Четыре шага в длину, четыре — в ширину. И пять с половиной — по диагонали.

Камера предварительного заключения на Петровке была вполовину меньше его гардеробной. И несравненно более мрачной.

Рудаков подошел к умывальнику, открыл кран. Тонкая струйка со звоном ударила в старую щербатую раковину. Михаил умылся и по привычке поискал глазами зеркало, но его не оказалось. Никакого стекла, никаких острых краев, никаких колющих и режущих предметов. Только шершавые стены, откидная жесткая полка, умывальник рядом с дверью и унитаз.

Рудаков со злостью стукнул кулаком по раскрытой ладони. Когда он успел наследить в квартире? Как это получилось? Михаил не мог понять. События той ночи представали перед ним, словно в кровавом тумане. Но больше всего пугало то, что он ничего толком не помнил. Что-то было, но что именно? И главное — кто убил Ингрид?

Порой ему начинало казаться, что руки по локоть испачканы в крови. Она течет по предплечьям, скапливается на кистях и тяжелыми темными каплями падает с кончиков пальцев.

«Я… я убил!» — всхлипывал Рудаков и хлопал себя по груди в поисках цилиндрика со спасительным порошком. Но там было пусто. Этот мерзавец Рюмин все отобрал — даже верное средство, помогавшее Михаилу не сойти с ума в последние несколько дней.

Он не ложился — метался по камере, раз за разом мысленно прокручивая в голове картины той ночи. Кровь, Ингрид, неяркий свет ночника, озарявший ужасные раны на прекрасном теле…

Даже в самые черные минуты Михаил не позволял фантазии зайти так далеко. Значит, это было. Наяву. Но остальное? Реальность или вымысел? А может, наркотический бред? Рудаков не находил ответа. Он хотел, чтобы кто-нибудь нашел ответ за него. Сказал, как все было на самом деле. Потому и настаивал на самом тщательном расследовании, в глубине души надеясь, что он окажется ни при чем.

Но только… Отпечаток! Как сказал Рюмин? «На зеркале… Кровью убитой!» Это звучало как приговор.

К рассвету стало немного получше — настолько, что он смог осознать всю серьезность своего положения. Это заставило мозги работать быстрее, постепенно освобождаясь от вязкой кокаиновой пелены.

За маленьким зарешеченным окошком вставало мрачное серое утро. Лязгнула железная заслонка. Через круглое отверстие в двери на Михаила смотрел чей-то глаз.

Рудаков улыбнулся. Он почти успокоился и был готов. Стоило признаться: ночь, проведенная в «одиночке» и без порошка, подействовала отрезвляюще. Кажется, он вспомнил — если только воображение не играет очередную злую шутку.

— Передайте Рюмину — я хочу с ним поговорить! — крикнул Рудаков.

Глаз исчез. Заслонка снова лязгнула, и наступила тишина.

Прошли три томительных часа, прежде чем в замке заскрежетал ключ, дверь распахнулась, и мрачный сержант-конвоир произнес:

— Задержанный Рудаков! На выход!

Его хриплый голос звучал как самая сладкая музыка.