Малыш, чуть успокоившись, рассказал, что вчера его второго папку плохие дядьки убили из пистолетов и автоматов. Хотели и его наказать, но он убежал и спрятался. Дома со вчерашнего дня еще не был, так как боится туда идти. Но это еще не все. Его ненастоящий папка вместе с дядей Ариком и дядей Гиви тоже поубивали много плохих дядек.

Я слушал этот горький рассказ ребенка, перемежаемый плачем и всхлипами с большим вниманием и тоской. По ходу сбивчивых детских воспоминаний у меня постоянно возникало безотчетное желание. По отношению к себе привести приговор разгневанного и возмущенного народа, приговорившего меня к высшей мере наказания — расстрелу, немедленно и прямо на месте.

Такое безжалостное отношение к человеческой жизни находило свое простое объяснение. Когда у меня абсолютно все разваливалось и вместо активного сопротивления злодейке-судьбе, закатив в поднебесье глаза, я валялся под кайфом. В этот момент моего мальчика загрузили в железнодорожный вагон и как ненужную вещь вывезли в другую страну к совершенно чужим людям. Видишь ли, я тогда чересчур дружил с героином и ничего хорошего, хотя бы не дать увезти ребенка из страны сделать не мог.

Слушая его, с каждой минутой мне становилось все хуже. От событий вчерашнего дня он перешел к печальному рассказу о своей жизни предшествующей событиям суточной давности.

Бывшая жена, когда не пила со своим мужем пила с другими дядьками. Малыша в такие моменты, чтобы не мешал ей «нирванить-кайфовать», сука, выставляла в коридор.

Новый папка, ее муж, кроме всего прочего постоянно издевался над ребёнком. Любил будучи «поддатым», тушить о него окурки, испытывая удовольствие от детских слез и плача, или пуще того, пытался выкручивать и выламывать ребенку суставы рук или ног.

О чем в эти мучительные мгновения я жалел, так это о том, что его вчера убили. По отношению ко мне это было нечестно и несправедливо. Он слишком легко отделался, дружок мой бывший, однокашник закадычный.

И опять, в который уже раз за последние десять минут, я, давясь собственными соплями, обещал моему мальчику, что этого больше никогда не повториться. Пообещал ему, дав честное мужское слово, чего бы это мне не стоило увезти его домой туда, где мы с ним катались перед Новым годом на ледяной горке, где есть бабушка, настоящие родные дядя и тети. К моему удивлению, он все это помнил.

Раз дал слово, значит, плюнь на свою никчемную жизнь, прекращай хоть на время заниматься игрой в «шпионские страсти» и выполняй данное обещание…

* * *

Поднялись наверх. Запах в коридоре стоял еще хуже, чем на улице. Там хоть ветер помогал с этим справляться. Побывав в такой атмосфере можно смело посещать мусорную свалку, чтобы подышать свежим воздухом.

Судя по кучам дерьма и лужам мочи в коридоре, местные жители продолжали находиться на уровне лишенных разума биологических организмов. Своими экскрементами они метили территорию обитания.

Бывшая супружница, обдуваемая сквозняками через дыры в стене и выбитые окна, лежала в разгромленной квартире тяжело раненным пьяным бревном. Было видно, что еще до похорон мужа она в индивидуальном порядке провела поминки по нему, а заодно справила тризну и провела отпевание.

Я с брезгливой жалостью наблюдал за ней…

Почувствовав в залитом кровью помещении еще кого-то, она быстро пришла в себя. Зашевелилась, заскрипела… Попыталась подняться. Почему-то Конрад к ней с криком и слезами не бросился, а еще плотнее прижался ко мне.

Продрав глаза и сумев сфокусировав взгляд на вошедших, обратилась прямо ко мне. Пластическая хирургия, о которой слагают легенды, оказалась дутым мифом. Если даже спьяну, можно с одного раза угадать скрытого под ней человека.

— Рыцарь! Благородный и богатый рыцарь… Примчался в логово дракона, чтобы спасти свою Белоснежку, — довольно внятно, шепелявя сквозь выбитые зубы, стала сама себе объяснять причину моего появление. — Прими же быстрее меня в свои объятия, несчастную и несправедливо обиженную…

Она протянула ко мне свои «тонкие девичьи руки». Я уклонился от высокой чести обнять экс-жену, за давно немытую лебединую шею.

Дал ей двадцать минут на сборы. Потребовал в ультимативной форме найти все документы и собрать на первое время детские вещи. Привести себя в порядок. Хотя бы помыться, чтобы избавиться от идущего от неё одуряющего запаха мочи. Доложить о готовности и выйти на построение.

Она отказалась.

Я показал ей стопку денег и как можно строже спросил, понимает ли она, что теряет?

— Тогда другое дело, — тут же согласилась она, мотнув опухшим лицом.

По моей просьбе, малыш, знающий все ходы-выходы этой клоаки какими-то хитрыми подвальными лазами и тропинками на крышах, вывел нашу экспедицию за пределы Блэктауна.

Оказавшись в цивилизованном мире, можно было себя не сдерживать и вздохнуть свободно. Я так и сделал. После сотенной купюрой подманил таксомотор и двадцаткой ловко заарканил его.

На другом конце этого красавца-города, где нет опасности, ежеминутно быть ограбленным или убитым своими же земляками из бедных пакистанских или африканских областей, нашли небольшую гостиницу. Временно заселились в ней.

После прибытия в шикарный номер, сразу же отправил маму с сыном мыться. Высокомерно объяснил ей, что это не привычный для нее притон, в котором она до этого находилась, здесь за горячую воду отдельно платить не надо, мойтесь смело.

Она смерила меня презрительным взглядом, но поджав губы гордо промолчала.

Собрал все их вещи и выбросил. Спустился вниз. Побеседовал с хозяином заведения. Через пару часов, его жена и дочери, принесли прямо в номер огромный выбор одежды, обуви, белья и конечно игрушки. Завернутым в простыни и одеяла переселенцам это было неожиданным подарком.

Алиция к вечеру несколько очухалась и пришла в себя. Умытая и причесанная, одетая во что-то приличное, она вновь стала напоминать ту женщину, которую я любил и с которой даже вел совместное хозяйство. Ни к ночи будь оно помянуто…

* * *

Из обрывочных восклицаний и причитаний на неудавшуюся жизнь, нарисовал себе картину последних дней ее жизни и вчерашнего боя. До этого купил ворох газет и детально проанализировал напечатанные материалы, воссоздал картину произошедшего, перестав удивляться стечениям жизненных обстоятельств. (Вздохи, ахи и финский национальный юмор, я решительно опускаю.)

Действительно. За их квартирой, долгое время следили. Причем слежку вели практически в открытую. Что характерно, заметьте, не я был той причиной, по которой местные полицейские обложили эту нехорошую квартиру своим плотным кольцом любопытства.

* * *

Мой приятель из далекого детства Достоевский Вова, который подхватил из моих ослабевших рук семейное знамя. Привез в Финляндию свою новую жену с сыном.

В тот момент она пыталась мне доказать, что он любил ее всегда. С той памятной свадьбы, когда сучий потрох, стоял с моей, жениховой стороны в качестве свидетеля и главного друга. Оказывается, всю жизнь завидовал мне черной завистью. Завидовал безмолвно, безнадежно, без устали то робостью, то нежностью томим. Наконец, когда я начал загибаться от наркоты и по этой причине перестал вспоминать о наличии семьи и ребенка. Именно в этот момент, его скрытые фантазии обладания объектом страсти нежной смогли осуществиться в полной мере и он, как бы получил шанс отыграться за столькие годы «мучений».

В первый же день появления в Финляндии, он был очень сильно разочарован. Ни цветов, ни оркестра, ни триумфального ликования чухонского народа по поводу его прибытия в страну. Человек, который их встретил, потребовал двести долларов только за то, чтобы довести их до снятой конуры… Оказалось, что здесь, так же как и на далекой родине за все следует платить. Ожидаемых витрин с огромной, аппетитно пахнущей и бесплатной колбасой нигде в обозримом пространстве не наблюдалось.

Плюс ко всему финны оказались страшно ленивыми людьми. После его приезда к ним они отказывались учить русский язык, чтобы Вова мог с ними общаться на равных…

На каждом шагу новые открытия… Валютой торговать можно, но ее никто у тебя не покупает. Фарцовкой барахла и пластинками на блошином китайском рынке много заработать не удалось. Нормальные финны туда не ходили, а местные отморозки платить за товар чужаку, решительно отказывались… Когда же он попытался нахрапом и голосом на них воздействовать, ему просто выбили передние зубы и сломали руку.

Достоевский Вова стал трезво оценивать свои возможности и прикидывать устойчивые варианты устройства счастливой жизни. Ему, как бывшему комсомольскому функционеру и партийному чиновнику пришлось со всей присущей ему ответственностью принимать решение о дальнейшем существовании в мире грязного чистогана. Работать в привокзальном общественном туалете — грязно. Укладывать асфальт — непрестижно, а вкалывать на скотомогильниках с точно такими же бывшими «совками» — гнусно.

Очередная незадача. Со скоростью ракеты подступал срок оплаты за комнатку. Опять же в суп что-то положить надо иначе это не суп, а горячая вода. Для этого нужны продукты питания, а их покупают в магазине за такие специальные, бумажки с чужеродными надписями и картинками.

К удивлению Вовы и Алиции бесплатно здесь выдавался только суп для опустившихся и бездомных. А бесплатного на всех всегда не хватает. Дважды эту парочку в очереди серьезно избили. После этого они правильно рассчитали свои перспективы и чтобы остаться живыми больше на чужое бесплатное рот не разевали.

Долго ли, коротко ли. Алиция его начала серьезно пилить. Вова от безнадеги и тоски в такие моменты впадал в гневное состояние. Находясь в котором от всей невысказанной боли эмигранта и просыпавшихся звериных инстинктов, бил свою драгоценную супругу смертным боем. Заодно лупил, и ничего не понимающего Конрада. (Жаль другие его застрелили, но кажется уже это говорил.)

Тихими, семейными вечерами, между драками и полным отчуждением, когда в воздухе стало отчетливо ощущаться жестокое убийство на семейно-бытовой почве. Алиция в разговоре с Вовой постоянно вспомнила меня, в качестве положительного примера. Да, что примера. Положительного героя.

Каждый раз во время таких бесед она, как бы совершенно случайно, декламировала хорошо отрепетированный рассказ о том, какие большие деньги я зарабатывал честным трудом, будучи наркоторговцем. И… А это самое главное… Всё заработанное отдавал ей, так как только она и знала, как и на что их правильно потратить. Говорить о том, что из-за этого богатства я потерял практически все, включая семью и крепко стоящее на ногах либидо, у нее конечно логики не хватало. Да и не время было чуть что, вспоминать о грустном.

Вова эти упреки и меня, в образе бесстрашного всадника на белом коне и в развивающейся бурке, запомнил отчетливо. А так как он всю жизнь, шел за мной след в след решил, что пора уже хоть этим утереть мне нос. В результате мучительных сомнений и тяжелых размышлений, он стал коробейником и торговцем наркоты в разнос. А как же, конечно страшно…

Район, в котором они несчастливо проживали, считался неблагополучным. Его населяли в основном выходцы из Африки и других Индии с Пакистаном. Поэтому, в плане оплаты жилья и коммунальных услуг он был дешевый просто до неприличия…

В таких суровых условиях обитания наркотой, оружием и своим телом, не торговал только мертвый. Все жители Блэктауна так или иначе были втянуты в это ремесло. Если уж сам и не воровал то, по крайней мере, стоял на стреме.

Спрос на наркоту постоянно повышался. Для многих любителей дури, она стала заменять и еду, и родину, и даже половую жизнь с ее сексуальными излишествами. Именно поэтому дела у Вовы медленно пошли в гору. Он начал выправляться. Мог себе позволить снимать для семьи уже целых две комнаты. Подходил долгожданный момент перехода на трехразовое питание.

Однако из-за зависти конкурентов и происков дьявольских сил мечтам о вкусной еде, питье и смене района проживания на более престижный и безопасный не суждено было сбыться.

Очень скоро в квартире появились вооруженные автоматами «телефонные мастера», которые и установили пару микрофонов в вентиляционных отверстиях квартиры. Что они хотели услышать помимо мата, плача и ругани — было неизвестно. Но отчаянным полицейским героям, этого в борьбе с русской мафией показалось мало.

Чтобы эту самую мафию окончательно прикончить в доме напротив засела группа визуального наблюдения… Дел было много, но жизненного пространства для всех оказалось недостаточно.

Буквально несколько дней назад, по необъяснимой причине, кроме одной группы оперативного наблюдения и сбора материалов о преступной деятельности г-на Достоевского, появилась еще одна… Кто это и зачем участникам событий было неясно. Нервозность во взаимоотношениях возрастала. Оно и понятно, в таком густонаселенном районе места для совершения подвига всем не хватает.

Что-то у них в сетях не срослось, не сомкнулось. Может, у одного из начальников размер противогаза оказался меньше, чем было нужно или другой плохо учился в школе? Неизвестно.

Доподлинно известно, что из-за отсутствия координации в действиях у шпиков произошла путаница. Кто первый начал стрелять, не желая уступать пальму первенства? Кого с кем перепутали? Было неизвестно. Спросить тоже не спросишь, выжило только двое активных участников стрельбы. До сих пор неизвестно, какую из противоборствующих сторон эти герои представляли, так как они до настоящего времени находятся в состоянии подключения к разнообразным приборам поддержания жизнедеятельности. Реаниматологи прилагают титанические, чтобы сохранить их молодые жизни…

Это, что касается специальных служб и их участия в борьбе против преступности.

А вот то, что мой бывший закадычный дружок, с которым мы перед школьными вечерами, познавали божественный вкус портвейна «Кавказ» и ароматный дымок просушенной «Примы», не разобрался в стрельбе и стал пулять и в тех, и в других это было очевидно и вытекало из ремарки Алиции.

До его подключения в конфликт, они лениво стреляли из пистолетов и карабинов. Когда же включился неведомый третий, обе стороны ясно представили, что к их врагам подтянулось мощное подкрепление… Вот тогда и началась основная стрельба… Осознавая возникшую опасность, они стали палить уже из подствольных гранатометов.

В результате имеющихся конституционных полномочий, «силовики», быстро прикончили и Вову Достоевского, и его подручных. Только после этого с чувством исполненного долга они перестреляли сами себя.

Вот так глупо и бездарно в результате срочной кончины и резкого убытия в преисподнюю, мой закадычный дружок так и не познал счастья ощутить себя крупным нарковоротилой.

Прибывшая через полтора часа колонна местной полиции, вломилась на бронетранспортёрах в район боевых действий как раз вовремя. Кому-то ведь следовало выносить трупы и эвакуировать раненых. После их появления, прикрываясь полицией как живым щитом прибыли еще более трусливые агенты национальной службы безопасности, выполняющие просьбу своих коллег из России. Здесь все и прояснилось.

— Ё-моё! Это что же получается? Выходит, мы друг дружку перестреляли? — спросили начальники хором и хором. — И кто кого?

— Судя по трупам, — начальники шепотом в уме считали потери и загибали пальцы. — Ничья…

Чтобы не выглядеть посмешищем в глазах всего северного народа и прогрессивного человечества, было принято мудрое решение. Людские потери списать на беспощадную борьбу с преступностью, а имена погибших запечатлеть золотыми буквами на скрижалях пантеона славы.

Пришлось создать из этого случая еще одну героическую страницу великой истории, восхваляя бесстрашных и мужественных национальных героев. Полку безвестных мучеников, отдавших жизнь за народное счастье, прибыло серьезное пополнение…

* * *

Еще бывшая женушка рассказала о том, что денег у них было, еще больше, чем у нас… Много большего, чем… Ну, в общем…

«…А сейчас все деньги пропали. Так как, за день до этого, ну, в общем я тебя рассказывала… Этот безмозглый кретин Вовка, вложил все бабки в очередную партию товара. После чего погиб смертью храбрых, как последний дурак, отстаивая чужие интересы. Теперь, сам понимаешь, спастись из этого ада, где приличной женщине с ребенком не дают возможность нормально жить и работать, нет ни каких сил и средств…» — она выжидательно смотрела на меня.

Не надо считать меня идиотом. Не верил я таким байкам раньше. Не верю и сейчас. Вовик, по ее же рассказам увлеченно «играл в доктора» и очень плотно «сидел на игле». Поэтому ни каких денег тем более тех, на которые приобретается оптовая партия наркоты, у него быть не могло по определению.

Алиция все более нетерпеливо посматривала на меня, ожидая моей благосклонной реакции, а главное финансовой помощи в ее безвыходной ситуации.

Как только мог, старался растянуть возникшую паузу.

Смотрел на нее с хорошо отрепетированной печальной тоской и горьким сожалением. Пересел со стула в кресло. Уже там тоскливо качал головой и тяжело вздыхал (только что, не курлыкал отлетающим на чужбину журавлем) сочувствуя ее невыносимой бабьей доле.

В конце концов, вздохи закончились и вся эта комедия стала приобретать просто неприличный, гротескный характер. Пришлось резко сломать паузу.

Достав из кармана замызганных брюк упитанную пачку долларов, на всякий случай переспросил: «Тебе хорошо видно?»

По тому, как задрожало ее одутловатое лицо и загорелись бенгальскими огнями выцветшие глаза, понял, что хорошо.

— Они твои, — излучая добро и мир во всем мире, сказал я ей, еще плотнее сжимая пачку.

— Спасибо большое, — ее слабенькая рука вцепилась железной хваткой в мою пытаясь ее разжать. Казалось, что сейчас она начнет помогать себе зубами и отгрызет-таки мне руку.

Для этого тебе придется, выполнить одну мою просьбу… Вывезти Конрада на его родину, — ее хватка ослабла, я же продолжал торг. — Деньги получишь в самолете, когда он поднимется в воздух и пересечет воздушную границу.

Она явно была не готова к такому развитию событий.

Стала мне рассказывать, что это невозможно. Что нормальное образование для сына, она напирала на слово «моего», можно получить только в этой стране. Привела еще массу беспроигрышных аргументов. И закончила выступление тем, что она где-то читала, что здесь всем дается шанс.

— Я с тобой торговаться не собираюсь. Имеющиеся для Конрада возможности и шансы, видел своими глазами — без нажима сообщил я ей и для убедительности, еще раз продемонстрировал стопку кредиток. — С такими деньгами, счастье может быть всюду.

— Сколько здесь? — она судорожно сглотнула набежавшую слюну.

Алиция беспощадно боролась сама с собой.

— Пятнадцать тысяч, — оглянувшись, шепотом сказал я. — Даже больше… Наличных долларов.

— За чей счет билеты? — так же шепотом спросила она меня.

Борьба не прекращалась ни на минуту.

— За мой. И не из этой стопки, — успокоил я ее.

— Давай для ровного счёта двадцать и я согласна, — расцветая на глазах сообщила она мне об очередной своей грандиозной уступке и подумав добавила. — Я вынуждена пойти на этот шаг ради счастья нашего сына.