ОПЫТ НА 500 ТЫСЯЧАХ ГЕКТАРОВ
В статье Т. Д. Лысенко в «Известиях» в 1939 году говорилось:
«В прошлом году, перед заседанием сессии Верховного Совета СССР, товарищ Сталин начал меня расспрашивать о том, что сделать, чтобы поднять урожайность проса в засушливых районах юго-востока. И тут же он сам разъяснил основные причины, почему просо дает низкие урожаи. Он подчеркнул, что на просо мало обращали внимания, сеяли его не вовремя, в плохо подготовленной земле, плохо ухаживали за посевом, не применяли широкорядных посевов, плохо убирали, допускали большие потери, В общем считали просо бросовой культурой…»
Не только сельскохозяйственная практика, но и наука готова была махнуть на просо рукой. Миллионы людей издавна знали просо — оно кормило их пшенными кашами, супами-кондерами на нашем юге. Сверх того, его стебли с метелками стяжали славу как отличный, сытный корм для скота. Известен был «пересчет»: 40–50 центнеров просо — это 10–12 центнеров свиного мяса и сала. А просо объявили бросовой культурой!
«…Не может конкурировать ни с главными видами зерновых культур, ни с кукурузой», резюмировал профессор А. Цаде в своем «Растениеводстве» (Сельхозгиз, 1937). «… По величине своего урожая занимает последнее место среди зерновых культур», устанавливал А. А. Соколов («Просо», Сельхозгиз, 1939); «… за исключением гречихи», соглашался он, чтобы быть объективным.
Статистика за тридцать с лишним лет подводила бесстрастный итог, что в 50 губерниях собирали проса едва на круг по 38 ½ пудов с десятины.
По-видимому, это растение коснело в такой глубокой дикости, что оно никогда не подозревало о законах, обязательных для всех обитателей Зеленой страны. Так, оно не слыхивало, по мнению некоторых, даже о существовании стадии яровизации. Когда его ни сей — все равно. Хоть в апреле, хоть в июле. И удобрять землю под него бесполезно. Таков был, по крайней мере, взгляд научных работников Анучинской и Безенчукской опытных станций, ставивших опыты с просом. Зарывая тонны навоза с суперфосфатом, просоводы еле выжимали лишний центнер: удобрения стоят куда дороже..
Постановление партии и правительства «О мерах обеспечения устойчивого урожая проса в засушливых районах юго-востока СССР» было принято 26 октября 1938 года. Это постановление предлагало обеспечить в 1939 году на 500 тысячах гектаров урожай проса не ниже чем по 15 центнеров.
Штабом первой битвы за просо стала Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени Ленина. Лысенко, президент ее, был главным руководителем дела.
На поле боя время дорого. Сразу, еще в том же 1938 году, бригады академии (агротехники, механизаторы, специалисты по удобрениям) поехали в области. Что они повезли? Знание, что просо — одна из самых засухоустойчивых культур, и еще знание, что это не Калибан в мире растений, а скорее растение слабенькое, даже нежное: на свои силы положиться оно не может настойчиво просит, чтобы человек понял, поддержал, защитил его — и тогда оно сторицей отблагодарит за внимание к себе и заботы.
Потом, когда подводили итоги, сосчитали, что на местах было проведено более трехсот совещаний, слетов. В них приняло участие 18 тысяч агрономов, бригадиров, звеньевых, еще 20 тысяч агрономов и звеньевых обучались на спецкурсах. Были привезены и розданы 265 тысяч плакатов и брошюр по яровизации проса, технике посева, обработке междурядий, уборке. Никто не подсчитывал лекций, речей по радио, статей в центральных и во всех местных газетах. К началу сева Академия сельскохозяйственных наук зарегистрировала поименно 40 тысяч звеньевых, обязавшихся добиться высокого урожая проса.
Наступало лето 1939 года. Мы помним душный жар этого лета, в конце которого у западных границ СССР была развязана Гитлером разбойничья, страшная война. В это лето суховеи пронеслись над Куйбышевской, Саратовской, Сталинградской, Чкаловской областями, иссушили землю юго-востока, где проводился гигантский опыт на 500 тысячах гектаров.
Просо очень теплолюбиво. Оно будет зябнуть при слишком раннем севе. В почву оно просится, когда солнце прогреет ее до 15 градусов. Оно внятно говорило, кричало об этом, и прежде его не слушали.
Срок сева должен быть выбран почти математически точно. Его следует закончить в 2–3 дня. Мелкие семена нельзя зарывать глубоко. Надо, чтобы их встретила влага. Они беззащитны: только человек убережет их от сорняков.
Ученые пришли с общими рецептами. Десятки тысяч агрономов, звеньевых, сотни тысяч колхозников подхватили их; исправляли, смело дополняли. Необычайный порыв охватил целые области. Сотни тысяч людей, работавших над одним делом, учились понимать природу, чтобы, понятая, она стала покорна человеку. Новая находка одного почти немедленно отзывалась во всех концах огромной делянки; это было как эхо. Росли мастера высоких урожаев.
Колхозники применили глубокую вспашку под зябь. Наперед собирали влагу для полей; щитки удерживали снег — их переставляли после каждой метели. Между ними соорудили еще снежные валы. У звеньевой З. И. Кирилюк из колхоза «Колос», Чкаловской области снег покрыл участок ровным шестидесятисантиметровым слоем. Тяжелые катки укатывали поля и до посева и после (чтобы помешать распылению верхнего слоя почвы и ссыханию его, после дождей, тонкой корочкой). Сеяли яровизированными семенами. Удобряли с осени; после еще «подкармливали» — по зеленям ездили бочки с жидкими питательными смесями.
В газетах того года писали об М. Ф. Абдулле (колхоз имени Крупской, Западный Казахстан), собравшем на поливной площади по 68 центнеров с гектара, о звеньевой Ф. В. Кондратенко (колхоз «Поход», Чкаловской области) — с ее урожаем по 50 центнеров, Безбородове (колхоз «Серп и молот», Сталинградской области), добившемся на массиве в 70 гектаров почти по 31 центнеру, И. Д. Ищенко, который в колхозе «Перемога» на Киевщине дал по 65 центнеров с гектара. «… Получилось так, что и земля-то наша как бы переродилась», писали колхозники Державинского района, Чкаловской области. «… Стоит травостоем 90 сантиметров вышиной. Никогда такого урожая ни один старик в своей жизни не запомнит! Наш район, Ивантеевский, самый засушливый… Ни лесов, ни прудов, ни рек — ничего нет… В конце июня температура доходила до 47 градусов. Но все-таки нашей советской наукой самую природу побороли и заставили подчиниться…» Это из письма Д. Г. Сысоева, артель «Красный партизан», Саратовской области.
На семена отбирали лучшие метелки. Оказалось, что нет сорта проса, которого нельзя было бы улучшить. Колхозники сделали в этом году такую семеноводческую работу, для которой при обычных методах потребовалось бы пять лет.
ОПЫТ НА 700 ТЫСЯЧАХ ГЕКТАРОВ
Битва 1939 года была выиграна. Но что это значило? Только то, что победа была и обязательством и залогом для будущего. Еще более грандиозной стала опытная «делянка» в 1940 году. Семьсот тысяч гектаров проса! Осенью 1939 года колхозники отбирали лучшие метелки для той земли, которая уже готовилась принять семена…
Скажем коротко: в 1940 году на пятистах тысячах гектаров просо дало средний урожай по 15 центнеров, а та двухстах тысячах — по 20 центнеров.
Эти два года означали перелом во всей мировой истории просяных полей. Да, культура, которую кое-где высевали «на затычку» и, высевая, заранее мирились с тем, что ничего доброго от нее не дождешься («вот она, деревенская, мужицкая, нищета: просо серенькое, редкое, в полторы четверти вышиной, с огрехами — видна голая, пыльная, бурая земля…»), эта культура сразу перескочила в самые урожайные зерновые культуры. Никакая другая из них не даст легко по полсотни центнеров с гектара: просо давало их сплошь и рядом в 1940 году.
Мы знаем и не забудем, что скомкало и сорвало нашу третью мирную битву, битву за просо, и прервало гигантский опыт 1941 года…
Но добытое массовой, народной наукой в те предвоенные годы не развеялось по ветру, не сгинуло. Не расточилась власть над природой, хотя миллионы людей, бравших ее с бою, ушли защищать свой общий большой дом, свою Родину.
В 1943 году актюбинский колхозник Чаганак Берсиев в Казахстане собрал больше двухсот центнеров проса с гектара. Вероятно, это был самый большой урожай, когда-либо взятый человеком от любого зернового растения на поле.
ШПОЛЯНЦЫ
Начало этого рассказа можно озаглавить:
«Как кок-сагыз повел за собой просо».
Не совсем обычная встреча состоялась в первых числах мая 1946 года. Там были Ф. С. Рубан, Е. С. Хобта, А. Ф. Фесенко. Это бригадиры колхоза имени Молотова и имени Шевченко, Переяслав-Хмельницкого района, и колхоза «Пролетар», Черкасского района. Все — каучуководы, собравшие в прошлом 1945 году на своих однолетних плантациях в среднем корней по 31 центнеру с гектара (план был 4 центнера). Приехала на встречу молодая, но уже знатная просоводка, комсомолка, звеньевая колхоза имени Петровского, Шполянского района, Екатерина Чалая и еще молодая девушка, тоже комсомолка-шполянка и тоже звеньевая — Ольга Товстоног. Было много и других мастеров кок-сагыза и мастеров проса.
Стояли ясные, залитые ослепительным светом дни, с высокими, будто тонкой кистью наведенными облачками. Пылили дороги. Наступало лето великой суши. А мастера полей встречались, чтобы договориться, как повторить по просу «бросок», уже осуществленный кок-сагызовцами. Люди, работавшие с самой молодой в мире культурой, учили людей, занятых древнейшей из всех сельскохозяйственных культур.
Да, речь шла не более не менее, как о гнездовом посеве проса! В два раза меньше семян, чем обычно, сорок тысяч «букетов» на гектар, — у весеннего поля голый, черный вид на две трети пустующей земли; но в этой дерзновенной идее должен был заключаться секрет победы!
Все с виду по-прежнему в деревнях Киевской области. Но на деле нечто новое и могучее вошло в их жизнь. Случилось так, что прежде всего и больше всего это незаметное с виду, но решающее изменение коснулось Шполянского района.
Оно стало на пороге каждой хаты. Примешалось отныне ко всем мыслям, работе, поведению людей. Жители соседних деревень, еще раз в свободный час обходя поля, сходились где-нибудь на обмежке. Завертывая ножки махорки или попыхивая коротенькими и дочерна обкуренными трубочками, вступали в беседу. Ничего особенного: какой денек, дуже парит, не будет ли дождя, — и тут переходили к дневным работам и, откинув сапогом сизую, жилистую лебедку, надолго усаживались, чтобы обсудить в подробностях сделанное сегодня — как у вас и как у нас.
В плотном, долго не оседающем пыльном облаке, охая рессорами, подымалась с проселка на греблю ставка машина. Приехал секретарь райкома, привез районного агронома Семко.
Вызвездило. Тут полдеревни. Бригадир Илларион Денисович Ищенко рассказывает, как он в колхозе «Перемога» в 1939 году собрал по 65 центнеров проса с гектара — тогда пришлось ему побывать и в Москве, на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке…
Ефрем Григорьевич Земляной вернулся из армии. Был он до войны ездовым и, когда думал о том, как начнется для него мирная жизнь, представлял себя опять ездовым; или (он знал и чувствовал, что стал иным, вырос за эти годы) рассуждал так: если я выберу себе другое дело, то непременно будет оно чем-нибудь сходно с прежним.
Первые дни в колхозе изумили его. Он слышал вокруг только и разговоры, что о просе. Просо, просо — и не просто просо: за этим просом стояло то, что он еще не до конца понимал, неслыханный замах; точно велись эти разговоры на языке, все слова которого с детства были знакомы, но общий смысл непостижимо ускользал.
Деревню в армии он тоже представлял какой, какой оставил ее. Да нет, он видел ее и после, украинскую деревню. С победоносными полками он проходил на Запад. Торчали трубы на плещинах пожарищ среди одичалых полей в сорняках; он подходил и сам поднимал или ворошил ногой что-нибудь из ржавого лома сельскохозяйственного инвентаря; женщины оплакивали брата, мужа, отца. Страшны следы гитлеровцев!
И вот он дома. Там было это все: сожженные хаты, вырубленные сады, почти ни одной семьи, не потерявшей кого-нибудь убитыми на войне или замученными в гестапо. Все это было, но было и то, чего он не знал раньше и не видел; то, что, очевидно, родилось за это время, а теперь оказывалось главным. Будто он сошел с корабля и думал найти его опять на том же месте или позади, отнесенным волнами, а корабль уплыл вперед и надо нагонять его.
Ефрем Земляной попал в самую гущу этой деятельной, полной какого-то собранного, уверенного и радостного напряжения жизни. Разговоры вокруг него были только внешним проявлением того огромного и важного, что составляло ее суть. Так краешек льдины над водой позволяет угадать глухую массу, скрытую под волнами.
Во всех окрестных деревнях перестукивались топоры: четыреста домов вырастали на пожарищах. Каменщики вывершивали кирпичные стены школ. Земляной видел, как уже в этом первом послевоенном году полностью восстанавливалась по району прежняя посевная площадь. Не было колхоза, который остался бы в стороне от охватившего весь район социалистического соревнования «За высокий сталинский урожай». Говорили о двух девушках-комсомолках — Ольге Товстоног и Прасковье Оношко из колхоза «Двадцатилетие Октября», которые были в числе первых инициаторов соревнования.
И непреодолимая сила этой жизни захватила Земляного.
Просо он никогда не сеял и не собирался сеять. Теперь он переспросил своего деда:
— Так по скольку пудов соберете?
Он все-таки постарался, чтобы вопрос его прозвучал иронически. Но с малых лет, когда слово деда было законом в семье, он привык смотреть на него как на человека, безошибочно уверенного в том, чтό надо, фантазиями неколебимого.
Григорий Григорьевич ответил просто:
— Пудов двести. Мабуть, у кого будет триста.
И, по-стариковски вздохнув, кинул наставительно:
— Ты чуй, Охрим.
«Лайковый» (звеньевой) колхоза имени Ленина, Ефрем Григорьевич Земляной, стал просоводом.
Но раз принявшись за дело, он взялся за него всерьез — как научился в армии. В выполнении любого задания должен быть идеальный порядок. Он завел даже регулярные записи-дневники полевых работ.
Семена яровизировали. Гнездовые посевы были не везде. Но там, где были, растения с утолщенным стеблем, с более широкими листьями пускали глубокие корни, отыскивающие влагу, до которой не доставало сухое дыхание зноя. Так росло просо на полях у Лариона Ищенко, и у Охрима Земляного, и у Евгении Дядя, и у Лукерьи Кошевой, и у сотен других.
Урожай Земляного был 210 пудов — 35 центнеров с гектара. Звено Дядя на 4 гектарах собрало по 43,6 центнера. А всего шполянцы сняли с 2017 гектаров в среднем по 162 пуда — по 27 центнеров проса. Значит, в 5–6 раз больше, чем раньше, а это был год засухи, подобную которой едва припоминали старики.
Редакция «Правды Украины» устроила «литературный четверг»: доклад о просе представителя Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук И. Д. Колесника и выступление молодой киевской оперной артистки. Сочетание, никого не удивившее: разве не веселее петь, узнав, что люди собрали по 160 пудов в тяжелый год!
…В садах прятались колхозные деревни Шполянщины. Блеклая осень, соломенно-желтая, без золота и багрянца северных лесов, уже прошла по зелени. Песни слышались там, где собирали яблоки, и на левадах, и за плугом на полях, у черты которых обессилело злое дыхание засухи.
МИЛЛИОН ГЕКТАРОВ
Конечно, в том году не одни шполянцы на Украине выращивали просо. На Киевщине с площади 105 тысяч гектаров сняли средний урожай по 12,1 центнера — не такой уж плохой результат для 1946 года! Но шполянцы опередили других далеко, и Колесник прочел на «четверге» о них такой доклад, о каком сам говорил:
— Я шполянцами всей Украине глаза колол, чтобы до души дошло.
Да, шполянская победа дошла до души. По Украине пронеслось: «Не осоромимось перед шполянцями!»
Начинался 1947 год. В феврале Пленум Центрального Комитета Всесоюзной коммунистической партии большевиков принял постановление «О мерах подъема сельского хозяйства в послевоенный период». В одном из пунктов этого постановления указывалось: «Обязать Министерство сельского хозяйства СССР и Министерство совхозов СССР с привлечением Всесоюзной Академии Сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина организовать в 1947 году по примеру 1939 и 1940 годов получение урожая проса в колхозах и совхозах на площади один миллион гектаров в среднем 15 центнеров с гектара».
Просто, очень лаконично. Тридцать лет советской власти приучили нас к тому, что так возможно. Воздух, которым мы дышим, вся жизнь наша приучили нас к этому. Люди читают эти скупые, деловые слова по-деловому и выполняют как очередной боевой приказ. И сознаем ли мы неслыханность, необычайность этого? То, чего никогда не было в мире: послеоктябрьские наши годы, размах и борьба самой дерзновенной и могучей исследующей мысли, народная наука — наука, воспринятая и созидаемая миллионными массами, предвоенные битвы за просо — стоят за строками этого приказа. Нужна была еще, конечно, и завоеванная шполянцами свобода от стихии, добытая в 1946 году новая власть над землей, чтобы так просто был записан наказ партии.
Предполагалось, что на Украину придется 300 тысяч гектаров проса из миллиона; украинцы сами засеяли почти восемьсот тысяч гектаров.
Шполянцы ждали к себе гостей и не ошиблись. К ним ехали не только соседи, но и дальние — винницкие, полтавские, кировоградские просоводы. Ехали за «секретом победы», а самая большая, хозяйская гордость владевших им была в том, чтобы он перестал быть секретом, чтобы все увидели настоящее богатство колхозов Шполы.
И гости видели на полях дощечки вроде: «Бригада № 9, бригадир Л. Д. Ищенко. Площадь посева 21 гектар. Социалистическое обязательство — 45 центнеров».
Читали записи Охрима Земляного:
«На пятый день просо пустило ключки в землю.
На восьмой день начали появляться дружные всходы.
20–25 мая. Шаровал просо.
2 июня после дождя образовалась корка…»
Теперь Шполянский район бился за 30 центнеров проса на площади 2200 гектаров.
Ищенко работал в каменеватском колхозе имени Калинина. Знатного бригадира рекомендовал туда райком партии. И колхоз, в котором раньше, год из году, упорно не ладилось то тό, то другое, выходил теперь в передовые.
Гости осматривали поля звеньевой Екатерины Чалой.
…На дальнем стане — кучка народа Что там? Может, сюда подъехала сама Катя Чалая, молодая комсомолка и одна из самых знатных девушек всей Киевщины? Ее приезд желанен всюду, ее всюду зовут, она расскажет о своем звене — простом звене простых людей, добившихся таких удивительных результатов. И не только расскажет, а тут же, в поле, покажет, как и что они делали, и выйдет, что удивительные результаты естественны и обязательны.
Может быть, это прикатил быстрый, кругом поспевающий Колесник?
Нет, сейчас это другой посетитель, такой частый, что он уже не гость, его встречают как участника дела: Никита Бубновский, секретарь райкома, сам агроном. Он идет по междурядьям, наклоняется к земле, к шейке корня, осматривает метелки. Как он подъехал, не заметили. Проселки в этом году не пылят. А просо в рост человека.
Григорий Григорьевич Земляной говорит:
— Люди выросли, переженились и детей оженили за те лета, что я сеял в поле. А проса двухаршинного не видывал…
Созрел колхозный урожай 1947 года! Просо шполянское, переяслав-хмельницкое, корсунь-шевченковское, просо киевское, винницкое, каменец-подольское, одесское… На площади больше чем 750 тысяч гектаров — в среднем по 15 центнеров с гектара. На Киевщине, на двухстах тысячах гектаров — даже по 16 с лишним центнеров. Есть колхозы (в Киевской, в Кировоградской областях), где собирали по 30–40 центнеров с гектара. О новых мастерах урожая писали газеты: о бригаде Полищука, Балтского района, Одесской области (46 центнеров), о Дроботе, Бабанского района Киевщины (45 центнеров), о черкасской звеньевой Сидоренко (46 центнеров), о бригадире Бойко, звеньевой Салоп из замечательного шполянокого колхоза имени XVII партсъезда, где на 120 гектарах был урожай по 35 центнеров… А Ефрем Григорьевич Земляной довел свой урожай уже до 50 центнеров.
Стучат топоры в украинских селах. Строятся хаты. Дымят трубы новых кирпичных заводов. В белоснежном дыму стоят весной вишни и яблони насаженных колхозниками садов. Зимами колхозные звеньевые собираются в агротехнические школы. Что же такое труд их, новаторский, творческий труд людей нашей деревни — умственный или физический?
А шполянцы, готовясь к великому празднику тридцатилетия Советской страны, пригласили к себе в колхозы художников: пусть украсят они деревню, и пусть все люди полюбуются на галереи портретов героев колхозного труда.
ЧТО ТАКОЕ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ РОМАНТИКА
В этот день в «Правде» Иван Данилович Колесник, нынешний академик Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина, был назван знатным полеводом страны.
Лысенко же, его учитель, говорил:
— Мною была дана только идея, а заслуга разработки и внедрения в производство гнездового способа посева принадлежит лауреату Сталинской премии И. Д. Колеснику и колхозникам Киевской области.
Главный командир массовых Посевов проса на Украине в предвоенные годы, Иван Данилович Колесник потом развертывал гнездовые посевы кок-сагыза. Разрабатывал, организовывал, внедрял посадки верхушек картофеля; тогда-то он и стал лауреатом Сталинской премии.
1946, 1947 годы — и вот он снова в самой гуще новой, самой грандиозной битвы за просо. Где на украинских дорогах не видали его? Он ездил на местных поездах, которые останавливаются каждые двадцать минут, и люди выходят и входят, потом паровоз дает долгий высокий свисток, и поезд неторопливо дергается, замирает, потом опять дергается, а на деревянных лавках становится тесно, и в крутом махорочном дыму люди говорят о делах своих колхозов и своих городов, и в разговор вступает голос с верхней полки, рассказывающий, что восстановлен еще один цех завода-гиганта на Днепре. И Колесник тоже выходил где-нибудь на полустанке — его ждала «эмка», а иногда подвода, а иногда он шел пешком по полям, широко шагая, сразу начиная глубже, иначе дышать и по привычке приподняв лицо с чуть прищуренными глазами.
Тут, на этих полях, жизнь и работа его — ученого немыслимого прежде типа, ученого организатора-полевода и счастливого человека.
Он достает фото: полтавское просо выше головы и на фоне этой африканской заросли — молодица со снопом. Он смотрит, лицо его теплеет:
— Хорошо? Хорошо ведь, а?
Женщину со снопом он называет по имени, отчеству, фамилии. Кто она ему? Близкая знакомая? Может быть, даже родня? Да нет: он ее никогда не встречал.
Но вы слушаете его и понимаете: чистая случайность, что он не встретил именно этой колхозницы, этой молодой, красивой, работящей девушки. В самом деле, вслушайтесь в тон, каким он говорит о колхозниках. Для него это равные — коллеги, сотрудники. Он не «входит» в их нужды, а отстаивает их деловито и спокойно, как свои, общие: ведь это интересы людей, с которыми работаешь.
Вот только что он рассказал о необычайном урожае проса. Как сделать понятнее, доходчивее этот рассказ? Он так завершает, иллюстрирует его:
— Колхозники получат дополнительной оплаты, думаю, пудов по тридцать-сорок.
А сообщая вовсе уже о невероятном — о втором урожае с того же просяного поля в одно лето, он добренько усмехнулся:
— Подарок колхозникам!
И опять повторил о «душе»:
— Перелом на поле произошел не тогда, когда в газетах прочитали про гнездовой посев или мы о нем говорили, а как до души дошло колхозника.
На дорогах Украины он встречался с писателем Валентином Овечкиным. Вместе ездили, поначалу думали — каждый по своему делу. Потом оказалось — дело одно. Овечкин писал тогда очерк для «Правды», где он выступил против того, что видел в некоторых районах: против бахвальства из года в год все тем же рекордистом, тогда как вокруг него не вытягивали и средней нормы.
Писатель и ученый как-то одновременно заговорили об этом. Колесник был также против вечных передовиков. Мерилом «зрелости» района он считал высокий средний урожай.
Он сказал:
— Как отнеслись бы в промышленности к директору завода или начальнику главка, которые похвастали бы, что «не снизили» прошлогодних показателей? Ясно, как отнеслись бы. А в сельском хозяйстве бывает — хвастают: «Не хуже, чем в такой-то год». Чем гордятся? Тем, что крутятся на месте! В социалистическом земледелии должно быть такое же непрерывное улучшение, восходящая кривая, как в промышленности!
В том, чтобы бороться за это, помогать этому, он полагал главную особенность и основную задачу новой науки, народной, советской мичуринской науки.
— Была раньше агротехника? Была. Но часто, как туловище без головы. Агротехника без агробиологии.
Есть враг, которого он ненавидит, с которым сражается всеми силами, где его встречает: это косность.
— Хотите, — предлагает он, — я коротко скажу, что сделали колхозники на Украине? Похерили прадедовство! Да наука-то и должна менять формы работы, ломать агроприем: тогда она и наука.
Чем были гнездовые посевы кок-сагыза, первые гнездовые посевы? Борьбой не только за этот вот каучуковый одуванчик, но за новое понимание биологии растений — такое, при котором они открыли и отдали бы человеку настоящую силу свою. «Новый путь в науке о земледелии», даже так не колеблется заявить он.
И он радостно следит, как в новых условиях меняется самый облик растения. Как развалистое искони просо превращается в комовое — точно литая стена стоит в поле.
В одном колхозе он увидел поле сорняков. За ними незаметно было бессильных всходов посеянного по-обыкновенному, в раскидку, проса. У Колесника было чувство врача, стоящего у постели агонизирующего. Затем он решился пустить поперек поля, по живому мясу тракторные культиваторы. Вырвать все напрочь с сорокасантиметровых полос, оставить островка по двадцати сантиметров.
Послушались. Сделали. У него был большой авторитет. Но гомон, сперва сдержанный, потом открытый прошел по толпе колхозников. Сам он молчал, но и у него скребли кошки на сердце перед этим страшным, черным, своими руками изуродованным полем. Я думаю, он уехал раньше, чем хотел, наскоро, торопливо распрощавшись.
Он приехал сюда еще. Кое-что уже слышал, но ехал все же с замиранием сердца. Была мощная, ровная зелень. Высокие, сплошными волнами по ветру кивающие метелки. Просо «бессильное» само забило сорняки на этом превращенном из рядового в «гнездовое» поле. Просо и сорняки поменялись местами!
— Какие же должны быть у нас нормальные урожаи проса? — задает он теперь вопрос и отвечает: — Да, считаю, такие: пудов триста с гектара.
И вот самое невероятное: второй урожай в то же лето. На Украине в 1947 году косовицу на гнездовых полях проса закончили к 15 августа. Осталась стерня. Обычная, буро-желтая, чуть более мягкая, чем пшеничная. Но неспроста оставили колхозники эту стерню. Миновало пять дней. И тогда произошло невероятное. Мертвое ожило. Началось отрастание стерни. Такое быстрое, что уже второго сентября появились метелки. Колесник замечает об этом очень серьезно:
— Оно же умное, растение, оно же знает, что скоро заморозки будут.
И только что-то в глубине его глаз лучится, хохочет.
В первый, должно быть, раз во всей истории собрали два урожая с одного посева!
Итак, что же сталось с растением? Что сделает с ним человек завтра? Колесника вызвали в Москву. Он лежал, больной гриппом, небритый, пожелтевший, в комнатке при Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, но мысли его были там, на осенних просторах у Днепра. Он телеграфировал, чтобы при молотьбе отложили по 100 метелок с поля до его приезда. Надо же своими глазами посмотреть на завтрашний день проса!
… Продолжение этой истории с просом приводит нас опять к ее исходному пункту — к каучуконосам. К кок-сагызу? Нет, на этот раз не к нему, хотя, конечно, он главный герой и любимец каучуководов…
Еще за год до того, как поисковая партия нашла на Тянь-Шане, на высоте двух километров, этот одуванчик с желтым цветком, в 1930 году, в горах Кара-Тау казах Дюрбеков указал ботаникам на растение, тоже неведомое им. То был тау-сагыз. Он богаче своего «младшего брата» — кок-сагыза: его корни чуть не наполовину набиты каучуком. Но он упрям и капризен. Редко где позволял он выращивать себя… И на полях уступил дорогу младшему брату.
А теперь на тау-сагызе испытывается сила нового орудия власти над природой — гнездового посева. И Колесник говорит уже о плантациях тау-сагыза на Украине. Удивительных плантациях, которые будет достаточно заложить раз, а потом десятки лет пользоваться ими: ибо такова могучая способность оживать, снова отрастать, скрытая в этом растении.
Я слушаю Колесника и говорю себе: конечно, этот человек — мечтатель. Но мечта, которая ведет его, особого рода. Весь он — самый земной, его жизнь, его рабочее место — среди людей, чей тысячерукий труд «формует» землю; да и сам он умеет сделать своими руками всякую или почти всякую работу на поле. И мне кажется, что мечта для него означает прежде всего заражение ею людей — чтобы они осуществили ее. И в этом тысячеруком осуществлении — радость мечты для него.
Он назвал гнездовые посевы новым путем в земледелии. И вот он рассказывает о гнездовых посевах еще и люцерны и чудесной, ветвистой пшеницы с ее урожаем сам-сто, которая тоже должна и будет жить на украинской земле!
И я знаю: чудесная ветвистая пшеница будет расти на украинской земле и принесет там свои сам-сто.
А в одном докладе Колесник сделал героиней гречиху. Да, гречиху!
Когда, чуть не вчера, объявляли просо самым безнадежным из полевых растений, мы, помним, оговаривались: «кроме разве гречихи». «Кроме разве?..» Для людей, борющихся за новую власть над землей, это звучало теперь как вызов. И вызов был принят.
Так вот о гречихе.
Он говорил не о низенькой, красноватой тоненькой гречке, а о карликовых деревцах, о «букетах», как рощицы. О цветах этих рощиц он выразился, что и в самую жестокую сушь они «будут чувствовать себя примерно так, как человек в жару под липой». И сказал еще, что тут же необходимо поставить ульи. Пчела на обычных пасеках, которые стоят «сами по себе», выматывается дальними вылетами.
— Бензин тратит, — подсказали с места.
— Вот правильно, — одобрил Колесник: — бензин тратит.
И сообщил, что пчелы на гречишных пасеках не кусают: заняты по горло Белые медовые шапки в метр, а то и в полтора, пчела, тяжелая, не летает — ползает по ним. Собирая свое, опыляет гречиху.
Его очень занимает эта гармония жизни. Так можно сделать в каждом колхозе. Он с увлечением рассказывал мне об этом и в той маленькой комнатке при академии, где лежал больной. И пока я опять раздумывал о мечте, создающей этот настоящий живой мир руками понявшего природу человека, Колесник вдруг спросил сам:
— Что такое социалистическая романтика? В советском селе, в колхозах?
И предложил:
— Хотите скажу?
Он достал записную книжку, полистал, но не прочел из нее, а произнес твердо, уверенно, очевидно выношенное:
— Социалистическая романтика — единство воли от секретаря обкома до звеньевой через науку агронома-опытника.
Помолчал, прикрыв глаза, потом прибавил:
— В чем, может, и не так выражена тут мысль. Одно знаю: без нее жить нельзя.
1948 год. И снова на украинских дорогах Иван Данилович Колесник. Ведь академия, в которой он академик, не только в Москве, не простое Москве, но и там, где еще грандиознее развертывается величественная, самая романтическая всенародная битва с природой. И то, что совершается там, историк науки поместит в число значительнейших, наиболее знаменательных событий своей летописи. Это всемирные победы в древнем споре человека со стихией, это открытия, одно за другим, означающие перелом, переворот в представлениях о том, чего могут добиться труд и знание от земли. Миллионы рук добывают это знание, эти победы; славны имена идущих впереди: Ивана Половкова, Марии Лысенко, Елены Хобта — знаменитых украинских женщин и сотен других.
И как стремительно это совершающееся!
Мечта о гречихе… Колесник ездит по колхозам Дымерского района; там на двух тысячах восьмистах гектарах гречиха уже дает по 12 центнеров — тройной урожай.
Вдоль дорог Черкасского района стеной стоит кукуруза. Сорок центнеров — это не рекорд передовиков, это среднее по району.
Он объезжает поля сахарной свеклы, плантации кок-сагыза.
А просо?
— Многие колхозы в нынешнем году далеко превышают урожаи и прошлого года. Колхозники артели «Пролетар», Киевской области, считают для себя нормой 50 центнеров с гектара, — рассказывает Колесник.
Он поясняет:
— Это и есть триста пудов.
УТРО МИРА
Арбузы под Москвой! Мы прочитали о них 7 октября 1947 года. Беспримерный опыт был завершен полностью. И колхоз имени Ильича, Троице-Голенищевского сельсовета, Кунцевского района, Московской области, рапортовал о нем стране.
И не одни арбузы: дыни, фасоль.
Совершился новый прыжок на географических картах — резкое смещение линий, которыми были испокон века обозначены «пределы распространения» этих культур. Полосатые арбузы, желтые, с мягкими выпуклостями, ароматные дыни! В нашем представлении всегда возникал белый зной полудня, запах теплой пыли, сахарные груды облаков на синем небе — над шумной, говорливой базарной площадью, пестрой, как украинская вышивка…
Как же здесь, в Кунцеве, под Москвой, завоевали победу?
Ее вдохновителем и непосредственным организатором был человек, с чьим именем связаны все великие победы нашего народа.
Весной 1947 года Сталин дал колхозу трудное задание — вырастить арбузы и дыни. Колхоз имени Ильича славился до того урожаями овощей. Это был один из тех колхозов, где не просто берут готовое от агрономической науки, а сами тоже творят ее, отыскивая новые пути пересоздания природы. Здесь гордились, например, своим сортом скороспелого картофеля, дававшего по 30 тонн с гектара.
И вот этот колхоз получил сталинское задание. Никем еще не было осуществлено то, что следовало теперь осуществить в Троице-Толенищеве! То было дело новаторское для всей агрономической науки. В колхоз прибыл агроном Е. Е. Кузин; он приехал также по сталинскому указанию. Правление поручило вырастить арбузы и дыни семеноводческой бригаде Е. Ф. Крутовой.
И агроном Кузин, много лет специально работавший над «осеверением» бахчевых культур, и семеноводы-ильичевцы отлично знали, что дело не решится так: посадили — и само вырастет. Если хочешь переломить природу, то рывком этого не добьешься. Важно было все: выбор участка (южный склон), почва на участке, и удобрение ее, и согревание свежим конским навозом, и хорошо подготовленная рассада, укрытие от ветров, поливы, уход.
Арбузы начали созревать в августе. Первый снятый весил четыре килограмма. «Мы убедились в том, что и под Москвой можно успешно возделывать бахчевые культуры, которые до сих пор завозятся за тысячи километров с юга», писали впоследствии ильичевцы.
В 1948 гиду арбузы и дыни обещала посеять уже каждая бригада колхоза имени Ильича. И сто пятьдесят других колхозов Подмосковья присоединились к нему.
«Земледелие окружено у них высшим почетом…» Три с половиной века назад написал это в смрадном каземате рукой, изуродованной нечеловеческими пытками, Томазо Кампанелла.
«Яйцо» — так назвал юмор палачей эту тюрьму в Неаполе, где люди сгнивали заживо. Кампанеллу бросили в нее за то, что он желал освобождения своей родины Калабрии от испанского ига, и еще за то, что он мечтал о лучшем устройстве жизни человеческой на земле.
Его пытали по двадцать часов, один раз даже сорок часов подряд…
В камеру втащили почти юношу; вышел на волю, через двадцать шесть лет, старик.
Имя его значило колокол. «Колокол, провозвестник утра» (так именовал себя он сам) благовестил человечеству о стране, какой не существовало. Заживо погребенный писал о созданном его воображением Солнечном городе.
То была еще смутная, еще очень наивная, утопическая, но греза о коммунистическом будущем человечества (как оно рисовалось Кампанелле).
Кампанелла никогда не увидел земледелия, окруженного почетом. Не увидели и потомки его сограждан — все еще не увидели, даже три с половиной века спустя.
Первые в истории стали живыми свидетелями этого мы в стране, строящей подлинный коммунизм.
«Мужик» — называли земледельца, «холоп», «смерд», «виллан», «вилэн», что скоро стало просто означать подлый, презренный, мерзкий, — каких только уничижающих кличек не давали тому, чей труд кормил всех, чей хлеб ели! «Черные людишки», «сволочь» — вот как еще величали пахарей.
Сейчас это не укладывается в голове. Но ведь это длилось столетия, почти повсюду, чуть не во всех странах. Это находили естественным. Чтобы стала наглядна, для всех самоочевидна бессмысленность такого мира, где это было возможно, понадобилась Октябрьская революция.
И вот мы — живые свидетели, как самой большой почестью и славой народ и страна окружает труд земледельца (как и всякий другой труд на пользу Родины). Я снова открываю тот мартовский (за 1947 год) номер газеты, где опубликован первый список колхозников, кому присуждена высшая награда — звание Героя Социалистического Труда. «За получение высоких урожаев в 1946 году… с вручением ордена Ленина и золотой медали „Серп и молот“…»
Кто же были они, те первые славные герои земледельческого труда?
Ангелина Прасковья Никитична, которую вся страна называет ласково так, как называл ее на московских съездах колхозников-передовиков великий вождь: Паша Ангелина. Бригадир тракторной бригады Старобешевской МТС, Сталинской области, депутат Верховного Совета СССР, лауреат Сталинской премии, лауреат Большой золотой медали Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. У нее два ордена Ленина, орден Трудового Красного Знамени, медали. Дочь бедняков, с восьми лет — батрачка…
«Мировая биографическая энциклопедия», издающаяся в Нью-Йорке, на Бродвее, просила Ангелину прислать свое жизнеописание. Редактор Кайе любезно извещал, что его интересуют лидеры наций, создатели атомных бомб и прочие деятели науки, искусства, литературы, промышленности. Она была в «прочих». Прасковья Никитична ответила мистеру Кайе. В своем письме она припомнила ему одну из тех «головокружительных биографий», какие так восторженно расписывают американские и английские журналы. Герой этой биографии, по словам журнала, «вышел из народа» — простой разносчик, который потом нажил миллионы, владеет многими газетами и получил титул лорда. Это пресловутый лорд Бивербрук.
И знаменитая женщина нашей страны, в прошлом батрачка, ныне трактористка, героиня и государственный деятель, написала: «Если этот господин, как справедливо сказано в журнале, „вышел из народа“ в лорды, то я поднялась вместе со всем народом. Вот в чем главное».
Анна Денисовна Кошевая, киевская колхозница, в 1935 году вырастила самый высокий урожай сахарной свеклы в нашей стране. А в засуху 1946 года у нее в колхозе «Червоный гигант» свекла дала 526 центнеров с гектара. Итак, в 1944 году — 526 центнеров, в 1945 году — 527 центнеров и в 1947 году — 526 центнеров. Математическая ровность, безошибочно уверенный результат труда, вовсе независимо от того, какой год на дворе, — вот что всего поразительней тут.
В славном списке еще днепропетровец Марк Евстафьевич Озерный, много лет подряд не собиравший меньше 100 центнеров кукурузы с гектара, а в 1946 году собравший 136 центнеров.
Алтайский звеньевой Иван Никитич Ракитин — первый организатор звена высокого урожая. Десять лет подряд его поля никаких иных урожаев, кроме высоких, и не давали. А в 1946 году он снял яровой пшеницы по 34 центнера.
И другой алтаец — Петр Федорович Варивода, вырастивший в том тяжелом году на 24 гектарах по 35,3 центнера пшеницы.
Директор знаменитого совхоза «Гигант» Федор Антонович Бойко, давший государству, все в том же 1946 году, полтора миллиона пудов хлеба…
Вряд ли надо продолжать здесь этот список. Ведь самое замечательное в нем именно то, что его никогда нельзя будет исчерпать. К тому моменту, как вы возьмете в руки эту книгу, газеты опубликуют уже много новых списков героев. Среди них будут сибиряки и украинцы, и еще алтайцы, и люди, вырастившие пшеницу в Свердловской области, и звеньевые колхозов Грузии, и хлопкоробы Средней Азии; люди многих национальностей, победители природы юга и севера, гор и равнин, вековой тайги и степей у Енисея. И все эти люди тоже будут не «одни», не сами по себе: по золотому слову Паши Ангелиной, они подымутся вместе с народом.
Нет, мало сказать, что у нас осуществилась старинная и заветнейшая мечта человечества. Произошло нечто большее, чем то, о чем возвещал колокол Кампанеллы: ярче и прекраснее разгорелось утро над землей, чем грезилось некогда «провозвестнику утра», чем могло ему грезиться.
В нашей стране кончилось, например, не одно прежнее отношение к «мужицкому труду», — кончился сам «мужицкий труд». Колхозник — вовсе не прежний крестьянин. Работы колхозников-передовиков, новаторов — творцов сельского хозяйства — никогда раньше крестьянин и не мог бы сделать. А мы не дивимся, что колхозник Исмаил Ибрагимов из узбекистанского колхоза имени Кагановича получает ученую степень кандидата сельскохозяйственных наук, а колхозник Марк Озерный становится членом ученого совета Днепропетровского сельскохозяйственного института.
Колхоз «Заветы Ленина». Курганская область. Зимой сорокаградусные морозы, безжалостные ветры, сдувающие снег. Голая, насквозь промерзшая, чугунная земля: медленно всю весну она будет потом оттаивать, пока не опалит ее сухой зной лета.
Там работает депутат Верховного Совета СССР, член-корреспондент Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук, лауреат Сталинской премии колхозник Терентий Семенович Мальцев. Имя его стало знаменитым еще в довоенные годы. Он создал пшеницу, медлительную в росте поначалу, скороспелую в конце: такая пшеница перехитрит неторопливую весну, уйдет от летних суховеев. Он разработал целую систему агротехники для Зауралья.
Мальцев, не учившийся вовсе нигде — даже в сельской школе, изучил латынь. Он прочел книги по философии, книги Дарвина, Тимирязева, Мичурина, Вильямса, Лысенко.
В колхозе у него было до войны четыре тысячи опытных делянок — больше, чем во многих институтах.
Колхозное поле стало опытным полем науки.
Простой колхозник пришел в нее хозяином. Он создал «институт», не предусмотренный планами академий. Вот что произошло в колхозе «Заветы Ленина»!
«Вы настоящий мыслитель-биолог», — пишет ему академик Т. Д. Лысенко; Мальцева связывает с замечательным ученым нашей страны крепкая, постоянная творческая дружба.
На Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в 1941 году Мальцеву была присуждена Большая золотая медаль. А в следующем — 1942 году — правительство награждает его высшей наградой — орденом Ленина.
У нас дело больше не обстоит так, что только один чародей-кудесник обладает могучей властью над природой. Тысячам людей присуща эта власть. И, повинуясь ей, животные и растения сбрасывают свои древние обличил, как старую кожу, и принимают новые, которыми наделяют их люди. Никогда, за все века, история земледелия не знала такого обновления земли человеком, как за немногие годы, что существует на свете социалистическая колхозная деревня.
Некогда Маркс и Энгельс говорили, что все пережитое до сих пор человечеством — только «предыстория», настоящая, великая человеческая история начнется, когда исчезнет разделение людей на классы и соединятся люди в коммунистическую семью. Тогда они будут обладать наукой такого могущества, какого мы не в силах даже и представить себе. По сравнению с ней наука прежних времен покажется только «преднаукой».
И вот на наших глазах разгорается утренняя заря такой науки!
ТЫСЯЧА ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ КЛУБЕНЬ
Но раз зашел разговор об утренней заре науки нового могущества, то, конечно, надо сказать еще и о тех исследователях, которым больше чем кому-либо принадлежит будущее.
Какое слово — исследователи!
Мы представляем себе необъятные леса, за которыми на неведомых горах надо отыскать истоки неизвестных рек; корабль, бороздящий свинцовую воду северных морей, чтобы нанести на карту очертания затерянной обледенелой земли; людей, выстукивающих геологическими молотками крутые бока долин, — и вот заблестел золотоносный песок, изгибаются рыже-бурые пласты руды, из глубоких скважин бьет нефть.
Человек сидит неподвижно в комнате. Он приник к стеклянному глазку. И в нем он видит гигантский, незнакомый мир: резкие тени гор с острыми, иззубренными вершинами упали на равнину, залитую серым стеклом. И астроном составляет, километр за километром, географическую карту этой лунной пустыни. Он побывал на далеком светиле, не делая ни шагу никуда из этой комнаты, из башни обсерватории.
А конструкторы, из чертежей которых рождаются новые могучие машины!
А химики, чувствующие себя, как дома, среди причудливых трубок и носатых склянок, полных кипящих жидкостей и газов, похожих на облака желтого дыма!
Попробуйте в каких хотите джунглях и пампасах — в мангровых зарослях Индии, в саваннах Америки, в болотистых чащах Новой Гвинеи — где угодно на земле разыскать вот такую же курочку, кладущую по яичку в день, мичуринское яблоко величиной с дыньку, свинью — живую фабрику сала и мяса! Вы не найдете их, потому что их нет и никогда не было в природе, пока не пришли люди-творцы, преобразователи, селекционеры и не создали их.
И вот сейчас, когда я пишу это, я вспоминаю о самом удивительном в мире состязании. Оно состоялось в последние предвоенные годы — года за три до войны.
Академия наук Советского Союза и Центральный Комитет Ленинского комсомола объявили конкурс молодых ученых нашей страны. Кто заполнил больше «белых пятен» в наших знаниях о мире? Кто сделал самые глубокие, самые важные, самые ценные для нашей Родины и для всего человечества открытия?
Состязание молодых ученых! Никогда ни одна страна, кроме великой нашей Родины, не могла бы организовать такое состязание.
Мы читаем постоянно, что где-нибудь в Филадельфии или Балтиморе объявляется состязание курильщиков и первый приз присужден ловкачу, который, не щадя легких, курил одновременно пять папирос и еще сигару, как-то утвержденную в ноздре; что в городе Соленого озера или Буффало происходили «бега» ползающих на коленях; в Индианополисе — матч-турнир на длительность сидения на ветках; в Цинциннати — конкурс на самую молодую тещу. Но состязание молодых ученых?!
Совсем недавно, в апреле 1948 года, в Брюссельском университете состоялся ученый диспут… о преисподней. И о том, как понимать адское пламя — буквально или фигурально?
Читая это, протираешь глаза: 1948 год? Не опечатка?
Ведь диспут этот в точности подобен тем, какие когда-то, в седую старину лет этак 700 назад, устраивали средневековые университеты. Было таких университетов полдюжины во всем мире. Верхами на мулах, трясясь в тяжеловесных дорожных колымагах, съезжались на состязание знаменитейшие доктора. Было таких всего тоже два-три десятка. Дряхлые старцы, в мантиях монашеских орденов, в плоских или остроконечных шапочках — самый облик их должен был показать, как резко они отличаются от профанов, от непосвященных. Съехавшись, старцы принимались яростно поносить друг друга. Ни одна живая душа не понимала их. Они говорили на диковинной латыни, услышав которую Цицерон в отчаянии зажал бы себе уши.
Что же так разогревало их холодную кровь, давно остуженную годами и церковными бдениями?
О, это были вопросы первостепенной важности — совершенно в духе брюссельских вопросов о преисподней и адском пламени! Как надо истолковать в духе католической церкви мнение о боге и природе араба, которого называли, ошибочно произнося его имя, Аверроэс и который, в свою очередь, истолковывал мнение грека Аристотеля? И как может существовать чорт, раз сказано, что бог всемогущ и, значит, мог бы уничтожить чорта?
Разнесши в пух и прах друг друга на языке Плавта и Петрония, два десятка ученых-старцев отправлялись восвояси на мулах и в колымагах. А жизнь вокруг них шла своим чередом, как будто и не было никаких диспутов о боге и чорте.
И лишь то различие с диспутом 1948 года об адском пламени, что участники этого последнего диспута разъехались на трамваях и в машинах, купили прозаические билеты на поезд или улетели на самолетах.
Результаты соревнования молодых советских ученых оглашал на заседании президиума Академии наук СССР тогдашний президент ее академик В. Л. Комаров. По стране на призыв академии и Центрального Комитета Ленинскою комсомола откликнулось 8 тысяч человек. Целая дивизия исследователей! Почти никому из участников конкурса не стукнуло и 30 лет; были и совсем молодые — 18–20 лет.
Один учился еще в средней школе. Но, сдавая русский язык, пунические войны и решение треугольников, он уже прошел университетский курс высшей математики — да, той самой математики, которая, вероятно, казалась такой снотворной многим его сверстникам. Если бы спросить его, скучна ли математика, он ответил бы, что это увлекательнейшая вещь на свете.
Другой учился на первом курсе университета, но самые известные астрономы обсуждали его астрономические открытия.
Третий… Да ведь не перечтешь всех этих замечательных юношей!
Вот к каким результатам пришла комиссия.
Сто двадцать девять работ оказались такими, что за них можно сразу присудить ученую степень кандидата наук. О шестидесяти трех работах в комиссии отозвались, что это «совершенно нормальные докторские диссертации». Тридцать работ — это уже не просто докторские диссертации… Если бы их представили на соискание ученой степени доктора, о них говорили бы: «Какая блестящая диссертация!» — и долго обсуждали бы их потом в ученых обществах и в научных журналах.
А для трех работ комиссия не подыскала категорий. Они просто стали вне конкурса, почти хочется сказать — выше конкурса. Такие работы создают новые направления в науке.
Тогда, на том конкурсе, это оказались математические работы — ленинградца Канторовича и двух москвичей — Соболева и Понтрягина, молодого человека, который стал очень большим математиком, будучи слепым. Быть слепым и отдать свою жизнь науке, в которой, кажется, и шагу нельзя ступить без мела, доски, бумаги и карандаша!
Комиссия была права, признав, что работы этих трех молодых исследователей — явление исключительное. Все трое сейчас — крупнейшие ученые. Прошло немного лет, и С. Л. Соболев был избран академиком, а Л. С. Понтрягин — членом-корреспондентом Академии наук СССР.
Как же бесконечно талантлив наш народ, который по первому призыву бросил на аванпосты науки эту дивизию молодежи!
Вспоминая о том довоенном конкурсе, невольно думаешь о радости исследования: кого хоть раз коснется она, коснется радость узнавания нового о мире вокруг нас, того она уже не отпустит от себя.
Но даже не о премированных на конкурсе хочется здесь рассказать, а о тех, кто еще моложе, кто и для этих юных исследователей был сменой.
Одного из этих самых молодых мы узнали по имени примерно в те же годы, когда читали в газетах сообщения о конкурсе. А сам Михаил Соломаха, должно быть, впервые осознал себя естествоиспытателем в тревожные и тягостные для него летние дни 1936 года. Он был тогда в шестом классе харьковской школы № 109. А растения у него на делянке стояли поникшие, словно изъеденные ржавчиной.
Он вырастил их из зерен пшенично-пырейного гибрида, присланных в маленьком ящичке Саратовской селекционной станцией. Он знал их наизусть, с их узкими листочками, странно похожими и на пшеницу и на сорную полевую траву. Он следил и радовался, как день ото дня прибывала в них жизнь и смелее подымались они над черной землей делянки. И вот теперь они задыхались.
Такое простое средство: полить, вернуть им жизнь! Но в чем смысл этих гибридов? В крепкой жизненной хватке, в стойкости к невзгодам, и к засухе в том числе.
Соломаха понимал: сейчас они сдают экзамен. Только это тянулось неделями. А он был всего мальчиком, шестиклассником. И он ждал и по-детски просил дождя, прислушивался по ночам, не льется ли вода с крыш по трубам.
И все же не полил!
В то лето Соломаха внутренне вырос. Грядки и ростки на них, с их жизнью, слабенькой и бесконечно сложной, перестали быть для него игрой.
Он с упорством, без которого не может быть естествоиспытателя, довел свои гибриды до плодоношения и собрал с них семена.
Потом, на другой год, он получил пятьсот зерен многолетней пшеницы от ее создателя — А. И. Державина. У нее был недостаток — ломкий колос.
Бригада Соломахи — ребячья бригада — задержала на пятнадцать дней уборку делянки, после того как пшеница созрела. Из двух тысяч колосьев не сломались два. Зерна с них собрали отдельно.
То был один способ уничтожить ломкость колоса: способ отбора. Соломаха испытывал и другой: способ гибридизации. Полтораста цветов державинской пшеницы он опылил пыльцой разных пшеничных сортов…
Еще через год эта бригада ребят уже получила задание от Лысенко: попытаться воспитанием и отбором вывести сорт озимой пшеницы для колхозных полей Украины.
Юннаты превращались в исследователей…
— Нет интереснее науки, — сказал Лысенко приехавшему к нему Соломахе, — чем агрономическая биологическая наука. Читайте Тимирязева. Учитесь у Мичурина. Крепко помните одно: чтобы сделать большое дело, нужно уметь делать маленькое. Делайте маленькое дело, оно будет большим.
Необычайная была осенняя сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина в 1939 году. Когда из президиума объявили фамилии очередных докладчиков, на трибуну взошли друг за дружкой два мальчика и одна девочка.
Мальчик Глеб Державин рассказал, как он вместе с товарищем (здесь он показал на другого мальчика, Ваню Кузнецова) работал над вегетативной гибридизацией восьми сортов картофеля.
… Крепкие, толстые, с фиолетовым отливом стебли картофеля лезут из земли в горшках. Операция производится бритвой. Надо точно выбрать день, и нельзя, чтобы дрожала рука. Требуется искусство хирурга, чтобы резать живое тело и при этом не губить, а создавать жизнь.
В расщеп усеченного стебля вставляется заостренная клинышком (только двумя движениями бритвы!) верхушка. Тут много следует учесть: «эпидермис» (кожица) черенка должен совпадать с «эпидермисом» стебля. Иначе не совпадут проводящие трубочки и слой быстро делящихся клеток камбия, самый важный живой слой в стебле. И два организма не приживутся, не станут одним.
Вот, наконец, раны забинтованы.
Теперь терпение. Сейчас невидимо борются жизни двух соединенных тел, прежде чем стать одной жизнью. Борются сортовые качества.
Каково же будет потомство? Новые клубни под «двойным» растением?
Взрослые ученые — отважные новаторы — взяли на свои плечи тяжесть спора, возможна ли вообще вегетативная гибридизация. А юный исследователь уже работал с ней. Державин, Кузнецов приняли бесполую гибридизацию как готовое орудие и просто, по-серьезному рассказывали академии, какие получены ими вегетативные гибриды посредством того нового способа операций, о каком только что прочел читатель.
А девочка Тоня Козлова поставила себе целью принудить работать всю силу, скрытую в картофельном клубне. И оказалось, что сила эта невообразимо велика. Никто не представлял себе даже, как она велика.
Клубень разрезан на две половинки, они положены в ящик с землей. Вот из глазков полезли ростки. Пусть окрепнут немного! Готово: каждый из них вытянулся на 4–5 сантиметров. Теперь они могут стать на собственные ноги. Тоня Козлова срезает и отсаживает их. А на их место лезут уже другие. Вот отсажены и эти ростки. А клубень пускает все новые и новые.
Так Козлова берет от клубня, выжимает всю до капли его жизненную силу.
Один клубень породил 250 ростков. Только тогда он иссяк.
Из 250 ростков выросло 250 картофельных кустов. Это было не простое дело. То ящик с рассадой к окну, то в тень; вовремя полить, разрыхлить землю, окучить, «подкормить» удобрениями. Уловить каждое биение роста, добиться того, чтобы жизнь растения целиком очутилась в твоих руках. Удалось это далеко не сразу, не в первый год. Но когда удалось — вот результат: 1035 клубней под 250-ю пышными, покорившимися кустами.
Тысяча тридцать пять — из одного. Цифра эта была в диковинку даже многоопытным специалистам. Шутка ли, взять одну картофелину да и зарядить ею целый огород!
Самое же удивительное в этих ребячьих исследованиях и открытиях было то, что и Козлова, и Державин с Кузнецовым вовсе не были какие-то особенные, исключительные ребята.
В далекие уже мои гимназические годы, в те времена, когда мы бумажными стрелами, украдкой прочтенным Дарвином отражали натиск «чудес» и «загадок» Кастрюли, в России работал величайший преобразователь природы всех времен. Но мы не знали о нем: мы никогда не слышали даже имени: Мичурин. Природа для городских детей чаще всего оставалась прекрасной незнакомкой. Она цвела в своем волшебном изобилии где-то там, за низкими холмами, там, куда в багрянце весенних закатов опускалось солнце. Правду сказать, гимназисты, мои сверстники, имели довольно туманное представление об этом изобилии природы. И любили ее любовью хотя и восторженной, но книжной.
А теперь юные натуралисты переписываются и встречаются с академиками, лучшими учеными страны. И входят в природу, как в мастерскую.
А работу свою начинают с участия в том общем, великом преобразовании живого мира, которое ведет вся страна.
К подопытному живому организму они подходят в сознании своей власти над ним, права на эту власть и нужности работы, за которую взялись. И когда на биостанциях видишь, — как работают юные натуралисты, приходят в голову неожиданные и даже несколько забавные сравнения: вот одни «объезжают» картошку, как объезжают норовистую лошадь, пока она не станет совсем смирной и покорной и не будет слушаться малейшего движения поводов; вот те учатся применять и сочетать различные воздействия, чтобы извлечь наружу все силы, таящиеся в клубне, в зерне, и неутомимо стремятся достигнуть такой безошибочности в управлении организмом, какой достигает наборщик-линотипист в работе на клавиатуре своей машины.
С дела натуралиста скинут долой покров «священнодействия», который никогда не помогал, а всегда, по правде говоря, мешал и самому натуралисту. И ничуть не умалилась радость творческого проникновения в тайны жизни.
Так и должен работать, исследовать, создавать могучее знание человек — владыка природы. Сейчас у этих ребят такие навыки вырабатываются смолоду. И важно, что смолоду. Долго человек смотрит на мир так, как учился смотреть еще в детстве и отрочестве, знания у человека растут, а вот «глаз подменить» — дается очень нелегко.
И, конечно, из нынешних юных натуралистов вырастут ученые с умелыми руками, зорким взглядом, незасоренным мозгом. То, что прошлым поколениям давалось с бою, для них — как воздух. Они перешагнут через многие раздоры, порожденные кабинетной наукой, и пойдут дальше, завоевывал на деле живой организм.
Они ведут свои первые битвы с природой, не споря о главном, а просто зная его: зная, что нет на земле миллионов слепков с одного и того же организма, а есть миллионы организмов, и что не склоняться перед «роком наследственности» надо ученому, а управлять им.
И уже выросли из недавних юннатов замечательные покорители природы. Юннат Филя Тетерев вступил в переписку с Мичуриным, и великий преобразователь земли отвечал на письма мальчика, потом пригласил его приехать, подолгу беседовал с ним, дал ему свое мичуринское задание, по-мичурински дерзновенное, звучавшее, как в сказке, «невозможное» для слуха многих тогдашних селекционеров менделевского толка — «я уж сам не успею этого сделать, Филя». И Филипп Кузьмич Тетерев выполнил завещание великого учителя: это он, тот ленинградский ботаник-плодовод, который, сведя с черешней уссурийскую черемуху, не боящуюся пятидесятиградусных морозов, вывел черешню, плодоносящую гроздьями, и, обрастив мясом вишни косточку миндаля, поселил эту миндалевишню под Ленинградом!
Долго, должно быть, не забудется августовский слет юннатов в 1948 году. Он завершал начатое полтора года назад по инициативе чоботовских школьников Московской области всесоюзное соревнование. Был слет в том городе, откуда шагнула в мир новая власть над землей, городе, принявшем имя создателя этой власти: в Мичуринске. И получилось именно так, что именно юннаты Мичуринска завоевали переходящее знамя ЦК ВЛКСМ.
Изумительные итоги подводил слет. Пять миллионов юннатов по Советскому Союзу! Это уже не шутка, не «детская игра» — целый молодой народ. И не казалось странным, что представителей этого молодого народа принял потом Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР товарищ И. А. Власов в присутствии секретарей ЦК ВЛКСМ.
«Сделать нашу Родину цветущим садом» — заповедал Мичурин. И вот по всей необъятной стране сажают сады. Об огромном государственном значении дела развития садоводства говорил юным садоводам товарищ Власов.
«Зеленые друзья» — писали раньше хрестоматии. Это принимали всерьез не больше прочих прекраснодушных прописей. Нечистый мусор гнил у купеческих лабазов, солнце висело в душной пыли над булыжной мостовой, серой, как пыль, была чахлая листва в каком-нибудь пристанционном садике с изуродованными, обломанными кустами, — гневно, негодуя писал Горький об этом облике городков Окуровых с их «арзамасским ужасом».
«Зеленые друзья» — эти слова полны для нас смысла. «В защиту Друга» выступила Центральная газета. Нет «каменных пустынь» городов. Зелень — это отдых, это красота и здоровье. Высаживаются не саженцы, а сразу взрослые деревья, и улицы обращаются в тенистые аллеи. Где-нибудь в узком просвете между домами, совсем рядом с несущимися машинами вдруг расцветает живая радуга любовно разбитых клумб. Сколько требовалось прежде угрожающих надписей: «не срывать», «не ломать», «воспрещается», «штраф»! Сейчас забота о народном достоянии, о зеленом уборе городов, становится делом самих масс.
Уверенно можно сказать: нигде не бывало такого размаха в борьбе за зелень, нигде не придавалось такого государственного значения содружеству с природой.
А юные садоводы рапортовали: ими высажено на Украине 5 миллионов деревьев; в Ярославской области заложено 42 питомника на 100 тысяч саженцев; под Архангельском выведены яблоки не хуже алмаатинских; в Узбекистане собирают клубнику дважды в году; чоботовцы, инициаторы соревнования, окружили садами свою школу, и поросли молодых деревьев, ими посаженных, подымаются в соседних колхозах и вдоль сельских дорог. Корзины плодов с Урала, сорта, созданные наново молодыми, не по-детски умелыми руками, мичуринский виноград, который пробовали юные испытатели природы из Грузии и признали: «не хуже нашего», и украинский персик — о нем сообщил делегат из Кировограда.
Это настоящие, большие дела, и счастливо молодое племя, которое на заре своей жизни начало их, чтобы увидеть потом и завершение общего огромного, прекрасного дела — превращения необъятной страны в цветущий сад.
