Роберт Рождественский«

Я ЕГО ПРОСТО ЛЮБЛЮ»

Мне дороги не отдельные стихи Владимира Высоцкого, дорог весь его образ, вся личность, — сказал в беседе с корреспондентом газеты «Московские новости» Евгением Гильмановым известный поэт Роберт Рождественский, возглавляющий комиссию по литературному наследию Высоцкого. — Комиссия создана и потому, что наследие поэта представляет собой часть нашей национальной культуры. Часть эта очень неординарная и, может быть, не очень привычная. Но часть яркая, органичная, всеми любимая. От этого никуда не денешься. В комиссию вошли известные актеры, режиссеры, поэты, представители Министерства культуры, фирмы «Мелодия» — словом, все люди, которые кровно заинтересованы в сохранении всего многообразия нашей духовной культуры.

— Как велико рукописное наследие Высоцкого? Остались ли у него еще не известные произведения?

— Его вдова, французская актриса Марина Влади, которая тоже входит в комиссию, щедро передала весь архив Высоцкого в наш Литературный архив… В архиве содержатся очень интересные материалы. Каждое письмо, запись, сделанная только для себя, безусловно, раскрывают человека. В архиве есть многочисленные черновики его стихов, которые очень красноречиво свидетельствуют, как много и напряженно работал поэт.

Есть там и прозаические вещи. То, что Высоцкий пробовал писать прозу, было неизвестно. Так что это интересное открытие, которое высвечивает еще одну грань его одаренной личности.

— Что бы вам больше всего хотелось сохранить из литературного наследия Высоцкого?

— Да всего его. И самое главное — его живой образ. А ведь он живой, живой и сейчас. Потому что голос его звучит повсюду. Он одинаково близок и ученым из Академгородка в Новосибирске, военным морякам, подводникам, летчикам, строителям, студентам, школьникам. Необходимость песен Высоцкого в том, что они помогают людям жить, делают их честнее, надежнее, самоотверженнее. Эти песни учат, заставляют людей задавать себе самые беспощадные вопросы, невольно устраивают очную ставку с собственной совестью. Нам дорога память о том, что среди нас жил такой необычный, сильный человек. И еще дороже, повторяю, то, что он по-прежнему активно участвует в жизни. В отношении к Высоцкому мы видим устойчивую всеобщую любовь к поэту, певцу, музыканту, к его пронзительной искренности.

— Доводилось ли вам встречаться с Высоцким? Дружили ли вы?

— После смерти известного человека происходит, я бы сказал, удивительный феномен. Резко увеличивается число его прижизненных друзей. Поэтому мне хотелось бы внести ясность: другом его я никогда не был. Мы были просто хорошо знакомы. Мы встречались в кругу общих друзей, где звучали его гитара и его неповторимый голос.

— Чем вам лично близок Высоцкий?

— Своей естественностью, талантливостью, мужской открытостью. Признаюсь, что некоторые его песни я очень люблю, какие-то поменьше, что-то даже не нравится. Считаю, что такой спектр восприятия любого художника вполне нормальный. В моем восприятии Высоцкого нет восторженной истерии. Я его просто люблю.

— Как известно, люди самых разных профессий считают Высоцкого «своим». Летчики полагают, что он сам летал, моряки — что много плавал и знает, что такое разлука и море. У фронтовиков всегда возникало ощущение, что поэт был на передовой и видел смерть в глаза.

— Это произошло не только потому, что он много читал и был человеком богатой внутренней культуры, без которой создать что-то стоящее вообще невозможно. Немалую роль здесь сыграли наитие и интуиция художника. Очень важно также, что он много ездил по стране, встречался с самыми разными людьми и своей открытостью неизменно располагал их к искренности. Вот благодаря чему он знал жизнь. Все это оседало в нем, жило, становилось частью его личности, а потом уже превращалось в стихи, песни. Высоцкий был поэтом от природы. Он родился с обнаженной душой. И вот по этой причине в его песнях, даже сказочных, живет точное ощущение правды. Поэтому и легенд о нем ходило так много: что он сам был подводником, спортсменом, даже сидел в тюрьме.

Как истинный художник, Высоцкий умел убедить слушателей: все, о чем он поет, было на самом деле.

Он ни в коем случае не ставил перед собой такую цель: дай-ка сегодня встречусь с летчиком, узнаю, как там летают, а потом напишу десяток песен. Конечно же, нет. Это бессмысленно. Просто он слышал мир во всей его целостности, во всем его неоглядном многообразии. Он был настоящим поэтом.

— В чем же главная сила его песен?

— Прежде всего в том, что в них присутствует огромная мысль. У Высоцкого нет пустых песен, песен ни о чем. А ведь именно таких у нас почему-то особенно много расплодилось в последнее время.

Песни Высоцкого могут нравиться, могут раздражать, но они всегда тебя держат, царапают, впиваются в сердце. Это верный признак настоящего искусства. Сила его песен и в незаурядном исполнении. Голос певца всегда держит тебя в напряжении, ты восхищаешься силой человеческого духа. Высоцкий всегда пел очень напористо, наступательно, очень активно. Здесь я говорю не об уровне голосовых связок, не о мощи голоса. Я имею в виду иную наступательность.

Он пел не для себя, как это нередко делают современные певцы. Он пел для всех и для каждого. Он ко всему был причастен, ему было интересно, что вот ты, сидящий в пятом ряду, делаешь в этой жизни? Есть ли у тебя что за душой? Любая из его пронзительных песен — это искренний, откровенный разговор со зрителем, с его душой. И, насколько мне известно, песни в исполнении Высоцкого всегда были для слушателя эмоциональным потрясением.

Сила его песен, наверное, и в том, что все они очень разные. Когда я думаю о нем, я вспоминаю песню грохочущую и песню нежную. Он умел быть насмешливым, ироничным, гневным, трогательно-заботливым.

— Почему Высоцкому удавались сказочные песни? Ведь этот жанр требует особого творческого склада?

— Его песни-сказки на самом деле удивительны. Некоторые из них просто шедевры. В них столько беззаботного веселья, тепла, они искрятся тончайшим юмором. Магия этих песен в том, что Высоцкий прекрасно знал родной язык, чувствовал все его грани, великолепно владел им. Все возможности разговорной речи он блестяще использовал в своих сказочных песнях.

Если говорить о его иронических монологах, мне они напоминают роли из пьес, которые он писал сам для себя.

— Что вы скажете о Высоцком как об актере?

— Я не раз убеждался в том, что актер он замечательный Он никогда не прикидывался, что входит в роль. Он переживал ее органично, до конца, опускаясь в самые глубины. И эта глубина в любой из его ролей сразу чувствовалась.

Он был замечательным актером и потому, что во время спектакля никого не подавлял, всегда давал возможность играть другим, ибо понимал: сцена, как и жизнь, не один человек, ее богатство как раз в многообразии.

Когда он исполнял свои песни, его мысли доходили до людей беспрепятственно. Как бы высока ни была эстрада, он пел не сверху, а среди нас. Не было пропасти, как это нередко бывает, между певцом и простым смертным. Я бы не сказал, что в этом был его какой-то актерский дар. Это было его естество.

Андрей Вознесенский

ЕГО ПЕСНИ

Беседа с журналисткой Е. Белостоцкой

— Андрей Андреевич, по свидетельству самого Высоцкого известно, что в спектакле «Антимиры», поставленном по вашей книге, он впервые вышел на театральную сцену с гитарой, пел и впервые читал стихи…

— Да, тогда в его собственном поэтическом репертуаре числилось лишь несколько песен. Но уже в то время в нем чувствовался поэт. Он читал стихи не как актер, а как поэт — нутром.

А вскоре начались репетиции еще одной постановки по моей пьесе — «Берегите ваши лица». Жил я тогда рядом с Театром на Таганке. Высоцкий с друзьями часто бывал у нас, пел новые песни. Вместе Новый год встречали. Для этого спектакля он написал две песни. И был главным героем, играл роль Поэта. По его просьбе я вставил песню «Охота на волков».

Увы, едва родившийся на сцене спектакль «Берегите ваши лица» после трех представлений запретили. В частности, у меня требовали убрать песню «Охота на волков». Я, конечно, отказался ее снять. Пришлось пожертвовать спектаклем. А жаль! Это был, может быть, один из лучших спектаклей Таганки. Володя потом написал стихи: «От этих лиц остался профиль детский, и первенец был сбит как птица в лет…»

— При жизни Высоцкого вы были, кажется, единственным из поэтов, кто написал и решился опубликовать посвященные ему стихи. Как это произошло?

— В 70-м году у него вдруг пошла горлом кровь, и его вернули к жизни в реанимационной камере. Мы все тогда были молоды, и стихи свои я назвал «Оптимистический реквием, посвященный Владимиру Высоцкому». Помнится, газеты и журналы тогда отказывались их печатать: как об актере о нем еще можно было писать, а вот как о певце и авторе песен… Против его имени стояла стена запрета. Да и я сам был отнюдь не в фаворе, невозможно было пробить эту стену. Тем не менее стихи удалось напечатать в журнале «Дружба народов», который и тогда был смелее других. Все же пришлось изменить название на «Оптимистический реквием по Владимиру Семенову, шоферу и гитаристу». Вместо «Высоцкий воскресе» пришлось напечатать «Владимир воскресе». Стихи встретили кто с ненавистью, кто с радостью. Некоторое время спустя удалось включить эти стихи в мою книгу почти в первозданном виде. На авторских вечерах я читал их целиком. Как Володя радовался этому стихотворению! Как ему была необходима душевная теплота!

— Какая черта в характере Владимира Семеновича как человека казалась вам наиболее примечательной?

— Он, безусловно, понимал, что слава его всенародная. Может быть, поэтому был подчеркнуто, как бы это сказать… «антикумирен», что ли. Был скромен, деликатен, а без гитары — даже незаметен. Болгарский поэт Любомир Левчев однажды попросил познакомить его с Высоцким. Левчева привели в дом, куда пригласили и Володю. За беседой просьба болгарского товарища забылась, и, когда гости уже стали расходиться, он вдруг с обидой воскликнул: «Что же вы не познакомили меня с Высоцким!» И услышал в ответ: «Да ты весь вечер разговаривал с ним, он рядом с тобой сидел…»

Вся широта, вся мощь Высоцкого выявлялась на эстраде, на сцене, на экране. В жизни он был негромким. Не считал нужным сверкать застольными остротами, крикливой одеждой. Он был по-настоящему интеллигентен.

Помню его свадьбу. Володя мог бы устроить ее даже на Манежной площади, оповести об этом — и там бы не хватило места для всех желающих его поздравить!

В 70-м, после того, как они зарегистрировались с Мариной Влади, Володя торжественно сказал: «Разрешите пригласить вас с Зоей на свадьбу, которая имеет честь состояться 13 января. Будет узкий круг. Мы решили позвать только самых близких».

В их квартирке на 2-й Фрунзенской набережной, снятой накануне и за один день превращенной Мариной в уютное жилище, кроме новобрачных, были только создатель Театра на Таганке Юрий Петрович Любимов, Людмила Целиковская, кинорежиссер Александр Митта с женой Лилей, испекшей роскошный пирог, актер МХАТа Сева Абдулов, позже подъехал художник Зураб Церетели, который пригласил молодых в свадебное путешествие в Грузию, куда они и отбыли на следующий день. Володя был удивительно тихим в тот день, ничего не пригубил…

— Мягко говоря, странной показалась прочитанная в одних зарубежных воспоминаниях фраза о том, что советские поэты ничего не делали для публикации его стихов при жизни!

— Думаю, автор не виноват в своем неведении. Вполне можно было, живя в другой стране, и не знать фактов нашей ненастной литературной жизни. Да и познакомились они с Высоцким уже в ту пору, когда тот сложился как мощное явление, пережив страшнейшие невзгоды.

Что до публикаций его стихов при жизни, то, в частности, я неоднократно пытался пробить его стихи, проломить стену предубеждения. Так, в 1977 году я принес первую рукопись книги его стихов в издательство «Советский писатель» Егору Исаеву, который тогда заведовал отделом поэзии. Тот рукопись принял, однако дирекция издательства стояла насмерть. Лишь одно стихотворение удалось все же пробить в сборник «День поэзии». Знаю, что Володя обращался к поэтам-фронтовикам А. Межирову и Д. Самойлову, но, видно, им тоже ничего не удалось сделать. К тому же надо помнить, что в те годы и мои книги, и книги моих товарищей мучительно продирались сквозь железобетонные «нельзя».

Сейчас время его народного торжества. Но и обыватель пытается приобщить певца и поэта к себе. Его лик улыбается с целлофановых мешков, от его могилы начинаются спортивные забеги… Володя всю жизнь боролся против пошлости, обывательщины.

Важно не упрекать друг друга, кто что сделал или не сделал для него, — важно задуматься, чего мы все вместе не сделали для него при жизни.

За что его ненавидели и ненавидят люди застоя? Прежде всего за то, что мы сегодня называем гласностью. В песнях Высоцкого звучал глас народа, в нем содержалось то, что думала площадь. В его творчестве была голая правда…

Булат Окуджава

«А ВЕДЬ ПЕСНИ НЕ ГОРЯТ»

— Вот Высоцкий, — сказал как-то один из его почитателей, — все его любят, все его понимают, от кухарки до академика.

Ему казалось, что сказанное возвышает поэта, придает его работе большую значимость, но я не мог с ним согласиться, потому что «всеобщая» любовь — критерий подозрительный.

Люди, воспитанные на пустой бездумной развлекательности, поэзии Высоцкого не примут; не умеющие самостоятельно мыслить его сарказма, его иронии не оценят; равнодушные ко всему, кроме личных проблем, тревоги и боли его не поймут. Для них его поэзия, в лучшем случае, — пустое место, в худшем — как красная тряпка быку.

Настоящего поэта всегда сопровождают не только почитатели, но и отрицатели, не только ценители, но и хулители, и даже гонители. У поэзии Владимира Высоцкого и того и другого вдоволь, и это, наверное, один из главных признаков ее истинности и высоты. Печально только, что иногда в качестве хулителей выступают именующие себя поэтами.

Настоящий поэт рождается из духовных потребностей общества. Ими насыщена атмосфера. Чем острее они, тем резче и ярче голос поэта. Это размышления для способных размышлять, и огромная популярность В. Высоцкого явилась результатом не «всеобщей» любви, а признания единомышленников.

Единомышленников оказалось много.

Я написал две песни, ему посвященные. Вот четверостишие из последней:

Давид Самойлов

ПРЕДЕЛЬНО ДОСТОВЕРЕН И ПРАВДИВ

Владимиру Высоцкому хотелось узнать, можно ли его читать. Именно поэтому он однажды обратился к Слуцкому, Межирову и ко мне с просьбой послушать его стихи и отобрать их для «Дня поэзии». Это была, кажется, единственная заметная его прижизненная публикация. Высоцкий — незаурядный поэт. Естественно, что у его поэзии есть противники. С одной стороны — снобы, не находящие в его искусстве утонченности; с другой — самозваные законодатели вкуса, усматривающие в его стихах разрыв с русской литературной традицией. Отнесясь к Высоцкому без предубеждения, легко опровергнуть и тех, и других. Сейчас о феномене Высоцкого пишут серьезные социологи и философы. Новый городской романс (так условно назовем этот жанр) явился как потребность на пороге шестидесятых годов («интеллигенция поет блатные песни» у Евтушенко; «человечеству хочется песен» у Мартынова) и стал художественной реальностью в творчестве Окуджавы. Новое качество романсу придал Высоцкий. Поэзия тогда вышла на эстраду, которая требует не только слова, но и музыки.

«Эстрадность» порой употребляют как термин отрицательный. Между тем уже не однажды именно она решительно освежала русскую поэзию и помогала ей выйти из застоя. Так было в конце прошлого века, когда поэзия Апухтина и городской романс в значительной мере сформировали распев Блока.

Высоцкий — человек городской, выросший в московском дворе. Он обладает актерским талантом перевоплощения и так сливается со своими персонажами, что слушатель невольно смешивает их с автором. В этой исповеди от имени других Высоцкий предельно достоверен и правдив. Он бьет по наследию мрачных времен и ставит решительную черту под ними.

Поэтика Высоцкого шире поэтики городского романса. В ней слышны некрасовская и есенинская традиции, отголоски Северянина, гражданский накал Маяковского. И выучка у баллады двадцатых годов. Новаторство Высоцкого основано на широкой базе русской поэтической культуры, от романтизма до двадцатого века. Язык его песен построен на сочетании романтически высокого стиля с современным московским просторечием. Уверен, что Высоцкий в его лучших образцах обретет широкого читателя, ибо в чтении явственнее новизна его слова и его правда.

…Споры о Высоцком не утихают. Хотя и перестал он быть фигурой запретной или полузапретной, что, по мнению противников художника, вызывает к нему «нездоровый интерес», хотя, кажется, многие жгучие вопросы, поставленные в его творчестве, разрешены или могут быть разрешены в новых условиях, хотя появились новые певцы, новые кумиры эстрады. Впрочем, никто еще толком не разобрался ни в количестве поклонников Высоцкого, ни в их социальной и возрастной принадлежности, ни, в сущности, в числе его сторонников и противников, никто не измерил температуру его успеха. Пока образ поэта, певца и актера находится еще в сфере эмоциональных оценок, в области вкуса, причины которого не разобраны, в области моды, если угодно. Мода, о которой принято говорить с презрением и в интонациях превосходства, — отнюдь не пустяк, а явление сложное, проблема актуальная и тоже никак не исследованная. Мы чувствуем недостаточность нерасчлененного понятия «мода», поэтому мы часто прибавляем: «дурная», «хорошая». Существует, к примеру, мода на песни Розенбаума и на прозу Булгакова. Одного ли корня, качества, долговременности эти две моды? И отчего возникает мода? И не является ли хорошая мода тем рубежом, с которого элитарная культура переходит в культуру массовую? Впрочем, об этих двух терминах я скажу ниже.

На вопросы, заданные мной, нет готовых ответов, ибо в них сконцентрированы проблемы общественных понятий о добре и зле, оценка конкретных исторических обстоятельств различными слоями общества, ситуации в литературе и в иных видах искусства, позиция средств массовой информации и многое другое. Не претендую хотя бы на приблизительные ответы. Я не социолог, не историк, не специалист по эстетике, не литературовед. Им бы следовало заняться феноменом вкуса и моды, отделить зерно от плевел, открыть сущность явления. Для этого настало время. И Владимир Высоцкий — как одна из самых ярких фигур, находящихся почти два десятилетия в центре общественного внимания, — несомненно, должен стать предметом серьезных исследований.

В последние годы при многочисленных встречах с читателями в разных городах и разных аудиториях, среди многих вопросов о литературе, общественных явлениях неизменно большое количество их относится к Высоцкому. «Расскажите о Высоцком», — настойчиво требуют посетители моих вечеров. В некоторых случаях люди приходят именно потому, что они знают о моем знакомстве с Высоцким, и иногда вечера превращаются в сплошные разговоры о нем. Меня это никогда не обижает. Хочется понять, почему именно он вызывает такой интерес аудитории, посмотреть, каков возрастной и социальный состав его одержимых поклонников. Раньше мне казалось, что это — молодежь. Но стал я получать письма от клубов Высоцкого, от отдельных почитателей из провинциальных городов России, людей самых разных возрастов и профессий. Это были рабочие, служащие, студенты, школьники. Ко мне неоднократно приезжали люди, чтобы услышать из первых уст нечто неизвестное о покойном артисте. Оказалось, что у них хранятся уникальные записи его выступлений, собраны все редкие еще тогда высказывания о нем в печати. Мне показывали и присылали статьи и заметки, написанные местными знатоками творчества Высоцкого для городских и районных газет. Средства массовой информации еще не пропагандировали Высоцкого, никем не была инспирирована его слава. Это были молва народная и любовь народная. Высоцкий был услышан и прочитан еще до первых публикаций его стихов, до первых выпусков его пластинок.

Вместе с укреплением всенародной известности Высоцкого стала определяться и оппозиция его творчеству. Частично входят в нее люди, которые во всякой славе видят результат рекламы или даже зловредной деятельности по отравлению народа чуждыми ему понятиями и вкусами. Эти обычно прибегают к методам компрометации, недозволенным в приличном обществе. О них говорить не стоит.

Есть и другие, так сказать, «теоретики», в теорию которых никак не укладывается Высоцкий, и поэтому они склонны считать, что слава его искусственно создана в среде «столичных снобов», которым почему-то легковерно следует простодушный народ. Обе категории — ругатели и «теоретики» — сходятся в своей подозрительности, но вторым все же хочется возразить, поскольку в теории их есть как будто рациональное зерно. Они утверждают, что культура XX века непереходимо разделена на элитарную и народную. В этих понятиях — так, как их трактуют противники Высоцкого, — много неувязок. Только ли в XX веке есть элитарная культура и что это такое? Являются ли Вольтер и Гете, русский философ Владимир Соловьев представителями элитарной или народной культуры? Нет ли переходов между той и этой? Не становятся ли достижения элиты постепенно доступны массам, не расширяется ли со временем объем народной культуры? Не лучше ли говорить о единой национальной культуре, основанной на единстве нравственных понятий народа и творцов его искусства и философии? Есть ли разница между массовой культурой и народной? Кто кому дал преимущественное право на толкование смысла и содержания народной культуры? Вот такие вопросы хочется поставить перед противниками и даже сторонниками творчества Высоцкого именно сейчас.

И еще один, последний, вопрос: не является ли интеллектуализм Высоцкого принадлежностью обеих искусственно разделенных сфер духовной жизни и опровержением идеи их антагонизма?

Алесь Адамович

«И ЖИВОЕ СТАЛО ИСТОРИЕЙ»

Пел, как кричал? Потому что что-то в нем кричало. Хриплый голос? А может, охрип — так старался, чтобы услышали.

Если ты работал над книгами народной памяти и они стоят перед глазами — те люди, которых ты записывал, звучат их голоса, — ты и Высоцкого будешь воспринимать по-своему. И его песни как крик памяти народной.

А что, разве вот это: «Кто сказал, все сгорело дотла…» или «Протопи ты мне баньку по-белому…» — не полный боли голос народной памяти?

Помните, у писателя Виталия Семина — о молодом парне, вчерашнем школьнике, что вернулся из гитлеровского концлагеря: «Кричал я, наверное, дня два… Мать глядела со страхом. Потом позвала мою двоюродную сестру… Они с матерью долго слушали меня, потом Аня сказала так, как будто меня не было в комнате:

— Они все теперь кричат. Перекричит и будет нормальным парнем. Постарше Сергея паренек вернулся у наших соседей, дня четыре кричал, потом отпустило…»

Потом не кричали и даже рассказывать перестали, хоть память саднила. И вдруг — голос, песни Владимира Высоцкого. За нас за всех — крик. Так удивительно ли, что народ (не одно, не только молодое поколение) признал своим и Высоцкого, и голос его? Да как еще признал!

Володя и Марина Влади приехали к нам в киногруппу «Сыновья уходят в бой» (1969 г.). Снимали мы фильм на Новогрудчине. Песни для фильмов Виктора Турова Высоцкий начал писать давно — «Я родом из детства», «Война под крышами». Помню, как года за два-три до новогрудских встреч приезжал Высоцкий в Минск, даже снимался в нашем первом фильме «Война под крышами», но потом его «вырезали» (те, кто и все кино «резали без ножа», ибо лучше, чем художники и чем сам народ, знали, «что нужно народу»).

Песни же были озвучены «профессиональным» голосом.

И вот теперь он приехал в нашу киногруппу с Мариной, для которой Новогрудчина — таинственная родина ее отца. Через неделю она нас с Виктором Туровым упрашивала:

— Ну уговорите не уезжать Володю!..

Время от времени они появлялись у нас в «партизанском лагере» — молодые, счастливые друг другом и каждый талантом другого.

Сохранились и кадры узкопленочного любительского фильма. Да только немые. А в это же время «партизанский лес» гремел песнями Высоцкого. Их не только слышишь, а как бы видишь: с набухшими — вот-вот порвутся — венами на шее, покрасневшими от напряжения глазами… А сам Высоцкий стоит тут же, разговаривает, усмехается — по-юношески светлый, дружелюбный. Голос неожиданно тихий. Больше слушает, чем говорит. Привозил ли он их нам готовыми (песни к первому и ко второму фильмам — «Аисты», «У нас вчера с позавчера шла спокойная игра», «В темноте», «Он не вернулся из боя», «Песня о земле», «Сыновья уходят в бой») или, может, сочинял тут же на месте? Я так и не могу сказать точно.

Вот они все (кроме одной) — на пластинках, что выпущены в свет под общим названием «Сыновья уходят в бой».

Действительно, мы не успели оглянуться… И живое стало историей. Как говорится в одном не очень веселом рассказе Антона Павловича Чехова: «Как же быстро оно все делается!..»

Игорь Дьяков

«О ТВОРЧЕСТВЕ ПОЭТА СУДЯТ ПО ЕГО ВЕРШИНАМ»

В печати первые отклики на песни Высоцкого были весьма сердитыми. Его, в частности, обвиняли в романтизации уголовного мира, в «идеализации антиобщественных элементов».

Во многом это суждение было поспешным — не учитывало оно поветрия того времени, которое коснулось даже некоторых, уже тогда признанных поэтов. Так проявлялась тоска по сентиментальности, нежным, трепетным чувствам, для которых не было места в годы, наполненные свистом пуль, скрежетом брони, воем падающих бомб. Человеческая душа словно заново «училась ходить». С помощью оркестров, игравших в городских садах, в пассажи которых уже примешивались мотивы Окуджавы. Но и с помощью так называемых нестандартных песен с гипертрофированными чувствами, с надрывом и нарочито обостренными ситуациями. А сама эта отнюдь не респектабельная образность шла от детства, в котором были ордера на сандалии, бублики «на шарап», драки за штабелями дров; от тяжелых лет, когда родителям было недосуг петь колыбельные и на место колыбельных услужливо приходили «гимны» улицы — «мурки» да «гоп со смыком». Однако время показало, что выросшие дети не стали от этого ущербными.

Время, наше время, показало, кстати, что больший вред могут нанести безвредные на первый взгляд песенки «ни о чем» — с безграмотными текстами и сомнительной моралью, претендующие именоваться духовной пищей и вытесняющие способность воспринимать истинно духовную пищу.

Для Высоцкого сочинение «остросюжетных» песен в те годы было и своего рода игрой. Молодой актер как бы учился говорить от имени социального слоя, к которому никогда не принадлежал. Это помогало ему подниматься в творчестве на все более высокий уровень социальной типизации. Впрочем, быть может, он, еще не сознавая своей популярности, в какой-то момент слишком увлекся этой игрой. Так или иначе «ни от одной своей песни я отказаться не могу, — говорил Высоцкий и называл еще один важный источник легенд — Разве что от тех, которые мне приписывают». (Таких насчитывается несколько сотен. — И. Д.)

Качество поэзии зависит только от сердца поэта, но никак не от отражаемого в стихах предмета. «Когда б вы знали, из какого сора…»— эти слова Ахматовой, ставшие хрестоматийными, не следует забывать и размышляя о песнях Высоцкого. То «сырье», из которого впоследствии, собственно, и рождалась его поэзия, могло казаться некоторым неприглядным, непривычным, а то и вовсе не пригодным для создания произведений искусства. Но как тут не вспомнить молодецкий вызов юного Маяковского: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?»

Несомненно, что по природе своей талант Высоцкого народен по большому счету. Потому что главное — бичевание порока в его стихах и песнях прочно связано с твердой верой в способность человека подняться, воспрянуть из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций.

Веру эту придает верность ясным и вечным нравственным принципам. По Высоцкому, эти принципы могут со временем лишь слегка видоизменяться внешне, но в основе своей неизменны:

Талант его обретал особое обаяние на фоне «сомнительных сомнений» «современного героя» иных стихотворений, рассказов и т. д., который бьется над вопросом: «Является ли зло злом?» или «Что лучше все-таки — добро или зло? Добро?.. Банально. Зло? Во всяком случае — изысканней…».

У Высоцкого в этом отношении все ясно.

Боль за ближнего и дальнего, способность к деятельному состраданию — вот непременное условие, при котором только и можно сказать, что жизнь проходит не зря. Или прошла не зря.

Вспомним еще это, очень важное:

если мясо с ножа ты не ел ни куска,

если, руки сложа, наблюдал свысока

и в борьбу не вступал с подлецом, с палачом,—

значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем.

Снобистское «банально!» можно отмести с ходу. «Вечные вопросы» не могут быть банальными. Каждое поколение постигает их на «своем» языке, красками и образами «своих» творцов. Для поколения, выросшего при Высоцком, он решал эти вопросы в наиболее «родной» форме и убедительнее многих талантливых современников.

Никто — ни друзья, ни недруги — никогда не ассоциировал Высоцкого с нудными жалобщиками, кичащимися своим бессилием, коих немало не только в «гитарной» армии всеобщего фронта искусства. Их «творчество» подкармливало и подкармливает бессилие же и снобистскую безысходность. Порождало и порождает циников и «беспросветных» критиканов, недовольных своей жизнью и жизнью вообще.

Не случайно одно стихотворение заканчивается словами: «Я умру и скажу, что не все суета…»

Присущее ограниченности самодовольство, высокомерие мешали почувствовать всю глубину и точность сатиры Высоцкого, понять ее истинную направленность. Потребительский настрой обрекает на глухоту, сквозь которую не пробиться ни слову, ни образу. Даже при врубленных во всю мощь магнитофонах.

Позднее, когда «мальчик, поющий всему миру» (слова А. Демидовой. — И. Д.), превратился в умудренного жизненным опытом мужа, когда был сыгран «Гамлет», всегда заставлявший актера-поэта вновь и вновь духовно группироваться, и особенно в последние годы жизни стало очевидным, что песни Высоцкого — не увеселения, не пустая забава. В авторе «Горизонта» и «Райских яблок», «Чужой колеи» и «Птицы Гамаюн», в авторе таких песен, которые и песнями-то назвать язык не поворачивается, — «Мы вращаем землю». «Я не люблю», «Канатоходец», — иные прошлые почитатели перестали узнавать человека, с которым, казалось им, они могли бы быть запанибрата. Они продолжали восторгаться, собирать записи, повторять запомнившиеся строки, но этот Высоцкий становился им непонятен. По сути — чужд и даже враждебен. Художник встал в полный рост. Его волнение окончательно обретало чистоту и высокость, недоступные духовному потребительству. И по сей день недоступные.

Беззаветная преданность этой идее, пожалуй, самая обаятельная черта творчества Высоцкого.

Вспоминается одно из посвящений ему, всего из двух строк:

Есть терпимость друг к другу — есть терпимость к несправедливости. Не соблюдать гораздо легче первое, чем второе. Часто мы неоправданно терпимы к злу — однако что-то при этом гложет нас. Появляется раздражение. И оно выливается именно в нетерпимость друг к другу: в семье, на работе, в общественном транспорте. Высоцкий стремился смягчить это раздражение и высвободить его для борьбы со злом.

В этот своеобразный поход за правду он звал несметное множество своих персонажей: умиравших и гонимых, истерзанных сомнениями и отупелых от пьянства и лени. Звал и наделял надеждой — и они одолевали себя и обстоятельства. Вспомним «Охоту с вертолетов». Вспомним «Погоню». Вспомним «Иноходца».

Тема преодоления горной вершины, океана, глубины морской, собственного страха.

В песнях Высоцкого заключена громадная энергия, которая с первых минут звучания переходит и в слушателя. Эти песни действительно способны «расширить горизонты», и действительно «эти песни не горят — они в воздухе парят, и чем им делают больнее, тем они сильнее».

Внутренний огонь свой он не только не пытался загасить, но и подливал в него «масло» своих мыслей. Вероятно, чувствовал, что не имеет права остановиться, что сама судьба его превращается в акт творчества, в песню. А лгать в песне он просто не умел. Помните? «Не ломаюсь, не лгу — не могу. Не могу!»

Он мог вслух умолять своих коней скакать помедленнее — но сам же все сильнее стегал их, нахлестывал.

Убежденность в правоте — пусть даже в такой, если можно так сказать, скорбно-радостной — обязательно должна вести до конца — вот лейтмотив судьбы и творчества Высоцкого.

Он сознательно выводил себя на такую пронзительную, головокружительную высоту нравственных критериев. Не мог иначе. Считал, что иначе — и не стоило бы. И верно — не стоит иначе…

Конечно же, не все равноценно у него. Есть песни рыхлые по форме, однотипные по содержанию, особенно песни давние. Есть не то чтобы «однодневки», а слишком окрашенные сиюминутностью, слишком «фельетонные». Однако, заметим, даже это говорит в его пользу — это доказывает, что он не «выцарапывал» славу, а «пел для мира».

Как бы то ни было, о творчестве поэта судят по его вершинам. А их у Высоцкого немало — об этом не думали в своем пропагандистском раже его поспешные толкователи, этого не замечали и иные доморощенные консерваторы.

В его песнях — громадная позитивная энергия, которая обладает способностью передаваться другим и при этом не только не уменьшаться, но расти. Что дает она? Силу. Какого рода силу? Исконную, изначальную силу «от земли», добрую силу, что покоится в каждом, да иногда не пробуждается и в течение всей жизни.

Способность ее пробудить — привилегия подлинного, наступательного искусства. А для чего годится эта сила-силища? А для того, чтобы мы никогда не забывали о своей человеческой сути, о Родине. Не малодушничали направо и налево, так и сяк. Это сила на то, чтобы в каждом человеке был силен Человек.

Владимир Надеин

ДОСТУПЕН ВСЕМ ГЛАЗАМ

…Он был занят в тот день, но уговаривать его не пришлось: минутку подумав, согласился приехать на встречу с клубом книголюбов «Известий». И тут проявилась свойственная ему простота. Он отказывался, когда не мог или не хотел, а вовсе не потому, что мало уговаривали. Спел три песни, извинился, что на большее нет времени. Уже у входа его догнала председатель клуба, чтобы хоть так, на ходу, вручить подарок: несколько книг.

— Спасибо, это есть. И это, — говорил Владимир Семенович, возвращая книжки. — А вот за это спасибо, давно хотел почитать.

Это была книжка в темно-зеленом переплете — «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки. Два дня спустя, когда в разговоре всплыло имя одного общего знакомого, Владимир Семенович процитировал Сенеку: «От природы он был велик и мужествен духом, да только распустился от постоянных удач». Я потом нашел это место, оно во второй половине солидного тома. Нашел и почувствовал угрызение от того, что сплю по семь часов.

Где находит время мальчишка, чтобы запоем глотать книги, — это понятно. Дни в детстве длинны, недели огромны, месяцы бесконечны.

Да, тут все понятно. Но где находил время для систематического, удивительно разнообразного (беллетристика, поэзия, история, социология…) чтения зрелый, но, к несчастью, далеко не богатырского здоровья человек, который вел кипучую литературную деятельность, был артистом театра и кино, выступал в многочисленных концертах? Он урезал свой сон втрое против обычной нормы, его сутки стали тридцатичасовыми. Но ведь и так разложи сделанное на троих, и то не каждому по плечу, и то трудно. А ведь были еще житейские заботы, и друзья, и палки в колеса…

…Владимир Высоцкий знал французский язык, любил его. Пластинки сохранили спетых им на французском несколько широко известных песен: «Сон мне: желтые огни…», «Кто-то высмотрел плод, что неспел…»

Но французским словом «шансонье» для определения своей работы Владимир Семенович не пользовался никогда. От его чуткого слуха не могла ускользнуть некоторая претенциозность этого термина — во всяком случае, в применении к русскому поэту. Те же и «бард», и «менестрель» — и тут виделся ему налет выспренности. Высоцкий нашел иную характеристику, главное достоинство которой даже не скромность, а простота и точность термина — авторская песня.

Сердцевиной авторской песни как художественного явления Владимир Высоцкий считал непосредственное общение с людьми. (Показательно, что привычного в таких случаях слова «публика» он тоже избегал…) Удивительно легкий на подъем, он побывал во множестве стран Но он еще изъездил, излетал едва ли не всю нашу страну. Он выступал перед металлургами Липецка и старателями Бодайбо, перед ташкентскими студентами и физиками Обнинска, моряками Одессы и авиаторами Приморья… И всюду не публика — люди, люди…

Не потому ли так неистощимо богат разными профессиями мир героев его песен?

Чего только не передают из уст в уста! «Сколько слухов наши уши поражает! Сколько сплетен разъедает, будто моль!» Слухи и информация, исповедь и бравада, стеснительные, полувнятные ответы молчунов и болтовня назойливых, стремящихся привлечь к себе внимание знаменитого артиста — как непросто извлечь из этого потока крупицы истины.

Все, кто знали Владимира Высоцкого, единодушно отмечают один из его удивительных даров — дар слушателя.

Квалифицированные литераторы, как правило, — квалифицированные слушатели. Но это не всегда от души, порою от ремесла. Владимир Высоцкий был собеседником, рассказывать которому — одно удовольствие. Но, конечно, наивно объяснять это утилитарностью литератора, ищущего прототип для очередного произведения. Культура общения с людьми была лишь одним из характерных показателей его общей высокой культуры.

Поэт вырос и получил воспитание в интеллигентной московской среде. Нина Максимовна, мать поэта, по специальности переводчик с немецкого языка, театралка, человек очень начитанный. Семен Владимирович Высоцкий — ветеран войны, полковник в отставке… Вот краткие выдержки из воспоминаний Нины Максимовны: «Володя начал рано говорить, к двум годам знал много стихов… Впервые попал в театр, когда ему еще не было трех лет… В начальных классах он любил уроки пения, но однажды пришел из школы опечаленным и рассказал: «Был урок пения, учительница велела петь во весь голос, я запел, а она прогнала меня из класса и поставила мне двойку…» В десятом классе Володя начал посещать драмкружок в Доме учителя. Руководил кружком артист МХАТа В. И. Богомолов, который первым заметил у Володи актерское дарование и посоветовал ему пойти в театральную школу».

Не исключаю, что для отдельных почитателей некоторых ранних песен Владимира Высоцкого эти биографические штрихи покажутся разочаровывающе неожиданными. Допускаю также, что кто-нибудь сошлется на якобы неопровержимые личные свидетельства каких-то друзей и даже «корешей». Разумеется, никакие слухи не в силах бросить тень на творчество поэта. И все же я уверен: нужно хоть раз со всей определенностью сказать, что слухи о каком-то ином прошлом Владимира Высоцкого не имеют под собою решительно никакой почвы.

Возможно, в возникновении этих странных легенд сказалось известное заблуждение, когда личность поэта напрямую отождествляется с героями песен, написанных от первого лица: сам В. Высоцкий не раз над этим посмеивался.

Но даже прямое отождествление не дает оснований для подобных догадок. Да, совпадают ритмы, совпадает речевой строй, как естественное средство художественной персонификации. Но послушайте внимательно: нет в этих песнях самой главной отличительной особенности так называемой «блатной» лирики — нет воспевания воровской романтики. Есть боль за сломленные души, есть тоска по свободе, как естественному для человека состоянию, есть непокорные и заблудшие, есть грязь обстоятельств и очищающая любовь.

Оно, конечно, предпочтительнее, чтобы человек отстаивал незыблемость своей любви не словами: «А мне плевать, мне очень хочется!» В иных песнях непреклонность чувств выражается поизящнее. Ну, к примеру: «Коль любить, так любить! Коль дружить так дружить!» Тут сразу видно, что мы имеем дело с воспитанным и покладистым молодым человеком, согласным на любой вариант: может любить, а может и дружить… А у Высоцкого человек совсем иной — так не покупать же украшения жизни ценою лжи!

Нина Максимовна вспоминает: «С раннего детства я замечала в ребенке удивительную доброту. Он мог собрать, например, детей из нашего дома № 126 по Первой Мещанской и всех кормить, а иногда оделял всех подарками: отдаст какую-нибудь игрушку, книжку». Что касается разных «игрушек», то с ними расставался, а вот книжки… Тут изменения были разительными, хотя и естественными. Книгами В. Высоцкий очень дорожил. У него была довольно обширная, в идеальном порядке содержавшаяся библиотека, в которой выделялась справочная литература и особенно — словари. Он говорил, что ему нравится читать словари «просто так». Он приходил на встречу со словами, как с друзьями, — не потому, что от них что-то нужно, а для духовного общения.

Сколько слов, найденных Владимиром Высоцким на перекрестках жизни, вернутся в эти словари, отстиранные академиками от дорожной пыли?.. И сколько старых, полузабытых вернулось в сегодня на работу строчками его стихов?..

Тут же, в «Песне о петровской Руси», Владимир Высоцкий создал один из шедевров аллитерации. Прислушайтесь…

Слышите колокольный перезвон?..

Если объяснять слишком настойчиво разницу между собою лично и героем шуточной песни «Ой, где был я вчера!..» Владимир Высоцкий считал излишним, то за военные песни он «оправдывался» довольно часто. Конечно, не только инерция восприятия иными слушателями, но и удивительная проницательность в воссоздании психологии и, более того, мироощущения солдата вызывали у фронтовиков особое доверие к автору: этот, мол, наш, этот все прошагал да прополз. Когда Владимир Высоцкий объяснял во время концертов: «Я не воевал, мне не довелось», — это было фактом его биографии. Когда он писал об этом стихи — это становилось изложением нравственной позиции.

Я французского не знаю, но догадываюсь, что где-нибудь на Монмартре слово «шансонье» звучит без малейшей претенциозности. Но у Владимира Высоцкого любимое место: Самотека, Москва. Оттого и внедренное им в употребление «авторская песня» для Самотеки звучит как-то свойственнее. А уж о нем самом, сколько словари ни листай, ничего точнее не скажешь, чем — Поэт!

Юрий Сенокосов

«ПОДОБРАЛ КЛЮЧ К НАШИМ ДУШАМ»

В какой непрекращающейся, постоянной мучительной муке жил Высоцкий, знают все, кто хоть раз слышал или видел его. Но я думаю, не все сознавали и сознают, что это была наша общая продолжающаяся мука рождения, родовая боль, пронзающая всех нас. Кто-то должен был выкричать эту боль. Мы носили ее в себе все. Но выкричал и выпел ее Высоцкий.

Его песни — о нашем рождении. Крик о необходимости и неизбежности человеческого рождения. Не физического только, которому можно помочь, а духовного, второго рождения, где помощь невозможна, ибо здесь каждый рождается сам. Поэтому оно так мучительно и непосильно.

Хотя часто кажется, что зло и ложь очевидны и что источник, причина их, как правило, мы сами, мы редко реагируем на это, как подобало бы людям «второго рождения». И не только от сковывающего порой нас страха или равнодушия, но просто потому что стать и быть человеком, родиться им, даже при желании, действительно трудно. Гораздо легче продолжать чувствовать и воспринимать себя частицей общества, чем самим собой, и разделять общую судьбу, чем вершить собственную.

Ведь, в самом деле, мы знали, что живем в зле и неправде, но с неизменной надеждой, когда рассуждали об этом, продолжали повторять, что «мир не без добрых людей», что «не все люди злы».

Мы знали, что страдаем и живем скверно, но т е р п е л и, ибо привыкли думать, что «может быть еще хуже», что «хорошо там, где нас нет».

Мы знали, что несправедливость и ложь всегда активны и умеют защищаться, но когда сталкивались с этим непосредственно, то, теряя терпение и надежду, тут же впадали нередко в отчаяние и говорили: «Плетью обуха не перешибешь», «Чем хуже, тем лучше».

Подобными сентенциями успокаивали мы, как известно, себя в повседневной жизни, считая, что уже в этом проявляется наш нравственный выбор, наша нравственная позиция, уповая на то, что рано или поздно, а «жизнь всех рассудит» и все в результате образуется.

Поистине терпение, надежда и отчаяние, то есть наша неспособность отказаться (даже в момент пробуждения в нас личности) от чаяний и общих коллективных надежд и заблуждений, были, в сущности, единственно мыслимыми состояниями, во власти которых мы жили и которыми даже гордились.

Короче, в ситуации, когда большинство думало, что «страдание есть, а виновных нет, что… все течет и уравновешивается» (Достоевский), нами ценилась лишь одна философия — оправдания этого.

Высоцкий не разделял ее. И не оправдывал. Как человек и поэт он следовал в своей жизни иному принципу, иной философии: если я знаю, что я есть, то знаю и то, как я должен поступать.

Он знал это, показав и нам, что огромное, слепое человеческое горе даже в минуту отчаяния находит себе союзника в Слове и через Слово обретает способность светиться не только надеждой, но и сознанием достоинства.

Коллективное зло порождает мифологию коллективных упований. И, видимо, нужен был в том числе и Высоцкий,

чтобы напомнить, сказать нам об этом. Его хриплый — от земли и небес — голос, чтобы мы его услышали.

Что это? Самобичевание?.. Самопожертвование?..

«Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от духа есть дух» — гласит древняя мудрость.

Размышляя о природе духовного начала в человеке, Декарт писал в свое время: «Что касается моих родителей, от которых, как мне представляется, я произошел, то… все-таки не они сохраняют меня и даже не они породили меня, поскольку я — мыслящая вещь».

Для Высоцкого подобное «чувство мысли», я думаю, во многом было определяющим. И, лишь учитывая это обстоятельство, можно, мне кажется, ответить на вопрос, почему он столь беспощадно относился к себе, подвергая, как некогда анахореты, свое тело постоянным испытаниям. Очевидно, он вел сходную борьбу, но уже не с собственным, ассоциальным телом за освобождение себя от «цепких рук» и «дурной крови» традиции.

Существуют по меньшей мере три известных пути обретения человеком своей сущности, сохранения себя в качестве человека. Путь долга, путь мысли (или познания) и путь любви. Причем путь познания, возможно, самый трудный из них. Ибо если человек добр, то это легко находит признание, так же, как в силу очевидной наглядности и факт выполнения человеком своего долга, следование ему воспринимается обычно с неизменным восхищением. Мысль же (ввиду нерасторжимой ее связи с языком) чаще всего находится на подозрении, о чем свидетельствует вся история познания (как научного, так и художественного) с ее взаимными человеческими обвинениями в разного рода ошибках, заблуждениях и пр. Хотя, казалось бы, быть в мысли, оказаться в ней — значит родиться! Однако поскольку язык многозначен, обманчив, постольку доказать другим свое пребывание в мысли всегда сложно, можно лишь косвенным путем. То есть опять же с помощью языка.

Я вовсе не собираюсь, однако, считать или называть Высоцкого «героем-спасителем». Отнюдь. Это было бы неверно. Полагаясь во всем на себя и друзей, он сам не вставал в эту позу. И возможно, поэтому мы не встретим в его песнях заискивающих ссылок на народ, как не найдем в них и упований на помощь со стороны или свыше. Его путь духовного рождения действительно непередаваем.

Есть такое понятие «эксперимент». Обычно о нем говорят в связи с доказательством или опытной проверкой выдвигаемого научного положения. Другими словами, эксперимент — это определенного рода искусство или способ достижения истины.

По отношению к человеку говорить об эксперименте, разумеется, недопустимо. Хотя история науки и опровергает это. Известно, например, что целый ряд ученых ставили эксперименты на себе, расплачиваясь порой за это собственной жизнью.

Я думаю, вся жизнь Высоцкого также была подобным экспериментом, но связанным не с поиском истины научного характера, а с доказательством необходимости своего личного, духовного присутствия в мире, восстановления нравственных начал жизни.

Такие понятия, как добро, истина и красота, познаются человеком только на собственном опыте. Это истина старая, и Высоцкий лишь напомнил нам о ней. Если мы познаем, то познаем в той мере, в какой любим и следуем своему долгу.

Я остановился на этом, чтобы подчеркнуть следующую мысль. В отличие от интеллигентов поколения Б. Пастернака и А. Ахматовой, сумевших сохранить полученную ими по праву рождения культуру, поколению Высоцкого еще нужно было родиться и наработать мускулы ума, достоинства, чести, чтобы появилась возможность восстановления нравственных основ нашей жизни.

Высоцкий был человеком русской культуры. Отсюда — особенности его характера и жизни и самого факта его духовного рождения: готовность к самопожертвованию, ясный и бескомпромиссный ум и непомерное чувство ответственности, доходившее до жестокости в отношении себя.

Вся его жизнь, безусловно, — символ того пространства, культурного и исторического, в котором он жил и, преодолевая которое, не только обозначил своими песнями границы этого пространства, но и подобрал ключ к нашим душам, открыл нам путь к обретению самих себя.

С. Цыбульник

ИСТОРИЯ ПЕСНИ

У меня, как у кинорежиссера, с автором сценария «Карантин» Юрием Щербаком возникла мысль предложить Владимиру Высоцкому написать песню для этого нашего фильма.

Весной 1968 года я отправилась в Москву, чтобы встретиться с В. Высоцким. Задолго до спектакля, в котором он был занят, жду у служебного входа.

Наконец, приходит. Коротко рассказываю, о чем сценарий.

Помню, Владимир Семенович не прерывал, не торопил. Выслушав, сказал, что согласен писать песню. Даже варианты на выбор.

В мае 1968 года — телефонный звонок: в такой-то день будет в Киеве.

Я попросила Юрия Щербака провести с Владимиром Высоцким в тонателье студии черновую запись привезенных им песен. «Давно смолкли залпы орудий…» и «Вот разошлись пути-дороги вдруг…». Потом уже мы остановились на первой песне, и ее, на мой взгляд, хорошо исполнил в фильме Юрий Каморный. Возможностей использовать и вторую песню не нашли. Но, думается, текст ее будет интересен почитателям таланта поэта.

Станислав Говорухин

«ВОТ ТАК И ЖИЛ»

…Сначала я услышал запись. Кто это? Откуда? Судя по песням — воевал, много видел, прожил трудную жизнь. Могучий голос, могучий темперамент. Представлялся большой, сильный, поживший…

И вот первое знакомство. Мимолетное разочарование. Стройный, спортивный, улыбчивый московский мальчик. Неужели это тот, тот самый?! Живой Высоцкий оказался много интереснее воображаемого идола. Запись сохраняет голос, интонацию, смысл песни. Но как много добавляют к этому живая мимика талантливого актера, его выразительные глаза, вздувшиеся от напряжения жилы на шее. Высоцкий никогда не исполнял свои песни вполсилы. Всегда, везде — на концерте ли, дома ли перед друзьями, в палатке на леднике, переполненному ли залу или одночу-единственному слушателю — он пел и играл, выкладываясь полностью, до конца, до пота.

Какое необыкновенное счастье было — дружить с ним. Уметь дружить — тоже талант. Высоцкий, от природы наделенный многими талантами, обладал еще и этим — умением дружить.

Мне повезло, как немногим. Счастливая звезда свела меня с ним на первой же картине. Было еще несколько фильмов, еще больше — замыслов. И между ними — это самое незабываемое — тесное общение так, без повода…

Иной раз листаешь старую записную книжку и среди пустых, незначительных записей натыкаешься на такие строки: «Приезжал Володя. Субботу и воскресенье — на даче. Написал новую песню». Помню, встретил его в аэропорту, в руках у него был свежий «Экран» — чистые поля журнала исписаны мелкими строчками. Заготовки к новой песне. Значит, работал и в самолете. Отдыхать он совершенно не умел. Потом на даче, когда все купались в море, загорали, он лежал на земле, во дворе дома, и работал. Помню, готовили плов на костре. Кричали, смеялись, чуть ли не перешагивали через него, а он работал. Вечером спел новую песню. Она называлась «Баллада о детстве». Ему никто не говорил: Владимир Семенович. Все называли Володей. Его не просто любили. Каждый ощущал себя с ним как бы в родственных отношениях.

…Я вспомнил, как одевался для концерта Высоцкий. Скромно, продуманно, с достоинством. Хотя внешне всегда одинаково: начищенные туфли, отутюженные брюки, рубашка. Зимой — пуловер или свитер. Он хотел, чтобы его уважали. И сам с огромным уважением относился к тем, для кого пел и работал.

Он всегда жил очень быстро. Быстро работал, быстро ел, быстро передвигался, на сумасшедшей скорости водил машину, не выносил поезда — летал самолетом. В последнее время его жизненный темп достиг предела. Четыре-пять часов — сон, остальное — работа. Рабочий день его мог сложиться, скажем, таким образом. Утром — репетиция в театре. Днем — съемка или озвучание, или запись на «Мелодии». Потом — концерт где-нибудь в Дубне. Вечером — «Гамлет». Спектакль немыслимого напряжения: свитер в антракте — хоть выжимай. Ночью — друзья, разговоры. После спектакля у негсі, на Малой Грузинской, всегда полно народу. Тут можно встретить кого угодно: писателя, актера, музыканта, таксиста, режиссера, врача, художника, бывшего вора «в законе», академика, маркера, знаменитого иностранного артиста и слесаря. К нему тянулись люди, и он не мог без них — он должен был знать обо всем, что происходит в жизни.

Надо бы сказать еще вот о чем. Он, чей рабочий день был загружен до предела, вынужден был отнимать у себя время — отнимать у поэзии! — · на решение разных бытовых вопросов своих друзей. Помогал всем, кто просил помочь. Одному «пробивал» машину, другому — квартиру, третьему — сценарий. Больно говорить об этом, но многие его знакомые нещадно эксплуатировали его популярность и возможность войти в любые двери — к любому начальнику.

Володя любил ночные разговоры. Сам заваривал чай, обожал церемонию приготовления этого напитка. Полки на кухне были заставлены до потолка банками с чаем, привезенным отовсюду. И только глубокой ночью, почти на рассвете, когда все расходились и дом затихал, он садился к столу и сочинял стихи. Квартира — своя квартира — появилась у него за пять лет до смерти. Он с любовью обставил ее, купил стол, за которым когда-то работал Таиров, страшно гордился этим. Но писал всюду, в любых условиях. Писал быстро. Долго проходил только процесс обдумывания. Бывало, сядет напротив телевизора и смотрит все передачи подряд. Час, два… Скучное интервью, прогноз погоды, программу на завтра. В полной «отключке», спрашивать о чем-нибудь бесполезно. Обдумывает новую песню.

Вот так и жил ежедневно, из года в год… Такой нагрузки не мог выдержать ни один нормальный человек. Где-то в это время в его сознании возникло ощущение близости конца. Вылилось в хватающее за сердце: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!» И мне, в разговоре: «Знаешь, я все чаще стал задумываться — как мало осталось!»

Оказалось, он был прав. Осталось мало. А сделать надо еще много. Хотелось попробовать себя в прозе, сочинить сценарий, пьесу, заняться режиссурой. Виды творчества многообразны, а он был разносторонне одаренным человеком.

И темп жизни взвинтился до немыслимого предела.

Владимир Высоцкий