До того момента, пока я вышел на дорожку следов Гусарова и парня, которого он на себе тащил, мне и в самом деле пришлось попотеть, покрутиться… Поверьте, с простреленным плечом, это было, ох, как не просто… Но цель? Цель оправдывала мои усилия.

Я должен был, просто обязан выкрутиться и на этот раз. Более глупой ситуации, в которой я оказался на этот раз, трудно было себе представить. Мне необходимо было выбраться отсюда, чего бы это не стоило. Что получается? Я наколотил столько заграничного бабла и что? Из-за любви к искусству потерять все это?

За что боролись? А детки — ручки, ножки ко мне тянут, умоляют спасти от болезней? А теща — тонкогубая фея с вечнозлым, неудовлетворенным лицом? Она вообще без меня не сможет. Скажите, пожалуйста, на ком ей безмятежной вдове вымещать свою неудавшуюся бабью долю?

Змеей буду вертеться, тараканом прятаться, крысой бежать, но выберусь.

Мама дорогая, я тебя одну на старости лет без своей поддержки не оставлю…

Все случилось само-собой… Тяга и страсть к жизни заставили меня стараться соответствовать нелепому желанию жить.

* * *

Когда я выбрался из сарая любой даже самый воинствующий атеист и тот испугался, если бы увидел меня. А здесь женщины, привыкшие к патриархату и размеренному укладу жизни. Неторопко перед ними нарисовался… Тут и началось. Я себе представляю… Такое на картиночке.

Собравшиеся плакальщицы, как увидели меня измазанного кровью, грязного всклокоченного с дикими от боли глазами. Сразу же кто в обморок, кто в рассыпную. Даже забыли, зачем собрались.

«Шайтан, шайтан» — неслось над уснувшими горами и долинами, дальше сплошной визг.

После, приглаживая волосы, достал торчавшие из головы сучья стебли и пух… Прострелянное плечо так сильно болело, что и внимания на это не обращал, но пришлось.

Вокруг все разграблено самому для самообороны даже взять нечего. Но горит пару костров, что-то на них вариться. Много плача, горя, несчастья. А здесь еще я… Выбрался из сарая и на полусогнутых ногах, молча и пошатываясь, прошелся мимо. Напился из корыта…

Древний дедок в белой папахе, сидит за порядком присматривает. Между колен зажато ружьишко, рядом патронташ. Уставился на выбравшегося из преисподней — не мигает.

Вот он то один и не побежал в рассыпную оцепенел и на меня смотрит. Я хотел было ему объяснить о своих мирных намерениях, но в горле пересохло, слишком много крови потерял. Только гыхнул и двумя руками себе на горло показываю, мол, прости оцец, но пить уж очень хочется.

…Когда руки в сторону деда двинул, вот тут он захрипел и стал на бок заваливаться. Мне бы оказать ему первую помощь, но времени совсем не было. Боялся, что по мне из подствольника бабахнут, пришлось скоренько исчезнуть. Итак, задержался.

Больше я ничего не спрашивал. Руки ни в чью сторону не тянул? Нашел там же, при свете костра бурдюк вина, опять напился вволю. Прихватил еще орехов и сухих абрикосов. Подобрал дедово ружьишко с патронами и пошел, петляя и кружа. Ориентировался по звездам. Конечно, я знал, что ковш Большой Медведицы указывает на какую-то сторону света, но забыл на какую… Да и саму Медведицу, сколько не искал, так и не нашел…

Отойдя подальше, прилег отдохнуть. Однако полного расслабления не достиг. Сзади меня раздались взрывы, стрельба. От греха подальше, двинулся в противоположную от взрывов сторону.

Ноги идут плохо. Одна за одну цепляется. Прострелянное плечо разболелось. Вино очень мне пригодилось. Частенько я к живительным истокам прикладывался. На какое-то время, плечо переставало саднить и дергать.

Через короткое время, параллельно моему курсу, метрах в пятидесяти протопал Гусаров с пареньком на плечах. Он был такой замордованный и уставший, что даже когда я его тихонько окликнул, он никак не отреагировал.

Громче орать было опасно. Если их преследовали, могли и меня за компанию прищучить.

Посмотрел я за ним со стороны, здоровый чертяка, хоть и с грузом, но движется быстро. Пыхтит, что-то под нос себе бормочет, а ношу не бросает, хотя мог бы конечно. Я еле поспевал за ними.

* * *

Когда все воедино объединил, сам удивился тому, что произошло. Получается, что те сведения, которые я в обмен на жизнь Стаса Тернопольского сообщил, вовремя добрались до нужных людей.

А то что Гусаров так старается, тащит на себе этого бойца. Это здорово. Раз его тащит, значит и меня сможет вытащить… Шел я за ними посматривал, прикидывал.

В утренних сумерках было не разобрать, но сам он похоже цел и невредим. По правде сказать, я даже не знал кто этот паренек у него на плечах. Форма наша, значит не пленный иначе, зачем с ним возиться?

Пошел я вслед за ними. Интересно же, что да как? Не зря встретились на таком пространстве, что-то в этом должно быть.

Дождался момента, когда Алексей куда-то отошел что-то высматривал. А мне сверху знак и направление верной мысли.

Спустился, приблизился к раненному. Парнишка находился бессознания… Молодое, красивое лицо… Что-то в нем выдавало восточного человека. Смуглая кожа? Крепкие скулы? Тонкие усики? Не знаю?

Постоял я над ним, полюбовался. Такому стоило оказать первую помощь…

Жалко было парня… Я имею в виду Гусарова. Каким бы он не был лосем и Гераклом, однако двоих раненных он из этого ада не вытащит. Как т ам у О,Генри — Боливар не вынесет двоих…

Поэтому. Срочно. Пока поблизости не было Алексея, пришлось предпринять необходимые меры по собственному спасению. Подготовить условия для счастливого выхода из песков и нагромождения камней.

Для порядка повздыхал, посетовал. Подумал с сожалением — пожалеешь другого, погибнешь сам.

Одной рукой многого сделать нельзя… Как-то примостился к лежащему чернявому пареньку и резким движением крутанул ему голову… Как и ожидалось, раздался резкий хруст. Юноша даже не охнул. От перелома шейных позвонков такое случается. Положил все аккуратно на место. Спит человек. Пусть спит дальше. Зачем мешать?

Как организм от возбуждения не трясся, как не прыгал, а пришлось найти в себе силы и на время покинуть место действия.

Пересидел за барханом. Дождался когда вернется Гусаров. Спустился вовремя. Сил не осталось. Вино перестало оказывать болеутоляющее действие. Исчезло всякое желание двигаться.

Послушал гусаровские причитания и пожелания в адрес нечистой силе «сгинуть»… Чтобы он упокоился, угостил его остатками вина. Он пытался напоить покойного, но я попросил его не будить спящего. Для раненного, как и для меня, главное сейчас — это отдых.

Когда проснулся. Почувствовал, покойник на солнышке начал пованивать. Что-то очень быстро. С умным видом объяснил Гусарову, что паренек скончался.

Солнце, было очень сильное солнце. Мы оба, даже переживать не могли по поводу смерти боевого товарища.

От боли и общей слабости, мне не удалось помочь ему в захоронении трупа. Пока он справлялся с сыпучими песками, я боролся с болтающейся перед глазами мутной занавеской.

* * *

— Собирайся, понесешь меня в другое место. Теперь твоя очередь, — сказал мне бравый капитан, отряхивая руки. — Чтобы жиром не зарасти вам мужчина, необходимо больше двигаться.

После чего, Алексей начал разминать уставшее от работы в песочнице тело, явно намереваясь взобраться для передвижения на мою спину.

— Я не могу. Я очень раненный, — отказался от такой чести. — Да и плотют мне не за то, чтобы я носил по пескам лба, с шеей в три обхвата. А совсем наоборот. Чтобы я правильно стрелял в мишень… Чтобы любил полковое знамя… Чтобы командиров слушался… Чтобы кушал по норме, вообще…

— Ну, тогда держись за меня притворщик, — не давая закончить длинный перечень причин, остановил меня Гусаров. — Пользуйся ксплутатар, отсутствием в пустыне профсоюзов уж они бы меня защитили от твоих наскоков…

Прежде чем покинуть насиженное место и идти в гору он собрал все вещички с автоматическим оружием. Не забыл хрустящие саксауловые палочки. После помог подняться отдыхающему и, приняв меня на бедро, да еще подставив плечо впридачу, повел к чахлым посадкам.

— Молодец! Быть тебе садовником, — выдирая ноги из песка, прокомментировал я увиденные мешки на кустах. — Оживил этот унылый пейзаж, украсил его, достойно кисти Карава…

Оборвав свою речь на полуслове, я вновь потерял сознание. Снова открылось кровотечение. Пришлось ему бросать вещи в песок. Взваливать мое обмякшее тело себе на плечи и тянуть его сперва — в гору, гору, гору, а потом, все с горы, горы, горы…

Падать и катиться вниз, было никак нельзя. Упрощать задачу спуска не позволяла моя открытая рана. Жиденькая повязка, закрывающая ее, не давала уверенности в полной стерильности и дезинфекции. Нельзя было допускать, чтобы песок и вредная стафилококковая палочка попала в дырку от пули, в этом Алексей был категоричен и строг, особенно по отношению к самому себе.

* * *

Притащил он свою драгоценную ношу к зарослям пустыни. Аккуратно и бережно снял меня со своих плеч и положил рядом с одним из кустов. Сам свалился там же в полном беспорядке. Тягать на солнышке свое тело тяжело, а чужое — тем более. Отдохнув, вернулся на тропу, собрал брошенное кое-как имущество. И опять попытался грустить и расстраиваться.

Он очень переживал по поводу смерти того абхазского молодца. От своей беспомощности. Оттого, что не было ни какой возможности помочь товарищу по оружию.

Впрочем, был один плюс, правда, уже для меня. Именно Гусаров сейчас был рядом со мной раненным. Для меня, насквозь продырявленного, это был не самый худший вариант.

Чем только не успокаиваешь себя самого в такие минуты.

* * *

Весь оставшийся день мы пролежали под навесом, сооруженным человеческим гением. Сил и желания шевелиться и говорить, не было. Не было вообще ничего — ни Нью-Йорка, ни Сибири, ни даже Чехова с его Достоевским… Не было ни птиц, ни ветра, ни макрокосмоса… Ничего!

Все внутренности и начинка головы превратились в некое подобие мартеновской печи с ржавым напильником в самой середине. От любого, самого легкого прикосновения или движения внутри будь-то вдох или выдох, мысль или ее отсутствие, желание увидеть или услышать происходило металлическое трение и нематериальное высечение искры. После чего во всех органах, особенно во рту чувствовался привкус металлических опилок.

Когда возвращалось сознание, появлялось одно единственное желание: чего-нибудь глотнуть. И если вначале этих мучений развлекал себя тем, что представлял на расстоянии вытянутой руки, хорошо охлажденное пиво в высокой запотевшей кружки, то чуть позже вспоминал принесенный мной бурдюк с вином, но было так жарко, что пока готовился к тому, чтобы встать и глотнуть из него, сознание снова покидало меня…

Сила воображения вместе со слуховыми галлюцинациями заносила меня в молодые годы в знакомое место. Я оказывался в старой раздолбанной предыдущими жильцами обычной питерской коммуналке. Где в наличие имелось одно из чудес современной цивилизации — совершенно роскошный пожелтевший и почерневший от длительного пользования расколотый по краям, ни разу со дня его установки в начале 20 века не мытый и не чищенный — чугунный унитаз. Великолепное сооружение со сломанным сливным бочком, из которого с веселым журчанием струилась, текла, лилась, смеялась и переливалась через край настоящая холодная вода.

Казалось, не обращая внимания на вековой въевшийся запах мочи, снующих по стенам и полу тараканов с мокрицами, ну не поленись, протяни руку, почувствуй манящую прохладу воды. Подставь стакан, банку, в конце концов пакет из под молока набирай воду, сколько тебе будет угодно, да пей себе на здоровье…

Но, что-то мешало… Какой-то извечный груз накопленного… Руки были забинтованы и загипсованы, стянуты наручниками за спиной, колючей проволокой примотаны к телу… Я тянулся всем телом головой, ртом, губами… Готов был лакать по-собачьи, но сзади что-то крепко держало и не пускало… В проеме двери стоял улыбающийся, красивый и очень похожий на Гусарова — Кирилл Новиков…

Этот Новиков — легендарная фигура. В свое время много он мне попортил крови. Года полтора-два назад, при помощи хорошо направленного взрыва, пришлось его отправить в космос. Он смотрит на меня с сочувствие и, не переставая указывать пальцем, объясняет кому-то стоящему у себя за спиной: «Не обращай на него внимания… Столько времени прошло, но он так, ничего и не понял. Он же идиот… Он просто идиот… Идиот…»

Журчание воды в унитазе вместе со словами становились громче. После еще громче. Через мгновение звук льющейся воды стал увеличиваться и постепенно превращаться в огромный, ревущий водопад.

«Не стесняйся, глупенький оловянный солдатик, возьми его себе обними покрепче почувствуй прохладу и пей, сколько захочешь», — смеется надо мной Новиков. — «Протяни руку под холодные струи и подумай что, а главное кому ты хочешь своим присутствием здесь доказать. А пока ты будешь думать, попрошу жильцов этой коммуналки, наполнить… кровью в твою честь, подвальный бассейн. Не сегодня, так завтра, тебя сцапают и на кусочки почикают. Вот то будет радость тебе в нём купаться».

Присмотревшись, очень удивился тем фигурам, которые стали выходить у него из-за спины и заполнять пространство вокруг меня. Синие, зеленые, разложившиеся, полуистлевшие… Изо рта течет бордовый гной… Я воочию слышу запах гниющей плоти…

Под звуки прохладного водопада они окружают меня. Их лица превращаются в козлиные морды… Вместе со смехом Новикова вновь превратившегося в Гусарова, а его смех больше похож на беспрерывный вой, который переходит в шум реактивного самолета. Он воет на одной скулодробящей ноте, у меня по-прежнему стоящего на коленях от всего этого лицо собирается в гармошку… Становиться невыносимо, находиться рядом с чугунной посудиной. Еще слышались громкие, со всей силой ударяющие по барабанным перепонкам, сухие щелчки метронома, отсчитывающие оставшиеся для жизни секунды и минуты.

Неизвестно откуда взявшимся усилием воли заставил себя очнуться и, надо признаться, очень своевременно это сделал.

В полуметре от головы Алексея, находящегося в таком же развинченном разбалансированном и бесполезном для мира состоянии, как полуминутой ранее я сам готовилась к каким-то своим внутренним событиям довольно упитанная змея.

Вполне обычная, ни чем не примечательная метровая рогатая гадюка с вредным и смертоносным укусом. Она с удивлением (из-за отсутствия век) неподвижно разглядывала спящее существо, постоянно выбрасывая раздвоенный язычок, собирая об этом существе информацию на предмет съедобности.

Наверное, это знамение такое там, где живут змеи, обязательно должна появиться необузданная толпа диверсантов, чтобы пугать подотряд пресмыкающихся и нарушать баланс в живой природе.

* * *

На первый скользящий взгляд хорошо воспитанная змея просто хотела укрыться от беспощадной жары под невесть откуда взявшим в ее королевстве импровизированным навесом.

Может быть, она пыталась заползти в широко открытый бесполезный рот легкомысленного воина. Заодно обследовать внутренности, как там у него? Правда ли имеется солитер, которым он так любит во время еды козырнуть и похвастаться?

Вполне возможно, что она мечтала, как и каждая молодуха зарыться в густую шерсть на груди уснувшего бедолаги и там понежиться, порезвиться?

Кто их гадов знает, что на самом деле они замышляют? Может быть плохой поступок, а может быть… и… и еще хуже? У пишущей на такие темы писательской публики всегда на это не хватает ни желания, ни времени, ни знаний. А по правде-то сказать ритуальщики ленятся полюбопытствовать по этому поводу у специалистов.

Видя такую раскачивающуюся заинтересованность, этот завораживающий и немигающий змеиный взгляд я не на шутку разволновался. Введет такая дряннюга своего ядовитого раствора в гусаровскую жилу и тю-тю… Поминай, как звали. Зачем тогда было крутить голову пареньку, которого Гусаров недавно присыпал песком?

Чтобы отвлечь внимание гада от аппетитного спящего воина, быстро стащил у себя с ноги казенный ботинок и бросил его здоровой рукой в сторону бесцельно лежащего и отдыхающего Гусарова, пытаясь нанести змее болезненный удар по корпусу. К своему удивлению в своем желании преуспел. Без оптического прицела и специальной подготовки точно попал в цель.

Отдадим должное змее. Удар она приняла с честью, не кричала и не возмущалась, а резко скрутилась клубком, обвила вокруг неопознанного летающего объекта свои мощные кольца и со всей силы куснула его.

Воспользовавшись тем, что змеища отвлеклась на процесс порчи вверенное военное имущество, забыв о своем ружьишке, резко выдернул из-под лежащего Алексея автомат, но тот уже открыл глаза и успел оценить обстановку.

— Не стреляй, — прохрипел он. — Могут услышать.

Змея же не на шутку разозлившись, напоследок еще раз куснула ботинок и что-то недовольно прошипев, поползла в свое змеище восстанавливать дорогостоящие запасы яда, а заодно и перекусить более покладистыми зверушками. Не такими гадкими, которые вероломно без объявления своих действий, бросаются обувью в грудь.

Обиду и несправедливость по отношению к ней можно понять. Явились вроде бы как в гости, а ведут себя по отношении к хозяевам, нагло и по-хамски.

* * *

— Ужин уползает, — прохрипел Алексей. — Держи скотину за хвост, не давай ей уйти в чужой загон…

— Не волнуйся, далеко не уползет, скоро вернется, — стал его успокаивать правильными словами. — Нас еще ждут посещения скорпионов, не тех, которые с гитарами, а настоящих. Каракуртов, тарантулов… Черная вдова в любой момент может пожаловать на огонек, без приглашения. Она, знаете ли, такая бесцеремонная…

В свои опасения мне пришлось вложить достаточно твердой и основательной безысходности. Сказал об этом очень уверенным тоном. Да так уверенно, что мы оба стали достаточно нервно крутиться на охлажденном под нашими телами влажном песочке, беспокойно оглядываться по сторонам, ожидая нашествия ядовитых тварей.

Цель сказанного была иной подготовить Гусарова к срочной эвакуации отсюда… А то, в самом деле, из-за какой-нибудь ядовитой твари могли рухнуть планы на счастливую и обеспеченную старость.

— Известный итальянский танец приспособили именно для лечения от укусов тарантулов назвав его тарантеллой, так что если и цапнет какая-нибудь вошь, хоть потанцуем перед смертью, — мрачно поделился своими бездарными знаниями Алексей.

Однако воспоминания о тарантелле, спокойствия в мятущиеся души не принесли, в результате чего последние силы тратились на глубокие волнения и переживания.

— Умный ты, — я попытался изобразить восхищением. — Где вас только таких начитанных прятали? Почему вы не спасли цивилизацию от нашествия современных варваров? Если не захотели, то тогда почему не вооружили нас передовой национальной идей таким коктейлем на все случаи жизни… из христианства и ислама? И всем бы было хорошо и радостно…

* * *

— Чего ты, говнюк, так лыбишься, веселишься? — спросил мудрый греческий философ, у молодого человека цветущего вида, увенчанного лавровым венком.

— Я стал Олимпийским чемпионом! — гордо, не без позерства ответил ему говню… извините — прекрасный юноша.

— Не радуйся, — осадил его вредный старикан. — Ты победил тех, кто слабее тебя.