Дайрут проснулся до восхода, выбрался из шатра, где вместе с ним спали еще восемь подростков, и поплелся к колодцу, разминая по пути руки.

Под началом темника Вадыя ходило примерно десять тысяч воинов, не считая обслуги. Прокормить тумен, встав одним лагерем, было сложно — а значит, едва войско останавливалось больше чем на день, оно распадалось на десяток лагерей размером поменьше.

И иногда — не часто, но бывало — между фуражирами из разных тысяч, а то и между самими тысячниками возникали склоки из-за пастбищ, из-за деревенек, а иногда и просто по глупости. Ссоры надо было решать быстро — казнив пару зачинщиков, темник Вадый предотвращал большие проблемы и показывал, что тумен по-прежнему в полной его власти.

И для того, чтобы темник всегда знал, что и где происходит, у него имелись Рыжие Псы — мальчишки-гонцы.

Ловкие, быстрые, смелые дети войны, они отвозили приказы и возвращались с нижайшими просьбами или мольбами о прощении. Сироты и потомки шлюх, дети калек или приставшие к лагерю по бродяжки — каждый из них занимал в сложнейшей иерархии отряда свое место.

Кто-то из них взрослел, так и не получив заветного рыжего собачьего хвоста на шапку, а кто-то, пройдя огонь и воду, получал расшитый серебром халат личной гвардии темника.

Дайрута в первую же ночь избили так, что утром он не смог встать.

Но едва Кир выходил его, как парень вернулся в шатер Рыжих Псов.

И на этот раз он был готов к тому, что произойдет, он выбил глаз одному из напавших на него ночью, сломал руку другому, а затем стоял, прижавшись к ворсяной стене шатра, сжав в руке кинжал.

Следующей ночью он опять пришел спать к Рыжим Псам — и вновь ему пришлось драться. Вначале он отвечал ударом на удар, потом, когда его свалили — кусался, пинался и, загнанный в угол, умудрился подняться и стоял там, окровавленный и свирепый, показывая, что победа врагам дешево не дастся.

На следующую ночь все повторилось. И еще раз.

И встав перед выбором — смириться с упорным новичком или признать поражение, десятники Рыжих Псов переговорили между собой и предложили Дайруту мир.

— Собачий хвост ты получишь не скоро, — сказал ему Арыс, крепкий худой парень в кожаной шапке, отороченной рыжим мехом. — Никто не получает его сразу. Но ты можешь жить вместе с нами, заниматься тем же, что и мы. А если тебя кто-то обидит, то не стесняйся говорить об этом нам. Мы постараемся наказать обидчика, кем бы он ни был — если это не сам темник, конечно.

И Дайрут начал жить с Псами.

Они гонялись на конях по степи, перекидывая друг другу тушу козла — смысл игры был в том, чтобы как можно дольше везти мертвое животное, не отдавая его людям из другой команды, и лишь в последний момент кинуть его кому-то из своей. Они стреляли из луков на скаку в кольца или закованные в безнадежно испорченные стальные панцири деревяшки. Бегали наперегонки и дрались на саблях или мечах, на посохах и даже просто на кулаках, без оружия.

И им прислуживали те, кто не выдержал издевательств и избиений первых дней. Те, кто сдался.

Дайрут научился определять — кто из новичков пройдет испытания, в ком «есть сталь», а в ком — нет.

Он старался не измываться слишком сильно над слабыми, это было противно и неинтересно. Но когда понял, что из-за этого его считают слишком мягким, изменил тактику.

Он так и не начал участвовать в ночных избиениях, но нередко предлагал новичкам поединок. И жестоко бил тех, кто соглашался, или высмеивал отказавшихся — по его мнению, умные извлекали из этого урок, а глупым он все равно не мог помочь.

Дайрут осознал, что путь до отмщения будет нелегким и небыстрым.

Пока он был вне Орды, казалось, что вот он — хан Разужа, лишь протяни руку. Изнутри хан казался чуть ли не таким же далеким, как, например, Светлый Владыка.

За те полгода, которые Дайрут провел среди Рыжих Псов, тумен темника Вадыя трижды снимался с места и передвигался между вольных городов, подходя к стенам то одного, то другого.

Два раза обитатели городов никак не реагировали на пришельцев — сидели за стенами, ожидая осады. В третий раз вышел лично местный старейшина, пышно наряженный толстяк, и предложил заплатить откуп.

Дайрут видел — и в третий раз опасности для горожан не было.

Однако снова сработало правило, высказанное некогда отцом, что страх — это лучшее оружие.

Тумен разорял деревни, но не собирался уничтожать всех.

— Их дети вырастут, — рассуждал как-то раз напившийся араки Вадый, сидя около своего шатра так, что его могли слышать многие. — И мои тоже вырастут. И вот если я убью сейчас всех, то мои дети спросят у меня: «Отец, а в кого мы воткнем свои сабли? У кого заберем рожь и овец?» И что я отвечу им? Скажу: «Дети мои, втыкайте сабли друг в друг а, побирайтесь по миру»? Нет! Даже хан Разужа один город сотрет с лица земли, а два других только обдерет, ну а я не хан, мои предки — черной кости, так что я могу позволить себе просто брать свое у всех и не убивать попусту!

Дело было не только в «черной кости», но и в том, что вместе с ханом Разужей шли и людоеды, и орки, а нелюдям нравилось издеваться над беззащитными. Теперь Дайрут лучше понимал, что к чему в Орде, и видел, что сами по себе кочевники не стремятся к крови ради крови.

Все тут подчинялось логике — подчас странной, но обоснованной характером и образом жизни народа. То, что жители Империи Десяти Солнц были более образованными, на самом деле не значило, что они были умнее.

Дайрут учился, исполнял поручения, завоевывал уважение новых приятелей — но все это являлось маской, за которой медленно, словно лава, кипела ярость. Там были боль и память, то, за что цеплялся сын полководца, чтобы не привыкнуть, не забыть отца и старых знакомых.

И это отделяло его от остальных, казалось стеной, которая сгорая не позволяла ему стать для Рыжих Псов полностью своим.

Однажды к Дайруту вновь подошел Арыс, сел на кошму рядом и сказал:

— Ты ловок и силен, я уверен, ты не опозоришь Рыжих Псов. Но чтобы получить хвост, ты должен исполнить сложное задание вместе с кем-то из старших. Честно скажу, никто из нас не хочет брать тебя с собой. Но уже пора, ты доказал свою силу. Так что выбирай сам.

Арыс был самым рассудительным и дипломатичным из всех Псов, к его советам прислушивался даже Коренмай, старший среди Рыжих.

Дайрут улыбнулся:

— Я хочу служить темнику вместе с тобой.

Его собеседник улыбнулся в ответ:

— Если струсишь или подведешь, я убью тебя так же, как сделал бы это с любым другим.

На следующее утро они выехали по заданию темника — в одном из лагерей поссорились тысячники, и надо было отвезти им даже не письмо, а послание, бунчук, копье с двумя обрезанными конскими хвостами, пегим и черным, переплетенными между собой и смоченными в крови.

Послание выглядело понятным — «если не прекратите ссориться, заплатите жизнями».

Выехали перед рассветом — а когда солнце стояло в зените, были уже на месте. Лагерь оказался почти таким же большим, как и ставка Вадыя.

Часовые стояли, как обычно, и издалека могло показаться, что все здесь хорошо, вот только морды у них были злые, а Рыжие Псы удостоились настороженных взглядов.

— Мы прибыли с вестью к Абыслаю и Турасу, — сообщил Арыс.

— Абыслай там, Турас — там, — небрежно махнул рукой в противоположные стороны старший из часовых. — Да вот вместе они сойдутся, только чтобы убить друг друга.

Арыс задумался: послание было одно, и вручить его нужно обоим сразу, иначе нет смысла.

— Даже не знаю, что делать, — признался он Дайруту, когда они въехали в лагерь и двинулись меж шатров. — Как посланец темника я могу потребовать, чтобы они оба приехали ко мне, но тогда стычка почти неминуема, а если она случится, то мы свое дело провалим.

Дайрут Верде задумался: если они не выполнят задание темника или выполнят его плохо, то это станет для него не лучшим началом службы среди Рыжих Псов; в то же время, если он найдет выход, то Арыс будет ему обязан — а это дорогого стоило, десятник Псов имел влияние среди других гонцов, да и сам по себе был неплохим воином.

— Дай мне бунчук, — попросил Дайрут.

Арыс усомнился, но после недолгого раздумья передал приятелю короткое копье, обернутое в кожу.

Абыслай сидел в большом шатре из выбеленных ничьих шкур и слушал слепца, играющего заунывную мелодию на танбуре. Тысячник мрачно смотрел на тонкие пальцы музыканта, ловко перебирающие струны, у входа топтались мрачные, готовые к схватке нукеры.

Когда внутрь шагнул мальчишка, Абыслай уставился на него недоуменно: кто таков, откуда взялся?

— У меня послание от темника Вадыя, — не приветствуя хозяина, сурово сказал Дайрут. — Но оно касается двоих — Абыслая и Тураса.

— Турас — пес, а не человек, — медленно произнес хозяин шатра.

— Раз так, то ты ведь сможешь его убедить, что он должен прийти к тебе, чтобы получить послание от темника? — поинтересовался Дайрут.

Абыслай насупился и взмахнул рукой.

Один из нукеров дотронулся до плеча музыканта, и тот перестал играть.

Стоявший чуть позади Дайрута Арыс улыбнулся — его приятель смог переложить проблему на плечи другого.

— Я пошлю к Турасу человека из своей тысячи, — медленно сказал Абыслай. — Передам ему, что к нам пришли вести от темника. Пусть думает, что я знаю, что это за вести. А ты не скажешь ему, что я не знал.

Дайрут важно кивнул.

Гонцов от темника пригласили внутрь и посадили за угощение, но Арыс знаками показал, что есть нельзя.

Пока они были гонцами, а не гостями, они говорили не от своего имени и оставались неприкосновенными. Но попробовав еды, стали бы гостями — и тогда за дурные слова или поступки на них могли бы затаить обиду.

Турас появился в шатре не скоро — солнце уже миновало половину пути от зенита к закату. Одетый в кольчугу, со шлемом, оружием и окруженный своими воинами, он явно показывал, что готов к любому повороту событий.

— Вадый прислал гонцов к тебе? — заорал Турас, едва перед ним раздвинули полог. — Я командую в своей тысяче!

— Вадый прислал гонцов к вам обоим, — встал Дайрут, и все взгляды обратились на него. — И это — вам.

Развернув сверток, Дайрут извлек из него бунчук, короткое копье с окровавленными конскими хвостами. Наверняка Абыслай и Турас в это мгновение пожалели, что не встретили гонцов без лишних глаз.

— Темник сказал, что ответ его не интересует, — продолжил Дайрут, которому Арыс рассказал, что говорить после вручения послания.

Гонцы вышли из шатра, а бунчук остался внутри.

— Ты все правильно сделал, — уважительно сказал Арыс. — Ты совсем не боялся, я смотрел на твои руки и лицо.

Рыжие Псы выехали из лагеря беспрепятственно, но обратно в ставку темника не поехали — остановились неподалеку, в небольшом пересохшем овраге. На самом деле ответ интересовал Вадыя, но сообщить его должны были не тысячники, а один из множества шпионов темника, с которым Арыс незаметно перемолвился парой слов, пока Дайрут вручал послание.

Вечером развели небольшой костер из сухих, почти не дающих дыма сучьев, сварили похлебку, потом сидели, неспешно беседуя.

— Ты предпочитаешь слушать, а не говорить, и это правильно, да, — заявил Арыс. — Ты молодец. Я давно отметил тебя, сразу было понятно, что ты из рода хищников. Я не враг тебе, скажи, чего ты хочешь добиться?

И Дайрут серьезно ответил:

— Я хочу стать командиром Рыжих Псов.

Он солгал, на самом деле он хотел уничтожить Орду, и Рыжих Псов в том числе.

Утром в овраг спустился ушастый парень — чуть старше Арыса, в кожаной куртке, обшитой пластинками из металла.

— Абыслай убил Тураса, — сказал он. — Вначале они долго спорили, потом решили решить дело поединком. А потом Абыслай всадил в спину Турасу нож и приготовил своих воинов к битве.

— Вадый завернет его в кошму? — поинтересовался Дайрут.

— Нет, — усмехнулся Арыс. — Даже наградит.

Во время обратного пути, ближе к ставке Вадыя, на гонцов напали крестьяне из ближней деревни. Их оказалось десятка полтора, большая часть с вилами, но у одного при себе имелся ржавый, зазубренный меч, и еще трое держали в руках луки.

— Вас найдут и перевешают на окрестных осинах, — на языке Империи сказал им Дайрут. — Вы хотите оставить своих детей сиротами?

Из рядов крестьян вышел обладатель меча, отличавшийся от остальных еще и добротной одеждой:

— Дык, все одно помирать — жратву-то вы всю собрали, скотину угнали, пашни потоптали. Ну а мы вас пограбим малёхо, может, даже не до смерти, глядишь, и детишкам нашим что поесть будет.

Остальные загомонили, подтверждая слова предводителя.

Дайрут поразился наивности этих людей. Да, у них отняли все — но оставили жизнь, и хоть как-то пережить страшные времена можно. Но они — не воины, а неуклюжие землепашцы — собрались заняться чужим ремеслом.

Решив, видимо, что переговоры затягиваются, стрелки, стоявшие в двадцати локтях позади, опустили луки.

Арыс аккуратно выбрал слабину повода, поймал взгляд Дайрута, а затем резко, с места в галоп направил коня вперед — на толпу. В несколько мгновений он прорвался сквозь ошарашенных крестьян с вилами и добрался до лучников.

Впрочем, эти даже и не попытались стрелять — двое бросили оружие и кинулись прочь, а третий встал столбом, и его стрела, лежащая на тетиве, с широким наконечником, рассчитанным на крупную дичь, смотрела в землю.

Зарубив лучника резким ударом, Арыс оглянулся и увидел, как Дайрута, рубившего окружающих его крестьян, зацепили, чтобы стащить с коня, и тут же помчался к нему на помощь.

Дайрута быстро стянули вилами вниз, однако если крестьяне полагали, что этим что-то выиграли, то они ошибались.

В одной руке у Дайрута была обычная кривая сабля, с которой он ездил в последнее время, а в другой — зазубренный ржавый меч подставившегося под первый же его удар предводителя.

На земле парень чувствовал себя гораздо лучше, чем в седле, кроме того, крестьяне двигались словно сонные, тыкали оружием едва ли не друг в друга, позволяли противнику приблизиться так, что длинные пилы становились неудобными. Дайрут танцевал, ощущая упоение от того, что можно не думать, не вспоминать, не видеть кровавую залу императорского дворца.

В эти мгновения он впервые за последние месяцы ощутил себя по-настоящему живым.

Крестьяне не были ему соперниками, но их было много, и они не отступали. Дайрут легко ускользал от выпадов, всаживал саблю в живот, прикрывался мертвецом, вытаскивая оружие, отбивал следующие пилы — чтобы затем подойти вплотную к очередному крестьянину.

Вся схватка заняла едва ли две сотни ударов его сердца.

На земле лежали шесть трупов, остальные крестьяне сбежали, причем увели с собой обоих коней.

А еще на земле лежал Арыс, прижимая руку к низу живота.

— А ты хорош, — прохрипел он. — И язык их знаешь. Если бы я не видел тебя в первые дни, точно решил бы, что ты шпионишь для Разужи.

— Серьезная рана? — спросил Дайрут.

— Да уж серьезней, чем у тебя.

Действительно, у приемного сына Кира Верде тоже была рана — скорее, царапина — на предплечье. Но она не шла ни в какое сравнение с тремя дырами в низу живота Арыса.

— Я не жилец, — сказал молодой кочевник. — В моих кишках уже сейчас рождаются демоны, которые смутят мысли, а затем унесут жизнь. Хороший шаман выгнал бы этих демонов, но до ставки Вадыя тебе меня не донести. Иди один, расскажи темнику про Абыслая.

Однако Дайрут не бросил приятеля, перевязав ему рану, он взял Арыса на закорки и понес.

Десятник Рыжих Псов был единственным человеком в тумене Вадыя — не считая Кира, — который относился к Дайруту по-человечески, не искал какой-то мгновенной выгоды для себя.

А еще они были чем-то похожи.

Через три сотни локтей Дайрут снял с себя кожаную куртку с нашитыми металлическими бляхами.

Идти было с каждым шагом тяжелее, но бросить ношу казалось вообще невозможным. Потом ему рассказывали, как он шел по лагерю вперед с невидящими глазами и из-под его ресниц катились слезы.

Он донес Арыса до шамана живым, донес уже в темноте, и пьяный шаман долго отказывался лечить парня, однако на шум подошел один из сотников и пригрозил любителю араки лютой смертью.

Арыс пережил эту ночь и наутро даже смог сам рассказать Вадыю о результатах их поездки. Темник долго смеялся, а затем сказал, что быть Абыслаю не просто тысячником, а старшим, но если в его отряде начнут резать друг друга, то быть ему мертвым тысячником.

А к вечеру этого дня Арыс умер, просто заснул — и не проснулся.

Рыжие Псы хотели убить шамана, но за него вступился Вадый.

Дайруту, который и сам в тот же день слег в горячке — то ли от царапины, то ли от переутомлении, в полубреду даже стало спокойнее от вести, что его друг Арыс умер.

Это значило, что его не надо будет убивать ему.

А когда через неделю он поправился, ему принесли шапку Арыса, подбитую рыжим мехом.

— Теперь ты — наш, один из наших братьев, — сказал Коренмай, глава Рыжих Псов. — Ловкий, хитрый и преданный. Ты не бросил друга и заслуживаешь уважения.

Кир поздравил Дайрута, но в их отношениях не было особой привязанности — каждый жил по-своему. А вот гонцы, все Рыжие Псы, в этот вечер напились, поминая Арыса и одновременно празднуя то, что Дайрут стал одним из них.

Его приняли. Он стал своим.

* * *

Многие из тех, кто всю жизнь убирает навоз за лошадьми, уверены, что чем выше ты находишься, тем проще тебе живется.

Десятники и сотники, а тем более тысячники и темники все время пытаются опровергнуть эту мысль — мол, чем выше, тем сложнее. Но и они думают о том, что поднявшись на следующую ступеньку… Или вот на следующую… Или вот еще чуть-чуть…

И — сразу все станет хорошо, и можно будет решать проблемы щелчком пальцев! Но когда они достигают цели, когда находят возможность забраться повыше — то всегда обнаруживают, что там совсем не легче, просто ушло то, что раньше было сложным, но появилось новое, о чем ты и не думал.

И если прежде за малейшую провинность ты рисковал нарваться на суровый окрик или удар палкой, то здесь цена ошибки — увечье, свобода, а то и жизнь.

А уж цена ошибки хана ханов такова, что о ней страшно даже думать…

Вечерний ветер нес обрывки ветоши по центральной площади города Кажи — небольшой имперской крепости. Разужа смотрел на них и думал, что он сам, слуга могучего бога, великий завоеватель, не более чем такой же обрывок, попавший в ураган судьбы…

За спиной удивленно сопели советники.

Встряхнувшись, хан Разужа распахнул дверь в зал городской ратуши и, пройдя в его центр, решительно ступил на деревянный помост, отозвавшийся жалобными стонами.

У стены за громадным столом сидели четверо толстых стариков в дорогих одеждах, с властными лицами, но в данный момент испуганных и тихих.

— Я бы не хотел, чтобы между нами остались недомолвки, — сказал хан вкрадчиво, и его имперский язык оказался почти идеален. Затем он решительно сел прямо на помост, скрестив ноги. — Я очень хорошо к вам отношусь и считаю, что самое важное, что вы могли бы сделать для меня, — это продолжить свою работу. Это убережет меня от разочарования в вас, а вас — от смерти. Что скажете?

— Мы готовы, — нерешительно ответил один из стариков, и его голос затрепетал робким птенцом. — Что еще мы можем сделать?

— Я бы хотел, чтобы между нами не осталось недомолвок. — На этот раз в голосе Разужи появился металл. — Мои воины должны быть сытыми, а темники — голодными. Именно так, а не иначе. Если кто-то попробует выбить из вас деньги — жалуйтесь лично мне. А этим, — Разужа легонько ударил рукой по настилу, — золота сверх уговоренного не давайте.

После этих слов хан легко вскочил на ноги и вышел, не прощаясь.

Некоторое время прошло в молчании, затем помост — несколько досок, сбитых вместе — приподнялся, и из-под него вылезли четверо воинов, судя по оружию и одежде, именитых и далеко не последних людей в Орде.

— Хоть бы доспех снял, — заявил на наречии степей самый старший из них и со стоном дернул себя за левую руку, так что та громко хрустнула. — Хотя еще ничего, ведь Айрату он челюсть сломал, шаманы его неделю лечили…