Не очень-то приятно вспоминать эту историю: он нее меня до сих пор мороз по коже подирает. Ну казалось бы, откуда в маленьком среднерусском городке взяться подобным сюжетам? Да еще в наше время?! Но ведь было же! И, хотя моей вины в этом нет, все равно как-то не по себе.

Ладно. Пора приступать к рассказу. Постараюсь быть точной и правдивой, хотя это не совсем просто: я сама — одно из главных действующих лиц.

Ну, хватит ходить вокруг да около! Начинаю…

* * *

Меня зовут Вика. Вика Пинт. Я родилась и выросла в Энске: городе, как я всегда считала, весьма заурядном, пыльном и скучном; населенном весьма заурядными, пропыленными и скучными людьми.

Впрочем, нет. Один из жителей Энска резко выделялся на общем фоне. Я всегда его любила, люблю и буду любить всю жизнь. Он — самый умный, смелый и красивый. Ему недавно исполнилось пятьдесят, но он по-прежнему подтянутый, бодрый и загорелый; даст сто очков вперед любому юноше. Даже наметившаяся лысина (пора уже, что поделаешь!) его нисколько не портит. У него большие, сильные и очень мягкие руки; твердый подбородок, серые глаза и седые волосы на широкой груди.

Он мог бы рекламировать старый выдержанный коньяк; потому что сам — как коньяк: выдержанный, тонкий и благородный.

К сожалению, я никогда не смогу выйти за него замуж, несмотря на то, что он вдовец.

Не буду вас интриговать: это мой отец, Оскар Пинт; человек, известный всему Энску. Некоторым даже слишком хорошо известный: он — начальник энского уголовного розыска.

Я — его единственная дочь. Говорят, что внешне я — вылитая красавица-мама, а характером — в отца. Может быть, и так. Даже скорее всего, что так, иначе я бы не выбрала такую необычную профессию. Но это не имеет отношения к делу.

Отец всегда был влюблен в свою работу. Он мог целыми сутками пропадать в отделе, или выезжать на место происшествия, или руководить задержанием — одним словом, настоящий фанатик сыска.

Неудивительно, что люди, работавшие под его началом, мало чем от него отличались — разве только возрастом да чинами. Отцу удалось создать крепкую команду единомышленников: сильных, волевых, целеустремленных и честных.

Отца очень уважали и даже немного побаивались. Но, главное — любили. У нас дома постоянно собирались его подчиненные. Нет, отец никогда не называл их так; он говорил — "сотрудники", "друзья" или просто "ребята".

Вот, пожалуй, с этого и нужно начать.

* * *

Самым красивым был, конечно же, Илья. Илья Иванцов. Высокий, темноволосый, голубоглазый. За ним постоянно волочился длинный шлейф разнообразных сплетен и слухов, повествующих о его многочисленных амурных приключениях. Я относилась к этим слухам скептически: именно многочисленность любовных похождений вызывала наибольшие сомнения — ведь в противном случае выходило, что вниманием Ильи так или иначе были охвачены все существа женского пола в городе Энске, включая бронзовый бюст дважды Героини Социалистического Труда Кругловой, установленный на площади перед ткацкой фабрикой еще в застойные годы; и даже саму Круглову, заметно отличавшуюся от своего скульптурного изображения далеко не в лучшую сторону. Но я не думаю, что между ними что-то было: ни с бронзовой, ни с мясной ипостасью выдающейся ткачихи.

По крайней мере, между нами — точно ничего не было. Или почти ничего. Хотя я ему, конечно, нравилась. И даже очень. Да он этого и не скрывал. Однако Илья никогда не позволял себе и сотой доли того, что приписывала ему молва в отношениях с другими женщинами; разумеется, авторитет отца играл далеко не последнюю роль.

Тем не менее, Илья почему-то считался моим женихом.

Как, впрочем, и Николай. Коля, Коленька, Николенька Крайнов. Я всегда удивлялась, как человек с таким милым лицом и с такой нежной белой кожей может работать в уголовном розыске. Коротко стриженый блондин, очень светлый, почти альбинос, с пухлыми влажными губами цвета спелой земляники. У него были маленькие белые руки — прямо как у девушки. И тем не менее, ангельский облик не мог никого обмануть — в посадке головы, развороте плеч, походке, в каждом движении и жесте чувствовались сила, упорство и привычка доводить любое дело до конца. Он больше делал, чем говорил, зато ни в одном из его слов сомневаться не приходилось. Каждое утро, в любую погоду, ровно в шесть ноль-ноль Коля выбегал из дому в сопровождении Рекса — пса беспородного, но очень умного и преданного. Они пробегали десять километров, после чего Николай целый час посвящал силовой тренировке — бросал всякие "железки".

Однажды Коля пришел к нам в гости, достал новую записную книжку из кожи какого-то дорогостоящего гада, открыл на букву "П" и протянул мне: попросил написать адрес, телефон, дни рождения и именин. Безусловно, он и так знал все это — наизусть, но очень хотел, чтобы я написала сама. Я не отказала.

А вот Сашу я воспринимала как "их друга". Он не выделялся ни внешностью, ни характером. Плотный, коренастый, с глазами неопределенного цвета, для меня он был "вещью в себе". Правда, папа много раз повторял, что "Сашка Беленов — опер, каких поискать: серьезный, вдумчивый, трудолюбивый, с мертвой хваткой и великолепной интуицией". Он замечательно собирал улики: все знали, что если на место происшествия выезжал Беленов, то больше там делать нечего — уж этот-то ничего не пропустит.

Все трое были не разлей вода. И я их любила — как друзей. Они тоже меня любили — я это знала наверняка. Штука заключалась в том, что они меня любили гораздо более нежно.

* * *

Всякий раз, когда начинаешь что-либо вспоминать, пытаешься — как правило, безуспешно — выделить момент, с которого все началось. Все время думаешь: «вот, пожалуй, с этого…», а потом: «нет, чуть пораньше…», и так далее. Память и фантазия — вообще вещи родственные, а тут они словно соревнуются между собой, выискивая (а заодно и придумывая) причинно-следственные связи. Стремление к достоверности оборачивается катастрофическим многословием. А что может быть хуже излишних подробностей? Только подробные излишества. (Цитирую отца.)

Поэтому выход один — волевым усилием остановить бесконтрольное воскрешение образов и соответствующих им событий; надо вбить колышек, обозначить точку отсчета, от которой вести свое повествование.

Вот этим и займусь.

* * *

Примерно за две недели до трагического происшествия все трое собрались у нас дома. Сейчас уже затрудняюсь сказать, по какому поводу. Скорее всего, что и вовсе без оного.

А накануне ночью мне приснился странный сон: будто бы я родила двенадцать маленьких котят. Я вскочила с кровати в холодном поту, и первой мыслью, пришедшей в голову, было: "Хорошо, что не тринадцать; тринадцать — несчастливое число." Оказалось, что число тут не при чем: рожать во сне котят само по себе нехорошо. Дурной это сон, уж можете мне поверить!

Ну вот. А вечером пришли ребята. Они сидели, выпивали, выходили курить на лестничную площадку (дома я запрещала), и постепенно становились все более и более веселыми. Отец задержался на работе, но предупредил, чтобы они его дождались. За чаем состоялся следующий разговор (естественно, за абсолютную точность поручиться не могу):

Илья:

— Вика, мы тебе еще не надоели? Все ходим в гости, шумим, выпиваем?…

Я пожала плечами:

— Приходите. Я всегда рада вас видеть.

Николай тихо улыбнулся, словно каким-то своим сокровенным мыслям. Но вслух ничего не сказал.

— Оскар Карлович для нас как отец родной, — вдруг заявил Саша. Мне это резануло слух: какое убожество — "Батюшка, отец родной, не вели казнить…" Тьфу! Не люблю я эти сусальности! Я промолчала.

— Протестую! — повысил голос Илья. — Я очень люблю и уважаю Оскара Карловича, но лучше пусть он будет мне тестем, а не отцом!

Повисла пауза; Илья торжествующе смотрел на товарищей. Я уже собиралась открыть рот и сказать все, что думаю по этому поводу, но вмешался Николай:

— Тебе нельзя, — веско обронил он. — Ты очень легкомысленный.

— Я? Легкомысленный? — зашумел Илья. — Что это значит? Ты хочешь сказать, что мои мысли — чересчур легкие? Ну и пусть! Зато их много! Не то, что у некоторых — одна и тяжелая! Тоже мне — "легкомысленный"! Нашел причину! Скажи лучше, что видишь во мне опасного соперника! Вот это будет недалеко от истины!

— Перестань, — зло сказал Николай, густо покраснев. — Замолчи сейчас же!

— Конечно, опасного! — не унимался Илья. — Шансов-то у тебя — гораздо меньше. Пропорционально росту. Вот и выдумываешь мои несуществующие недостатки.

Я поняла, что надо вмешаться:

— Мальчики! Прекратите сейчас же! Зачем вы ссоритесь?

Илья галантно поклонился, успел поймать мою руку и быстро поцеловать — до того, как я ее отдернула.

— Ну что ты, Вика, милая? Мы не ссоримся. Мы устанавливаем лидерство. Понимаешь, каждый из нас хочет, чтобы ты его любила.

Я пожала плечами:

— Я вас всех люблю…

— Нет, — покачал головой Илья. Саша и Николай не перебивали — молча смотрели на меня. — Всех — это не то. Надо кого-то одного. Понимаешь, мы взрослые мужчины, все, как на подбор, холостые… Жениться пора. А лучшая милицейская жена — это милицейская дочь; точно тебе говорю. Вот и делай выводы. А заодно уж и выбор. Могу помочь советом — укажу самую достойную кандидатуру.

Честно говоря, я растерялась и не знала, что ответить. А они ждали от меня ответа. К счастью, в это время вернулся отец.

— Ну что, орлы? — спросил он. — Я кое-что придумал… — и разговор плавно перешел в другое русло — про работу. Они стали обсуждать, как и на чем лучше подловить местного "авторитета" — Костыля. Причем, по странной иронии судьбы, этот самый Костыль жил как раз в нашем подъезде — этажом выше. Все-таки мир очень тесен, а мир небольшого провинциального городка — тесен невыносимо.

— К сожалению, пока на этого Аль Капоне энского разлива мы ничего не накопали, — сказал отец, потирая руки. Он сел за стол; я принесла ужин. Илья и Николай внимательно следили за мной. — Никто не хочет подавать заявление, никто не хочет быть свидетелем. Конечно, свое здоровье дороже; я людей понимаю. Но это не значит, что Костыль неуязвим. Вспомните, ведь посадили же Аль Капоне! Ему тоже долго ничего не могли пришить! И все-таки посадили! За что? За неуплату налогов!

Ребята одобрительно закивали.

— Ну так вот, — продолжал отец. — Я договорился с коллегами из налоговой полиции. Обещали помочь. В конце месяца мы вместе с ними совершим набег на гнездо Костыля — казино. Произведем выемку документации — глядишь, чего и получится из этой затеи. А? Как думаете?

Опера молчали.

— А если он успеет спрятать документы? — осторожно спросил Саша.

— Ну, что-нибудь да найдем, — успокоил отец. — Так или иначе. И потом — чего ему без причины волноваться? По-моему, он перестал чувствовать опасность и начал немного зарываться. Вот тут-то мы его и прихватим!

— А если его кто-нибудь предупредит? — продолжал Саша.

— Кто может его предупредить? — удивился отец. — О готовящейся операции знаем только я да начальник налоговой полиции. Теперь, правда, еще и вы… Ну так, здесь же все свои. Если бы я вам не доверял, то и говорить не стал бы. А пока — временно, чтобы усыпить бдительность — прекращаем разработку по Костылю. Идет?

Все согласились и выпили за "успех нашего безнадежного дела" — ведь настоящие джентльмены берутся только за безнадежные дела.

Я ушла на кухню. У меня не шел из головы предыдущий разговор. С чего они взяли, что я собираюсь замуж за одного из них? Понятно, отец бы это одобрил, но ведь у меня могли быть и свои планы. Да, я люблю их, но совсем не так, как им того хотелось бы. Неужели не понятно? Какие все-таки странные эти мужчины: за меня все решили. Но с какой стати?

Тогда я просто рассмеялась. Потом уже, какое-то время спустя, я поняла истинную причину кошмарной трагедии, всколыхнувшей весь Энск: не дурацкое мальчишество, и вовсе не страстная любовь, а именно "борьба за лидерство", везде и во всем, — главная черта настоящего мужского характера.

* * *

Прошла неделя. А потом в один прекрасный день появился Илья с роскошным букетом алых роз. Вы не поверите — он пришел сделать мне предложение. Илья был совершенно серьезен; брюки тщательно отглажены, а ботинки — начищены. (Я, кстати, была почти готова к такому повороту событий: всю ночь мне снились такса и доберман-пинчер, по очереди совокупляющиеся с небольшой изящной фокстерьершей, вымазанной взбитыми сливками. Я так думаю, что взбитые сливки должны символизировать подвенечное платье невесты, ну а собаки — понятно к чему…)

— Дорогая Вика! — торжественно сказал он; я едва сдержалась, чтобы не улыбнуться. — Дорогая Вика! — повторил он и задумался. — Что-то у меня не получается… Странно, обычно я легко нахожу общий язык с женщинами… Видимо, ты не в счет… Будем надеяться, это временное явление. В общем, не хочешь ли выйти за меня замуж? Я делаю тебе предложение.

— Должна заметить, в не совсем традиционной манере. Правда, мне никто никогда не делал предложений, ты первый, но, насколько я могу судить по различным художественным произведениям и рассказам подруг, в этот момент не принято упоминать о других женщинах, — с напускной строгостью сказала я.

— Ты совершенно права! — Илья ослабил галстук. — Дело в том, что для меня это — тоже первое предложение. Абсолютно не знаю, что нужно говорить в подобных случаях. Я хотел заранее все написать на маленькой бумажке, вставить ее между цветов и читать, держа букет перед собой. Но потом подумал, что так будет неестественно, и решил действовать экспромтом. Положиться на вдохновение. Ну что, получилось?

— Почти. В целом — неплохо. Довольно мило.

— Вот видишь! — обрадовался Илья. — Талантливый человек — талантлив во всем!

— О да! Я уверена, что скоро в Энске тебе не будет равных — надо только немного потренироваться.

— То есть? Что значит "потренироваться"? Ты что, вот так, прямо с ходу мне отказываешь? А, может быть, сначала подумаешь? Не поспишь две-три ночи, поплачешь в подушку, расплетешь косу — девичью красу…

— У меня нет косы.

— Это неважно. Ты все равно подумай.

— Нет, Илья. Понимаешь… — в этот момент кто-то позвонил в дверь.

— Кто там? — насторожился Илья.

— Еще не знаю, — я пошла открывать.

* * *

А на пороге стоял Николенька. И тоже с огромным букетом роз.

"Как их сегодня… словно прорвало!" — подумала я. Однако, не скрою, было очень приятно. Я оглянулась — Ильи не было; видимо, он улизнул в комнату.

— Вика! — сказал Николай и покраснел. Затем прокашлялся и покраснел еще больше. — Вика! — повторил он и вдруг замолчал; весь как-то подобрался, изменился в лице и даже, как мне показалось, перестал дышать. Остановившимися глазами он смотрел куда-то мне за спину. Я тоже обернулась, предчувствуя что-то недоброе.

Из комнаты, беспечно улыбаясь, показался Илья. Пиджак он зажал под мышкой и неторопливо заправлял расстегнутую рубашку в брюки. Увидев Николая, он заулыбался еще шире и ласково погрозил мне пальцем:

— Ну что же ты, дорогая? Мы еще расписаться не успели, а к тебе уже посторонние мужчины наведываются. К тому же с цветами. Правда, не очень-то хорошими: вон та розочка подвяла, а у этой — лепесточки оборваны. Но третий сорт — не брак. И вообще: неужели тебе нравятся малорослые блондины?

Николай вспыхнул, и прежде чем я успела что-либо сказать, он сухо ответил:

— Цветы — самые лучшие. Это тебе, Вика, — легкий кивок головой; мне показалось, что в глазах его стояли слезы, — извини, что пришел не вовремя. Я зайду как-нибудь… в другой раз. До свидания! — и, круто развернувшись на каблуках, он вышел.

Честно говоря, в тот момент я чувствовала себя очень глупо, и поэтому, едва захлопнулась за Колей дверь, напустилась на Илью:

— Что ты себе позволяешь? Что за чушь ты несешь?

Илья вяло защищался:

— А чего он? Путается под ногами… Тоже мне — жених…

— Это не твое дело! — наступала я. — Не тебе решать, кто путается, а кто — нет… Уходи! Видеть тебя не хочу! Устраиваешь тут комедию; что он мог обо мне подумать!

— Да брось ты, — поморщился Илья. — Какая разница, что он подумает? Главное, что твой будущий муж знает, как все обстоит на самом деле.

— Иди отсюда! Будущий муж! — я буквально вытолкала его за дверь. Он, впрочем, и не сопротивлялся: ухитрился даже в последний момент резко обернуться и поцеловать меня в щечку. Но я все равно его выгнала — конечно же, беззлобно.

Надо заметить, что у меня тогда не появилось никакого дурного предчувствия: я была уверена, что они сами во всем разберутся и еще не раз вместе посмеются над этим недоразумением. Я ошибалась: Илья очень сильно оскорбил Николая; фактически, это был удар ниже пояса.

Дальше случилось вот что: Илья, весьма довольный своей маленькой победой, спускался по лестнице и что-то насвистывал. Ему удалось больно задеть самолюбие Николая — самое чувствительное и уязвимое мужское место. Кроме того, он сумел вызвать у меня какие-то чувства; пока неважно, какие — со знаком плюс или минус, важно, что сумел. Женское сердце — как огромная доменная печь: любовь там переплавляется в ненависть, жалость — в восхищение, а уважение — в презрение. И наоборот — нужно только знать, какой катализатор и когда следует добавить.

Илья не учел одного — настырный характер Николая. Николай ждал его у подъезда. Подошел и процедил сквозь зубы:

— Ты мог бы мне раньше обо всем сказать. Не надо было ставить меня в глупое положение. И потом…

— Ты сам себя поставил в глупое положение — тебя никто сюда не звал, — парировал Илья. — А все из-за того, что переоценил свои возможности — ну тебе ли со мной тягаться?

— И потом, — продолжал Николай, — цветы я принес — самые лучшие, какие только есть в городе. И вообще, после всего того, что сегодня случилось, я знать тебя больше не хочу! — он не удержался: коротко, без замаха, съездил Илье в челюсть. Тот, не успев отшатнуться, в ответ шлепнул соперника раскрытой ладонью по уху. К счастью, безобразная сцена на этом окончилась; они не сцепились; вчерашние друзья, а теперь — непримиримые враги развернулись и зашагали в разные стороны.

* * *

Прошло еще несколько дней. Ни Илья, ни Коля больше не приходили к нам в гости — видимо, опасались встретиться друг с другом. Пару раз забегал Беленов — совсем ненадолго. Я рассказала ему о ссоре. Он долго смеялся и обещал помирить соперников; но, видимо, у него это не получилось. Уж и не знаю, как они уживались на работе — кабинет-то был один на всех. Наверное, Саша выполнял роль буфера и связующего звена — между собой они больше не разговаривали.

Отец сразу это заметил и ходил расстроенный — дружескую атмосферу в коллективе он ценил очень высоко. Не знаю, почему я тогда умолчала об истинных причинах ссоры? Возможно, если бы я обо всем рассказала отцу, ему бы удалось помирить ребят. А может быть, наоборот — он бы ни за что не стал этим заниматься. Ведь я же все-таки — его дочь. А он никогда не смешивал личные интересы со служебными.

* * *

Дальнейшее представляется мне каким-то нелепым бредом. Вот уж ни за что бы не подумала, что взрослые, умные, нормальные люди способны на такое. Да, конечно, работа в уголовном розыске накладывает определенный отпечаток. Вряд ли кого-нибудь из них троих можно было назвать утонченным или изысканным; но ведь и примитивными их назвать никак нельзя! Откуда же тогда эта ослепляющая злоба и всепоглощающая ненависть? А может, все мужчины устроены подобным образом — для них война сладка и желанна в той же степени, что и любовь? Не знаю. Человек — существо, раздираемое противоречиями. Есть какой-то срединный стержень, вокруг которого и происходят колебания — то в одну, то в другую сторону. Но даже если этот стержень остается неподвижен, то увеличивающийся размах колебаний способен натворить немало бед.

* * *

Вот вы, конечно, можете не верить в предчувствия, и уж тем более — в сны, а я вам скажу, что знала все заранее, потому что во сне разбила бутылку кетчупа, и он густой багровой лужей растекся по полу; а потом я стала мыть пол, да еще и порезалась. Больно. И кровь течет. И непонятно: где кровь, а где кетчуп? Да тут еще и месячные начались; сначала — во сне, а потом уж — как полагается. Ну и что? Скажете, совпадение?

* * *

В тот день дежурил Саша Беленов. Это он позвонил вечером отцу и попросил срочно приехать.

— Что случилось? — спросил отец.

— Оскар Карлович, Илью избили, — ответил Беленов. — Приезжайте, пожалуйста, мне нужно с вами поговорить.

— Где он? — отец имел в виду Илью.

— Пока в больнице, но врачи говорят, что ничего серьезного. Я послал машину. Она скоро будет у вас.

— Хорошо. Выезжаю.

Служебная машина доставила отца в отдел. Там его ждал Беленов.

— Рассказывай, как было дело, — велел отец.

— Около десяти вечера раздался звонок… — начал Беленов.

— Кто звонил? — сразу перебил его отец.

— Не знаю… Кто-то из соседей, — пожал плечами Беленов.

— Что значит "кто-то"?

— Он не представился.

— Ладно, мы к этому еще вернемся. Дальше. Позвонил, и что сказал?

— Сказал, что на нашего сотрудника напали во дворе его же собственного дома. Назвал имя и фамилию Ильи. Сказал, чтоб мы срочно приезжали.

— Ну и?

— Я взял машину и помчался. Когда приехал, перед подъездом уже никого не было. Я поднялся в квартиру, стал звонить. Илья открыл не сразу; он был в ванной, промывал раны.

— Так. Он был один?

— Да.

— Он удивился, что ты приехал?

— Да. Он сказал, что как раз собирался позвонить в отдел, доложить о случившемся. Я подумал, что ему надо съездить в больницу: сделать снимок, наложить швы, и так далее.

— Так. Правильно. Что ты сделал?

— Я посадил его в машину и отвез в больницу. А по дороге он мне все рассказал.

— Что?

— Он шел домой. Было это около десяти вечера. У подъезда сидели двое здоровых ребят, но он не обратил на них внимания. И когда он проходил мимо, один вдруг вскочил и ударил его прямо в лицо. А сзади напал второй. Он пробовал защищаться, говорит, что одного даже хорошенько задел, но точно не уверен. В общем, его повалили и потом еще немного попинали. А потом он потерял сознание. Сколько лежал без сознания, толком сказать не может. Когда очнулся, никого рядом не было. Он поднялся и потихоньку доковылял до квартиры. Собирался уже звонить в отдел, а тут я приехал.

— Опередил, получается?

— Ну да.

— Да, — отец с сомнением покачал головой. — Всегда бы так. Ладно. Дальше что?

— В больнице сделали снимки — перелом двух ребер. На рассеченный лоб наложили швы. В общем, привели в порядок. Ну, а я поехал назад, в отдел. А по пути — дай, думаю, загляну на место происшествия. Осмотрю по горячим следам. Может, из жителей с кем поговорю.

— Так. Ты искал того, кто звонил?

— Конечно.

— И что?

— Не нашел.

— Хм, — отец стукнул кулаком в ладонь. — Этого и следовало ожидать. Свидетели есть?

— Да, может, и есть, только признаваться не хотят.

— Обычное дело. Илья запомнил кого-нибудь из нападавших?

Беленов пожал плечами:

— Ну как "запомнил"? Все-таки было уже темно, да и напали они внезапно. Илья обещал составить фоторобот, но… В общем, он не уверен.

— Понятно. Мне интересно, кто же это звонил. Кто тебя вызвал?

— Не знаю.

— Это все? Ты ведь еще что-то хочешь сообщить? Иначе ты бы меня из дома не вытащил, подождал бы до утра.

— Да… Да, Оскар Карлович, — Беленов выглядел смущенным. — Тут вот еще какая штука… У Ильи перед подъездом — небольшая детская площадка. Я подумал — ведь нападавшие не могли точно знать, когда Илья придет домой. Наверняка они его ждали. Возможно, долго ждали. Но не могли же они все время сидеть перед подъездом, светиться. Они должны были караулить его где-нибудь поблизости, в укромном местечке. А когда увидели, что он проходит через арку, подошли к подъезду.

— Ну?

— Я обшарил детскую площадку. И вот что нашел, — Беленов достал из кармана сверток и протянул отцу. — Я никому об этом не говорил. Никому не показывал. Хотел с вами посоветоваться.

Отец развернул сверток. На его широкой ладони оказалась аккуратная записная книжка в переплете из кожи какого-то дорогостоящего гада.

* * *

Отец опасливо покрутил ее, пару раз подбросил. Затем решительно открыл. На первой странице каллиграфически правильным почерком было старательно выведено: «Крайнов Николай Владимирович».

А на букву "П"… Словом, это была та самая записная книжка.

— Понятно, — отец убрал книжку в карман и пошел в свой кабинет. — Спасибо, Саша. Не говори об этом никому. Напиши рапорт, но про книжку там не упоминай.

— Понял, — отозвался Беленов.

— Позвони в больницу, узнай: Илья еще там? — распоряжался отец. — Если да, скажи, пусть ждет меня — я сейчас приеду.

Беленов потянулся к телефону.

— Да, он будет ждать вас в приемном отделении.

— Хорошо! Машину мне. К подъезду.

* * *

В больнице пахло хлоркой. Под ногами гулко щелкал кафель. Эхо торопливых шагов улетало вперед, по длинному узкому коридору, забрызганному молочным светом неоновых ламп.

Оскар Пинт быстро нашел приемное отделение. Он еще не знал, о чем будет говорить с Ильей — увидит по ходу дела. Что-нибудь сообразит.

Он вошел в приемное. Охранник, сидевший за столом у входа, поднялся ему навстречу и почтительно кивнул. Оскар Карлович кивнул в ответ и коротко спросил:

— Где?

— А вон, на лавочке, — охранник неопределенно махнул рукой куда-то за спину.

На краю низенькой кушетки, обитой темно-коричневым дерматином, одиноко пристроился Илья. Пинт подошел к нему и осторожно, чтобы не причинить боль, потрепал по плечу.

— Ну, что с тобой стряслось? Давай рассказывай!

Илья вздрогнул, покосился исподлобья на начальника и уклончиво отвечал:

— Ничего особенного, Оскар Карлович! Ерунда!

— Ну-ну! Не скромничай! Ты вот что, дружочек — садись пока в машину, а я скоро приду, — Пинт направился в кабинет дежурного врача, чтобы поблагодарить его за своевременную и квалифицированную помощь. Минут через пять он вернулся, сел за руль, повернул ключ в замке зажигания; машина медленно выехала с больничного двора.

— Ну давай, Илья, рассказывай! — повторил Пинт.

— А чего рассказывать? — Илья смотрел прямо перед собой. — Шел домой, у подъезда напали двое. Темно было, лиц не запомнил. Комплекция у них внушительная. Удары тяжелые. Вот и все приметы.

— Илья, — с мягким нажимом сказал Пинт. — Ты чего-то недоговариваешь. Я пока не знаю, почему. Но ведь рано или поздно все равно узнаю.

Илья угрюмо молчал.

— Ну хорошо, — Оскар Карлович не настаивал, — может быть, они что-нибудь сказали тебе? Угрожали? Как-то объяснили свое нападение?

— Нет, ничего не говорили, — упрямо мотая головой, твердил Илья.

Пинт понял, что он ничего от Ильи не добьется. По крайней мере, сейчас.

— Ну ладно. Не хочешь — не надо. Если надумаешь обо всем мне рассказать — позвони, — он довез Илью до дома, высадил, и поехал к Крайнову.

Ведь то, что Илья не хочет ни о чем говорить, само по себе что-нибудь да значит. Неспроста же это!

* * *

На самом деле, Илья рассказал ему почти все. Он шел домой, нападения никак не ожидал, поэтому драка у подъезда явилась для него полной неожиданностью. Те двое, конечно, были крепкими ребятами; дело свое они знали хорошо. Долго сопротивляться Илья не смог, и скоро уже лежал не земле, жадно хватая широко раскрытыми губами горячий пыльный воздух с солоноватым привкусом, а двое крепких ребят пинали его по ребрам и в живот, сопровождая каждый удар коротким звучным выдохом.

Одно не сказал Илья Оскару Пинту: когда он уже плавал в полузабытьи, норовя каждую секунду скатиться в мягкую и мрачную яму спасительного обморока, один из нападавших наклонился над ним и прошипел прямо в лицо:

— Это только цветочки, Илюша! Цветочки — за цветочки! — и бросил ему на грудь наполовину распустившийся бутон алой розы. Илья глубоко вдохнул розовый запах и уже не мог сдержать упоительного головокружения — он обрадованно затих и, кротко улыбнувшись, потерял сознание.

* * *

А Пинт ехал к Коле Крайнову: или дело раскрывается по «горячим следам», или не раскрывается вовсе. Нечасто бывает так, что впоследствии обнаруживаются какие-то дополнительные обстоятельства, проясняющие или радикально меняющие картину преступления.

Одно было непонятно опытному сыщику: если все на самом деле обстоит именно так, как выглядит, то где же искать мотивы, побудившие Крайнова на такой гадкий поступок? И в чем причина молчания Ильи? Какой общей тайной они связаны? И почему это не должен знать их начальник?

* * *

Коля был дома. Он спал. Настойчивые трели дверного звонка заставили его подняться из теплой кровати. Крайнов, заспанный, открыл дверь и уставился на Пинта:

— Здравствуйте, Оскар Карлович! Что-нибудь случилось?

Вместо ответа Пинт молча кивнул и прошел в квартиру. Он быстро обошел все комнаты, внимательно осматривая их в поисках чего-то необычного. Честно говоря, он и сам не знал, что ожидает здесь увидеть. Ведь не фотографии же со сценами избиения Ильи! Нет. Все выглядело вполне мирно — никаких разбросанных вещей, никаких признаков суеты и спешки, кругом порядок и чистота. Вроде бы ничего подозрительного — но Пинт для себя еще не решил, считать ли подозрительным полное отсутствие всего того, что могло бы быть подозрительным. Поэтому он опустился в глубокое кресло и знаком предложил Крайнову устроиться напротив.

— Расскажи мне, Коленька. Все расскажи, как есть, — попросил он Крайнова, пристально глядя ему прямо в глаза.

— Я вас не понимаю, Оскар Карлович, — недоуменно усмехнулся Крайнов. — Что вы имеете в виду?

Его удивление было искренним. "Или очень хорошо наигранным", — отметил про себя Пинт. Он решил не ходить долго вокруг да около — все равно бесполезно. Если к этому гнусному происшествию действительно причастен Крайнов, тогда он просто гений маскировки, да к тому же человек с железными нервами — это надо же, заснуть после всего, что случилось, да еще и так натурально разыгрывать из себя святую невинность.

— Коля, я думал, ты уже в курсе. Сегодня вечером у своего подъезда был избит Илья.

— Сильно? — спросил Крайнов, и уголки его сочных пухлых губ слегка дрогнули в легком подобии улыбки.

— К счастью, не очень. Но довольно ощутимо, — ответил Пинт, наблюдая за реакцией Крайнова. Улыбка на его детских алых губах промелькнула и мгновенно исчезла.

— И вы решили, что это я? — теперь Николай выглядел озабоченным. — Нет, Оскар Карлович, это не я.

— Правда, Коля? — вкрадчиво спросил Пинт. Крайнов молчал. — Ты ведь знаешь: если я спрашиваю, значит — у меня есть на то основания.

— Нет, это не я, — повторил Николай. — Я весь вечер был дома. Никуда не выходил. Правда, никто это подтвердить не сможет. Так что — алиби у меня нет. Если бы заранее знать, когда оно понадобится, — Крайнов развел руками.

— Да, ты прав. Так оно всегда и бывает… Ну да ладно, Бог с ним, с алиби… Ты мне лучше вот что скажи — в последнее время между вами что-то случилось. Какой-то разлад вышел. Почему? В чем дело?

Крайнов пожал плечами: по лицу его было видно, что он не хочет отвечать на эти вопросы.

— Да так… — уклончиво сказал он. — Поссорились маленько. Но это не имеет никакого отношения к делу.

— Хорошо бы, Коля, хорошо бы, — покачал головой Пинт. — И все-таки — расскажи.

— Нет, Оскар Карлович, — твердо сказал Крайнов. — Не могу. Это наше личное дело.

— Ах, ну да! Конечно! Это ваше личное дело. И начальнику знать об этом совершенно не обязательно, — улыбнувшись, согласился Пинт, но улыбка эта не предвещала ничего хорошего. — Коля! Я не спорю — у вас с Ильей могут быть разногласия личного характера, и я никогда не стал бы понапрасну в них вмешиваться. Но то, что происходит между вами, уже вышло за рамки личных взаимоотношений — не далее, как сегодня вечером. Я не могу допустить, чтобы мои сотрудники перегрызли друг другу глотки. Нас и так немного, мы отвечаем за весь наш маленький город, а вы… — он в досаде махнул рукой. — Такое впечатление, словно кто-то из вас на Костыля работает, а то и — сразу оба. То-то он обрадуется, узнав, что оперативники Пинта перебили друг друга.

— Оскар Карлович! — нахмурившись, сказал Николай. — Я не могу вам рассказать о причинах нашей ссоры, но поверьте: она никак не связана с нападением на Иванцова. Даю вам честное слово — я к этому не имею никакого отношения.

— Хорошо! — Пинт хлопнул себя по колену. Казалось, он был вполне доволен услышанным. Он встал, собираясь уйти, но вдруг словно вспомнил о чем-то и опять сел в кресло. — Хорошо! Ты меня почти успокоил. Честного слова достаточно: я безоговорочно верю своим сотрудникам. Напоследок я попрошу тебя только об одном: объясни мне, как ЭТО могло оказаться у подъезда Ильи? Причем — именно сегодня вечером? — он вытащил из кармана записную книжку и протянул Крайнову.

Николай молча смотрел на книжку, не сводя с нее глаз.

— Откуда она у вас? — наконец вымолвил он.

— Коленька, — ласково сказал Пинт, — это я у тебя хочу спросить: откуда она у меня? Как она могла у меня оказаться? Или, если формулировать совсем просто: как, когда и где ты мог ее потерять? Вспомни, пожалуйста.

— Не знаю, — в замешательстве пробормотал Крайнов. — Я ее уже три дня ищу. Во вторник пришел на работу. Вроде бы книжку с собой брал. А в обед хватился — нет ее. Искал везде — нет, и все. Ну, думаю, дома забыл. Пришел с работы, все перерыл — дома тоже нет. Пропала. Не знал, что и думать. И вот… Вы принесли…

Пинт сверлил его своими серыми глазами; изучал каждое малейшее движение; просвечивал насквозь, как рентгеном.

— Ну и что? У тебя есть какое-нибудь объяснение? Предложи мне свою версию.

Крайнов некоторое время сидел, нехорошо щурясь, а затем решительно рубанул воздух ребром ладони:

— Оскар Карлович! Я думаю, он сам все это подстроил! Украл книжку — чтобы была веская улика, имитировал побои — чтобы меня подставить, и вам наверняка чего-нибудь такого наговорил. И получается, будто я во всем виноват.

— Ты думаешь, это — правдоподобная версия? — немного насмешливо произнес Пинт. — Ты хочешь сказать, что Илья, как та унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла? Что-то очень сомнительно, тебе не кажется? Нет, здравое зерно в этой версии, безусловно, есть… Но все-таки сомнительно…

Крайнов понурил голову:

— Ну, тогда не знаю… Вы же мне не верите…

— А почему я должен вам верить? — начиная раздражаться, повысил голос Пинт. — Один молчит, как партизан, другой — заявляет, что это не мое дело. Происходят какие-то идиотские вещи, а я здесь — ни при чем! Сижу, как болван, и не могу ни в чем разобраться! Нет, ребята, прекращайте этот балаган! А ну, давай колись — почему с Иванцовым поссорился!

Николай втянул голову в плечи:

— Не скажу, Оскар Карлович…

— Ну ладно, — Пинт встал и небрежно кинул книжку Крайнову, — не хочешь — и не надо. Вы уже взрослые дети — надеюсь, знаете, что делаете. Но хочу предупредить: как вы со мной, так и я с вами. Если до чего-нибудь самостоятельно докопаюсь — засажу к чертовой матери! Хватит вести душеспасительные беседы! Пока! Будь здоров! — и он вышел из квартиры, больше ни разу на Николая не взглянув.

Ситуация и впрямь была идиотской: ни Илья, ни Николай, ни сам Оскар Пинт — никто из них до конца не понимал, что происходит на самом деле.

* * *

В выходные я люблю поспать подольше. Сначала просыпаюсь, как на работу, а потом — снова засыпаю. Поэтому субботние сны — самые дурацкие, пустые и никчемные. Они никогда не сбываются. Но если хотите, могу рассказать. Во сне явился ко мне черноволосый красавец во фраке, а я все раздумывала: похож он на Илью или нет? На Николая-то уж точно не похож! Ну так вот: этот красавец-брюнет защищал меня неизвестно от кого; доставал из-за пазухи маленький черный пистолет и стрелял в пустоту, но при этом почему-то громко пукал, портил воздух и заливался краской смущения. Честно говоря, я тоже чувствовала себя неловко и даже намекнула ему, что особой необходимости продолжать стрельбу вроде бы и нет, мол, прекрати стрелять, а заодно и пукать — хватит конфузиться перед девушкой; но упрямый защитник только качал головой и говорил: «Надо, Вика! Надо! Ах, почему вы этого не понимаете?» — в общем, довел меня почти до самых слез, и я потеряла к нему всяческий интерес.

* * *

Была суббота. Весь оперативный состав поехал на стрельбы. Отец был за старшего. Опера получили табельное оружие, погрузились в автобус и поехали на стрельбище.

Помню, отец всегда ругался: "Тир должен быть в подвале, а стрелять надо — каждый день!" К сожалению, на практике все было иначе. Стреляли редко (и не очень метко), а ездить приходилось за город.

В автобусе Коля и Илья сели по разные стороны. Оба всю дорогу смотрели в окно — один в правое, другой — в левое. У каждого под мышкой грелся пистолет. Каждый боролся с искушением; но патроны еще не раздали; обоймы были пусты.

Приехали на стрельбище, отец выдал всем по шестнадцать патронов. Снарядили обоймы, поставили оружие на предохранитель.

Затем поступила команда: "Выйти на огневой рубеж!" и прозвучали фамилии: Иванцов, Беленов, Крайнов.

Саша усмехнулся:

— Хорошо, что я буду между вами, а то еще перестреляете друг друга.

Илья промолчал. Николай презрительно поджал губы.

Подошел инструктор по огневой подготовке, напомнил, что стреляные гильзы надо будет потом сдать. Все трое молча кивнули: мол, знаем.

"Огонь!"

Рощица вдали — там, за огневым рубежом — переливалась свежим ветром. Его шума не было слышно; зато очень хорошо видно — зеленые листочки, подхваченные набегающим потоком, оборачивались серебристым исподом и стыдливо трепетали в цепких пальцах сладострастного ветерка. Трава на поле, густая и сочная, не истоптанная и не изъезженная, надежно защищенная треском выстрелов и посвистом пуль от непрошеного вторжения, с возбужденным шепотом тянулась туда, поближе к рощице — чтобы не пропустить интересного зрелища.

Стрелки вытянули правые руки и слегка согнули их в локте; левые заложили за спину. Три подбородка взметнулись вверх; три курка щелкнули, взведенные. Три глаза прищурились, передавая пристальную зоркость черным зрачкам стволов.

Наступила тишина… Время вспотело и затаило дух…

И вдруг… Грохот выстрела, как сухой треск разрываемой материи. Сразу же — еще и еще.

В черной груди мишеней возникли круглые аккуратные дырочки; сквозь дефекты фанерной плоти просунулись блестящие спицы солнечного света.

Пинт напряженно смотрел в трубу, оценивая результаты. Выстрелы следовали один за другим. Пинт морщился — точность попаданий была никудышной. Он мог бы подумать, что всему виной несовершенное оружие, если бы сам не пристрелял все пистолеты в отделе. Помнится, однажды он потратил на это целый день; вставил два патрона в уши — чтобы не оглохнуть — и дырявил самозабвенно мишени, не забывая при этом проводить корректировку — подкручивал винты, смещавшие прорезь прицела, маленькой отверточкой. Он считал это самой реальной заботой о безопасности своих сотрудников, и никогда не упускал возможности посвятить пару часов боевой подготовке. Он самолично отрабатывал с операми приемы самбо, учил вести скрытое наблюдение и, наоборот, уходить от преследования. Он заставил всех получить водительские права, и, хотя личных машин ни у кого не было, все по очереди сидели за рулем старенькой служебной "Волги".

Словом, Оскар Карлович постоянно натаскивал своих сотрудников, вырабатывал у них разнообразные полезные навыки, которые, по его мнению, могли бы однажды спасти жизнь кому-нибудь из оперов. Поэтому сегодняшняя неважная стрельба трех его любимцев сильно расстроила Пинта. Он помрачнел и что-то беззвучно бормотал себе под нос: никто и никогда не слышал от него бранного слова.

Первая обойма закончилась. Недовольный результатами стрельбы, Пинт построил всех в одну шеренгу.

— Господа офицеры! — громко сказал он, прочистив кашлем горло. — Позволю себе заметить, что стреляете вы из рук вон плохо. Старушки из группы здоровья справились бы с поставленной задачей не в пример лучше. Может, будете стрелять с закрытыми глазами — хуже-то уж точно не будет?

Все молчали. Оскар Карлович — или полковник Кар-Кар, как его, любя, называли между собой подчиненные — неспешно прохаживался взад-вперед.

— С тех пор, как трудолюбивые китайцы изобрели порох, в тактике ведения индивидуального боя многое изменилось, — четко выговаривал Пинт. — Появилось стрелковое оружие. Табельное оружие для офицеров милиции — пистолет Макарова; повторяю для тех, кто не в курсе.

— Даже дилетанту понятно, что "Мерседес" лучше "Жигулей". Австрийский пистолет "Глок" по своим тактико-техническим характеристикам значительно превосходит "ПМ". Это также общеизвестно. Однако мы обязаны в совершенстве владеть тем, что имеется в нашем распоряжении. Пистолет Макарова — тяжеловат, емкость магазина — небольшая, прицельная дальность — невелика. Качество стали, из которой сделан пистолет, также оставляет желать лучшего: если вы в быстром темпе расстреляете одну обойму и сразу же зарядите вторую, то последнюю пулю пистолет выплюнет из ствола не более, чем на три метра; ее можно будет поймать руками. Тем не менее, зная все вышеперечисленные недостатки личного оружия, вы не даете себе труда научиться метко стрелять; такая безответственность — преступна.

— Пистолет должен стать для вас продолжением руки; вы должны уметь пробивать мишень пулей так же уверенно, как и собственным пальцем. Патрон для пистолета Макарова — 38-го калибра, то есть — 9 миллиметров, пуля — латунная, тупоконечная, со стальным сердечником. При попадании пули в область головы, шеи, груди или живота мгновенно возникает болевой шок — человек не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Отсюда вывод: главное — это попасть первым. Не важно куда, прицельный выстрел можно произвести позже. Тот же "Глок" позволяет открыть огонь сразу же — при условии, что патрон находится в патроннике. На спусковом крючке этой системы расположено предохранительное устройство; курок находится во взведенном состоянии, необходим лишь довзвод, который обеспечивает собственно удар по бойку. То есть, достав "Глок" из кармана, вы можете сразу же открывать огонь на поражение. Если у вас "ПМ", то вы должны сначала снять пистолет с предохранителя, затем взвести большим пальцем курок и только после этого можно стрелять. Получается, что вы теряете одну-две секунды. Выход единственный — надо в совершенстве владеть индивидуальным мастерством стрельбы. Что для этого нужно? Прежде всего, встаньте к противнику вполоборота — тем самым вы уменьшите площадь возможного поражения. Далее — ни один сустав не должен быть закрепощен; ноги слегка согнуты в коленях, руки в локтях. Чтобы уменьшить последствия отдачи, обхватите оружие обеими руками, либо упритесь левой рукой в рукоятку пистолета, или же — в область запястья или локтя правой. Вытянутые руки должны быть параллельны земле — таким образом вы облегчаете себе прицеливание в вертикальной плоскости. Стрелять нужно не одиночными, а сдвоенными выстрелами, увеличивая вероятность попадания, и после этого следует сразу же уходить с директрисы, то есть с линии огня. Сейчас перед вами стоит гораздо более простая задача. Стрельба по неподвижным мишеням. Представьте себе, что вы деретесь на дуэли: противник, как человек благородный, не вправе уйти со своего места. Тщательно прицеливайтесь и стреляйте, — Пинт перестал расхаживать перед оперативниками. — Слушай мою команду! Зарядить вторую обойму! Занять позицию на огневом рубеже! На выдохе — полностью выбираем свободный ход спускового устройства, и, задержав дыхание, мягкий спуск! Раз-два! Сериями по два выстрела! Огонь!

Он припал к каучуковой оправе окуляра.

Три фигуры на огневом рубеже застыли, как литые; воздух зазвенел от напряжения. Пространство между обрезами стволов и черными мишенями на фанерных щитах наэлектризовалось до предела; раздался залп; теперь все пули легли точно в цель.

— Молодцы! — громко сказал Пинт. — Если у противника в руках появилось оружие, то в голове должна остаться только одна мысль: "Его смерть — это моя жизнь! И наоборот! Он — или я!" Отбросьте лирику — предупредительный выстрел можно сделать и после. Сразу — и на поражение!

В ответ ему нестройно грохнули еще три выстрела.

Пинт, желая скрыть невольную улыбку, машинально пригладил стальную щеточку усов. Теперь он был доволен.

* * *

Стрельбы закончились; Оскар Карлович молча кивнул: мол, совсем другое дело.

Правда, случилось одно непредвиденное происшествие; но тогда никто не придал ему особого значения.

Илья никак не мог найти одну стреляную гильзу. "Куда же она делась? Закатилась, что ли, куда-нибудь?" — он в недоумении лазал по земле. У Николая и у Беленова оказалось по шестнадцать стреляных гильз, а у Иванцова — пятнадцать.

— Непорядок, — сказал немногословный инструктор по огневой подготовке. — Надо отчитываться за каждый патрон. А вдруг он теперь где-нибудь выстрелит?

Гильзу еще поискали немного — минуты три; затем инструктор махнул рукой и сказал: "Да Бог с ней! Ускакала мышке в норку, ну и ладно!"

Опера снова погрузились в служебный автобус. Всю обратную дорогу ехали так же — молча. Илья и Николай не смотрели друг на друга. Пинт время от времени посматривал на них с плохо скрываемым беспокойством. Беленов рассказывал анекдоты и сам громче всех смеялся.

* * *

На следующий день — в воскресенье — Илья позвонил Беленову.

— Саша, приходи… Мне нужно с тобой кое о чем поговорить…

— Ну, говори.

— Нет, по телефону не хочу. Приходи ко мне — прямо сейчас, прихвати с собой бутылочку. Тема серьезная.

Беленов недоуменно усмехнулся:

— Ладно, приду. Жди. Через полчаса буду у тебя.

Он пришел ровно через полчаса, как и обещал. Принес в пакете бутылку водки и немудреную закуску: кусок сыра, банку кильки в томатном соусе и два зеленых пупырчатых огурца. Выставил все это богатство на стол; Илья ловким жестом скрутил винтовую пробку и разлил теплую водку по стаканам.

— Ну, будем здоровы! — чокнулись приятели; стаканы глухо звякнули.

Пожевали огурцы. Илья взял кусочек сыра, а Саша поддел вилкой разваливающуюся кильку. Помолчали немного. Илья аккуратно ощупал лейкопластырь на лбу.

— Понимаешь… — неуверенно начал он. — Мы с Крайновым, конечно, зря повздорили… Погорячились оба. На самом деле, виноват во всем только я. Это я начал. Позволил себе лишнее, обидел его сильно. Напрасно обидел.

Он налил еще водки. Опера чокнулись и молча выпили. Илья поморщился и крякнул.

— Кха! Я хочу, Саша, чтоб ты понял меня правильно. Я все это говорю не потому, что боюсь Крайнова. Не потому, что… — он неопределенно покрутил рукой вокруг лица, — это все случилось. Нет! Просто потому, что я сам во всем виноват. Понимаешь?

— Конечно, — поддакнул Беленов.

— Ну вот, — продолжал Илья. — И я хочу тебя попросить: ты не мог бы с ним поговорить? Ну, осторожно сказать, так, мол и так, Илья понимает, что был неправ. А? Сань? А то что-то мне не по себе. Какая-то нехорошая тяжесть на душе. Есть какое-то дурное предчувствие: что все это очень плохо закончится. И не то, чтобы я очень сильно этого боялся, но не хочется мне быть во всем виноватым. Понимаешь?

— Конечно, — успокоил его Беленов. — Ты абсолютно прав. Давно уже пора вам помириться. Не может это так долго продолжаться. Я, конечно, не знаю, что там у вас случилось. Но подозреваю, что все это началось в тот вечер, когда нам Пинт про Костыля говорил? Так ведь?

Илья угрюмо кивнул.

— Ясно, — продолжал Беленов. — Нет, ребята, вам надо срочно мириться. Скоро такое дело веселое предстоит — Костыля брать, а вы все врагами ходите. Пинт опасается патроны вам давать: боится, как бы не перестреляли друг друга. Правильно, между прочим, делает.

Илья отмахнулся:

— Да брось ты! Этого уж точно не случится. А Костыля мы все равно возьмем! Уж мы его прихватим! И засадим по самое "не хочу"!

— Да уж! — у Беленова заблестели глаза. — Это будет здорово! Ну ладно, пойду я, схожу к Крайнову. Поболтаю с ним маленько. А ты подожди меня дома. Я скоро вернусь.

* * *

Он действительно скоро вернулся: меньше, чем через час. Позвонил в дверь долгим звонком, был весел и громко смеялся.

— По-моему, все нормально! Парламентарий из меня — первый сорт! Я пришел и серьезно с ним поговорил. Он меня слушал, не перебивая. А потом попросил передать тебе кое-что. Ты никогда не угадаешь, что! Я и не думал, что он такой сентиментальный. Я прямо чувствую себя этаким голубем мира, только в моем клюве — не оливковая ветвь, а алая роза! — Беленов торжествующе извлек из-за спины полураскрывшийся бутон и протянул Илье. — По-моему, это добрый знак! А? Как ты думаешь?

— Роза? — Илья задумчиво смотрел на цветок, но взять его из рук Беленова не захотел. — Добрый знак, говоришь? Возможно, — он вдруг изменился в лице и стал торопливо выпроваживать Беленова из квартиры. — Я завтра не приду на работу, — сказал он Беленову, закрывая за ним дверь. — Мне нужно денька три дома отлежаться. Я позвоню Оскару Карловичу, предупрежу. Думаю, он не будет возражать. Спасибо тебе за помощь. Пока, — и Илья захлопнул дверь.

Обескураженный Беленов некоторое время молча стоял на лестничной площадке, затем пожал плечами и ушел. Ему нужно было торопиться на дежурство.

* * *

На следующее утро — тяжелое, ленивое утро понедельника — все было точно так же, как и всегда. Первым поднялось заспанное солнце; за ним следом — угрюмые дворники, не скрывающие заслуженного презрения ко всему роду человеческому — производителю неисчислимых потоков мусора, хлама и помоев. Дворники с отвращением подметали улицы и тихо матерились. Казалось, и то и другое они делали совершенно машинально и бесцельно — просто, чтобы не потерять навык.

Поднимаемая их метлами пыль отвесно золотилась в солнечном свете; щекотала ноздри ранним прохожим, лезла в глаза и степенно оседала на потных малиновых шеях работяг, размеренно, словно бы в полусне, двигавшихся на хриплый зов заводского гудка.

Со стороны городского вокзала доносилось нервное посвистывание ранних электричек. Немногочисленные автобусы, отчаянно кренясь на один бок, как старики, страдающие ишиасом, подолгу набивали в гремящее нутро неаппетитных измятых людей, и, с натугой захлопнув расшатанные двери, тащились дальше; те же, кто не сумел попасть в пахнущее дешевым бензином чрево, без труда обгоняли эти ящики на колесах, выкрашенные в цвет слабого чая, и поджидали их на следующей остановке, втайне лелея надежду превратиться из пешеходов в пассажиров.

* * *

Просыпаться в понедельник мне вовсе не хотелось. Просыпаться ранним утром в понедельник — это все равно, что заболеть в выходные. Две вещи в жизни даются мне тяжело: проснуться в понедельник на работу и не заснуть в новогоднюю ночь перед телевизором.

А еще не хотелось, конечно, потому, что сон был хороший. В этом сне… Впрочем, подробнее не стоит. Но вот что интересно: ТАК, как я делала это во сне, наяву я еще ни разу не пробовала. Поэтому, пробудившись, но еще не открыв глаза, я первым делом все мысленно повторила, и даже задействовала механическую память, попытавшись принять самые причудливые позы. Некоторые были чересчур сложные — я так и не поняла, дают ли они какие-то преимущества или нет. Словом, последующие полчаса проплыли в приятной истоме.

Честно говоря, я сама не могу понять, какое отношение события понедельника имеют к моему прекрасному сну: видимой, очевидной связи здесь не прослеживается. Значит, надо получше покопаться в глубинах своего подсознания: все в мире связано друг с другом, просто довольно часто эта связь выражена в неявной форме. Я, например, абсолютно в этом уверена; ну, а если вы не читали Фрейда — это не мои проблемы.

* * *

Коля Крайнов проснулся без четверти шесть; неспешно прошел в ванную, пустил холодную воду и с удовольствием умылся, смачно сплевывая и сморкаясь в железную раковину, испещренную черными точками отколотой эмали; вокруг этих точек пламенели рыжие языки ржавчины. В прихожей тихонько поскуливал Рекс; ему не терпелось опорожнить раздувшийся за ночь мочевой пузырь.

Его хозяин покинул ванную и зашел в маленькую комнатку по соседству; раздался шум падающей воды; Рекс заскулил еще громче и пару раз гавкнул.

Крайнов взял висевший на вешалке поводок и открыл дверь. Рекс с радостным визгом бросился на улицу, дробно клацая когтями по отполированным бетонным ступенькам. Он распахнул мордой хлипкую фанерную дверь подъезда и, растопырив задние лапы, выпуская на ходу горячую мочу, опрометью помчался в ближайшие кусты.

Николай спускался по лестнице, когда услышал грохот выстрела. Он вжался в стену и с опаской выглянул из окна между этажами: на улице никого не было, а перед раскидистыми кустами акации, в луже темной дымящейся крови бился в предсмертных судорогах его пес.

* * *

Крайнов быстрыми скачками вернулся в квартиру, достал из шкафа пистолет (после стрельб он не поехал в отдел и забрал оружие домой; сейчас это оказалось как нельзя кстати), снял его с предохранителя и передернул затвор. Затем он осторожно вышел из дому.

Прерывистой "змейкой", низко пригибаясь к земле, Крайнов обогнул кусты и зашел в тыл предполагаемому противнику. Никого. Сразу за густой зеленой изгородью, любимым местом собак, алкоголиков и влюбленных парочек, стоял невысокий покосившийся заборчик прилегающего детского сада. Крайнов внимательно осмотрелся. В одном месте, прямо напротив трупа уже затихшего Рекса, трава была слегка примята. Николай понял, что неизвестный стрелок поджидал свою жертву именно здесь; он пригнулся еще ниже и еще внимательнее стал оглядываться. Вдруг ему показалось, что там, за заборчиком, рядом с беседкой, мелькнула какая-то быстрая тень. Держа перед собой пистолет, Николай кинулся вдогонку. Он быстро перевалился через ограду, прыгнул в сторону и притаился за огромной ярко раскрашенной железобетонной курицей. Никакого движения больше не было видно. Короткими перебежками Крайнов стал подбираться ближе к беседке; наконец, вскинув пистолет, он обежал ее кругом; но там никого не оказалось. Николай понял, что обнаружить злоумышленника ему уже не удастся; он злобно сплюнул, поставил пистолет на предохранитель и выпрямился во весь рост.

Самые нехорошие мысли крутились в его голове; самые дурные предчувствия терзали грудь. Он вернулся к издохшему Рексу, опустился рядом с ним на корточки и долго так сидел, тяжело вздыхая и потирая сухие глаза. Потом он сходил домой, принес грязную наволочку и лопату; выкопал яму, завернул еще не остывшее тело пса в это подобие савана, аккуратно опустил Рекса на дно ямы и быстро закопал. Затем он решительно повернулся, положил лопату на плечо и направился домой; и, открывая дверь подъезда, как будто бы что-то вспомнил. Он отбросил лопату и бегом вернулся в кусты, опустился на колени и принялся ползать в густой траве, натыкаясь на пустые бутылки, втоптанные в землю пробки и перепревшие фекалии. Наконец его поиски увенчались успехом; он нашел стреляную гильзу. Понюхал ее, приложил к щеке; странно, она была уже холодной. Да вроде и запах сгоревшего пороха успел порядком выветриться… Но, с другой стороны, с момента выстрела прошло как минимум полчаса; чего бы ей не остыть? А запах? Он, безусловно, есть, просто его перебивает другой, более резкий и неприятный; ядовитый запах человеческих, кошачьих и собачьих испражнений; обычное дело; к сожалению, сеть общественных туалетов у нас ПОКА ЕЩЕ не развита. То есть развита, но не до конца. В общем, вынуждены гадить где придется. Но это пока. Когда-нибудь все изменится.

Крайнов тщательно вытер гильзу об свои спортивные штаны и пошел домой. Сегодня ему было не до пробежки.

* * *

В половину восьмого он уже приехал в отдел. Первым, кто его встретил, был Беленов — он дежурил в те сутки.

— Коля, что случилось? Ты почему так рано? — с улыбкой спросил Николая заспанный Беленов. — А как же пробежка? Не иначе, как Рекс сбежал?

— Нет, — ответил мрачный Николай, — его застрелили.

— Как? — опешил Беленов. — Кто?

Крайнов сардонически усмехнулся:

— Это все? Или последуют другие, еще более глупые, вопросы?

— Да нет, — видно было, Беленов стушевался. — А что, небось, хотели-то попасть в тебя?

— Сомневаюсь, — покачал головой Крайнов. — Хотя, конечно, не исключено.

— Надо сообщить обо всем Пинту, — твердо сказал Беленов и поднял трубку.

* * *

Оскар Карлович Пинт уже выехал на работу; через восемь минут он появился в отделе, и Беленов обо всем ему доложил. Пинт внимательно выслушал докладчика, поманил пальцем Крайнова и увел его к себе в кабинет — узнавать подробности.

— Ну что, доигрались? — угрюмо спросил он, оставшись с Николаем наедине. — Теперь уже и стрельба началась? Что дальше?

Николай пожал плечами.

— Ты уверен, что стреляли именно в собаку, а не в тебя? — расспрашивал Пинт.

— Уверен, — нехотя отвечал Крайнов. — Я еще в подъезде был, на улицу выйти не успел, когда все это произошло.

— Ты видел кого-нибудь?

Николай помотал головой.

— Нашел место, откуда стреляли?

— Нашел. Прямо напротив подъезда. Грамотно выбрано.

— Так. А пуля? Где тело пса?

— Я его уже похоронил, — мрачно сказал Крайнов.

— А как же теперь пулю вытаскивать?

— Никак. Пуля пробила его насквозь и расплющилась об стену дома. Нечего там смотреть, — Николай достал из кармана смятый кусочек металла.

— Это все? Больше ничего нет, никаких следов? — Пинт внимательно смотрел в глаза Крайнову, и он не выдержал этого пристального взгляда — снова полез в карман.

— Вот еще гильза.

— А ну-ка! — Пинт забрал у него гильзу. — От пистолета Макарова, это факт. Надо попросить эксперта — может, скажет что-нибудь. Гильзы ведь тоже отличаются друг от друга: форма бойка и место удара по капсюлю у каждого пистолета строго индивидуальны. Я сам отнесу ее экспертам. А ты — поспокойней, пожалуйста. Не надо делать преждевременных выводов. Займись текущей работой, — и он красноречивым жестом дал Крайнову понять, что больше не задерживает его.

Затем Пинт вызвал Беленова:

— Иванцов не приходил?

— Оскар Карлович, я был у него вчера, он просил передать, что хочет денька три дома отлежаться.

— Так значит, его еще не было? — заметно раздражаясь, спросил Пинт.

— Да он вроде и не собирался.

— Ага. А в субботу он был в отделе? Оружие сдавал после стрельб?

— Нет. Он сразу домой поехал.

— Так, — Пинт повернул к себе телефон и набрал домашний номер Ильи. Никто не отвечал. — Хорошо. Можешь быть свободен. Я сейчас уеду. Вернусь через час. А вы тут пока рулите без меня. Вопросы есть?

— Никак нет, — по форме отвечал Беленов.

— Ну вот и ладно, — Пинт убрал все бумаги со стола в сейф, запер кабинет и уехал.

* * *

Через пятнадцать минут он уже настойчиво звонил, стучал и колотил в дверь квартиры Иванцова. Илья открыл не сразу.

Пинт широко распахнул дверь, толкнув ее мощным плечом, и решительно прошел внутрь.

— Ну что, Иванцов? Отдыхаем? Набираемся сил после ранения? — глаза его привычно перебегали с предмета на предмет; опытный сыскарь замечал каждую мелочь.

Всегда разговорчивый Илья на этот раз был немногословен.

— Да что-то плохо себя чувствую, Оскар Карлович.

— Понятно. А чего ж тогда в субботу на стрельбы поехал?

— Пострелять захотелось.

— Ясно. Ну и как, остался доволен?

— Угу.

— А почему в отдел потом не заехал, оружие не сдал?

— Да как-то… А что, разве обязательно? Вы ведь всегда разрешали… Если нужно. А сейчас, по-моему, именно такой случай.

— Опасаешься, что еще раз нападут?

— Ну… Все-таки… — замялся Илья. — Опасения-то есть…

— Ну да. Конечно, — согласился Пинт. — А где твой пистолет?

Иванцов подошел к письменному столу, стоявшему у окна, и достал из верхнего ящика вороненый пистолет в ярко-желтой наплечной кобуре. Оружие было тщательно вычищено.

Пинт аккуратно взял его, обнюхал, снял с предохранителя, дослал патрон в патронник.

— Хорошо. Я у тебя его заберу. Ненадолго. А пока ты мне вот что скажи: где ты был сегодня утром? Рано утром; часов в шесть.

— Дома, конечно, — недоуменно ответил Илья. — Спал.

— А телефон зачем отключил?

— Не хотел, чтобы меня тревожили.

— Резонно. Ну, а подтвердить это, конечно же, никто не сможет?

— Конечно. А что случилось, Оскар Карлович? И при чем здесь мой пистолет? В кого-то стреляли?

Пинт помолчал.

— Значит, так, Иванцов. Сиди дома и никуда не выходи. Телефон, пожалуйста, включи. Я буду время от времени тебе позванивать. Все. Поправляйся, — и, небрежно кивнув, он вышел прочь.

* * *

«Как же так?» — размышлял Пинт, старательно подруливая; разбитая подвеска старенькой «Волги» никак не хотела «держать» дорогу. «Неужели все так и есть на самом деле? Неужели я настолько плохо разбираюсь в людях? Кто бы мог подумать, что эти двое — Николай и Илья, самые умные, самые честные, самые…» — он не находил нужного слова, нервно дергал головой и продолжал: «неужели они способны на такое? И, главное, в чем причина? А я? Тоже хорош! Старый пень! Я даже не могу понять, что происходит! Если бы речь шла о каком-нибудь Костыле или ему подобном, тогда все понятно — за полчаса я бы выдал десяток версий, и за два дня все бы их проверил, а на третий, глядишь, уже кого-нибудь арестовал… А сейчас? Я ничего не могу понять, в голове не укладывается весь этот ужас! Я не могу поверить, что все это происходит с моими людьми! С самыми лучшими моими людьми! Вот что страшно! Нет, пожалуй, еще страшнее то, что я боюсь во всем этом разбираться! Боюсь! Я чувствую, что все равно ничем не смогу им помочь! А что я могу сделать? Давно уже прошло то время, когда я выступал в роли заботливой няньки. Помню, как Илью рвало, когда он впервые увидел труп. Помню, как Николаю на одном задержании порезали ножом кожаную куртку, и парень очень переживал, потому что деньги на обновку подарил ему отец. Все помню. Как учил их азам, прописным истинам, непреложным законам и неписаным правилам сыска. И что в результате? Гнусная пародия на разборки; полночные избиения, подстреленные собаки… Словно бы их подменили! Не могу поверить!»

Постепенно дома стали редеть; вдоль дороги побежали чахлые деревца; Пинт свернул на ухабистую грунтовку, ведущую к городской свалке. Примерно через пятьсот метров он ясно ощутил разницу между старой "Волгой" и самосвалом, возящим мусор: легковушка не могла продвинуться дальше. Сидя в машине, Пинт внимательно огляделся: поблизости никого не было. Тогда он достал пистолет Иванцова, снял с предохранителя, взвел курок и, левой рукой направив оружие в придорожную канаву, нажал на спуск, и одновременно клаксон, чтобы приглушить грохот выстрела. Затем он еще раз огляделся; и снова никого не увидел. Пинт подобрал дымящуюся гильзу, выброшенную эжектором в сторону, кинул на резиновый коврик перед пассажирским сиденьем — чтобы немного остыла — развернулся и поехал обратно в город.

Въехав во дворик отдела, он описал плавный полукруг и остановился под окнами своего кабинета; вышел из машины и хлопнул дверцей — немного громче обычного, что выдавало крайнюю степень раздражения, и взбежал на крыльцо, попутно отметив, что правое переднее колесо заметно спущено. "Пробил, наверное", — машинально подумал Пинт и направился в отделение экспертизы.

* * *

Ответ был готов быстро; уже через час. Работа эта несложная — эксперт взял обе гильзы, рассмотрел их под специальным микроскопом, отметил характерные особенности, присущие оружию, из которого стреляли в обоих случаях, и нашел, что они очень похожи.

"Оскар Карлович, эти гильзы — как близнецы-братья", — слегка картавя, сказал Пинту Борис Маркович — старейший и опытнейший криминалист в отделе. "Конечно, в жизни случаются различные чудеса, но в нашем деле мы обходимся без них", — добавил он. "Мое категорическое заключение: обе латунные попки капсюлей дырявил один и тот же боек; не извольте сомневаться, я за тридцать шесть лет работы научился неплохо разбираться в оружии и в патронах к нему. Как, впрочем, и во всем остальном," — самодовольно изрек тщеславный старик.

Пинт улыбнулся и, поблагодарив, пожал сухую ладошку эксперта. "Вот бы и мне так — наконец-то научиться разбираться во всем", — вздохнул он про себя.

Итак, самые ужасные предположения — те, о которых он не хотел думать до последней минуты — подтвердились. Что-то надо было делать… А что?

* * *

Пинт сидел в кабинете, подперев голову руками. Вдруг в дверь кто-то негромко постучал.

— Да! — крикнул Пинт. Дверь отворилась; на пороге стоял Беленов. Лицо его выражало крайнюю степень озабоченности; было видно, что парень очень переживает происходящее.

— Оскар Карлович! — вежливо, даже немного приниженно спросил он. — Что там насчет гильзы? Что говорит экспертиза?

Пинт в раздумье пожевал губами:

— Что-что? Говорит, что эта гильза Ильи. Видишь ли, я съездил к Иванцову за пистолетом; отстрелял его в тихом месте. На городской свалке. Ну, а гильзу привез экспертам. Совпадение — стопроцентное. Ну, и что прикажешь теперь делать? Я забрал у него оружие и приказал не выходить из дому — что-то вроде домашнего ареста. В самом деле, ну, не в камеру же его сажать!

— Да, — осторожно поддакнул Беленов. — Камер у нас свободных нет, а с уголовниками… Нельзя, оперативников каждая собака в Энске знает.

— То-то и оно. Но что происходит, Саша? Ты мне можешь объяснить? Это же просто в голове не укладывается! — Пинт вскочил из своего мягкого кожаного кресла и принялся нервно расхаживать от стола к окну. В какой-то момент он заметил, что Беленов, соблюдая субординацию, так и стоит на пороге, и кивком показал ему на стул. — Садись, чего стоишь!

— Спасибо, Оскар Карлович! — Беленов аккуратно присел на краешек и уперся обоими локтями в столешницу. — Вы знаете, мне вот какая мысль пришла в голову: ведь гильза еще ни о чем не говорит. Вот если бы в нашем распоряжении была пуля, извлеченная из тела несчастной собаки, тогда да! Это — улика железная! Пулю не подбросишь. А гильзу — можно.

— То есть? Что ты имеешь в виду? — недоуменно спросил Пинт.

— Я не верю, что это мог сделать Илья, — прямо ответил Беленов. — Мне кажется, что некто, желая подставить Иванцова, просто подбросил гильзу. Понимаете, гильза — это уж слишком демонстративно. Собаку убили с одного выстрела; пуля прошла насквозь и расплющилась о стену, стало быть, идентификации не подлежит. Значит, опознать стрелка можно только по гильзе. И она тут же находится! И оказывается от пистолета Ильи! Понимаете, что-то тут не вяжется. Вчера Илья пригласил меня к себе и просил помочь в разрешении конфликта между ним и Крайновым. То есть Илья сам хотел помириться — если это, конечно, не был отвлекающий маневр, рассчитанный специально на меня. Я сразу же навестил Крайнова. Николай ответил очень уклончиво. По сути, не дал никакого ответа. Послал Илье алую розу. Увидев ее, Илья очень расстроился. Наверное, это означало продолжение ссоры. И вдруг — сегодня убивают пса Крайнова. Зачем? И почему с такой помпой? Разве тяжело подобрать за собой стреляную гильзу? Нет, что-то тут не вяжется, Оскар Карлович. Какие-то идиотские розы, собаки, гильзы…

— Гильзы… — повторил Пинт. — Подбросили, говоришь? А кто же мог это сделать? И как? Ведь Илья, насколько я понимаю, не ходит по городу и не раскидывает их на улицах? Откуда этот гипотетический злоумышленник мог достать стреляную гильзу от пистолета Ильи?

— Да, — согласно кивнул Беленов, — не раскидывает. Но вспомните недавние стрельбы. Помните, у Ильи пропала одна гильза?

— Да-да-да! — воскликнул Пинт. — Точно! Было такое! Но… Постой! Штука в том, что мы не знаем, ЧТО ИМЕННО пропало: боевой патрон или стреляная гильза! И тут получается два варианта: если пропал боевой патрон — значит, вот он и выстрелил, и виноват во всем — Илья; а если пропала гильза… Но кому нужна пустая гильза? И кто мог ее взять?

— Два человека, — бесстрастно произнес Беленов. — Только двое: я и Крайнов. Понимаете?

— Ты хочешь сказать, что Николай?.. — медленно выговорил Пинт. Он вернулся в кресло и забарабанил костяшками пальцев по столу.

— Я не исключаю этого, Оскар Карлович! Убийство собаки ведет к продолжению и разрастанию конфликта, а ведь Илья хотел совершенно обратного и как раз накануне — через меня — предлагал Николаю помириться. Но Николай мира не захотел. И потом, он принес расплющенную пулю. А может, он потому так спешно закопал труп своего Рекса, что в собаке сидит другая пуля?

— Ты действительно так думаешь? Но это же бред какой-то! — искренне удивился Пинт.

— Конечно, бред! — с готовностью согласился Беленов. — А то, что Илья убил собаку — не бред? Зачем ему это нужно? В крайнем случае мог бы и под ноги Крайнову выстрелить — если хотел попугать. Зачем в Рекса-то? Ну не сошел же он с ума?

— Пожалуй, — покачал головой Пинт. — Но тогда все еще больше запутывается. Что же теперь делать?

— Вы позволите, Оскар Карлович, я выскажу свое мнение? — вкрадчиво спросил Беленов.

— Ну да, конечно, говори.

— Я думаю, их надо развести на какое-то время. То, что вы оставили Илью дома — это хорошо. Но пистолет вы у него забрали зря. Возможно, тот, кто стрелял в собаку, именно этого и добивался.

— То есть — Николай? — уточнил Пинт.

Беленов помолчал, прежде чем ответить:

— Вы знаете, Оскар Карлович, я не говорю об этом с уверенностью только потому, что у меня, так же, как и у вас, не укладывается это в голове. Но совсем исключить подобный вариант нельзя. И потом, даже если это и не Крайнов, а некто неизвестный, все равно не надо оставлять Илью беззащитным. Ну, а если собаку действительно убил Илья, тогда нужно просто получше следить за ним. За каждым его шагом. Я готов взять это на себя.

— Хорошо, — подытожил Пинт. — Иди. Я подумаю над этим.

* * *

В конце дня Пинт заехал домой к Иванцову и вернул пистолет, не сказав при этом ни слова. А Беленову он поручил присмотреть за Ильей. Да и за Николаем тоже.

* * *

Вторник прошел как обычно, но уже полегче, чем понедельник. А в ночь на среду мне приснился мальчик, в которого я была влюблена в шестом классе. Раскинув для балансира руки, медленно переступая, он шел по верху железного забора, которым обнесена наша городская больница. Время от времени он бросал на меня напряженные взгляды и кричал: «Смотри, Вика, это я для тебя иду!» А я волновалась за него и грызла ногти (это только во сне, в жизни я давно уже не грызу ногтей), но он все-таки не удержался и упал. А когда падал, разорвал штаны; лежал в траве и все время повторял: «Не надо! Не смотри на меня!» А я смотрела, и гладила его по голове, и целовала куда придется. Причем, он-то был маленький, а я — такая, как сейчас. То есть — достаточно взрослая. В общем, не маленькая.

Короче, я сразу поняла, что в моем сне происходит подсознательное вытеснение образа детства, и решила принять адекватные меры по восстановлению нарушенной гармонии между "Эго" и "Супер-Эго". То есть — сходить в цирк. Почему в цирк? Ну, наверное, потому, что вчера, возвращаясь с работы, я увидела на привокзальной площади разноцветный шатер передвижного цирка шапито.

* * *

Сказано — сделано. Билет стоил недорого, в кассе их было полно. Я сидела близко от манежа — в четвертом ряду, справа от занавеса.

У нас в Энске не было своего цирка, лишь иногда заезжали гастролирующие труппы. Пожалуй, что эта труппа была не лучше, но и не хуже прочих.

Было интересно. Гремела музыка, сияли разноцветные софиты, акробатов на подкидной доске сменил силовой жонглер, затем вышел иллюзионист, потом дрессировщик с умными собачками и смешной морщинистой обезьяной… Паузы между выступлениями заполнял клоун — обычный человек среднего роста, практически совсем без грима, в поношенной серой кепке. Он мне очень понравился. Особенно понравилось то, как он играл на скрипке.

Второе отделение целиком занимал номер воздушных гимнастов. Захватывающее зрелище! Высоко-высоко под куполом летали два человека в белом обтягивающем трико. Казалось, все было сделано для того, чтобы зритель воспринимал этот опасный аттракцион спокойно и даже как-то отстраненно — словно забавную игру. Значительное расстояние превращало артистов в маленьких игрушечных человечков; сетка, натянутая над алым ковром арены, внушала обманчивое чувство защищенности и надежности; легкость, с которой гимнасты работали разнообразные трюки, не позволяла даже допустить возможность ошибки; хриплая бравурная музыка, рвущаяся из динамиков наружу, еще больше усиливала впечатление искусственности, ненатуральности, ИГРЫ. А уж эта барабанная дробь, да слова шпрехшталмейстера — маленькое бахвальство: мол, "рекордный трюк", тройное сальто… Я тогда еще подумала: "Если у них в программе действительно есть рекордные трюки, чего ж они тогда по провинции ездят? Давно бы уж за границей выступали."

И все-таки был в этом какой-то ужас, почти мистический; неуловимый, неощутимый, неосязаемый, но притом совершенно реальный; так бывает, когда читаешь сказку: понимаешь, что все это — выдумка, от начала и до конца, и только страх — самый настоящий.

Этот страх полностью завладел мною, когда гимнаст стал делать тройное сальто. Это же какой нужно обладать координацией, да как виртуозно владеть своим телом, да какую иметь веру в партнера, чтобы, совершив на высоте пятого этажа три стремительных оборота, образовать точный замок — "руки в руки"! В общем, я сидела, затаив дыхание, и боялась пошевелиться; а потом долго хлопала — громче всех.

Закрывал представление все тот же грустный клоун: он сыграл на старенькой обшарпанной скрипочке красивую мелодию — такую простенькую и щемящую, что она потом никак не хотела выходить у меня из головы.

Я шла по улице и тихонько напевала про себя эту мелодию; я была одна, несмотря на довольно поздний час. Городок у нас маленький, все знают друг друга в лицо, а уж Оскара Пинта и его единственную дочь — тем более. Я никогда не боялась ходить поздно без провожатых: шпане становилось дурно при одной только мысли о том, что может сделать с ними суровый Пинт, если его дочку кто-нибудь обидит. Поэтому, когда я услышала за спиной торопливый топот чьих-то шагов, я не испугалась. Однако странный спутник не обогнал меня и даже не догнал; он так и продолжал идти следом, держась на некотором расстоянии. Это меня рассердило: пришлось брать инициативу в свои руки. Я повернулась и сама начала разговор.

— Ну что, так и будем идти? — строго спросила я его.

Он был небольшого роста, коротко стриженый, круглолицый; одет в какие-то обноски. Он смотрел на меня: снизу вверх, и неловко переминался с ноги на ногу. Что-то он ответил такое… Не помню сейчас. Я вообще не помню нашего разговора, да и зачем забивать себе голову пустыми словами? Главное — это чувства, которые я читала у него в глазах.

Не буду скрывать, я держала себя немного надменно. Поначалу. И он сам был в этом виноват. Умный мужчина знает, что женщина всегда играет: ту роль, которую он позволяет ей играть. Зачем он смотрел на меня снизу вверх? Вот и я нацеливала ответный взгляд в обратном направлении: сверху вниз. И небольшая разница в росте (в мою пользу) была тут не при чем, просто он позволил мне смотреть на него сверху вниз; а я, конечно же, сразу этим воспользовалась.

Потом, правда, все стало на свои места; он показал мне несколько трюков, и я его узнала! Да ведь это же он! Это ведь он только что летал под куполом на глазах у изумленной и восхищенной публики!

И после этого — после того, как я его узнала — от меня уже не укрылось, какой он был милый, красивый и мужественный! Совсем небольшого роста, но необычайно крепкий, очень сильный и смелый! В каждом движении — отточенная твердость и какая-то приятная округлая завершенность; а во взгляде серых глаз — уверенность и решимость. Да и одет, в общем-то, прилично. Вы скажете, что я только что говорила обратное, знаю! А я вам на это отвечу: человеку, так много добившемуся в жизни, человеку с богатым внутренним содержанием нет нужды выделяться из безликой толпы самым легким и примитивным способом — одеждой! Он достиг ТАКИХ высот, что мог уже не сильно задумываться о своем внешнем виде.

Он проводил меня до дома; до самого подъезда. Я видела, что он немного смущается, и поэтому старалась не выглядеть слишком умной; у кого-то это, может, получается легко, а вот у меня — не очень.

Перед подъездом он снова замялся, и все никак не хотел меня целовать. Я-то сразу поняла, в чем тут дело: он не успел вымыться после представления и теперь стесняется запаха пота; глупый милый мальчик! черты лица, голос, запах бывают отвратительны тогда, когда они принадлежат отвратительному человеку; само по себе ничто не бывает отвратительным. Одно и то же платье может великолепно сидеть на мне и безобразно — на какой-нибудь коротконогой, толстозадой тумбочке. Ну и что? Платье-то не стало от этого хуже! Если от приятного мужчины пахнет потом — это приятный запах! Словом, пришлось его взбодрить — двумя нежными, но "застенчивыми" поцелуями; да еще я сказала, что у меня "строгий папа", и поэтому мне срочно надо домой — чтобы он почувствовал себя страстным безумцем, с трудом удерживающимся от того, чтобы не перешагнуть грань дозволенного. (И тут я почти не кривила душой: хотя переступать грань дозволенного он явно не собирался, но папа у меня действительно строгий.)

В общем, я оставила его томиться… ждать… надеяться… Страдать, одним словом. Дозревать. Короче, тактически я поступила грамотно. (Между прочим, папы-то как раз дома и не оказалось.)

* * *

Я поднялась к себе на третий этаж, разделась, вымылась, наскоро поужинала и снова отправилась в ванную — положить на лицо питательную масочку. Потом подумала — «а не почистить ли мне зубы?», но решила, что это лишнее. Лучше сделать это завтра с утра. А сейчас пора ложиться спать. Сон обещал быть очень интересным, ведь, если верить Фрейду, (а как же ему не верить, когда я столько раз убеждалась в его правоте?), сны — это продолжение дневных переживаний.

Я залезла в кровать и укрылась одной только простыней. Окна были широко распахнуты — жара стояла страшная; особенности континентального климата. Убаюкиваемая то ли шелестом волн, то ли шорохом тараканов, я все глубже и глубже погружалась в мягкие объятия Морфея, как вдруг — грохот выстрела заставил моментально вернуться в реальный мир, еще секунду назад казавшийся из глубины сна совсем нереальным и нарочито придуманным. (Кстати, на мой взгляд, именно здесь у старика Фрейда, досконально разработавшего теорию сновидений, самый большой пробел — он так и не сказал, чем отличается реальность от сна, и как, кочуя из одного состояния в другое, точно определить, где ты в данный момент находишься.) Но ладно, это так — к слову. Я проснулась и сильно испугалась.

Больше выстрелов не было; лишь откуда-то сверху доносился приглушенный топот. Я сразу поняла, что и выстрел, и топот — все это раздавалось из квартиры Костыля. Вот надо же, ирония судьбы — энский мафиози живет этажом выше начальника энского уголовного розыска!

Я побежала к телефону и набрала номер папиного отдела. Но дежурный ответил, что его нет и до утра, скорее всего, не будет, потому что случилось страшное происшествие, но наряд он, конечно же, пришлет, и весь подъезд, включая квартиру Костыля, обязательно проверят.

Я забилась в угол и, стуча зубами от страха, стала ждать наряд. К счастью, они скоро приехали; проверили подъезд, зашли к Костылю, но его дома уже не было; постучали ко мне, сказали, что я могу спать спокойно. Постепенно я успокоилась и уснула; на этот раз без сновидений.

Но то, что я услышала утром от отца, оказалось страшнее любого, самого ужасного сна; главным образом потому, что во сне все равно присутствует спасительное сознание того, что сон — это всего лишь сон; то, что рассказал мне отец, сном не являлось — потому что исправить уже ничего было нельзя.

* * *

Накануне вечером, как раз в то время, когда я выходила из цирка, в паре километров от города, на маленькой лесной полянке были найдены тела Ильи и Николая…

* * *

Николай лежал, опрокинувшись навзничь, рядом с небольшим пеньком; ноги его были вытянуты; в правой руке он сжимал пистолет, а левую неловко подвернул под себя. У ног его, подобно некоему БАРЬЕРУ, лежала аккуратно свернутая куртка.

* * *

Пуля попала Николаю в правый глаз и вышла с обратной стороны; шелковистые белые волосы, пропитанные густой кровью, запеклись ломкой коричневой коркой. Земля вокруг головы набухла и почернела.

* * *

Невдалеке от него, вытянувшись во весь рост, ногами к Николаю, лежал Илья. Он упал на левый бок, зажимая рукой дырку в груди. Правая рука — с пистолетом — была закинута за спину. Перед ним лежала аккуратно свернутая куртка — еще один БАРЬЕР. Расстояние между барьерами было — десять шагов.

* * *

Собственно, нашли их не по звуку выстрелов; милицию на полянку привел Беленов. Сам он с трудом держался на ногах; из раны в левом плече толчками вытекала темно-вишневая кровь; Беленов плакал в голос, показывал свое удостоверение и просил срочно вызвать Оскара Пинта.

Пинт приехал очень быстро. Он опередил даже "Скорую помощь". Беленов, постоянно сбиваясь и с трудом подбирая слова, сквозь слезы промычал: "Я не справился, Оскар Карлович! Не смог! Они убили друг друга! Я хотел их разнять, но вы видите, что получилось! Николай ранил меня!" и потерял сознание. "Скорая" увезла его в больницу. Пинт стал осматривать место происшествия.

* * *

Еще до того, как прибыла бригада криминалистов, Пинт понял, что и Николай и Илья умерли практически мгновенно. Появившийся вскоре судебный медик подтвердил это предположение.

— Не кажется ли вам это странным? — спросил его Пинт.

— Что?

— Ну, то, что они погибли в один и тот же момент? Ведь обе раны смертельны; получив такую, человек уже не сможет выстрелить в противника?

— Да, вы абсолютно правы: одному пуля попала в глаз и, пройдя внутри черепа, разрушила мозг; другому — угодила прямиком в сердце. Эти повреждения — несовместимы с жизнью; и в том и в другом случае смерть наступила мгновенно. Стало быть, они стреляли друг в друга одновременно. Конечно, в реальной жизни такое бывает нечасто, но в дуэльной практике — сплошь и рядом. Вы знаете, известен даже случай, когда пули столкнулись в воздухе! Дуэлянты были одного роста, стояли на шести шагах, целились друг другу в грудь и выстрелили в одну и ту же секунду! И пули, представьте себе, столкнулись в воздухе аккурат посередине! Правда, пули в то время были другие — круглые, размером с грецкий орех…

— Постойте, — прервал его Пинт. — О какой дуэли идет речь? Это же было очень давно! В прошлом веке! Какие нынче дуэли?

— Дуэли, Оскар Карлович, — назидательно сказал судебный медик — пожилой полный человек с жестким стальным ежиком на голове и такой же бородкой-эспаньолкой, — дуэли, дорогой мой, были, есть и будут всегда: до тех пор, пока благородные люди будут защищать свою честь. Свою — или Прекрасной Дамы.

— Постойте, — снова сказал Пинт. У него, как у человека прагматичного, не укладывалось это в голове. — Но ведь это мои ребята… Да, у них были в последнее время какие-то разногласия между собой… Можно даже сказать, ссора… Но чтобы так…? Стреляться на дуэли…?

— Значит, вы не совсем хорошо знали своих людей, — невесело усмехнулся судебный медик. Его, кстати, звали Евсеем Григорьевичем. — Сами говорите — причина была. Была? Была. Дальше. У каждого — пистолет. Куртки лежат на десяти шагах. Раньше секунданты кидали шинели, чтобы обозначить барьеры — линии, за которые заступать нельзя. Правда, ваши опера обошлись без секундантов…

— Нет, подождите! Беленов! Он был здесь! Но он сейчас не может ничего рассказать… — с досадой всплеснул руками Пинт.

— А что с ним такое? — насторожился Евсей Григорьевич.

— Он ранен.

— Вот как? Тяжело?

— В плечо. Потерял много крови. Его увезли в больницу. Правда, перед тем, как потерять сознание, он сказал мне что-то вроде "они убили друг друга!", но я не принял это всерьез… Все-таки тяжело раненый…

— Да, — судебный медик нервно дернул головой, — чудны дела твои, Господи! И все равно секундантом его не назовешь — в секундантов не стреляют. Наверное, он просто случайный свидетель. Ну что же? Подождем, пока ему станет лучше. Глядишь, он что-нибудь поведает нам. А пока — спросим у мертвых, — Евсей Григорьевич натянул тонкие резиновые перчатки и направился к телам.

Фотограф отщелкал уже две пленки; мощная вспышка то и дело озаряла полянку безжизненно-молочным светом. Криминалист, согнувшись в три погибели, ползал по траве, выискивая гильзы, спички, окурки, — все, что могло иметь отношение к делу.

Пинт и Евсей Григорьевич подошли к трупу Николая.

— Ну что же, — передергивая плечами, словно от холода, сказал Пинт. Он старался не смотреть на лежащего Крайнова. — Если это была дуэль, то место выбрано правильно: и от города недалеко, и случайных зевак нет. Уединенная полянка в лесу — очень удобно.

— Да, — подхватил Евсей Григорьевич. — Полянка, вроде бы, небольшая — метров пятнадцать-двадцать в диаметре. Но им и этого хватило: куртки-барьеры лежат на десяти шагах, — он нагнулся и стал осматривать куртку Николая. — Смотрите-ка, Оскар Карлович! Все как положено — даже предсмертное письмо есть!

Пинт осторожно взял из его рук лист бумаги и поднес фонарь. Машинописный текст гласил:

"В моей смерти прошу никого не винить. Это единственный способ защитить свою честь и уйти от позора."

— Да… Коротко и ясно, — задумчиво сказал Евсей Григорьевич.

Пинт стал внимательнее приглядываться к письму. Бумага — желтоватая, тонкая, для машинописи. Шрифт — стандартный, строчки — через полтора интервала. Пинт отметил, что это — не подлинник, а копия, напечатанная через копирку.

Осмотр тела на месте происшествия ничего нового не дал: никаких скрытых повреждений судмедэксперт не выявил.

В напряженном молчании мужчины перешли к трупу другого дуэлянта — Ильи. Первым делом Евсей Григорьевич обыскал куртку.

— Я так и думал! — почти удовлетворенно произнес он, доставая сложенный вчетверо лист бумаги. — Смотрите, Оскар Карлович, то же самое: тот же текст, та же бумага, тот же шрифт…

Пинт покрутил бумагу в руках и, качая головой, добавил:

— Да. И тоже — копия… А где же подлинник? Где первый экземпляр, хотел бы я знать?

— Да, действительно, — удивился судебный медик. — Это немного странно…

Пинт отдал оба письма эксперту-криминалисту: пусть проведет экспертизу, может, обнаружатся какие-нибудь интересные подробности.

— И вот еще что, Евсей Григорьевич, не могу я понять, — сказал Пинт, беря судебного медика под локоть и увлекая его в сторону от тел. — Посмотрите-ка, ведь дуэлянтам удобнее было бы встать по центру поляны. Правильно? Так, чтобы линия огня делила поляну пополам? А они сместились в сторону, к самой кромке деревьев. Почему?

— Вот уж не знаю, — пожал плечами Евсей Григорьевич. — Вы думаете, это имеет какое-нибудь значение?

— Еще не знаю, — ответил Пинт и медленно побрел прочь от тел, светя себе под ноги мощным фонарем. Судмедэксперт продолжал осматривать трупы. Прошло несколько минут, и вдруг оба одновременно вскрикнули.

— Евсей Григорьевич!

— Оскар Карлович!

И уже вместе, хором:

— Идите-ка сюда!

Но Пинт сказал:

— Нет, не могу! Подойдите, пожалуйста, ко мне! — и Евсей Григорьевич быстро засеменил к нему, сжимая что-то в руке.

— Посмотрите! — Пинт присел на корточки и знаком предложил судебному медику сделать то же самое; тот грузно опустился на колени. — Я нашел место, где стоял Беленов, — в свете луча судмедэксперт увидел, что на сочной траве и нежных листочках клевера — крупные темно-красные капли.

— А я — вот что! — пыхтя, пробурчал Евсей Григорьевич. Он разжал руку и Пинт увидел две полоски бумаги, скрученные в маленькие трубочки. Он развернул их: на одной стояла римская цифра 1, а на другой — арабская 3. — Это было в нагрудном кармане у того, который убит выстрелом в сердце.

— Иванцов, — машинально отметил Пинт. — И что это может означать?

— Не знаю. Но мне показалось это странным.

— И мне… — Пинт задумчиво поскреб подбородок с пробивающейся щетиной. — Особенно если учесть, ГДЕ стоял Беленов…

* * *

Следующий день выдался крайне напряженным. Отец ходил мрачнее тучи и даже пару раз тайком хватался за сердце.

Я рассказала ему о том, что послужило причиной ссоры между Ильей и Николаем. Он внимательно выслушал меня, ничего не сказал, но по выражению его лица было видно, что он не считает случившееся достаточно веской причиной для дуэли.

Я, в свою очередь, пробовала вытянуть из отца хоть что-нибудь, но он упорно отмалчивался. Я видела, что его терзают какие-то сомнения, но он ничего не говорил; а от прямого вопроса старался уйти.

По городку уже ползли самые нелепые слухи, причем скорость их распространения многократно превышала обычную; виной тому была как раз необычность происшествия.

В больнице, рядом с палатой Саши Беленова, постоянно дежурил милицейский наряд — охраняли. Сам Беленов, перенеся тяжелую операцию, еще не приходил в сознание; Пинт велел сразу же вызвать его, как только это случится.

* * *

Гроза энских жуликов и бандитов, осунувшийся и вмиг словно постаревший, Оскар Карлович Пинт сидел на исходе четверга в своем кабинете и курил.

Вообще-то, курить он бросил четырнадцать лет назад. Но сегодня — снова начал…

Он сидел неподвижно, упершись взглядом в одну воображаемую точку и медленно, вполголоса, почти нараспев повторял:

"Дуэль… Пистолеты… Метко бьют… Сам учил… Двое — наповал… Двое… Странные бумажки — римская 1 и арабская 3… Почему 3?… Где стоял Беленов?… Треугольник… Равносторонний… Всюду — по десять метров… Письма… Две копии… Где первый экземпляр?"

Вдруг дверь распахнулась — без стука. На пороге стоял дежурный. Он тяжело переводил дух, словно бы долго бежал.

— Оскар Карлович! На Фруктовой — три трупа! Все — связаны! Все — в голову!

Пинт вздрогнул и сунул руку в ящик стола — за пистолетом.

— Еду!

* * *

— Фруктовая 24, квартира 32, — трещала портативная рация, лежащая между продавленных сидений старенькой «Волги». Пинт уверенно прокладывал маршрут по ночному городу. Он знал это место — Фруктовая была относительным оазисом благополучия в Энске; потому что всех жильцов выселили оттуда уже года два назад. Дома на Фруктовой использовали для своих игр мальчишки; да еще там зимовали бомжи — грязная и вонючая, но довольно мирная и спокойная публика, честно делившая между собой щедрые дары городской свалки. И вдруг — сразу три трупа! Это очень много для такого маленького городка, как Энск. И к тому же — почему именно сегодня? Сегодня — когда он и думать больше ни о чем не может, кроме как о своих погибших ребятах… Вот ведь наваждение какое!

Надо сказать, что внутренние переживания почти не влияли на выражение лица Оскара Пинта: он был хмур и сосредоточен, как обычно. Ну, или немного больше, чем обычно. Самую малость.

Он подъехал к дому 24 по Фруктовой улице, вышел из машины, сухо поздоровался с милиционерами из патрульной группы, поинтересовался, кто, когда и при каких обстоятельствах обнаружил страшную находку и, машинально закурив сигарету, вошел в подъезд и направился в 32 квартиру.

Оказалось, что находке предшествовал анонимный звонок. Некто сообщил в дежурную часть, что по указанному адресу произошло убийство. Дежурный передал сообщение по рации патрульной группе: подобные сообщения в обязательном порядке проверяются.

Прибывшая на место патрульная группа, приняв все необходимые меры предосторожности, проверила квартиру и, действительно, нашла труп. Да не один, а целых три. Они рядком лежали на полу в коридоре; кровь, вытекающая из простреленных голов, слилась в одну большую лужу и, огибая трещины в старом линолеуме, общим потоком устремилась на кухню. В общем, неприятное зрелище!

Пинт пригляделся к погибшим. Их лица были искажены предсмертными гримасами и залиты кровью, но одного Пинт узнал — Костыль. Вот тебе и раз! Он еще не успел разобраться, что за выстрел был вчера вечером в квартире у Костыля — не до того было, а сегодня оказалось, что спрашивать теперь не у кого. Причем убили-то его именно здесь, в этом не было никаких сомнений, тогда что же означал вчерашний выстрел?

Пинт постоял, молча покурил, не проявляя большого интереса к этому тройному убийству, затем бросил окурок под ноги и старательно затоптал. Он вдруг словно увидел себя со стороны и абсолютно четко осознал, что здесь делать нечего — он не найдет ни единой улики; ничего, за что можно было бы зацепиться. Пинт решительно развернулся и уехал.

* * *

Он сидел в своем кабинете и размышлял: не о Костыле, а об Илье да Николае. Евсей Григорьевич сделал вскрытие, из тела Ильи извлекли пулю и сразу же отдали Борису Марковичу на экспертизу; пулю, убившую Крайнова, почему-то не нашли. С самого утра несколько милиционеров прочесывали сектор позади тела Николая, но не обнаружили ничего. Это было довольно странно; справлялись у баллистиков — может ли пуля радикально изменить направление полета внутри черепа? Баллистики отвечали, что может, но незначительно; кроме того, утверждали, что кусочек смертоносного металла должен был потерять свою кинетическую энергию и лежать где-то рядом с телом. Совсем близко. Они советовали провести линию от места, где лежал Илья, до Крайнова и выделить позади тела Николая сектор градусов 30; там и нужно было искать. Искали. И снова не нашли.

А вот из Беленова хирурги пулю достали, и тоже отправили Борису Марковичу.

Пинт сидел и ждал результатов экспертизы. Он думал о свернутых бумажках с римской цифрой 1 и арабской 3. Что это могло означать?

* * *

Пинт хотел было уйти домой, но понял, что не уйдет. Ему нужно было что-то делать, делать прямо сейчас.

"А ведь для казино поздний вечер — это самое рабочее время! Съезжу-ка я туда, поговорю о Костыле; глядишь, найду какую-нибудь ниточку", — и он решительно встал и вышел во дворик, к старенькой, но безотказной "Волге".

* * *

Он приехал в казино и с порога сказал:

— Вашего шефа убили. Расследование веду я. Где его кабинет?

Его проводили в кабинет Костыля. Пинт велел всем, кто был в казино, собраться и заявил:

— Я хочу поговорить с каждым из вас в отдельности. Отказ вызовет у меня серьезные подозрения. Не будем понапрасну тратить время: я мог бы пригласить вас завтра к себе, но, как видите, пришел сегодня. Сам. Пока я подозреваю всех — опыт показывает, что у таких людей, как ваш убиенный босс, бывает слишком много недоброжелателей. Если у кого-то есть алиби, или сведения, которые могли бы помочь следствию, прошу незамедлительно сообщить. А начнем, пожалуй… — Пинт обвел присутствующих внимательным взглядом, — с вас, — он указал на Каталу. — Остальных я прошу подождать в приемной.

* * *

Катала заметно нервничал; Пинт сразу это увидел и поэтому начал именно с него.

— Слушаю вас, — строго сказал Пинт и уставился в переносицу Каталы — старинный иезуитский способ привести человека в замешательство; несчастный не может поймать взгляд собеседника: он вроде и смотрит в глаза и вместе с тем не смотрит. — Что вы хотите мне сказать?

— А как это случилось? — спросил Катала. — Как убили… Владимира Тимофеевича?

— Вам лучше знать, — ответил Пинт. — Вы же сами это сделали.

— Как? Я?! — Катала покрылся красными пятнами и прерывисто задышал.

— А разве нет? — искренне удивился Пинт.

— Конечно, нет. Владимир Тимофеевич уехал отсюда три часа назад, и с тех пор я не покидал казино. Это все могут подтвердить…

— Куда он уехал?

— Не знаю точно. По-моему, на Фруктовую улицу…

— Он уехал один?

— Да… То есть… С ним были телохранители… Нет, они уехали раньше, — Катала запутался, потому что не мог решить, стоит ли говорить про незнакомца, про игру, про циркачей и прочее.

— Так он был один? Или с телохранителями?

— Он был… с каким-то незнакомцем, — решился наконец Катала. — А телохранители Владимира Тимофеевича уехали раньше, вместе с телохранителями этого незнакомца. Понимаете?

— Я все понимаю, — успокоил его Пинт. — Я вообще неглупый человек. Да и вы тоже — излагаете вполне доступно. Так что я понимаю, не волнуйтесь. Теперь скажите мне: ЗАЧЕМ они туда поехали?

— Не знаю. Вот этого я не знаю. Владимир Тимофеевич мне не докладывал.

— Ну хорошо. А что это был за незнакомец? Кто он такой?

— Как кто? — изумился Катала. — Говорю же вам — "незнакомец". То есть — неизвестный!

— Что, он не представился?

— Нет.

— Вы видели его раньше?

— Никогда.

— А как он выглядит?

— Хорошо. Очень хорошо выглядит. Такой высокий брюнет, лет сорока, волосы аккуратно уложены, одет в смокинг, да-да, представьте себе, в самый настоящий смокинг, бабочка, туфли лакированные… Да! У него на мизинце — перстень с голубым бриллиантом. Очень дорогая вещь. Практически бесценная.

— Что вы говорите? — удивился Пинт; однако лицо его оставалось бесстрастным. — И насколько же дорогая эта вещь?

— Ну, к примеру, если английская королева задумала бы купить себе такой, ей пришлось бы года три экономить на всем, включая спички.

— Да! Жалко старушку, — покачал головой Пинт. — Так, значит, Владимир Тимофеевич уехал вместе с этим загадочным Монте-Кристо?

— Да, — Катала рьяно закивал.

— Интересно. И еще вот что мне скажите: у вашего шефа при этом не было с собой оружия?

Катала опасливо оглянулся и молча кивнул.

— Хорошо, — удовлетворенно сказал Пинт. — А где он его хранил? Что, неужели постоянно таскал в кармане? Это же неудобно. Особенно, если нужно сходить в туалет.

Он надеялся найти патроны, чтобы сравнить их с теми, которые остались в обойме пистолета, обнаруженного рядом с телами Костыля и его подручных.

— Там, в тумбе стола, за которым вы сидите, — не разжимая губ, тихо произнес Катала, — встроенный сейф.

Пинт нагнулся — да, действительно сейф.

— Ого! Видимо, Владимир Тимофеевич уходил в страшной спешке — он даже забыл запереть этот железный сундук, — Пинт открыл бронированную дверцу. В сейфе лежала коробка с патронами и лист бумаги, сложенный пополам. Пинт отставил в сторону патроны и взял лист. Это была расписка. Почерк показался ему знакомым. Пинт прочитал, затем еще и еще раз. Несколько секунд он сидел, словно оглушенный, потом взглянул на Каталу — так, что тому стало не по себе, и молча указал на дверь. Катала не стал возражать и вылетел из кабинета, как пробка.

Вот эта случайно найденная бумажка объясняла все. Все встало на свои места. Теперь он знал ПРИЧИНУ, но пока не знал СПОСОБ.

Пинт снял трубку и набрал номер лаборатории.

— Лаборатория? Борис Маркович? Доброй вам ночи, Оскар Пинт беспокоит. Что у нас с пулями? Вы выяснили?

— Да, Оскар Карлович, — отозвался эксперт. — Заключение готово. Та пуля, которую извлекли из трупа Иванцова, выпущена из пистолета Крайнова. Пуля, которую извлекли хирурги из Беленова, идентична первой. То есть — тоже крайновская. Но это еще не все. Мы искали пулю, убившую самого Крайнова. И не нашли. Зато нашли застрявшую в стволе дерева хорошенькую, свеженькую пульку, совсем не помятую. Установили, что эта пуля выпущена из пистолета Иванцова. А дерево-то было как раз на линии Иванцов — Крайнов, в пятидесяти метрах за спиной Николая. То есть, я хочу сказать, она прошла мимо.

— Борис Маркович, — сказал Пинт. — Вспомните, пистолет Крайнова был разряжен?

— Да. Разряжен. И рядом с телом две гильзы.

— А у Иванцова?

— А у него в патроннике оставался один патрон, а в обойме было пусто. И рядом с телом — одна гильза. Гильзы мы тоже проверили, они совпадают с оружием.

— Спасибо. Теперь все ясно. Борис Маркович, я знаю, где искать пулю, которой был убит Крайнов.

— Да? И где же?

— Завтра скажу, — Пинт помолчал и добавил. — И еще я знаю, что такое эти скрученные бумажки.

— Что же?

— Жребий. Они так разыгрывали очередность выстрелов…

* * *

Пинт положил найденный в сейфе лист бумаги в нагрудный карман и поспешил к машине. Смерть Костыля временно перестала его интересовать. У него были другие заботы.

На предельной скорости он гнал машину по направлению к больнице. Он нашел разгадку, но даже не подозревал, что она окажется такой страшной.

* * *

Молоденький оперативник, дремавший на стуле рядом с дверью палаты Беленова, мгновенно проснулся, издалека заслышав стремительные шаги Пинта. «Молодец, есть реакция», — машинально отметил про себя Пинт, кивком головы отвечая на почтительное приветствие молодого сотрудника.

— Он еще не приходил в сознание, — сообщил опер.

— Хорошо, — ответил Пинт и, одобрительно улыбнувшись, знаком показал оперу, чтобы продолжал дремать. — Я побуду у него, — он вошел в палату и плотно закрыл за собой дверь.

* * *

А вот этого он никак не ожидал увидеть. Что угодно, но только не это. От неожиданности у Пинта даже захватило дух.

Смятая постель была пуста. Беленова нигде не было. Однако не столько отсутствие Беленова так поразило Пинта, сколько присутствие другого — очень странного — человека.

Посреди больничной палаты, на старом колченогом стуле, положив ногу на ногу, сидел высокий брюнет в смокинге, с бабочкой, в черных лакированных туфлях. Он дружелюбно улыбнулся и показал рукой на стул, стоявший рядом.

— Здравствуйте, уважаемый Оскар Карлович! По моим расчетам, вы должны были придти на пять минут позже. Что же, это приятный сюрприз. Значит, я в вас не ошибся.

После секундного колебания Пинт принял приглашение. Он сел напротив незнакомца и спросил:

— Кто вы? И где Беленов?

Незнакомец весело рассмеялся:

— Удрал! Вы представляете, он удрал!

— Кто вы такой? — повторил Пинт.

Брюнет махнул рукой, как если бы речь шла о чем-то несущественном:

— Кто я? Да какая разница? Ох, уж эта ваша тяга к абсолютной точности! Разве это так важно? Ну хорошо! Я — тот, кто следит за ИГРОЙ. Следит, чтобы все играли по правилам. Вас устраивает такой ответ?

— Какая игра? Какие правила? — недоумевал Пинт. — Кто их устанавливает, эти правила?

— Я, — простодушно ответил незнакомец и пожал плечами. — Да будет вам об этом. Всему свое время. Дойдет черед и до меня. А пока лучше скажите мне, как вы догадались? Расписка?

— Да, — буркнул Пинт.

— Оскар Карлович, со мной вы можете быть откровенны. Тем более — я все знаю. Все! Так что — можете проверить правильность своих догадок. Итак, в сейфе убитого Костыля вы нашли расписку, написанную Беленовым. Вон она у вас лежит, в потайном кармане пиджака. Там написано: "Я, Беленов Александр Николаевич, получил от Костылёва Владимира Тимофеевича пятьдесят две тысячи американских долларов за оказанные ему услуги." Дата, подпись.

— Да! Все так! — Пинт даже опешил от такого поворота событий. — А откуда вы знаете?

— Не будем повторяться. Я же вам сказал — я знаю ВСЕ. Я, например, знаю, что этих денег Беленов от Костыля не получал.

— Как так? А зачем он тогда писал расписку?

— А вот зачем: Александр Николаевич — страстный игрок. Насколько страстный, настолько же и неудачливый. Ну, это еще можно понять. В этом, как говорится, "нет большой беды". А беда в том, что он любитель поиграть в долг. И вот, помаленечку, понемножечку, стал захаживать Александр Николаевич в казино и поигрывать в рулеточку. Естественно, в долг. А Костыль открыл ему неограниченный кредит. Он говорил: "Отыграешься — отдашь!" Но Беленову не везло. И вот, в один прекрасный день Костыль заявляет, что надо платить по счету. А счет-то — велик. Что делать? И Костыль ставит условие: уберешь двух оперативников, которые под меня копают — тогда долг прощу. А пока — пиши расписку, чтоб была у меня, как крючок. Вот откуда она взялась. Однако не будем забывать, что Беленов — игрок. Настоящий игрок. Просто убить своих товарищей — это против его натуры. Это должна быть ИГРА, и у всех играющих должны быть равные шансы. Но время поджимает — вы же сами им рассказали, что планируете совместно с налоговой полицией придти к Костылю с визитом. А если бы нашли расписку? Но тут, как нельзя кстати, подворачивается удобный случай: Крайнов ссорится с Иванцовым из-за вашей очаровательной дочери. Милая девушка. Даже очень. Кстати, именно она рассказала о ссоре Ильи и Николая Беленову. План рождается мгновенно: он крадет у Крайнова записную книжку, а потом двое "горилл" Костыля избивают Илью у подъезда. Беленов в тот день дежурит. По анонимному звонку — на самом деле, никакого звонка-то и не было — он выезжает на место происшествия и "находит" там записную книжку Николая. Затем, на стрельбах, он незаметно кладет стреляную гильзу от пистолета Ильи себе в карман, а через пару дней убивает пса Крайнова и подбрасывает эту гильзу. Свою же предусмотрительно забирает. Он очень хороший стрелок — специально стреляет таким образом, чтобы пуля, пробив насквозь несчастного щуплого песика, расплющилась о стену дома, и тогда уж главной уликой станет гильза. Он видит, что вы на верном пути; уж он-то заранее знает результаты экспертизы, но то, что вы отобрали у Ильи оружие, ставит его планы под угрозу срыва. И он приходит к вам в кабинет, якобы для того, чтобы высказать свои предположения, и старается еще больше запутать ситуацию. Но, главное, он добивается своего — Оскар Пинт возвращает пистолет Илье. А теперь — последний акт трагедии!

Незнакомец достал из внутреннего кармана своего смокинга две сигары и протянул одну Пинту. Пинт уже почти перестал удивляться; он внимательно слушал. Однако, когда незнакомец предложил ему сигару, Пинт не был до конца уверен, что это действительно сигара, а не обман зрения. Мужчины закурили. Ароматный дым, повинуясь слабому дуновению ночного ветерка, пополз в сторону окна.

— Беленов хотел, чтобы у всех были равные шансы. Дуэль! Но какая! Не совсем обычная — тройная! Он вызывает обоих, просит прихватить с собой оружие. Ничего не подозревающие Илья и Николай приходят на встречу, и Беленов заявляет им: "Вы — жалкие трусы, которые никак не могут решить свои проблемы! Вы готовы перегрызть сопернику глотку, но почему из-за ваших безумств должна страдать невинная девушка? Кто-то из вас напал вчера на Вику и…" Словом, обстановка накаляется. Илья и Николай, естественно, думают друг на друга. А Беленов продолжает: "Я не знаю, кто это сделал — Вика не хочет об этом рассказывать, но я точно знаю, что это кто-то из вас. Теперь я тоже ненавижу вас — обоих; ненавижу так же сильно, как вы — друг друга! И я предлагаю решить проблему раз и навсегда — пусть останется самый достойный!" И они соглашаются… Мальчишество, скажете вы? Конечно. Но, с другой стороны, кому не хочется быть самым достойным? К тому же, не забывайте, им хочется отомстить за Вику. Покарать насильника. И каждый уверен, что это сделал другой. И каждый пышет праведным гневом. И вот вся троица поздним вечером поехала за город. Нашли удобную полянку. Беленов раздал им что-то вроде предсмертных записок. Илья и Николай согласились с текстом и положили листочки в карман. Но в сумерках Беленов оставил себе первый экземпляр, а у них остались копии. Это и насторожило вас, правда?

— Да, — подтвердил Пинт. — Я подумал — почему у них копии? Одинаковые копии? Это очень странно. А еще я не мог сообразить — почему они не встали по центру поляны? А потом, когда я увидел, где стоял Беленов, понял — эти три точки образуют вершины равностороннего треугольника. Не два дуэлянта, а три! Вот в чем дело!

Незнакомец одобрительно кивал.

— Да, Оскар Карлович! Все именно так и было. С вами очень приятно иметь дело; я думаю, мы еще не раз встретимся. А как вы решили задачку со скрученными бумажками?

— Да! Арабская цифра 3 не давала мне покоя. Я не мог догадаться, почему на одной бумажке написана римская 1, а на другой — арабская 3. А потом до меня дошло — они так разыгрывали очередность выстрелов. Если в дуэли участвуют не двое, а трое, значит, каждый должен стрелять как минимум два раза!

— Правильно, Оскар Карлович! Первый круг выстрелов был обозначен римской цифрой, а второй — арабской. Они зарядили по два патрона; условие было такое — каждый может стрелять в кого захочет, на выбор. Но дважды в одного и того же противника стрелять нельзя.

— Ага! Вон оно что! Я так и подумал! Причем Беленов рисковал меньше — он знал, что Илья с Николаем будут в первую очередь стрелять друг в друга.

— Ну конечно! Первым стрелял Илья. Естественно, в Николая! Он промахнулся — эту пулю потом нашли в дереве, довольно далеко от поляны. Второй выстрел был Крайнова — он убил Илью наповал. Прямо в сердце. Поэтому в патроннике пистолета Ильи остался еще один патрон — неиспользованный. Затем настала очередь Беленова. И он дал промах! Зато Николай не промахнулся, но у него все же дрогнула рука! Он только ранил Беленова. Беленов собрался и, превозмогая боль, тщательно прицелился. И убил Крайнова! А пулю вы не могли найти только потому, что не там искали!

— Да! Я понял это, как только догадался, что Беленов тоже участвовал в дуэли, а вовсе не разнимал их, как он сам заявил.

— Конечно, Оскар Карлович! Изящная загадка, и такое же изящное решение. Странная дуэль! Но это не было убийством из-за угла. Все-таки это была дуэль! Раненый Беленов сначала спрятал свой пистолет, а потом уже вызвал милицию. Ну, а дальше вы все знаете…

— Да… Знаю… Послушайте, а что случилось с Костылем?

— Ну, — незнакомец поморщился. — Это неинтересно. Эта история уже рассказана. Я думал, вы спросите: "Где Беленов?"

— Само собой. А где же Беленов?

— Я попросил его об одном одолжении…

— Каком?

— Я попросил его отвезти мой перстень в Москву, в английское посольство; с тем, чтобы его преподнесли в дар королеве. Не хочу, чтобы она экономила на спичках… — незнакомец загадочно улыбался.

— Так… — Пинт никак не мог сложить воедино куски этой странной мозаики, увязать все обрывки в одну цепь. Он вспомнил слова Каталы, когда тот рассказывал о таинственном незнакомце: перстень — вот что поразило старого опытного шулера больше всего. Но сейчас на руках у незнакомца не было никаких украшений. — А вы не боитесь, что ваш перстень просто-напросто исчезнет?

— Не волнуйтесь, — усмехнулся брюнет. — Подобные вещи просто так не исчезают. Никогда! Напротив, они всегда возвращаются к своим хозяевам.

— Послушайте! Что происходит? — почти выкрикнул Пинт. Он почувствовал легкое головокружение.

— А все очень просто, — незнакомец выпустил семнадцать колечек подряд и пронизал их тонкой струйкой дыма. — ИГРА продолжается! До встречи, полковник! Передавайте привет вашей очаровательной дочери! Ведь нашей встречей — в немалой степени — мы обязаны именно ей! До свидания, Оскар Карлович!