На перекрестке улиц Черняковской и Снегоцкой часто можно видеть подвыпивших гуляк. Ночью, когда уже нет сил добраться домой, они направляются к парку культуры и засыпают там на лавочках или попросту в кустах. Время от времени фары милицейских машин находят их в темноте, но милиция бывает здесь редко, и пьяницы безмятежно спят, не опасаясь вытрезвителей.

В ту ночь, где-то в четверть двенадцатого, двое подгулявших молодых людей, с трудом сохраняя равновесие и лихо напевая песенку о швейцаре и седых волосах, дотащились до угла улицы Снегоцкой и остановились у витрины водочного магазина. Им нужна была хотя бы четвертинка. Они пытались сломать засов на дверях и решетку. Наконец один из них сел на тротуар, заявив, что отсюда никуда не пойдет. Другой кое-как поднял его, пытаясь оттащить в глубь улицы Черняковской. Вдоль тротуара на Снегоцкой, как обычно, стояли автомобили. Парень, который, казалось, несколько лучше держался на ногах, заглянул через стекло внутрь польского «фиата» и даже проверил, не забыл ли случайно владелец запереть двери…

Время подходило к половине двенадцатого. Кортель, спрятавшись в кустах, откуда насквозь просматривалась Снегоцкая улица, с улыбкой наблюдал за этой сценой. На ближайшей лавочке дремали двое мужчин в рабочих комбинезонах.

Вдали он увидел приближающийся свет фар. Такси притормозило на углу Снегоцкой. Водитель хлопнул дверцей и вошел в телефонную будку. Взял трубку, осмотрелся… Двое пьяных, с трудом волоча ноги, уходили в сторону нового жилого района между Черняковской и Горношленской. Вокруг было пусто и тихо… Где-то недалеко раздался звук внезапно затормозившего автомобиля. Водитель такси повесил трубку и быстрым движением запихнул продолговатый конверт в телефонную книжку. Выйдя из будки, он, не оглядываясь, сел в машину. Скрежетнула включенная скорость. «Варшава» развернулась и помчалась на Людную.

Кортель нащупал под пиджаком кобуру пистолета. Открыл… Теперь оставалось только ждать…

На обоих тротуарах улицы было пусто. Тишина. Где-то далеко на Горношленской опять какой-то пьяный пытался затянуть песню о швейцаре и о ключе. Перебежала дорогу девушка. Вспыхнули автомобильные фары, красный «рено» резко затормозил перед домом на углу улицы Гвардистов и Черняковской.

Неужели шантажисту не хватило смелости? Шли минуты. И наконец Кортель увидел: в воротах дома на Снегоцкой появился высокий мужчина. Инспектор не увидел его лица, но силуэт показался ему знакомым… Мужчина долго осматривался и, не заметив ничего подозрительного, быстрым шагом направился к телефонной будке. Даже не поднимая трубки, он раскрыл книжку, вытащил оттуда продолговатый конверт и сунул его в карман. Когда он толкнул дверь, на тротуаре снова появились двое пьяных. Из «фиата», стоявшего на Снегоцкой, выбежал мужчина в светлом плаще, и двое в комбинезонах, мирно дремавших рядом с Кортелем, уже перебегали дорогу… Мужчина все понял. Он был окружен. И мог побежать только в одном направлении: прямо по Черняковской к новому району. Не задумываясь, он оттолкнул пьяного, который очень близко подлез к нему, но тот даже не пошатнулся — быстрым движением он бросил мужчину на тротуар, а его коллега, тот, что напевал песню о швейцаре, уже надевал наручники. Операция была окончена. Она прошла легко, легче, чем предполагали ее участники. Мужчина в наручниках с трудом поднялся с земли, вероятно, он не был профессионалом.

Кортель подошел к нему и посмотрел в лицо. И тут же его узнал: это был Альфред Вашко — двоюродный брат убитой Казимиры. Он тяжело дышал раскрытым ртом.

Подъехала машина. Кортель сел рядом с водителем и взглянул на часы. Был уже первый час, звонить Басе поздно, но сегодня он все равно не позвонил бы ей…

Допрос инспектор начал утром следующего дня. Длинные руки Вашко беспомощно лежали на коленях. Инспектор закурил сигарету и стал просматривать протокол. Он никогда не начинал разговор с ходу. В кабинете стояла тишина и только слышалось тяжелое дыхание Вашко.

— Расскажите подробнее, что вы делали вчера вечером, — сказал наконец Кортель.

— Вы же знаете…

— Рассказывайте…

— Ну, мы кончили работу в мастерской около семи, потом я пошел домой, поужинал и поехал на Черняковскую.

— Зачем?

Вашко заколебался. Кортель знал это состояние допрашиваемых, когда те еще раздумывают, стоит ли говорить правду, молчать или же все отрицать… Они лихорадочно отыскивают самую удобную версию, начинают с вранья, потом отступают и вконец запутываются. Вашко создавал впечатление человека, лишенного воображения, думал медленно; ночи, проведенной им в камере, видно, не хватило для создания легенды, которую можно было бы всучить следствию. Понимая это, Кортель выбрал достаточно простой, но почти всегда срабатывающий метод допроса.

— Я предупреждаю, на вас может пасть подозрение в убийстве вашей сестры Казимиры Вашко, — сказал он сухо.

Парень вскочил со стула и, чуть наклонившись над столом, забормотал:

— Я… пан… я же ее пальцем никогда не тронул! Я ее… Нет! — вскрикнул он. — Это он вам так сказал. Он врет!

— Сядьте! — резко перебил его Кортель. — Для вас единственное спасение — говорить правду!

Сколько раз Кортель повторял эту фразу! Он подумал, что опыт однажды подведет его…

— Я не буду врать, — сказал тихо Вашко.

— Увидим. Когда вы узнали о том, что Пущак дружит с вашей сестрой?

— Давно, очень давно… несколько месяцев назад.

— Она вам об этом сама сказала?

— Нет. Она была замкнутой, извините. Только несколько недель назад шепнула матери, что выходит замуж за шофера, который купил такси. Радовалась…

— Откуда вы это узнали?

— Я их видел.

— Вы следили за ней?

Альфред Вашко молчал.

— Вы ходили за ней?

— Ходил, — подтвердил он. Его взгляд не казался теперь усталым, парень смотрел куда-то в пространство, как бы забыв о том, где он находится. — Да, — говорил он. — Пущак сажал ее в такси и вез за город. На Медзошинский Вал. — Он едва сдержал проклятия. — Она соглашалась на все, потому что у этого типа были деньги и он обещал жениться на ней. Она была дурочкой. Наивной. Я все знал! — снова взорвался он. — Я мог бы рассказать ей, что он женится на другой, но мне было жалко ее…

— За Пущаком вы тоже следили?

— Следил, — сказал он равнодушно. — Она возвращалась домой счастливая, вся накрашена, а я… — Он вдруг съежился на стуле и протянул перед собой руки, опираясь толстыми пальцами о стол. — Мать знала. Мать говорила мне: «Она же сестра тебе…» Ну и что, что сестра? — крикнул он. — Ну и что? Не родная же… Он не убил бы ее, если бы…

— Откуда вы знаете, что он убил?

Вашко взглянул на Кортеля, глаза его были почти белыми.

— Можете не верить, — пробормотал он. — Я видел Пущака, когда он вылезал из такси на площади Инвалидов.

Значит, во время первого разговора Вашко врал. В тот день он не был ни в мастерской, ни дома.

— Вы видели его на площади Инвалидов? — повторил Кортель. — Что вы там делали?

Парень испугался. Спросил, можно ли закурить, и, получив разрешение, стал жадно затягиваться…

— Что делал? — повторил оп. — Ничего… Я пошел вслед за ней, как всегда. Увидел, что она вошла в виллу… Я немного покружил по Каневской, возвратился на площадь. И тут Пущак подъехал на своем такси, вышел из машины и пошел тоже туда… за ней… А я домой… Ждал всю ночь… А утром пришла милиция…

— Вернемся еще раз к этому, — сказал Кортель.

Инспектор подумал, что Альфред мог быть на вилле и до прихода Пущака, а также и грабителей. Как долго он гулял по Каневской, если на самом деле гулял? Предположим, что Казимира сделала бутерброды, в это время пришли грабители, за ними Пущак… А может, Пущак появился раньше?

— Вы не смотрели на часы? — спросил Кортель.

— Когда? Тогда? У меня нет часов. Дома только будильник.

— Сколько приблизительно времени вы ходили по Каневской?

— Долго.

— Как долго? Двадцать минут? Полчаса?

— Пожалуй, так, — сказал он неуверенно.

— Кого-нибудь видели?

— Только прохожих. Как всегда на улице. Их было мало. Вообще-то я не смотрел, — добавил он.

Вашко обмяк, сидел ссутулясь. Кортель знал, что усталые и равнодушные люди в таком состоянии обычно не врут, а либо молчат, либо говорят правду.

— Когда вы решили шантажировать Пущака?

— После ее смерти…

— Сразу же после ее смерти?

— Нет, прошло дня два… Он должен был мне заплатить, — сказал Вашко резко. — Я решил, что он должен платить мне всю жизнь. Я говорю правду.

— А не пришло ли вам в голову, что прежде всего следовало объясниться в милиции и рассказать все, что знаете о Пущаке?

— Нет, не пришло, — голос его звучал искренне. — Это не мое дело. Мне надо было, чтобы он платил мне всю жизнь за ее смерть. С него причиталось мне…

— Кто-нибудь знал о том, что вы пишете анонимку?

— Я все это один делал. Матери ничего не говорил, ровно столько, чтобы она держала язык за зубами. Я не вру, извините… Я хотел пойти к нему сам и потребовать открыто, но подумал, что если человек будет знать меня, то меньше будет бояться. Мне нужен был его страх больше, чем эти деньги.

Кортель больше уже не задавал вопросов. Прокурор, конечно, без труда подпишет санкцию: шантаж. Но только ли шантаж инкриминируют Альфреду Вашко?

Уже немилосердно досаждала жара. Кортель снял пиджак и встал около окна. Темные тучи повисли над Жолибожем. Подумалось о дожде и тумане. О весенней утренней прохладе. С неохотой подумал о роли, которую он решил сегодня сыграть. Позвонил телефон. Поднося трубку к уху, Кортель был уверен, что звонит шеф, но услышал голос Беганьского, чуть охрипший, ироничный.

— Сколько у тебя уже подозреваемых в убийстве Казимиры Вашко?

— Оставь меня в покое!

— Да не сердись ты, старина. Только не усложняй, а упрощай. Жизнь, если разобраться, чертовски проста. Кстати, у меня сюрприз.

— Слушаю, — сказал Кортель без всякого интереса.

— Нашелся еще один, кто опознал того типа, которого зарезало поездом.

— Опять где-то на другом конце Польши?

— Тебя уже это не интересует? Так я не настаиваю. Скажу, что это девушка. Из Колобжега. Она сейчас в Варшаве. Если у тебя есть хоть полчаса — приезжай.

— Полчаса, — сказал Кортель, — и не больше.