A. S. X

Среди нарушенного в створе огня, принявшего форму свода,

над которым дополнен зной

Проводит сеть возникающий ритм увеличения, как часть

приблизительного температурного кода. Над головой, уходящей

вслед. Когда оторванные от земли, языки не схвачены

прошедшим временем

правка, не знающая об устройстве ввода, ложится пятном

на отступающую от кирпичной ограды

груду знакомого до неявного узнавания, а место фасада

заменяет круг, захваченный краской

Чем дольше у тени, собравшей минуту порога. На одном из

этих надписанных образцов попытавшись ввести элементы,

которые дополняют уже без того задержавшееся дыхание, после

чего останавливается звук окружающего еще тогда, и уже

неслышимого – например, горящего, или собранного наспех, в

собственной определимости как предложения, что ты сказал,

размышляя о скорости действия, о спутанном ветре, что рас

пределен дыханием.

«Далее провести нет способа», 1-22 у тех же самых линий,

дополненных очередностью повторяемого «С-п», в конце

располагаются фразы, не предполагающие ответа.

На поперечном срезе силуэта склонившейся головы, словно все

остальное спущено к белой спине, нагреваемой солнцем,

незаметны глаза, на берегу оставлено наспех сколоченное

помещение для обнаружения перспективы, сквозь щели

которого силуэт поправляет ровную гладь воды. Можно узнать

знакомую ясность темного профиля с тем, что остается, как

шрам, вне тела.

Сам словно видит, как за спиной больше не осталось ограды,

которой значился переход между вторым и настоящим, о

бесконечной последовательности незнакомых до этих пор

пропускающих ветвей любой голос, до которого не услышать

начала, медленно завершал то разграничение лиц, сделанных

парой фигур на переднем плане

Продолжая прослушивать удаленные из ничего записи, между

делом высматривая в пейзаже то, что уже стало двойным

мышлением о поверхности и вращении, не соединяясь в

логиках факта «это, возможно, снова оно», движимое рукой

забывает подписывать образ, который уводит ближе к уже

неделимой отсвеченной концентрации «здесь, где еще».

Пока рядом не замолкает предельная различимость

дополненного в сжимающейся, а, значит, отбрасывающей

поворот траектории стертой спины в качестве предлагаемого

для твоей речи, С, П, которой был полон дневник, столько же

беспредметный, сколько и найденный в нищете места, где

письма (любые, скрученные в несколько исключенных фигур)

не остаются, фрагмент верхнего свода, переместив каждый

взгляд в точку без меры, становится тем,

что говорит сети черт лица.

На той же самой табличке с указанным направлением, когда ни

одно не пропадало из виду, оставались рисованные фрагменты

вокруг; не узнавая лишь то, что оказывалось позади. Ты

можешь сделать больше цвета, чем объема: горизонтальный

рельеф спадает в течение рва.

Уже далеко после того дня, неспособный к выстраиванию

иллюзий – беглый сюжет на экране: тянут свернутый алфавит

на широкую полосу, перекрыв положения карт. В одном из

этих угловатых полей. Как узор двусмысленности, верхняя

граница кошмара над А.

Слеты тектоники, измеренные логикой вертикальной опоры,

пока продолжает переходить угол в сторону, где начертанный

символ уже не соответствует предметности антиграни, и так, до

окончания, (где полурассвет, контртечение, сумма столбов,

вереницы железа) в полную землю окон, перечеркивают

единство воды; торможение, безотчетность, отложенный текст:

аx, sur, xt

Сна не было об охоте, хотя, если навязчиво переложить одни

знаки в другие, можно представить буквы, необязательно

расположенные на одном из забытых зданий, вдоль которых ты,

ускоряясь, дышишь, одиннадцать раз повернув голову вдоль

направления тяжелого шага над поднимающимся из-под ног

расстоянием слева, где еще остается прежней отметка состава

на плече представленного: оригинальные и замещенные,

копоть и треск в продолжающемся замере.

Если то предложение и может с такой частотой повторяться, то

двойное употребление станет причиной того, что, собранные

в технической сортировке, части без замыкания на одно из двух

продолжат вытягивать из другого времени то направление,

вдоль которого шея, сжимающая поворот, как один из

возможных, оказывается выраженным сквозь отрезок пыльной

травы ослабленным, скрытым в попытке захвата, шагом

в сторону, где разлад сустава мешает добавить ветвям, видимым

некогда, и спицам, распределяющим синтаксис окружения: «то,

что в одном исполняло роль снятия для другого»

В этих железных кольцах. Растущая диагональ во время, пока

этот мост перейден наполовину, где «окинуть взглядом» не

означало смыкать их, рассеивает жару «где еще, здесь»

Этих стен (в час)? Комнат, заполненных местоимениями?

Вне всего, что могло поддержать основания, пристально

воображая отступ.

На середине проезда, в подвешенном на языке: угольный руст,

некоторые следующие следы; того, что касается края

«может быть, некоторых из тех

вымещающих, без остановки, отсутствие освещенности, когда

именно то, что способно быть слабой попыткой установить без

потери порядок частей, сложенных у границы между

предложением обстоятельств и бесконечными

сжатиями промежуточных поверхностей

(например, больного ума) и – уже необязательных – линий

приближенного в зону идущих.

Таким могла быть и страсть намерения их без тел, и само

предложение, выпадающее из цитаты,

и стоптанный горб подъема.

Поступает вода, не преломляясь, ни одного хребта, перед тем

как выйти к смутным различиям высоты. Вид скрывает как есть

то, что перед нами разрушено, разрушая пороги, сводя

(сухостью кожи, спилом, подними руку на уровень пояса;

четвертый в ряду) обнаженный округ. Упражняясь в традиции

горловых судов, Терции (вытянутый плод жаргона) завершают

умысел.

Располагая только простыми согласиями, в соотнесенность

раската, удара, кирпичного дна – до того, как его рассечет

резонанс остановки движения – стоит раздел между историей;

горла, твоего осветления, хаотичный шов, над которым

смиряются покровы лица.

Двумя изобретается отсвет в окне, двойной коридор через

путаницу переходит второй напрямую узором, выйдя на

стерзанный свет.

Как обрывает глубины расцвета внутри перекрестного хора,

положенного на условный объект абзаца, где метит силой,

собранный переход. Он отсекается там, где голова еще

продолжает терпеть избирательную растительность,

открываясь, расцвет, в осаде исходного текста. Поиск луча и

поиск миниатюры собраний – последний ход. Травой волн:

размерности, расставленные леса.

В область, закрытую чертой и кругом, совместная скорость

вмещает вступающего (за ним – очереди возвышений,

конкретика татуированных согласных, что им выбраны были,

как ключевые опоры; от них он проглатывает предлог). Могло

тебе привидеться приближением.

Или разрушенный угол стертой бумаги, на горсть земли.

Характеристики верха и низа значат рамки ломающихся

движений, раскатывающий переход строки. Там, где условием

остается цветовое пятно, где наступить соединяет чертеж и

обратные стороны невесомого знака (в котором – здесь же —

невозможно выразить катастрофы для голоса).

Каким из них, как фраза толпы? Как переписать неузнавание.

Раскрывая ослепший взгляд утопией, где круг сводит одной

стороной к земле, другой – в пустоши цифр-объектов: дома,

увечье в партиях второго ряда, переломы стрел. Вступая

осадой, тебя поднимает обратно, где не остается лица,

помеченного грифелем буквой, долгий створ. Собери, вытесняя,

правду лиц. Наступает и наступить разводятся в открытое

возрождение – блеском тела-суда.

Как толпа поднимается в степенном разложении, проводит

радиус. Как фраза узнает бумагу, разгораясь в отмеченный

переход, а свет ударяется в угол, собранных полный, согласных,

последний, и, руки сложив к голове, их нет.