритм начал вырисовываться: не обязательно, чтобы тебя простили. Главное извиниться и сделать это искренне.

Ката попрощалась с Ахметом и зашагала в сторону дома, вспоминая все, что так или иначе рассказывала про родимое пятно и извинения баба Ядя.

– Самый лучший подарок я получила в детстве, мне тогда девять лет исполнилось. Настоящий космический корабль, насколько я теперь понимаю.

С этими словами бабушка открыла дверь сарая, и Ката увидела внутри нечто среднее между гигантским спортивным автомобилем, шатлом и подводной лодкой.

– Это случилось… когда? Тогда ведь еще не было ракет?

– И даже автомобилей в нынешнем понимании не было. Но эта штука хранилась в семье уже третье поколение. Моя двоюродная бабка, твоя, соответственно, прапрапрапрабабка, Мария Биллевич, была очень хитрая. Зная про ограничения, накладываемые ведьмовством, она старалась не использовать способности на обычных людях. Чтобы не пришлось потом извиняться, она заколдовывала старых и смертельно больных. Это дало ей деньги и статус, но не принесло счастья.

– А ракета откуда?

– А Мария со своими экспериментами дошла до того, что вызвала потомка своего брата из далекого будущего и заставила его подарить ей самое ценное, что тот имел. Сейчас-то мне примерно ясно, что произошло: самое ценное у обычного человека – это квартира. Далее следует автомобиль. У потомка оказалась современная для его эпохи машина, которая позволяла на выходные слетать на Марс или Венеру, – именно ее он, заколдованный, и отдал Марии. Бабушка была неглупым человеком и сразу поняла, что с таким подарком ей ничего не сделать. Показать друзьям-шляхтичам? Назовут колдуньей. Продать магнату за копейки? Жалко. Она спрятала ракету в лесу, а когда ее любимая внучка подросла – подарила ей. То есть мне.

– Получается, что твоя бабушка за всю жизнь не заколдовала никого, перед кем ей пришлось бы потом извиняться?

– Ну, так у нее все равно не получилось бы. Кого-то заколдовывала, но в основном холопов, перед которыми извиняться очень просто, близких – которые обязательно простят, и еще нескольких человек. По сравнению со мной, например, почти никого. Но, я так подозреваю, дар отомстил ей – она была ведьмой меньше сорока лет, потом появилась родинка, она перед всеми извинилась – и почти сразу ее поймали контрабандисты, очень злые на Марию за старые торговые дела. Моя двоюродная бабка умерла от страшных пыток, беспомощная и сравнительно молодая. Так что идти по ее стопам я тебе не советую.

Ката подошла к ракете – оранжевой, обтекаемой формы, с едва выдающимися крыльями и тонированными стеклами, за которыми виднелись два шикарных кресла, панель управления со множеством кнопок и, в глубине, второй ряд сидений – разложенных так, что вполне могли служить кроватью.

– Открыть не получится, – прокомментировала Ядвига. – Я думаю, ракета на сигнализации, настроенной на хозяина. В общем, дарю. Мне кажется, рано или поздно эта симпатичная груда металла дождется своего настоящего владельца, который отдаст точно такую же, но новую, Марии в прошлое.

Вечером у матери была истерика. Катажина полтора часа рассказывала все, что сделала за последние месяцы с родителями, – отец перенес это стоически, он, судя по всему, многое подозревал, а кое-что и знал точно.

Зато мама, поначалу не верившая в то, что несет дочь, постепенно прониклась и осознала, что родила чудовище, лезущее к ней в голову всякий раз, когда захочет конфет или задержаться после танцев.

– Я еще не старая, – кричала, задыхаясь, мать. – Заберу Яську, выйду замуж за нормального человека, без всей этой польской чуши! Витя, ты обязан был мне все рассказать!

– Я рассказывал, – меланхолично отвечал отец.

– Нет! Ты травил байки! Надо было объяснить так, чтобы я поверила!

В углу, высказавшись полностью, ревела Ката. В руках у нее бессильно висел старый, вытертый до залысин, плюшевый мишка.

– Крокодильи слезы! – бушевала мать. – Вы, Биллевичи, бессердечные сволочи!

– Да, доча, выдала ты стране угля. – Как только расстроенная мать вышла на кухню, отец подсел к дочери. – Будет же еще одна серия, с Ясиком?

– И не одна, – всхлипывая, ответила Катажина. – С Яцлавом, с дядей Станиславом, с дядей Ромой и тетей Светой. Еще в школе, еще во дворе и даже на хуторе бабы Яди.

– Чувствую, надо готовиться к переезду. – Витольд Биллевич тяжело вздохнул. – Теперь я понял, что имел в виду дед, когда говорил, что ему повезло: дочек не народил, внучек не народил и мне не советовал. Ладно, переедем в Белгород, к дяде Станиславу, там и до Ядвиги недалеко, и отсюда расстояние приличное. Ведьм сейчас не жгут, и то слава богу, а то ведь у нас в роду не все своей смертью умирали.

– Мария Биллевич? – вскинулась Ката.

– Ага. И еще до нее несколько ведьм, можешь в архиве у Ядвиги посмотреть, если хочешь узнать точнее. Мать сейчас успокоится, потом накрутит себя и снова устроит истерику. И так несколько раз, пока совсем не остынет. Ты не хочешь на недельку съездить к бабушке Ядвиге?

– Ты лучше маме скажи, что я уехала, а мне еще некоторые дела здесь закончить надо.

– Ну смотри, доча, ты у нас теперь самая-с-усамая.

Больше всего в ведьмовстве Катажину завораживали фамильяры. Ядвиге помогало существо, похожее на смерть, как ту обычно изображают: костлявое, в черном балахоне, с длинным посохом в руке.

– Пугалом он был, пугалом и остался, – объясняла баба Ядя. – Поначалу бесил меня невероятно – запрыгнет в дом на своей одной ноге и начинает врастать в пол. Только успевай всем глаза от него отводить. А тупой был! Но потом постепенно отошел. Научился скользить над землей, а при необходимости – мог изобразить человека: засунет посох под балахон, наденет пару ботинок, шляпу – и, глядишь, ничегошный старичок получился, только костлявый.

– А у меня будет фамильяр?

– Конечно, будет. Сам придет – что-то из твоего окружения вдруг оживет и приползет, требуя любви, ласки и понимания. Я хоть и знала, что это должно произойти, но, когда под утро увидела пугало в дверном проеме, завизжала так, что услышали, наверное, в самом Харькове.

Катажина сперва расхохоталась, представив картину, но затем нахмурилась, когда сообразила, что ей еще предстоит нечто подобное.

Рамник, как называла своего фамильяра Ядвига, ловко прятался в тенях, мог прикинуться деревом или обычным прохожим. Познакомившись с ним, девочка припомнила, что каждый раз, встречая раньше бабу Ядю, она чувствовала его присутствие.

– Как-то на хутор нагрянули несколько наемников, после первой чеченской это было. Я и не узнала бы, но утром обнаружила шесть свежих могилок за ручьем. Рамник их убил и закопал. Первое дело для фамильяра – сохранить хозяйке жизнь и не тревожить ее по пустякам.

Через две недели, уже дома, Ката проснулась оттого, что ее обнимал старый плюшевый мишка. Он умудрился вылезти из чулана, проползти через всю квартиру и забраться в кровать к хозяйке.

Катажина назвала его Ведей. Ведя был туп, неуклюж, требовал внимания и постоянно чесал проплешины своей плюшевой шкуры, все больше их увеличивая.

Дядя Станислав принял извинения по телефону. Как и отец, он всегда ждал подвоха от девчонки, родившейся в семье Биллевичей, а потому особо не удивился. Дядя Рома и тетя Света выслушали извинения лично, но пропустили их мимо ушей – мало ли как дети в переходном возрасте фантазируют и развлекаются?

Яцлав, находившийся в это время на шахматных соревнованиях в Москве, больше всего разозлился на сестру за непонимание простого факта: роуминг чертовски дорог!

– Приеду – поговорим, – зло сказал брат в конце разговора. – Положи мне на трубку триста рублей и не жди, что я скажу спасибо или отдам их.

Ката рассмеялась – в свете ее проблем дурацкий роуминг и триста рублей казались не просто тусклыми, а никакими.

Вылавливая во дворе друзей и подруг, Катажина быстро выработала стратегию. Она подходила, здоровалась, а потом говорила:

– Знаешь, у меня есть точное ощущение, что я – ведьма. Помнишь, мы гуляли в парке (ходили на завод ЖБИ, катались на коньках, играли в подкидного), и ты полез на дерево (отдал мне найденную старую монетку, решила показать «двойной тулуп» и подвернула ногу, зашла с козырного туза и проиграла)? Извини, это я внушила тебе.

Большинство, услышав такое, смеялись как будто шутке. Однако Олеся из третьего подъезда и Алина из соседнего двора приняли ее рассказы абсолютно серьезно – с Алиной Ката даже немножко подралась, благо соперница попалась неопытная, и дело быстро кончилось вывернутой рукой – в дополнение к вывихнутой полгода назад на катке ноге.

Еще до вечера поползли слухи. Ката шла и спиной ощущала, как ее обсуждают незнакомые старушки, взрослые парни, какие-то ссыкухи-шестиклассницы.

Отец не зря говорил про переезд.

Ночевать Катажина пошла в школу. Залезла на клен, по толстой ветке добралась до незакрытого окна кабинета физики, две шторы постелила на парты, двумя другими укрылась – получилось сносно.

Ранним утром она выбралась наружу, аккуратно прикрыв окно, и принялась искать одноклассников, жалея о том, что уже начались каникулы – иначе бы просто до уроков или сразу после извинилась перед всеми скопом.

Город – и без того небольшой – словно сжался. Кате отовсюду чудилось подозрение и ненависть. Она догадывалась, что это субъективно – наверняка всем на нее наплевать, но внутреннее ощущение было крайне гадким, казалось, что улыбающиеся прохожие лицемерят, мрачные – думают о ней гадости, а равнодушные уже все в отношении нее решили.

Катажина чувствовала себя отвратительно. Хотелось кого-нибудь заколдовать, причем сделать это так, чтобы потом извиняться было уже не перед кем.

«Возможно, побочный эффект родинки, – подумала девочка и почесалась. – Надо побыстрее уже со всеми рассчитаться, переехать и послать чертову магию к дьяволу, который, скорее всего, ее и придумал».

– Нет, – пожевав нижнюю губу, ответила Ядвига. – Ни ангелов, ни бесов не встречала. Люди бывали самые разные, это да. Некоторые что-то смыслили в ведовстве, чаще всего неосознанно. Другие считали, что смыслят, – но ошибались.

Это был второй приезд Катажины к двоюродной прабабке, на католическое Рождество. Русские Биллевичи лет сто назад разделились на две ветви: одни так и остались католиками, другие, в том числе близкие родственники Катажины, перешли в православие. Ядвига была католичкой.

– Тогда почему ты справляешь Рождество?

– А почему нет? Красивый, хороший праздник. Добрый.

Кроме бабы Яди и Каты на хуторе собралось еще человек двадцать, в основном стариков и детей – старики по-настоящему верили, а детям было все равно куда ехать, лишь бы там оказалось весело.

Вечером ели двенадцать постных блюд – очень вкусных. Пшенка с медом, борщ, в котором плавали вареники с грибами, рыба, фасолевый салат, пампушки. Ровно в двенадцать со стола сняли столешницу и под детские крики поменяли на другую. На ней уже были скоромные блюда: от холодца до фаршированных бычьих желудков.

Потом дети пели колядки и разыгрывали представления. Самым младшим баба Ядя подарила две статуэтки, в которых с трудом угадывались Мария и Иосиф.

Потом гости достали большие лепешки и обменялись кусочками друг с другом. На хуторе царила веселая кутерьма, и собаки, переев, сонно ворчали в будках.

Уже под утро, перед тем как гости разъехались на своих «уазиках» и джипах по хуторам, дед Йозеф вроде бы в шутку спросил бабу Ядю, как бы она отнеслась, если б он прислал сватов.

– В шею бы погнала, – расхохоталась старуха. – Ну да ты ж не дурак, сватов слать не станешь.

Через пару дней Ядвига, объясняя довольно простой трюк с ловлей зайцев, неожиданно замолкла, помрачнела, а потом тихо сказала:

– Не подпускай никого близко к себе. С далекими всегда справишься, а близкие душу вынут – и не заметишь. Рано или поздно, случайно или специально – но точно вынут. Довольствуйся семьей брата, Яцлав настоящий Биллевич.

– Я думаю, тебе просто не повезло, – дипломатично ответила Ката.

Новости по городку разнеслись быстро. Те одноклассники, которые пока не знали, что Ката сбрендила и ходит, извиняясь за всякую фигню, просто не включили еще мобильники или поленились ответить на вызов Наташи Перепеляк, обзвонившей всех по списку.

Уже под вечер, чувствуя себя униженной дурой, Катажина рядом со школой наткнулась на Пашку Лялина.

– Привет, колдунья, – серьезно сказал парень. – Ко мне так и не зашла.

Выглядел он сногсшибательно. В школу-то он ходил весь год в одном костюме, итальянском, но все более и более коротком на вытягивающейся фигуре. А сейчас на нем была шелковая рубашка, идеально сидящие джинсы и выпендрежные остроносые ботинки.

– Ничего тебе не должна, вот и не зашла, – ответила Ката искренне. Собиралась заколдовать – было дело. Но не успела, и слава богу.

– Я не верю. – В глазах у Пашки зажглась злость. – Если ты ничего со мной не делала, то почему я так на тебя запал? Полтора года места себе не нахожу! Две тетрадки стихами исписал, один раз чуть не повесился!

Ката не сразу заметила, что стоит с приоткрытым ртом. Вот это да! Полтора года красавец и душа компании, недостижимая ее мечта господин Лялин, оказывается, был влюблен в нее – а она и не догадывалась!

– Ты… не знала? – Пашка закрыл лицо руками. – Дурак я. Сам признался. Будешь смеяться… Вот дурак…

– Стой! Я не буду смеяться! – крикнула ведьма вслед убегающему однокласснику.

Он остановился. Медленно обернулся.

– Если ты не знала, следовательно, ты не ведьма, – неожиданно сделал вывод Пашка. – И тогда я вообще не понимаю, что происходит.

– Я ведьма, – ответила девушка. – Просто тоже немного дура.

Более откровенно признаться в своих чувствах она не решилась.

– Докажи. Наколдуй что-нибудь. Что ты можешь?

– Что угодно!

– Тогда… – Лялин обвел взглядом улицу, парк, посмотрел на закатное небо и, пройдя через непостижимые ассоциации, предложил: – Убери на ночь луну.

– Сегодня не успею, – выдохнула Ката. – Давай завтра?

– Договорились. – Пашка протянул ей руку, и они скрепили уговор рукопожатием.

Катажине хотелось плакать и петь одновременно.

Приоткрытое окно в кабинет физики сразу насторожило ее. Она помнила, что плотно закрыла рассохшуюся раму, чтобы не сквозило. Уроков сейчас не проводилось, и шанс, что кто-то заходил изнутри и приоткрыл окно, был ничтожно мал.

Девушка залезла на клен, прошла по ветке и аккуратно заглянула внутрь. Перед ней, раскинув облезлые лапы, сидел плюшевый Ведя. Увидев хозяйку, он радостно заурчал.

– Тупой, но настойчивый, – пробормотала она и влезла в кабинет.

Полночи Катажина при свете свечи штудировала учебник по астрономии, найденный за кафедрой. Как убрать Луну с небосвода? Почти сразу после полнолуния? Всего на один день? Ответов не было.

Но сдаваться девушка не собиралась. Немного поспав, уже утром, она вышла к доске и принялась чертить схему-алгоритм. Отметая один способ за другим, часа через три Ката нащупала вариант, как можно затемнить Луну – кривой и не до конца понятный, но он мог сработать.

В тот момент, когда решение стало ясно, сзади послышалось предупреждающее рычание Веди. Девушка обернулась и обнаружила, что окно открыто нараспашку, а в него протискивается страшное черное чудовище. После короткой паники она поняла, что это была Ядвига верхом на своем пугале.

– Стара я по деревьям лазить, вот на закорках Рамника катаюсь, – объяснила та. – Меня твой отец вызвал. Покажи родинку.

Ката послушно оттянула ворот кофточки и вместе с наставницей изучила пятнышко. За последние два дня оно вроде бы стало поменьше.

– Ну и нормально, ну и хорошо, – неожиданно расслабилась старая ведьма.

– Хорошо? – возмутилась Ката. – Это ты называешь «хорошо»? Я еще пожить нормально не успела, а меня уже половина города ненавидит, а другая половина принимает за сумасшедшую! Если я не извинюсь перед всеми, то начну гнить заживо! Я уже сейчас ощущаю, что со мной что-то не так!

– Не заводись, – пресекла истерику Ядвига. – У меня родинка появилась восемь лет назад. Первые признаки разложения – вот, ноготь слегка чернеет у основания – всего полтора месяца как. Я уже перед всеми извинилась, за восемь-то лет, только перед третьим мужем не получается – этот сволочной еврей сорок лет назад сбежал из СССР и улетел в Австралию, а я самолетов боюсь, а на пароходе слишком долго и нудно, и хутор не на кого оставить.

– Ты была замужем? – потрясенно спросила Катажина. – Три раза?

– Пять. Это только официально, естественно.

– А дети у тебя есть?

– И даже внуки. Но я с ними не общаюсь. – Старуха грустно покачала головой. – Понимаешь, ты можешь не колдовать на соседей, на родителей, на брата. На мужа – если поднапрячься – тоже можешь не колдовать. Но как не помочь родной кровиночке, без ее ведома, конечно? Как не решить все ее проблемы? Когда я поняла, что готова полностью испортить жизнь своим детям и ничего поделать не могу, я вычеркнула их из своего окружения. Это было гораздо тяжелее, чем ты думаешь, но выбора у меня не оставалось.

– Ты же сама говорила – не подпускать никого близко к себе!

– Я хотела, чтобы ты училась на моих ошибках.

– Ну ничего, мне осталось извиниться восемь раз, и все кончится! Я буду нормальной девчонкой, стану встречаться с нормальными парнями, и больше никогда в жизни мне не понадобится ни перед кем извиняться!

– Все не так просто… – Ядвига посмотрела на исписанную мелом доску и замерла. – Ты когда последний раз билась головой обо что-нибудь?

– Никогда!

– Ага… Седьмой дом… Полоса через третий дом, радость Луны… Может, и осилишь… Хотя, скорее, сойдешь с ума. Где ты нахваталась такой астрологической дряни?

– Вот это – из учебника по астрономии. Это – из твоих объяснений. Это – логическая посылка из стандартного заклинания с прялкой.

– Талантливый ты ребенок, тебе бы еще мозгов немножко! Объясни, зачем ты решила астрологически похоронить спутник Земли?

В третий раз она ездила к Ядвиге на весенних каникулах. Столкнулась на хуторе с парой мальчишек, не говорящих по-русски, – то ли четвероюродных, то ли пятиюродных Биллевичей.

Едва распознав, что она – тоже Биллевич и при этом девчонка, польские родственники в ужасе ретировались с хутора. Катажину они тут же сочли за едва ли не полномочную представительницу дьявола.

Под наблюдением старой ведьмы молодая сплела чары и успокоила родственничков.

– Они у меня надолго, – ворчливо объясняла потом баба Ядя. – Сплавили под видом заботы о старой родственнице. Мол, с хутором мне одной тяжело справляться. Это сыновья Вроцека, самого скопидомного Биллевича. Он решил, что я скоро подохну, и подкинул двух кукушат, чтобы они меня очаровали и получили наследство.

– Это же глупо, – удивилась Ката.

– Это не просто глупо, это ужасно! Вроцек боится меня как огня, с детства он внушал сыновьям, что если у них родится дочь – то чтобы сразу ее в детдом сдавали. Бедные мальчишки с младенчества – полный сборник комплексов и душевных болезней. И вот отец их посылает в натуральный рассадник зла. Одних. Беззащитных. «Вия» читала?

– Читала.

– Вот у них то же настроение, что у Хомы Брута накануне третьей ночи. Причем все время, каждую секунду. Я успокаиваю их осторожно, как могу, но чтобы они совсем перестали бояться, надо психику ломать, а на такое я даже с детьми Вроцека не способна пойти.

Страх страхом, а через четыре дня двенадцатилетний Михаль уже дергал Кату за косу, а шестнадцатилетний Анджей учил ее латыни.

Общались на дикой смеси русского, украинского, польского и – большей частью – английского.

По вечерам девушка объясняла братьям, как играть в карты. Вроцек запрещал им это категорически, и с тем большим удовольствием юные шляхтичи отдавались игре.

Пока учились, играли просто так. Потом стали «на ответы»: когда выигравший задает вопрос, проигравший отвечает, а третий судит – достаточно ли полно.

– У вас часто репрессии бывают?

– Правда, что у вас ксендзов вешают?

– Тебя притесняли за то, что ты полячка?

Катажина от таких вопросов смеялась взахлеб. Братья обижались.

– Ты уже целовался?

– Правда, что у вас девочки и мальчики учатся в разных школах?

– Сколько будет сто сорок два умножить на четырнадцать? Чур в уме!

– Да что я тебе, калькулятор, что ли? – удивился Михаль.

– Отвечай давай, – неожиданно встал на сторону сестры Анджей, и младший надолго удалился в угол, что-то шепча про себя. – А ты правда ведьма?

И хотя вопрос был не после выигрыша, Ката ответила:

– Правда.

– А голой при луне летаешь?

– Нет.

– А в мышь меня превратить можешь?

– Нет.

– А дьявола в зад целовала?

– Нет.

– Ну, значит, с тобой можно иметь дело, – сделал вывод Анджей. – Я подозревал, что отец врет.

– Тысяча девятьсот восемьдесят восемь! – выкрикнул из своего угла Михаль, закончив подсчет.

В конце концов братья-шляхтичи оказались веселыми и смешными, Катажине с ними было легко, и уезжала домой она с мыслью, что наверняка быстро соскучится по польским Биллевичам.

Рамник весь день делал с Ведей что-то непонятное, то ли обучая медвежонка танцевать, то ли показывая, как надо двигаться по системе тай-чи.

Ядвига, уже под вечер спустившись с помощью фамильяра вниз, постучалась к сторожу, познакомилась с ним и очаровала старика без всякого ведьмовства.

Вечером Ката решилась включить мобильник – нужно было договориться с Пашкой о встрече.

Тут же посыпались SMS-ки и сообщения о пропущенных вызовах – штук двести, наверное.

– Алло, – перезвонила Ката Пашке.

– Привет! Ну что там с луной?

– Проведу сеанс ровно в полночь, на спортплощадке за школой. Не боишься?

Пашка аж задохнулся от подобного предположения.

– Ну тогда в одиннадцать за школой. Долго ждать не буду.

Последнюю фразу она сказала, сцепив за спиной пальцы – Ката готова была ждать сколько угодно, но очень не хотела, чтобы собеседник понял и как-нибудь этим воспользовался.

– Долго и не придется, я буду вовремя.

Едва на небе проявилась луна, Катажина вышла на спортплощадку и начала плести туман. Легкая дымка на высоте тридцати метров. Потом, руководствуясь звездным атласом из комнатки за кафедрой, натыкала в туман точек-звезд и под конец нарисовала луну.

Ровно в одиннадцать пришел Пашка.

– Луна на небе, – скептически произнес он.

– Что, не можешь подождать всего час?

– А слабо сейчас убрать?

Ката посмотрела на одноклассника и, усмехнувшись, эффектно выгнула кисть. Луна, стертая заклинанием с полосы тумана над школьным стадионом, погасла.

– Ни черта себе, – вырвалось у Пашки. – Верни обратно.

Луна появилась снова.

– Убери.

Луна исчезла.

– Верни.

– Все, я устала. Нет больше вашей луны и никогда не будет, – капризно заявила ведьма.

– Вообще? – удивился Пашка. – Но так же нельзя. Приливы, отливы, лунные циклы, вся жизнь на земле завязана на луну.

– Мне надоело – убери, верни, опять убери. Почему я за просто так должна что-то делать? – Ката играла, чувствуя, что ее тон чем-то импонирует Пашке.

– Что ты хочешь за то, чтобы вернуть луну? – Он принял игру.

– Поцелуй меня, что ли? – с некоторым сомнением произнесла маленькая ведьма.

А через минуту лишенный поддержки волшебный туман, рекомендованный к применению лучшим ведьмоведом Ядвигой Биллевич, рассеялся.

Ката совсем про него забыла – потому что Пашка целовался хоть и неумело, но так искренне и вкусно, так по-настоящему, что из головы вылетело все.

– Ну хоть до сокровенного не дошли, и то ладно, – заявила через три часа растрепанной и жутко довольной ведьмочке баба Ядя. – Не слушай меня. Я просто завидую. Перед кем осталось извиниться?

– Сашка Трубный, директриса, химичка, классная – физичка. Антон из соседнего подъезда – он уехал в лагерь. Тимур из девятого «Б», Михаль и Анджей.

– Так, школьные телефоны я тебе найду, Антона тоже постараюсь достать. С Тимуром сама разбирайся, чувствую, там что-то нечисто. А потом поедем ко мне на хутор, пока твои молодые шляхтичи не разгромили там все и не загнали пана Йозефа в гроб. Иди ложись, а я поеду в гостиницу – не люблю спать на жестком.

Залезая на дерево, Ката здорово стукнулась головой о ветку. Но даже после этого она продолжала улыбаться.

Звонить директрисе не пришлось. Едва наступило утро, как в кабинет, где спала Катажина, вошел педсовет в полном составе.

– Я так и думала, – заявила сонной девочке директриса. – Ну, что будем делать? Оформим через милицию как хулиганство? Или попробуем лишить твоих отца и мать родительских прав?

– Какая же вы дура, – потянулась Ката. – Кстати, хочу извиниться. Перед вами – за то, что уменьшала вашу злобность на линейках, очень не люблю, когда вы ругаетесь. Перед Марией Сергеевной – за то, что внушала ей, что я правильно пишу контрольные по химии. На самом деле тогда я в химии не разбиралась. И перед Тамарой Сергеевной за то, что не позволила ей сделать меня старостой вместо Лены Нечаевой. А теперь я уйду, и вы ничего мне не сделаете, потому что мы переезжаем, и одиннадцатый класс я закончу в другой школе.

– Я тебя… – хрипло начала было директриса, но Катажина ее перебила:

– А зачем? Я переезжаю, а значит, навредить мне вы можете только по чистой злобе, и тогда окажется, что я была в вашем отношении права.

И она вышла, хлопнув за собой дверью.

Перед выходом утирал слезы старик-сторож. Ката почувствовала укол совести, подошла и тихо сказала:

– Простите меня за… Ну, просто простите.

Сашке Трубному она позвонила по телефону. С ходу рассказала ему, какой он придурок, и тут же извинилась за то, что сдерживала его придурошные порывы.

К Тимуру Ката пришла лично.

– Тимка, ты можешь меня просто простить? – спросила девушка, стесняясь объяснить.

– Ты по поводу денег? – сонно проговорил мальчишка. – У меня пока нет, завтра будут.

– Нет, мне плевать на деньги. Я просто хочу, чтобы ты меня извинил.

– Скажи хотя бы за что… – просыпаясь, заинтересовался Тимур.

И юная ведьма все ему рассказала. Как решила научиться целоваться, и что Тимка ей нравится – но не так, чтоб «ах!», и что она его заставила все забыть.

– Знаешь, не извиню, – неожиданно легко поверил парень. – Я же теперь в зеркало на себя без стыда смотреть не смогу. Если бы я мог, я бы тебя ударил. Но отец мне с детства ремнем вколотил: девчонок бить нельзя.

Ката почувствовала, что родинка приняла такой ответ – вроде как ритуал был соблюден.

Но внутри проволочным сантехническим ежиком сплеталось чувство горечи, едкой и болезненной.

– Ну что тебе стоит? – безнадежно спросила она. – Ну прости меня…

– Не проси. – Тимур посмотрел на Катажину умными, совершенно уже проснувшимися глазами. – Просто представь, что тебя избили, изнасиловали и бросили под кустом на виду у прохожих. А потом милиционеры привели к тебе этих подонков и они катаются перед тобой в пыли и просят прощения. Простишь?

– Нет, – согласно покачала головой Ката.

Она вышла из дома и потрогала родинку – та стала маленькой и зудела совсем чуть-чуть. Она явно относилась к ведьме более лояльно, нежели жесткий и принципиальный Тимур.

Катажина села на лавочку и заплакала. Ей стало грустно и одиноко оттого, что она вдруг осознала, что была не права. Ни с родителями, ни с соседями, ни с кем она этого не понимала – а сейчас ее вдруг прорвало. Она вела себя как последняя скотина, но самое страшное – Ката сама это почувствовала, до нее словно само дошло чистое и незамутненное знание. Вот почему ей было плохо, и были слезы.

А от слез рано или поздно становится легче.

Дома сидел голодный, только что приехавший из Москвы Яцлав. Родители ушли на работу. Еды мать в последние пару дней не готовила – то ли из протеста, то ли не до того ей было.

– Третье место по России среди подростков. Два часа самолетом, три часа поездом, сорок минут на маршрутке, двадцать минут пешком. В кармане – семнадцать рублей, кстати, ты мне на телефон денег так и не кинула. И что в итоге? Еды дома нет, в моей комнате – бардак, как будто Мамай прошел. Что это?

– Ну, бардак – из-за того, что мама, видимо, твои вещи собирала, чтобы с тобой уйти от нас с папой.

– Ага, понял. – Брат кивнул. – Вместе со мной уйти от вас. Нет, ни черта не понял. Ладно, я спать. Приготовишь мне что-нибудь?

– Приготовлю.

Ката порылась в холодильнике и кладовке, нашла лечо в банке и из него и пары бульонных кубиков быстро сварила суп. Сбегала в магазин за хлебом и сметаной, а когда вернулась, застала сидящую за столом Ядвигу.

– Все, выяснила я, в каком лагере твой Антон. С остальными, как я понимаю, ты разобралась?

– Ага, – ответила Ката и шмыгнула носом, глядя на Ведю, сидящего на стуле напротив бабы Яди. – А как мишка сюда попал?

– Рамник его героически спас из рук кого-то из учителей, пока я доказывала директрисе, что попытка сделать тебе что-либо дурно скажется в первую очередь на ней как на руководителе школы. Все, собирайся, поехали. Звонил пан Йозеф, малолетняя шляхта устроила на хуторе дикий бардак.

Антона выдернули с волейбольной площадки. Не дослушав, он тоже отказался извинять Катажину и лишь под угрозой неумолимого обрыва обоих ушей согласился отпустить грехи своей соседке.

Потом был поезд, стремительная переписка SMS-ками с Лялиным вплоть до окончания билайновского кредита – а потом еще, когда догадавшийся о причине молчания Пашка кинул Катажине на телефон денег.

Потом – тряский «УАЗ» пана Йозефа, хутор и двое обалдевших шляхтичей.

– Это была ведьма, – заговорщицким тоном сообщил Ядвиге Анджей. – Она появилась в сияющем круге, заколдовала меня и потребовала самое ценное, что у меня есть. А я в это время рассматривал ту машину, в запертом хлеву. Она забрала ее.

– Моя ракета! – по-русски, так, чтобы шляхтичи не поняли, возмутилась Катажина. – Он отдал ей мою ракету! Баба Ядя, но как такое может быть? Получается, Мария Биллевич забрала эту штуку, потом подарила тебе, ты – мне, а потом Мария взяла ее у Анджея?

– Это значит две вещи, – рассудительно ответила Ядвига. – Во-первых, то, что параллельные миры все же существуют. А во-вторых – что в мироздании царит бардак.

И отказалась объяснять далее, сославшись на то, что ей надо подумать.

Ката извинилась перед Михалем и Анджеем за то, что околдовала их, успокаивая в день знакомства.

– Ничего страшного, – философски отнесся к факту колдовства старший брат. – Главное – что ты не можешь превратить нас в мышей.

– Только жалко, что ты голая на метле не летаешь, – добавил младший.

Ближе к ночи родинка сошла. Катажина между тем не чувствовала, что ведьмовская сила ее покинула, и потребовала у Ядвиги объяснений.

– Сейчас в баню пойдем, там все объясню.

Довольно урча под веником младшей родственницы, старая ведьма начала с менее важного:

– В каком-то из миров Мария Биллевич потянулась колдовством к потомку своего брата и зацепила кого-то в далеком будущем. Забрала у него ракету, подарила ее мне, я – тебе. Тем временем в соседнем мире Мария Биллевич тянется к потомку своего брата. Мироздание же знает, что Мария должна в итоге получить ракету. Оно соединяет Марию с самым близким к ней потомком брата, у которого есть ракета, – с Анджеем. Затем эта Мария дарит ракету другой мне, я – другой тебе, третья Мария тянется к потомку брата, забирает ракету у второго Анджея. И так до тех пор, пока ракета не истлеет.

– А потом?

– А потом очередной Марии не останется ничего другого, кроме как дотянуться до далекого потомка, чтобы забрать вторую ракету у настоящего хозяина из будущего. И цикл повторится.

– Ладно, об этом я подумаю на досуге. Объясни, почему после того, как родинка исчезла, я все еще могу колдовать?

– Ложись, теперь я тебя похлещу. Ты можешь колдовать, потому что родинка всегда появляется дважды. Первый раз – как прививка, в самом начале ведьмовской жизни. Второй раз – как расплата, в конце. Тебе еще повезло, меньше года прошло. Я начала колдовать в семнадцать, а родинка вылезла в двадцать один. Я тогда была горячей девкой, ты тоже огонь – но малая еще. А я такого натворила за четыре года!.. Достаточно сказать, что, пока я извинялась, меня дважды пытались сжечь и по разу топили и вешали.

– Но почему ты мне не сказала?

– Когда борщ варишь, вначале кладешь свеклу, а поджарку из моркови и лука – в конце. Если сделаешь наоборот, что будет?

– Свекла останется полусырая, а морковь с луком разварятся в труху.

– Вот так же и здесь. Поверь, у тебя все идет как надо и абсолютно вовремя.

Утром Пашка прислал SMS-ку с вопросом: как доехать до хутора Ядвиги Биллевич из Белгорода.

– Хочешь, координаты дам? – поинтересовался Анджей, с которым Ката делилась переживаниями.

– А откуда они у тебя?

– Отец нам с Михалем GPS-ки на шею повесил, вдобавок к крестикам. Если сгинем в этом краю, то он хотя бы наши трупы найдет.

«У родителей отпросился. Скоро буду».

В обед, после того как Михаль устроил корриду со свиньями, Ядвига заявила, что отправляет мелкую шляхту обратно к Вроцеку, и послала Йозефа за билетами в Харьков.

– Баба Ядя, а тот еврей, третий муж который, он сбежал от тебя или из СССР? – задала мучавший ее вопрос Катажина, оставшись с родственницей наедине.

Немного подумав, старая ведьма невпопад ответила:

– От меня еще никто не уходил.

Через три дня Ядвига вместе с паном Йозефом отправилась в Австралию – доводить до конца свою карьеру ведьмы. К этому моменту молодой шляхты на хуторе уже не было.

Пашка, хоть и очень старался, приехать летом не смог. Зато он умудрился уговорить родителей отправить его в Белгород на весь одиннадцатый класс, готовиться к вузу, и поступил в ту же школу, что и Катажина, поселившаяся у бездетного дяди Станислава.

Родители и младший брат ее в Белгород не переехали, мать настояла на том, что жить рядом с Катажиной – слишком большая опасность.

А Ядвига Биллевич вышла замуж в шестой раз – за пана Йозефа. Как ни странно, но последний ее брак оказался самым спокойным, крепким и удачным.

Плешивый медведь Ведя оброс новым плюшем, научился прикидываться игрушкой и, покачиваясь, говорить «Ка-та», когда на него смотрели посторонние.

Примечание автора

Ведьмы среди нас – избитая тема, тропа, исхоженная столько раз, что давно превратилась в широкий тракт.

Я попробовал привнести в нее нечто новое. Рассказ появился из простого постулата: большая сила подразумевает гигантскую ответственность. Но если предположить, что сегодня можно взять силу – а ответственность наступит когда-нибудь потом, в далеком будущем? Вечером – стулья, а деньги – только утром?

Это же просто праздник какой-то получается!

Но в одном из множества случаев вдруг может выйти так, что обещанная расплата наступит не в туманном будущем – а сразу. Вот ни у кого такого не случалось, все вначале резвились, долго, в свое удовольствие – и лишь потом платили. А тебе – маленькой, едва почувствовавшей вкус силы – вдруг выставили счет еще до того, как ты узнала, на что на самом деле способна! И этот счет нельзя выкинуть, не оплатив.

 

Зргр

Площадь Сотни Храмов в Эндусе знает каждый. И во всех семнадцати королевствах знают. И даже далеко за их пределами!

Дело совсем не в ее размерах – хотя площадь имеет ширину в полторы тысячи локтей и длину в две.

И не в том, что ее края выше, а центр – ниже, как в приличных амфитеатрах, и это, при высоком помосте, дает людям возможность видеть происходящее на площади из любого ее конца.

И даже не в том, что там действительно сто храмов и в каждом время от времени появляется божество, демонстрируя чудеса и даруя людям какие-нибудь магические вещи, облегчающие жизнь.

А дело все в том, что каждые десять лет один из храмов рушат и в тот же день появляется новое божество – из хорошо забытых старых, – которое и определяет на следующие десять лет судьбу всего мира.

Марик, подгоняя ослика, вышел на площадь как раз ко второй страже, когда все порядочные горожане еще сладко спали, а некоторые вообще только ложились.

Но то – порядочные. А вот, например, нищие уже вторую неделю окружали помост, отлучаясь только по нужде и каждый раз по возвращении устраивая долгие разборки.

Часы на храме богини Аттикс отбили третью стражу, когда из-под помоста служители Вечного Жреца потащили толстенные шланги. Нищие заголосили, прекрасно зная, что им предстоит основательное мытье – не оставлять же посреди праздничной площади эту грязную, вонючую толпу! И действительно, на убогих, калек, профессиональных побирушек и тех, кто сам еще не определился – порядочный ли он карманник или нищий вне цеха, – на всех хлынули тугие струи воды.

Марик, хозяин самой богатой публичной библиотеки Эндуса, отлично слышал крики, но не обращал на них внимания – в первый раз это бывает интересно, во второй – смешно до колик, но в шестой уже даже не забавно.

На этот день у него была «вечная» договоренность с Дайс, богиней азартных игр. Сделку заключили сорок лет назад, когда библиотекарю пришла мысль, как можно заработать денег на явлении нового бога.

Во весь фасад храма богини Дайс тянулся транспарант «Библиотечная лотерея богов!», чуть ниже и мельче – «Четвертый заход!», а над храмом, привычно нарушая физические законы, в свете волшебного прожектора летали двое мелких жрецов, травя друг другу анекдоты. Во время подготовки к празднику они станут зазывать народ магически усиленными голосами, пускать фейерверки для привлечения внимания и заодно посматривать: не норовит ли кто ограбить кассу лотереи.

Хотя последнее в Эндусе было почти невозможно: все в городе знали, что Марик покупает страховку у Кроба, бога мести – тот всегда отдает украденное, а потом находит преступников и делает с ними что-нибудь новенькое и, на его вкус, веселое.

В тележке лежали тюки с лотерейными билетами. Сто тысяч разноцветных бумажек наверняка разойдутся еще до двенадцатой стражи, а потом перекупщики, основные клиенты Марика, начнут поднимать цену – в два, в три, в четыре раза, вплоть до двадцатикратной стоимости прямо перед церемонией.

Сразу после четвертой стражи к библиотекарю приковылял Ассе, хромой глава гильдии нищих.

– Дай-ка мне десяток билетиков получше. – Марик помнил его столько же, сколько и себя: старый, лысый, с обманчиво добродушным прищуром, этот хозяин городского дна был сказочно богат, раз мог позволить себе покупать омолаживание в храме Итаки. – Дай, сам выберу.

Марик отодвинулся. Ассе у него на глазах достал билеты, высыпал горсть серебра в руки библиотекаря, отошел на несколько шагов, но потом вернулся.

– Лишние. – Он передал Марику разноцветную пачку. И когда только успел? – Ты внимательнее, внимательнее будь! И еще, помнишь, ты обещал мне копию схемы подземелий четырнадцатой эпохи?

– Ты же забрал ее! – Библиотекарь поморщился – заработал тогда копейки, а мороки было!

– Ой, склероз, совсем уже измучился… – Нищий, сгорбившись, заковылял обратно к центру площади. С его хламиды скупо падали на камень мостовой абсолютно прозрачные капли – он ходил в чистом, только выглядел как оборванец.

После него потянулись и другие нищие. Вот от них уже воняло по-настоящему. Марик быстро выдавал им билеты, тщательно пересчитывал горы медных монет и мечтал о том, чтобы это испытание быстрее закончилось.

Тем временем на площадь начали подходить горожане – кто-то занимая лучшие места, кто-то разворачивая свои палатки с едой и сувенирами. У каждого торговца был договор с кем-то из богов – вся площадь принадлежала хозяевам храмов.

Большинство новоприбывших сразу или чуть позже шли к Марику. Брали по три – по пять билетов. Ближе к началу праздника они продадут все билеты, кроме одного: сделают на этом немножко денег и Дайс вроде как не обидят – просто снизят собственные шансы на выигрыш.

Солнце показалось над площадью, осветив вначале верха западных храмов, – дуги, кресты, мечи и чаши на шпилях заиграли на солнце. Где-то зазвенело, в каком-то храме запели. Марик любил площадь за эти звуки.

А еще – за запахи. Проходя мимо храмов, даже не заглядывая внутрь, ты словно прикасаешься к тайне очередного бога. Где-то пахнет сладостями, где-то – пряностями. Где-то – уютом дома, где-то – яростью битвы. Где-то звякает вкусной бронзой кузнечный молот, где-то мерещатся туман и болото, тянет сыростью из низких дверей.

Каждый дом на площади – храм. И каждый храм уникален, как уникальны их хозяева, древние боги Эндуса.

– Марик, а чей храм срыли-то? – Эх, дай памяти Мнемор, кто же это? Вроде бывший муж Агрины, торговец сластями. – Я как-то пропустил, а ты все знаешь!

– Храм Салы, богини трав и деревьев. – Библиотекарь привычно собирал деньги, выдавал билетики. – Многие себе домой живые обои у нее брали. Некоторые и на пол стелили, кому нравится постоянно по травке ходить.

– Ох, Сала?! Как же это я? Давно ведь собирался в лавке живой прилавок поставить… И где я теперь по размеру найду?

Сокрушаясь, кондитер ушел. А тем временем поток покупателей все увеличивался. Из храма Дайс вышли несколько девушек-служек и начали помогать Марику.

Еще через стражу он понял, что сам только путается у них под ногами, и теперь лишь изредка вмешивался, когда возникали острые моменты.

– Марик, Марик, иди сюда! – Юные продавщицы, не стесняясь, обращались к нему на «ты». – Тут спрашивают, кто такой Эгги?

– Эгги – бог скульпторов и телесной любви. Два раза ставил свой храм на Площади, в одиннадцатой и шестнадцатой эпохах. Ничем особым не знаменит, но вроде как люди довольны были, не обманывал.

– Марик, а кто такой Станил?

– Бог ветров. В восьмую эпоху продержался четыре тысячи лет подряд, с десятилетними перерывами. Ставил порталы по всему миру, мгновенно переносил между ними желающих.

– А почему тут два имени?

– Дай посмотрю. Боги-близнецы, Карук и Валяк. Единственные боги-мужчины, покровительствующие роженицам. Эпоху не помню, но очень давно – вторая или третья.

Перекупщики вставали в очередь по нескольку раз, брали положенные десять билетиков снова и снова. Теперь, в общей суматохе, вычислить их было совсем не просто. Дайс не любила таких вещей, но прямо не наказывала, и дельцы имели хорошую возможность прилично нажиться на библиотечной лотерее.

Тем временем центр площади уже заполнился. На помост вышли молодые маги-подмастерья – хвастались своими достижениями. Многие не справлялись с задуманным, толпа свистела и хохотала.

– Крич?

– Обманщица. Фокусы, воры, дипломаты.

– Аттарис?

– Козлоногая. Покровительница семейного очага, четырежды в разные эпохи.

– Парт?

– Покровитель собирателей. Без шансов, если где увидите – изымайте билеты, не представляю, как он попал в лотерею, он же до эпох был!

Иногда приходилось открывать громадный фолиант и листать тысячи полупрозрачных страниц, чтобы вспомнить конкретное имя – даже с амулетом Мнемора такое количество богов и фактов держать в голове было сложно.

К двенадцатой страже, как и ожидалось, все сто тысяч билетов – за исключением нескольких помятых или безымянных – оказались проданы.

Девушки умаялись так, что теперь вряд ли останутся на церемонию – зато наверняка получат от Дайс какую-нибудь компенсацию. Вышли двое служителей, собрали мешки с деньгами, унесли их в храм. Половина денег пойдет обладателю выигравшего билета, вторая половина – Марику. Богиня получит свое молитвами, которые сейчас шепчут все, держащие в руках заветные клочки бумаги. Дело было выгодным.

Марик попросил храмового служку присмотреть за ослом, тележкой, а главное – за фолиантом, прижал кожаную сумку локтем к боку – мало ли какой заезжий воришка вдруг не узнает и ограбит – и пошел пробиваться к помосту. Ему тут же отдавили ногу, рассказали много интересного про родственников, пребольно стукнули по коленке. Но цели своей он в конце концов достиг – теперь помост был совсем недалеко, локтях в семидесяти.

Выступали барды. Пели заунывно и однообразно, нищие вяло кидали в них гнилые помидоры, зеваки радостно кричали, видя особо меткие броски. Один певец чуть расшевелил толпу, вначале объяснив всем, какое они быдло, а потом выдав, видимо, экспромтом, песню об этом. Многих такое впечатлило, нищие кинули в барда дохлую крысу – впрочем, не попали.

После вышли известные фокусники и иллюзионисты. Этих толпа приняла более чем благосклонно: летающие драконы, дождь из золотых монет, второе солнце на небосводе – каждый номер вызывал бурю криков, аплодисментов и свиста.

Незадолго до пятнадцатой стражи Марик почувствовал тошноту, все-таки он уже был не молод, и прыгать в толпе вместе с пьяными горожанами ему не очень-то хотелось.

Проталкиваться обратно вышло куда сложнее – к этому моменту площадь оказалась набита народом, сотни тысяч людей со всех концов мира собрались поглазеть на явление нового бога. Библиотекарь сжимал в руке перстень Ашмуна, который придавал ему больше ловкости и гибкости, но этого явно было мало.

Выбрался он из толпы только к шестнадцатой страже. Сзади радостно орали – видимо, на помост вышел Вечный Жрец, но Марик плевать хотел на это. Он побежал вдоль храмов – из толпы его выпустило довольно далеко от святилища Дайс. Нужно было срочно привести себя в порядок, а потом выпить чего-нибудь освежающего, и тогда, не исключено, он успеет посмотреть на явление божества.

В какой-то момент библиотекарь с удивлением заметил, что неподалеку из толпы вывалился Ассе – глава нищих. Он явно пробирался от помоста куда быстрее Марика – в подранной дерюге, с подбитым глазом, хромая уже на две ноги.

«Испугался? Но чего могла испугаться эта старая крыса?»

Миновав вход в храм Дайс, Марик почувствовал себя легче – в этот день богиня приравнивала его к своим служителям, и на ее территории у него прибавлялось силы. В уборной он привел себя в порядок, сполоснул в родничке руки, затем подумал и окунул туда голову – это отлично прочистило ему мозги.

Внезапно в небольшом помещении стало очень светло и как-то странно. Марик понял, что Дайс почтила его своим присутствием – такое ощущение, словно выталкивающее из реальности, появлялось только в присутствии высших сил.

– Библиотекарь, я не знаю этого бога.

Марик не сразу понял, кого она имела в виду.

– Его уже явили толпе? – удивился он. – Вроде должен быть ритуал?

Дайс в этот раз материализовалась в виде обычной девушки: с черными волосами, убранными в высокую прическу, в темно-голубом платье, босиком. Лицо, как обычно бывает с богами, менялось ежесекундно – они очень зависят от верующих и от их молитв.

– Нет, но я его чувствую. Пошли.

Она перенесла библиотекаря на крышу храма. Подойдя к громадным игральным костям, украшающим фасад сверху, Дайс взмахнула рукой, и происходящее на помосте приблизилось – так, словно было всего в десятке локтей от Марика.

Двадцать младших жрецов выполняли какие-то акробатические па, сам Вечный рисовал в воздухе огненные знаки, Марик понял, что бог появится в ближайшие мгновения.

– Приветствуйте! – крикнул Вечный Жрец. – Зыргыр!

– Зргр! – рыкнула громадная ящерица в деревянном шлеме, появляясь над помостом. Марик с удивлением понял, что бог не рычал, а представлялся, поправляя Вечного. – Я ваш новый бог!

– Его не было в лотерее. – Библиотекарь окинул взглядом крышу. – Где моя энциклопедия?

Дайс взмахнула рукой – перед стариком появился фолиант. Марик быстро пролистал несколько мест, где теоретически могло встретиться имя Зргра. Нигде не нашлось ни одного упоминания.

– Это додревний бог, исчезнувший до первой эпохи. – Марик порылся в своей кожаной котомке и вытащил глиняную табличку с изображением мрачного волосатого мужика. – Я не представляю, как Вечный мог его выбрать!

Он энергично потер табличку.

– Внимайте, люди, это ваш верховный бог на ближайшие десять лет! Он поведет мир к славе и достатку, к счастью и процветанию! – орал Жрец, но даже по голосу чувствовалось, что он не очень-то уверен в своих словах.

Тем временем портрет на табличке ожил, зевнул, и в воздухе раздался ворчливый голос:

– Ну и какого ляма через коромысло под хвост тебе надо? Я и так трое суток печатал твои дурацкие билеты, и ты мне еще выспаться не даешь!

– Рогги, срочно посмотри в запаснике на второй полке слева манускрипт «Жабындаж», такой серый, вроде бы с печатью городской библиотеки Эндуса. Это очень важно!

Лицо на табличке застыло, как бывало всякий раз, когда собеседник надолго замолкал.

Вечный Жрец еще говорил что-то, но возвышающийся над ним ящер очень быстро увеличивался, и по мере его роста уверенность в голосе Жреца все убавлялась.

– Как такое вообще возможно? – пораженно прошептал Марик.

– Вы, смертные, просто не знаете, как Вечный выбирает богов. – Дайс грустно улыбнулась. – Он будит нас и спрашивает, какую взятку мы можем ему дать. Вечная жизнь, умение летать и непреходящая удача, способность читать чужие судьбы, как книги, и куртуазный дар поэзии – я знаю десятки его свойств и еще многих десятков не знаю. Видимо, в поисках чего-то интересного он докопался до старых, всеми забытых богов, и этот Зргр дал ему что-то уникальное.

– Но как… – начал было библиотекарь, но тут лицо на табличке вновь ожило.

– Нашел. Как тебе удалось стащить манускрипт из городской библиотеки?

– Это не важно, – попытался уйти от темы Марик. – Ты можешь прочитать его?

– Ни ляма себе «не важно»! Там у них «Полные приключения Дайтроника», единственный экземпляр, я за ним много лет охочусь, а ты говоришь – «не важно»!

– Я подкупил хранителя и заменил манускрипт подделкой. – Марик виновато посмотрел на Дайс, но та была занята происходящим на площади. – Давай уже, что там написано?

– А я не знаю. Там не по-нашенски.

– Но прочитать-то вообще можешь? – Бежать на другой конец города Марику отчаянно не хотелось.

– Если это грайская письменность, во всяком случае, похоже на нее, то примерно могу. Тебе какая картинка нужна?

– Большой ящер в деревянном шлеме.

– Они тут все по размерам одинаковые. – Помощник вредничал до последнего. – Есть. Читать?

– Читай.

– Барука загата, хринянда охиеверо. Грандото охупиндетто, бух, бух, зргр.

– Понятно… – прошептал Марик. – Грандото охупендетто.

Он выглянул из-за кубиков – на площади творилось странное. Тысячи людей медленно двигались по спирали, центр которой приходился на помост. Приближавшиеся к нему вплотную словно втирались в него – освобождая место для следующих. Однако крови не было. Над помостом возвышался Зргр, он становился все больше и больше. Внизу распластался Вечный Жрец, он что-то пытался сделать, но, видимо, у него ничего не получалось.

– Что это значит? – спросила Дайс.

Марик был абсолютно уверен, что богиня, всесильная в собственном храме, прекрасно поняла сказанное его помощником, но все-таки перевел:

– Пожирает жертвы, становясь больше. Мечтает проглотить мир. Тогда всему придет конец.

Марик взглянул на соседнюю крышу. На храме Лагиса, бога-сеятеля, стояло само божество и вместе с ним множество жрецов. По другую сторону на своей крыше возвышался Тари, бог-громовержец.

Библиотекарь оглядел площадь – везде изваяниями застыли боги. На своих территориях, где они были всесильны. Все стояли и торжественно провожали мир в никуда.

– Вы же можете объединиться! Ударить по нему вместе!

Дайс взглянула на него и грустно улыбнулась:

– Это вы, люди, можете объединиться. А мы – уникальные. Мы – каждый сам по себе. Вот почему раз в десять лет Вечный Жрец выкидывает одного из нас на свалку мироздания и вытаскивает оттуда следующего.

– Слушай, лям тебе фонарь через шлею в глотку, я еще нужен?

Марик уже и забыл про помощника.

– Да нет, в общем-то.

– Тогда я спать.

Табличка похолодела.

Марику стало очень тоскливо: мир умирал. А ведь через неделю должны были с караваном доставить конспект Тароиса и собрание сочинений Ашессы Ляир в двух томах. Кроме того, он договорился со слугой в доме коннетабля, чтобы тот выкрал на ночь мемуары своего хозяина. И как еще много, потрясающе много было хорошего и интересного в этом мире! Чего стоила одна библиотека Илана Рослого, не найденная пока, правда…

Марик с тоской наблюдал за тем, как постепенно уменьшается гигантский круг из сотен тысяч людей, втираясь в помост, на котором растет погубитель мира.

Дайс снова приблизила происходящее, видно теперь было куда меньше – Зргр уже не помещался в обзор полностью, – зато гораздо четче. Библиотекарь заметил, что Вечный Жрец медленно ползет к громадной левой ноге бога-ящера. Нога постоянно увеличивалась: только что была видна целая лодыжка, а вот уже лишь ступня с громадными лиловыми когтями.

И тут вдруг Вечный Жрец встал и метнул в пятку ящеру молнию. Прогремел страшный взрыв. Яркая вспышка на мгновение ослепила библиотекаря, он инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, как что-то громадное, постепенно уменьшаясь в размерах, облетает площадь по кругу.

– Вж-ж-жих! – раздалось совсем рядом, и под ноги Марику упала крупная ящерица. Раздраженно зашипев, она попыталась заткнуть дыру в пятке, но получилось это у нее не слишком удачно.

– Тварь! – заорала Дайс и неожиданно мощно пнула Зргра под брюхо. Тот оторвался от серой черепицы и взлетел вверх.

В верхней точке траектории сдувшееся божество поймал Вечный Жрец, а после этого мягко приземлился на крыше рядом с Мариком и Дайс.

– Хороший удар! – похвалил он богиню азартных игр. – Вы не представляете, как я в нем разочарован! А ведь так славно все начиналось! Хорошо хоть, я догадался, что он не может так быстро расти, если только не надувается. Готовился мир глотать, поганец!

Вечный выглядел совсем юно – лет на семнадцать. Голубоглазый блондин, красавец без единого изъяна во внешности, он сразу внушал доверие и желание покаяться во всех грехах.

– Вы знаете, я книжки краду, – застенчиво признался Марик. – А еще у меня две незаконные дочки. В нижнем городе и здесь, неподалеку. И мужья их матерей не знают.

– Молодец! – похвалил его Вечный. – Настоящий мужик!

И улетел, сжимая в руках Зргра. Ящер обреченно шипел.

– Как же сильно его наградили боги… – Марик все еще был под впечатлением.

– Взяточник! – ругнулась Дайс и тут же ударила себя по губам – вдруг Вечный услышит. – Ну и ладно, новый бог все равно нужен, правильно? А еще одна лотерея не помешает ни мне, ни тебе.

Библиотекарь кивнул, понемножку отходя от шока.

С площади разбредались люди, из-под помоста в центре вылезали обессиленные «втертые» – видимо, Зргр пожирал только их энергию, оставляя тела «на сладкое».

Интересно, как выругается Рогги, когда узнает, что ему предстоит напечатать еще сто тысяч новых билетов?

Примечание автора

Четыре согласные буквы в названии – это, конечно же, выпендреж. А еще это имя. Имя одного из сотни тысяч богов – жалких, угнетенных, шантажируемых, мечтающих стать чем-то большим.

Боги – когда речь идет о богах с маленькой буквы и во множественном числе – они как люди. И если вдруг богов оказывается слишком много и власть над ними получает человек… тогда жди беды.

Из этого рассказа потом вырос роман. Роман пока требует некоторой доработки – но когда-нибудь я обязательно его дошлифую, и он увидит свет.