Феликс Медведев

ОН НЕ ОСТАЛСЯ ДОЛЖНИКОМ

Старинный особняк на улице Щусева оцеплен. В дверях — жесточайший контроль. Пробиться сквозь это плотное ограждение почти невозможно. Что здесь происходит? Какая-то сверхсекретная встреча или вылавливание с поличным международного супертеррориста? Машины с дипломатическими номерами стоят прямо у входа, зато остальным водителям приказано убрать «транспортные средства» на соседние улицы. На недоуменные вопросы отвечают скупо: «Прроходи!»

За пятнадцать минут до начала перестали впускать даже с билетами, публике говорили, что зал переполнен. Я видел, как уважаемые люди, артисты, писатели, журналисты, требовали пропустить их, потому что они хорошо знали человека, которому посвящена встреча, работали с ним. Я слышал навзрыдные возгласы молодого композитора: «Пустите меня, вы не имеете права, меня пригласила на вечер Его мама».

Творились странные вещи. Приказали не впускать, например, всех, кто несет гитару. Актеру Театра на Таганке Валерию Золотухину было приказано не петь. Неведомым способом прорвавшийся Николай Губенко, ныне главный режиссер Театра на Таганке, все же решился исполнить несколько песен своего друга.

За полчаса до начала меня, как организатора и ведущего, вызвал к себе в кабинет директор Центрального Дома архитектора Виктор Зазулин и заговорщически произнес: «Три раза звонили, рекомендовали не проводить мероприятия. И еще я прошу, чтобы все было в порядке, в зале люди оттуда, — Виктор Георгиевич показал пальцем вверх. — Понимаете, с самого оттуда…»

Наконец, когда я вышел в фойе, чтобы помочь пробиться в дом кому-то из выступающих, мне пытались преградить вход обратно. «Вы организатор этого сборища, вот вы и ответите за все, пройдемте». И полновесный детина почти поволок меня на второй этаж поговорить. Мы поднялись…

…Когда я вышел наконец на эстраду, чтобы открыть вечер, то увидел, что зал зиял пустыми местами. Как же так? Ведь там, на улице, объявляют, что мест нет. Присмотрелся. Что за люди пришли сегодня в ЦДА (Центральный Дом архитектора. — А. С.)? Нет, многие из них не состояли в клубе библиофилов, который организовал вечер.

О чем сыр-бор? Сарказм зачем и гнев сей? Происходившее тогда кажется диким и невероятным сегодня. И молчать об этом никак нельзя. Я вспомнил о перипетиях того дня, 9 декабря 1981 года, получив в читательской почте магнитограмму вечера, посвященного выходу в свет сборника стихов Владимира Высоцкого «Нерв». Прислала ее в редакцию Л. Г. Задорожная из Днепропетровска. Факт сам по себе поразительный. Как удалось человеку из другого города проникнуть в ЦДА и записать на пленку выступления его участников, не знаю. Знаю только, что поклонников таланта Высоцкого у нас в стране легион. И чем дальше уходит время от его кончины, тем больше и больше наших современников начинают понимать, кем был Высоцкий для миллионов людей во времена застоя.

Но кто ответит на вопрос: почему еще буквально вчера запрещали, оплевывали, клеймили все, что делал в нашем искусстве актер, певец, поэт Владимир Высоцкий, а сегодня изо дня в день в газетах, журналах, в кино, по телевидению звучит это имя как символ того времени, которое пришло и которое он, именно он, приближал своей правдой, своим мужеством, своим талантом?

Кто ответит: почему сегодня один за другим выходят сборники его стихов, книги воспоминаний о нем, в которых описывается каждый день его жизни, а еще недавно, еще вчера, еще в тот вечер, 9 декабря 1981 года, творилось такое действо? Почему чиновники от культуры, «держатели и непущатели», имена которых никому не ведомы и ведомы никогда не будут, брали на себя ответственность и право сдерживать поэзию? Как сегодня они смотрят в глаза своим близким, детям, родителям, друзьям? Сегодня, когда от имени Центрального Комитета партии и Советского правительства Владимиру Семеновичу Высоцкому присуждено звание лауреата Государственной премии СССР? И не сгорят они от стыда, не покаются, не объяснят людям, истории, почему так поступали, творили неведомое? Или ведомое? И по-прежнему считают себя правыми, вершителями судеб, судьями?

Кто ответит, почему между осуждением Высоцкого и возведением его в нынешний ранг не видно зазора? Неужели мы так слепы и равнодушны?

А тот памятный вечер в клубе библиофилов Москвы «Он был поэтом по природе», посвященный выпуску книги Высоцкого «Нерв» (кстати, когда-нибудь читатель узнает, с каким драматизмом готовилась к печати эта книга, о чем мне рассказал ее редактор Виталий Мухин), вечер, от которого хозяева застоя ждали провокации, инцидента, кликушеской истерии, а может быть, и хотели этого, чтобы с еще большей яростью наброситься на уже мертвого Владимира Семеновича, прошел достойно. Он прошел очень достойно, ибо предмет разговора был достоин и благороден. Правда, директору дома объявили выговор, и в конце концов он был вынужден уйти с работы, пострадали организаторы «идеологически вредного» мероприятия. Правда, различные «вражьи» голоса получили еще одну возможность язвительного комментария о нашем отношении к творческой судьбе Высоцкого. Правда, «околодомотворческие» кумушки и кумовья еще долго резвились, пересказывая друг другу скандальные подробности, понося имя уважаемого миллионами людей певца, поэта, актера. Правда…

А сегодня хочется правды. Обо всем, о многом из нашего недавнего прошлого. В том числе и о памятном вечере в Центральном Доме архитектора.

Сожалею, что не успел рассказать об этом раньше. Режиссер Марк Розовский поставил спектакль «Вечер Высоцкого в НИИ», где как бы обобщено непристойное отношение к творчеству и судьбе большого художника наших дней до великой эпохи перестройки и гласности, которую мы нынче переживаем.

…Выступления участников вечера ничуть не потеряли своей актуальности и свежести. Выходившие на сцену писатели, актеры, друзья Высоцкого говорили о нем вдохновенно и страстно.

Еще свежа была рана, нанесенная его неожиданной смертью. Еще не до конца сложилась в сознании людей оценка личности Владимира Высоцкого. Еще никто не предполагал, что придет время, когда он весь: как поэт, актер и бард — будет с нами.

Евгений Евтушенко

«ПОЮЩИЙ НЕРВ НАШЕЙ ЭПОХИ»

Жюль Ренар сказал когда-то об одном из своих французских коллег: чтобы понять, как он талантлив, нужно представить его умершим. В общем, это относится к любому человеку искусства и вообще к любому человеку. Если бы в повседневной жизни люди руководствовались этим принципом, то, наверное, не было бы столь многих безвременных потерь. Но, общаясь с реальными, «живыми» людьми, мы просто забываем, что есть предел человеческих сил. Пример из жизни Маяковского. Вряд ли кому-нибудь казалось, что он умер слишком рано, в том числе и его противникам, с которыми он ссорился, на ссоры с которыми уходило огромное количество нервов, жизни, энергии. Когда в последний день жизни Маяковский лихорадочно звонил своим близким друзьям, один из них играл в карты, другой был занят, третьего не могли найти, и им в голову не приходило, что назавтра Маяковского не станет, что все может кончиться так трагически. Наверное, и той женщине, которая последней видела Маяковского живым, и в голову не приходило, когда она его покинула, что может произойти через несколько минут.

Все это я говорю потому, что каждая безвременная потеря (а у нас их было много в последнее время, вспомним хотя бы смерть Шукшина), все эти безвременные потери для нас должны быть нравственным уроком по отношению к живым людям.

Владимир Высоцкий — поэт, личность — формировался не на пустом месте. В зале я вижу молодых людей, которые, быть может, не помнят, как все начиналось. А поющий автор-поэт начинался с Булата Окуджавы. Однажды в одной студенческой компании я услышал, как запели замечательную песню «Но если вдруг на той войне мне уберечься не удастся», и тогда возникла фигура поющего поэта, непривычная для нас в то время. Если, скажем, во Франции существует Жорж Брассенс, член академии, причисленный к лику «бессмертных», то у нас исполнение песен казалось пошлостью, унижением облика поэта, и многие серьезные поэты, такие, как, например, Твардовский и Смеляков, очень сильные мастера, не знали песен Окуджавы, были возмущены самим фактом того, что поэт появился на эстраде с гитарой. Правда, с ними произошла эволюция, и впоследствии и Смеляков очень полюбил песни Окуджавы, и даже Твардовский, хотя он был весьма щепетилен в своих поэтических вкусах…

Борис Слуцкий приводит в воспоминаниях случай, когда он шел мимо одного рабочего общежития и из всех окон одновременно звучали песни Окуджавы с тогдашних плохоньких магнитофонов. Такой же случай повторился с Высоцким, кажется, на КамАЗе. Когда Володя шел к себе в гостиницу, а все знали, где он жил, в его честь выставляли магнитофоны и, приветствуя его, играли его песни. Высоцкий вырос из Окуджавы, хотя это совершенно иное явление и структурно, и эмоционально, и психологически. Володя сам говорил, что Окуджава гораздо талантливей его как композитор. Музыка у Высоцкого играла, я бы сказал, роль аккомпанемента, а гитара стала как бы вторым подобием его голоса, но у него по отношению к Окуджаве была удивительная напряженность, впитавшая в себя всю сумасшедшую гонку нашего XX века. И очень точное название его книги «Нерв», потому что Высоцкий был поющим нервом нашей эпохи, необыкновенно точно чувствующим вибрацию времени.

Если говорить о генезисе чисто литературном, то в песнях Высоцкого сочетаются два элемента, казалось бы, противоположных: есенинская линия, очень ярко выраженная, конечно, трансформированная личностью на новом историческом этапе, и сатирическая направленность Зощенко. Некоторые поверхностные любители поэзии и песен Высоцкого иногда не совсем правильно отождествляли героев его песен, написанных от лица определенных персонажей. О них, об этих персонажах, можно сказать, что это герои, описанные Зощенко, но опять-таки в новый исторический момент. И думают, что это язык самого Высоцкого, когда говорят его такого рода сатирически безжалостные герои. Я никогда не слыхал от Володи те тысячи раз, когда мы встречались, чтобы он говорил на языке своих героев, или, вернее, антигероев. И все это удивительным образом сочеталось в нем с есенинской линией. Надо сказать, что я впервые понял внутреннюю взаимосвязь Высоцкого с Есениным, когда услышал, как он читал монолог Хлопуши, ибо в тот миг я вспомнил звукозапись, на которой читал стихи сам Есенин. Это было удивительное перевоплощение, момент душевных слияний Высоцкого с Есениным. Это же слияние, на мой взгляд, и в удивительно прекрасной классической песне про коней.

Популярность Высоцкого, к счастью, для него не была только посмертной. Его и при жизни очень любили. Я помню, как однажды, оказавшись далеко от Москвы, в маленьком селе, я пошел к аптекарю, смешному, чудаковатому холостяку, и он меня замучил, играя несколько часов песни Высоцкого. Я знаю многих сибирских приискателей, для которых Володя был близким другом, он пел для них, он летал к ним, они возили его на вертолете от костра к костру. Аудитория иногда составляла всего несколько человек, но Володя пел и для них. Я видел Володю на вечере во Франции, это было его первое большое выступление за границей, слушал его в Канаде, видел, как он держался, и где бы он ни выступал, перед двумя-тремя слушателями, он все равно, что называется, кишки из себя вытаскивал. Кстати, он всегда работал на полной отдаче, иначе он не мог. Потому и надорвался. Это, конечно, грустно и больно, что мы его потеряли. Но жизнь он прожил, как подобает прожить ее настоящему мужчине, настоящему поэту. Он не жалел себя. Конечно, можно искусственно распределить свою энергию, усилия, отдавать их постепенно и, таким образом, дожить до глубокой старости, сохраняя прекрасное здоровье. Но разве это жизнь?

Сейчас, когда его нет, образовалась какая-то пустота. Но голос его «книжно» размножен — вот книга вышла тиражом 55 тысяч, тираж, конечно, маленький, надеюсь, она будет переиздана, будут изданы и другие его стихи. Но он сам себя напечатал миллионными тиражами на магнитофонных пленках и пластинках. Это такой редкий случай, когда поэт сам стал издательством, прежде чем вышла его книга. Конечно, было бы радостней, если бы премьеру этой книги мы праздновали в его присутствии, но… Думаю, что о Высоцком будет много написано. Хочу только сказать, что существует понятие «русская национальная культура», существует понятие «мировая культура». Я убежден, что частью мировой культуры становится только то, что имеет свои глубокие национальные корни. Мы с вами с детства не любили бы книги Марка Твена, если бы они не были чисто американскими книгами. Мы бы никогда не любили так Сервантеса, если бы он не был настоящим испанцем, и никогда бы люди всего мира не преклонялись перед Толстым, Достоевским, если бы они не были настоящими русскими. У каждого есть, конечно, свой удельный вес в истории культуры, отечественной и мировой, но я абсолютно убежден, что имя Высоцкого, все то, что он здесь, на нашей земле, сделал, является неотъемлемой частью нашей национальной культуры, и именно поэтому он уже становится частью мировой культуры, той культуры, которая составляет нравственный воздух человечества.

Юрий Карякин

«ПЕРЕБОЛЕВШИЙ БОЛЯМИ И НАДЕЖДАМИ»

Никак не избежишь искуса определить значение Высоцкого каким-то одним словом, и каждый раз получается новое слово, и ты понимаешь, что оно не исчерпывает всего, и вот сегодня у меня искус — я бы его выразил словом «доверие». Люди к Высоцкому испытывали доверие, знали, что он не выдаст, не продаст, не соврет. Чем это можно объяснить? Беспощадностью его к себе и — доверием к нему оттого, что он умел и хотел вживаться в душу каждого из нас. Отсюда и безоглядность ответного доверия, которое он заслужил.

По-моему, Высоцкий, как и всякий художник, дает основание для определения таланта, которое я попытаюсь дать и которое не претендует отнюдь на академизм, а если претендует, то на антиакадемизм: талант — это просто ненависть к собственной бездарности, умение ее вытравлять, умение себе в этом признаться. Беспощадность Высоцкого, на которую мало кто способен — признаться в этом и себе, и особенно другим, — это и есть уже одоление бездарности и нравственной, и поэтической, и победа над ней. Вспомним: «И строк печальных не смываю».

…Тема смерти у Высоцкого — это тема не кладбищенская, это тема жизни. Художников, писателей часто упрекают в том, что они оторваны от жизни. Но, по-моему, они оторваны от смерти, без ориентации на которую, без памяти о которой не может быть никакой нравственности, никакой совести. В искусстве поэта Высоцкого не апокалипсические мотивы, если хотите, не художественное слово, а деловой отчет перед людьми, перед народом своим, перед будущим. Под этим углом нужно читать его стихи. Хочу высказать парадоксальную вещь: мне кажется, что ни юмор, ни сатира, ни зубоскальство, ни хохотушки, а настоящий заразительный смех невозможен без понимания того, что каждый из нас смертен. Сошлюсь на высокие ориентиры:

Мне даже кажется, что ни художник, ни поэт, ни человек настоящий невозможен без видения своей смерти, без предчувствия ее.

И еще вот о чем хочется сказать: я ни на ком, ни на ком так физически, как на искусстве Высоцкого, воочию не почувствовал давно предчувствовавшуюся мысль, что чистое, самое чистое явление в жизни и в искусстве растет из нечистого, из одоления его. И не залпом это рождается, не сразу, а бесконечной работой, страстью работы. Высоцкий, насколько я знаю, не отказывался ни от какой работы, и уже боясь славы, которая его сопровождала, мешала ему, он все равно не отказывался ни от встреч с людьми, ни от работы, ни от чего…

Он встречался с людьми и не боялся этих встреч не только по причине душевной щедрости, но. если хотите, по причине душевной надобности, потому что в этих встречах, в этой работе он не только отдавал себя, но и фантастически много брал, чтобы потом снова отдавать.

Да, прав Евтушенко: Высоцкий — явление национальной культуры самого высокого класса.

При всем сарказме, при всей беспощадности к злу Высоцкий в поэзии и в жизни был органически верен тому, что было сказано Пушкиным: «Милость к падшим призывал» — и Достоевским: «Жалость, не изгоняйте жалость из нашего общества, потому что без нее, без жалости, оно развалится». Мало кто напоминал и напоминает нам сейчас об этих, может быть, коренных устоях русского национального характера. Это беззаветность Стеньки Разина и Хлопуши. Это жалость человека, переболевшего всеми страхами, болями, надеждами…

И последнее: я думаю и не могу это скрывать, что в любви, а несомненно, что Володя любил, в любви нужно быть потише, и настоящая любовь — она очень тихая и не кликушеская.

И еще — не будем забывать об одной простой вещи: современники себе не судьи. Может быть, мы еще не представляем, я даже убежден в этом, всех масштабов того явления, которое пронеслось перед нами, и я уверен: все еще впереди.

Наталья Крымова

«ОН БЫЛ ПОЭТОМ»

Когда год назад я начала работать над статьей о Высоцком, я хотела назвать ее «Поэт». Мне хотелось этого после того, как я больше, чем при жизни, погрузилась в то, что было им создано. Но я не решилась, и, главное, не решился печатный орган, которому я статью предложила. Прошел год, и мы посвящаем вечер не актеру, и тем более не поэту-песеннику, не дай бог когда-нибудь это слово рядом с Высоцким возникнет, а просто поэту. И это абсолютно справедливо. Между тем прошел только год. Это значит, что та работа, которая была начата, идет очень верно, надо надеяться, что «Нерв» будет переиздан и будут изданы еще его книги, потому что есть нечто противоестественное в том, что огромно несовпадение потребности человечества в Высоцком с тем, что дают в ответ на эту потребность. Я не говорю о звучащем Высоцком. В полном объеме его творчество к нам придет в печатном виде. Как об этом он и мечтал.

Что такое поэт? Непростой вопрос, и на него очень трудно ответить. У нас огромное количество поэтов, и мы любим повторять, чтобы лучше их было больше, хороших и разных, не очень понимая, что Маяковский нам сказал этими словами. У нас много пишущих, но мало поэтов. На памяти моего поколения не было человека, на которого бы так откликнулась публика, как Владимира Высоцкого. Так откликнулась, с таким доверием отнеслась, с такой любовью и печалью проводила бы с этой земли. Значит, он был поэт. Поэты, которые судили о нем при жизни, будут делать некоторую поправку в своих суждениях, очевидно, потому, что столь массовый отклик человеческий эту поправку сам собой производит. Я думаю, что в понятие поэта и поэзии, если можно так сказать, входит ощущение простейших вещей, таких, скажем, как ощущение Долга, Вины, Совести, Греха, то есть очень простых истин, но во многих поэтах это ощущение просто не живет.

Маяковский и многие другие писали о том, что они должники. У меня такое чувство, что Высоцкий должником не был. Он долг свой выполнил полностью. Что же касается вины, то я думаю, поэт должен ощущать свою вину постоянно, и он, Высоцкий, ее ощущал постоянно и как поэт и как человек. Я думаю, чувство вины рождается в нас, когда мы бессильны что-либо сделать в то время, как творится что-то ужасное. Это очень нормальное, чисто человеческое состояние легко переходит в состояние поэтическое. Этим состоянием пропитано все творчество Высоцкого. Я не знаю точно, что вошло в книгу «Нерв», я еще не держала ее в руках. Меня взволновало другое: мне рассказали о том, что за рубежом вышла другая книга Высоцкого. Это больно. В ней столько вранья и в фактах, и в текстах, и в комментариях. Тексты книги «Нерв» взяты из первоисточников, и обходились с ними, надеюсь, бережно. Выход книги — наша с вами гордость.

Пусть эта небольшая книжка прорвется к людям. В ней нет вранья, как нет вранья во всей жизни Владимира Высоцкого.

«ОН ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ, КАКИМ БЫЛ…»

Все эти годы в адрес Театра на Таганке и на имя тех, кто уже после смерти Владимира Семеновича опубликовал статьи или воспоминания о нем, нескончаемым потоком идут письма. Авторы одних рассказывают о выступлениях Высоцкого, на которых им удалось побывать, делятся своими впечатлениями и мыслями. Другие спрашивают, сколько всего было у него песен: кто-то собрал целую тысячу, а кто-то четыреста… Третьих просто интересуют подробности его жизни. Но в основном идут письма-просьбы, даже письма-требования: пришлите по любой цене «Нерв»! Опубликуйте массовыми тиражами тексты его песен! Почему так мало публикаций стихотворений Высоцкого в периодической печати? То есть популярность Высоцкого, которая, кстати, не идет на убыль, выражается сейчас прежде всего в потребности иметь его книгу, в серьезном интересе к его творчеству, который долгое время не удовлетворялся. Кстати, всего за несколько месяцев работы комиссии в ее адрес пришло уже немало писем просто гневных: наконец-то опомнились, а поздно! Надо было раньше, при жизни все делать. Что тут сказать — вполне справедливое возмущение. Поэтому, когда театр обратился в Союз писателей с просьбой создать комиссию по наследию Владимира Семеновича, то он как бы выразил общественное мнение: творчество Высоцкого, которое жило в народе и живет поныне, должно получить, наконец, выход на страницы печати…

Необычность самого факта создания комиссии заключается и в том, что Владимир Семенович не состоял в Союзе писателей. Впрочем, подобные прецеденты были. Работают же комиссии по литературному наследию молодых поэтов-фронтовиков, погибших во время войны, — Майорова, Когана, Кульчицкого. Вот и получилось, что Высоцкий встал в их ряд. В этом, мне кажется, есть что-то символичное. Ведь одной из главных тем не только его песен о войне, но и вообще его творчества было осознание чувства долга перед теми, которых нет и которые погибли ради нас. Не случайно одним из любимых спектаклей он называл «Павшие и живые».

И конечно же, создание комиссии было продиктовано потребностью помочь поэзии Высоцкого обрести подобающее ей место в литературе. Ведь одним из самых страстных желаний Владимира Семеновича было доказать, что основой его авторской песни является поэтический текст, стихи. Мало кто это признавал. Были, правда, люди, которые видели в нем поэта, но они принадлежали, как правило, не к литературным кругам. Профессионалы же в большинстве своем не считали его поэтом. И хотя за него, время от времени, хлопотали такие авторитетные люди, как Д. Самойлов, Е. Евтушенко и А. Вознесенский, полного признания в этом смысле его деятельность не получила. Казалось, как-то странно, нелепо напечатать Высоцкого — все равно что пустить уличного музыканта в респектабельный концертный зал.

А с другой стороны, все видели, что он — автор без публикаций — завоевал такую многомиллионную аудиторию, какую не имеют и многие современные книги стихов.

Когда я слышу разговоры о том, будто тексты Высоцкого «проигрывают» на бумаге, хочется возразить: это лишь при первом, поверхностном взгляде! По-моему, это совершенно особая и очень интересная поэзия. Другое дело — что поэт предпочитал устный «вариант» слова письменному. Но не это главное. У Владимира Семеновича, как мне кажется, была своя особая задача — обращаться к людям прямо, непосредственно, вслух. Он сознательно уходил от всякой «сделанности», литературной гладкости. Более того. Говорят, что когда он писал, то ориентировался на свой голос, свое произношение. Да, ориентировался. Но чаще всего не на песенную ритмику, мелодию, а опять-таки на устную речь — неправильную, колючую, шершавую, неспокойную, которая, по его мнению, более способна передать движения человеческой души. И поэтому, повторяю, эту поэзию надо уметь читать. А тот читатель, который привык и приучен к стихотворной гладкости, конечно, будет спотыкаться…

И создание нашей комиссии, несомненно, свидетельствует о признании — к сожалению, запоздалом — Высоцкого как поэта.

Сохранилось много писем Высоцкому, написанных еще при жизни. Когда я начала читать их, то поразилась — какое интересное отношение к нему. Абсолютное, удивительное доверие. Многие писали в такие моменты, которые кажутся просто невероятными. У человека только что в больнице после тяжелой болезни умер трехлетний сын. Он приходит домой, «включает» Высоцкого и пишет ему письмо. Очень много таких писем, написанных после больших личных утрат. Ему писали как близкому, родному человеку. Почему именно ему? Это сложный вопрос. Мы делаем на телевидении передачу о Высоцком, и мне хочется, чтобы люди сами попытались объяснить, что им дают его песни. Видимо, он как-то помогал людям. Он защищал человеческое в жизни, в человеке, очень хорошо понимал жизнь и учил принимать ее такой, какая она есть: с чем-то воевать, а с чем-то очень мудро смиряться. В его творчестве есть точный камертон человеческих ценностей, и люди это хорошо чувствуют. Я убеждена — песни Высоцкого помогают нам быть добрыми, умными, мужественными, человечными. Конечно, есть в отношении к нему и пена этакого кликушества. И в почте попадаются письма, написанные взвинченно, истерически.

Для некоторых людей Высоцкий — это какая-то подмена отсутствующей духовной жизни. Есть, конечно, и отношение на уровне «Володя — свой парень». Но большинство писем говорит о глубоком знании его творчества и уважении к автору как интеллигентному, культурному, много знавшему и о многом думавшему человеку. Вот строки из одного письма:

«Уважаемые члены комиссии!

Я преподаю русскую литературу в школе № 157 города Киева. Иногда мне приходится проводить уроки для учителей города. Честно говоря, не люблю я эти уроки. А в этом году, когда меня попросили дать урок по внеклассному чтению для учителей, проходящих переподготовку на курсах усовершенствования, я решила — пусть будет встреча с поэзией Высоцкого. Наверное, свой урок хвалить неудобно, но хвалить буду, потому что это не моя заслуга. Просто и учителя и дети встретились с добротой, совестливой поэзией Высоцкого. Когда окончился урок, учителя — 42 человека — начали аплодировать его стихам.

Ну а потом, как положено — разбор урока… Кто-то сказал: даже не верится, неужели все это написал Высоцкий? Вот эти слова и заставили меня написать вам и выслать конспект своего урока. Вы вчитайтесь в ответы учеников. Они иногда знают о нем больше учителей. Откуда знают? Собирали по крохам, сами! Не лучшая ли это награда ему? Вы обратите внимание на воспитательные моменты, разве их надо выколупывать? Они видны и поверх голов. Я так убеждена: Высоцкий нужен в школе, пусть хоть на внеклассном чтении. Но поверьте — это будет любимый урок…»

Дальше автор просит отправить конспект своего урока в журнал «Литература в школе». И концовка:

«…Если вдруг напечатают, а за это если вдруг положены деньги, какие-то, пусть их переведут в фонд помощи Чернобылю в память о Высоцком. Думаю, будь он жив, он дал бы не один концерт, сборы от которых пошли бы в этот фонд…

Трофименко Людмила Владимировна»

Меня радует, что это пишет учитель. Все знают, что в школах у нас не все благополучно с литературой. И урезано, и не сердечно, и не совестливо, и попросту скучно. И вдруг оказывается, что контакт учителей и детей устанавливается через песни Высоцкого.

Читая письма, видишь, что страна охвачена такой своеобразной «самодеятельной филологией». Ведь нет города, где не было бы своих любителей и знатоков Высоцкого, как эта учительница. И их письма помогают нам представить творчество Владимира Семеновича во всей его полноте. Огромная им за это благодарность!

Анатолий Сафонов

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ

Не знаю, у кого как, а у меня спазмы сдавливали горло и наворачивалась слеза, когда Высоцкий пел с экрана своих пронзительных «Коней привередливых». Уткнувшись лбом в морду белого коня, поэт-певец словно остановил на скаку у края пропасти летящего любимого коня и почувствовал, как мало в жизни осталось и сколько еще он недолюбил, недопел…

Вспомним «Коней привередливых», давших название сборнику стихов Высоцкого, моментально разошедшемуся.

Перед нами еще одно стихотворение Владимира Высоцкого «Штормит весь вечер», найденное в его архивах и впервые опубликованное через 7 лет после ухода поэта в журнале «Смена» (1987.—№ 13), заключительные строки которого мы приводим:

У Высоцкого было обостренное чувство жизненного конца, и оно сродни Сергею Есенину. Но Высоцкий и тут, как это отмечалось, был прям и мужествен, шел по жизни как по натянутому канату: «Чуть направо наклон, и его уже не спасти, но спокойно ему остается пройти еще две четверти пути…»

Эти стихи Высоцкого читал с экрана Гарри Каспаров, чуть заикаясь от волнения, признаваясь, что 96 раз подряд перед каждым матчем слушал одну и ту же его песню — «Кони». «Мы всегда идем по краю, — говорит он. — Устоять. Вырваться «за флажки» еще при жизни».

Сегодня, зная, как, по его словам, он в две руки крал тоску из внутренних «карманов наших душ, одетых в пиджаки», мы понимаем, зачем с таким рваным отчаянием он пел свою «Охоту на волков», почему так бешено кричал нам:

Еще одно стихотворение Высоцкого, опубликованное вместе с другими в «Днепропетровской правде» с символическим рисунком: освещенные в зале микрофон, стул, гитара… Но нет певца. И не выйдет больше он на сцену. Как и в «Конях привередливых», поэт выразил острое чувство неизбежности.

Владимир Высоцкий умирал дважды. Первый раз случилось это 25 июля 1979 года. В тот день у него остановилось сердце и остановилось дыхание. Медики это называют клинической смертью. Как пишет Станислав Говорухин, было это в жару в Средней Азии. Рядом, к счастью, оказался врач. Он стал дышать за него, делать массаж сердца. Укол в сердечную мышцу — и сердце задвигалось.

Как Володя поступил? Лег на полгода в больницу, затих, перестал «выкладываться» на концертах и выжимать свитер в антрактах? Ничего подобного! На следующий день он улетел в Москву, а еще через день поехал в аэропорт встречать самолет, на котором летел спасший его врач. Самолет из-за непогоды сел не в Домодедове, а во Внукове. Он помчался туда.

Врач был потрясен, когда открылась дверь в самолете и в нее вошел Высоцкий.

Жизнь после этого отмерила Высоцкому ровно год.

Многим из нас памятна эта дата — 25 января 1988 года, — когда в стране широко отмечался юбилей Высоцкого. В этот день ему исполнилось бы пятьдесят. Как сказал тогда поэт Роберт Рождественский, горько сознавать, что праздник проходит без него. Утешает лишь мысль, что справедливость все же восторжествовала — заслуги Высоцкого оценены в полной мере.

Человеком огромного влияния на людей и огромного таланта называют Высоцкого. Эту популярность еще раз показал благотворительный вечер во Дворце спорта в Лужниках. Высоцкий пришел сюда как человек из легенды, который пел «Я, конечно, вернусь…». Это был коллективный «Венок посвящений». Многие известные поэты, артисты, музыканты сказали свое слово. Велика тут роль актеров Московского театра на Таганке, который был его творческим домом.

Запомнились слова ведущего вечер поэта Андрея Вознесенского, обращенные к Высоцкому, словно к живому: «Ты не забронзовеешь, ты жив, хотя бы потому, что и сейчас, заслышав твои песни, визжат, скрипят силы торможения…

Ты никогда не пел в Лужниках. Ты был рожден для стадионов. Душа твоя рвалась в Лужники, ты читал на Таганке стихи о лужниковских вечерах, но хмурая эпоха не подпускала тебя к этому микрофону. Сегодня дух твой реет над трибунами».

Фрагменты записей этого вечера позднее звучали по Всесоюзному радио, а 12 мая 1988 года состоялась в Театре на Таганке премьера поэтического представления «Владимир Высоцкий», в ноябре — показ фильма с его участием.

Москва — родина поэта, и столица чтит его память.

«Наш современник — Владимир Высоцкий» — так называется новый маршрут, который организовало в дни юбилея Московское городское бюро экскурсий.

Многие адреса этого увлекательного путешествия на автобусе по московским улицам подсказаны самим поэтом. Начинается маршрут с «дома на Первой Мещанской, в конце». Здесь, на нынешнем проспекте Мира, в районе Рижского вокзала, прошло раннее детство Владимира. Получила известность благодаря песням Высоцкого и улица Ермоловой. Правда, знаем мы о ней по прежнему наименованию из припева «Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном!». Тут, на старых московских Самотеках, впервые зазвучала его гитара.

Остановится автобус с экскурсантами и у Петровки, 38. В этом нет ничего удивительного. Кто не помнит блистательно исполненную роль сотрудника МУРа Жеглова из телефильма «Место встречи изменить нельзя»? Конечно, не будет обойден вниманием Театр на Таганке, где к Высоцкому пришла слава драматического актера. Увидят туристы и дом 28 на Малой Грузинской, связанный с последними годами жизни поэта. Здесь поэт жил с 1975 по 1980 год. В дни юбилея на этом доме установлена мемориальная доска, выполненная в бронзе с барельефным портретом Высоцкого по проекту скульптора заслуженного художника РСФСР, лауреата премии Ленинского комсомола А. Рукавишникова и архитектора лауреата премии Совета Министров СССР И. Воскресенского.

Ими же создан памятник-надгробие, установленный на Ваганьковском кладбище. Вот что рассказали авторы проекта в интервью газете «Советская Россия»:

— Нам не довелось принадлежать к кругу друзей Владимира Семеновича, но знакомы с ним мы были. Встречи эти были, в общем-то, случайными, но не случайно мы обратились к образу артиста. Владимир Высоцкий для нас — образец служения человека делу.

Скульптурная полуфигура была изготовлена только в 1981 году. Почти сразу же ее приобрела Третьяковская галерея.

Спустя два года Театр на Таганке решил организовать конкурс на лучший проект надгробного памятника на Ваганьковском кладбище. Но говорить об открытости, гласности конкурса было тогда невозможно. Артисты театра обзвонили знакомых художников, откликнулись опытные скульпторы — Клыков, Берлин и молодые, в том числе и мы. В общей сложности обсуждалось свыше 20 работ. Мы не очень рассчитывали, что выберут именно наш проект, и делали его уже скорее для себя. Выполнив полномасштабную модель в гипсе, пригласили в мастерскую родных и друзей Владимира Семеновича. Приходили литераторы, художники, просто случайные посетители. Но право вынести окончательное решение о проекте принадлежало, конечно же, самым близким Владимиру Семеновичу людям.

Заканчивая рассказ об этом, хотелось бы раз и навсегда положить конец досужим толкам и домыслам о денежной стороне дела. Средства на отливку скульптурной фигуры — восемь тысяч рублей — принадлежат родителям и сыновьям Владимира Семеновича.

Теперь о памятной доске. Это уже не «самодеятельность», а государственный заказ, и получили мы его от Главного управления культуры Мосгорисполкома.

Признание своего народа Владимир Семенович заслужил давно, еще при своей жизни. Высоцкого полюбил народ за его песни, в которых он клеймил мещанство, бездуховность, приземленность.

Сегодня мы все больше убеждаемся в том, как поэт-бард нужен перестройке. Говоря словами Роберта Рождественского, «время изменилось, и жизнь наша изменилась тоже. И если с телеэкрана поет свои честные песни Владимир Высоцкий — значит, изменилась к лучшему, стала честнее».

В памятные дни юбилея по Центральному телевидению состоялась премьера передачи «Четыре встречи с Владимиром Высоцким», и мы увидели его знакомого и незнакомого.

Вот что рассказал тогда ее автор и ведущий народный артист СССР Эльдар Рязанов:

— Идея передачи родилась в 1985 году, но только в октябре 1986 года наша съемочная группа начала работать. Моими соавторами и неоценимыми помощниками стали режиссер Майя Добросельская и редактор Ирина Петровская.

Передача о Высоцком с самого начала замышлялась как своеобразная антология его творчества. Хотелось собрать воедино архивные кино-, видеоматериалы. Причем в созданных и демонстрировавшихся ранее телепередачах «Монолог» и «В. Высоцкий» практически уже все отечественные кадры были использованы. Пришлось искать новые пленки за рубежом. Это была трудная, кропотливая работа. Собирали буквально по крохам в Италии, Франции, Австрии, Дании, Японии, ФРГ, в Болгарии.

Надо отдать должное новому руководству телевидения — оно поддержало нас в наших поисках и пошло на валютные затраты, чтобы мы могли вернуть на Родину бесценные киноматериалы. На наш запрос по непонятным причинам не откликнулись только югославские коллеги. Но ведь фильмы о Высоцком будут создаваться и после нас. Я надеюсь, что Гостелерадио СССР приложит усилия и создаст полное собрание звуковых и видеоматериалов о нем. Что касается нашей передачи, то зрители более девяноста процентов кадров увидели впервые. И принцип в их отборе у нас был только один — максимально показать живого В. Высоцкого, чтобы он сам о себе рассказал и спел авторские песни.

Не все давалось просто. К примеру, по поводу одной песни «Я вам, ребята…» долго спорили. В конце концов появилась в моем авторском тексте оговорка: «Я надеюсь, что у иностранных дипломатов хватит чувства юмора и они поймут, что песня эта шутливая».

Передача делится на четыре части, которые мы озаглавили так: «Страницы биографии», «Высоцкий — артист театра», «Высоцкий в кино» и «Поэт, исполнитель, музыкант». Вначале провели своеобразную экскурсию по квартире Владимира. В ней все как при жизни — пришлось некоторые предметы, с разрешения его матери, Нины Максимовны, на время съемок вынести. Своими воспо-минаннями и размышлениями делятся родители В. Высоцкого и близкие друзья. В передаче принимают участие его партнеры по театру: Л. Филатов, В. Смехов, А. Демидова, В. Золотухин, В. Абдулов, 3. Славина; режиссеры: М. Швейцер, С. Говорухин, Г. Полока, А. Митта. О Высоцком-поэте говорят Р. Рождественский, Б. Ахмадулина, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Окуджава. Приезжала на съемки Марина Влади. Все, к кому мы обращались, помогали нам с искренностью и доброжелательностью.

Сложная творческая судьба Высоцкого продолжается. Вот почему я заканчиваю передачу словами: «Сейчас ему предстоит самое трудное испытание — испытание всеобщим признанием».

Владимир Высоцкий

«СПАСИБО ВАМ, МОИ КОРРЕСПОНДЕНТЫ»

Из интервью итальянскому телевидению в Москве весной 1979 года перед его поездкой в Рим.

…Писем я получаю очень много… Кто пишет прежде всего? Совсем разные люди, начиная, скажем, от ветеранов войны, которым теперь уже некоторым и за семьдесят, и так далее. Пишут в основном больше всего о песнях. Ну конечно, есть еще разные письма о картинах и о спектаклях. Больше всего, конечно — о песнях. Потому что они больше всего доходят. Вопросы, которые задают: что я имел в виду в той или иной песне? Хотя я обычно на этот вопрос отвечаю так: «Что я имел в виду — я все сказал». И имел в виду то, что сказал. Но очень многие люди склонны находить в этих песнях свое — то, что им ближе, то, что им дороже. Или склонны находить в меру своей испорченности иногда то, чего я вовсе не имел в виду: песня и так сама по себе достаточно сложна и остра, а они находят там нечто еще такое, что им бы хотелось там увидеть или что им показалось, — чего я, конечно, в виду не имел. Ну а в связи с этим я написал в ответ на все письма, потому что я каждому не могу ответить, такую песню, в которой есть строки: «Спасибо вам, мои корреспонденты, что вы неверно поняли меня».

Еще очень много рассказывают мне всевозможных историй из своей жизни и просят, чтобы я написал об этом песню. Либо из жизни своих друзей: у меня, например, есть одно уникальное совершенно письмо одного человека, который прошел войну, который рассказал мне о судьбе своего друга — просил об этом написать песню. Иногда это у меня откладывается и потом выходит либо в каком-то стихотворении, либо в какой-то песне.

Очень часто в письмах люди мне рассказывают о том, какую роль играют мои песни или в их судьбе, или в их жизни, какое действие оказывают на их друзей, на них самих. Вот такого в основном содержания эти письма. В них очень много, как говорится, хвалебных, что ли, слов, слов благодарности — и это всегда очень приятно, в об-щем-то это, честно говоря, дает силы работать дальше.

Вот, например, в одном письме была такая история. О том, что однажды подводная лодка была в плавании, у них сложилась аварийная ситуация и они очень быстро всплывали. У капитана началась кессонная болезнь, и после выхода наверх он лежал двое суток со страшными болями, пока его выводили из этого состояния, и все время просил, чтобы ему заводили песню «Спасите наши души!»— это песня о лодке. И, как потом он написал мне в письме, это ему не просто помогло, а он считает, что это причина, по которой он выжил, что это ему давало какой-то заряд…

В общем, когда такие письма читаешь, конечно, тогда понимаешь, что это не зря все делается, и хочется дальше работать. Вот так.

Публикация А. Крылова

Я К ВАМ ПИШУ