Он включил радиоприемник. Настроил его на местный радиоканал, которым забивалось все другое радиовещание. Шла трансляция музыкально-эстетической передачи «Дуршлаг». Радио думать не мешало.

«Хорошо, что оппозиционные рыцари без страха и упрека, а если без сарказма, то — обычные люди, были своевременно предупреждены об опасности». Алексей пытался думать об этом, соблюдая некий нейтралитет по отношению к самому себе. Но чувство гордости за то, что вполне возможно спас не одну человеческую жизнь (включая жизнь бестолкового сескота) не испугался последствий, невольно переполняли его.

Много позже из красочной брошюры Серафима «Моя борьба — моя победа» он узнал от «совести нации», подробности счастливого спасения. Они были цветисты, красочны и изумляли читателя неподражаемым мужеством автора. Особенно этот момент, когда благодаря своей прозорливой мудрости и неподражаемому уму он разгадал преступный замысел «областного царька-змея трёхглавого».

О том, что нашелся некий господин N, который предупредил его о грозящей опасности, в результате чего, как видно лишился головы, ничего написано не было. И правильно. Нечего всякой ерундой засорять бумагу и дурить людям голову. Когда позолота нанесена, не следует ковырять ее ногтем.

Все это будет позже. Сейчас, когда приблизился момент назначения и наказания виновных в провале операции, настало время подумать о себе. Инстинкт самосохранения, тревожно размахивая красными сигнальными флажками, колотился внутри организма, ясно указывая на опасность.

* * *

Главного предателя сорвавшего операцию по окончательной «профилактике» Серафима Бальнова уже начали искать. На Гусарова пока не вышли, но это было временной передышкой.

«Момент проверки прямой кишки на прочность, хотя и не наступил, но горячие волны неотвратимости этого мероприятия безжалостно накатываются на кольцо ануса. — Я стал говорить о себе в третьем лице — подумал он. — Это тревожный симптом».

Кому, как не ему была известна вся система установки и прослушивания телефонных переговоров враждующих между собой партий и движений. Во многих операциях по установке такой аппаратуры, Алексей принимал самое непосредственное участие.

То, что разговор записан, прослушан и сейчас в фонографической лаборатории идет детальное изучение особенностей характеристик записанного голоса, сомнений не вызывало. Человеческий голос — это своего рода звуковые отпечатки пальцев. Похожие — есть, одинаковые — исключаются. По ним достаточно легко найти любого говоруна.

Можно было не сомневаться, что в настоящее время среди всех немногочисленных лиц, посвященных либо обладающих доступом к информации по ликвидации Бальнова, шел негласный сбор образцов голоса, для последующего сличения и определения говорившего. Это пока первичные оперативные, так сказать негласные действия. Но если будет проведена официальная служебная проверка, а все говорила том, что она будет обязательно, скрыться от карающего меча пролетариата, в образе Смерти с косой будет ой как непросто.

— Гусаров, к телефону, — в очередной раз, зычно гаркнул помощник дежурного.

Инстинкт ли ему подсказал, чутье на подсознательном уровне дало отмашку или что-то другое. Но он почувствовал, что настырный абонент, это именно тот кто занимается сбором образцов. За последние пару часов, его уже несколько раз звали к служебному аппарату. Пока, под разными предлогами от разговоров удавалось уклоняться…

* * *

В пропахшей табаком дежурке кроме него был только помощник дежурного, капитан Паняшин. Простой служака, прибывший к ним с Дальнего Востока из расформированной ракетной части, но считающий себя много повидавшим и хлебнувшим в полной мере лиха.

Под маской хитроватого мужичка находился нормальный и главное добрейшей души человек. Из той породы людей, которых когда они рядом — не замечаешь, но если их какое-то время поблизости нет — начинаешь испытывать серьезный дискомфорт и беспокойство. Именно у них, всегда можно и денег до получки перехватить и бутерброд, когда ты рядом они всегда переломят наполовину. Главное же в них было другое — они умели внимательно слушать и искренне сочувствовать, когда тебе плохо или радоваться вместе с тобой, когда хорошо.

Алексей отдавал себе отчет в том, что по отношению к Паняшину поступает достаточно скверно, если не сказать бесчестно. Но времени на придумывание, чего-то другого, более элегантного и детального у него не было. Поэтому, повздыхав для порядка, он как можно слезливей, стал жаловаться на свою лихую судьбу и пристрастие к женскому полу.

— Ты понимаешь, Паняшин. Достал он меня, — начал он издалека, как бы приглашая своего собеседника к разговору.

— Случается и хуже, — охотно вступил в разговор, скучающий Паняшин. — По службе достал или где?

После этого Алексея понесло по кочкам красноречия и фантазии. Врал он вдохновенно. Главная тема — молодая любовница, жена их начальника. «Извини, при всем уважении к тебе, назвать его имя не могу».

— Так вот, — закручивал он сюжетные болты. — В последнее время, он — так называемый муж, стал в чем-то подозревать ее, ласточку мою сизокрылую. Постоянно, гадюка очковая, выспрашивает у неё подробности, где была с кем, все с подковыркой, все с издевкой. Сейчас вот, змееныш, за меня взялся. Пытается, гад, по моему голосу определить, была у меня с его женой связь любовная или нет? Если была? Продолжается ли сейчас? А когда я начинаю с ним разговаривать, сразу очень волнуюсь. Потому как твердо знаю, что в мои объятия её первоначально толкнула не любовь ко мне, а его измены. Он и ее-то, дочку своего боевого товарища, совратил, старый мерин. В результате, всех сексуальных излишеств сегодня стал настоящим импотентом. Пьет, негодяй, водку и в нетрезвом, просто в голове не укладывается, аморальном виде, ее мою голубку белую, оскорбляет. А она, мой цветочек аленький женщина молодая, красивая. Ей хочется нормальной, а главное, полноценной жизни и большой, светлой любви. Так, что он, скунс вонючий, придумал. Когда зовет меня к телефону, голос меняет. Спрашивает всякую ерунду, а разговор, енот полосатый, записывает на магнитофон. После режет пленку на мелкие куски, монтирует запись и дает ей, моей лебедушке, прослушать. Как будто бы я, со служебного телефона, развратом занимаюсь и разговариваю с любовницей. Скоро он опять позвонит так я тебя, как последнего оставшегося в живых боевого друга очень прошу, ты чуть голос измени и поговори с этой жабой от моего имени…

После прослушивания познавательной лекции для начинающих зоофилов и ботаников, Поняшин мужественно сдержал скупую, закипающую слезу, отвернулся и прерывающимся от волнения голосом, дал слово поговорить. Для убедительности, зачем-то провел ребром ладони по шее.

Во время следующего сеанса связи, он, страшно волнуясь, потея и заикаясь, поговорил.

Его выступление проходило под одобрительные взгляды и просто неприличный до колик в желудке молчаливый припадок хохота Гусарова. В изнеможении склонившись над соседним столом, он то ли плакал, то ли хрюкал от смеха. Однако Поняшин в дальнейшем готов был поклясться здоровьем своих детей, утверждая, что во время его разговора Лёха рыдал как дитя неразумное.

Называть ту, искреннюю чушь, разговором было нельзя. И все же, после разговора, он чувствовал себя настоящим героем нашего времени. Ну, если и не героем, то чем-то сродни мифическому богатырю, которому исходя из его человеческих качеств, доверили чужую тайну. А богатырь тот, «размахнись плечо, раззудись рука», спас добрых и кротких русичей, от поругания иноземным и ненавистным чудищем противным и осклизлым.

Когда Паняшин положил телефонную трубку на рычаги и оттер пот со лба. Умирающий от хохота, с раскрасневшимся лицом и полными слез глазами Алексей, всхлипывая, прислонил голову к его плечу…

Пытаясь восстановить дыхание, все еще изрыгая из своих недр остатки хохота, умело маскируя их под рыдания, он признался Паняшину, что тот своим героическим поступком спас не одну, а две жизни.

Счет до двух, здесь прост. Если бы этот гиеновый шакал с которым он только что балакал по телефону узнал об их связи и взаимной любви, то из табельного оружия убил бы свою жену. Гусаров же умер бы от горя во время посещения заброшенного могильного холмика…

Сообщив эти сентиментальные и кровавые подробности, он выбежал из дежурки, чтобы где-нибудь подальше от нее, вволю поплакать над своей неудавшейся судьбой.

* * *

К середине продолжающегося суточного дежурства страсти вроде бы улеглись. Многим службам находящимся в состоянии боевой готовности был дан отбой. Офицеры, забегавшие в помещение дежурной части звонить домой, бурно обсуждали со своими родственниками знакомыми и примкнувшими к ним людьми всевозможные мероприятия связанные с проведением наступающих дней отдыха.

Алексей был невольным свидетелем разговоров своих подчиненных и просто сослуживцев, в которых те обстоятельно, а иногда и со скандалом обсуждали свои семейные проблемы. Его удивило то многообразие граней человеческих взаимоотношений о которых он, как человек живущий один и думать не мог.

Послушав, кто, чем будет заниматься в выходные, кое-какие зарубки в памяти сделал. Без этих зарубок задуманное им «варенье из лопухов» могло не получиться.

* * *

Через пару часов началось цирковое представление. К нему он особенно не готовился но, как и в разговоре с Паняшиным, основным моментом выбрал джазовую импровизацию.

В джазе, что главное?

Синкопа.

А еще?

Правильно. Выдерживать ритмический рисунок.

Сочинение же самой музыки, происходит в момент ее исполнения.

С радостным выражением на лице, Алексей заходил к знакомым офицерам с очень интересным на его взгляд предложением. Он приглашал «друзей» на рыбалку. При чем именно тех из них, кто под завязку был занят своими семейными проблемами. Для многих его увлечение таким серьезным занятием было неожиданным открытием.

— Ты рыбак? — они искренне недоумевали. — Тебе, зачем этот геморрой? Живешь один. К любой бабе, когда захочешь… Хоть в преферанс, хоть в домино… Хоть с пивом, хоть с водкой… Ни какого прикрытия искать не надо. Отчетный доклад, никто не потребует…

Такие рассуждения, заставляли уже его удивляться. Он и не думал, что рыбалка для большинства это не более чем красивый и благородный предлог вырваться из семейного теплого и уютного гнезда. Но с оптимизмом строителя коммунизма, где каждому по потребностям не терял надежды найти бескорыстного любителя рыбалки.

— Посидим. Поболтаем. Главное место знаю отличное. Всего пару часов пешком от шоссе. Нет. Машина там не пройдет. Болота, топи…

— Змеи? Гадюки?

— Змеи… Конечно, есть. Как это, на болоте и чтобы змей не было. Но зато, не будет ни баб, ни водки, — сладким голосом токовал он, заранее меняя нравственные и моральные ориентиры своих боевых товарищей. После переходил на мечтательный шепот. — Зато будет… Ты не поверишь… Будет, успокаивающее нервную систему мерное и монотонное гудение кровопийцев-комаров и бессонная, сырая ночь у воды.

От предвкушения всего этого, его голос приобретал некий бархатисто-лирический оттенок.

И ему искренне было непонятно почему, после того как он так заманчиво и красочно расписал перспективы проведения свободного времени. В ответ простые люди, с которым он бок о бок служил не за страх, а за совесть пожимали плечами, морщились и с сожалением смотрели на него, как на сумасшедшего.

А ведь он еще даже не подошел к описанию того, что они теряют в результате такого похода. Скажем, теплая не чужим, а собой согретая жена, которую не видел и не ощущал восемь суток.

Туда же, в потери, надо было списывается и вкусный наваристый борщ из молоденьких размером не больше средней луковицы бурачков.

Почетное место в списке лишений и самоограничений должна была занимать молодая картошечка без сожаления посыпанная большим количеством укропа и сверху политая специально для этого растопленным сливочным маслом.

А салат? С утра еще нежившийся на грядке, а сейчас уютно разместившийся на блюде рядом с пупырчатыми первыми огурчиками нынешнего сезона, размером не больше указательного пальца.

Да, про селедочку забыли, бережно украшенную колечками, слегка замаринованного репчатого лука. И ожидающий с прошлой недели, запотевший заветный графинчик с волшебным нектаром, чей рецепт передается из поколения в поколение и является семейной реликвией…

Все это по боку и вперед, в сырую палатку, давиться «Завтраком туриста»?

Не останавливаясь на достигнутом, от описательной части он перешел к более конкретным действиям, в чем и преуспел. У всех своих собеседников, понижая голос до шепота и постоянно оглядываясь, интересовался некими совершенно таинственными, титаново-заграничными мормышками.

* * *

Чувствуя рыбацкий зуд и тяжкое томление в предвкушении речной забавы, так ничего не выяснив по поводу мормышек Гусаров наперекор судьбе, где-то раздобыл лопату и тут же на территории части накопал червей. Через пару часов все эти извивающиеся звери расползлись по помещению дежурной части, вызывая справедливые нарекания со стороны руководства.

Не собираясь останавливаться на достигнутом, Алексей начал просил бедного Паняшина, позвонить какому-то Леньке Смоглею и потребовать у него возвращения подсачека… Того самого, который он у него брал лет шесть или восемь назад… Ну и так далее…

К окончанию дежурства вся смена. Нет. Весь отряд уже знал, что их классный офицер и надежный товарищ сошел с ума.

Ярким свидетельством, пока еще тихого помешательства было то, что он без водки, без особ противоположного пола, без нормального проведения свободного времени у телевизора, поедет на рыбалку. Там, у быстрой, болотной речушки, под дождем (по крайней мере, об этом говорили все метеосводки) ночью будет ловить рыбу.

Начальник штаба отряда подполковник Католиков безнадежно семейный человек хотя по образованию и историк, пожалел его. Посоветовал прихватить с собой на всякий случай гранату или грамм двести тола, чтобы подкормка рыбного места, а главное ее ловля проходили более успешно.

* * *

Сдавая дежурство своему сменщику, Алексей указал точные координаты того места, где в случае непредвиденных обстоятельств он будет находиться.

После разных «сдал-принял» поехал к себе. Принял душ. Переоделся. Выпросил у соседа настоящего фаната рыбалки, надувную резиновую лодку. Нашел массу своих знакомых и малознакомых людей, у которых набрал удочек, подсачеков, донок. Достал где-то какие-то хитрые, полубраконьерские шнуры со зверскими крючками.

Росточку-то он был небольшенького — сто девяносто два сантиметра. В плечах широк, в талии узок. Но от всех этих снастей, палаток, лодок, которые в рюкзаке не уместились, он еще больше уменьшился, приобретя внешнее сходство с верблюдом. Данное сходство имело место быть только сзади. Спереди боевой офицер больше напоминал беременного бегемота, так как тащить все это хозяйство, пришлось не только в рюкзаке, но и на груди и в обеих руках. В таких условиях рост только мешает.