Утро выдалось суетливым и неприятным — капитан Морик принес весть о том, что обнаружено очередное тело — а значит, неведомый убийца вновь взялся за свое. Парай Недер, у которого в последние дни и без того забот было немало, признал, что совсем не занимался этим делом.

В самом начале он поручил расследование одному из своих людей, но ведь известно, что если не подгонять и не напоминать о задании, то оно обязательно будет выполнено кое-как.

Среди слуг поползли слухи, и многие склонялись к тому, что это дело призраков или демонов, хотя никто еще не пытался связать все убийства, в том числе и гораздо более старые.

Про герцога Сечея Айра бы даже не вспомнила, если бы Парай не послал за ней.

На площади Красных Дождей правительница и мятежник появились одновременно. Вот только королева приехала со стороны дворца в карете, а Сечей шагнул на брусчатку площади со стороны порта, босой и с непокрытой головой — правда, в отличие от прошлого дня он был чисто вымыт и лицо его оказалось чисто выбрито.

Он шел спокойно и смотрел на узнающих его людей в толпе с улыбкой.

Лицо Сечея было светлым и спокойным, так, будто он понял для себя что-то такое, что может открыться только человеку, который сам, добровольно идет на смерть тогда, когда мог бы сбежать и жить в безопасном месте хоть и преступником, но преступником богатым и неподсудным.

Никто из собравшихся на площади людей не питался задирать его — беднота, любящая закидать преступников гнилыми фруктами и протухшими яйцами, в этот раз напряженно молчала; зажиточные горожане, лавочники и купцы словно-ждали, что скажет сама Айра, не решаясь выразить ни восторга, ни ненависти.

В окружении стражников Айра, против своего обыкновения, пошла не к зданию ратуши, с балкона которой вынуждена была зачастую следить за казнью преступников, а к помосту, на котором стояла плаха.

Палач — громадный детина с руками, каждая из которых могла соперничать в обхвате с талией королевы, стоял совершенно спокойно и даже вроде бы позевывал под колпаком.

Он привел в исполнение не один десяток приговоров, видел и отмену казни, и внезапное ужесточение наказания — когда за отказ покаяться в последний момент преступнику меняли, к примеру, порядок четвертования, и отрубали вначале не голову, а руки и ноги, и лишь потом дело доходило до шеи.

— Ваше Величество, — учтиво поклонился Сечей пожалуй, ниже, чем это стоило бы делать брату королевы, но при этом гораздо менее подобострастно, чем это пристало изменнику.

— Ваше Высочество, — с нервной усмешкой ответила Айра.

Она видела, что Голос прав, что ее личная магии, дар убеждать сработал, и теперь Сечей предан ей полностью и безоговорочно, что он решил для себя все окончательно. Это одновременно радовало и тревожило ее — юная королева не понимала, что ей теперь с ним делать.

Казнить ставшего верным родича? Помиловать одного из вожаков мятежа?

А народ, стоявший за рядом стражи всего в полутора десятках локтей от помоста, ждал развязки. Все они — сотни и тысячи человек — ждали, что она скажет, как произнесет слова, каким жестом сопроводит.

— Считаешь ли ты себя виновным? — звонко сказала Айра и тут же прикусила язык от досады.

Наверняка ведь надо было придумать что-то другое!

— Да, я виновен и заслуживаю смерти, — чистым и спокойным голосом ответил Сечей и расправил сведенные плечи.

Они стояли рядом друг с другом, королева и принц королевского дома, их можно было принять за родных брата и сестру — в Сечее сильна была кровь Доросомнаев, так же, как и в самой Айре.

— Вступил бы ты сейчас в заговор против меня?

— Нет, сейчас я бы встал рядом с вами, Ваше Величество, и защищал бы вас от любой опасности.

Толпа загомонила — вместо очередного кровавого финала люди предчувствовали нечто другое, более сложное и в то же время интересное, вот только пока не понимали, как все закончится.

— И ты бы смог поднять руку на своих отца и брата, если бы они выступили против меня?

— Да, я сделал бы это, не раздумывая ни мгновении, — не моргнув глазом искренне ответил Сечей.

— Тогда ты должен будешь обезглавить их на этом самом месте, — Айра произнесла эти слова и только после этого осознала сказанное.

Это было жестоко и грубо, и она не понимала, откуда взялось это в ней.

Однако сказанного было не вернуть.

— Но я не палач, Ваше Величество, — гораздо тише и менее уверенно сказал Сечей. — Вы можете казнить меня — я к этому готов. Но заставить убить моих родственников, связанных и не имеющих возможности ответить ударом на удар…

— Если они останутся живы, я никогда не буду спать спокойно, — королева сказала это спокойно и жестко, так, чтобы ее собеседник, равно как и все и толпе, понял, что это она говорит серьезно. — Кроме того, у нас, Доросомнаев, и наших родных — крепкие шеи. Не всякому палачу удастся отрубить голову и один раз. Отказавшись, ты оставляешь эту работу кому-то другому, кто может сделать ее гораздо хуже.

Палач на помосте засопел — ему было обидно слышать подобное.

— Я могу сделать это, — теперь голос Сечея был едва слышен, но каким-то образом слова разнеслись по всей площади.

— Ты верен мне, — заявила Айра. — Теперь я знаю это точно. Ты прощен. Но… Мои дядя и младший кузен должны умереть от твоей руки. И ты никогда не станешь герцогом Сорасским. Ты останешься Сечеем.

Не дожидаясь ответа, не собираясь смотреть на то, как отреагирует толпа, королева спустилась с помоста, в несколько мгновений, едва не переходя на бег, добралась до кареты и приказала ехать во дворец.

Внутри у нее была буря, настоящий шквал — там маленькая девочка пыталась отстоять себя перед рождающейся в муках королевой, там куклы вставали против пик и алебард, а стальное оружие склонилось перед тряпичными игрушками.

«Ты все сделала правильно», — утверждал Голос.

И от этого почему-то становилось еще хуже, и волнами накатывало отвращение к себе, и Айра чувствовала себя грязной, запятнанной и неправильной.

— Я восхищен, — говорил во дворце Парай Недер, уже знавший обо всем, хотя вроде бы и не бывший на площади Красных Дождей, и снова ее мутило — как будто похвала первого советника была оскорблением, ударом в слабое место, подлым и предательским.

Айра заперлась в своих покоях.

Казнь Альрика, которую до этого момента она каждый День переносила все дальше и дальше, теперь показалась вовсе не обязательной. Ведь можно попробовать поговорить с ним, и он стал бы преданным ей всем сердцем и душой, ведь можно объяснить, всё и всем.

Но опять девочку ощущала неприятие собственных поступков — совершенных и тех, которые она еще только обдумывала. И казалось, что убить Альрика наверняка будет более правильно, чем привязать его к Айре с помощью магии.

Вызвав капитана Морика, она приказала назначить казнь Альрика на следующий день.

Это не представляло сложности — все последние дни плаха не пустовала, за день происходило по нескольку казней, кто-то вставал под плеть, некоторых оставляли на ночь прикованными к позорным столбам.

Прошло больше месяца.

После казни Альрика она сильно изменилась — ей теперь постоянно приходилось смотреть на то, как вешают, четвертуют или варят заживо людей; как королева она должна была присутствовать на подобных событиях, во всяком случае тогда, когда дело касалось изменников.

Более того, она в любой момент могла взмахнуть белым платком, останавливая казнь или пытку, — и поначалу она порой спорила с Голосом, который требовал от нее беспристрастности и рассказывал о том, что слабость, проявленная не вовремя, может привести страну на грань катастрофы.

«Ты помилуешь изменника — и пусть даже он больше ничего не сделает, но вместо него встанут десять, которые понадеются на то, что даже в худшем случае им всего лишь придется выйти на эшафот, где мягкосердечная королева освободит их от гибели».

Она смотрела не на все казни — но достаточно часто.

Вначале ее подташнивало от вида разрываемых, разрезаемых членов, от крови и судорог, но уже после первой недели, когда все главные мятежники получили по заслугам, она стала равнодушной.

Она прекрасно помнила, как на эшафот взошел Альрик.

Он был грустен и спокоен и наверняка надеялся на ее помилование, и Айра знала, что может это сделать, — Парай говорил о том, что вполне возможно просто изгнать его из страны, — а Голос соглашался с ним. Народ пресытился кровью, все пауки в своих норках получили урок, и если вдруг королева пожелает…

Альрик подошел к палачу, коротко взглянул в сторону балкона, на котором сидела королева, затем, по торопясь и не мешкая, положил голову на плаху, аккуратно закинув вверх перевитые кожаным шнурком светло-русые локоны.

Палач повторил взгляд осужденного — он делал так каждый раз, это вменялось ему в обязанность.

Однако Айра смотрела, не двигаясь и даже не мигая, а через мгновение меч взлетел вверх и опустился вниз. И она, не закрывая глаз и даже не меняя позы, потеряла сознание — и это заметили далеко не сразу.

Она не могла объяснить даже самой себе, почему не помиловала Альрика.

Может быть, потому, что нельзя позволять себе выглядеть слабой. Может, потому, что в балладе «Рыцарь королевы» главный герой в конце погибает от меча палача. А может, потому, что не смогла простить предательства.

Но в любом случае после этого события она сильно изменилась — внутри словно что-то умерло.

Теперь Айра жила не ради себя, а для королевства.

Она начала чувствовать то, что нужно для ее страны, для народа Доросомнаев. Теперь ее рассуждения и высказывания зачастую удивляли даже Голос, который раз от раза подтверждал — да, тот выход, который предлагает она, самый лучший.

Возможно, это пришло после того, как она обратила Сечея.

Она подписывала смертные приговоры и увеличивала пошлины, распределяла должности. Ее больше не интересовали сказки, а засыпающие фрейлины на ночь читали ей исторические хроники и указы, которые подписывали отец и дед девочки, а также мыльные, древние свитки с законами.

Вместо того чтобы слушать сладкоголосых бардов или глазеть на акробатов, Айра присутствовала в городском собрании, где купцы спорили с цеховыми старейшинами и вельможами.

В свободное время она до изнеможения занималась фехтованием, надев на себя легкий мифрильный доспех. Ее наставляли сразу несколько учителей, и у каждого из них она старалась взять как можно больше.

Вопрос о замужестве Айра подняла сама.

Во дворце ее уже стали воспринимать серьезно, если по столице гуляют слухи о том, как она принудила Сечея отрубить головы своим отцу и брату — и он действительно сделал это, не покрывая головы палаческим капюшоном.

Это произвело громадное впечатление — особенно если учитывать то, что отец Сечея до последнего момента молчал, но перед самой смертью сказал:

— Не это я имел в виду, когда просил Айру помиловать тебя.

Младший брат не проронил и слова.

Но везде по стране, в оставшихся еще вольными островных городах и в Орде королеву Дораса воспринимали как забавную диковинку, как нечто непонятное и в то же время слабое и смешное.

Никто не хотел заключать с ней пактов и договоров, все искали — кто же стоит за сценой, кто дергает за ниточки, заставляя Айру произносить нужные слова и подписывать необходимые указы?

Парай опасался назваться таким «кукловодом» ему было выгодно убеждать окружающих в том, что королева правит сама. Лишившись титулов и владений, он стал гораздо осторожнее и хитрее, Айра действительно добилась своего. Он вел одновременно множество интриг, но большая их часть была в ее интересах — он оказался крепко привязан к молодой королеве.

Ей нужен был человек, которого можно будет назвать королем и к которому станут относиться как к королю, а к ней, соответственно, как к королеве.

«Ты права, — ответил на ее рассуждения Голос. — Это должен быть представительный и не старый мужчина, достаточно умный для того, чтобы не мешать тебе, и достаточно удобный для всех заинтересованных лиц».

Выбор был, с одной стороны, невелик — никто не подходил идеально.

С другой стороны, Айра ради страны готова была пожертвовать всем и потому не отметала и тех, на кого с отвращением взглянула бы даже хромая молочница с Мясной улицы.

Это мог быть гордый, но бедный потомок одного из знатных родов вольных городов, мог быть один из многочисленных потомков наследной линии Империи. Правда, все стоящие мертвы, живы либо представители боковых ветвей, либо старики, либо претендующие на титулы самозванцы, не умеющие не только вести себя за столом, но и зачастую даже разговаривать на имперском.

Некоторое время всерьез обсуждали ее брак с Сечеем — брат был превосходным вариантом: преданный, красивый, сильный, неглупый — хотя и не хватающий звезды с небес.

Но слишком близкий родственник.

Сам Сечей оказался не против, при этом готов ждать сколь угодно долго, затем помочь ей в создании наследника и не докучать какими-либо желаниями, а маги и жрецы пообещали, что сумеют решить вопрос порченой крови, которая возникает при родственных браках.

Однако на Сечее будто стояло громадное темное пятно — он участвовал в мятеже, а затем собственными руками казнил родственников.

Мало того что за ним закрепилось прозвище «отцеубийца», теперь многие наверняка решили бы, что они с Айрой заранее договорились о том, что, изменив родне, он получит ее в жены.

Айра уже не раз пожалела о том, что заставила брата взять в руки меч палача.

Время от времени Парай приносил ей портреты женихов — один другого хуже. Иногда, словно оправдываясь, он рассказывал о том, кто оказался убит или жутко покалечен в последние месяцы и годы, и среди тех, кто попал в лапы смерти или стал калекой, были лучшие.

Кроме того, Айра знала, как пишутся такие портреты: толстые становились в меру упитанными, болезненно худые прятали свои недостатки под пышным одеждами, косоглазые стояли в профиль, сухая рука ложилась на эфес сабли, а громадный уродливый шрам на шее от магического удара скрывался пышным жабо.

Она совсем извела и себя, и Парая, и Голос, когда мысль о замужестве была отложена из-за других неотложных дел.

Неуловимый убийца нанес страшный удар — он прикончил трех горничных, причем если раньше негодяй делал подобные вещи, скрываясь и пряча трупы, то в этот раз все трое оказались лежащими на черной лестнице, ведущей из покоев одной из фрейлин к коридору на кухню.

Слухи, раньше произносимые вполголоса, с оглядкой — не посчитают ли сплетником, мгновенно стили могучей силой, чуть ли не такой же, как чума или иная напасть.

После заката дворец словно вымирал — никто больше не решался ходить по ночам. Стражники пытались найти неуловимого убийцу своими способами, Парай Недер с помощью нескольких «знающих» людей — своими.

Однако поиски эти затянулись, и через несколько дней после убийства горничных произошло одновременно несколько событий. Вначале главный повар чуть не задушил пришедшего во дворец мясника — оправдываясь, он заявил, что тот смотрел на него косо и наверняка был тем самым злодеем.

Затем патруль гвардии из арбалетов расстрелял подозрительного человека во внутреннем дворе — и это оказался конюх, уходивший от своей любовницы-прачки. Причем он никак не мог оказаться убийцей, ибо в ту ночь, когда лишили жизни горничных, лежал, отравившись несвежей рыбой.

И в довершение бед слуга воткнул нож в живот своему господину, одному из вельмож, который за обедом сказал, что «вас надо держать в страхе, все правильно убийца делает».

С такими событиями можно было даже не ждать появления злодея, которого дворцовая челядь окрестила «Черным Мясником». Общее настроение во дворце подразумевало, что с каждым днем покалеченных и убитых будет все больше.

Люди с подозрением смотрели друг на друга, капитан Морик в отчаянии предложил арестовать кого угодно, чтобы все подумали, что угроза миновала. Марай Недер неожиданно согласился с ним, но резоны у него оказались совсем иные.

Выслушав обоих, Айра дала разрешение.

Днем, при множестве свидетелей капитан стражи обнаружил в казарме, в сундуке одного из своих людей окровавленный нож. Бедолагу тут же заковали и кандалы, вытащили во двор и выставили в заранее приготовленной клетке.

Любой желающий мог посмотреть на него, а за желающими, в свою очередь, пристально наблюдали люди Парая Недера, пытаясь по каким-то им одним ведомым признакам определить настоящего убийцу.

«Ничего у них не получится, — заявил Голос. — Каким же надо быть дураком, чтобы так дешево сдать себя?»

Весь день не иссякал поток желающих плюнуть в несчастного, выкрикнуть оскорбление или просто посмотреть на него.

Королева тем временем занималась государственными делами: выяснилось, что часть товара, уходившего якобы в вольные города, каким-то образом оказывается в Орде — то есть Дорас сам усиливал своего злейшего врага; найти виновников проблемы не составило, однако это были серьезные, солидные купцы, имевшие вес в своих гильдиях, и, арестовав их или хотя бы даже обвинив, королева могла столкнуться с главами гильдий, которые одновременно управляли столичным ополчением и не видели ни чего совсем уж плохого в торговле с врагом.

«Война войной, — пояснял Голос, — а работникам всегда и всюду платить надо. Кроме того, если покупать у земледельца хлеб в начале зимы, а забирать следующей осенью, то цена на него будет раза в два ниже, и хочется-то взять побольше».

Верховный жрец Дегеррая в Дорасе предложил создать небольшой отряд, который тайно будет уничтожать врагов короны.

— Я не вижу в этом ничего плохого, — заявил ом, перетаптываясь с ноги на ногу, словно его беспокоили насекомые. — Хотите, я сам поговорю об этом с Параем Недером? Он кажется мне человеком весьма неглупым и наверняка согласится со мной. Мы немного отойдем от закона — но это же на благо страны!

— Я в этой стране — закон, — сухо ответила Айра. — И каждое нарушение закона бьет по стране и мне лично.

Один из советников предложил разрешить торговать с Ордой, но поставить такой налог, чтобы всякое желание отпало. Мысль показалась интересной, и решили ее хорошенько обдумать. Голос дал совет скупать у купцов их товары и самим торговать, но в таком случае, Айра знала это совершенно точно, королевских приемщиков быстро подкупят, и корона тут же начнет нести громадные убытки.

Она предполагала поразмышлять об этом перед сном, в постели, но едва ее голова коснулась подушки, как глаза сами собой закрылись.

А утром выяснилось, что Голос ошибся — и Черный Мясник, неуловимый убийца, державший в страхе весь дворец, попытался ночью убить «самозванца» и был пойман людьми Парая Недера.

К удивлению Айры, убийцей оказался старик, который преподавал ей основы магии. Тот самый, который не мог произнести букву «с», не удвоив, а то и не утроив ее.

Полночи его допрашивали, и он рассказал о том, что в его голове давно появились видения, что он слышал шепот, уговаривавший его убить кого-нибудь. Старик пытался сопротивляться, а потом в странном полусне зарезал прачку, скинул ее тело в море и после этого испытал громадное облегчение.

Он боролся с собой и убивал только тогда, когда было совсем невыносимо.

Всего он убил за несколько лет полтора десятка человек.

Под утро его оставили связанным в одной из камер дворцовой темницы, однако когда за ним пришли верховный маг и палач, чтобы продолжить допрос, убийца уже был мертв. Он откусил себе язык, и окровавленными губами начертал некий страшный символ на стене.

— Его душу захватили демоны, — пояснил верховный маг, представ перед Айрой. — Такое случается и становится все более частым, к сожалению. Было несколько случаев в Империи, я слышал о двух таких историях в вольных городах. Что-то приближается, что-то страшное.

Однако Айре не было дела о том, что творится в вольных городах.

Ей нужно было думать о множестве других дел, и она не могла себе позволить даже ужаснуться от того, что рядом с ней, совсем еще ребенком, находился человек, который в каждый миг сражался с собой, чтобы не достать нож и не выпотрошить кого-нибудь.

Эту мысль она отложила на потом, словно убрала в угол — чтобы как-нибудь разобраться. А пока ей нужно было придумать хоть что-то, что могло бы дать надежду Дорасу на будущее.

* * *

Родрис вошел в пещеру после очередного похода к ручью и едва не выронил ведерко: алый кристалл пульсировал и трясся так, что это было видно даже отсюда, несмотря на шкуры и мешок.

Неужели? Не может быть!

Если бывший первосвященник ничего не напутал, не забыл и не принял желаемое за действительное, то скоро, очень скоро прежний хозяин мира вернется, и тогда все будет как надо.

Не сразу.

Еще некоторое время кристалл должен побыть здесь, на краю мира, вдали от всех. А потом — потом он вернется к цивилизации! Да здравствуют теплые постели, нормальные уборные и пологи, защищающие человека от кровососущих насекомых! Да здравствуют кролики — и да сгинут зайцы!

Родрис захлебнулся слюной, вспомнив вкус хорошего дорасийского вина.

Все это уже близко.

— Эй, шаман, ты чего, помнишь? — Полог у входа в пещеру аккуратно сдвинулся. — Меня, если что, в крысу.

— Чего надо? — грубо поинтересовался Родрис, безжалостно вырванный из своих мечтаний.

— Мать у меня подыхает… — грустно поведал варвар. — Ела мясо, подавилась куском…

Бывший первосвященник выскочил из пещеры и обнаружил, что гость притащил свою — весьма крупную — мамочку прямо сюда. Отшатнувшись назад, Родрис вспомнил, что до сих пор не выпустил из рук ведро с водой, и, отставив его, попытался приподнять старуху.

Варвар помог ему, затем, следуя наставлениям шамана, взял ее сзади под мышки и резко дернул вверх. От резкого толчка кусок мяса вылетел из глотки пожилой женщины и шлепнул «шамана» по лицу.

Она судорожно задышала.

— Я и сам шаман! — заорал спасший мать варвар. — Я умею лечить!

Родрис провел рукой по лицу, вытирая слюну и стыдясь того, что он принадлежит к тому же человеческому роду, что и его гости.

— Приходи завтра с утра, — сказал он. — Я научу тебя еще паре приемов.