Айн стоял на балконе Цитадели — отсюда открывался превосходный вид на столицу. На высокие новые дома в три-четыре этажа — вдалеке, за городской стеной, на двухэтажные кварталы с узкими кривыми улочками, с множеством таверн и лавок, постоялых дворов и конюшен, с храмами Владыки Дегеррая и соборами Светлого Владыки — рядом, в центре.

Столько людей, как сейчас, в Жако он видел только раз в жизни — почти шесть лет назад, на коронации императора.

Но тогда все были веселыми, люди смеялись, и пили, и танцевали на площадях. Айну едва исполнилось восемь лет, и он с любопытством рассматривал одежды первосвященника бога Дегеррая и свиты короля Доросомная, чью тогда еще совсем маленькую дочку сосватали ему во время празднеств.

А через полгода после коронации в империи начали происходить странные вещи, начиная с того, что первосвященник Владыки Дегеррая сбежал неведомо куда. «Упадок», — назвал это все отец Айна, первый полководец Империи Десяти Солнц, и слово это с тех пор прозвучало не раз.

Сейчас все выглядело куда печальнее, чем в день коронации, и затянутое свинцовыми тучами небо словно обещало — скоро начнется.

Будет буря.

Айн тяжело вздохнул, развернулся и ушел с балкона, оказался внутри Цитадели. Крепость служила одновременно и дворцом — во всяком случае, от мощных, в три локтя толщиной стен до покоев императора — да будет его сон спокойным и мудрым — можно было пройти, не выходя на улицу.

Но Айн не спешил туда, где жил правитель, он спускался на кухню, туда, где два десятка поваров день и ночь сновали между своими котлами и печами, — после пропущенного завтрака очень хотелось есть.

На узкой темной лестнице, где обычно ходили только поварята, Айн разминулся с толстым мужчиной в белом колпаке.

Лица прислуги редко кто запоминает, но сын полководца готов был поклясться, что раньше он этого человека во дворце не видел. Сделав еще несколько шагов, Айн неожиданно понял, что его беспокоит этот мужчина — причем гораздо сильнее, чем пустота в животе.

Из покоев, куда выходила лестница, легко добраться до центра императорского дворца, а поварской колпак защитит от вопросов. Сейчас же, когда в Империю вторглась Орда, когда отец Айна сражается с ней и не может защитить своего старшего брата — императора — да будет светлым его путь, — оставлять подозрительного человека в сердце Цитадели просто так нельзя.

Айн бросился обратно, поднялся на этаж и побежал к императорским покоям. Миновав два зала — Сиреневый и Бордовый, он оказался под заинтересованными взглядами стражников и в тот же миг увидел впереди подозрительного незнакомца.

Тот шел спокойно, уверенно и по всем повадкам был типичный повар, так что Айн почувствовал укол сомнения. В одной руке толстяка был небольшой поднос с накрытым серебряной крышкой блюдом.

Вместо того чтобы идти дальше прямо, он свернул к двери для слуг, чем окончательно смутил Айна.

А затем сына полководца озарило: через комнату для прислуги можно пройти в лакейскую, оттуда — в покои камердинера наследника Тори, а там уже и до покоев самого принца рукой подать, и миновать «повару» придется только двоих стражников!

— Стой! — крикнул Айн.

Как только крик разнесся по дворцу, несколько воинов кинулись к толстяку. «Повар» быстро скользнул в ближайшую дверь.

Когда сын полководца ворвался туда, подозрительный тип уже лежал на полу, хрипя и изрыгая проклятия. Слабо шевеля рукой с длинным стилетом, «повар» грозил всем вокруг, что их немедля заберет к себе Хаос, а в живот ему была воткнута алебарда черноусого охранника.

— Как вы узнали? — поинтересовался воин у Айна.

— Почуял, — пожал плечами тот.

А через мгновение в комнате оказался Тори.

На два с половиной года старше Айна и на две головы выше его, наследный принц казался со стороны нескладным и долговязым, но это было не так. Не раз и не два Айн вставал против кузена на тренировке с мечами и знал, что тот достаточно ловок и силен, вот только безрассуден и часто увлекается атакой, за бывая о защите.

В любом месте дворца, где бы что ни происходило, тут же объявлялся Тори, и его телохранители сбивались с ног, пытаясь не отстать.

— Убийца, — понял принц. — Еще и безумец. Шестой за последний месяц.

Действительно, в последнее время в Жако появилось очень много сумасшедших. Айн видел, как сходят с ума люди, которые еще совсем недавно были с виду совершено обычными.

Чаше всего они начинали нести бредни о грядущем конце света, о том, что Хаос пожрет мир и что надо поклониться Тьме — только она вправе миловать или казнить. Некоторые, как вот этот «повар», брали в руки оружие и пытались кого-нибудь убить.

Вот только настолько хитрых и умных безумцев до этого не было.

— Ничего, Светлый Владыка отведет эту напасть. Все наладится, — Тори подмигнул Айну. — Твой отец разобьет кочевников, мой родитель — император, да будет его имя восславлено в веках — наградит твоего. И рано или поздно ты займешь место первого военачальника при мне.

Айн поклонился. Отвечать ему совершенно не хотелось — этим утром в Цитадель прилетели почтовые голуби, судя по оперению — от отца. А так как в храмах Светлого Владыки не звонят колокола и из храмов Дегеррая не доносится запах сжигаемого благовонного дерева, можно предположить, что войска Империи проиграли.

Проиграли Орде, которую привел безумный хан Разужа убивший шестнадцать старших братьев, стоявших между ним и властью, затем всех своих родственников, а потом остальных ханов в степи, становясь ханом ханов.

В его Орде царил железный порядок, странно сочетавшийся с соперничеством между командирами туменов, отдельных отрядов, что насчитывали около десяти тысяч воинов.

Любые попытки внести раскол со стороны — Айн знал это из переписки отца с верными ему людьми, с которой его время от времени знакомили, — заканчивались ничем. Разужу боялись, и боялись больше самой смерти.

Из-за окна донесся плеск дождя и шум ветра.

Буря начиналась.

— Выпад! Уход! Блок! Выпад! — отрывисто командовал одноглазый Бора.

Выглядел он весьма внушительно — высокий, мощный, в легком гвардейском доспехе. Айн бездумно выполнял команды, не особенно напрягаясь и не уставая.

Год назад отец позволил ему взять в руки стальные мечи вместо деревянных, а совсем недавно ему разрешили пользоваться не «подростковым» оружием, заточенным весьма условно, а настоящим — при знав за Айном достаточное умение.

Манекен, на котором разминался будущий военачальник, улыбался рассаженным удачным выпадом ртом, а его деревянный живот белел свежей стружкой.

— Теперь со мной. — Бора вышел на тренировочную площадку, поигрывая полуторным мечом и прикрываясь тяжелым щитом, обитым стальными поло сами. — Давай вначале медленно.

Айн усмехнулся.

Давно прошли те времена, когда бывший сотник, а ныне наставник меча в несколько движений укладывал своего ученика на деревянный пол тренировочной площадки. Прошло и то время, когда Бора играл с ним, постепенно наращивая скорость до того предела, когда Айн переставал улавливать движения учителя и делал два шага назад, признавая поражение.

Теперь их силы были почти равны — и из трех схваток одну ученик выигрывал, а свои две победы учитель вырывал с большим трудом.

— Быстрее, — скомандовал Бора.

Айн предпочитал сражаться двумя мечами. У него был навык работы с коротким копьем и щитом, с мечом и щитом, с мечом и кинжалом — но любил он именно парные мечи, один из которых чуть легче и короче.

Резко вывернув кисть, он отвел меч наставника в сторону, сделал ложный выпад, а затем, едва бывший сотник начал прикрываться, прыгнул вперед, толкая учителя ногой в щит.

Бора сумел в последний момент чуть повернуться — и за счет этого удержался на ногах. Но мимолетной заминки Айну хватило для того, чтобы провести между своей кистью и горлом учителя прямую — клинок.

Тебе нужен другой учитель, — спокойно сказал Бора и опустил оружие, показывая, что урок закончен.

— Кочевники победили, а значит, скоро они будут здесь, — сказал Айн. — Думаю, они подойдут на эту роль.

Это выглядело не совсем честным — Бора мог знать какие вести принесли вчера голуби. Говоря не вопросительно, а утверждающе, Айн вынуждал наставника либо опровергнуть его слова, либо отмолчаться — а значит, признать правоту ученика.

— Думаю, ты все равно не будешь сеять панику, — вздохнул бывший сотник. — Мы проиграли. Еще есть шанс — остановить их около столицы, показать, что победа будет для них слишком дорогой, тогда они отступятся и пойдут искать более легких противником.

Айн пристально посмотрел на наставника — и промолчал.

Прежние кочевники наверняка бы так и сделали.

Но те, которые пришли в этот раз, в компании с варварами, гоблинами, людоедами и орками, — были другими. И Айн не представлял себе, что может заставить свернуть с пути Орду, объединившую в себе непримиримых противников.

Через два дня о поражении знали уже все.

Население Жако, столицы Империи Десяти Солнц, еще недавно пятидесятитысячное, увеличилось вдвое. Шибеницы на нескольких площадях, обычно пустовавшие, теперь могли похвастаться висельниками каждый день — беженцы пытались выжить и часто шли для этого на воровство и грабеж.

Айн вновь стоял на балконе и смотрел, как маршируют за стенами города полки.

Прошли отряды, что годами стояли в дальних гарнизонах мирных провинций. Полки, наскоро собранные из добровольцев, иные, куда силой забирали всех, кто не мог доказать, что у него больше пяти детей или он представляет очень большую ценность для Империи. И — последними — отряды из тех, кто прошел «проверку дверью» — то есть всех, кто выше пяти локтей и может хоть как-то передвигаться.

Среди вставших под знамена Империи было множество мужчин, юношей и почти детей, не умеющих даже идти в ногу. Айн смотрел на них и чувствовал, что в самый важный момент они бросят свои копья и мечи — и сбегут, просто потому, что бой — это страшно.

Он вспоминал, как отец брал его с собой год назад — тогда в провинции Алые Грязи появились пророки баламутившие народ, и провинция взбунтовалась.

— Как ты думаешь, чем мы победим их? — спросил тогда отец у Айна.

— Дисциплиной, — ответил мальчик.

— Нет, — улыбнулся отец. — Мы победим их страхом.

Под бой барабанов и пронзительные крики дудок четыре полка имперских войск медленно и неотвратимо шли на бунтовщиков. Когда между ними оставалось около полусотни шагов, восставшие смешали ряды и обратились в бегство.

Потом отец казнил каждого десятого из мужчин.

Они выиграли всего одно маленькое сражение — но больше и не потребовалось. Люди сами выдавали пророков, открывали ворота городов, а старейшины поселков выходили в рубищах и босые, чтобы показать свою покорность лучшему военачальнику Империи.

— Запомни, страх — это лучшее средство для того, чтобы обеспечить бескровную победу, — отметил тогда отец.

А сейчас Айн смотрел на марширующих солдат Империи и понимал, что самые умные из них боятся, а смеются и кричат оскорбления в адрес противника те, кто не понимает ничего.

— Ваша светлость, — на балкон вышел сотник конной гвардии. — Вы должны пройти со мной.

Айн кивнул.

На этот раз с балкона он прошел в большой зал, где император обычно принимал послов и разрешал споры между вельможами.

Сейчас здесь находились полторы сотни лакее и, поваров, музыкантов и портных, полтора десятка пажей и оруженосцев — из благородных семейств — и несколько советников, двое из которых уже не могли передвигаться без чужой помощи.

— Внесите дверь! — крикнул кавалерист.

Двое солдат затащили в зал неуклюжую дверную раму высотой чуть меньше пяти локтей.

— По очереди, вначале советники, — велел офицер.

— Я буду жаловаться императору, да будет благословенно его имя! — воскликнул Ране Кайро, один из советников.

— Император, да будет его броня крепче мифрила, дал мне приказ проверить дверью всех оставшихся во дворце, — спокойно ответил кавалерист. — И если вы спросите, почему мне, а не более достойному воину или полководцу, то ответ прост. Я ни с кем из вас не знаком, а значит, подкупить меня будет труднее.

Из семи советников, как и полагал Айн, пятеро уперлись лбами в дверную раму, а двое не смогли до нее даже дойти. Разыгравший представление с якобы открывшейся сердечной болезнью Ране оказался среди тех, кому предстояло отправиться в битву.

— Но это же советники императора, да пребудет в его руках сила! — шепнул Айн офицеру.

— Если завтра Империя еще будет существовать, — так же тихо ответил тот, — то она найдет себе новых достойных советников.

Айн был уверен, что насчет него у кавалериста есть отдельное распоряжение. Однако после оруженосцев и пажей на дверь указали и ему.

— Я могу возглавить пехотную сотню, — сказал он. — Отец учил меня.

— При всем моем уважении к вашему отцу, — нахмурился собеседник, — правила одни для всех. Вы, согласно закону, пройдете либо не пройдете испытание дверью и пойдете в бой либо нет.

Это Айну не понравилось: полгода назад он совершенно точно был ниже пяти локтей, и если за то время Тори сильно вытянулся, то сам он вроде бы остался таким, как есть.

Уже подходя к раме, Айн понял, что он чуть-чуть, всего на палец ниже.

Мог подобрать обувь с подошвой потолще — но кто же знал?

Можно было убедить Тори взять его с собой рано утром когда в расположение войск отбыл император — да будет путь его усыпан розами — вместе с большей частью придворных.

Но опять же — кто знал?

Ведь оставалась надежда, что отец пришлет за ним посыльного, что можно будет сражаться рядом с ним!

Ты не прошел испытание дверью и останешься с женщинами и детьми, — заключил офицер, глядя на стоящего рядом с рамой Айна.

— Я готов пойти обычным воином, — тихо сказал сын полководца. — Я невысок — но это свойство всех в роду моей матери. Я наверняка принесу пользу Империи.

Кавалерист невесело усмехнулся:

— Я уверен, что так бы оно и было. Но у меня приказ, и, отказываясь подчиниться, ты мешаешь моей службе. Ты остаешься, а если ослушаешься — то пойдешь против воли императора, да будут дни его дольше века.

Айн шагнул назад — ослушаться означало государственную измену. Он сглотнул и подумал — а что бы сделал отец? И понял — отец бы стиснул зубы и остался со стариками и детьми, даже если точно знал бы, что его присутствие спасет Империю.

Потому что все должно быть так, как должно быть, и если главный военачальник не исполняет приказов императора — пусть его ноша будет легка, а путь славен, — то стоит ли существовать такой Империи?

Вскоре все, прошедшие проверку, удалились.

Во дворце остались лишь те, кто не мог защитить даже себя.

Самая высокая точка Цитадели — шпиль, на котором развевалось алое знамя Империи с десятью солнцами. Айн никогда не думал, что это — священное во всех отношениях — полотнище настолько огромно. Снизу оно казалось совсем небольшим, но стоя рядом с ним и держась за холодный металл шпиля, мальчик видел, что знамя — не меньше тридцати локтей в длину и двадцати в ширину.

Отсюда он собирался наблюдать за ходом сражения, что должно вот-вот начаться.

Часть поля боя оказалась скрыта высокими крепостными стенами, но это не мешало понять суть Орда больше. С кочевниками пришло столько войск, что на их фоне армия Империи казалась маленькой.

— Нельзя давать бой в таких условиях, — прошептал Айн. — Надо вернуться в столицу и готовиться к осаде!

Император — да будет его рука тверда — всегда имел свое мнение, но отец знал, как переубедить его. А сейчас, видимо, рядом не оказалось человека, который смог бы доказать, что не время геройствовать, что можно победить и закрывшись за высокими стенами, вынуждая противника терять сотни бойцов в долгой осаде.

Среди войск Империи не было видно тех частей, которые шли с отцом, — значит, кочевники каким-то образом смогли опередить их.

Айн мог предположить, почему так случилось: наверняка отец, повел остатки войск по старой дороге, узкой и извилистой, на которой в случае чего легко организовать засаду, обрушить за собой мост или устроить небольшой завал в ущелье, а Орда пошла по Имперскому тракту, законченному меньше десяти лет назад — и пронизывающему страну насквозь по прямой.

Бой завязали полторы сотни конных лучников из варваров — обогнув фланг войск Империи и встав с подветренной стороны, они начали обстрел.

Почти сразу после этого Айн увидел, как в сторону застрельщиков от основных войск двинулась сотня легкой кавалерии. Во главе ее оказался высокий и мощный человек в алом плаще ветерана — вряд ли это мог быть кто-то, кроме наставника Боры.

С некоторым запозданием послышался вой труб и ладный перестук имперских барабанов.

Варвары, впрочем, не стали ждать противника, а слаженно развернулись и поскакали к своим порядкам. Бора взмахнул мечом, разворачивая коня — он не собирался продолжать преследование.

А через несколько мгновений еще полторы сотни конных лучников обрушили стрелы на другой фланг — правда, на этот раз они были с наветренной стороны и вряд ли нанесли хоть какой-то урон.

Теперь стало понятно, что это продуманная тактика.

Айну было уже ясно, чего добивается враг — он хочет, чтобы император — да будет меч его неотразимым — пошел в атаку, удалившись от спасительных стен города, на которых стоят лучники, пращники и имперские маги.

— Ну, не такие же мы дураки, — усмехнулся Айн.

И сглазил.

Вновь донеслась барабанная дробь и жуткий звук труб, а полки Империи медленно двинулись вперед. Вперед — к смерти, в этом у Айна, застывшего на ветру у шпиля, не осталось ни малейших сомнений.

Войска Орды по центру чуть подались назад, словно отступая от имперцев.

Айн прикусил губу — сверху он отлично видел происходящее. Это был маневр, слегка корявый по исполнению, но в то же время достаточно уверенный. Там, за отступающими рядами варваров, стояли десятки шаманов и тысячи коленопреклоненных лучников, только ждущих, когда между ними пройдут их соратники, открывая пространство перед собой — и врага.

Ни в одной книге по военному делу не описывались маневры кочевников или варваров сложнее «выстрелил — отступил — обернулся, выстрелил — отступил» или «навалился всей силой и рубил, пока не победил или не умер».

Имперская пехота перешла на бег, с флангов наконец двинулась тяжелая конница, которая должна прокинуть часть врагов, внести сумятицу и позволить пехоте добить врага.

Однако этот план просто не мог сработать против такого количества врагов: будь их столько же, сколько и войск Империи — это оказался бы разгром противника, раза в полтора больше — тяжелая, но полная победа.

Но Орда была гораздо больше!

Кочевники стреляли залпами, раз за разом — а значит, у них были единое командование и выучка. Залп — и тысячи стрел поднимаются в небо, чтобы упасть на сомкнутые ряды. Еще залп. Еще. Шаманы колдовали, стараясь попадать заклинаниями по командирам, и хотя магия их работала — все же их было, к счастью, не слишком много.

К чести войск Империи, они не дрогнули, а, потеряв не меньше трети, вломились в строй Орды. С флангов завязла в людском месиве тяжелая конница, не сумевшая выполнить своей задачи.

То тут, то там поднимались стоявшие до поры до времени на коленях среди варваров людоеды и бросались вперед, размахивая гигантскими дубинами. Все больше людей и нелюдей сталкивались на поле боя. И алых полос на плюмажах или светло-розовых имперских накидок в этом месиве было гораздо меньше, чем волчьих или собачьих хвостов, разноцветных шапок и простых шлемов.

— Мы проиграли, — прошептал Айн. — Никто еще не знает, но мы — проиграли.

И в тот момент, когда он собирался спуститься вниз, не в силах смотреть на то, как уничтожают армию Империи, вдруг издалека раздался рокочущий барабанный бой — пришел отец с остатками своего войска.

Айн увидел, как его бойцы — их было не очень много — заходят в тыл Орде и бесстрашно идут на противника.

Среди кочевников и варваров началось смятение: это не оказалось смертельным ударом, но оказалось тем самым точным уколом страха, о котором рассказывал отец.

Именно сейчас император — да будет его голова светла — должен был скомандовать отступление, и отвести солдат за крепостные стены. Отец Айна дал ему эту возможность — сбитый с толку враг наверняка не начал бы преследование мгновенно, и жертва оказалась бы не напрасной.

Но император — да будет к нему милостив Дегеррай — продолжил битву.

Никто не трубил отступление, не пытался вывести солдат из боя, и это была гибель Империи.

В Орде очень быстро осознали, что новый враг малочислен. Айн поискал глазами знакомые фигуры: не отца — тот был слишком далеко, а Бору, Тори, самого императора — да будет его меч острее бритвы.

Первым на глаза попался Тори — в мифрильном доспехе, окруженный телохранителями, он с методичностью дровосека поднимал и опускал полуторный меч на врагов. Наверняка сам он считал это чем-то вроде забавы и совершенно не боялся — но было понятно, что телохранители его не вечны и защищены хуже, а без них принц будет погребен под массой малорослых, но многочисленных врагов.

Уж если наследнику пришлось самому взять в руки оружие…

Бора с полусотней легкой кавалерии прорывался с левого фланга к центру.

Двигались они к императору — да будет его правление вечным, — окруженному жалкими остатками личной гвардии. Именно здесь скопилось больше всего людоедов, орков и шаманов, и воинство Орды напирало, бесновалось и наступало. Здесь, на этом небольшом пятачке земли шла самая ожесточенная схватка.

Император — да не дрогнет под ним конь — ловко сражался изогнутым мечом, в отличие от сына не брезгуя щитом.

К удивлению Айна, правитель действительно хорошо владел оружием — и при этом отлично понимал, что высовываться далеко нельзя. Он командовал так, что сотня его бойцов пока удерживала позицию и даже отступала к основным силам, но таяла, таяла, таяла…

— Ты отличный тактик, — шепнул Айн. — О, если бы Светлый Владыка дал тебе такой же дар стратега!

Стащенный с лошади людоедом Бора пал, а его люди, лишенные командования, сбились в плотную группу и уже больше заботились о выживании, чем о том, чтобы прийти на помощь кому бы то ни было. Тори, лишенный всех телохранителей, был схвачен или убит — Айну не удалось разглядеть этого точнее.

А император — да будет его смерть легкой и безболезненной — исчез в облаке чудного заклинания вместе с несколькими солдатами своей личной гвардии, и когда оно рассеялось, глазам предстали лишь трупы.

В некоторых местах продолжалась ожесточенная с хватка, однако большая часть войска Империи погибла.

Айн стоял, оцепенев, руки и ноги у него были холодными, как у мертвеца, сердце еле билось. Он понимал, что та жизнь, к которой он привык, уже закончилась, но что идет на смену ей — не представлял.

Отчаяние накатило, и ему показалось, что выпустить сейчас из рук шпиль и скатиться по пологому куполу дворца, чтобы затем упасть вниз с двух сотен локтей на коричневую брусчатку у белоснежных стен Цитадели будет самым правильным и мудрым выбором.

Империя раздавлена — так зачем жить ему? В этом нет ни смысла, ни чести. Нет жизни без императора — да будут к его душе милостивы Дегеррай и Светлый Владыка. Нет жизни без отца и Боры, без несносного Тори.

Айн улыбнулся. Этот выход был настолько простым, легким и понятным, настолько естественным и логичным, что ему было даже не страшно. Руки сами разжались — и на короткое время мальчик остался балансировать на сухой и шершавой черепице купола.

А затем он увидел внизу, между стеной Цитадели и зданием ратуши всадника, пришпоривающего коня. С губ благородного животного стекала кровавая пена, бока ходили ходуном, но наездник не думал о жизни скакуна.

Наездник скрылся из виду, но за мгновения, в которые он проскакал те полсотни локтей, на которых его было видно, мальчик узнал во всаднике отца. И тут же внутри вскипела жажда жизни, руки судорожно вцепились в шпиль, а в сердце забрезжила надежда.

Не может такого быть, чтобы отец — великий человек, умнейший и талантливейший — не смог придумать выход из ситуации! Он не бросил бы свои войска без причины, не оставил бы правителя умирать в одиночестве! Может, то магическое облако создано кем-то из своих? Может, оно скрыло и вывело императора — да живет он вечно?

И тогда понятно, почему военачальник здесь — он приехал за сыном, которого вывезет в тайное место, из которого они попробуют остановить захватчиков и вернуть страну к обычной жизни.

Айн чувствовал глубоко в душе, что цепляется за соломинку, что все эти мысли наивны и глупы, но он старался не думать, потерять способность трезво оценивать происходящее.

Он скользнул вниз по куполу, зацепился за небольшое слуховое окошко, протиснулся внутрь. Полуослепший, пробежал полтора десятка шагов по захламленному чердаку — и запнулся о порог, покатившись кубарем по узкой винтовой лестнице.

На короткое время он потерял сознание, а когда пришел в себя, то почувствовал, что с лицом что-то не так: во рту было много слюны и — судя по вкусу — крови, сам рот не закрывался.

Айн тыльной — более чистой — стороной ладони прикоснулся к левой щеке и почувствовал там теплую, уже слегка липкую кровь.

Он рассадил щеку и скулу, вывихнул челюсть и потерял сознание! То-то повеселится потом, когда закончится это безумие, отец! Сам-то он наверняка вышел из всех сражений как обычно — без единой царапины! А сын умудрился, сидя с женщинами и детьми, получить такие раны…

Голова кружилась, в ней словно били колокола, ноги путались, из раззявленного рта на одежду капала кровавая слюна.

Айн торопился вниз по казавшейся бесконечной лестнице.

Только бы не разминуться с отцом!

До зала, где находились не прошедшие испытания дверью, осталось немного, когда снизу донесся громкий стук — это захлопнули дверцу, ведущую на лестницу. Прибавив скорости, Айн вновь споткнулся и через пару мгновений ткнулся лицом в закрытую створку.

Все тело ломило, руки и ноги отказывались подчиняться.

«Спина, что-то с ней», — мелькнуло в голове.

Но это было неважно. Потому что через щель в дверях Айн увидел, что в приемной зале стоят на коленях, склонив головы вниз, женщины, дети и старики, а между ними ходит отец.

Впервые в жизни Айн видел отца таким — грязным, запыленным, в порванной одежде. Он немного подволакивал правую ногу, а левой рукой придерживал себя за бок — там сочилась кровь. В правой у него был меч, и он время от времени взмахивал им — как показалось Айну, в опасной близости от людей, хотя видно было не очень хорошо.

И еще он говорил.

— Мы проиграли, — хрипло, почти каркая, вещал отец. — Император — да будет путь его в загробном мире легок — мертв. Я видел, что делал противник с нашими женщинами и детьми в захваченных провинциях. Они разматывали кишки у еще живых людей, некоторые из них заставляли женщин готовить своих детей им в пищу. Пытки, издевательства, насилие. С врагом идут людоеды и орки, что не видят в нас ни противников, ни даже рабов. Я не могу защитить вас от смерти, но я могу защитить вас от встречи с ними.

И тут Айн понял. Отец взмахивал не «в близости» — он вонзал лезвие меча в людей. Своими руками лучший военачальник умирающей Империи убивал женщин, детей и стариков — а они просто стояли на коленях и молились Светлому Владыке и Дегерраю.

Айн должен был быть там, среди них, с опущенном головой!

Эта мысль показалась единственно правильной: все, что делает отец, — мудро или хотя бы правильно, так получалось всегда, и каждый раз, когда Айн еще в детстве хоть на секунду позволял себе усомниться и поступках родителя, он почти сразу понимал, что заблуждался.

И в этот раз первый полководец наверняка прав.

Отец подошел ближе, и Айн увидел, что лицо военачальника искажено от душевной боли, по щекам текут слезы, образуя на пыльном лице две дорожки. Но рука отца была точна — один удар давал одну смерть, никто не успевал даже вскрикнуть. Прямо перед Айном сидел смутно знакомый поваренок лет десяти. В отличие от остальных он ждал смерти с открытыми глазами и шептал не молитву. «Мама, мама, — читалось по его губам. — Мама, мама, мама…»

Меч вонзился в него сзади, и неожиданно поваренок улыбнулся, закрывая глаза навек. Айн понял, что ожидание смерти было гораздо мучительнее, чем она сама. Он видел, как перед ним умирали люди — отец шел, почти не сбавляя шаг, и каждый его удар отнимал жизнь.

Кто-то зарыдал вдалеке — громко, навзрыд, судя по голосу — старик.

На него зашептали — и он почти умолк, только изредка всхлипывая.

Происходящее было страшно — и при этом торжественно, мрачно — и одновременно невыразимо правильно и логично.

Айн должен был быть там, обязан, но он неуклюже лежал перед запертой дверью, размазавшись щекой по сомкнутым створкам. Он не мог говорить — вывихнутая челюсть не позволяла даже хрипеть, только шептать и сипеть.

Не мог двигаться — на каждую попытку что-то в спине отзывалось тупой болью.

Еще он не мог перестать смотреть на то, как отец шагает между рядами людей. Теперь тот шел так, что убиваемые видели его до последнего мгновения, и никто, ни один не заорал, не вскрикнул, не отшатнулся.

«Великая Империя, — мелькнула мысль у Айна. — Это войдет в легенды».

Тем временем отец закончил свой страшный обход.

Он стоял в дальнем конце залы, прислонившись к мраморной колонне, и тяжело дышал. На полу сплошным страшным ковром лежали окровавленные тела тех, кого он не смог спасти от смерти — но смог защитить от издевательств и пыток.

А затем отец Айна повернулся к трону, преклонил колено, поцеловал холодный блестящий пол и вонзил меч себе в живот. В отличие от остальных он умер не сразу. Словно наказывая себя за то, что не смог сохранить тех, кто доверил ему свои жизни, отец дрожащими руками вел острейший меч вниз, вспарывая собственное чрево.

Айн видел его в профиль: лицо отца было светлым и торжественным, слезы перестали течь.

Будь славен, Светлый Владыка, — произнес, умирая, первый военачальник Империи.

Он сказал это негромко, но странным образом голос его разнесся по всей зале. Затем в высокое витражное окно на несколько мгновений попал луч света, озарив стоявшую на коленях фигуру с гордо поднятой головой.

И Айн осознал — его отец мертв.

Силы покинули парня окончательно, он съехал щекой по драгоценному черному дереву створок, распластавшись на полу. В спине что-то щелкнуло, и Айн понял — руки и ноги у него вновь двигаются.

* * *

Криво висевшие на петлях створки монастырских ворот скрипнули, и через них прошли двое: ослик с большим мешком на спине, бредущий весьма медленно, и время от времени подгонявший его немолодой, но крепкий еще мужчина в старом черном камзоле.

Животное, судя по мрачному выражению на морды, размышляло о высоком и по сторонам не смотрело. А вот его хозяин с жалостью взирал на разбросанные по двору трупы, на белые следы от вытащенных из кладовых мешков с мукой, на черные от копоти стены и разбитые витражи.

Славься, Светлый Владыка, — сказал он и отвесил поклон в сторону громадного желтого диска, что стоял, покосившись, на плоской крыше самого высокого здания в монастыре.

Йи-а, — поддержал осел.

Человек прошел по двору, заглянул в ближайшую разоренную кладовую, затем направился к небольшой часовне. Внутри он легко сдвинул в сторону высокий и казавшийся тяжелым мраморный алтарь и начал спускаться в открывшийся под ним подземный ход.

— Йи-а? — удивился предоставленный сам себе ослик и тут же улегся там, где его оставили, — прямо у входа в часовню, на месте, откуда был хорошо виден расписанный потолок.

Тем временем человек в камзоле на ощупь прошел полторы сотни локтей и попал в длинную узкую келью.

В углах ее стояли стопки книг, а в центре, на старом соломенном тюфяке, лежал ветхий старец в серой рясе. Около него стояли кувшин с водой и миска с накрошенным туда зачерствевшим хлебом.

— Отец Фидий? — поинтересовался гость. — Ты как? Не оставил тебя дар пророка?

— Кто ты? — хрипло спросил монах. — Подожди… Не может быть! Ты же Родрис, первосвященник Владыки Дегеррая!

— Бывший священник, — поморщился человек в камзоле. — И, возможно, будущий. Сейчас мой Владыка временно отсутствует.

— Он оставил вас, — старец грустно улыбнулся. — Я слышал о том, как ты заперся в своих покоях и четыре месяца соблюдал пост и молился. Доходили слухи и о том, что после этого ты сбежал, прихватив священный кристалл… Но что делаешь ты, слуга Дегеррая, в монастыре Светлого Владыки?

Родрис помолчал, затем ответил:

— Ищу знаний. Раньше наш бог говорил с нами напрямую, а сейчас я получаю только какие-то знаки, обрывки, образы, все смутное и неясное. Вам, священникам Светлого Владыки, разбирать подобное не впервой, и я хочу узнать как можно больше.

Старец заворочался на тюфяке. Был он худ и долговяз, с истощенным лицом, какое многие считают первым признаком святости.

— Кровавый век настает, и светит в небе алая звезда вражеская, — нараспев сказал он. — Родилась и степи гидра, и пожрет она мир, а затем, не насытившись, примется есть самое себя. И тот, кто уснул, на самом деле и не спит, тот, кто превозмог в себе человека. И чтобы разбудить его, придется пожертвовать тем, что дороже всего, тем, что дороже, чем сердце. И проснется тот, кто спит и не спит, и превзойдет того, кто не отсюда. Это будет — или же этого не случится.

— Спасибо, — сдержанно сказал Родрис. — Попробую в этом разобраться.

Он поклонился старцу и пошел к выходу.

— Стой! — позвал его монах. — Там, наверху… Есть кто-нибудь живой?

— Все мертвы, — ответил гость.

Дикое безумие охватывает наш мир, — прошептал почти неслышно старик. — Пророки слушают демонов и смущают простой люд, воины сходят с ума, а священники и жрецы отворачиваются от своих богов…

Он долго еще говорил, но Родрис, для которого и этих словах не было ничего интересного, развернулся и пошел обратно. Миновав темный коридор, он выбрался в часовню, задвинул алтарь на место и тут задумался — кто же кормит укрывшегося в подземелье старика? Но мысль тут же исчезла, когда он увидел, что осел стоит у стены и, сдвинув мордой рваную дерюжину, хрустит обнаружившейся под ней морковью, свежей и сочной.

Родрису удалось спасти всего две штуки. Одну он съел сам, а вторую привязал к палке, которую, в свою очередь, приторочил к поклаже осла так, чтобы морковка висела перед его глазами.

— Теперь у нас обоих есть цель, — сказал он бодро шагавшему животному.