Авиатакси не лошадь, на нее не прикрикнешь: «Давай, залетные, шибче наяривай!» Как впрочем, и находясь на высоте нескольких километров от земли, невозможно попросить водилу, особо не лихачить или быть осторожным на поворотах. Много всякого связанно с самолетами и уж если затошнит, выйти на обочину дороги вряд ли удастся. Придется избавляться от накопленного, согласно посадочному месту и купленному билету.
Волноваться сидя в самолете можно и даже нужно. Особенно если это касается такого простого и незатейливого желания, благополучно добраться до конечной точки перелета. Потом приземлиться и при этом остаться живым, желательно без переломов, сплющиваний и других увечий.
Разных богов я вспоминал. Даже недавно отрытую в одном из древних григорьевских курганов — бабу Гриху. А все почему?
Причина для понимания моего поведения незатейлива и проста. Пилот «Сессны», оказался еще более неуправляемым экстремалом, чем его пассажир. А я вроде как взялся спасать впрочем, если со спасением не получиться, хотя бы увидеться с сыном. Поэтому появляться перед ребенком в качестве разобранного на части и загипсованного анатомического пособия для исследования переломов мне не хотелось. Неведомо откуда, появилось желание просто обнять сына… Это заставляло меня быть внимательным и осторожным.
Когда мы втроем — самолет, пилот и ваш покорный слуга, приземлились на дозаправку в каком-то темном поле недалеко от очередного брусничного болота, ничего плохого звездная карта неба со всеми вместе взятыми шарлатанами от астрологии лично мне не предвещала.
Пилот в замасленных шортах и дырявых кроссовках, активно разминая затекшие конечности, вполне буднично заявил, что ему необходимо подкрепиться и запастись провиантом. Ради бога. Никто его от этого отговорить не собирался.
Пока самолет, доверху заливали топливом, он куда-то отошел. Вернулся через полчаса, что-то жующим с довольной физиономией и вместительным пакетом в руках.
Глядя на этого зеленого покорителя неба, я даже грешным делом подумал, что указанная в шикарной рекламе трехразовая кормежка пассажиров состоится. Наступит этот радостный миг с обязательным широким ассортиментом выбора рыбных блюд и сырной тарелкой. Пришлось активно сглатывать слюну и успокаивать разбушевавшиеся внутренности.
Сразу оговорюсь, в своих расчетах, по поводу пожрать, я ошибся. Кроме всего прочего я еще и жестоко просчитался в прогнозных полетных показателях, о чем поведает мое дальнейшее полное невыплаканных слез и безмятежной грусти повествование.
* * *
Перекусывать, воздушный фашист и хулиган, начал прямо после набора высоты. Из-за отсутствия, а может и неумения пользоваться функцией «автоматического пилотирования летательным аппаратом», он просто убирал руки от штурвала и начинал заниматься своими интересными делами.
Достав припасы из пакета, он продолжил свои эксперименты над живым человеком.
Почему эксперименты?
Из пакета этот гаденыш достал бутылки и банки. Не предлагая мне, как пассажиру присоединиться и поучаствовать в празднике «Последнего полета» в очередной раз, бросив штурвал, он ловко свинтил пробку с бутылки и жестко откупорил банку.
Пока самолет вошел в штопор и с неприятным ревом несся к земле, он запрокинув голову локал клюквенную водку запивая ее пивом.
Смачно рыгнув и утерев губы рукавом рубахи, самолет пилотом из штопора был выведен. Совершенно не обращая внимания на зеленого от тошноты и дурноты пассажира, летчик после всего этого пришел в прекрасное расположение духа.
Хорошее настроение человека, распевающего во все горло песни из репертуара Великого Элвиса, не передавалось другому, глупо сидящему в стороне и разом забывшему все слова. После каждого очередного прикладывания к бутылке он умиленно беседовал с небом и очень веселился по этому поводу.
Мне казалось, что с минуты на минуту он врежется или в гору, или в землю. Фар для подсветки темного пространства неба у самолета не было, поэтому разглядеть возможные препятствия я не мог. Но не врезались. Зато появилась возможность потерять на полном скаку этого пьяного придурка. По всем законам физики он должен был вывалиться из окна, которое открыл, решив на свежем воздухе покурить свернутую самокрутку…
В салоне появился характерный сладковатый запах. Такое амбре могла дать только марихуана — ягельная конопля северного огорода… От сладкого дымка, желание блевануть укрепилось, но я держался.
Спрашивать непосредственно в полете обо всех этих чудачествах я не решился. Боюсь, что авиационный ответ мне мог очень не понравиться.
Раздражать водителя транспортного средства, каким бы он не был всегда себе дороже. Драка с пьяным подростком готовым в любой момент перестать орать песни и заснуть в кресле пилота в мои планы не входила. Очень уж не хотелось еще больше огорчать своего сына и радовать моих недругов.
Вместо сладкого сна вытянув на всю длину салона ноги все оставшееся время я провел в активной форме наблюдения за пьяным молодцом в кресле пилота. Поставленная передо мной задача была незатейлива: не давать ему, гаду заснуть…
Развлекал эту скотину, как только мог: собакой гавкал; клоуна на арене цирка представлял; анекдоты рассказывал; исполнял русские народные песни (сейчас мне было, как-то не до конспирации).
Ему мое представление иногда нравилось и тогда он, бросив штурвал, поворачивался ко мне лицом и начинал хлопать в такт в ладоши, а иногда не очень, тогда он начинал клевать носом и клониться на приборную панель с ясной целью — уснуть.
* * *
К концу полета из меня получился выжатый лимон, одетый в использованный презерватив. Я был мокрый от пота, охрипший от песен и уставший от роли массовика-затейника. Но видно человек я хороший, а душа у меня добрая. Только поэтому, а других объяснений быть не может, благодаря заступничеству всяких потусторонних сил и исполнению религиозных гимнов. Фу… Фу… Фу.
Кажись, добрались. Мало того. Я специально ощупал себя со всех сторон. Остались живы.
Спустившись с трех ступенек трапа на негнущихся от перенесенных потрясений ногах, не поленился возблагодарить небо за то, что остался жив. Пообещал туда наверх, сбегать в религиозное заведение и поставить там свечку «во счастливое спасение раба божьего, раба грешного…» Еще пообещал прекратить греховную жизнь полную излишеств и марксистско-ленинских философий.
После того как я отвел глаза от небесной выси, я робко поинтересовался у летчика-экстремала, шаткосуетящегося неподалеку, кто ему выдал права? Вначале он не понял о чем это я? Я не поленился дрожащим от негодования голосом повторить.
Мой вопрос вызвал приступ гомерического хохота. Этот веселый малый порадовал меня ответом сказав, что — никто.
Оказалось, шок и гангрена мозга… Он просто подменял брата отказавшегося лететь из-за приступа хандры. Тот повздорил со своей невестой, и та дала ему «от ворот поворот» хотя даже спиртное для свадьбы закуплено… А оно у финнов ох и кусается… Весь город над ним сейчас потешается. Отверженный брательник страдает, дует горькую и не встает с дивана. Но бизнес есть бизнес, кому-то им необходимо заниматься, поэтому пришлось лететь ему.
Убить его надо было прямо после приземления. Хотя в тот момент, я от слабости и рюмку не удержал бы. Страдая от старческой немощи, выкипевшим чайником с прогоревшим дном, причитая и жалуясь на судьбу, поплелся на стоянку такси…
Шел, вслушиваясь в звук собственных шагов, проклиная все на свете. Мало того, что меня в любой момент могут убить, так еще чей-то приступ хандры отделял жизнь от смерти, какими-то совершеннейшими пустяками — секундами и сантиметрами.
Ох, если бы не это внезапно открывшееся отцовское чувство… Мне, прямо сейчас, не выходя за территорию аэропорта хорошо известным способом необходимо было снять стресс и волнение — накатить добрую порцию местного хуторского самогона. Помня о цели прилета, пришлось из последних сил сдерживать себя.
* * *
Ни пейзажи, ни воздух раннего еще темного утра, ничего меня не радует. В довершение всех неприятностей сегодняшнего дня еще и таксист попался капризный. Когда услыхал, куда требуется ехать, отказался наотрез.
«Какой еще Блэктаун? Там и дорог-то нет… Сколько народу, правильных таксистов, туда заехало и сгинули». В конце речи нецензурно добавил, что там он может потерять не только машину, но и жизнь.
Для меня из такого ответа напрашивался однозначный вывод, огромный мегаполис встречает меня негостеприимно.
Делать нечего раз в этом районе даже дорог нет, прошу просто подвезти меня к нему. Поближе. Таксист нехотя, но за двойной счётчик соглашается.
В Хельсинки все по-прежнему. Автомобильные пробки. Загазованность. Мафия и продажные политиканы. Хотя нет. Политиканы, в Брюсселе. Здесь одна мафия. Продажная фондовая биржа… И одна из самых крепких валют мира.
Вот как… Вот как… Серенький козлик, — грустно подвел неутешительный итог своих мрачных наблюдений.
Пока стояли в автомобильной пробке организованной естественно мафией, я из машины выскочил. Но совсем не для того, чтобы скрыться, не заплатив за проезд. Зашел в магазин с разнообразной оптикой купил себе бинокль. Мог купить и камуфляжную форму, живо представляя себе, как придется собрав волю в кулак лежать в засаде наблюдая и оценивая обстановку у дома сына…
Пока представлял себя эдаким «Рембо на распутье» мы приехали к границам района. Дальше уже пешком.
* * *
Такой грязи, вони, антисанитарии я не мог себе представить даже лежа в азиатских райских кущах. Оскорбляло эстетический вкус приехавшего издалека то, что все это находилось в двадцати минутах езды от стерильночистых улиц и роскошных магазинов, разнообразных ресторанов, банков и огромных выставочных небоскребов. Фальшивая мишура… Неживой блеск…
Как на другую планету спустился.
«Вот она умопомрачительная изнанка капитализма» — осуждающе думал я, лавируя между сожженными машинами и внимательно глядя себе под ноги, чтобы не вступить в дурнопахнущую субстанцию.
Что-то меня в этот момент отвлекло…
Я сперва подумал, что это кролики… И уже совсем было собрался умилиться этим ласковым, пушным зверькам. Присмотрелся. Нет, не они…
Две огромные беременные крысы лениво передвигались под ногами. Они не обращали на меня, приехавшего из дальних стран гостя ровным счетом никакого внимания. Вели себя весьма уверенно. Одна из них, подняла по направлению ко мне свою усатую узкую морду, понюхала воздух, что-то хрипло пискнула, я даже не понял, что именно и, переваливаясь с боку на бок двинулась с подругой дальше.
От такой правительственной делегации, встречающей невысокого гостя, я выглядел ошалевшим и смущенным. Очень все это меня огорчило. Серые раскормленные твари всем своим видом ясно показывали мне кто хозяин этого района, а кто в нем гость.
Находясь под впечатлением неожиданной встречи, не долго радовал свой исследовательский интерес, познания местного колорита и изнанки жизни. Дом, который я искал, стоял передо мной.
Воровато оглянулся. Улица совершенно пустая. Перешел на другую сторону. Осмотрел дом. Частью выбитые, а частью сгоревшие окна. Стены, последние лет сто, не знали что такое покраска…
Ощущение было такое, как будто вчера, здесь шел смертельный бой с применением огнестрельного оружия. И когда под ногами весело заелозили разнообразные стреляные гильзы, меня это особенно и не удивило. Вся обстановка располагала именно к этому.
Что-то мне подсказывало, что в данных условиях бесстрашные представители спецслужб вряд ли смогли усидеть на своих наблюдательных пунктах больше нескольких часов. Их бы убили сразу. Людям (этим словом, я никого не хотел обидеть) населяющим этот район было все равно, как развлекаться. Главное — чтобы это было шумно и весело.
* * *
Возможно, от безжалостного факта общения с аборигенами меня спасало то, что было ранее утро, часов восемь по местному времени. Местные головорезы или еще не вернулись со своего преступного промысла, или уже спали, давая возможность мирным обывателям безнаказанно купить продукты питания, мыло и носки? Поживи я здесь подольше, я бы ответил более конкретно, а так, только догадки.
В момент мучительных размышлений мне кто-то прыгнул на спину и сильно сдавил шею с невозможностью дышать…
Обычно, после таких прыжков на загривок следует удар ножом в область печени или скользящее движение им же, но по шее. Все действия в качестве жертвы предполагают в таких условиях активное сопротивление, чему на занятиях по рукопашному бою меня обучали специально натасканные инструкторы. Но что-то меня удержало от того, чтобы выдавить глаза напавшему или затылком раздробить ему переносицу.
Смущал легкий почти воздушный вес повиснувшего сзади и какие-то совсем уж хлипкие ручонки. И совершенно необычное поведение висевшего на моих плечах противника. Он рыдал и всхлипывая что-то приговаривал.
Все это заставило меня не совершать резких движений и не наносить увечий висевшему у меня на плечах существу. Я просто просунул руку себе за спину и повернул его к себе. Поднял его лицо к себе и обомлел.
Это был я сам, только тридцатилетней давности…
Да! У меня на руках сидел мой сын…
Однако доложу я вам. Сюрпризы… Он так сильно сжимал мне шею, так глубоко старался ввинтиться в меня, что казалось, боялся отпустить меня даже на мгновение, только бы не потерять, не расстаться…
Одно дело, всплакнуть у портрета своего боевого товарища который, поступая на военную службу должен был предвидеть, в том числе и смерть на поле брани. И совсем другое, когда в большом незнакомом городе тебя за шею обнимает самый дорогой человек в мире, твое продолжение на этой земле.
Он плакал от счастья и нахлынувших впечатлений.
Я рядом, голова к голове гундосил и хлюпал носом.
И что? Солдат, где твоя выдержка и стальные нервы?
Пошли вы все… Подальше… С вашей выдержкой, с нервами и другими красивыми байками из армейских сказок, используемых при подготовке безмозглых диверсантов-террористов.
Что-то во всем этом было нереальное. Не поддающееся объяснению…
Как это худенькое создание, с казалось просвечивающимися на солнце ручками смогло узнать во мне прошедшем ряд пластических операций, своего отца? По запаху? По походке? По характерным движениям? Ума не приложу.
Если бы у меня был носовой платок я, конечно же, вытер им слезы своего малыша, но пришлось вытягивать край рубахи и ею промокать безостановочно льющиеся слезинки. Вытирал и вспоминал все того же Достоевского, с его слезинкой ребенка. Полностью соглашаюсь. Все сокровища и добродетели мира, не стоят одной слезинки безвинного создания. Хотя там разговор шел о божеской справедливости на земле впрочем, это и неважно.