Ровно через два часа, как и было условлено, Вяземская пришла на стоянку. Первое, что бросилось ей в глаза, — букет, лежавший на капоте «Лансера». Семь белых калл, завернутых в тонкую полупрозрачную зеленую бумагу.
Анна почувствовала, как дыхание перехватило и губы сами собой сложились в улыбку. Она огляделась в поисках Северцева: Александр сидел на корточках у забора и фотографировал ее.
Вяземская остановилась перед машиной. Александр быстро поднялся, подошел и с церемонным поклоном вручил букет.
— Это — вам! — сказал он.
— Спасибо! — слегка смущенно ответила Анна. Разговор требовал продолжения, поэтому она спросила первое, что пришло в голову. — Почему не розы? Слишком банально?
Северцев отступил на шаг и внимательно посмотрел на нее. Он стоял так некоторое время, потом покачал головой.
— Розы вам не идут. Красивые цветы, но… В них всего чересчур — цвета, фактуры, запаха. Слишком витальные. Для вашей внешности идеально подходят каллы — изящные и утонченные. Посмотрите, какая простота и вместе с тем — абсолютное совершенство линий. Сколько в них сдержанного достоинства и благородства!
— Но они не пахнут! — воскликнула Вяземская.
— Это не так. Они пахнут. Просто надо уметь уловить их аромат. Поднесите цветы ближе…
Анна покорно подчинилась.
— Теперь закройте глаза, — продолжал Северцев. Анна закрыла глаза. — Чувствуете? Свежесть? Особенную нежную свежесть? Это похоже на дуновение сладкого ветерка… Я вижу, как он касается вашего лица… Шеи…
Вяземская вздрогнула. Ей показалось, что она покраснела, и оттого ей стало неловко.
— Они не пахнут! — упрямо повторила Анна и нажала на брелок сигнализации.
Северцев не стал спорить. Он улыбнулся и открыл водительскую дверь. Принял из рук Вяземской букет и осторожно положил на заднее сиденье. Затем обошел машину и сел рядом с Анной.
Вяземская запустила двигатель. Надо было дать ему прогреться: минуту-другую. Анна искоса посмотрела на Северцева. Александр выглядел совершенно невозмутимым. Вяземская не удержалась и задала вопрос, крутившийся на языке.
— Вы решили за мной… поухаживать?
Она сказала это и вся внутренне подобралась. Ее всегда раздражала женская назойливость: зачем спрашивать о том, что и так очевидно? Увидев нечто подобное в телесериале или кинофильме, Вяземская недовольно морщилась: «Ну вот, еще одна дура в седьмой раз интересуется: ты меня любишь? Или все-таки не любишь?».
Но сейчас она вдруг поняла, что очень хочет это услышать — твердое мужское «да, решил, потому что вы мне очень нравитесь». Возможно, это тоже могло показаться кому-то глупым. Со стороны. Но не для нее.
— Я хотел сделать вам приятное, — ответил Северцев. — У меня получилось. Хотите взглянуть на доказательства? — он показал на кофр с фотоаппаратом.
Вяземская надменно поджала губы.
— Вовсе нет.
— Если вы считаете, что я сделал что-то непозволительное, прошу вас, скажите сразу, — с мягким нажимом произнес Александр. — Поверьте, я никоим образом не хотел поставить вас в неловкое положение.
Анна на мгновение растерялась. Затем рассмеялась — немного более нервно, чем следовало:
— Просто я не знаю, как объясню это мужу…
— Когда он у вас появится, тогда и придумаете подходящее объяснение, — спокойно сказал Северцев.
Вяземская вспыхнула от досады. «Что я плету? К чему эта ложь? Почему я смущаюсь, как девочка? Только потому, что никто уже давно не дарил мне цветов?!»
Ей вдруг ужасно захотелось извиниться — за то, что не оправдала его надежд. «Блестящей и неотразимой госпоже Вяземской» не пристало так себя вести. Каллы! Они полны сдержанного достоинства и благородства… Вот у кого надо поучиться!
— Мне очень приятно, — звучало как извинение. И сразу короткая атака, стремительное возвращение на оставленные позиции, — по-моему, и так понятно. Без фотографий. Любой женщине будет приятно…
Северцев повернулся и пристально посмотрел ей в глаза.
— Слово «любая» не подходит. Женщина, которая мне нравится, не может быть «любой».
Сказал как отрезал. Возразить было нечего. Да и не хотелось возражать, если честно.
Александр осторожно коснулся ее руки. Легко и невесомо, но Анна ощутила ускользающее тепло его пальцев — сквозь ткань блузки и плаща. Он сделал это так, словно ничего не вкладывал в этот жест, но почему-то по телу Вяземской пробежала короткая дрожь, очень походившая на электрический разряд.
— Куда мы едем? — спросил он.
— Вот… Здесь… Уржумцева Екатерина Алексеевна. Я выписала адрес… — Анна засуетилась, доставая из сумочки блокнот. Это было не так-то просто — достать блокнот одной рукой. Вторую, правую, она держала неподвижно, опасаясь разорвать легкое касание. — Кутузовский проспект, дом 5. Это недалеко.
* * *
Дом 5/3 стоял на пересечении Кутузовского проспекта и Украинского бульвара. Огромное здание, возведенное еще в те времена, когда жизнь текла размеренно и неторопливо, а жилые дома росли медленно и основательно, подобно пусть не очень красивым, но могучим и крепким деревьям.
Анна въехала во двор, остановила машину возле третьего подъезда и заглушила двигатель.
— Вы уверены, что мы поступаем правильно? — спросила она.
— Несомненно! — ответил Александр. — Любой человек гораздо охотнее станет беседовать с журналистом, чем с психиатром. Поверьте моему опыту.
Вяземская колебалась, взвешивая все «за» и «против».
— Ну что же… — наконец сказала она. — Наверное, вы правы. Пойдемте.
Северцев вышел первым и отворил водительскую дверь. Для Вяземской это было непривычно, но она твердо решила сохранять сдержанное достоинство и быть благородной. Тем более, что это получалось довольно легко — с таким предупредительным и вежливым спутником.
Они подошли к двери подъезда. Северцев набрал на панели домофона три цифры. Раздался долгий зуммер, затем строгий женский голос произнес:
— Да!
— Екатерина Алексеевна? — учтиво осведомился Александр.
— Что вам угодно?
— Моя фамилия Северцев. Я работаю в газете «Московский комсомолец». Скажите, могу я задать вам несколько вопросов?
— Вы хотите поговорить о Константине Родионовиче? О моем сыне? — строгий голос немного смягчился.
Анна и Северцев удивленно переглянулись. Вяземская не знала, как подойти к деликатной теме. Шесть лет — срок немалый, но едва ли этого достаточно, чтобы рана в материнском сердце затянулась. А тут, похоже, проблема разрешилась сама собой.
— Что я говорил? — прошептал Александр и добавил уже громче, в микрофон: — Да. О нем.
— Я знала, что это случится! — воскликнул голос. — Поднимайтесь.
Электрический замок щелкнул, освобождая дверь. Северцев и Вяземская оказались в просторном светлом холле.
— Вы действительно работаете в «Московском комсомольце»? — поинтересовалась Анна.
— Я писал для них — несколько раз. Но в штате не состою. Я нигде не состою в штате. Свободный художник.
— Понятно.
Лифт поднял их на шестой этаж. Северцев и Анна подошли к двери. Она была обита натуральной кожей, от которой исходил слабый аромат горького шоколада. Александр нажал кнопку звонка. Мелодичная трель еще не успела отзвучать, а дверь уже распахнулась. Фигура на пороге отступила вглубь полутемной прихожей.
— Проходите! Проходите, пожалуйста! Я ждала вас! У меня все готово!
Анна чуть-чуть замешкалась. Северцев расценил это как проявление нерешительности и вошел первым. Из-за его плеча Вяземская увидела силуэт, выделявшийся на фоне окна.
— Когда выйдет статья? Это будет целый разворот? У меня есть замечательные фотографии! Просто изумительные, вы сейчас сами все увидите!
Северцев нагнулся, чтобы снять ботинки, но Уржумцева его остановила.
— Не стоит беспокоиться из-за таких пустяков!
Она подошла к дверному проему, ведущему в большой зал, и Вяземская смогла хорошо ее рассмотреть. Высокая статная женщина лет шестидесяти в облегающем брючном костюме с пышными седыми волосами, уложенными в аккуратную прическу.
— Сюда, — сказала Екатерина Алексеевна и вдруг замерла на пороге зала в почтительном благоговении. — В музей… — произнесла она после долгой паузы.
Внезапно Анна ощутила неясную тревогу. Что-то было не так, она это чувствовала, но понять, что именно, пока не могла.
Северцева же, казалось, ничто не смущало. Он сделал несколько шагов и встал рядом с Уржумцевой.
— Меня переполняет радость, — сказала хозяйка. — Я всегда верила, что рано или поздно это произойдет.
Она повернулась к гостям спиной и, величественно подняв голову, прошествовала в центр зала.
Вяземская подбежала к Александру и тихонько потянула его за рукав.
— По-моему, нам лучше уйти, — сказала она и… застыла.
Ее изумило богатое убранство интерьера. Пол покрывали роскошные туркменские ковры, массивная дубовая мебель сделала бы честь Лувру или Зимнему дворцу, но более всего поражал высокий, до самого потолка, портрет в золоченой раме. На нем в полный рост был изображен молодой человек лет тридцати с открытым и мужественным лицом. Он стоял в костюме средневекового дворянина, опираясь правой рукой на тумбу, задрапированную тяжелым алым бархатом.
Справа и слева от портрета висели многочисленные фотографии. На них был все тот же молодой человек: согнувшийся в поклоне с огромным букетом цветов, на съемочной площадке перед камерой, в театральной уборной перед спектаклем, накладывающий грим на красивое холеное лицо.
Уржумцева плавно повернулась. Она напоминала верховную жрицу, собиравшуюся исполнить обряд посвящения для новообращенных.
— Здесь — все… — сказала она и осеклась. Слова застыли у нее в горле. Уржумцева громко захрипела и судорожно рванула кружевной воротник белоснежной блузки; пуговицы из крупного жемчуга посыпались на ковер.
Вяземская испугалась, что женщину сейчас хватит удар: лицо ее стало иссиня-багровым, глаза выкатились из орбит, длинные наманикюренные ногти вонзились в ладони.
— ТЫ!!! — заорала она и ткнула пальцем в сторону Анны. — КАК ТЫ ПОСМЕЛА ПРИДТИ СЮДА?!!
Уржумцева метнулась к столу, схватила мраморную статуэтку и швырнула, целясь Вяземской прямо в голову. Сильные руки Александра оторвали Анну от пола; Северцев резко повернулся, закрывая ее своим телом. Увесистый кусок камня ударился ему в спину — так сильно, что журналист не смог сдержать сдавленного стона, — и с глухим стуком упал на пол.
— Мерзавка! — бушевала хозяйка квартиры. — Ничего… Ничего…
Она выскочила из зала через дальнюю дверь. Где-то вдалеке послышался отчетливый металлический звон. Анна и Северцев попятились к выходу, но злобная фурия, стремительно промчавшись по коридору, отрезала путь к отступлению. Она появилась перед ними, сжимая в руке длинный острый нож для разделки мяса. Уржумцева высоко занесла руку…
У Вяземской от страха подогнулись колени. Она хотела закрыть глаза, лишь бы не видеть этого ужаса, но веки отказывались повиноваться. Томительная вязкая слабость охватила тело. «Это конец!» — подумала Анна.
Как в замедленной съемке, она видела широкое лезвие, отбрасывающее на стены и потолок бледные искры. Оно поднялось над головой женщины, на мгновение застыло и потом, ускоряясь, понеслось вниз, со свистом вспарывая воздух. Северцев отпустил Анну и шагнул вперед.
Раздался громкий треск: лезвие пронзило рукав кожаной куртки насквозь, замедлило бег и на излете гибельного движения разрезало правую щеку Александра. Капли темной крови упали на свитер.
Увидев кровь, Уржумцева разжала пальцы. Нижняя челюсть задвигалась, будто женщина давилась комочком, лицо обмякло и задрожало. Издав глубокий вздох, она повалилась навзничь. Наступила тишина.
— Что это было? — с трудом ворочая языком, спросила Анна.
Она сама была близка к обмороку. Перед глазами все плыло и двоилось. Ей пришлось опереться на стену, чтобы не упасть.
— Если я ничего не путаю, то психиатр здесь — вы. Стало быть, это по вашей части.
Голос Александра звучал по-прежнему уверенно, и это несколько успокоило Вяземскую.
Северцев вытащил нож из куртки и отбросил далеко в сторону. Затем подхватил Уржумцеву на руки, отнес в комнату и положил на кушетку. Анна не решалась приблизиться и старалась держаться на безопасном расстоянии.
— Принесите воды! — скомандовал Северцев.
Анна, с трудом переставляя ватные ноги, поплелась на кухню. Нашла чашку и открыла кран. Руки дрожали, и на обратном пути она расплескала добрую половину.
Александр сделал большой глоток, глубоко вдохнул и прыснул Уржумцевой в лицо. Женщина пошевелилась и слабо застонала. Тушь, синие тени и румяна слились в разноцветные потеки, превращая лицо в пугающую маску.
Уржумцева открыла глаза; в них снова сверкнула ярость.
— Убирайтесь вон!!! — закричала она и сделала движение, явно намереваясь встать.
Северцева не пришлось просить дважды: подхватив Анну под руку, он поспешно ретировался. Не дожидаясь лифта, они скатились по лестнице и буквально вывалились из подъезда.
Вяземская долго не могла попасть в замок зажигания; Александр забрал у нее ключ и сделал это сам.
— Анна! — строго сказал он. — Соберитесь! Я бы сел за руль, но не умею водить машину.
Вяземская машинально кивнула. Нога утопила педаль газа, и «Лансер» нервно рванул с места. Анна едва смотрела на дорогу; ее взгляд был прикован к зеркалу заднего вида. Ей казалось, что она вот-вот увидит догоняющую их женщину с длинным ножом в руке.
Вяземская повернула на Кутузовский проспект, проехала пару сотен метров и спустилась к набережной. Все тело трясло, как в ознобе, и Анна была вынуждена остановиться.
— Хотел бы я знать, чем вы ей так насолили? — задумчиво сказал Северцев.
— Не знаю. Я первый раз ее вижу.
Предсказание мудрого Покровского, кажется, начинало сбываться. Как он сказал? «Копание в прошлом иногда бывает опасным…» Старик как в воду глядел. И зачем только она во все это ввязалась?
Вяземская не выдержала и разрыдалась. Она сидела и плакала, а Северцев, подставив плечо, нежно гладил ее волосы.
— Ничего… Ничего, все уже позади. Успокойтесь…
Она почувствовала легкое прикосновение его губ ко лбу. И это было именно то, чего ей так давно не хватало: ощущение, что рядом — мужчина, готовый в случае опасности заслонить своим телом «блестящую и неотразимую госпожу Вяземскую».
Каллы на заднем сиденье источали нежный сладкий аромат. Они были полны сдержанного достоинства и благородства.