Возвращаемся к месту расположения, после неудачной на мой взгляд зачистки. Забегая вперед скажу, что операция нашим командованием была признана сверхуспешной. Так как, кроме ненависти к безжалостным легионерам, она принесла эффект устрашения.

Больше в населенных пунктах в наши боевые порядки не только не стреляли, смотреть косо и то боялись. Понимали смутьяны, что в случае повторения таких некрасивых действий, незамедлительно будет уничтожено все поселение, вместе с населением. Но это все будет позже, а пока мы двигались в сторону нашей базы.

Из-за спешки и излишних нервов, движение шло по тому же маршруту, которым мы выдвигались в район операции. Именно поэтому, проезжая через разрушенное селение, попали в хорошо спланированную и подготовленную засаду. Полностью по своей вине. Нарушили основной закон передвижения механизированных колонн по территории занятой противником — на одной дороге, два раза подряд не появляться.

Подозревать водителя или командира головной машины, что кто- то из них оказался предателем и продажной шкурой, у меня оснований не было. Они были убиты первыми, причем все кто там находился. Тем не менее движение колонны была направлена в узкую улочку, между двух глинобитных стен.

Там-то нас и взяли основательно в клещи. Гранатометчики стреляли сверху. Подбили практически одновременно, первую и последнюю машину и, казалось из под каждой песчинки, на нас обрушился шквал огня.

Чтобы не быть заживо сожженными в броневых машинах, а они лишенные маневра, были лишь удобной целью для отработки меткости стрельбы гранатометчиков. Пришлось живенько выскакивать из душных железяк и как будто в заранее приготовленном проломе в стене, на небольшом пространстве разрушенного гражданской войной дома, занимать круговую оборону.

Не знаю, как у кого, а у меня создалось полное впечатление, что нападавшие нас в этот дворик специально загнали. Чутье у меня на опасность или что-нибудь другое, не знаю. Тем не менее мы все скопились в одном месте. Неуправляемая толпа вооруженных людей, напоминающая большое и неуправляемое стада баранов.

Залегли в активной позиции «партнер сверху». Ждем решительных команд наших командиров. Странно, но их не слышно. Видно голос в горячке боя потеряли.

Интенсивность огневого смерча по нашим тощим, отвисшим задницам, многократно снизилась. У меня даже закралось смутная надежда на то, что вывернусь и на этот раз…

Не успели мы расположиться, занять оборону по периметру, как со стороны врага стрельба вообще прекратился. Даже очень одиночных выстрелов не было слышно. Опять наступила неприятная тишина. Она меня сегодня преследует. Похоже, было, что и на этот раз, удастся все же вывернуться. Надежда, как учили нас классики умирает предпоследней. Последней умирает душа. Поэтому, пока с душой все было в порядке, можно было хлебнуть теплой водички, чуть передохнуть и успокоиться.

Желающие, кто в этот дворик успел заскочить, могли даже сменить нижнее белье и уже после обрядовых переодеваний, по всем правилам, принять бой с плохо организованными повстанцами.

Не успела теплое пойло из фляжек добраться до желудков, тут как тут, без красочного описания природы, началось ни кем не заказанное представление: «Вот и на нашей, арабской улице праздник».

Со стороны арабов зазвучала знакомая речь. Мол, сдавайтесь, мы вас убивать не будем. Мы вас будем обменивать на наших детей, стариков и женщин, томящихся в застенках правящей антинародной клики.

Много еще другой полезной информации сообщалось, я даже устал слушать.

Но слушать передаваемый текст, тем не менее, было необходимо.

Исходя из законов жанра: мощной и слезливой индийской мелодрамы, я пытался узнать голос араба предлагающего эти выгодные условия. Нет, не узнал. Это меня удивило.

Обычно в подобных описаниях событий, похожих на эти, голос всегда принадлежал либо отцу, либо любимому старшему брату, с которыми главный герой не виделся одиннадцать лет. В моем же случае, голос был совершенно незнакомый. Очень странно и даже как-то нетипично получается.

Далековато меня сегодня от правды жизни занесло.

От разумного предложения мы отказались. Вернее даже не мы, а сопровождающий нас французик-лейтенант, молоденький парнишка с трогательным пушком на верхней губе.

Кроме всего прочего, какой-то дурень из бывших молдавских хулиганов и двоечников, даже посоветовал им, в очень грубой форме, пососать молоко у суки. Страшное оскорбление. Даже я оторопел. Собака для мусульманина, еще грязнее чем свинья и гораздо хуже чем «неверный».

Реакция со стороны врагов была предсказуема. Нападавшие обиделись на нас всех. Сказали, что после таких слов они пленных брать не будут, а всех поубивают. И стали громко и прицельно стрелять по нашим телам и позициям. Того и гляди, скоро опять «зааллахакбарят», и побегут со своей религиозной ненавистью и необъяснимым фанатизмом в штыковую атаку.

Ага. Смотрю и мотаю на воображаемый ус. Психической атаки под звуки турецких барабанов, в полный рост и без единого выстрела, не будет. Атакующие избрали более щадящий режим военной работы.

Они двигаются короткими перебежками и смешно задирая вверх пятки, падают за естественные укрытия. Смешно? Конечно смешно, но смеяться не хотелось и не моглось. Подкрепления нам ждать было не откуда. Судя по всему, во время нападения на колонну и случившейся в связи с этим паникой, наш молоденький командир растерялся и забыл передать сигнал терпящих бедствие в океане песка и черного камня.

А нападающих раз в пять больше чем нас. По правилам ведения наступательных действий на противника засевшего в укрытиях глубоко эшелонированной обороны, пока все правильно. Трех- пятикратное превосходство обеспечено. Смотрю, бегут толково, стараются. Прячутся за, что только можно.

Они нас бояться — это хорошо. Только дурак не боится… Однако рассуждения отставим на потом, пора готовиться к бою.

* * *

Основательно готовлюсь к схватке. Сумку с медикаментами, отложил чуть поодаль, но не особо далеко, только чтобы не сковывала движения. Автоматическую винтовку системы «Брагагона» поближе… Оружие ненадежное, песка не любит и боится. Поэтому поосторожнее с ним. Так, что еще… Запалы вкрутить в гранаты… Разложим их так, чтобы можно было грабки во время схватки не тянуть, а подхватить и сразу бросить на дальность и на меткость… Что-то забыл… Ах, да. Запасные обоймы, поближе… Рядом воткнул нож…

К отражению атаки и ведению активных оборонительных действий с возможностью проведения контратаки готов?

А то как же.

Сейчас не надо дергаться.

«А что надо?» — спросит дурак у умного. И умный ему ответит: «Береги патроны, сынок…» А дурак спросит…

Что там у них в разговоре было дальше, я не успел придумать. Арабы основательно начинают «аллахакбарить» наши позиции. Собрали довольно приличную босоногую, народную ватагу.

Воды у них нет. Жрут мало. Откуда их взялось столько на мою голову?

С одной стороны они прут, с другой, солнце жарит так, что с облегчением сбрасываю броневой жилет, так как погибать сегодня от теплового удара, в мои планы не входит. Без кевларовой защиты, вроде полегчало. Да и защищает она только от местных музейных бердашей, а «калашкин», с двадцати метров пробивает его навылет.

Интересно. А удобно ли грудью ловить выпущенные мною пули? — задаю я сам себе вопрос, как интересному и умному собеседнику. И тут же отвечаю на него с толком, чувством и расстановкой. — А вот это мы сейчас проверим на практике, ибо «теория суха, а древо жизни вечно зеленеет. Как для кого? Как для кого?

Так, так… Смотрим. Выцеливаем… Этот болезненно суетлив. Этот простой арабский крестьянин… Ищу что-нибудь посолиднее… Зря на всякий мусор, расходовать боевой запас легионера, не будем?

Ага… Вот и он, тот кто поможет мне проверить сухую гармонию рассудка, легким вальсированием чувств.

Настроение многократно улучшилось. Я даже стал, что-то себе под нос мурлыкать из Штрауса-сыны, что-то из «Сказок Венского леса», написанных естественно у нас, под Санкт-Петербургом, в Павловском. Любил в свое время этот господинчик Россию. Оценил неповторимую красоту наших женщин. Да и оклад за сезон платили, «не дурите Митю» — 22 тысячи золотом, целое состояние на то время. Перекупить его у России, не мог никто. Поэтому приходилось терпеть. С такими деньгами, красота любых женщин превосходит, все мыслимые очертания и величины. Почитай десять лет подряд, с концертами наведывался, все счастье свое искал. Ой — люли — люли, счастье о-о-он искал…

Продолжаю и я искать свое счастье, только не в Павловском, а в прицеле автоматического винтаря…

Смотрим внимательно… Давай, сеточка прицела, помогай, родимая…

Ну наконец-то… Вот и он, красавец, вот и он родимый…

Так выцеливаем и изучаем… Изучаем и выцеливаем…

Бежит… Бежит… Упал…

Я от возмущения, громко на всю округу выматерился… Неужели убили?

Нет?

Ну, слава богу.

А, понял. Это он, согласно тактике арабского пехотинца, старается… Следы прицелу путает…

Опять бежит…

И куды мы торопимся? На каку-таку, кудыкину гору?

Жизнь и так коротка, а мы все куда-то торопимся, спешим? Одет воин Аллаха… прилично.

Ты смотри! Он даже обут в армейские ботинки. Наверное командир или юрист по профессии?

Возможно, еще не так давно, ходил по Барселонам и Каирам, и знать не знал, что пуля для него уже отлита и стараниями работяги-иноверца, прицел для винтовки — изготовлен. Значит такого убить почетно, а тяжело ранить — не жалко…

А лицо какое зверское… Фанатик — с ударением на последнем слоге…

Опять бежит… Бежит… Плавно нажимаем на курок…

Выстрел. Отдача в плечо.

Что мы имеем в сухом остатке? Смотрим.

Не бежит, а лежит. Лицо сразу лучше. Гораздо добрее. Одной пулей и лишний фанатизм пропал… Как мокрой губкой смыли мел со школьной доски, так и здесь…

И еще одну пулю вдогонку. Пусть попытается… Словить животом…

Ты смотри?

Словил.

* * *

Наблюдаю за своими действиями, как бы со стороны. Совесть врача, бездумно отдавшего в чужие руки клятву Гиппократа бурлит и возмущается. А после последнего выстрела, моя бедная душа, кровью облилась и возрыдала от негодования.

Это ж сколько убитого народа совершенно зряшно лежит? По вздорному поводу раскинулось, разбросалось по земле. Погибли и умерли совершенно бездумно и безнадежно. Для науки, вместо ее поступательного развития и прогресса, мы имеем большую дулю и кукиш, с куском дерьма на конце.

Простецкие, грубоватые утверждения, но они необходимы только для того, чтобы подчеркнуть безграничную меру моего отчаяния и горя.

Нет. Так нельзя. Будущее мне этого не простит. Следует решиться… Пора уже что-то делать.

Да, что будущее? Мои коллеги, специалисты госпитально-полевой хирурги, мне этого никогда не простят.

Ружьишко я свое схоронил в теньке. Забросил сумку свою полевую с красным крестом на спину и пополз к подстреленному мною арабу. Хотелось поприсутствовать при торжественном отправлении его души прямо к Аллаху? Нет.

Своим, чтобы они меня не подстрелили посчитав предателем и дезертиром, я крикнул, что пополз брать врага в плен. Живого или мертвого.

Добрался я до него. И… Слов нет моим восторгам. Ох и живучие создания, эти сыновья пустыни.

Оттащил его в воронку. Достал перевязочные материалы и медикаментозные средства и стал его раны обрабатывать, да перевязывать, под прицельным перекрестным огнем. Пробил ему видать крупный венозный сосуд. Черная кровь вытекает черными пузырями… Вот и каламбурчик родился. Как мог затампировал рану, провел т.с. тампонаду, ввел туда пару гигиенических салфеток…

И вдруг меня, только я руки убрал, подбросило над землей на несколько метров… В полете я оглянулся на то место, где держали оборону мои товарищи по оружию… Столб дыма, земли и… Не зря они нас, как тараканов гнали, именно в этот глиняный мешок… на эти позиции.

Сейчас стало яснее ясного, там заранее все было заминировано.

Когда враги-арабы увидели, что нас отчаянных парней, им в плен не взять, они и рванули…

Мои поздравления коварному арабскому народу, в очередной раз обдуривших доверчивых и добродушных, деревенских увальней из Иностранного легиона.

Камни, комья, палки сверху летят. Несут грязь и инфекцию тяжелораненому. А я старался, перевязывал. Пришлось мне, чтобы не было мучительно больно за бесполезно-выполненную работу, накрыть араба своей хилой, врачебно-санитарной спиной. Падающим, неизвестно откуда взявшимся булыганом, мне и врезало точно по кумполу, что бы не был таким человеколюбивым и милосердным. Пришлось кратковременно отключиться.

Пришел в себя, оглянулся, а враги со всех сторон окружают. Там где недавно пряталась группа наемников-легионеров, только огромная воронка и дым. Всех наших поубивало взрывчатыми материалами. Меня, братья по разуму окружили, из автоматов целятся, слова незнакомые кричат. А гранаты и другую амуницию я достал из карманов когда готовился к бою. Ни себя, ни обутого араба подорвать нечем. Придется сдаваться в плен.

* * *

— Раненному, тяжелораненому помогите, хлопцы не толпитесь, дайте ему воздуха.

Громко стал кричать я, указывая на лежащего без сознания паренька и расталкивая галдящих арабов.

Рисковал? Конечно. Но выхода другого не было, пришлось идти ва-банк.

Обыскали конечно. Оружия не нашли и ладно.

Пока еще не убили. Бережно, с моей помощью и непосредственным участием, стали укладывать раненного на носилки. Уложив, с криком, шумом и воем, побежали куда-то за разрушенные постройки. Там стояло несколько автомобилей. Меня, босоногое воинство, прихватило в качестве трофея с собой, а чтобы бежал шибче, подгоняли прикладами и палками.

Я им кричу, что я доктор.

Не понимают.

Опять кричу, я — врач.

Не понимают.

Ну и рожи у них. Звери, а не воины Аллаха.

Подбежали к автомобилям, а там под колесами, со связанными за спиной руками, уже пару наших контуженных и отброшенных взрывом, сидит. Головами трясут, пытаются от контузии избавиться.

Спорить стали воины. Что делать со мной, да с раненными? Я грешным делом подумал, что отведут сейчас рабов божьих подальше в пески и шлепнут там без приговора шариатского суда. Хотя, почему шлепнут? Кто им мешал это сделать там, на месте боя или прямо здесь?

Суета, спешка. Арабы еще не отошли от горячки боя, щелкают затворами, в мою сторону поворачивают автоматы. Начинают грузить раненого и своих убитых. Я на ломаном английском, показывая на раненного говорю, что он может не выдержать дороги и умереть. Намекаю, что без меня, знающего, что почем, ему наступит полный «кердык».

Их главный. Пожилой, с испещренными морщинами лицом, поднял голову от того паренька на носилках, и говорит с долгими паузами:

— Save him if you can

Я, услышав знакомые английские слова, слегка удивился, хотя вида не показал. Переспросил на всякий случай: «Сын?». Он утвердительно кивнул головой. А я еще тогда подумал грешным делом: «Интересно, от какой по счету жены сыночек?». Вслух, учитывая окружающую обстановку, уточнять не решился.

А вот как это сообразуется с каноническими нормами их религии? Принимать помощь от неверного, которого убить — доблесть, а униженно просить его об одолжении? Со слезами на глазах, умоляюще смотреть на него, как бы пытаясь понять, что эта «собака» сможет сделать? Это уже не доблесть, а полный крах идеи.

Видно старый мусульманин прочел в моих глазах и интерес и сомнение. Для того, чтобы у меня не было никаких сомнений он сперва показал на висящий у него на поясе пистолет, а потом показал деньги.

Может и неправильно, но я попытался расшифровать эту головоломку следующим образом:

«Если, что не так, то из этого оружия тебя, грязную собаку, собственной рукой шлепну. А если все будет нормально, то еще и денег дам».

Я достал шприцы сделал несколько уколов. Попутно объяснив грозному старикану, что «сыночка вашего, тяжело раненного подлой легионерской пулей следует срочно прооперировать».

Он достал телефон. Набрал хорошо известный ему номер и туда что-то волнительное сказал. Говорил быстро, я и не разобрал о чем, просто не понял ни одного слова.

* * *

Загрузили убитых и раненых. И поехали куда-то в сторону по каменистой, пустынной дороге. Я смотрел на раненного и думал, довезем не довезем. Попал я в него правильно. Пробито судя по всему легкое и желудок.

Парнишка этот, перед боем, видно, вообще ничего не ел, молился. С этим ранением может и обойдется, хотя перитонит (воспаление брюшины) не смотрит, ел ни ел. Но за брюшную полость было более спокойно, нежели чем за ранение в грудь. Легкие от крови, следовало очистить, как можно быстрее. И кровотечение пора остановить. Я кричу, жилы рву на шее: «Быстрее, быстрее…»

Удивились бы они все, если бы узнали, что тот, кто сейчас руки свои потные, от волнения за их парнишку заламывает, кто так сильно переживает и волнуется, а позже будет вынимать пульки из тела их паренька, сам их туда и положил, своей меткой рукой и острым глазом.

Взяли, однако они меня без оружия. Может удастся выкрутиться. Из эпицентра взрыва, хочешь не хочешь, а успел уползти. Ужом, ящерицей, кем хочешь, но вывернулся. Судьба!

Пока я, горестно заламывал, ручки свои слабенькие и в голос над раненым причитал, автомобили прибыли в какой-то глинобитный, не имеющий лица и возраста городок. Все такие поселения, для глаза европейца очень похожи друг на друга.

Заехали во дворик, я кричу дурным голосом, нагнетаю обстановку: «Быстрее, быстрее.» Повстанцы хватают паренька, тянут его в дом. Весь измазанный его кровью, я бегу следом. Они его мешком сваливают на постель в комнатенке довольно спартанского вида. Опять балаболю о своем.

Хватаю за руку близстоящего, испуганного дедка завернутого в простыню. Силой выволакиваю его в большую комнату, похожую на их столовую и делаю пальцами движения наподобие ножниц и кричу, что раненого необходимо сюда положить. Здесь его буду чикать.

Приносят раненого, кладут на стол, я требую как можно больше света. Ох и не нравиться мне то, что его зрачки не реагируют на свет. Делаю хитрый укол, выхожу мыть руки.

Во дворе, пока намыливаю и споласкиваю руки, зыркаю по сторонам и выворачиваю себе глаза из орбит в поисках выхода.

В глубина двора, примечаю незаметную дверь, ведущую куда-то в глубь микрорайона. В то же время наблюдаю, как с машины сгружают, а попросту, сбрасывают трупы и раненных.

Что-то очень знакомое мелькнуло в этом нагромождении тел. Вытирая руки полотенцем подошел ближе к этому скопищу. Араб тянет меня в дом, на часы показывает, намекает, что дорога каждая минута.

Вытирая руки о услужливо поданное полотенце, присмотрелся я к тому, что меня так заинтересовало…

Вот это да! Это же безграмотные наколки моего крестника. Я даже повеселел. Опять Рысак под моей опекой. Только, что мне с ним делать? Взял его за руку, в районе запястья. Откуда-то издали еле-еле слышно пробивается пульс. Зачем они его сюда тащили не понятно. Может кожу с наколками хотели снять, жилище новобрачных украсить? Не знаю.

Показываю на этого разрисованного синими красками и объясняю, что его тоже надо почикать, пусть берут и тянут туда же. Нет, не соглашаются.

Раз не соглашаетесь… Тогда я отказываюсь копаться в их человеке.

Они на меня кричат. Обзывают плохими арабскими словами. Плюются. Перед лицом затворами щелкают. Создают невыносимую нервную обстановку.

Вежливо прошу позвать их старшего, а получается и главного.

Он пришел. Глянул я на него подозрительно… А руки-то у него трясутся. Чувствую, что за сыночка шибко волнуется. Вперемешку с гневным взором в своих глазах, объясняю ситуацию.

Он смотрит на своих людей и сперва тоже отказывается. Я тогда как могу объясняю, что отказываюсь от денег и прошу жизнь за жизнь.

Он шевелит побелевшими от гнева губами… Ругается по видимому. После машет рукой. Ну, тогда другое дело. Раз денег не надо платить. Старшой, видно бывший купец, прикинул свою выгоду и быстро соглашается… Я довольный потираю руки… Однако зря радуюсь, не ударив по рукам при заключении сделки, она у этого этноса считается не заключенной. Об этой особенности я очень быстро узнал.

Старшой, что-то отчаянно кричит по-арабски и через мгновение опять отказывается от своей выгоды.

Что за черт?

Тогда я выкладываю последний козырь. Денег при себе нет, приходиться расплачиваться с «козырями». Говорю, что знаю о том, что готовиться операция по уничтожению их химзавода в пустыне. Называю место Аль-Мандра.

Он по настоящему удивлен. Кратковременный шок быстро походит. Придя в себя, уточняет время операции. Я спокойно называю. Он кивает головой, видно мои сведения совпали с его информацией и только после этого соглашается полностью.

По его приказу, тянут Рысака в ту же комнату и укладывают у окна, в сторонке.

Но свое согласие, он пусть упакует в бумагу, положит в унитаз и спустит воду. Вижу, что даже если я, во славу медицинской науки вытащу их паренька с того света. Все равно и меня, и Стаса, несмотря на то, что он Терминатор — убьют. Предчувствие, пока еще меня не обманывало. Ладно, посмотрим.

* * *

Когда мы вернулись к столу, паренек был уже совсем плохой. Чтобы не быть убитым прямо у импровизированного операционного стола, следовало предпринять какие-нибудь эффективные меры, при чем — незамедлительно. Надуванием щек и фразами на латыни, здесь вряд ли можно будет отделаться.

Посмотрел я бляху на груди умирающего араба. У меня была точно такая же. Удивился. Кровь у нас с ним одинаковая по всем позициям. Мне необходимо закрепить свое здесь присутствие. Да и предчувствие правильное, нехорошее.

Зову его батяню, как бы для помощи. Показываю бляху с груди его сына и свою. Мол все одинаково…

На его глазах, ложусь рядом с раненым и делаю прямое переливание крови. Показываю лицом, как мне от этого больно. Как капля по капле из меня уходит жизнь. Старик надо мной, бьет себя по щекам, чуть не рыдает. В его сыночка, «собака-неверный» вливает свою поганую кровь. Получается, если его дитятко выживет, значит оно будет до конца своих дней, носить в себе кровь «неверного», который автоматически становится его сыном?

Но конечно, он так не думал. Основная мысль у него была, выживет ли сын? Хотя, о чем это я? Почем я знаю, о чем в тот момент мог думать его старик? Может он ругал себя за то, что продешевил с ценой за жизнь своего сына. Мне сие неведомо.

Граммов, может двести, я отдал своей кровищи, вот так, за здорово живешь и без надежды на талоны для калорийного питания. После этой высокогуманной акции, морщась и стоная слез со стола, перевязал себе руку. С перевязанной рукой и страдальческим выражением на лице, стал пытаться достать пули и вычерпывать кровь из легких…

Но до конца в одиночку работать мне не пришлось. Приехала большая бригада врачей-арабов. Оказывается, пока мы тряслись с группой бунтовщиков по проселочной дороге, старик успел вызвать своих врачей. Однако сразу приехать они не успели, что-то в дороге их задержало.

Прибывшая группа, вплотную занялась своим раненным, а я уже более-менее внимательно смог осмотреть Рысака. Осматривал, пальпировал его путем ощупывания пальцами вероятные места переломов и других поражений. Голова вроде цела, кости тазобедренных суставов, переломов не прощупывается. Так голень и лучевая кость, явные переломы…

Пока пальцы бегают по телу Рысака, все время краем уха, прислушиваюсь к интонациям и звукам доносящимся с того места где арабы колдуют над своим пареньком. Мне было интересно их мнение, как-никак, коллеги. Насколько совместимы полученные ранения с жизнью? Поэтому, краем глаза я посматривал в их сторону и прислушивался к негромкому говорку. Пока меня из той комнаты не выгнали, можно было и поприсутствовать.

Осмотр Рысака меня озадачил. Ничего на первый, поверхностны взгляд у него нет. Сломаны рука и нога. Судя по всему сотрясение мозга. И очень грязный. Кровь на лице, вперемешку с грязью, стала подсыхать и очень своеобразно стягивать кожу. Углы губ поползли, один вверх, а другой вниз. С одной стороны полуоткрытого рта обнажились зубы. С другой приоткрылся глаз. Получилась жуткая, устрашающая маска. Если бы мы были в Африке, то такой маской не грех бы было украсить хижину вождя. Пусть смотрит. Пугается — любуясь. Чего не сделаешь из любви к прекрасному и для постижения великого?

По восклицаниям своих коллег я понял, что если Аллах смилостивится, то паренек жить будет.

Представил только на мгновение и тут же засомневался, что если в той стране, откуда я на время убыл, вернется престиж и уважение к медикам, тогда вернется и радость от обладания научными степенями. Вот у меня уже начало материала на диссертацию имеется. Название я еще не придумал, но уж какую-нибудь околонаучную заумь, всегда можно будет состряпать…

Однако пора плотнее заниматься Рысаком. Знаками показал, чтобы Рысака из комнаты, где шла сложная операция вынесли.

* * *

В затемненном углу двора я видел старое приспособления для поилки скота. Мне туда Рысака вынесли и прямо в воду положили. В этом длинном, выдолбленном из целого куска камня корыте, мыть его пришлось довольно долго. Сперва он отмокал, после пришел в себя, ругался. Ему казалось кричал, а на самом деле, еле шевелил губами. Когда я его из воды достал. Тут же пришлось прополоскать его грязное барахлишко. Здесь же на камнях двора, разложил на просушку.

Всеми этими манипуляциями и банно-прачечными работами пришлось заниматься под насмешливыми взглядами вооруженных арабов. Они что-то обидное выкрикивали в нашу сторону, но на их счастье, я не знаю арабского, а-то бы, я им показал насколько они неправы… Своей дутой смелостью, я хоть как-то пытался себя успокоить.

С другой стороны, я прекрасно понимал, что если бы старик только бровями повел в мою сторону, его воины нас с Рысаком, в клочья бы порвали. По их зверским рожам было видно, что недавно окончившийся бой, не удовлетворил их жажду крови. Они еще ею не насытились и от того, чувствовали себя голодными и злыми. Тем более, что перед носом безоружного, всегда проще подергать затвором автомата, нежели чем у вооруженного.

— Он… Эта собака, уже сдохла? — на ломаном английском языке спросил меня один из подошедших босоногих арабов.

— Да, — говорю. — Осталось его только перевязать. Отмыть от крови твоего брата, которая натекла на него, пока он лежал внизу и можно будет хоронить.

— Зачем перевязывать? — он был очень удивлен услышав про кровь его брата.

— У нас обычай такой. Перед смертью привести человека в порядок, чтобы он перед нашим богом предстал чистым и с завязанными ранами.

— Ладно, занимайся, — показываю свою значимость, якобы разрешил он мне и в недоумении отошел рассказать своим бандитам о том, что услышал от меня.

Осмотрев пришедшего в сознание, отмытого и очищенного от грязи Рысака, стал колдовать над ранее обнаруженными у него переломы правых руки и ноги. Еще раз более детально прощупав и пропальпировав его, к радости убедился, что других травм и скрытых ранений нет. Судя по всему чувствовал он себя не очень хорошо. Его сильно рвало, тошнило. Но на рвоту, якобы умершего врага босоногое, задорное мусульманское воинство, внимание не обратило. Рысак, когда я стал колдовать над его переломами, опять потерял сознание.

Пришлось из подручных материалов делать что-то на подобие каркаса или шины, складывать сломанные кости и фиксировать их неподвижно, при помощи разных тряпок, проволочек, кусков какой-то пластмассы. После обмазывать это странное, громоздкое сооружение жирной, липкой глиной. Конечно, если бы был гипс, можно было обойтись и без нее, но к сожалению там его не было.

— Э, зачем глиной мажешь, — опять спросил неугомонный араб.

— Чтобы глина засохла, а у него руки и ноги, с той стороны которой он будет стоять к богу, не гнулись, — охотно пояснил я ему. — Наш бог любит, чтобы к нему приходили прямыми.

Я старался, как можно быстрее закончить работу, но не успел. Видно весть о том, что эта семья хорошо пограбила беззащитных иностранных наемников, дошла до противоборствующей группировки. Я бы и внимания не обратил на клацанье затворов и беготню по двору. Но любопытный араб, который буквально только что, стоял у меня над душой, довольно грубо толкнул меня в спину и махнув рукой, закричал чтобы я уходил. Подбежав вместе с другими к воротам, за которыми стояли непрошеные гости они, стали ругаться со стоящими за ними людьми, лиц которых я не видел, но их присутствие ощущалось достаточно отчетливо.

Они что-то друг другу кричали, а мне пришлось домазывать голого Рысака уже под пулями. Мазал и думал, думал и мазал.

Вот ведь дикари ненормальные. Уже расшифровали структуру двойной спирали ДНК, а переломы приходится фиксировать щепочками и обмазывать глиной… Это ж сколько она будет сохнуть?

* * *

Самое время было уходить в побег, но боялся нарваться на чужую пулю, хотя, нарваться на свою, было ничуть не лучше чужой. Да и Рысак меня сдерживал… А может плюнуть?

Смыл руки от приставшей глины. Пока смывал, принял решение бежать отсюда подальше и побыстрее. Не ровен час, загнется тот малый с моей кровью, скажут — кровь неверного убила. А так у меня благая, красивая цель — отправляюсь за помощью, умирающему товарищу и другу. На всякий случай, оттащил бессознательного Рысака в сараюшку. Они там, то ли припасы свои хранили, то ли фрукты сушили. Пару горстей орехов и кураги в карманы себе сунул. На всякий случай, мало ли… Рысака вязанками хвороста завалил и пошел осматриваться, выискивать лазейки и ходы.

Под прикрытием пальбы с двух сторон нырнул я в маленькую дверь, примеченную еще до этого…

Маленькая, незаметная, окованная железом дверка. Проскользнув в нее и оказался… Вот это сюрприз. В большом внутреннем саду. С фонтаном посредине. Невысокие деревца персиков, абрикосов, еще чего полезного, названия которому, я не знал. Растущий сверху виноград, больше выполнял декоративные функции, т. к. своей тенью накрывал почти всю площадь садика и создавал прохладу. По его корням, растущим вдоль стены, я и вскарабкался наверх.

Очутившись сверху на стене я уже было собрался спуститься с обратной стороны, но чуть замешкался и тут же получил тумака в левое плечо. Но это был не удар огромной силы, сбросивший меня вниз. Это была обычная пуля, гонявшаяся за мной давным-давно. Она прошла навылет не задев жизненно важные органы и, что очень важно для меня — чувства. Цепляясь правой рукой за переплетенные стволы виноградника, по которым только что поднимался, я камнем рухнул вниз. Падая, как следует не сгруппировался и еще носом ударился. Из двух ноздрей сразу хлынула, густая и тягучая жидкость красного цвета.

Пришлось уползать в схрон, где я присыпал хворостом бессознательного Рысака, свою сумку с медикаментами и моим идентификационным номером.

Примостившись кое-как, ввел в мышцу предплечье противостолбнячную сыворотку и перевязал себя «сикось-накось». Одной рукой лучше и не получится, только так. Когда перевязывал успевал сам себя отвлекать и мешать одновременно разными грубыми упреками и насмешками. В очередной раз раздвоил свою личность и одной ее частью, вволю поиздевался над другой.

Что-то типа: «У тебя, у козла, денег столько, что мог бы спокойно сделать пластическую операцию и не заниматься этим копеечным геройством, во славу и для заработков неизвестных тебе французов, и других политических авантюристов», — гогочет одна раздвоенная сторона.

Вторая часть моего «я», на такие грубые выражения уныло отвечала: «Покопавшись в архиве и отыскав свое свадебное фото, как я смогу понять, что это я?»

Первая опять безумно издевается: «Будешь узнавать себя по надгробной бирке, без всяких фотографий», — и нагло так щерится в лицо…

«Без знания языка во Франции батон колбасы не купишь, а ты говоришь чтобы пластику на лицо нанести и измениться в лучшую сторону… Тем более, я сам это видел в художественном фильме тамошнего производства… Идентичная и подобная ситуация, бандит, его роль исполнял, ныне, к сожалению ушедший от нас… в Голливуд, актер Ален-Поль Габен. Этот положительный герой, хотя и бандит, заметая следы своих неблаговидных поступков, через своих преступных дружков, на чистом французском… Плечо простреленное стало нестерпимо болеть, но раздвоение пока не закончилось… Да, на чистом французском (это у них такая национальная особенность, во Франции все так говорят), решил обратиться к доктору и изменить себе внешность. Достали для операции и бинты, и вату, и даже врача, который это все должен был сделать.

В финале, когда, казалось, уже все было договорено и даже выплачен задаток… Забыл сказать… Перед этим (слышится неловкое покашливание и нескромные смешки), в подробностях показали бурную ночь главного героя с женой комиссара полиции. Тем самым, честным и неподкупным, который за ним гонялся, а на супружеские обязательства, под предлогом отсутствия времени, наплевал…

Что там еще было? Да! Главный герой еще сходил в баню, после оделся прилично, во все французское… И двинулся по известному ему маршруту. По ходу движения, он твердо дал себе слово, когда снимут послеоперационные швы, распрощаться со своими преступными наклонностями, устроиться автомехаником и зажить честно… С женой комиссара полиции.

Пришел он к доктору, а его там и сцапали. В перестрелке с полицией он и погиб…»

Второе «я», еще хотел кратко рассказать содержание предыдущих тридцати двух серий, но первый его вовремя перебил и сразил наповал одним неприятным, тезисом не тезисом, а так, общим замечанием.

С твоими деньгами, можно было несколько десятков раз пол сменить и в конце-концов испытать, что все-таки чувствует женщина или девушка, в момент дефлорации, после снова стать мужиком и рассказать об этом миру. Получился бы классный бестселлер. А ты здесь валяешься, грязный, простреленный, в крови весь.

После этого возникло долгое, как в настоящих книгах называется, неловкое молчание.

Паузой, в беседе двух достойных людей, я воспользовался в полной мере. Кривясь от боли, не так уж и сильной, как кому-то могло показаться, подполз к отверстию, рассматривая внесарайные окрестности.

Сквозь щели в стене, я увидел как противоборствующая нападающая сторона, стала одерживать вверх над гостеприимными хозяевами дома, где нас с Рысаком приютили. Основная их часть проникла во внутренний двор через калитку, которую я, по рассеянности и не по чему иному, попрошу это официально отметить, забыл за собой, затворить на засов.

Нападавшие, именно те кто проник во внутрь дома через сад, отворили ворота. Через них ворвалась остальная часть шайки. Все согласно пословице: Пришла беда — отворяй ворота. Как она звучит по-арабски не знаю. Но присмотревшись к тем кто вбежал очень удивился. Нападавшие ни чем не отличались от защитников неприступной тверди…

Вот выволокли грозного атамана. Он картинно раскинул руки… Опаньки… Вот это мне уже не нравиться, старика в упор, почти одновременно из нескольких стволов, изрешетили во дворе его же родного дома.

Пахнет смертью и несчастьем. Слышны крики и неприятные возгласы. Судя по этим жутким воплям, у кого-то отрезают самое дорогое, что смогла дать ему природа. Смотрим дальше.

Вон радостно волокут странный предмет издали напоминающий отрубленную голову. Так и есть, это на самом деле отрубленная голова. А принадлежит она туловищу… того любопытного араба, который совсем недавно, с удивленными глазами интересовался у меня гончарным искусством. Сейчас глаз не видно, так как голову используют в качестве… Поближе… Подтянусь на руках… В качестве футбольного мяча.

Слышатся женские плачущие крики. Должно быть бесчестят басурманы своих землячек. После, по законам войны и их будут убивать. Вслед за женскими криками, раздаются автоматные очереди. Возможно там спонтанно возник очаг сопротивления? Возможно не успел, его там подавили в зародыше.

Дальше я уже не разбирался кто кого убивает. Это их внутреннее семейное дело. Тем более у меня перед глазами картинка поплыла. Резкость изображения пропала. Краски потускнели. Отполз от щелей подальше. Попытался сменить намокшую повязку, но видно потерял много крови. Сил засыпать себя ящично-упаковочной тарой хватило, а перевязать нет. От потери крови, геройски потерял сознание. Где и пребывал достаточно долго, заранее прощаясь с жизнью и накопленными средствами.

В горячечном бреду случилась довольно комичная или больше юморная история.

Перед тем как сознание окончательно покинуло меня, в момент очередного решительного раздвоения многогранной личности, случилось вот что:

Во мне, один принципиальный «типус», пообещал другому «чистенькому» субъекту следующее: тому кто спасет мою драгоценную жизнь, отсыпать половину накопленных мною капиталов.

Такие поспешные обеты только в бреду и можно давать…

Это ж представить только… Тяжело заработанные деньги, хотя, что говорить, любимым трудом. Вот так, запросто, взять и отдать… Впрочем… Решение принятое во мне далось не без трудов и отчаянных споров. Но кто-то, кого-то смог переубедить и переспорить.

* * *

Своим спасителем я видел именно Дюка Белла. И совсем не удивился, когда открыв глаза от сильной тряски, увидел над собой именно его, чуть встревоженное, но по прежнему ироничное лицо. Он тряс меня за целое плечо, перевязывал, что-то успокаивающее говорил, но я его не слышал.

— Ты, выиграл! Приз в студию, — прохрипел я и снова вырубился.

Вот только чуток оклемаюсь и всерьез придется подумать о смене любимой профессии. Сменить на что-то более спокойное и умиротворенное. Уйти в такую филателию и нумизматику, где тебя не дырявят как решето и кровь после этого, как с кабана, ведрами не хлещет.

Осталось только решить не большую, но очень важную для меня проблему. Где еще, кроме своего тела, можно кипятить бурлящий адреналин и куда его после кипячения сбрасывать?

Занавеска перед глазами качается… Качается… Кача…