Глава 1

— Красный «Порше», прыжки с парашютом, темнокожая любовница, драка с начальником, все эти традиционные признаки кризиса среднего возраста — полная чушь! — громко, с пафосом говорил самому себе, наслаждаясь одиночеством и вынужденным досугом, водитель весьма достойной машины, застрявшей в унылой пробке из-за вечного ремонта моста. Если бы кто-нибудь мог его слышать и возразить, то наверняка обсуждалась бы не одна, а две точки зрения представителей среднего поколения на проблему кризиса. Но пассажиров в салоне не было, и Анатолий Лобанов отстаивал свои взгляды в дискуссии со своим же внутренним голосом. — Даже если ты продал опостылевшую дачу или купил наконец пацанскую мечту — мотоцикл — это ровным счетом не значит ничего, кроме того, что с возрастом ты поумнел. Если не можешь видеть своего зама — значит, он тебе надоел. Не надо возвышенных объяснений для обыденных вещей. Вздорный характер и бытовое пьянство тоже можно свалить на кризис, но уж очень он становится затяжным.

Есть только один индикатор, показывающий, что судьба довела тебя до точки перегиба, что прозвенел твой звонок на второй и последний акт водевиля под названием жизнь. — На этом месте он мысленно перебил себя и ехидно прокомментировал: — Прекрасное начало для тоста о школьной дружбе, браво, Мак. Ой, простите, гражданин Макушкин.

«Собеседник» обратился к Анатолию Николаевичу Лобанову по школьному прозвищу, появившемуся в восьмом классе в период всеобщих переименований и сокращений. Тогда, творчески переработав все фамилии из классного журнала, Гриша Тиккер провел массовую раздачу прозвищ: Маковская стала Героинкиной, Крупинкин — Комочкиным, Лобанов — Затылкиным, Худякова — Толстой, Заволокин — Уволокиным… Большинство прозвищ остались только в классной стенгазете и не закрепились из-за длиннот и несоответствия индивидуальным особенностям. Те же прозвища, что приклеились, были отшлифованы коллективным сознанием, и Лобанов — Затылкин в конце концов оказался переименован в Макушкина и сокращен до Мака. В этом имени содержался какой-то иностранный, шотландско-ковбойский аромат, образовавшийся от слияния слухов о загадочных «Макдоналдсах», где кормятся ковбои, со славой великого Маккартни. «Иностранный налет» усугублялся еще и тем, что кроме изучения в школе английского дома Анатолий занимался французским языком. И еще тем, что он приносил в класс автомобильные и музыкальные журналы. Их завозили в Советский Союз африканские студенты, которым Толина мама помогала перейти с языка французских колонизаторов на язык, объединяющий пролетариев всех стран.

Судя по забытому имени и ехидному тону, последняя реплика принадлежала не внутреннему голосу Анатолия, а его соседу по парте Грише Тиккеру.

— Да, тост за дружбу можно произнести, тем более что наша с тобой, Гришка, скорая встреча и есть тот самый ужасный кризис среднего возраста, который нам не всем суждено пережить, — снизив голос до задушевной хрипотцы, произнес Лобанов и выслал машину в наконец-то образовавшуюся брешь. А выбравшись на МКАД, вернулся к разработке своей, только что появившейся теории. — Старость подстерегает нас не сединой и простатитом, а встречей одноклассников. Что произошло? Почему двадцать пять лет я не думал о них, не вспоминал всерьез, не чувствовал ничего при слове «школа»? Почему шестидесятилетний юбилей классной руководительницы я благополучно пропустил, даже не перезвонив никому, кто дал себе труд мне об этом напомнить, а через пять лет считаю день ее рождения значительным событием моей жизни? Она прекрасный педагог, сумевшая объяснить нам в девятом классе, зачем человеку литература, но нас было у нее много. Почему сегодня у нее будут только «наши» и почему я опять употребляю это слово по отношению к людям, с которыми у меня нет ничего общего вот уже больше двадцати лет? Почему мне сейчас не понятно, как я мог прожить все эти годы без моих парней? Я ведь помню не только наклейки на их дневниках, но даже цвет клеенок у них на кухнях. Наши гитары, сценарии и картины маслом на фанере, наши прогулы и перекуры за углом школы, запах школьного туалета и привкус крови на разбитых губах… Я не просто помню, а чувствую все это. Меня трясет от волнения, и я задыхаюсь от нежности к моим одноклассникам. Как я мог жить без Юрки Балакирева и как мог не приехать на похороны Боба? Почему не был на их свадьбах, не держал на руках их детей? Почему не работал ни с кем из них, не плавал на байдарке с Заволокиным и не переводил деньги на зону Щепе? Но вот вдруг ржавую заслонку памяти снесло и воспоминания ярче реальности нахлынули на меня как ворвавшийся в темноту солнечный свет. А между прочим, когда свет прошлого становится ярче настоящего, это и есть кризис среднего возраста. Вот когда прошлое и настоящее начнут спокойно уживаться вместе, это будет означать, что кризис прошел, а началась старость. Ну, может, не старость, а зрелость, — уже чуть спокойнее, себе под нос пробормотал Лобанов, останавливаясь у автобусной остановки, чтобы спросить местных жителей, где ему сворачивать к кафе «Елочка».

Неприметное заведение у кольцевой дороги было выбрано из соображений экономии средств собравшихся. Оргвзнос, включавший аренду, еду и подарок, составлял мизерную, с точки зрения Лобанова, цифру в шестьсот пятьдесят рублей. Желающие могли сделать дополнительные взносы напитками. Староста рассудила правильно, и поэтому емкий багажник «Ауди» Анатолия был заполнен ящиками с водкой, вином, коробками с соками, а поверх них внушительно мерцал прозрачным колпаком красавиц торт. Лобанов хотел проставиться за все свои дни рожденья, машины, должности, квартиры, а также и недавний развод. Во всяком случае, придумал такое объяснение на случай сопротивления общественности его взносу. Но когда подъехал, то увидел напротив распахнутых дверей «Елочки» чью-то «Тойоту» с открытым багажником, из которого знакомые до крика Юрка и Гришка вынимали тяжелые пакеты под присмотром какой-то тетки. Заметив медленно вплывающего во двор Лобанова, она жестом регулировщика показала ему, куда парковаться, и крикнула в темноту голосом Светки Овакян:

— Крупинкин и Федулов, на разгрузку!

Лобанов вышел из машины, открыл багажник и прикрыл глаза. Ему показалось, что он не выдержит встречи, независимо от того, остались его друзья такими же или изменились до неузнаваемости.

Его смятение прервал чуть гнусавый голос Крупинкина:

— Здорово, Мак. Что брать-то?

Став опять как в десятом классе Макушкиным, Анатолий открыл глаза и увидел такого же, как двадцать лет назад, тощего, но седого Витьку, а рядом с ним такого же плотного, но лысого Игоря. Изменения были понятными и нормальными. Он облегченно вздохнул и легко, без пафоса поздоровался с ребятами.

— Тащим все. Я — торт, вы — водку.

— Нет, торт — я, — возразила подошедшая тетка, из невзрачной внешности которой быстро нарисовался знакомый облик вечно хозяйственной Овакян. — А ты соки тоже вынимай, но не все, только томатный, другие есть.

— Галина Григорьевна уже здесь? — спросил Лобанов, прикидывая, брать ли сразу с собой подарок.

— Нет, за ней Токарева поехала, скоро будут. А у нас еще не все готово, газеты не развешены.

— Какие газеты? — удивился Анатолий, повернувшись к позвякивающему рядом водочными бутылками Федулову.

— Наши выпускные и новогодние тоже. Их Надежда привезла, нашла у родителей во время ремонта, — пояснил тот.

— Стенгазеты? Как же они не сгинули? — обратился Лобанов к тощей, очкастой и авторитетной Наде, руководящей размещением напитков в подсобке.

— А куда бы они делись с антресолей? Как я их туда засунула после выпускного, так они там и лежали до ремонта, — пояснила Батова.

— А после ремонта? — недоумевал Анатолий.

— Что значит после? Я его только начала, ему конца не видно, я даже еще не решила, ломать антресоли или оставить, — озабоченно поделилась бывшая редактор классной стенгазеты, занимавшей призовые места на районных конкурсах юных корреспондентов.

— Ломай, нечего пыль собирать, — как всегда радикально и безапелляционно посоветовала Ольга, внося охапку цветов.

— Дариенко, а ты откуда взялась? — не смог скрыть своего радостного удивления Федулов.

— Приехала на прошлой неделе квартиру продавать, — шурша целлофаном, скрывающим букеты осенних цветов, ответила Оля.

— Одна или со своим синьором? — уточнил обстоятельный Крупинкин.

— Одна, синьор работает шофером у моего сына — возит его в школу и на репетиции. Мы ведь живем в далекой итальянской глубинке, где общественный транспорт плохо развит.

— Приехали, идите встречать! — раздался звонкий голос Александрович.

Все повалили из подсобки как из класса на перемену, толкаясь и хихикая.

Из темноты улицы, грозно сверкая толстыми линзами очков и статно вздымая высокой грудью, вошла их классный руководитель, литераторша, наперсница поэтов и влюбленных, чуть постаревшая, но все такая же родная Галина Григорьевна. За ней по ступеням поднимались две закадычные подружки, соседки по третьей в правом ряду парте Нина и Таня. Все гурьбой двинулись в зал с накрытыми столами, а Лобанов вышел в прохладу октябрьского вечера. Открыл машину, достал с заднего сиденья коробку со своим личным подарком — эксклюзивным изданием любимого романа учительницы «Мастер и Маргарита» Булгакова. Кожаный переплет, золотой обрез бумаги, иллюстрации и комментарии делали эту книгу почти бесценной в глазах знатоков. Лобанов понимал, что никакой миксер, тостер или даже блендер не доставит бедной учительнице столько радости и гордости, как обладание такой книгой. Он шагнул было к огням «Елочки», но вернулся за букетом. Опять открыл машину, взял цветы, повертел их и оставил в машине.

— Ну что ж, классный час, посвященный достойной дате в жизни нашей дорогой Галины Григорьевны, считаю открытым, — волшебное контральто Нины легко покрыло остаточные шумы начавшегося застолья. — Предлагаю выпивать и закусывать, а по мере созревания произносить тосты, спичи и просто здравицы.

— Мы что, сюда есть приехали? — возмутился ворчливый Тиккер.

— Гриша, — задушевно обратилась к нему Галина Григорьевна, — ты столько пирожков съел под партой во время уроков, что сейчас можешь и поголодать.

За столом дружно хохотнули, и верный тон общению был задан. Каждый старался перещеголять соседа в точности и полноте воспоминаний. Удивительно, что частенько на вопрос: «А ты это помнишь?» — собеседник возмущенно кричал: «Я этого не знал!» — и рвался найти того, кто в свое время утаил от него нечто важное. Чтобы навести порядок и прекратить бесконечные вопросы каждого о каждом, бывшая классная руководительница решила провести перекличку. Она достала из сумки пожелтевшую тетрадочку с надписью «10 «А» 1979/80 уч. год» и объявила:

— Встаем по очереди, девочки называют новую фамилию. Каждый коротко рассказывает о себе, чем занимается, сколько имеет детей… Начали! Александрович Саша.

— Серегина. Секретарь-референт в телекоммуникационной компании, ребенок пока один. Жду второго, но об этом пока не знает никто — вы первые, — вскочив и слегка смутившись, доложила телеграфным текстом бывшая староста.

— Балакирев Юра.

— Все там же, на АЗЛК, испытатель, двое от разных жен, ищу третью.

— Балтийский Женя.

— Представляюсь по случаю присвоения очередного воинского звания — полковник. Главный инженер проектного института. Сын — курсант. Дочь — школьница.

— Батова Надя.

— Курдина. Подполковник МВД, доктор наук. Сын.

— Овакян Света.

— Бароян. Социальный работник. Вдова, сын уже женат.

— Дариенко Оля.

— Синьора Пачолли. Когда через нашу деревню проходит этап «Формулы-1», я работаю в баре, а так домохозяйка. Сын один, вывезенный из Москвы.

— Домнина Алла. Не отзывается? Значит, прогуливает. Тогда Емелин Витя.

— Директор небольшой компании. Холост.

— Заволокин Юра.

— Нет его, опять в походе. На Камчатке, кажется.

— Зеленцова Ира.

— Карпова. У нас с мужем бизнес по сборке компьютеров. В свободное время — инструктор подводного плавания. Одна дочь, призер Москвы по спортивным бальным танцам.

— Зямин Витя. Отсутствует? Ипатов Олег.

— Отец Олег. Настоятель храма Воскресения в селе Глухово. Детей четверо больших плюс одна маленькая. Младшей дочери полгода.

Радостные вопли зала были наградой отцу-герою.

Анатолий с уважением глянул на стройную фигуру вечной Олежкиной любви, Иры Костиной, сидящей за столом рядом со священником. Эти двое всегда были рядом: и за партой, и по алфавиту. На их свадьбу Лобанов был зван еще на выпускном, но почему-то не попал.

— Костина Ира.

— Янина. Министерский работник. Сын один, уже студент.

— А кто ж ему пятерых родил? — выразил общее недоумение справедливый и прямодушный Балакирев.

— Не я, — как всегда тихо, ответила за них обоих Ира, а Олег, опустив глаза, потеребил свою окладистую бороду.

Посочувствовав хоть и бывшим, но влюбленным, Галина Григорьевна продолжила перекличку, чтобы пресечь расспросы.

— Костомарова Юля. Нет ее? Крупинкин Витя.

— Инженер-системщик, плавал по морям, теперь ищу работу на суше. Сын и дочь.

— Красин Саша.

— Вычеркивайте его, Галина Григорьевна. Уже год как Саши нет. Сердечный приступ. Так же, как его папа Сергей Семенович, умер скоропостижно. Только из армии уволился. У него, по-моему, дочь от первого брака есть, — сообщила всем печальную новость Сашкина соседка по подъезду Аня Пименова.

— Вычеркивать я никого не буду, просто отмечу черным, — протирая вдруг запотевшие очки, отозвалась учительница и продолжила: — Лобанов Толя.

Забытое волнение перехватило горло. «Наверное, так у всех, — подумал Анатолий вставая, — что-то я стал сентиментален».

— Владелец торговой компании, так сказать, представитель частного капитала. Один сын, так что проблем с дележом наследства не будет.

— Литвинова Мила.

— Крупинкина. Занимаюсь версткой журнала «Лица». Дочь и сын.

— Лавыгин Петя. Тоже нет? Луговская Таня.

— По-прежнему Луговская. Работаю на телевидении. Дочь.

«Как просто наши судьбы укладываются всего в пару фраз, даже меньше, чем анкета. Конечно, подробности интересны, но не важны. Любопытно, Татьяна не вышла замуж или не сменила фамилию? Или, может, развелась и вернула себе девичью?» — успел подумать Анатолий, пока вызывали следующего.

— Маковская Оля.

— Горячева. Преподаватель английского, правда, не в нашей школе. Сын и дочь.

— Михайлова Ира.

— Казакова. Косметолог. Две дочки и… четыре внучки! Так что я бабка, но не старуха.

— Тимофеев Игорь.

— Подполковник запаса, работаю в редакции журнала «Аэрошоп». Дочь скоро сделает меня дедом.

— Пименова Аня.

— Операционная сестра. Уже на пенсии. Старшая дочка и сын маленький.

— Рыбакова Вера.

— Никушина. Работаю в цирке. Заслуженная артистка. В Москве на гастролях, приходите, у кого детишки маленькие. У меня дочка единственная, школу заканчивает, выросла уже.

— Рыков Валера. Вот уже десять лет как подчеркнут черным в моей тетрадке. Был первый в жизни и в смерти тоже стал первым. Я помню, у него дочка, на него очень похожа. Смирнова Наташа.

— Мыльцева. Доцент экономического факультета, у кого дети еще не студенты, имейте в виду. Два сына.

— Тарасова Люба. Не пришла? Тиккер Гриша.

— Инженер на химическом предприятии. Детей нет. Оформляюсь на ПМЖ в Канаду. Так что увидимся не скоро.

— Токарева Нина.

— Баланина. Врач. Сейчас не работаю. Дочку летом замуж выдала.

— Уваров Саша. Ну, с твоей карьерой мы все знакомы, гордимся, что вырастили в нашей среде «большого русского артиста» — как тебя в прессе величают. Как видишь, я даже критику о твоем творчестве читаю.

— Надеюсь, не всю. Работал в Малом театре, сейчас свободный художник, много снимаюсь. Детей трое, уже дед.

— Федулов Игорь.

— Профессор Пенсильванского университета, сейчас по совместительству преподаю в МГУ. Сын, к сожалению, один.

— Щепков Митя. Не вернулся еще из мест лишения свободы. Худякова Марина.

— Худяковой и осталась. Исполнительный директор транспортной компании. Сын единственный, музыкант. Может быть, ваши наших слушают.

— Ну, вот из тридцати одного выпускника восьмидесятого года сегодня пришли двадцать четыре. Хороший показатель, я думаю, — подвела итог бывшая классный руководитель. — Рада вас всех видеть. Федулова, как лучшего математика школы, прошу посчитать демографическую ситуацию в классе.

— Теперь, когда все опять познакомились, предлагаю выпить за нашу школу и уроки, в том числе литературы, которые давала нам дорогая Галина Григорьевна. Налили и встали, — скомандовала бывшая комсорг класса Нина.

«Как давно я не чувствовал этого простого единения с близкими людьми! — оглядывая лица одноклассников, с которых как будто сняли уродливые резиновые маски лет, думал Лобанов, поднимая вместительную рюмку водки. — Девчонки чуть не плачут. Мы снова вместе…»

— Позд-рав-ля-ем! — дружно гаркнули бывшие ученики десятого «А» и не менее дружно выпили.

— Если посмотреть с социологической точки зрения, то мы представляем собой многомерную модель современного российского общества, во-первых, и универсальную многофункциональную команду, во-вторых, — доктор наук Надя Батова излагала, как всегда, мудрено и убедительно. — Среди нас есть представители основных профессий, необходимых для нормального функционирования общества: врачи, учителя, священники, инженеры, ученые, артисты, журналисты, военные…

— Поддерживаю оратора. Давайте теперь выпьем за наших военных. У нас их, вместе с Сашкой, трое, правда, если милицию приравнять к армии, то с Надеждой четверо. Сашка уже ничего не расскажет, Женька у кульмана воюет, а Тимофеев разит врагов своим пером. Так что же нас защитить совсем некому? — витийствовал на своем участке стола Гриша.

— Ты поэтому Родину бросаешь на произвол судьбы? — съязвила Надежда.

— Да, Гриша, что это тебя в Канаду потянуло? Ну Израиль это хоть понятно было бы, — недоумевал Крупинкин.

— Витя, ты о чем? Подумай сам, какой из меня еврей? Мои глубоко идейные родители даже мысли не допускали о моем религиозном воспитании и делали из меня самого большого не еврея среди вас всех. Я даже не понимаю до сих пор, зачем кипу носить надо, — обстоятельно ответил на поставленный вопрос Тиккер.

— Это я тебе быстро объясню, хочешь? У меня муж еврей, правда, теперь не настоящий, поскольку женился на гойке, но про кипу он сыну толковал, я разобралась, — встряла в разговор Ольга Маковская.

— Тебе, училке, только дай возможность объяснять, потом сорок пять минут не остановишь, — подавил ее порыв Балакирев и, обратившись к Галине Григорьевне, спросил: — А у нас в школе кто-нибудь из нашего выпуска работает?

— Да, химию преподает Лена Чеснакова из «Б» класса, помните такую? — Учительница задала вопрос, обращаясь ко всем.

— Я помню, — отозвался Федулов.

— Так и мы помним, как ты, забыв про нас всех, бегал на переменах к ее классу, — с итальянскими интонациями нараспев проговорила синьора Ольга.

— А потом Щепа с Заволокиным его отбивали во дворе у оскорбленных бэшек, — напомнил Женя.

— А я где был? — возмутился Балакирев, обычно не пропускавший не одной школьной драки.

— Ты, наверное, с Александрович дополнительно математикой занимался, — предположила Наташа, и все дружно засмеялись, вспомнив, как добросовестная Саша запирала способного, но ленивого Юрку в классе, вставив снаружи в ручку двери метровую линейку. Средство было эффективным. Балакирев сначала бился в дверь, а потом от безнадеги принимался за задачки.

— А нашу химозу помните? Ее звали Валентина Петровна? — неуверенно предположил Уваров, который, ломая устоявшиеся представления об известных артистах, внимание к себе не привлекал, о ролях не рассказывал, знакомствами не хвастался, а скромно сидел рядом с Галиной Григорьевной и прислушивался к общему трепу.

— Валентина Тимофеевна, — подсказала Токарева, помнившая всегда всех по имени-отчеству.

— Она за год из безнадежных троечников Гришки и Валерки сделала победителей городской олимпиады по химии, — голос Тани Луговской прозвучал так же, как когда-то в классе, чуть с хрипотцой на верхних нотах.

— Меня родители заставляли, — признался Гриша, — а Валерка не мог смириться с тем, что он что-то не понимает, не может сделать, как все. Он ведь потом тоже химиком стал. Главным инженером большого предприятия.

— Что же с ним случилось? Я так не смогла разобраться, — обратилась Галина Григорьевна к притихшим одноклассникам. — Кто с ним общался до конца?

— Я, — отозвался Тимофеев, — видел его за пару дней до…

— Ты что, ничего не понял? — с упреком спросила Наташа.

— А что можно было понять в девяносто третьем? Гриша ошибается, Валерка был не главным инженером, а секретарем парторганизации. Разницу улавливаете? Ни партия, ни химия тогда никому не были нужны. Он пил последний год оттого, что не мог понять, где ему теперь быть первым, ведь все поменялось. Мы тогда с Толяном, — он кивнул в сторону Лобанова, — несмотря на мою армию и его науку, торговлишкой промышляли. Продали партию сапог, и я приехал к Валерке, денег ему привез. Хотя мы и не пили особенно, он меня не отпустил, уложил на диване. Я устал очень, заснул, а он все ходил по комнате, что-то говорил, будил меня даже пару раз. Я кивну и опять в сон проваливаюсь. А утром встал, мне бежать надо было — он спит. Ну, думаю, пусть выспится, ведь всю ночь бродил и ушел, попрощавшись только с его женой. Ну а через пару дней он из окна прыгнул.

— Проспал, значит, друга, — буркнул Федулов.

Рассказчик вскочил:

— Я один виноват, значит? Я хоть рядом был, а вы все ему в рот смотрели, а потом забыли. Если бы все вместе были, то, может, ничего и не случилось бы. Он в нас нуждался, только не мог об этом сказать.

— Почему не мог? — возразила Ира Михайлова. — Валера мне в тот год звонил, телефон где-то раздобыл.

— Я ему дала, — откликнулась Таня Луговская. — Он меня звал к Олегу в деревню, хотел покреститься.

— Ну и почему ты не поехала? — возмутилась Ольга.

— Работала без продыха на канале «2x2», помните такой? — вздохнула Таня.

— И я с ним не встретился, в плаваньи был. Когда вернулся, Милка говорит, Валерка звонил. Я кинулся, а его жена мне сказала, что уже сорок дней прошло.

— Похоже, он у всех вас помощи просил, — горько заметила Галина Григорьевна, — да никто не понял. Он же гордец был, привык, что всем нужен, а что наоборот — не знал, как сказать. У меня ведь его стихи остались где-то. Мы с ним много о поэзии говорили после уроков. Может быть, дочери передать? Ее кто-нибудь видит? Тимофеев?

— Да я свою-то вижу раз в полгода, — отмахнулся Игорь.

— Олег, а до тебя он не доехал? — обратилась Таня к отцу Олегу.

— Нет, я ведь тогда далеко от Москвы служил. Мне сестра говорила, что он звонил, спрашивал, как меня найти, но не нашел, видно. На все воля Божья.

— Давайте помянем Валерку и Сашку, пусть земля им будет пухом и вечная память в наших сердцах, — предложила Аня.

И все встали, выпили, не чокаясь, как на поминках.

— Галина Григорьевна, вам издание понравилось? — улучив момент, когда учительница осталась одна, поинтересовался Толя Лобанов, подсаживаясь со своим бокалом к юбилярше.

— Толя, ты же знал, что от такого подарка я не смогу отказаться, но неудобно, книга номерная, денег больших стоит. Мне неловко, что ты пошел на такие расходы, — несмотря на желание сохранить этот разговор между ними, Галина Григорьевна, как и многие пожилые учителя, говорила громко, выделяя каждое слово.

— Зачем же я их тогда зарабатываю, если не для того, чтобы подобные книги были у тех, кто их читает, а не у тех, кто их считает.

Каламбур собеседнице понравился, и она, одобрительно кивнув, спросила:

— У тебя дела идут хорошо?

— Если вы о деньгах, то хорошо, я владелец и совладелец нескольких компаний, могу выполнить не только ваши, но и свои желания, — успокоил ее Лобанов.

— Рада, что ты не потерялся в новой эпохе, но мне трудно представить тебя бизнесменом. Ученым, как Игорь, легче. Ты ведь после института в аспирантуру собирался? — продемонстрировала отличную память учительница:

— Я у себя в авиационном и поступил. Тематика была интересная, космическая, со стендов не вылезал днями и ночами. А потом началась эта заваруха. Я ведь рано женился.

— На ком? — Галину Григорьевну, как всякую женщину, интересовали подробности.

— Вы не знаете ее. Была первой красавицей нашего курса. В восемьдесят восьмом родился сын. Потом все начало рушиться, и я испугался, что не выполню обещания, данного самому себе, — сделать ее счастливой. Она рыдала и не могла отоварить талоны на водку и сахар. Я начал дежурить охранником по ночам на складе сельхозудобрений, разобрался от скуки в том, что называется бизнесом. Продал отцовские «Жигули», все равно денег на бензин не было, и начал свое дело. Первое время было страшно, потом интересно, потом престижно.

— А сейчас? — сочувственно положив руку на плечо Лобанова, спросила учительница.

— Делание денег — это очень простое и не интересное занятие, поэтому так мало народа его выбирают. Нового ничего нельзя, идеи только самые примитивные, даже пороки у всех одни и те же, причем основной порок — жадность.

— Толя, ты сгущаешь краски. Вокруг бизнеса сейчас столько же романтического ореола, как когда-то вокруг твоего любимого космоса.

— Вы, как всегда, правы в сравнении, но и полеты в космос — это тоже тяжелый, однообразный, каждодневный труд во имя каких-то неведомых целей. Главное отличие в том, что космонавт надеется приземлиться, а бизнесмену этого лучше не делать.

— Но ведь ты начал это, как я поняла, для семьи? Это немало, — успокоила учительница.

— Да, если она есть. С женой я разошелся два года назад, с сыном общаюсь регулярно, но не часто. Ну что это я плачусь вам? — поднявшись, Лобанов громко, чтобы перекрыть гомон за столом, предложил: — Ребята, у меня тост. Давайте выпьем за здоровье Галины Григорьевны, которая нам, седым и лысым, нужна так же, как была нужна прыщавым и тощим. Помните, как она нам говорила на уроках: «Наука может открыть тайны Вселенной, но научить жить и сделать счастливым она не в состоянии. Это подвластно только литературе».

— Ты это помнишь? — сверкнув глазами из-под аквариумного стекла очков, удивилась учительница.

За столом загалдели: «Мы все это помним!» — и руки с рюмками потянулись к ее бокалу.

— Я хочу продолжить Толин тост, — сказал знакомым телевизионным голосом Саша Уваров.

— А мы уж думали, что ты стал такой знаменитый, что без гонорара рот не открываешь, — успела ехидно заметить подполковник МВД Батова.

— Не знаю, как остальным, а мне Галина Григорьевна дала возможность стать артистом. Она сделала искусство — потребностью, а слова — реальностью. Помните, как в те времена, цитируя на уроках не материалы съездов, а Библию, Галина Григорьевна подчеркивала, что в начале было слово. Если бы мне не открылось наличие смысла в словах, значение их места и сочетания, их звучание и многозначность, я никогда не смог бы произнести их со сцены так, чтобы зритель понял меня, режиссера и автора. Это открытие, это приобщение произошло в девятом классе, когда я получил в четверти двойку по литературе. Спасибо вам, Галина Григорьевна, за ту двойку, за то, что провели со мной столько часов в пустом классе, заставляя вникнуть в слова, написанные великими поэтами, за то, что научили понимать искусство.

— Спасибо, Саша. Я думала, ты давно простил мне ту двойку.

Все дружно засмеялись.

— А вот я до сих пор не простила Таньке неполученную пятерку, — сквозь смех проговорила с дальнего конца стола Марина Худякова.

— Ну-ка раскройся! — подначила ее четырежды бабушка Ира.

— Это, наверное, было уже в выпускном классе, тогда Галина Григорьевна изобрела хитрый способ заставить нас читать по — больше поэзии.

— Это когда одни декламировали любимые стихи, а… — начала Мила Крупинкина.

— А другие должны были угадать, кто их написал, — продолжил ее муж Витя.

— Да, — подтвердила «злопамятная» Марина, обращаясь к школьной подруге. Мы с тобой тогда увлекались Валерием Брюсовым, помнишь? Ты стихи прочла, я слышу, что они женские, значит, из круга его поклонниц. Темперамент в каждом слове бешеный, мистика, вулканы какие-то. Я предположила, что это та самая барышня, которая из-за него застрелилась, Львова. Бумажки с текстом и полным названием источника мы ведь вам заранее сдавали, Галина Григорьевна, да?

— Признаюсь, в этом была моя маленькая хитрость, — усмехнулась учительница. — Книг было не достать, вот я и выясняла таким образом, кто что дома имеет, чтобы при случае взять почитать к уроку.

— Ой, а мы-то думали, вы, нас проверяете, — изумилась Аня.

— Я тоже не знала, зачем мы бумажки сдаем, — продолжила Марина. — Так вот, поднимаю я руку после Танькиного выступления и говорю: «Надежда Львова». Галина Григорьевна головой качает отрицательно, а я была настолько уверена, что стала настаивать: «Посмотрите в тетрадку!» А вы мне так разочарованно: «Я могу отличить одну поэтессу от другой без шпаргалки». Татьяна между тем становится бордового цвета и вылетает из класса, а меня оставляют без законной пятерки.

— А в чем там дело-то было? — решил разобраться далекий от поэтических тонкостей, но любопытный Тиккер.

— Понимаешь, Таня прочитала тогда свои стихи, но выдала их за стихотворение малоизвестной Надежды Львовой, которой Брюсов, в период увлечения, посвятил книгу «Стихи Нелли», — подробно, как на уроке, пояснила литераторша.

— А зачем? — выразил недоумение конкретно мыслящий Женя.

— А потому что «невыносимо душе любовное молчанье», как писала Ахматова. Тане очень хотелось, чтобы кто-то ее признание услышал и ответил, — растолковала учительница.

— А кто? — заинтересовалась Ольга.

— Ну в кого вы все были влюблены? — ехидно прошипел Федулов. — В красавчика Емелю. — И он кивнул в сторону помалкивающего весь вечер, потертого жизнью до неузнаваемости Виктора Емелина.

— Да нет, в конце школы все в Боба влюблялись, меня уже разлюбили, — попытался отклонить он такую честь.

— Да, это уже не важно, — подвела итог Токарева, — а важно то, что у нас с собой есть гитара и сейчас мы будем петь песни старые, как наша дружба.

Все загалдели и зашевелились. Лобанов так же, как герой фильма «Ирония судьбы, или С легким паром!», не любил самодеятельности, поэтому вышел на крыльцо перекурить. Там, чуть сутулясь, стояла с сигаретой в руке многократная чемпионка школы, района и даже однократная чемпионка города по плаванию Вера Рыбакова.

— Привет, Мак! — улыбнулась она ему, ведь им еще не привелось перекинуться и парой слов друг с другом.

— Привет, Вера. Как это ты из спортсменок в артистки подалась? Вроде художественной самодеятельностью не увлекалась?

— Ты про любовь слышал что-нибудь? — иронично спросила Вера и тут же добавила: — Слышал, минут пять назад, так чего недоумеваешь? Я из спорта попала в аттракцион к иллюзионисту, которому моя тренированность подошла, а уж там прилетел Амур.

— Что я слышал про любовь, ты о чем? — удивился Лобанов.

— О Татьяниных стихах, из-за которых Маринка пятерку не получила, конспиратор ты великий. Столько лет прошло, хватит уже в секреты играть, — усмехнулась Вера.

— Я тебя не пойму, — протянул одноклассник.

— А я тебя. Жены нет, а ты на другом краю стола сидишь. Вон Олежка с Иришкой хоть и имеют шесть не общих детей, но, как в девятом классе, весь вечер за руки держатся, а ты перед кем выпендриваешься?

— Верка, тебе больше не наливать, ты заговариваешься, — попытался отшутиться Анатолий.

— А я с тобой пить и не буду, — вдруг окрысилась на него, в общем-то, не склочная одноклассница.

Лобанов хотел уйти, но любопытство его все-таки остановило.

— При чем тут Татьянины стихи?

— При том же… что и ваши страстные поцелуи на выпускном. Пойдем, спросим народ, все помнят, как вы вальс танцевали, а потом за шторами в зале целовались словно безумные? Не было или забыл? — напомнила Вера.

— Было, но забыл, оказывается. Поцелуи вспомнил, а про стихи все равно не понял, — честно признался Анатолий.

— Это тебе, Мак, больше не наливать, чтобы догадливость не пропил. Кому стихи-то были адресованы? — задала вопрос Вера.

— Не знаю, правда, — признался бывший одноклассник.

— Тебе, дорогой! Танька у нас девушка серьезная была, не то что Ирка с Юлькой. Она не стала бы писать одному, а целоваться с другим. Тебя она с девятого класса любила, но, видно, безответно. — Вера ловко щелкнула докуренной сигаретой в темноту и повернулась к двери, но Анатолий остановил ее.

— Постой, ты не рассказала про себя.

— Да ничего особенного. Полюбила дрессировщика, замуж вышла, начала с ним вместе работать. Спортивный характер не дал уйти, когда ничего не получалось. Потом все наладилось, — кратко изложила она историю своей жизни.

— А сейчас? — одноклассник почувствовал в голосе подруги горечь.

— А сейчас все разладилось. У цирковых принято дело отцов продолжать, а моя дочь про работу в цирке слышать не хочет. Она с пеленок за кулисами, надоело. Ей кажется, что везде интересно, только в цирке скучно. Папаша требует, чтобы она шла по семейным стопам, а я между ними кручусь. Старая история. Иди ты лучше к Таньке, а то тебе Балакирев морду набьет. Она ему тоже нравилась. — И, приоткрыв дверь, Вера подтолкнула Лобанова внутрь.

— Мужики, у кого есть алкозельцер? — опрашивал ребят Лобанов.

Парни отмахивались от него и советовали ехать через город. Выпито было полбагажника, и процесс остановился только из-за того, что дешевое заведение «Елочка» рано закрывалось. Торт был съеден, Галину Григорьевну с цветами и подарками погрузили в такси. Проводить ее вызвались Федулов и Маковская. Процесс обмена телефонами и клятвами скоро встретиться шел самым активным образом. Планировались двухсторонние встречи и одна общая на проводах Ольги в Италию.

— Ну дайте же кто-нибудь алкозельцер! — взмолился подвыпивший владелец новенькой иномарки.

— Держи, нарушитель! — выручила его строгий офицер МВД.

— Надюшка, спасибо! Хочешь, я тебя подвезу? А если что, ты скажешь, что я на оперативном задании выпил. Еще лучше сделай мне какое-нибудь удостоверение, что я внештатный сотрудник ГИБДД.

— Ты что, часто пьяный ездишь? — подозрительно спросила Надя.

— Нет, у меня просто машина мощная, она быстро скорость набирает, а я медленно торможу. Замучили меня твои коллеги разборками, в такой машине на отсутствие денег не убедительно жаловаться, — заныл Лобанов.

— А ты, значит, платить не любишь? — съехидничала одноклассница.

— Я деньги тяжело зарабатываю, поэтому и расстаюсь с ними тяжело, — признался бизнесмен.

— Ладно, созвонимся, может, я что и придумаю для тебя, лихач! За мной сейчас муж заедет, так что ищи других попутчиков. Тань, ты на машине? — крикнула Батова вышедшей на крыльцо Луговской.

— Нет, — ответил та, всматриваясь в темноту.

— Вот и отлично, тебя Мак до дома подбросит. Я поехала, увидимся, — быстро простилась Надя.

— Пока, звони! — махнула Таня рукой садящейся в подъехавший автомобиль Батовой.

Впервые за вечер рядом с ними никого не было. Таня медленно подошла к Лобанову и в упор, открыто посмотрела ему в лицо.

— Здравствуй, Мак, и до свидания. — Она положила руку на его плечо и сделала шаг прочь.

— То есть как до свидания? Ведь я тебя домой повезу, — удивился он.

— Нет, ты выпил, угробишь меня еще ненароком, — покачала головой Таня, и ее густые светлые волосы упали ей на лицо, как тогда на выпускном.

Анатолий молча обошел машину, щелкнул брелоком, открыл дверь и достал с заднего сиденья букет цветов. Затем протянул их когда-то близкой и понятной девчонке, а сейчас совсем незнакомой таинственной женщине и сказал:

— Помнишь строчки Солоухина, которые так часто цитировала Галина Григорьевна: «Имеющий в руках цветы плохого совершить не может»? Садись, не бойся, я буду безукоризненно осторожным, не водитель, а просто сплошное ГИБДД.

Таня удивленно взяла цветы, потрогала их, как бы проверяя, настоящие ли они, потом улыбнулась и скользнула на просторное кожаное сиденье рядом с водителем. Ехали молча. Анатолий включил печку, подогрев сидений, чтобы его пассажирке было комфортно. Вскоре в машине стала тепло, и настороженное отчуждение растаяло. Они с интересом немножко посплетничали об одноклассниках.

— Почему не было Юльки Костомаровой? Она всегда так классно пела про резинового ежика, — поинтересовался Лобанов.

— Ты ведь песен не любишь, — напомнила Таня.

— Я как в том анекдоте про грузина, которого спрашивают: «Ты помидоры любишь?» А он отвечает: «Кушать люблю, а так — ненавижу». Вот и я слушать люблю, а так — нет, — подражая грузинскому акценту, признался Анатолий в своих слабостях и продолжал расспрашивать: — Ты вообще про нее что-нибудь знаешь?

— Как ни странно, я многое знаю про многих, — усмехнулась Таня. — Мы часто с ребятами у Галины Григорьевны встречались в ее день рождения или первого сентября. Вообще сложилось так, что у меня старых друзей больше, чем новых. А у тебя?

— А у меня после развода все семейные друзья потерялись: жена их прихватила вместе с имуществом, а о старых я только сегодня вспомнил, — признался Толя и, чтобы не углубляться в историю своей жизни, продолжал расспросы про чужие: — Так что с Юлькой случилось?

— У нее ребенок совсем маленький, — сухо ответила Таня.

— Так что ж теперь ни с кем не видеться, пока он не вырастет? Так нельзя. Мужа бы оставила разочек дома, чтобы не забыл, как с детьми нянчатся, — нравоучительно пробубнил Мак.

— Да, он и не знал. У нее это третий брак, а у него первый ребенок. К сожалению, Юльке самой после родов нянька требуется. Что-то с нервами, это как осложнение бывает, — вздохнула Таня.

— Пройдет?

— Не знаю, я ее не видела, в такие больницы не пускают, только несколько раз по телефону говорили. Беда прямо, — без оптимизма заметила Луговская.

— А Щепе сколько еще осталось, не знаешь? — перевел разговор с тяжелой темы на невеселую Лобанов.

— Это Лавыгин знает, но его тоже почему-то не было, хоть обещался и даже деньги сдал, — Таня не могла одобрить такого легкомысленного отношения к деньгам и друзьям. — Здорово, что почти все ребята пришли. И никто не изменился, правда? — Таня глянула в лицо сидящего за рулем мужчины и залюбовалась его четким профилем.

Лобанов почувствовал ее взгляд, но посмотрел не на пассажирку, а в зеркало заднего вида и перестроился в левый ряд, удовлетворенно отметив, что стрелка спидометра перевалила за отметку сто двадцать километров. Потом признался:

— Изменились все очень. Многих я даже не сразу узнал. Женьку, например. Он так растолстел, что даже черты лица исказились. Емелин сильно постарел. Что с ним, не знаешь?

— Сам он о себе ничего не говорит, но Юрка мне рассказывал, что как-то встретил его с роскошной дамой возле казино, — поделилась Таня и добавила: — Я с ним и пары слов не сказала, не сложилось. Может, Ольгу провожать приедет, тогда узнаем.

Сердце Анатолия вдруг как-то приятно замерло, когда Таня сказала «узнаем». Наверное, она говорила обо всех, но прозвучало так, будто это касалось их двоих. Все эти разговоры были лишь прелюдией к вопросу о ней самой, который Лобанов наконец-то небрежно задал, чтобы не спугнуть доверительный тон их беседы:

— Да ладно про них, лучше скажи хоть пару слов про себя. Что поделываешь, как семья, дети?

Помолчав, как бы раздумывая, Татьяна неохотно откликнулась:

— Я же говорила: работаю на телевидении редактором. Живу с дочкой, мечтательной девицей пятнадцати лет, и котом Василием. Василий — мужлан, тиран и умница. Мы у него ходим по струнке. Ой, а куда ты меня везешь? — вдруг опомнилась она. — Я ведь адреса тебе не сказала.

— Ну и что? Мы же на МКАД, будем ездить по кругу, пока ты не протрезвеешь и не вспомнишь, где живешь, — засмеялся водитель.

— В Печатниках я теперь живу, мы в ту сторону едем? — вглядываясь в дорожные указатели, забеспокоилась Татьяна.

— К сожалению… в ту, — усмехнулся водитель.

Они помолчали. Анатолий иногда искоса поглядывал на забытый, но, как оказалось, не совсем забытый Танин профиль, узнавал ее движения и очень хотел зарыться носом в ее пушистые длинные волосы. Ему казалось, что он помнит их запах, как и запах тех далеких поцелуев. «Почему она оказалась сейчас рядом со мной случайно? — вдруг подумал он. — Ведь мы так хорошо понимали друг друга тогда. И книжки одинаковые нравились, и люди. Почему я так долго был рядом с женщиной, которой никогда бы не пришло в голову спросить, что я читаю?»

— А ты читал Павича? Как он тебе? — вдруг словно ответ на его мысли прозвучал задумчиво голос спутницы.

— Последнее, что я читал, был Пелевин, да и то давно. В этом смысле я для тебя не интересный собеседник. Скажи мне лучше, можешь ли ты использовать свой телевизионный опыт и связи, чтобы сделать мне демонстрационный ролик? У вас съемочная база есть? — Анатолию хотелось протянуть нити из прошлого в настоящее.

— Смотря, что надо и какого качества. Сделать ведь можно все, но вопрос где и почем, — ответила она деловым тоном.

— Можно тебя попросить проконсультировать меня в этом деле, а то рекламные агентства обещают много, а делают все одинаково мало. К тому же это прекрасный повод попросить у тебя телефон, — с этими словами он весело заглянул ей в глаза.

— Не пойму: ты что скрываешь — практичность за галантностью или галантность за практичностью? — рассмеялась Татьяна и добавила: — Давай диктуй свой телефон, я тебе сейчас перезвоню, и ты сразу в телефоне его запомнишь, чтобы с бумажками не связываться.

— Сто два, сорок один, восемь.

— О'кей, жди звонка. Мы почти приехали, вот за булочной направо, вдоль дома до третьего подъезда. Спасибо за доставку. К себе не приглашаю, Василий этого не любит, можете подраться, — предостерегая его, сообщила Таня.

— Ну ты хитра, мать! Придумала буйного кота вместо ревнивого мужа, а телефон так и не дала. Я чувствую себя навязчивым поклонником, от которого хотят избавиться, так? — с напором, почти искренне возмутился Лобанов.

— Ты хочешь устроить мне сцену через двадцать пять лет? Но все поводы кончились, — полушутя проговорила Таня, энергично застегивая пальто и натягивая перчатки.

— Нет, не все, — полуобернувшись к ней и взяв ее за руку, обтянутую мягкой замшей, возразил Анатолий, вглядываясь в полумраке машины в ее лицо. — Я ведь так и не знаю, кому были посвящены твои стихи, тогда, на уроке литературы.

— Какое это теперь имеет значение? — Таня открыла дверцу и вышла.

Анатолий догнал ее на твердом белом пятачке у подъезда, который вырубил из мглы замерший по стойке «смирно» фонарь.

— Мне, как оказалось, не все равно, — заявил он, останавливая ее жестом, и добавил: — Ты можешь мне ответить?

— Конечно, могу, но не знаю, надо ли, — с сомнением в голосе произнесла Таня.

— Мне — надо, пойми, мне показалось сегодня, что я был в разлуке с самим собой много лет и наконец вернулся. — Ему хотелось ее убедить.

— Рада вашей встрече, но при чем тут я? — Таня отстранилась, пытаясь шагнуть из опасного круга в темноту.

— Я предлагаю сообразить на «троих», — пошутил Лобанов: — Может, тебе это безразлично, но я хочу знать, кому же ты тогда читала стихи?

— Лучше спроси, от кого я ждала ответа на них, — взволнованно поправила она.

— Так от кого? — Он смотрел ей в лицо.

Свет фонаря слепил их как прожектор, выхватывающий из тьмы воспоминаний то, что они хотели оставить в тени.

— От тебя. Это секрет, который ты узнал последним, через двадцать пять лет. А теперь будь осторожен на обратной дороге. До свидания.

Татьяна плавно обошла его, чуть задев плечом, звякнула ключами и скрылась в подъезде, оставив его наедине со стоящим навытяжку фонарем.

«Вот тебе и кризис! — выбравшись из теснин пролетарского микрорайона на просторный проспект и добавив скорости, подвел Лобанов итог прошедшему вечеру.

— Я боялся, что бывшие одноклассники наперебой начнут у меня денег взаймы просить, учительница предложит стать спонсором школы, а никто даже не спросил, чем я занимаюсь. Классовая ненависть или просто им не важно, кто кем стал, а важно, кто кем был?

Тогда надо понять, кем же я был? Пацаном, желающим стать суперменом, с хорошей головой и скрытным характером. Говорил мало, старался больше делать. А сейчас что со мной, почему я, как старый дед, все время разговариваю сам с собой? А потому что давно никому не доверяю, потому что рядом нет никого, с кем можно было бы поговорить о себе. А почему? Потому что выбрал себе такую жизнь. Сам? Нет, с помощью Вики, конечно, спасибо ей за все. И честолюбию моему, которое не позволило мне сказать ей: денег нет и не будет. И пошел я, как Иванушка, в тридевятое царство за деньгами, а вернулся уже дурачком, но не туда, откуда уходил. Тимофеев помнит, как мы с ним сапогами торговали, для него это целое приключение. Про то, как он репортажи свои первые из Афгана делал, не рассказывает, а вот про сапоги вспомнил. Я тогда пытался хоть как-то себя развлечь: статистику на цены собирал, теорию игр пытался в коммерции применить, идиот. Почему мне башку не отстрелили? А потому что по мелочи работал, на каждом новом деле зарабатывал, чтобы со старыми долгами рассчитаться. А потом уж когда понял простейшее правило успеха: купить дешево — продать дорого, то дело пошло. Главное, думать перестал и, кажется, совсем отвык».

— Что это вы, уважаемый, загрустили? — обратился Лобанов сам к себе вслух с издевательской интонацией. И сам же себя успокоил: — Встреча прошла успешно! Денег стоила мало, взаймы никто не просил, на работу детей и мужей пристроить не умолял. И сам я молодец: может, у Надьки ментовскую ксиву выбью даром, у Таньки решу проблемы с демроликом тоже по старой дружбе со скидкой, сыночка своего ленивого пристрою к Наташке под крылышко и на полигон по экстремальному вождению ездить не буду, пусть меня теперь Балакирев на своей базе учит. Так что я кругом в шоколаде. Осталось только решить, что на сегодняшнюю ночь предпочесть: проституцию или мастурбацию. — Закончив на этой оптимистической ноте приятную беседу с умным человеком, Лобанов вдавил акселератор и, вырвавшись на простор МКАД, умчался в ночь от своих мыслей.

 

Глава 2

— Галина Григорьевна, спасибо огромное за нашу встречу, — поднявшись домой, Таня в коридоре, не раздеваясь, набрала телефон учительницы, чтобы узнать, как она добралась, и поделиться впечатлениями.

— Танечка, а у нас еще гулянка продолжается, — возбужденным голосом ответила та. — Мы тут с Игорем и Ольгой не только чай попиваем, но и коньяк. Кстати, говорили о тебе, какая ты красивая. Вон Федулов утверждает, что ты стала значительно интереснее, стрижка удачная и в целом…

Таня засмеялась:

— Передайте, что когда он был юным и красивым, я для него была не достаточно привлекательна, а теперь, когда он стал толстым и лысым, я в его глазах похорошела.

— Я все слышу, за лысого ответишь! — закричал в трубку обиженный профессор.

— Я хотела спросить, кто вам фотографии должен сделать? — вернулась Таня к разговору с юбиляршей.

— Женя, он у нас всегда этим занимался. Мне кажется, у него какой-то особенный аппарат был.

— Цифровой, наверное. Я вам перезвоню, мне тоже хотелось бы получить кадры с нашей исторической встречи. Я дочке много рассказывала о вас и о нашем классе, хочу теперь показать тех, с кем она еще не виделась, — поделилась своими планами бывшая ученица.

— Тогда лучше познакомиться лично. Вот Ольга тут предлагает на следующую встречу привести детей, они у многих примерно одного возраста, может, подружатся.

— Тань, — включилась теперь в разговор Ольга, — надо разбить их на две возрастные группы: старшие и младшие, и пусть общаются.

— Тебе бы, воспитатель, всех на группы разбивать. Скажи мне лучше, ты ко мне на эфир придешь? — задала вопрос по существу редактор телепрограмм.

— Ни за что! Я же трусиха ужасная, я со страху онемею, — испугалась Оля.

— Но ведь уроки давать тоже страшно? — напомнила Таня.

— Уже нет. Но первые десять лет это была катастрофа — меня завуч в класс впихивала. Ты лучше Надьку или Наташку позови, Ирку можно, ей по-моему, все равно где выступать, за столом или в студии, — посплетничала Ольга.

— Ладно, не буду вам мешать, но вы давайте закругляйтесь, а то Галина Григорьевна, наверное, устала, — забеспокоилась Луговская.

— Сейчас допьем и больше не будем, — твердо пообещала довольная хозяйка и попрощалась.

Тихонько, чтобы не разбудить дочку, Таня прошла на кухню и включила свет. За столом, на высоком детском стульчике, сидел кот невообразимо огромных размеров и строго щурился на загулявшую хозяйку.

— Василий, ты что, меня проверяешь? Может, еще дыхнуть? — Глава маленькой семьи попыталась отстоять свои права на личную жизнь.

Но кот не позволил никаких вольностей. Чихнув в знак негодования ей в лицо, он тяжело спрыгнул и, задрав хвост, демонстративно удалился, не удостоил вниманием не только хозяйку, но и свою миску с положенным ему на ночь сухим кормом.

— Ну и ладно, я одна буду чай пить, — проворчала ему вслед хозяйка и включила чайник.

«Где же, интересно, могут быть те старые стихи, из-за которых сегодня Мак так разволновался? Я их и забыла совсем. Помню только, что там были любимые символы огонь и вода, а больше ничего. Странная штука — память. Как это великие люди пишут в старости мемуары, рассказывая, какое на ком было платье полвека назад и кто кому что говорил? Выдумывают, наверное. Поэтому и ждут старости, чтобы некому было возразить. Надо посмотреть в альбоме про Дашкин первый год жизни. Там лежали еще какие-то листки. Это не то, а вот это…»

Раскрыв пожелтевший тетрадный листок, Татьяна прочла забытые слова, написанные старательным ученическим почерком.

«Да. Хорошо, что мне как редактору не придется объяснять автору, почему этот текст не подходит, — заключила Татьяна. Тогда мне казалось, что эти слова, вырвавшиеся из сердца, гениальны. Почему я была поражена, что Галина Григорьевна догадалась?» — Ухмыльнувшись этим мыслям, она принялась укладывать в полосатую икеевскую коробку для бумаг фрагменты своего архива. Однако наткнувшись на старый альбом с фотографиями, в задумчивости присела у стола.

«Куда уходят люди с фотографий? Вот где эта веселая молодая женщина в сарафане, что сидит рядом с седовласым красавцем? Наверное, они где-то продолжают говорить о чем-то абстрактном, но важном. А я и папа покинули то лето. Если бы мы так и сидели там, на даче под Серпуховом, я не постарела бы, а папа был бы жив, и Дашка, отвыкшая от асфальта, не разбила бы коленки, вернувшись в город».

— Мам, что случилось? Ты почему не ложишься? — раздался неожиданно за спиной Тани голос дочери. В отличие от своих пятнадцатилетних сверстников, голенастых и упитанных, Дарья была похожа на настоящего подростка — щупленькая, с трогательными веснушками на лице и в детской пижаме с утятами, из которой она выросла, но упорно с этим не соглашалась.

— Ты что вскочила? — искренне удивилась многострадальная мать, обычно тратящая драгоценное утреннее время на повторение одной и той же фразы: «Даша, вставай!»

— Меня Васька разбудил. Начал нагло за уши кусать. Что с ним? Ты ему еды не дала, что ли? — упрекнула девочка.

— Нет, это я пыталась отстоять независимость. Пришла, а он сидит с таким видом, будто я ему денег должна. Ну, знаешь, как он умеет. А потом пошел тебе жаловаться: мол, ты спишь, детка, а мать твоя домой за полночь явилась. Редкая зараза наш котик! Чайку хочешь? — заискивающим тоном предложила мать.

— Давай. А ты что тут делала? Фотографии смотрела? — полюбопытствовала Даша.

— Не только, в наших бумагах хотела кое-что найти, — наливая воду в чайник, откликнулась Таня.

— А что именно? Секретное что-нибудь? — Девочка не могла упустить возможность разузнать взрослые тайны.

— Да, это было большим секретом двадцать шесть лет назад, — усмехнулась загадочная мать.

— А сейчас? — погрустнела разведчица.

— Сейчас тоже оказалось тайной для одного человека, замешанного в эту историю. Сырок глазированный будешь? — решила перевести разговор мать.

— На утро останется? — спросила Даша, подтвердив расхожее мнение о практичности современных подростков.

— Нет, последний, — пошарив в холодильнике, констатировала хозяйка.

— Тогда давай сушки со сгущенкой, — быстро сориентировалась в ситуации девочка, сообразив, что в час ночи ей не будут рассказывать о вреде сладкого для зубов. — А ты мне свои секреты покажи.

— Да, ты приключения Блинкова-младшего меньше читай, а то тебе везде будут клады и шпионы мерещиться. — Мама подвинула дочке чашку и добавила: — Секрет совсем обыкновенный — мои детские стихи.

— Как? Ты тоже стихи писала? — Дашка от удивления утопила сушку в банке.

— Та-а-к! — пропела в ответ мать. — Что значит тоже? Ну-ка, давай рассказывай, давно ли ты у нас стихотворишь?

Проговорившееся дитя покраснело, потупилось и стало усердно жевать.

— Хватит скромничать, все свои. Интересно же посмотреть, как зарождается талант, Дашка, давай читай!

— Мам, сначала ты, ладно? — вцепившись в кружку, как в спасательный круг, попросила девочка.

— Ну, ладно, пожалуйста. — Татьяна протянула дочери сложенный листок: — На, прочти сама.

— Прикольно, особенно про цепь, — с подростковой немногословностью похвалила дочь. — Это тебе сколько лет было?

— Всего на год больше, чем тебе сейчас, — с удивлением отметила мать.

— А о ком это ты? — Дитя смотрело в корень.

— О Маке, я в него была влюблена с восьмого класса. — И, не желая задерживаться на этой теме, напомнила: — Ну теперь давай ты, доставай свои стихи или наизусть помнишь?

— Помню, конечно. Но лучше я тебе написанные принесу.

Дашка скрылась в недрах темной квартиры. Через несколько мгновений раздалось раздраженное Васино мяуканье, затем какое-то шуршание, из чего прислушавшаяся к звукам в ночной тишине дома мать поняла: «Похоже, кот охраняет ее сокровища. Значит, прячет их в кресле, и правильно». Дочь появилась на кухне, щурясь на яркий свет и прижимая к голому животу, не прикрытому пижамой, тетрадку в яркой обложке.

— Мам, ты только прочти то, что я тебе открою, а остальное не смотри, обещаешь? — настороженно глянув из-под челки, попросила она.

— Не бойся, мы люди приличные, читать чужие дневники и письма не приучены, — засмеялась заинтригованная Татьяна. На раскрытой странице она прочла, стараясь не отвлекаться на орфографические ошибки, стихотворение под названием «Синяя ночь».

— Очень даже хорошо. Ночной этюд в синих тонах, — одобрила Таня и, нагнувшись, чмокнула дочку в умненький лоб. — Продолжай писать, а там посмотрим, что из этого выйдет.

— Мам, тебе правда понравилось? — краснея от удовольствия, спросила юная поэтесса. — Мне кажется — там рифма кое-где дурацкая.

— Дашуль, я тебе как профессиональный редактор говорю, стихи очень даже приличные. Ошибки есть, но дело не в них, а в том, что ты схватила настроение, ритм, образ. Если тебе нравится писать, то не ленись, работай. Чтобы получилось одно достойное стихотворение, надо написать десяток плохих.

— Мам, а ты почему перестала писать? Ленилась, значит? — удивилась дочка, уверенная в безграничной материнской работоспособности.

— Я думала, что этому надо учиться, — призналась Татьяна.

— А разве нет? — Ребенок был потрясен тем, что мать смогла поставить под сомнение такое святое слово, как учеба.

— Надо, но я решила, что сначала научусь, а потом буду писать.

— Но ведь ты же не стала писателем, почему? — запуталась девочка.

— Когда очень много знаешь, то становишься как сороконожка, которая пока не ведала, что у нее сорок ног, спокойно себе ходила. Но стоило се спросить, откуда она знает, с какой ноги надо начинать движение, сороконожка задумалась и больше не сделала ни шага. Вот так и я, — задумчиво глядя в черный квадрат кухонного окна, объяснила Татьяна.

— Как так? — не поняла Даша.

— Я знаю, как не надо писать, потому что работаю с чужими текстами и вижу в них глупости, ошибки, несуразицы. Поэтому, задумав что-то написать сама, принимаюсь прежде всего как сороконожка выбирать, с какой ноги начать, и остаюсь на месте. Да и кому мои стихи или проза сейчас могут быть интересны? Время упущено, поэтому, ребенок, не повторяй мои ошибки, твори, не задумываясь о правилах. Что надо будет, я тебе объясню. А сейчас немедленно в кровать и можешь предаваться там поэтическим грезам хоть до утра, — скомандовала Татьяна, превратившись из подружки в строгую мать.

— Спокойной ночи, мам. Ты ложишься? — Девочка надеялась продлить столь неожиданную беседу.

— Да, и засну раньше тебя, — пресекла Татьяна эту попытку продолжить затянувшийся вечер.

«Пора дать себе волю, пора перестать откладывать лучшее на потом!» — уговаривала она себя, ворочаясь в постели в тщетной попытке заснуть.

Таня глянула на часы, прислушалась к тишине в квартире и гулким ударам своего сердца, гонявшего разогретую воспоминаниями и выпивкой кровь в бешеном ритме спринтерского бега. Заснуть шансов не было. Татьяна встала и включила компьютер. Бульканье, похожее на отрыжку объевшегося великана, просигнализировало, что по «аське» получены новые сообщения. Рука дрогнула привычно открыть чьи-то послания и провести вечер в пустом трепе, имитирующем общение, как велотренажер имитирует поездку по осеннему лесу. «…Кстати, «Бегущая дорожка для сороконожки…» — вполне приличное название для рассказа о буднях модных чатов, — подумала Татьяна. — Но оставим его в резерве, на будущее, когда все, что варится внутри, найдет свое место на бумаге, и, кроме как об Интернете, писать будет не о чем.

Надо согласиться на новую должность, надо ходить на свидания, чаще путешествовать и творить. Мак просил найти стихи, посвященные ему. А где они? Кроме этого одного, ничего не осталось, я все уничтожила. Скромность — качество, конечно, хорошее, но нельзя же из-за этой добродетели выбросить в корзину всю свою жизнь. Наверное, каждый редактор мечтает писать, но как никто другой боится другого редактора. Надо взять псевдоним, например Татьяна Макушкина, и забыть про возможные рецензии, критиков, оценки коллег. Нет, псевдоним должен быть другим. Лучше такой — Татьяна Папина. И забавно и правда. Папа ведь ждал этого от меня, боялся спугнуть, думал, что я от него скрываю свои творения. А я их скрывала от самой себя. Неизвестно, осталось ли что-нибудь во мне? Может, у меня давно творческая фригидность? Зачем все эти годы я переживаю чужие надежды и тревоги? Зачем столько лет слушаю задушевные истории подруг, ведь не для сплетен же. Мне всегда хотелось переплавить их тревоги и радости в слова, которые тронули бы сердца других незнакомых людей. Если слезами, пролитыми на моем плече, можно оросить слова, которые прячутся во мне, то пусть они прорастут и появятся на свет. Вдруг чужая боль, прошедшая через мое сердце, тронет кого-то или поможет перенести страдание? Толя все время спрашивал меня про одноклассников. Ему хочется, наверное, сравнить его жизнь с чужими, начинавшимися одновременно. Я не могу разболтать все, что знаю, это прозвучит пошло. Например, рассказывать о том кошмаре, который случился с Юлей Костомаровой, просто невозможно. А если об этом написать? И пусть у моих рассказов о судьбах близких людей будет один заинтересованный читатель — Толя, один любопытствующий — Дашка и один критик — Галина Григорьевна. А больше мне никто и не нужен…»

Она создала на рабочем столе новую папку и, подумав немного, присвоила ей имя «Тетрадь Татьяны Папиной». Первым документом в этой папке стали наброски к рассказу «Шуба».

«Кто из женщин не слышал хоть иногда стандартный мужской упрек: «У тебя одни тряпки на уме, сколько ни купи, все мало». Пожалуй, это один из наиболее справедливых упреков. Любим мы подарки, и особенно те, что можно на себя надеть. И пусть мужчины считают, что наряжаемся мы для них. Нет, они слишком плохо видят важные мелочи наших туалетов, поэтому мы одеваемся друг для друга. Кто лучше подруги или сотрудницы оценит, с каким изяществом вы решили смелую концепцию весеннего наряда, переплавив в себе последние показы мод и соединив новое с хорошо ношенным старым? Одежда для женщин и подростков — форма общения, послание, которое мы отправляем в мир в надежде на понимание и отклик. Это заявка на положение в обществе и статус, это попытка привлечь внимание единомышленников и сразу отказать чужакам. А мужчины сводят сложнейшую задачу нашего самовыражения к примитивной женской жадности. Не желают или не могут понять, как порой нестерпимо бывает надевать старые надоевшие тряпки. Все равно, что царевне опять натягивать лягушачью кожу.

Юлия была «стройна, бела и умом, и всем взяла», как писал в зрелые годы познавший многие женские тайны, уже женатый Пушкин. Она познакомила нас со своим вторым мужем, любимцем детей, друзей и женщин, обаятельным и щедрым Петром. Союз их был к тому моменту еще недавний, Юлька купалась в его любви, получая постоянные подтверждения своей красоте, молодости и уму. Он тоже был ей дорог. Светлыми летними вечерами верная жена поджидала мужа на даче у ворот, нежно заботилась о его диете, а подругам рассказывала о его многочисленных талантах.

Время, которое судьба дала нам пройти вместе, было славным периодом зрелых дружеских отношений. Мы вместе воспитывали детей, постигали науку преодоления житейских проблем и искренне восхищались друг другом. Частые походы в театр превращались в культмассовые мероприятия. Количество купленных билетов измерялось не местами, а рядами. «Сколько у нас билетов?» — спрашивали меня. «Два» — отвечала я, подразумевая, что мы должны уместиться с детьми, друзьями друзей и родителями на двух рядах балкона, где места, как известно, дешевле. Не помню случая, чтобы у нас остались лишние билеты. Чаще, задавив билетеров массой, мы проводили двух-трех человек сверх нормы. В антрактах распивая припасенный коньячок, кто-то обсуждал постановку, а Юля не забывала поговорить об обновках. Но походы в театр — небольшой штрих наших отношений. Все изменения в семейной жизни, карьере, благополучии происходили в нашем коллективе закономерно, однако не одновременно. Кто-то родил ребенка, а кто-то завел автомобиль и стал подвозить остальных из гостей к метро или иногда провожать в аэропорт. Квартирный вопрос долго оставался неразрешенным, но, в конце концов настал момент и первого новоселья, которое отмечалось на снятой с петель двери. Калейдоскоп событий, переживаемых вместе, позволял расширить горизонты каждого, а успех одного делился на всех. Но не во всем. Мужчины ревниво обсуждали автомобили, а женщины — детей. Юлина дочь от первого брака давала ей повод для гордости. Трудолюбие и способности девочки позволяли матери чувствовать себя и в этом среди нас самой лучшей.

Но, увы, заслуживая по всем статьям награды, Юля не получала ее в материальном воплощении. Петр, обожавший ее в совершенствах и слабостях, не мог доказать своих чувств ничем, кроме любви. Как человек широкой души и высокого романтизма, он не был добытчиком…

И тут мне купили шубу. Не одежду на зиму, а шубу как предмет роскоши. Юлька увидела на мне мягкий, шелковистый, длинный символ женского престижа и содрогнулась. Но как я тогда поняла, не от зависти, а от несправедливости. Почему, глядя на меня в этой дорогой обновке, окружающие будут думать, что я достойна любви и счастья, а она — красивая женщина, любимая жена и отличная мать, в своей старенькой дубленочке лишь вызывать сочувственные вздохи. Неужели по одежке ее никогда не пустят в круг счастливых и благополучных? От этих мыслей Юля буквально затосковала. Ее отношения с Петром испортились. Она ждала от него больше, чем любви, ей хотелось ее материальных доказательств.

А мы с ужасом и чувством беспомощности наблюдали, как появилась и начала шириться трещина между супругами. В итоге любимый нами дуэт, прекрасно исполнявший песни бардов и разыгрывавший блестящие комбинации на волейбольной площадке, распался. Новых избранников выбирали не сердцем, а рассудком. Они обладали, или казалось, что обладали, как раз теми качествами, которых так не хватало прежним супругам друг в друге. Глеб готов был предоставить Юле материальные доказательства любви и купить шубу, а Лида не требовала от Петра ничего, кроме постоянного присутствия рядом. Наши ряды поредели. Мы чувствовали себя как дети разведенных родителей, которые знают, что уже никогда не пойдут в зоопарк с папой и мамой вместе. Кризис, который бывает во всех семьях, превратился в крах.

Новые свадьбы не праздновались, это было бы бестактно по отношению к друзьям. Обе пары теперь появлялись на общих сборищах по очереди. Глеб затеял ремонт в той квартире, куда привел жену. Это дело нужное и дорогостоящее, но нельзя же надеть на себя ремонт, чтобы идти в гости! На празднование Восьмого марта подруга появилась в новеньком костюмчике, миленьком, однако скромном. Ради него не стоило пренебрегать любовью. Потом Глебу пришлось поменять машину. Приятно, конечно, ездить на дорогой машине, но к пассажирке автомобиль все-таки не имеет прямого отношения. Справедливость, которую новый муж был призван восстановить, наделив Юльку зримыми приметами женского успеха, медлила.

Теперь мы реже виделись, и неудивительно, что пропустили момент, когда Юля стала ждать ребенка. Эта новость удивила и встревожила. Появление «новенького», как у нас называли новорожденных, всегда было радостью, объединявшей всех, но мы знали, как мечтал о ребенке Петр, и горевали, что судьба распорядилась иначе. Тревогу вызывало и здоровье Юльки, и возраст, увеличивший риск позднего материнства. Однако вплоть до роддома она чувствовала себя прекрасно, была спокойной и гордой.

В крещенские морозы родилась девочка, а роженицу на следующий день увезли в больницу с тяжелыми осложнениями. Ребенок остался на руках отца, сводной сестры и уже не молодых бабушек. Когда, несколько месяцев спустя, еще слабую, не пришедшую в себя от пережитого Юлию выписали домой, малышка уже сидела в кроватке и грызла сушку четырьмя прорезавшимися зубами. Мать требовала ухода не меньшего, чем младенец, что создавало для уже втянувшихся в свои лямки членов семьи дополнительные трудности. Почувствовав это, Юля позвонила мне и с тихой горечью сказала:

— Мне нет здесь места, я хочу обратно в больницу.

Еще через пару месяцев, когда дочурка уже пыталась вставать на ножки, Юлю выписали домой окончательно, и она начала возвращаться к тому, что осталось ей от жизни.

Приближался ее день рождения, она позвонила мне, чтобы уточнить, в каком магазине четыре года назад мне купили шубу! Я машинально ответила и только потом сообразила спросить:

— Ты хочешь шубу?

— Да, — ответила она низким, изменившимся за время болезни голосом, — Глеб собирается сделать мне подарок. — И тяжело усмехнувшись, добавила: — Пора бы уже!

«Как мы слабы, как уязвимы, — подумала я, глядя на потускневшее золото листьев за окном. — Им, жухлым и опавшим, уже не нужно солнце, светившее в этот осенний день по-весеннему ярко, они уже не зазеленеют вновь. А шуба, купленная сегодня, вряд ли согреет иззябшую без любви женскую душу».

 

Глава 3

Утро следующего дня было пасмурным и деловым. Владелец восьмидесяти процентов акций закрытого акционерного общества «Агрохимцентр» и председатель совета директоров Анатолий Николаевич Лобанов подъехал к офису своей компании, расположенной сразу за МКАД в промзоне Очаково — месте удачном с транспортной точки зрения, а также тем, что приземистое трехэтажное здание имело несколько одинаковых по значимости входов и было окружено удобными парковками. Подъехав к своему месту, с которого просматривалась вся площадь парковок с темнеющими за ней складами, он обнаружил, что место занято — здесь стоял чей-то «Ниссан».

«Охрана проспала», — подумал Лобанов без раздражения, но посигналил, привлекая внимание. Вскоре на крыльце показался недовольный охранник, однако, узнав автомобиль, всплеснул руками, как хозяйка, у которой выкипел суп, и метнулся внутрь.

«Что же это он выходит на улицу смотреть, что случилось, ведь у него там монитор перед носом? — отметил про себя Анатолий Николаевич. — Телевизор, наверное, включили. Надо Писарева воспитывать, чтобы он своих сторожей как-то в чувства приводил. Почему вообще на служебной стоянке оказалась машина клиента? Никто работать не хочет».

Вскоре вместе с охранником на крыльце появился какой-то усатый тип в темном свитере, на котором выделялся светлый прямоугольник бэджика. Анатолий приспустил чуть запотевшее стекло и всмотрелся. Фамилию он не разглядел, но с удивлением обнаружил на пластиковой метке незнакомца логотип своей компании. Пока недовольный владелец «Ниссана», под руководством охранника, отъезжал с места хозяйской парковки, Лобанов с недоумением размышлял, откуда взялся новый сотрудник. Войдя, наконец, в здание, он прошел в свой кабинет, находящийся в соседнем с офисом крыле и отделенный от комнат сотрудников небольшим переходом. Несмотря на участие в деятельности нескольких компаний, своим рабочим местом и главным делом Лобанов считал «Агрохимцентр» — его собственное детище, приносящее если не самую большую, то уж точно гарантированную часть его денег. Он создал эту компанию в соответствии со своим представлением о том, как надо вести дела, и считал продуманную технологию главным залогом стабильности и успеха. То есть если в других компаниях Анатолий делал деньги, то здесь еще и царил.

В приемной Лобанова, как всегда, встретили тишина и порядок, обеспечиваемые его бессменной помощницей — Ольгой Андреевной. Странный выбор и приверженность «старым кадрам» частенько были предметом шуток партнеров и недоумения клиентов. Но Анатолий твердо отклонял все попытки сосватать ему в секретари молоденьких образованных девиц.

— Девушками надо любоваться в клубе, на работе же важна не красота, а опыт, — объяснял он тем, кто одолевал его глупостями по поводу пенсионного возраста секретарши.

— Шеф ее держит за то, что она Ленина видела, — хохмили некоторые, на что Анатолий Николаевич спокойно отвечал:

— Нет, Ленина она, к сожалению, не видела, но при Хрущеве уже работала. А на пенсию ушла с должности начальника канцелярии Министерства торговли. Любую бумагу помнит наизусть, как Любшин в фильме «Щит и меч», а любого клиента вычисляет по первому «Алле!». Таких уже мало, а скоро совсем не будет, завидуйте.

И действительно, те, кто знал деловые качества Ольги Андреевны, удивлялись ловкости Лобанова, никогда не имевшего проблем, знакомых большинству и возникающих из-за неумения секретарей самим решать что, когда и кому надо говорить и не говорить.

— Доброе утро, Анатолий Николаевич! — уютно, по-домашнему пропела Ольга Андреевна, поднимаясь из-за стола и выходя ему навстречу.

— Здравствуйте, как самочувствие? — ответил на приветствие начальник.

— Нормулёк! — позволила себе игривую интонацию Ольга Андреевна, но тут же перешла на официальный тон: — Вас разыскивали наши аудиторы, звонил представитель «Баф», и на три часа вы приглашены в банк на заседание конкурсной комиссии. Из «Супервояж-тур» звонила Хмельникова, просила узнать, не меняются ли у вас обычные сроки вылета в горы?

— Соедините меня сначала со складом, затем с нашей бухгалтерией. Аудиторам назначьте на завтра. Свяжитесь с туристическим агентством, пусть бронируют начало января. Через час я жду Семенова.

— Чай как обычно? — уточнила секретарша.

— Нет, лучше минералки с газом, — пожелал шеф.

Рабочий день начался. Вынимая из портфеля сотовый телефон, Лобанов заметил на нем значок полученного сообщения.

«Наверное, информация от оператора, ведь я как тот полковник из песни «Би-2», которому никто не пишет», — предположил он, но все-таки открыл послание. Номер отправителя был незнакомым, а текст приятным:

«Как самочувствие? Как добрался вчера?» Подпись отсутствовала.

«Татьяна, наверное, — подумал он, превратившись из Лобанова в Мака. — Как ответ писать, не знаю, лучше позвоню».

Однако на звонок ответил раскатистый армейский баритон полковника Балтийского, которым, он, видимо, привык проверять личный состав.

— Привет, Мак! Рад тебя слышать! Вчера здорово было, почти все собрались!

— Да, я сам не ожидал, что буду так рад этой встрече. Я ведь давно ни с кем не виделся. А ты общаешься с кем-нибудь регулярно?

— Славка с Милкой у нас иногда бывают в гостях, наши пацаны даже подружились, теперь независимо от нас по «аське» болтают. Аню Пименову как-то случайно в магазине встретил, теперь она меня культурно развивает. Были вместе один раз на концерте и два раза в кино. А с остальными иногда созваниваемся.

— Здорово, а я и этим не могу похвастаться. Забыли меня все, — посетовал Лобанов.

— Ты зря, мы, когда перезваниваемся, о тебе всегда вспоминаем. Думали, ты совсем от коллектива оторвался, загордился, — признался полковник.

— Да нет. Кручусь без конца, — продолжил прибедняться бизнесмен.

— Это у всех так! Есть работа — жалуются, что нет времени, а нет работы — так и время ни к чему. Вон Славка уже второй год мыкается. У них там все продали и закрыли, устроиться не может, говорят, староват уже. Хорошо, у него Милка — ангел, не то, что словом, в мыслях не попрекнула. Он, конечно, всякую халтуру находит, но это ж не то, — поделился чужими проблемами Балтийский.

— А чем он занимается? — из вежливости, но начав уже тяготиться разговором, спросил Лобанов.

— Не знаю точно, но что-то по компьютерной части, — без подробностей ответил приятель.

— Ну сейчас вакансий много, найдет что-нибудь. Сам-то как? — дежурно поинтересовался Лобанов.

— Нормально, — также дежурно ответил Женя.

— Ну, спасибо, что позвонил. Я твой номер в телефонную книжку перенесу, созвонимся как-нибудь, — постарался закончить разговор Анатолий.

Чуткий, несмотря на изрядную жировую прослойку, Балтийский это почувствовал и простился сухо.

В это же время, улучив затишье, выдавшееся на работе в связи с отъездом главного редактора в Останкино, Луговская тоже общалась с Женей Балтийским, но мысленно. Чтобы внешние силы не мешали ей вспоминать историю его любовных похождений, она отключила мобильный телефон и предупредила редакционного администратора на телефоне, что ее два часа не будет. Затем вставила флэш-карту в свой рабочий компьютер и, перенеся папку «Тетрадь Татьяны Папиной» на рабочий стол, создала в ней новый документ. Когда через два с лишним часа гонец, посланный вернувшимся главным редактором, позвал ее на совещание, она сохранила новый документ под заголовком «Встреча».

«Они встретились лет через десять после последнего телефонного разговора и лет через двадцать с лишним после знакомства. Словом, так можно было только случайно столкнуться, в овощном магазине, например. Она выскочила из дома, даже не накрасив губы, в старенькой курточке с капюшоном, которым нельзя было толком прикрыть растрепанные волосы. Он притормозил у магазина и, хоть до входа была пара шагов, прихватил кепку — похолодало уже по-осеннему. Столкнулись они в дверях: он — туда, она — оттуда. Она радостно, искренне улыбнувшись, загородила ему дорогу, узнав первой. Он смутился и обрадовался ее порыву. Однако фразу: «Как ты изменилась!» — не произнес, не от галантности, а от ужаса пронзившей его мысли: «Как же, значит, изменился я!»

Они стояли в проходе, чуть сбоку, чтобы не мешать другим, и не могли ни войти внутрь, ни выйти наружу, чтобы не сломать вдруг возникшей прежней дружеской близости. Она весело трепалась о своем житье-бытье, совсем без кокетства убирая грязные пряди седых волос со лба, собирая в улыбке морщинки вокруг глаз и смело демонстрируя возрастные изъяны шеи в расстегнутом вороте куртки. Он был по-прежнему скромнее нее. В предбаннике магазина было жарко, и он несколько раз порывался снять кепку, но, каждый раз вспомнив о появляющейся лысине, кряхтя, возвращал ее на место. Живот он тоже пытался втянуть, чтобы напомнить ей свой прежний силуэт. Всего в нескольких шагах от порога магазина стояла его новая машина, блеск которой мог затмить блеск лысины, но не мериться же им! Успехи у них были одинаковые: у него двое — чуть постарше, у нее — двое — чуть помладше. Остальные обстоятельства жизни были неважны, за исключением еще одной подробности: супругов за эти годы ни он, ни она не сменили.

Так они и стояли, боясь шевельнуться, чтобы не дать ветрам судьбы унести их друг от друга еще на годы или навсегда. Они говорили и говорили, а у нее все время то пищал, то звонил мобильник, и она при нем разговаривала и писала ответы, а он ждал. Он не знал, как угадать тот момент, когда можно спросить номер ее телефона. Кроме того, не мог понять: а нужно ли? Опять сумятица чувств, нервотрепка, ревность своя и чужая. Скандалы дома, связанные с ней, давно приняли хроническую форму, но ведь может начаться и обострение. Он изменился за эти годы. Стал осторожнее, расчетливее, практичнее, бросил курить и пить. От того, прежнего, который творил глупости из-за нее, осталось одно, но самое главное. Он до сих пор любил эту… девушку. Он всегда называл ее не по имени, а просто «Девушка». В этом была ирония, нежность и признание того, что в ней самое главное — это признак пола. Обмен телефонами произошел легко, так же как весь разговор, и оставил ощущение, что удалось найти нечто бесконечно дорогое для обоих и, оказывается, не полностью утраченное. Простились они, ни о чем не договариваясь. Продолжения может и не быть, это знали оба.

Она была очень занята, когда он позвонил через месяц, но не стала откладывать разговор, а, извинившись, вышла с мобильным телефоном в коридор. Все слишком хрупко, все истерто временем, возрастом, разлукой, ткань их отношений состоит из одних дыр, поэтому тянуть нельзя, можно только бережно поддерживать. Как ни торопилась она вернуться к делам, но терпеливо выслушала его церемонные оговорки и, наконец, последовавшее предложение встретиться этим же вечером.

Более неудачного дня для нее трудно было найти: куча неотложных дел ждала на рабочем месте, одежда была буднично-унылой и у нее поднималась температура. Но она сказала: «Да, если ты сможешь за мной заехать, а то я еще долго буду занята». Этот звонок был его подвигом в честь их прошлого, а также во имя их будущего, и она должна была ответить тем же. Потом она пыталась доделать дела и унять озноб, а он, как мальчишка, спешащий на первое свидание, заблудился. Звонил, спрашивал, куда свернуть, а она ничем не могла ему помочь. Наконец он припарковался там, где она легко нашла его и скользнула на шикарную кожу сиденья в полном изнеможении.

Он помчал ее по городу, он катал свою девушку на машине. Радовался как ребенок: «Ехал к тебе — сплошные пробки, а теперь, когда все правильно сделал: нашел, заманил, везу, то и пробок нет». Интуиция ее не подвела: сказать «нет» значило разрушить его комбинацию, в результате которой он якобы уже уехал в командировку, а сам был свободен для нее.

Из всех мест, куда он готов был везти свою девушку, ее привлекала только аптека. «Может быть, ты хочешь что-нибудь выпить?» — пытался он доставить ей удовольствие. «Аспирин, растворимый», — взмолилась она. Тогда, измучившись разными намеками и ироничными замечаниями, он спросил, можно ли пригласить ее туда, где есть возможность выпить растворимого аспирина в уединенной обстановке? «Можно», — спокойно ответила она и, все-таки не удержавшись, добавила: «Зачем же мы столько бензина сожгли, пока доехали до этого вопроса?» «Я просто не знал, интересуют ли тебя такие пожилые, толстые мужчины, как я», — ответил он.

После аспирина она чуть повеселела, а он сидел рядом и гладил, легко касаясь пальцами, ее руку, так же как делал это много лет назад на лавочке у Политехнического музея. То, что было между ними в тот вечер, нельзя назвать ни сексом, ни любовью, ни страстью. Это была просто встреча двух тел, которым было когда-то хорошо вместе.

Она чувствовала себя все хуже, ей хотелось домой, в пижаму и под одеяло. На правах больной она, прикладывая ладонь к действительно горячему лбу, ворчала: «Ну почему через столько лет ты сразу потащил меня в «интимную обстановку»?» А он вдруг ответил серьезно и искренне: «Я хотел доказать тебе свою любовь. Ну не в театр же тебя для этого вести?»

В театр они так и не сходили, но были на концерте и два раза в кино».

Представительный, холеный Семенов, исполнительный директор «Агрохимцентра», появился в кабинете Лобанова час спустя.

— Анатолий Николаевич, вызывали?

Он работал у Лобанова уже больше двух лет. Его появление было следствием тяжелого кризиса, в который по ряду обстоятельств попал весь бизнес Анатолия в момент вынужденного раздела собственности с Викторией, бывшей супругой. Она требовала выделить ей долю в каждом из его бизнесов, но иметь в качестве соучредителя, с правом голоса, свою бывшую супругу Лобанов не хотел. Ситуация создалась сложная, так как превратить дело, приносящее деньги, просто в деньги без потерь нельзя. Ему пришлось принять предложение конкурентов и в обмен на требуемую супругой сумму уступить двадцать процентов акций и пост исполнительного директора в «Агрохимцентре». Все остальные вопросы он урегулировал с меньшими потерями: оставил жене и сыну квартиру в Тушино, сам перебрался на «Сокол», машины раздал каждому в собственность, дачу оставил им, дом на Селигере взял себе. Семенов, таким образом, был для него человеком чужим, но Лобанов давно не обращал внимание на личные отношения в делах. Больших претензий к директору как менеджеру у него пока не было. Поэтому он был настроен мирно.

— Владимир Иванович, я сегодня встретил на стоянке человека с бэджиком нашей компании на груди, такой невысокий, с усами. Вы мне можете объяснить, кто это, или мне нужно вызвать Писарева?

— Анатолий Николаевич, я думаю, речь идет о новом сотруднике в отделе техобслуживания, Садовском, имя-отчество забыл. Мы взяли его на работу на прошлой неделе, прекрасный специалист, — небрежно ответил директор.

— Что вы имеете в виду, сказав «мы»? Я его не брал, значит, у вас есть кто-то, кто решает вопросы приема на работу? — не меняя тона, продолжил Лобанов.

— Я имел в виду Аллу, менеджера по персоналу, — терпеливо, как капризному ребенку, пояснил Семенов.

— Сейчас позовем и ее. Ольга Андреевна, Суханову ко мне через пятнадцать минут, — дал команду по селектору президент.

— По какому вопросу? — Бесстрастный голос секретаря напомнил Лобанову его же правило, не входить в кабинет шефа без готового ответа.

— По вопросу приема и увольнения новых сотрудников, в частности Садовского, — уточнил Лобанов.

— Анатолий Николаевич, хотите взглянуть на его рекомендации? — попытался уяснить себе позицию шефа Семенов.

— Нет, Владимир Иванович, хочу напомнить вам, что у нас с вами были четко разграничены сферы деятельности. — И, сменив тон, жестко добавил: — Люди и деньги — это мои вопросы! Только мои, и никто никогда в них не совался и соваться не будет. Разве это не ясно? Или я этого никогда не говорил?

— Анатолий Николаевич, я не думал, что прием какого-то технаря необходимо согласовывать с вами лично, — изобразив недоумение, возразил Семенов.

— Со мной не надо согласовывать, потому что решение принимаю только я, даже когда речь идет о курьере или уборщице. Моя компания — это мой дом, и я должен сам выбирать тех, кого сюда пускать. Вы, Владимир Иванович, пока являетесь единственным исключением в нашей дружной семье. Войдите!

— День добрый, — поприветствовала мужчин полная неторопливая женщина, бывшая школьный завуч, отлично справляющаяся с руководством небольшим штатом компании — человек в пятьдесят.

— Алла Петровна, подготовьте необходимые условия для увольнения нового сотрудника, Садовского. Он принят с испытательным сроком? — сразу перешел к делу Лобанов.

— Нет, он принят в штат, — бойко ответила Суханова, глянув на Семенова в ожидании подсказки.

— Тогда по собственному желанию или по служебному несоответствию, решайте сами, — предоставил шеф небогатый выбор.

— Сколько у меня есть времени? — встревожилась Алла Петровна.

— Чем быстрее, тем лучше, но все формальности должны быть соблюдены строго. И покажите ему мою фотографию и то место на стоянке, которое он не должен занимать в последние дни его работы. Трудовую книжку оформить, рекомендаций никаких не давать, — закончил инструктаж Анатолий Николаевич.

— А кто его заменит? Его взяли под проект электронных продаж, — возмутился молчавший до этого Семенов.

— Найдем, этот проект перспективный. Все свободны, — отрезал Лобанов.

Спокойная Алла Петровна и взбешенный Семенов покинули кабинет хозяина.

«Вряд ли Семенов сделал это случайно. На прочность меня проверяет или просто обнаглел? Надо его убирать потихоньку от денег», — рассудил Лобанов и, открыв дверь в приемную, обратился к разгадывающей кроссворд Ольге Андреевне:

— Что-то у нас Семенов стал обидчивым, а?

— Это у него от величия. Народ стонет — всем указания дает, совещания проводит, ежемесячно требует отчеты и план работы, — дала она характеристику происходящему.

— Ах, так! Что ж, молодец, старается, — уклончиво заметил президент компании.

— Да, — уловив в интонации шефа иронию, подхватила старый кабинетный работник. — В офисе с утра до вечера пропадает, себя не щадит и никому спуску не дает.

— Это достойно награды, — холодно заметил Лобанов и скрылся за дверью.

Таня Луговская опаздывала на работу. Сколько сил, нервов и здоровья потрачено из-за опозданий, а все равно без них не получается. Мысленно подгоняя неторопливо гремящий поезд метро, уютно спрессованная утренней толпой, Татьяна в сотый раз пыталась найти причину своих опозданий, чтобы как-то отвлечься от противного посасывающего чувства страха возможных последствий.

«Допустим, сегодня виноват Васька, гад. Злопамятный и упрямый. Он сидел в туалете, наверное, полчаса, и я не могла его оттуда выманить. Правда, за это время я пожарила котлеты и сварила компот. Вот этого делать было не надо, я потеряла те драгоценные пятнадцать минут, на которые теперь и опоздаю, если поезд вообще будет ехать. Но почему я опаздывала в прошлый раз на планерку? Не помню, кажется, позвонила мама, а то опоздание, из-за которого меня поставили дежурить на выходные? Это случилось из-за Дашки — поднять ее никак не могла. Получается, что я каждый раз опаздываю по разным причинам, значит, причина одна, и она во мне. Наверное, я просто оптимист и рассчитываю, что мне хватит времени на Дашку, котлеты, маму и Василия, а мне его никогда не хватает. Начальству этого не объяснишь, придется признавать ошибки и извиняться. Очень противно».

Такие печальные, но не лишенные доли самокритики мысли крутились в Таниной голове, пока она разматывала на ходу широкий восточной расцветки шарф и расстегивала пуговицы длинного пальто цвета прелой листвы. Заполнив собой все пространство извилистого редакционного коридора, она мчалась в кабинет главного редактора на традиционное утреннее совещание по понедельникам.

— Таким образом, в следующем квартале, который, напомню, начинается через месяц, у нас произойдет обновление «сетки вещания» на двадцать процентов. — На этой фразе главного редактора Татьяна начала протискиваться в дверь.

— А когда мы определимся с теми программами, за счет которых будем вводить новые рубрики? — поинтересовался кто-то, пока Татьяна, якобы не замеченная начальством, пристраивалась сбоку длинного стола.

— Каждая редакция должна подготовить предложения, учитывая рейтинг, обеспеченность материалом. Потом обсудим, чем можно пожертвовать. Теперь следующий вопрос. Руководством канала принято решение постепенно вводить экономический блок. Вот папка с материалами. Я прошу вновь прибывшую Луговскую их посмотреть и в следующий понедельник, на планерке, которая начинается ровно в десять утра, доложить о возможной тематике первых десяти передач.

— Какая редакция будет заниматься экономикой? — спросил кто-то.

— Может, специальную создадим, а то у всех работы под завязку? — послышались голоса.

— Эти вопросы находятся в стадии обсуждения, — сухо отрезал главный редактор и бодро завершил совещание традиционным пожеланием: — Всем хорошего рабочего дня.

— Ну что, подруга, попала под раздачу? — обняв Таню за плечи, спросила коллега и душа коллектива Лена.

— Как понимаешь, мне только экономики для полного счастья не хватает, — тяжело вздохнула Таня. — Тематики я не знаю, эфира у меня два часа каждый день, Ольга заболела, так что вот это, — и она возмущенно потрясла дискетой, полученной от начальства, — мне вообще ни к чему. Слушай, а может, как-нибудь рассосется с этой экономикой? Может, потянуть, они и забудут?

— Боюсь, что нет. Идея зреет слишком давно. Наоборот, не тяни. Быстро набросай план и пусть ищут исполнителей, — посоветовала Елена.

— Ладно, ты права, а то еще меня заставят делать, — вздохнула Таня и открыла дверь своей редакции.

Длинная светлая комната была заставлена столами с компьютерами и телефонами. То и другое нещадно эксплуатировалось пятью сотрудниками, обеспечивающими содержание телевизионных передач канала по нескольким рубрикам.

Татьяна поприветствовала всех одним общим поклоном, с трудом, как опоздавшая, втиснула свое пальто в забитый одеждой шкаф и с цирковой ловкостью прошмыгнула по узенькому проходу между столами, не свалив ничьих громоздящихся стопками бумаг. Включенный монитор уютно загудел, и, пока шла загрузка, Таня просмотрела многочисленные разноцветные записки о самых неотложных делах, приклеенные к бокам компьютера. С удовольствием, как листки отрывного календаря, она сорвала те из них, которые напоминали о уже свершившихся фактах, и повесила всего один новый. Потом открыла дискету, полученную от начальства в качестве штрафа за опоздание. Текст имел бодрый заголовок и следующее содержание:

ДА БУДУТ ДЕНЬГИ! ДОБУДУТ ДЕНЬГИ!

«Из всех ресурсов, необходимых для решения задачи удвоения ВВП, самым массовым и доступным являются деньги. Деньги — это то, чем располагают и распоряжаются граждане, крупные и мелкие предприятия, муниципальные и коммерческие организации.

Многие из нас уже задумывались, как сохранить и приумножить свои сбережения и где выгоднее разместить свободные денежные средства. Большинству россиян известен практически единственный способ — разместить средства на депозитном вкладе. И действительно, это наиболее популярная финансовая услуга для организаций и частных лиц. Однако существует менее знакомый способ работы с капиталом — инвестиции на рынке ценных бумаг. Доходность таких вложений может значительно превышать доходность по банковским депозитам…» — Оторвавшись от этого несуразного текста, Татьяна окликнула соседку:

— Ленок, я пока поняла только то, что у нашего начальства появились новые друзья среди банкиров.

— Это хорошо? — не отрывая глаз от экрана компьютера, поинтересовалась коллега.

— Надеюсь, что для начальства — хорошо, но для меня уже плохо, — не встретив сочувствия, Татьяна вернулась к прерванному чтению.

«Паевые инвестиционные фонды (ПИФы) ориентированы на самый широкий круг как мелких, так и крупных инвесторов. Минимальная сумма инвестиций в большинстве паевых фондов составляет 1000-10 000 руб., что весьма демократично. Вместе с тем следует отметить, что среди пайщиков ПИФов много крупных клиентов, например региональных банков и страховых компаний.

Инвестор, вступивший в фонд, избавляется от необходимости изучать фондовый рынок, ему лишь необходимо оценить вероятный риск, на который он готов пойти, вкладывая деньги в те или иные ценные бумаги, а затем следить за изменением стоимости пая.

Участники телевизионной шоу-игры «Да будут деньги!» готовы рискнуть своими сбережениями: добыть с их помощью деньги для себя и проторить дорогу для миллионов российских семей и предприятий на фондовый рынок. В реальном времени в студии канала, оснащенной рабочими местами брокеров, будут проводиться сделки на покупку и продажу акций и других ценных бумаг на средства гостей студии. Они и телезрители смогут задать интересующие вопросы профессионалам, консультантам. Главная задача — научить телезрителей пользоваться инструментами фондового рынка и привлечь в российскую экономику средства частных инвесторов».

— Народ, — громко обратилась Татьяна к сотрудникам, занятым своим не простым повседневным трудом, — призываю всех к повышению трудовой дисциплины. Не опаздывайте на работу! А то вам придется заниматься, как вот сейчас мне, не своим делом, а тем, — она выдержала эффектную паузу и закончила, — что придумывает наше начальство!

Сотрудники, подняв головы, сочувственно похмыкали, потом велели держаться и думать.

— Как я могу думать о фондовом рынке, если мои знания в этой области ограничиваются «Великим Гетсби» Фицджеральда? — возмутилась Луговская, наливая себе из вечно горячего чайника кипяток для растворимого кофе. И тут же получила универсальный редакционный совет, безотказно выручающий в подобных ситуациях:

— А ты спроси кого-нибудь, кто знает того, кто знает что.

Кивнув в знак согласия, расстроенная Татьяна достала мобильный телефон, пухлую записную книжку и углубилась в поиски консультанта. От перелистывания затертых страничек, испещренных разноцветными записями разных эпох жизни, ее оторвал звонок. Женский голос был смутно знаком, и поэтому она приветливо ответила на вопрос: «Как дела?» — надеясь по ходу разговора понять, с кем имеет дело.

— Ты меня не узнала? Это Саша Александрович, — представилась собеседница.

— Сашка, вот теперь здравствуй, богатой быть тебе! — обрадовалась Таня.

— Не помешает. Как тебе наша встреча? — поинтересовалась одноклассница.

— Очень теплое чувство, здорово, что все приехали. Галина Григорьевна молодец: выглядит отлично и держит марку, как всегда. Я вчера правильно уловила, что ты у нас в мамаши готовишься?

— Да, борюсь за звание самой старой мамы класса. Ни у кого маленьких детей нет, а Уваров и Михайлова уже внуков имеют, — отшутилась Саша.

— Ты зря, у Юльки дочке чуть больше года, но твой малыш будет самым младшим, сойдемся на этом. По тебе, правда, не заметно, — удивилась Луговская.

— Ну, это как в старом анекдоте: ты хочешь, чтобы через полчаса стало заметно? Срок маленький, просто я из этого тайну не делаю, как многие. Я даже шефу моему сразу сказала, чтобы он морально готовился, — призналась будущая мать.

— Значит, он уже готов? — предположила подруга.

— С ним как раз проблема. Я тебе по этому поводу и звоню. Начальник мой — новенький, нервный, ему страшно. Он хочет, чтобы я нашла и подготовила себе смену заранее. Может, найдешь мне толковую девчушку, а лучше женщину в нашем преклонном возрасте, знающую документооборот. Поройся в своей записной книжке, — попросила одноклассница.

— Сашка, не поверишь, именно этим я и занимаюсь. Ищу человека, который разбирается в финансах и экономике. Ну, заодно и тебе смену поищу, я только до буквы «Д» дошла, — засмеялась Таня.

— Не трать время даром и открывай сразу на букве «Л», — посоветовала собеседница.

— Почему? — не поняла Татьяна.

— А потому, что фамилия Лобанова начинается на эту букву. А ты о чем подумала, о любви? Тоже правильно, — подколола ее со школьным задором Саша.

— Да ну тебя! При чем тут Лобанов? — смутилась Таня.

— А при чем тут любовь, ты не спрашиваешь? Кто у нас на деле доказал, что разбирается в финансах, кроме Лобанова? — подсказала бывшая староста класса.

— Я как-то о нем не подумала. Скажи, какой у вас график и какие деньги, чтобы я могла разговаривать конкретно или лучше дать твой телефон, а ты уже сама все будешь рассказывать? — перевела разговор Таня, и Саша скороговоркой ответила:

— Говори, что это метро «Аэропорт», с девяти до шести и от пятисот долларов, а остальные подробности сама растолкую. Не буду тебя больше от работы отвлекать, всего тебе!

— Береги себя, созвонимся, пока! — Они тепло простились.

Таня положила на стол мобильный телефон и снова взялась за книжку, но на букве «3» процесс был остановлен появлением двух членов их коллектива, которым по долгу службы приходилось большую часть времени проводить вдали от редакции. Летучая пара корреспондентов Оксана и Влад явились с задания и готовы были получить следующее. Татьяна усадила их пить чай, и, отгородившись большой жестяной коробкой из-под печенья, в которую все складывали «что-нибудь к чаю», стала экстренно распечатывать план завтрашнего эфира. Рубрика «Виды на жизнь» шла по вторникам в лучшее время с девяти до десяти вечера в формате эфирной студии. Тексты для ведущих, сюжеты для репортажей и даже ответы гостей, а иногда и вопросы телезрителей — все это было результатом незаметной, кропотливой работы редактора. Основной план эфира на завтра, без подробного хронометража и прочей технической информации, был распечатан Татьяной на раскаленном редакционном принтере и в итоге имел следующий вид:

Рубрика «Виды на жизнь»

Программа: ИЗМЕНИ СЕБЯ, НЕ ИЗМЕНЯЯ СЕБЕ.

Тема: Книга перемен.

Гостья студии: Вероника Шкадова — бакалавр экономики, художник-визажист, автомобилистка с десятилетним стажем, музыкант, вторая жена своего третьего мужа.

Образование: технический университет, экономический вуз, курсы визажистов.

Сферы деятельности: экономика, финансы, торговля, логистика, дизайн.

Жилищные условия: четвертая отдельная квартира.

Транспорт: пятый личный автомобиль.

Ведущий:

Мы приглашаем наших телезрителей сегодня вместе с нами заглянуть в себя, чтобы понять причины, вызывающие изменения в нас самих и в окружающем нас мире.

Ведущая:

Изменения — это естественное состояние человека, природы. Недаром древняя и универсальная система предсказания будущего называется КНИГА ПЕРЕМЕН.

Название этой великой книги Древнего Китая объясняется тем, что главная идея, лежащая в ее основе, — это идея изменчивости. На ее основе была построена теория гадания о деятельности человека: идут ли наши дела вразрез с ходом мирового совершенствования или следуют ему, т. е., меняясь, человек меняет мир в лучшую или худшую сторону?

Ведущий:

Можете ли вы оценить то, как повлияли изменения в вашей жизни на окружающий вас мир? Этот вопрос мы адресуем не только нашей гостье, но и всем, кто сегодня вечером вместе с нами готов поразмышлять над этими не простыми вопросами.

Звоните нам, мы предоставим вам слово.

Гостья:

Изменениями в себе я смогла расширить свои возможности в профессиональной деятельности и личной жизни и пр.

Ведущая:

Закономерность возникновения изменений внутри человека и в обществе, так сказать, «технология изменений», основана на противоречиях между внутренним и внешним, между формой и содержанием, между желаниями и возможностями. Та же КНИГА ПЕРЕМЕН выделяет шесть этапов, приводящих к изменениям:

— зарождение ситуации, несущей противоречие,

— внутреннее развитие ситуации,

— кризисное проявление внутренних процессов,

— начало внешнего развития процесса изменения,

— раскрытие ситуации вовне,

— превращение изменения в собственную противоположность.

Сюжет из салона ТАТУАЖА. Вопрос зрителям:

Что вы считаете причиной, а что следствием: внутренние изменения, вызывающие желание исправить что-либо в вашей внешности, или эти изменения должны стать толчком для внутренних сдвигов? Телефоны студии.

Ведущий:

Вероника, вы как человек, проходивший в своей жизни все эти этапы не раз, скажите, подтверждает ли ваш личный опыт китайскую мудрость? / Ответ. Фотографии гостьи. Повторить телефоны студии.

Гость:

Изменения — это вечная борьба нового со старым, внешнего с внутренним. Как определить грань между изменениями себя и изменой себе? Первые приводят к развитию, расцвету, приносят удовлетворение и успех. Измена себе часто оборачивается сломанной судьбой, разочарованием, упадком.

Круговорот взаимных влияний не позволяет нам однозначно ответить, с чего начинаются изменения — от внутренних противоречий или внешних обстоятельств. Моя теперешняя деятельность связана с внешней формой. Я преобразую внешность своих клиентов, чтобы их внутренние изменения проходили легче.

Ведущий:

Как вы считаете, насколько изменения, которые вы «вносите в лицо» ваших клиентов, помогает им преобразоваться? /Ответ./

Сюжет из салона красоты — прическа невесты.

Ведущая:

Наш канал адресован в первую очередь женщинам, традиционной добродетелью которых всегда считалось постоянство и верность. То есть качества, которые исключают право и возможность меняться. Уровняла ли нас современная цивилизация вправе изменять себя? Не будет ли это изменой себе, своей женской сути?/звонки в студию/

Ведущий:

Мы познакомились с различными точками зрения на те, изменения, которые происходят по нашей воле, и с удовлетворением утверждаем, что наши зрители готовы к переменам и ждут от нас того же. Спасибо нашей гостье за участие в программе и до новых встреч!

Прочитав этот плод редакторского труда, Оксана передала его для ознакомления своему напарнику — оператору, затем тяжело вздохнула и спросила:

— Тань, может, снимем, как по этой книжке гадают? А то где я тебе возьму человека до и после «перемен»? Это сколько надо времени убить, чтобы дождаться, пока он изменится, а ты ведь у нас не одна, нам для утренних программ еще снимать приходится.

— Ксюш, а ты не жди. Ты с ним поговори до того, как его разрисуют, а Влад потом снимет результат. Получится экономия времени, — бодро подсказала редактор.

— Какого времени? Мы вместе работаем. Что я должна делать, пока он будет в салоне сидеть? Давай я лучше с пластическими хирургами поговорю, они ведь не только подтяжки делают, но и носы меняют, — предложила тележурналистка. — Им виднее, меняется человек с новым лицом или нет.

— Поговори, ты у нас гений репортажа. У тебя перед микрофоном клиенты как заколдованные раскрывают тайники своих душ. Влад, а ты камерой поработай, чтобы картинка менялась почаще, сделай для меня, ладно?

— Тут у тебя значатся фотографии героини. Они у тебя? Можно ее на рабочем месте снять? — решил выяснить интересующие его подробности оператор.

— Фотографии со всеми своими мужьями, автомобилями и квартирами она обещала подобрать к эфиру. Надо выбрать те, на которых ее трудно узнать, чтобы изменения проиллюстрировать. Работает она сейчас как свободный художник с важными персонами, поэтому снимать будем только в студии. Мне нужны хотя бы три сюжета, сделайте минут по пять каждый. — Татьяна просящим голосом пропела задание съемочной группе, дабы легкоранимые натуры почувствовали свою востребованность.

— Попробуем, — хором ответили творцы невидимого фронта, поднимаясь и не убирая за собой чашки.

— Заходи в четвертую просмотровую сегодняшние сюжеты оценить, — приветливо пригласил Влад.

— Ладно, сейчас только пару звонков сделаю, — пообещала Луговская и обратилась к появившемуся в дверях молоденькому помощнику администратора: — На завтрашний эфир гостью позвали?

— Да, Татьяна Федоровна, я ее встречаю в семь на проходной, грим за полчаса до эфира.

— Прекрасно, хоть с этим проблем нет, — удовлетворенно кивнула Татьяна и снова взялась за свою записную книжку.

 

Глава 4

Как бы не менялся уклад нашей жизни под воздействием технологий, угрозы терроризма и телевизионной экспансии, существуют моменты, когда поток времени замедляет свое течение и дает людям возможность вдохнуть пыльный запах добрых традиций.

Семья Крупинкиных вообще была исключением в современном укладе семейных отношений, а уж семейные ужины для Вити и Милы были настоящими островками спокойствия и порядка в хаосе будней. Но как это часто случается в жизни, предаваться излюбленным наслаждениям порой мешают плохо преодолимые препятствия. Ужинов, столь любимых и важных для этой преданной и нежной пары, судьба выделила значительно меньше, чем тем, для кого это всего лишь один из трех приемов пищи в день. И главной помехой были занятия главы семьи. В ранний период их совместной жизни от семейного очага частенько отрывался Витя. Научные исследования в сфере коммуникаций неожиданно привели его на борт научно-исследовательского корабля, бороздившего просторы не только внутренних морей. Острова и пальмы, айсберги и штормы, весь романтический набор путешественника достался ему как приложение к теме его засекреченной научной работы. Он пропадал в плавании месяцами, а вернувшись, днями и ночами торчал в вычислительном центре академии наук, обрабатывая результаты, строя модели и планируя следующие серии испытаний. Единственное, что омрачало его запойную работу, это разлука со своей милой Милой.

Она пришла к ним в школу в середине восьмого класса, и уже через неделю он впервые пошел ее провожать. Они не по-детски серьезно относились друг к другу, чутко угадав, что в сердце другого нашли свою вторую половинку. К концу школы оба стали похожи на попугайчиков-неразлучников, перелетающих друг за другом по клетке. На их свадьбе свидетелями были одноклассники, а гостями — учителя. Поженились они после сдачи вступительных экзаменов в вуз и собирались никогда не расставаться. Получилось это лишь отчасти. Во всех своих плаваниях Витя всегда мысленно разговаривал с Милой, а потом и с детьми, которые, повзрослев, представляли себе по его рассказам чужие города и страны, океан на закате и в шторм и могли не хуже отца объяснить, как танцуют дельфины, гоняясь за кораблем. В этот период их семейной жизни Мила и двое детей выглядели как с картинки иностранного журнала про красивую заграничную жизнь. Бабушка жаловалась, что ей неловко гулять с внуками, одетыми в джинсовые комбинезоны и американские кроссовки в то время, когда и польские-то были в большом дефиците.

— На меня смотрят как на бедную няньку в богатой семье. Я боюсь, что детей выкрадут из-за этих тряпок, — жаловалась она невестке. — Попроси его привезти что-нибудь попроще.

На что невестка, смеясь, отвечала:

— Лучше мы напомним ему, что одевать надо не только детей, но и взрослых.

Витя создавал теорию, впоследствии легшую в основу современных систем космической связи. Материала собралось столько, что писать и защищать, диссертацию было некогда, отвлекаться не хотелось, один интересный проект сменял другой, и семья гордилась и восхищалась им.

Крах советской академической науки отразился на Крупинкиных в полной мере. Витя оказался как рыба, выброшенная на берег в отлив: ни удары хвостом, ни прыжки не давали шанса вернуться в родную стихию, ибо она просто исчезла. Кусок науки, который прилепил к себе Витю, как смола муху, был так велик, что покупателя на него не было. Гранты, на которых какое-то время держались многие научно-исследовательские институты, были столь мизерны, что их не хватило бы и на неделю плавания судна, напичканного аппаратурой, а не бананами.

Крупинкин продолжал заниматься делом, с удивлением отмечая, что теперь может много и подробно рассказывать о своих приключениях детям за ужином. Сын и дочка особенно любили рассказы отца, про встречи с рыболовами — простыми морскими работягами на ржавых рыболовецких посудинах. Научно-исследовательский корабль частенько ходил от Владивостока в Японию, и в этой зоне рыболовецкой активности ученые с интересом наблюдали за теми хитростями, какими пользовались рыбаки ради улова. Поэтому когда на ужин была любимая всеми членами семьи селедка, дети заговорщически переглядывались с папой и говорили:

— Селедка, наверное, краденая?

На что отец, задумчиво осмотрев лежащий на тарелке кусок, чаще всего подтверждал:

— Крупная, жирная, наверняка краденая. Если в доме случались гости, то им охотно объясняли:

— Самая вкусная селедка — это та, которую капитаны друг у друга ночью воруют.

И после недоуменных вопросов взрослых, не представляющих себе, как один почтенный капитан может ночью, пробравшись на борт чужого корабля, тайком вытаскивать из холодильника за хвост селедку, пересказывали любимый рассказ папы: «Селедку ловят ночью, включив на носу мощные прожектора. Она плывет на свет, и чем больше рыб собирается, тем больше подплывает еще. С помощью эха акустик определяет размер косяка и пора ли поднимать сеть.

В зоне лова обычно находятся несколько судов. И вот если у одного собралось рыбы больше, чем у другого, то капитан на малом ходу подбирается к тому, кому улыбнулась удача, и пытается светом своего прожектора привлечь уже собранную рыбу к своей сети. Если это удается, то наутро капитан, проспавший вора, вынет сеть только с морской тиной».

Обычно после такого рассказа гости шли смотреть фотографии и диковинки, привезенные хозяином из дальних морей.

Но в последние годы спокойные ужины с разговорами и гостями опять стали редкостью. Теперь за столом частенько отсутствовала хозяйка, которой пришлось взять на себя роль финансового гаранта семейного благополучия. Оставшись без работы, Витя занялся кабинетной наукой, а Мила принялась добывать деньги. Ей удалось устроиться в издательский дом, печатающий дорогие глянцевые журналы и платящий своим сотрудникам по западным меркам. Вот и сегодня Витя встретил жену приветливыми словами:

— Устала, Мила? А я сегодня освободился пораньше, ужин приготовил, мы тебя ждем.

Переглянувшись с вышедшим встречать ее шестнадцатилетним сыном, Мила поняла, что муж сегодня вообще никуда не ходил, что с его работой опять проблемы, и, вздохнув, прошла в ванную.

Рыбу после морских деликатесов в исполнении корабельного кока Витя есть не мог, мясо готовить не умел, поэтому на ужин были традиционные сосиски с макаронами. Это блюдо, обычно любимое детьми, им уже надоело. Оживления за столом не наблюдалось. В воздухе висело ощущение неблагополучия.

— Ляля, убери на кухне, — попросила Мила дочку и прошла в комнату, уверенная, что Витюша прилетит следом.

Так оно и вышло. Он подсел к ней, полулежащей в кресле, и стал ласково теребить ее волосы.

— Ты чем-то расстроена? — решил взять инициативу в свои руки муж.

— Да, тем, что ты расстроен потерей работы. Почему тебя это так огорчает в очередной раз? — не открывая глаз, спросила Мила.

— Пойми, никому не нужна та работа, которую я делаю. — Виктор встал и подошел к окну.

— Ты не прав, «компьютерный сервис», так, кажется, называется место, где ты работал последние две недели, нужен всем, — спокойно и нравоучительно возразила жена. — Компьютеры сейчас почти в каждой семье, навыков у людей мало, поэтому помощь нужна многим.

— Это так, — вроде бы согласился Виктор, — но я предлагаю сделать многие вещи лучше, проще, а меня обвиняют в некомпетентности. Вот на прошлой неделе я поехал настраивать Интернет. Дамочка ничего не соображает в технике, а я ей в соответствии с дурацкой инструкцией должен ставить OUTLOOK EXPRESS. Она с ним намучается, всех задергает, ездить к ней придется без конца. Я ей сделал простенькую программку для почты, так меня обвинили, что я этот примитивный OUTLOOK поставить не смог.

— Витя, ты действительно не понимаешь или дурака валяешь? — Мила от возмущения встала. — Чем хуже работают программы, тем больше заказов у этого «сервиса», тем больше зарплата у работников. Тебя там мужики не побили?

— Ты зря, ребята работают грамотные, им очень интересно, что я делаю, спрашивают, учатся. Начальство от этого совсем на меня разозлилось, — вздохнул неудачник.

— Конечно, ты им в рабочее время квалификацию повышаешь, — кивнула она.

— Мил, я за это время, пока ушел из этой халтурной конторы, придумал проект. Мне нужна твоя помощь, — супруг сменил ворчливый тон на серьезный.

— Витя, что я могу сделать? — удивилась Мила.

— Ты через свои журналы должна привлечь внимание общественности к проблемам информатизационного равенства. Понимаешь, сейчас уровень развития страны определяется в первую очередь доступностью информационных ресурсов для ее граждан. Это деньги, и огромные, это престиж, это лидерство в техническом прогрессе. Даже обеспечение равного избирательного права требует немалых средств, чтобы организовать избирательные участки, составить списки избирателей и прочее… А для информационного равенства требуется оснастить средствами передачи информации наши огромные пространства, школы, дома. Таких денег, если считать по мировым ценам, нет, даже если увеличить объем продажи нефти втрое, — Крупинкин говорил спокойно и убедительно.

— Витя, но ведь у нас дамский журнал. Я не главный редактор, чтобы решать, что печатать. Да и главный тоже не все решает, — отнекивалась Мила, но он настаивал:

— Я понимаю. Но ведь у вас есть раздел писем читателей? Ты вставляешь мой текст как письмо, публикуешь и…

— Зачем тебе публикация в журнале для домохозяек? Это же даже за публикацию нельзя считать, — недоумевала жена и получила объяснение:

— Мне нужно заинтересовать проектом крупные компании, а для них важно, есть ли интерес у потребителя, научные изыски их не очень интересуют.

— Тогда давай сделаем так: ты готовишь маленький проблемный текст, а я, пока главный в командировке, вставляю его в номер, потом мы делаем на него отклики читателей, — быстро разработала план действий Мила и, твердо глянув в глаза мужа, добавила: — Только у меня есть условие, которое тебе в этом случае придется принять.

— Милочка, зачем ты так? Неужели ты думаешь, что я не хочу устроиться на работу, что мне приятно сидеть у тебя на шее?

— Витя, я все понимаю и поэтому требую, чтобы ты прекратил тратить свое время на всякие попытки заработать деньги руками, а не головой. Считай, что ты получил грант и отрабатываешь его, занимаясь своим проектом сидя дома. А заодно присматриваешь за детьми и хозяйством.

— Ты не веришь, что я могу делать что-нибудь стоящее? — возмутился муж.

— Я как раз в этом не сомневаюсь, поэтому сиди дома, занимайся наукой и жди, когда в тебе будет нужда, — предложила жена.

— Что же, совсем ничего не делать? — воскликнул Виктор.

— Нет, так нельзя. Помнишь любимую Лялькину сказку «О попе и его работнике Балде»? Там, когда поп послал собрать оброк с чертей, Балда что сделал? Пошел к морю, опустил в него веревку, стал ею болтать и море мутить, тут черти и появились. Без этого ничего бы у него не вышло. Так и мы будем сидеть, ждать у моря погоды, но веревку все-таки крутить, колебания в среде создавать, — решительно заключила Мила.

— Ты мудра, мать. И долго нам на берегу сидеть? — усмехнулся ученый.

— Пока не высидим что надо, — вздохнула она.

— А жить на что? — задал животрепещущий вопрос Витя.

— На мою зарплату, милый. Пиши свой текст, будем привлекать внимание женской общественности к мировым проблемам, — как всегда согласилась на все его просьбы супруга.

— Если честно, то он уже написан. Только я не журналист, боюсь, получилось скучно, — застеснялся автор.

— Показывай свой программный документ, надеюсь, в нем технических подробностей не много? — вздохнула Мила.

— Вообще нет, я сейчас распечатаю, оцени. — Витя подошел к своему рабочему столу и вскоре тихое жужжание сопроводило появление на свет двух тепленьких, как из-под курочки яички, листков бумаги со следующим текстом:

«Несмотря на безусловное признание возрастающей роли и значения информационного фактора в развитии современной цивилизации, следует отметить, что проблема информационной и коммуникационной дискриминации, вызванная неодинаковыми возможностями в сфере использования информационных ресурсов, не получает ни адекватного изучения, ни оценки как со стороны национальных, так и со стороны международных организаций». Далее шел текст не менее мудреный и авторитетный.

— Ну что ж. Главное, чтобы зама и меня за эту самодеятельность не уволили, а то нам придется всей семьей ужинать раз в неделю, — усмехнулась вынужденная глава семейства и чмокнула своего гениального, любимого и трогательного мужа в начавшую редеть макушку.

Был тот вечерний час, когда в вагоне метро уже можно было свободно стоять, но еще нельзя было сидеть. Татьяна прижалась к надписи «Не прислоняться» и, придерживая боком сумку, чтобы не так оттягивала плечо, размышляла об итогах прошедшего эфира. Как это нередко случалось, он прошел бессмысленно и натужно. Ведущие, для которых готовились тексты и реплики, совершенно их не знали и судорожно читали текст с бегущей строки. Гостья студии, вместо того чтобы рассказывать о том, как здорово все менять в жизни, зациклилась на своих переживаниях последнего развода. И как всегда самыми интересными и толковыми были звонки телезрителей, которые давали в прямой эфир. Звонков было много, редакция может гордиться такой популярностью.

«Но, — подумала Таня печально, — за успехи у нас одно поощрение — не наказание. Почему никто не хочет считать зрителей людьми не глупее нас самих? Вот провести бы какое-нибудь исследование аудитории, но не на предмет владения бытовой техникой и порошком «Тайд», а для определения уровня культуры и нравственности. Можно даже денег на это много не тратить, достаточно посмотреть, что в метро происходит. Наша аудитория здесь, в этом вагоне. Достаточно приглядеться к тому, что люди читают, чтобы выбирать ведущих хотя бы с университетским образованием».

Таня обвела взглядом вагон и в пределах видимости обнаружила следующих авторов, чьи книги помогали коротать усталым людям дорогу: Борхес, Шекспир, Коэлья, Пастернак, Пелевин, и пару учебников.

«Они с нами говорят в эфире о серьезных вещах, а мы в ответ напористо и нагло несем какую-то ерунду. — Предавшись неутешительным выводам, Таня не могла успокоиться. — Теперь им понадобилась экономика. Но нельзя же начинать новую рубрику, если не понимаешь, что хочешь сказать. В заявке на экономическую рубрику понятно только одно: в эфире собираются продавать какие-то ценные бумаги. Начальство прямо-таки помешалось на реалити-шоу, но ведь должна же быть какая-то интрига, а на чем ее строить — не ясно. Я так и не нашла, у кого спросить про деньги. Вся моя записная книжка содержит телефоны людей, которые умеют только тратить деньги и потом от безвыходности их зарабатывать, но нет ни одного человека, который умел бы их приумножить. Видимо, все-таки придется звонить Маку».

Дойдя в своих рассуждениях до этой мысли, Татьяна улыбнулась и помахала пальцем своему отражению в двери вагона: а не этого ли она и хочет? Звонить надо, тем более что повод приличный и время еще не позднее.

По-осеннему ранний вечер делал дорогу от метро до дома щемяще приятной. Казалось, прошедший день был длинным путешествием, которое подошло к концу, и вскоре усталый путник получит заслуженные тепло и кров. Ветер подвывал в трубке сотового телефона как в печной трубе, пока Татьяна, прижав его к уху, ждала ответа вызываемого абонента.

— Да, алле! — услышала она искаженный помехами до неузнаваемости голос бывшего одноклассника.

— Толя, здравствуй, это Таня Луговская. Узнал?

— Да, слушаю!

Отсутствие каких бы то ни было эмоций ее так смутило, что она быстро и сухо проговорила:

— Ты просил узнать насчет съемок, и у меня к тебе тоже есть вопросы, мы можем повидаться?

— Я освобожусь через сорок минут, где? — Реакция была неожиданной, и Таня, растерявшись, промямлила:

— Не знаю, я уже до дома доехала. Может, на неделе? У тебя как?

— Сейчас посмотрю. Завтра в два часа, в центре, подойдет? — быстро предложил Лобанов.

— Да, хорошо, а где?

— В «Смоленском пассаже» наверху есть японский ресторан, годится? — моментально определился он.

— Да, я буду. До завтра, — без колебаний и кокетства согласилась Луговская.

— До встречи, — произнес Анатолий и первым отключил телефон.

Этого энергичного диалога Татьяне как раз хватило, чтобы дойти до своего подъезда. В квартиру она вошла, еще неся на лице выражение некоторой приятной растерянности.

Первым, как всегда, ее встретил Василий, потерся о ноги, подставил спину для ответного приветствия и прошествовал на кухню к своей миске, напоминая хозяйке, что, пока она ходит неизвестно где, семья голодает. Но эти мелкие придирки не могли омрачить Таниного прекрасного настроения, и она громко окликнула дочь:

— Дашуля, вас бабушка разве не кормила? Ты чем занята? Надеюсь, не уроками?

— Представь себе, именно уроками, — недовольно проворчала появившаяся в дверях девочка и посоветовала: — Ты этого шантажиста не слушай, у него уже морда в миску не помещается, а он все голодный.

Таня из ванной выглянула на кухню и рассмеялась. Василий попытался посмотреть на нее через плечо, но складки жира на шее закрывали обзор, а поворачиваться всем телом ему было лень. Так он и мучился, не видя, что происходит в коридоре. Отсмеявшись, Татьяна подошла, сгребла его обеими руками, потрепала по загривку.

— Все, Васька, нам с тобой придется сесть на диету. За фигурой будем следить. Вот у тебя уже щеки до ушей выросли, а на мне юбка еле сходится. Кормить можно одну Дашку, но она как раз есть не хочет. На ужин сегодня будет только вода.

После такого приговора кот возмущенно тряхнул головой и удалился, не удостоив хозяйку взглядом. Ему на смену появилась удивленная дочка.

— Мамуля, что это за новости? Какая это юбка тебе срочно понадобилась и зачем?

— Это борьба за здоровый образ жизни. После семи кушать вредно. А с юбками надо разбираться, пошли к шкафу.

— У тебя такой вид, будто ты собралась на свидание.

— А разве это не возможно?

— А с кем?

— Ты зря размечталась, это деловая встреча со старым другом.

— Судя по этой серой юбочке, которую ты пытаешься застегнуть, размечталась совсем не я.

— Ах, так! Тогда ты тоже без ужина, чтобы острила поменьше, — мстительно заявила голодная, но веселая мать, доставая с полки ворох кофт.

Девушка с милой казахской внешностью, одетая в кимоно из китайского шелка, приветливо улыбаясь, помогла Татьяне снять пальто. Искусственные бамбуковые заросли скрывали посетителей ресторана друг от друга, а маленькие шалашики над деревянными столиками были похожи на плавающие хижины вьетнамских крестьян. Было понятно, что у владельцев ресторана несколько размытое представление о восточной культуре. Немного поплутав по деревянным мосткам между столами, Татьяна обнаружила Анатолия, ожидающего ее с газетой и стаканом воды в руках. «Может, тоже на воду перешел со вчерашнего дня?» — мелькнуло у нее в голове.

— Толя, здравствуй, — окликнула она его. Лобанов галантно поднялся и, взяв за плечи, поцеловал в щеку, чуть задержав лицо около ее волос.

Татьяна смутилась, уселась на узенькую скамейку напротив него и зачем-то уткнулась в меню. Видя ее интерес, Лобанов подсказал:

— Советую салат с тофу и печеные овощи, у них это хорошо получается, а остальное как обычно: роллы, сашими.

— Не знаю, зачем я изучаю меню, когда у меня есть такой консультант. И кстати, я хочу тебя использовать именно в этом качестве. — Фраза получилась грубая и двусмысленная, и Таня умолкла, не зная, как поправить тон.

Пропустив ее слова мимо ушей, Анатолий, вглядываясь в ее лицо, попросил:

— Дай я тебя хорошенько рассмотрю на правах старого друга теперь на трезвую голову и при свете. Ты изменилась, и очень. Очки пропали, поправилась, волосы посветлели, стрижка стильная. Стала совсем другой: красивой и нарядной женщиной. Учти, что комплименты мне говорить нет смысла, ведь не я тебя собираюсь использовать, а ты меня, — усмехнулся он.

— Ты тоже изменился. Волосы длинные, завуч такие не разрешала, поседел, посолиднел, по-спортивному подтянут, так что если уж использовать, то такого красавца, как ты, — легко парировала Таня его выпад. — Я начну?

— Подожди, поедим хоть, а то вдруг я не сдюжу? — в тон ей отреагировал Анатолий и почувствовал к сидящей напротив почти не знакомой женщине редкое чувство доверия.

Оба неуверенно, но старательно взяли китайские палочки, передвигая и подхватывая ими разноцветные кусочки экзотической еды. Татьяна пару раз чихнула, переборщив с несъедобно-острой зеленой горчицей, и рассмеялась:

— Я чихаю как наш кот в гневе.

— Что же у тебя за зверь такой, о котором ты все время вспоминаешь? — ревниво поинтересовался Лобанов.

— Мы живем с дочкой вдвоем, а кот у нас как сварливый муж или даже свекор, — со смехом призналась она. — Спуску не дает, чуть что не так — дерется.

— А ты его пороть не пробовала? — осторожно предложил Мак.

— Пробовала, но тогда становится совсем плохо. Он злопамятный и мстительный: начинает кусать за ноги и в туфли гадить, — посетовала Таня.

— Выгони поганца, — твердо предложил Мак.

— Не могу. Он Дашу очень любит и нянчился с ней с маленькой, — Таня развела руками.

— Кто — кот? Может, он у тебя еще сапоги носит и шляпу? — ехидно спросил собеседник.

— Нет, но в прятки здорово играет, и если ее кто обидит, то готов в прямом смысле слова глаза выцарапать, — горячо защитила кота Татьяна.

— Ты просто сказки какие-то рассказываешь, трудно поверить, — покачал головой Анатолий.

— Это надо видеть, как утром мы стоим в очереди в туалет, ждем, пока Василий свои дела на унитазе сделает, не за столом будь сказано, — добавила она и, махнув рукой, перебила сама себя: — Хватит, а то ты решишь, что я, как старая дева, помешалась на кошечках. Давай поговорим о делах, у меня времени мало.

— Начнем с твоих, а если на мои времени не хватит, будет повод встретиться еще раз, — усмехнулся Лобанов, откидываясь и давая возможность официантке накрыть стол к чаю.

Таня отреагировала моментально:

— Я не буду злоупотреблять твоим терпением. Вот текст, который мне передало мое начальство, пожелавшее заняться экономическим просвещением широких масс. Посмотри и скажи, что сейчас происходит на нашем фондовом рынке и можно ли из этого сделать шоу.

Анатолий взял у нее из рук папку и открыл текст с бодрым названием «Да будут деньги!». Пока он читал, Таня понемножку наливала в пиалу чай из приплюснутого сверху керамического чайника и прихлебывала, втягивая аромат прелой травы, который издают зеленые чаи, не прошедшие парфюмерной обработки. Видя, что Анатолий дочитывает текст, она пояснила:

— Боюсь, эту работу будут сватать мне. Для того чтобы взяться за нее, мне надо понять, как действуют все эти биржи, акции и ПИФы. Ты можешь мне это объяснить? Ты ведь имеешь дело с деньгами?

— Ну ты даешь, мать! — развеселился Лобанов. — Тебе же не придет в голову обратиться за медицинской помощью к соседке только потому, что она недавно лежала в больнице и видела врачей? Дело даже не в том, что я в этом понимаю, дело в том, кто за это будет платить? И что ему нужно продать? Ты это знаешь? Кто заказчик?

— Не пугай меня, надеюсь, что заказчика еще нет, — отмахнулась от него, изображая испуг, Луговская.

— Если нет заказчика, то нет ни денег, ни работы и говорить не о чем, — подвел итог Лобанов.

— Мак, ты меня не понял. Но это не важно, объясни мне, как работает фондовый рынок, — попросила Таня.

— Может, я чего и не понял, — кротко согласился собеседник, — но ты спрашиваешь ерунду. Как работает рынок для кого? Спекулянта, инвестора, эмитента, федеральной комиссии по ценным бумагам? Для каждого свое, поэтому я и спрашиваю, кому это надо. Сначала выясни, а потом я тебе все растолкую.

Татьяна откинулась на спинку стула и возмущенно воскликнула:

— Но есть же общие правила и нормы, есть регламенты и технологии! Разве они не одни и те же для всех? Например, эти Пиф-Пафы. Кому они нужны и как с их помощью заработать деньги?

— Кому? Кому заработать? — тоже повысил голос Лобанов. — Тебе это одно, мне — другое, управляющей компании — третье. Нет общих методов, потому что у участников фондового рынка разные цели. Вот, например, как ты считаешь, для собственника, для меня, высокая прибыль хорошо это или плохо?

— Но ведь ты ради нее работаешь, конечно, хорошо! — неуверенно ответила Таня.

— Нет, она мне не нужна. Я не могу себе позволить ни истратить ее, ни платить с нее налоги, мне важно, чтобы деньги были в обороте и увеличивали тем самым размер моей собственности. А моему партнеру, которому принадлежит, например, двадцать процентов в уставном капитале, ему нужна высокая прибыль, потому что он может получить деньги только при наличии в конце года этой самой прибыли. Вот и получается, что зарабатываем мы на одном и том же, а интересы у нас разные, — уже спокойно подвел итог экономическому ликбезу Анатолий.

— Мак, но это же отлично, на этом можно строить программу, есть конфликт, есть стороны, есть что показать. Биржа, аукционы, — прикидывая что-то в уме, проговорила редактор.

— Тебе виднее, у вас свой профессиональный взгляд, но все равно выяснить, кто за это будет платить, необходимо. Как у вас на телевидении средства распределяются? — задал коммерсант ключевой вопрос современности.

— Откуда деньги берутся, я не знаю, — призналась Таня, — да это и не важно. Мы ведь производственники, мы заполняем эфирную сетку программами. На них нам выделяют бюджет.

— Кто? Наверное, у вас тоже действует правило: кто платит, тот и музыку заказывает, — предположил Анатолий.

— Это правило у всех действует, к сожалению, — вздохнула Татьяна. — У нас тоже заказывают.

— В целом идея не плохая, но как можно показать изменение стоимости пая в студии, я не знаю, — признался он.

— На это есть наша редакторская братия, мы, что хочешь, покажем под фонограмму зрительских аплодисментов, — шутливо похвасталась Луговская. — Я разберусь с тем, кто будет размещать рекламу в программе, и это ответит на многие твои вопросы. Спасибо за консультацию.

— Спасибо — это слишком много, я предпочел бы бартер, — сухо, по-деловому заметил консультант.

— Так не честно, — возмутилась Таня, — цену надо было называть до, а не после, или у вас в бизнесе не так?

— У нас по-разному, а цену я уже тебе говорил. Мне нужна качественная видеопрезентация моей продукции для колхозников. Сколько это стоит? — задал бизнесмен традиционный вопрос.

— У меня в этом случае возникнет не меньше вопросов, чем у тебя ко мне. Но задавать мне их уже некогда, я, в отличие от тебя, человек подневольный, и время, отведенное на прогул, уже заканчивается. Да и разговаривать лучше сразу с режиссером. Если хочешь, я переговорю с нашими специалистами? — с некоторым разочарованием, скороговоркой предложила Татьяна.

— Готов пригласить ваш творческий коллектив на ужин, при условии, что ты разрешишь мне потом проводить тебя домой и покажешь страшное чудовище по кличке Василий, — Анатолий сменил тон с делового на шутливый.

— Я перезвоню тебе на этой неделе. Спасибо за обед, все было вкусно, — поспешно завершила разговор Татьяна, глянув на часы.

— Ты говоришь как маленькая девочка, которой разрешили сесть за стол со взрослыми, — попытался сохранить игривую интонацию Лобанов. — Я чувствую себя старым и страшным.

— А я действительно чувствую себя маленькой и робкой, — призналась она и добавила, видя, что он встает: — Не провожай меня, я убежала. Спасибо.

— Тебе спасибо, до встречи!

Таня полуобернулась и, махнув рукой, скрылась в бамбуковых джунглях ресторана. Проскочив поворот на эскалатор, она быстро спускалась по лестнице, поглядывая на часы. «Опять опаздываю. Надо было уйти еще полчаса назад. Почему я сидела? Снова нарвусь на замечания. Получилось, что я высиживала повод для следующей встречи.

Нет, все было в темпе, тон я держала вроде деловой. Разучилась совсем с мужиками общаться, мне нужна маленькая победоносная война, да и реванш надо взять за разбитое в юности сердце. Тряхнем стариной и начнем завлекать Мака», — глядя на свое отражение в надраенной до жирного блеска витрине дорогого бутика, решила повеселевшая Татьяна.

 

Глава 5

— Анатолий Николаевич, — послышался в трубке голос Ольги Андреевны, — приехали клиенты из Ярославля, вы подъедете или переадресовать их Семенову?

— Пусть ждут меня, я в центре, скоро буду, предложите им пообедать, — велел спешащий в офис после встречи с одноклассницей Лобанов.

«Ярославль, Ростов, Кострома — перспективный регион, жаль только, без дотаций начинают обходиться. Но что сами пожаловали, это важно. Если дело пойдет, то можно будет и склад делать, пока конкуренты туда не влезли. Надо будет в Куршевеле потолковать, прощупать, почему в этом регионе никто не закрепился. Хотя торговые представители там у многих наверняка есть». Эти приятные и практичные мысли сопровождали Анатолия по дороге в офис.

Специфика бизнеса господина Лобанова состояла в том, что он торговал широким спектром средств защиты растений, умудряясь продавать их тем, у кого не было денег, — фермерам и колхозам. Несмотря на все перестройки, ситуация с сельским хозяйством на просторах нашей Родины существенно не менялась со столыпинских времен. Денег у кормильцев всея Руси как не было, так и нет. Однако российская предприимчивость — тоже немаловажный фактор. Созидательная сила предпринимательского гения позволяет прибыльно торговать с безденежным клиентом. В сложной системе взаимодолгов, дотаций и кредитов в счет нового урожая у крестьян находились средства на покупку гербицидов от сорняков, фунгицидов от болезней, инсектицидов от вредителей растений. А куда деваться без них? Если не обработать посевы, то процентов тридцать, а то и сорок потеряется сразу на поле. А с ними и надежды хоть что-нибудь заработать своим трудом, кроме пенсионного стажа. Вот и крутятся колхозники, а такие фирмы, как «Агрохимцентр», создают им все условия, не забывая при этом и себя. Проблема только в том, что позволить себе бороться за урожайность могут относительно благополучные регионы, а их на наших широких просторах наперечет, поэтому-то появление потенциальных клиентов из Ярославля так подняло настроение Лобанову, который приуныл после разговора с Татьяной. «Главное — не уподобляться столь уважаемым Галиной Григорьевной литературным персонажам и не начать причитать: «Уже ль та самая Татьяна, которой я пренебрегал?» Она не Ларина, а я не Онегин. Смешно принимать стихи, написанные в юности, за повод закрутить роман в старости. К тому же я совершенно не помню, хорошие ли это были стихи. Надо попросить Татьяну их найти. На самом деле я давно не чувствовал себя просто нормальным человеком, который интересен другому нормальному человеку. Надо выяснить, какой клуб сейчас считается модным в их кругах, и сходить туда с ней. Может, одного вечера хватит, чтобы ностальгия перестала меня мучить?»

Пройдя прямо из машины в переговорную, расположенную за кабинетом, Лобанов вызвал Андрея — начальника отдела продаж, и велел Ольге Андреевне звать гостей.

— Анатолий Николаевич, их Семенов развлекает пока, его тоже пригласить?

— Я сам с ними переговорю, а Семенову передайте, я жду его к пяти с документацией по складу, пусть делом займется.

Потенциальные клиенты оказались дельными и понятливыми. Занимались они продажей семян и хотели расширить бизнес за счет агрохимии. Сеть у них в регионе была, клиенты тоже были свои, стабильные, объемы продаж росли. Просили они товар на реализацию, но явно хитрили, говоря, что такие условия им предлагали и в других местах. Разобравшись в общем, Лобанов подключил к разговору Андрея, который уверенно и твердо говорил о ценах, давал точную и подробную характеристику препаратов, знал производителей. Держался он солидно, но заинтересованности в клиентах не скрывал. «Молодежь стала грамотной и хваткой, Андрею в конце года можно выделить менеджерский пакет акций», — с удовлетворением отметил про себя хозяин. Подводя итог встрече, он предложил покупателям приобрести товар с отсрочкой платежа, а объемы и длительность отсрочки пообещал определить после знакомства с их структурой на месте. Готовность главы столичной компании лично выехать на место для заключения договора произвела на волгарей приятное впечатление, и стороны расстались по-деловому, но тепло.

В приемной его ждала Эля из бухгалтерии.

— Анатолий Николаевич, можно к вам на минутку? — взволнованно спросила она, зная, что шеф таких экспромтов не любит.

Благодушное настроение не позволило Лобанову отчитывать сотрудницу за нарушение принятой системы общения с ним.

— Заходи. Что стряслось? — пригласил он сухо.

— Анатолий Николаевич, мы работаем вместе уже три года. Мне нравится у вас, и живу я недалеко, но все-таки, видимо, буду писать заявление об уходе, — взволнованно и сумбурно изложила обычно собранная и уравновешенная бухгалтерша.

— Почему, что тебя не устраивает? — переспросил владелец компании.

— Мне Семенов все время выражает свое недоверие. Каждое утро приходит к нам и начинает задавать одни и те же вопросы, как будто пытается поймать меня на противоречиях. Потом план работ требует и сверяет с отчетом в конце месяца. Какой такой особенный план может быть в бухгалтерии? У нас вся работа регламентирована, вот если приходится делать больше, чем обычно, то, значит, где-то сам же ошибку допустил, за переработки бухгалтера надо наказывать, а не поощрять. Разве не так? — спросила сотрудница в поисках поддержки.

— Ты чем занимаешься? Начислением налога на добавленную стоимость? — Шеф проявил осведомленность.

— Да, и еще две фирмы наши дочерние веду. Работы хватает, деньги я свои отрабатываю. Не знаю, что ему от меня нужно, но в такой обстановке работать невозможно, — пожаловалась Эля.

— Так только ты считаешь? — знакомый с психологией подчиненных не по учебникам, поинтересовался шеф.

— Я говорю только о себе, другие пусть сами за себя говорят, — насупившись, процедила бухгалтер.

— Понятно, значит, зреет бунт против исполнительного директора. Ладно, заявление написать — это твое право, но не торопись им воспользоваться, в конце года бывает премия, правда, только для тех, кто год отработал полностью, — напомнил Лобанов.

— Хорошо, до конца года я доработаю, а потом… — уныло вздохнула жалобщица, но шеф ободрил ее:

— А потом видно будет, не горюй, займусь я Семеновым.

Оставшись в кабинете один, Лобанов машинально достал из кармана телефон, чтобы просмотреть непринятые звонки. В углу экрана мерцал маленький конвертик. «Сообщение?» — удивился Лобанов. Открыв послание, он прочел:

16.14.

«Отбиться от экономики не удалось. Выручай. Таня».

Он улыбнулся. Текст напомнил ему школьные записочки, которые на контрольных передавались по рядам как сигналы SOS. Самое интересное произошло с ним однажды на какой-то очень важной контрольной в девятом классе, когда нужно было упростить длинное алгебраическое выражение. Он совершенно потерялся в нем и отправил записку со словом «выручай» лучшему математику класса, школы и даже района Игорю Федулову.

Почти потеряв надежду на спасительный ответ, он раскрыл вернувшуюся мятую бумажонку и уставился на закорючки «2c+Зb», а потом, обернувшись к математическому гению, в отчаянии простонал: «А как ты это вывел?» После той тройки, определившей тройку в полугодии, он взялся за математику. Постепенно увлекся, и если не догнал Федулова, то вошел в пятерку лучших, правда, только в классе. Но и этого хватило, чтобы поступить в МАИ.

Анатолий открыл меню в своем телефоне и, помучившись немного с освоением новых функций, составил ответное послание:

16.26.

«Рад служить! Мак».

Вибрация телефона через пару минут его приятно удивила. «Так быстро пришел ответ?» Но это было всего лишь уведомление о доставке его сообщения.

Ровно в пять Ольга Андреевна доложила, что пришел Семенов, и спросила, нужна ли она сегодня.

— Побудьте еще полчасика, а потом можете собираться, — разрешил шеф и жестом пригласил присесть появившегося в дверях директора.

— Владимир Иванович, у меня накопилось к вам много вопросов. Мы редко стали встречаться, — начал Лобанов беседу.

— Анатолий Николаевич, работы очень много, я просто задыхаюсь под гнетом текучки, поэтому меньше времени стало на обсуждение с вами стратегических вопросов, — напористо возразил Семенов.

— Ну это вы зря. Стратегию надо обсуждать один раз, когда дело начинаешь, а потом сплошная тактика. О ней и поговорим, — не дал увлечь себя абстрактными материями Лобанов и продолжил: — Я планирую выйти на новые регионы, это потребует более четкой работы офиса, за которую отвечаете вы. Скажите, можно ли увеличить объем продаж при том же составе?

— Я готов ответить на этот вопрос. Предвидя его, я в последние месяцы внедрил систему отчетности и перспективного планирования для работников всех категорий, готовлюсь провести аттестацию. Предварительно можно сказать, что резерв в десять — пятнадцать процентов у нас есть, но не больше. Поэтому новых людей надо искать, — подвел итог директор.

— Я не очень люблю новеньких, лучше растить уже проверенных. Андрея можно назначать директором филиала, например. Да и Элю можно перевести на должность главного бухгалтера в любую из дочерних фирм, пусть опыта набирается, а то заскучала, уходить собралась, — заметил Лобанов.

Собеседник тут же перешел в атаку:

— Тем более новые люди нужны, а вы Садовского уволили.

— Продвижение в новые регионы потребует внедрения системы электронных продаж, это наша стратегия, о которой вы мечтали. Жду от вас отчета об анализе работы сотрудников, положение о проведении аттестации и информации об аренде складских площадей по ярославскому направлению. Все! — попытался завершить дискуссию Лобанов.

Но Семенов, повысив тон, возмущенно воскликнул:

— Анатолий Николаевич, когда я это все успею? Мне теперь на работе ночевать?

— Ни в коем случае. Я дал указание охране докладывать мне обо всех случаях задержки на рабочем месте свыше часа, — твердый взгляд хозяина усиливал значение сказанного.

— Но почему? — Такого Семенов не ожидал.

— Потому что у нас с вами сезонная работа, а сейчас не сезон. Если работник вовремя домой не уходит, значит, он или плохой работник, или вор, который ждет удобного момента, чтобы украсть, — терпеливо пояснил владелец, но собеседник продолжал недоумевать:

— Что у нас красть? Пестициды ядовитые?

— Когда есть собственность, ее всегда можно украсть. Жду вас в четверг с материалами и проектами договоров с ярославскими ребятами. Помните, так назывался ансамбль, популярный в нашей молодости? — усмехнулся своим воспоминаниям Лобанов.

— Не помню, я всегда увлекался классической музыкой, — отрезал директор.

— Я слышал, что у вас жена искусствовед и вы собираете живопись? — проявил осведомленность шеф.

— Да, но этим занимается преимущественно она, у меня совсем не остается времени, — голос директора был полон страдания.

— А вы не пробовали проводить меньше совещаний? Я, правда, в отличие от вас бизнес-школу не оканчивал, но думаю, это средство верное и на общей производительности труда скажется положительно, попробуйте, — миролюбиво предложил Анатолий.

— Между подразделениями необходима координация, а это требует горизонтальных связей, — назидательно пропел Семенов.

— Верю, что ваши теоретические знания безупречны, но я практик. Поэтому завтра я буду лично проверять сотрудников отдела продаж на знание нашего прайс-листа наизусть. Я давал вам месяц, чтобы подготовить людей, — Лобанов неторопливо наседал на строптивого директора.

— Но наш прайс-лист занимает четыре листа текста и частично меняется каждый месяц. Зачем эта муштра? — Семенов был вынужден перейти к обороне.

— А затем, что знание препаратов, производителей и цен — это то, чем они зарабатывают деньги для нас и для себя. Любая заминка в ответе на вопрос вызывает у клиента сомнение в нашей компетенции и, следовательно, цене, — дав эти никому не нужные пояснения, Лобанов сухо добавил: — Я был уверен, что у нас с вами сходная точка зрения на это требование, разве нет? Ведь месяц назад, когда я давал это задание, вы не выражали по этому поводу недоумения? Что изменилось? Персонал поглупел или у вас появились причины ставить под сомнение мои распоряжения?

— Я позволил бы себе напомнить вам, что когда меня утверждали на собрании акционеров на пост директора, была определена моя компетенция, в которую входила организация работы офиса. Если вы считаете, что я более не отвечаю за это, то давайте поставим вопрос на следующем собрании акционеров. А пока я буду руководить офисом в соответствии с моим опытом и знаниями и отчитываться буду в конце финансового года. Мне очень жаль, что из-за вашего предвзятого отношения мы потеряли очень квалифицированного сотрудника Садовского. Это ставит под удар утвержденные планы внедрения электронных продаж, на которые уже выделен и частично освоен бюджет. — Закончив этот монолог, Семенов закрыл свой электронный блокнот, давая понять, что больше добавить ему нечего.

— Спасибо за информацию, вы свободны. — Голос Лобанова не дрогнул, взгляд не выдал никаких эмоций.

«С ним в покер играть нельзя, — подумал, покидая кабинет, Семенов, — блефует мастерски. Что теперь доложить Артуру? Выполнил я его задание вывести шефа из равновесия или нет? Конечно, хорошо бы получить двадцать процентов, но можно и зубы об него обломать. Надо склоку в коллективе устроить, тогда легче будет маневрировать», — размышлял Семенов, добираясь до своего кабинета.

Оставшись один, Лобанов тоже задумался. «Вечная проблема: сначала надо собственность добыть в боях, а потом еще и сохранить. Пока заработаешь, столько сил и нервов потратишь, что отдавать очень не хочется. Я и с Викой долго не разводился из-за этого. Стоило вспомнить, сколько в нее вложено, так сразу же мириться начинал. Я ведь ее отбивал у сына главного конструктора ОКБ — у комсомольского деятеля. Добыча по тем временам была драгоценная и обошлась мне в копеечку. Если бы не ее жадность, то я не пустил бы и на порог ни Артура с Дудкой, ни Семенова — этого прилизанного эстета. Наглеть он стал неспроста, за этим явно стоит чей-то интерес. Надо бы мне присмотреться к нему поближе и изнутри. Дудке звонить рано, нечего авторитетных людей по пустякам дергать, а вот дружеская помощь не помешала бы. Но из друзей остались только старые. Новые или разбежались, или в партнеры метят, а где деньги, там дружбы не бывает».

Собираясь с мыслями, он машинально крутил в руках сотовый телефон. Тот вдруг забился у него в ладони от вибрации, а на экране замерцал конвертик. Приятное любопытство кольнуло Лобанова в бронированное сердце.

19.23

«Готова в благодарность за японскую горчицу угостить итальянским кофе».

Он улыбнулся и почувствовал, что хочет сидеть где-нибудь в кафешке, вертеть в руках чашку с остывшей кофейной жижей и видеть напротив ее лицо. Набрать ответ на этот раз получилось быстрее.

19.28

«Где встречаемся, в Риме?»

Отправив сообщение, он понял, что такой ответ она примет за отказ, и набрал номер ее мобильного телефона.

— Танюш, на сегодня все билеты в Рим проданы, я узнавал. Может, встретимся в каком-нибудь другом городе, например Москве?

Она засмеялась.

— У меня загранпаспорт просрочен, и еще я сегодня дежурю в ночную смену, давай в пятницу, я режиссера тебе нашла.

— Ладно. А куда твой режиссер ходит ужинать? — поинтересовался Анатолий.

— Обычно домой, но если ты позовешь его в «Розовую свинью» — это ресторан напротив Останкина, то можешь добиться скидки, — посоветовала Таня.

— А если я тебя позову, то тоже смогу чего-либо добиться? — игриво поинтересовался он.

— Это смотря куда позовешь и чего будешь добиваться, — не смущаясь отозвалась Татьяна и вернулась к практическим вопросам: — В пятницу, часов в восемь будет нормально?

— Стоп. В пятницу я должен быть в Ярославле, — вспомнил Лобанов и добавил, повинуясь мгновенному вдохновению, — хочешь прокатиться со мной? По дороге много красивых мест, сможем спокойно поговорить о твоей экономике и моей презентации. У тебя же после дежурства должен быть выходной.

— Да, в пятницу я не работаю, но столько дел на этот день уже отложено, — заколебалась Татьяна.

— Ну, так отложи их еще разок. Всего не переделаешь. Комфортабельный транспорт и осмотр достопримечательностей я тебе гарантирую, — настаивал он.

— Но у тебя там дела. Я не помешаю? — почти согласилась она.

— Нет, это не долго. Только договоры подписать. Я за тобой заеду утром, часов в восемь. К двенадцати будем на месте. Идет? — напирал Мак.

— Я так давно не путешествовала, что поеду с удовольствием, если это не создаст тебе проблем, — вежливо отозвалась Таня.

— Надеюсь, что создаст, — пошутил он и быстро попрощался.

— Мой дедушка был главным инженером завода в Иванове, который производил какой-то уникальный теплоизоляционный материал для подводных лодок. На фронте он попал в окружение с армией Власова. Но его оттуда вывезли по распоряжению Сталина, который в некоторых случаях мог не придавать значение тому, что в другой ситуации считал достойным кары. — Голос Тани звучал негромко, шум мотора, несмотря на скорость за сотню километров в час, не мешал их беседе.

Уже перед Сергиевым Посадом, когда дорога перестала требовать от Анатолия повышенного внимания, напряжение и отчужденность постепенно сменились откровенным интересом и искренностью. Толе удалось разговорить Татьяну, и она легко и интересно отвечала на его вопросы. Воспоминания их начались с обстоятельств знакомства в седьмом классе, а это потребовало некоторого экскурса в историю.

— И что же, ему Власова после войны не припомнили? — удивился Лобанов.

— Не успели, он умер своей смертью от инсульта, что дало моему отцу незапятнанную биографию и возможность заниматься тем же делом.

— Он тоже работал на оборонку? — уточнил Анатолий.

— Нет. Папа сумел получить образование, стать главным инженером крупного завода по производству строительных изоляционных материалов и при этом остаться беспартийным, — похвасталась дочь.

— По тем временам это требовало большой ловкости. Моего отца в звании не повышали, пока он не стал кандидатом в члены КПСС, — поделился Толя.

— А моего из партии исключали, даже не удосужившись узнать, есть ли у него партийный билет, — Тане доставляло удовольствие рассказывать о своем отце.

— И такое бывало? — изумился Анатолий и посмотрел на свою собеседницу долгим взглядом.

Почувствовав его, Таня улыбнулась и коснулась теплой рукой щеки Анатолия и напомнила:

— Товарищ водитель, следите за дорогой и не превышайте скорости.

— А вы, гражданка, рассказывайте все по порядку, — попросил он и стал энергично обгонять маячившие перед носом фуры.

— Отца вызвали в главк и дали задание срочно поехать в Воронеж, чтобы обеспечить пуск завода, который был намечен на седьмое ноября. Папа осмотрел все и доложил, что завод не будет работать не только к седьмому, а вообще никогда. Там в системе воздухозабора вентиляторы внутри труб стояли наполовину правильно, а наполовину — задом наперед. Чтобы воздух шел в печи, предстояло все разобрать и сваривать заново. Отец доложил в главк. Его вызывали на бюро местного обкома на ковер за срыв ввода производственных мощностей. Он им объяснил, в чем дело, а они радостно, что есть на кого свалить, поставили на голосование вопрос об исключении его из партии. Большинство — за, секретарь по оргработе трагическим голосом говорит: «Товарищ Луговской, сдайте ваш партбилет».

Отец хохочет, слезы на глазах выступили, а ему тот же партиец:

«Поздно плакать, надо было задание партии выполнять».

Папа еле выдавил сквозь смех:

«Я не член партии».

Ну тут у них такие лица стали, что он сдерживаться не смог и захохотал в голос. Кто-то опомнился, позвали милиционера, который у дверей дежурил, составили протокол о хулиганском поведении. А мы в это время в Магадане жили и пугать отца было нечем. После этой истории его вскоре в Москву в главк перевели в экспертный отдел.

— И тогда у Нинки появилась новая соседка по парте, так? — предположил Анатолий.

— Да, зимой, в седьмом классе, — подтвердила Таня.

— Ты хочешь заехать в Лавру? — вежливо поинтересовался Лобанов, поглядывая на указатели.

— Нет, я там часто бываю. Интереснее посмотреть Переславль-Залесский, если у тебя есть время, — попросила она.

— Если хочешь. Мы там будем через час и можем остановиться. Но, я думаю, лучше доехать до Ярославля, сделать дела и посмотреть, что нам предложат местные. А на обратном пути заедем, куда скажешь, — подобно большинству водителей Лобанов воспринимал любые остановки в дороге как потерю темпа.

— Короче, песня известная: первым делом — самолеты, ну а девушки… — Таня вздохнула и замолчала.

Позднее осеннее солнце было скрыто свинцовой, гладкой, без единой трещинки броней облаков. Казалось, что они мчатся по огромному туннелю с тусклым освещением и низким широким потолком. Поля, дома, заборы можно было принять за граффити в стиле передвижников, покрывающие бесконечные стены тоннеля. Скорость делала мир за окнами еще менее реальным. Щемящая дорожная тоска вдруг навалилась на Таню.

«Зачем я еду? Куда хочу приехать? Какой поворот спирали моей жизни привел меня к этому человеку? Что в нем осталось от того загадочно-желанного мальчика, который должен был составить счастье всей моей жизни? Имя? Профиль? Голос? Я же сама недавно делала передачу о переменах. А хочу только одного — не менять больше ничего. Не надо мне новых людей, новых увлечений, даже новой сумки не надо. Нет сил привыкать, преодолевать, превозмогать. Может, это тот самый кризис, которым всех пугают? А может, все стали взрослыми, наконец? Небо ровное и низкое, как плохо побеленный потолок, на таком не может быть ни светлых восходов, ни романтических закатов. Такое небо над головой сейчас как раз для меня».

— Музыку включить? — заметив смену настроения спутницы, спросил Анатолий.

— Может, не надо? — поспешно отозвалась Таня, представив бодрые звуки попсы под этим небом, но, спохватившись, что водитель имеет право на развлечения, если пассажир не хочет поддерживать беседу, поправилась: — Как хочешь, только не очень громко.

— Такую музыку тихо слушать нельзя, — серьезно заметил он, настраивая музыкальный центр.

— Ты рок любишь? — испугалась Таня.

— Нет, это гораздо сильнее. Слушай, — строго велел Лобанов.

Раздались звуки народных инструментов, и салон модной европейской машины, несущейся по просторам Среднерусской возвышенности, заполнил сильный женский голос, печально выводящий слова старинной песни: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина, головой склоняясь до самого тына». Звуки были родными, далекими и такими красивыми, что у Татьяны навернулись слезы на глаза.

— Ну как? — поинтересовался Анатолий, когда песня отгремела и стихла, а потом, заглянув Татьяне в лицо, неожиданно заявил: — Теперь твоя национальность не вызывает у меня сомнений.

— Почему? — удивилась Таня, но не вопросу, а ощущению, что ее тоска и сомнения растворились и вытекли вместе с парой слезинок из глаз.

— Потому что настоящий русский человек должен плакать от правильно спетой русской народной песни, так же как хохол чувствовать в горле спазмы от слов: «Ты ж мое солнышко, ты ж мое ясное…»

— Так это у тебя тест такой, антисемитский? — засмеялась Таня.

— Не права, у меня «Хаванагила» тоже есть в классическом исполнении хора под руководством Турецкого. Это просто способ заполнить графу «национальность», — обстоятельно пояснил Лобанов.

— Не ожидала, ну еще что-нибудь поставь. Это Кадышева? — угадала слушательница.

— Да, у меня пара ее дисков, все лучшее, что есть в репертуаре, — похвастался Толя.

— А «Шумел камыш» есть? — спросила Таня озорным голосом.

— Есть, но рановато еще слушать эту песню. Хотя, подожди, я тебе создам необходимые условия, — с этими словами он потянулся и достал из бардачка плоскую пластиковую бутылку коньяка «Хеннесси», которые продают только на борту международных авиарейсов. — Из горлышка будешь?

— Подожди, у меня в сумке мандарин есть, сейчас организую закуску. За наше путешествие! Будь здоров! — Она отхлебнула коньяка.

— Ты сказала два тоста, поэтому два глотка, — подначил одноклассник.

— Надеешься, что пьяная женщина будет легкой добычей? — заподозрила Таня, жуя мандарин.

— Женщина всегда добыча. Посмотри, — и он показал вверх.

В обшивке облаков вдруг открылся маленький круглый люк, и в него тут же просунулись длинные тонкие щупальца солнечных лучей. Облака вокруг отверстия пошли мелкими красноватыми трещинками. Как застывшая лава под напором огненной жижи, облака от ветра стали ломаться, крошиться и отваливаться кусками, обнажая блеклую, но чистую синеву осеннего неба. Туннель кончился, стены отступили, и с холма, на который вырвалась дорога, они увидели золотые коронки монастырских колоколен и влажную улыбку Плещеева озера. Город, как добродушный великан, приветствовал их с обочины.

— Будем заезжать? — перекрывая звуки балалаек, прокричал Анатолий.

— Нет, лучше полюбоваться издалека, — ответила Таня, приветственно подняв в сторону Переславля пластиковую бутылку, словно старинный кубок.

— Мак, мне пора закусывать, — честно призналась путешественница, решительно завинчивая наполовину опустошенную бутылку. — Последний раз чувствовала такой же шторм внутри на прошлый Новый год. А я — женщина серьезная, мало пьющая.

— А что случилось на Новый год? — Анатолий решил злоупотребить тем преимуществом, которое дает вынужденное воздержание за рулем, и узнать побольше о личной жизни своей школьной подруги.

— Мы встречали его тихо, ко мне приехала наша Маринка Худякова. Но первого числа ее начал поздравлять давний кавалер. После того как он позвонил три раза с интервалом в пять минут, мы сообразили его пригласить. Ну тут началось шоу. Он совершенно неуемного темперамента. Привез ящик шампанского, деликатесы какие-то, мы начали на стол накрывать, он говорит, все бросаем, поехали борщ есть. Мотались как сумасшедшие чуть не сутки, пока нас где-то гаишник не остановил. Но потом, помню, этот же гаишник, на патрульной машине нас в следующий кабак привез. Я думала, что мой слабо тренированный организм не выдержит.

— Выдержал? — предположил Толя.

— Да, но долго мысли о выпивке не допускал. Я есть хочу! — напомнила она капризно.

— Скоро будет одно местечко, где готовят отличную солянку. А чем дело с кавалером-то кончилось? Маринка замуж вышла? — Анатолию хотелось всеобщего счастья.

— Ой, не знаю, они уже много лет друг другу характер показывают. Безнадежно, в нашем возрасте все уже такие умные, что в будущее не верят, — поставила диагноз Луговская.

— А в прошлое? — Вопрос был провокационным.

— Прошлое, конечно, надежнее. Заметил, как на дне рожденья Галины Григорьевны все друг к другу потянулись? Ты с кем-нибудь после этой встречи разговаривал? — Тане хотелось сохранить нейтральный тон.

— Только с Женькой. Но собираюсь Крупинкину позвонить, предложить ему работу, — поделился Мак.

— Хорошо бы. Он очень стесняется, что сидит без работы, мне Милка жаловалась, — поддержала Таня.

— Мы приехали. Закусывать будем здесь. Анатолий припарковал машину и, открыв дверцу, помог выйти своей пассажирке, окутанной легким облачком коньячно-цитрусового аромата.

— Привет, подруга! Звоню вчера вечером, ребенок печальный отвечает, что мамы нет, уехала с утра, и когда будет, неизвестно. И это в нерабочий день. Как понимать? Загуляла? — Красивое контральто Нины ласкало слух независимо от критического содержания ее речи.

Татьяна легко признала все.

— Что «все»? — возмутилась подруга. — Требую подробностей! Что за таинственные исчезновения?

— Ты сидишь? Лучше ляг, а то упадешь. Я была с Маком в Ярославле. Он ездил туда подписывать контракт и пригласил меня, представляешь, какой поворот сюжета? — Таня не стала тянуть, начала с главного.

— Да, чудеса. Ну и как оно после стольких лет? — тоже о главном спросила Нина.

— Как «оно», не знаю, до этого не дошло, Но мне удивительно легко и хорошо. Сначала я со страху напилась, потом полдороги проспала, а когда проснулась, то почувствовала себя рядом с близким человеком. Он изменился, стал практичным, предусмотрительным, но главное осталось прежним: умница и невероятно обаятельный, — поделилась своими впечатлениями путешественница.

— Хватит мне песни петь, у вас опять роман? — Нина не давала себя отвлечь.

— Почему опять? У него со мной романа не было, только у меня с ним был. А теперь я чувствую, что привлекаю его и могу…

Подруга договорила за нее:

— Взять реванш за прежние слезы?

— Ну зачем так? — не согласилась Татьяна. — Просто в школе я за ним бегала, а теперь инициатива исходит от него.

— Приятно? — спросила бывшая соседка по парте.

— Очень! — без жеманства ответила Таня. — За мной давно так красиво не ухаживали. В Ярославле его принимали по первому разряду, а он старался мне угодить.

— Короче говоря, у тебя ренессанс? Или неудовлетворенное самолюбие? — Нине как врачу был нужен диагноз.

— Нинуль, ну неужели я такая примитивная курица, что буду сводить счеты с мальчиком, который меня поцеловал пару раз на выпускном и больше не звонил? — начала возмущаться Таня, но подруга перебила:

— Не говори ерунды. Ты выяснила, почему он не звонил?

— Да, у него был роман с соседкой по дому на три года его старше, — ответила Таня и призналась: — Я ему была интересна, но не нужна.

— А сейчас? — В Нинином голосе присутствовало нормальное женское любопытство.

— А сейчас, похоже, и нужна, и интересна, — гордо сообщила Татьяна.

— Он женат? — Подруге нужно было оценить перспективы.

— Нет, разведен уже пару лет. Но я ничего такого от него не хочу. Пусть он будет рядом, и всё, — отклонила всякие подозрения в матримониальных планах Таня.

— Пусть будет, а там посмотрим. Я рада за тебя, боюсь только, Васька его во сне загрызет, — определившись с главным, Нина перешла к деталям.

— Я тоже боюсь. И Дашку тоже не хочется травмировать. Но, похоже, мы делим шкуру медведя, пока гуляющего самого по себе. А вдруг он не позвонит? — сомнения терзали Таню.

— Позвонит, только ты терпи, сама не проявляй инициативу, — строго велела подруга.

— Конечно, он сказал, что каждая женщина — добыча, так что придется бегать, — вспомнила разговор в машине Татьяна.

— Вот умница! Бегай. А я позвоню ему и приглашу на проводы Дариенко, — предложила Нина.

— Правильно, а я не приду, — сообразила кокетка.

— Отлично, — поддержала подруга. — Держи меня в курсе дел, целую.

Повесив трубку, Татьяна задумалась. В ее сорок с небольшим счастья хотелось не меньше, чем в семнадцать. Разница была лишь в том, что в юности понятие счастья абстрактно — таинственный образ чего-то похожего на привидение. С годами потери, разочарования, ошибки и обманы наполняют душу безнадежностью. Но она сменяется уверенностью в том, что то немногое, но твердо желанное, отзывающееся в душе на слово «счастье», как любимая зверушка на кличку, это близкое и понятное обязательно сбудется. Когда при ней кто-то сетовал на ушедшую юность и желал возврата своих «семнадцати годов», она недоумевала, зачем опять нужны терзания, комплексы, страхи и ошибки. «Обратно не возьму ничего, — смеялась она, — мне в старости лучше». Татьяна лукавила и кокетничала, смело называя свой возраст. Как говорят соседки по подъезду: «На свои она не выглядит». Хотя морщин она не избежала: высокий Танин лоб пересекали вдоль несколько «задумчивых» морщин и поперек около переносицы пара «строгих». Вьющиеся русые волосы оттеняли темные тонкие брови и густые ресницы на крупных выпуклых веках. Когда она опускала глаза и в задумчивости покусывала тонко очерченные губы, от лица веяло отрешенной надменностью. Но стоило ей открыто глянуть из-под темных ресниц светлыми, словно выложенными из кусочков лазурита глазами, как все лицо освещалось их лучистым светом. Высокая, длинноногая, набравшая не вес, а женственные формы, стильно постриженная, приветливая и обаятельная, Татьяна являла собой образец того, как могут похорошеть серые мышки, когда им удается привести внутреннее и внешнее состояние в гармонию. К зрелым годам она из миловидной превратилась в привлекательную женщину, почти уверенную в своих силах. А «почти» только потому, что реализовать себя в новом качестве ей пока не приходилось. Последние годы были заняты безнадежной болезнью отца, глубоким внутренним трауром после его смерти, тревогами за мать и проблемами дочери. Но если в юности каждый прожитый без любви день кажется уводящим от счастья, то в зрелую пору каждый день — это новый шаг к цели. После неожиданной, но удачной поездки с Лобановым Татьяна чувствовала радостное возбуждение. Между ними было сказано много слов, не прояснивших, а лишь запутавших их отношения, но весь день она была востребована, свободна и беспечна именно так, как ей хотелось в последнее время.

«Нет, так прятаться от возможности счастья, как Марина, я не хочу. Считать, что нам осталась лишь бесплотная надежда, и гнать от себя всякую возможность настоящей любви? Может быть, я недостаточно сильна или умна для этого?

Я не согласна на синицу, и журавля своего упускать не хочу. Как это случилось в прошлый Новый год на моих глазах? Задумавшись, Таня набрала на клавиатуре заголовок «Журавль». Часа через полтора принтер на ее столе распечатал следующий текст:

«Она никогда не любила синиц. Их глуповатое теньканье раздражало, и когда они слетались к ней — красивой, то, не впадая в сентиментальность, разгоняла их так, чтобы не оставить ни малейшего шанса подкормиться от ее щедрот. А потом, подняв мечтательные серо-голубые глаза, всматривалась в небо. В нем иногда пролетали журавли. Случалось, они садились недалеко от нее, давали себя погладить, ласкались к ней, а потом взмывали ввысь. Поэтому она твердо знала: есть такие птицы на наших просторах.

В то время как подруги заводили себе кто попугаев, кто ворон, кто воробьев или свиристелей, она презрительно задирала голову вверх, как казалось — в гордыне. На самом деле просто ждала своего журавля.

Его звали Сергей. Он был свободолюбив, красив, изящен, сладко курлыкал и редко прилетал. История их отношений оказалась яркой и непростой. Был период, когда они работали вместе, и она любовалась им издалека, даже не пытаясь подманить. Он ревниво косил на нее черным глазом и крутил роман с ее подругой. Но однажды они остались на работе и проговорили всю ночь, выпив заначки из всех столов в офисе. Она тогда не сделала ни одного резкого движения, ничем не отпугнула его, и он стал часто прохаживаться возле нее на расстоянии вытянутой руки, распушив хвост, пощелкивая клювом.

Он был так хорош, что даже просто видеть его было для нее праздником. Близость с ним манила и пугала возможным разочарованием. Но напрасно, первое же любовное свидание убедило в том, что он даже лучше, чем можно было представить! Утром, провожая ее, он остановился около цветочницы и купил ведро свежих летних роз. Открыв дверцу такси, бережно разложил их у нее в ногах, на коленях, на сиденье, улыбнулся и, рассчитавшись с шофером, взмыл в утренних лучах. Она даже не повернула головы, чтобы посмотреть ему вслед, потому что знала: он улетел не от нее, а в небо.

Потом многие годы он мелькал где-то в высоте, согревая ее сердце надеждой на новую встречу.

И вот когда все синицы вокруг нее были окончательно распуганы, а ее мечтательные глаза стали все реже смотреть ввысь, он прилетел сам и постучал в окно, призывая ее в полет.

Она сразу вышла к нему, и он закружил, заворожил, унес ее на своих крыльях. Когда к исходу второго дня они, усталые, присели подкрепиться, я впервые смогла послушать и разглядеть его. Придраться было не к чему. Стать, окраска, голос были обворожительны. Увидев нового человека, он насторожился, но мой восторг быстро развеял его опасения. Мое восхищение было вызвано не столько его достоинствами, сколько тем, как он любил ее. Взгляд его источал нежность, слова, срывающиеся с губ, были полны страсти и восхищения. Она сидела напротив, кормила его супом и щурила от удовольствия глаза свои, опушенные светлыми, не накрашенными ресницами. Я улучила момент и шепнула ей с укоризной:

— Могла бы хоть макияж сделать!

Она счастливо засмеялась:

— Я хотела, но он запретил, говорит, что моей красоте это не нужно.

Женщинам, которых так любят, можно экономить на косметике. Под таким взглядом морщины сами разглаживаются, а щеки заливает натуральный румянец.

Они вовлекли меня в круговорот своих сумасшедших полетов. Мы ехали куда-то в сгущающихся сумерках, ждали его у каких-то таинственных ворот, а он неожиданно возник из темноты с другой стороны улицы. Самым главным занятием в том смешном путешествии был объезд всех возможных постов и «схоронов» ГАИ, потому что трезвых в машине не было. Но в каком-то пустынном переулке наши страхи материализовались в белый автомобиль с черными буквами на боку «ДПС» и бдительного стража дороги. Не дожидаясь сигнала, Сергей припарковал машину и пошел навстречу милиционеру, приветливо улыбаясь. Мы остались в салоне. После короткого разговора оба подошли к нам, и гаишник постучал в запотевшее окно. Мы открыли дверцу и вместе с теплом выпустили из заточения зеленого змия, принявшего форму клубящихся винных паров. Оценив коктейль чутким нюхом, сержант расслабился, ожидая легкой добычи, и спросил:

— Кто владелец машины?

Мы дружно и весело сказали:

— Не знаем.

— А кто был за рулем?

— Не знаем.

— Как не знаете? Вот этот гражданин при мне вышел из машины, а теперь говорит, что он пешеход. Это он был за рулем?

— Нет! — радостно заорали мы, поняв избранную тактику защиты.

— Тогда кто вас сюда привез? — обратился он к нам.

— Никто, мы сюда пришли пешком.

— А что вы делаете в машине?

— Греемся, очень замерзли по дороге.

Тут в наш диалог вклинился самоуверенный рокот Сергея:

— Хорошо, что мы с вами подошли, товарищ сержант. Девчонки клёвые мерзнут, надо помочь. Моя, чур, беленькая, — он заговорщицки подмигнул, сбитому с толку сержанту.

От такого напора тот опешил. Сергей, видя, что сопротивление сломлено, великодушно попросил сержанта в обмен на сто рублей подвезти его с девчонками куда-нибудь, где можно погреться. Веселая наглость дала неожиданный результат, и через десять минут мы были доставлены на патрульной машине к дверям пиццерии. Перед тем как покинуть машину, Сергей протянул обещанные деньги и, обаятельно улыбнувшись, напутствовал сержанта:

— Ты за машиной той пригляди до утра, все-таки неизвестно, чьей она окажется.

Уже совсем ручной гаишник согласно кивнул. Я поняла, что такой силе противостоять не может никто.

В тепле заведения мы затихли, возбуждение улеглось. Мы говорили о чем-то важном или о пустяках, но очень серьезно. Я пыталась их убедить в том, что расставаться нельзя, а они не спорили со мной, зная неизбежность разлуки. Мне не хотелось видеть, как «не сбываются мечты», и я поднялась, чтобы уйти.

Сергей вышел проводить меня, и на ступеньках я, не выдержав, сказала:

— Я ее очень люблю, мы дружим со школы.

— Я тоже ее люблю, — ответил он.

— Тогда не улетай, будь с ней или возьми с собой, — взмолилась я в отчаянии.

— Не оставляй ее, береги, — как эхо отозвался он, пронзенный болью вечного скитания в бесприютной высоте.

Слезы стояли у меня в глазах и мешали видеть, как становится влажным его взор. Мы обнялись, как перед вечной разлукой, и я уехала, терзаясь несправедливостью жизни, которая не дает шанса на счастье, а только дразнит им.

На следующий день мне хотелось успокоить, поддержать подругу, но она была весела и безмятежна.

— Он позвал тебя с собой? — с облегчением догадалась я.

— Нет, да я никогда и не согласилась бы, — ответила она.

— Ты не любишь его? — изумилась я.

— Люблю.

— Тогда почему?

— Потому что небо над моей головой для того, чтобы в нем летали журавли. Этого достаточно для счастья».

 

Глава 6

— Витя, я рад, что ты заехал ко мне, и сразу хочу тебя предупредить: то, что тебе придется делать, если мы договоримся, не соответствует тому, что ты можешь делать. На работе ты будешь скучать, — без лишних предисловий начал разговор с бывшим одноклассником владелец «Агрохимцентра».

— Не волнуйся, Мак, поскучаю, — ответил удивленный Крупинкин и отхлебнул кофе из толстенькой чашки, поставленной перед ним невозмутимой пожилой секретаршей Лобанова.

— Скучать ты долго не сможешь и начнешь мне все совершенствовать. Я ведь дружбу со службой не путаю, поэтому позвонил туда, где ты раньше работал, и поговорил с твоим начальством, — поделился информацией работодатель.

— И ты можешь мне об этом в глаза говорить? — Витя отодвинул недопитую чашку, как возмутительную подачку.

— А почему я должен это скрывать? Я же тебя не в футбол во дворе приглашаю играть? Мое дело для меня значит не меньше, чем твое для тебя. Хочу быть уверен, что человек, которого я беру на работу, в состоянии принести мне больше, чем мои расходы на его зарплату. Иначе он будет жить за мой счет, а это совсем другие отношения. Ты собираешься получать у меня пособие на бедность или зарабатывать деньги? — Тон Лобанова был жестким.

— Почему ты так со мной разговариваешь? Я могу уйти, — растерялся Крупинкин.

— Можешь, но чтобы наша с тобой старая дружба выдержала испытание совместной работой, мы должны поговорить один раз серьезно, — продолжил в том же тоне Лобанов.

— Я не понимаю, в чем ты меня заранее обвиняешь, Мак? — чувствуя несправедливую обиду, возмутился старый друг.

— В том, что ты не привык к рутинной работе от и до. Ты ученый, исследователь, творец, а нам в производстве творцы не нужны, — сформулировал печальную истину Анатолий.

— Тогда зачем ты меня позвал, я не напрашивался, — совсем сбился с толку Виктор.

— А затем, что у меня есть хорошее коммерческое предложение. Я нашел способ заработать на твоей науке деньги, — признался «капиталист проклятый».

— Ты ведь даже не знаешь, чем я занимаюсь, — возразил ученый, но услышал в ответ:

— Это не так важно, потом расскажешь. Я тебе предлагаю следующее: ты работаешь по проекту электронных продаж нашей продукции. Делаешь сайт, обеспечиваешь всю систему программно, запускаешь, тестируешь, сдаешь в эксплуатацию и занимаешься сопровождением. Это ты можешь сделать?

— Да, конечно, только мне нужно техническое задание, описание продукта, требования пользователей и клиентов, — быстро сформулировал Крупинкин.

Анатолий удовлетворенно кивнул и пояснил:

— Ну, положим, этим тебе тоже придется заниматься самому, поручу Андрею из отдела продаж обеспечить тебя всей информацией. Семенов и я будем доступны, а дальше — сам. Но это не все. Работа по внедрению электронных продаж большая, но не бесконечная. Когда все наладишь, у тебя появится свободное время на работе. Мы оба это понимаем. Этот ресурс времени, ресурс техники ты должен использовать для своих научных изысканий. Я жду от тебя статей, моделей, разработок и всего того, что входит в понятие научного исследования, — законченная Лобановым в юности аспирантура дала о себе знать.

— Но ведь я это буду делать в рабочее время, так? — уточнил Виктор.

— Да, и получать высокую зарплату. Думаю, что за время простоя у тебя появились новые идеи? — предположил работодатель.

— Я как раз статью заканчиваю по вопросам информационного равенства. За этой проблемой стоят огромные объемы производства техники нового поколения, сравнить можно только с сотовой телефонией, — моментально зажегшись, стал объяснять Витя.

Лобанов сделал рукой успокаивающий жест и попытался охладить пыл изобретателя:

— Учти, в случае реализации внедрения твоих разработок, получения тобой премий или грантов мне будет принадлежать треть. Мы с тобой подпишем договор, который урегулирует вопросы интеллектуальной собственности на твои научные результаты. Это мое предложение, которое ты должен обдумать. Посоветуйся с юристами, с Милой и дай мне ответ. Твоя заработная плата не будет зависеть ни от объема работ, ни от результатов деятельности компании. Я тебе предлагаю тысячу семьсот в месяц, ненормированный рабочий день, отпуск два раза в год по две недели, социальный пакет такой же, как у всех сотрудников. Подумай и в понедельник сообщи мне решение, договорились? — впервые улыбнувшись, спросил Анатолий.

— Мак, теперь я понимаю, как ты свои деньги зарабатываешь. Я позвоню, а лучше в понедельник выйду на работу. Только у меня одно условие. Если мне понадобятся пара человек технического персонала, можно будет взять на работу? — Глаза ученого азартно сверкали.

— А потом тебе понадобится новый процессор, оборудование, помещение… Ох, разоришь ты меня! — засмеялся Лобанов. — Надежда только на Нобелевскую премию, которую мы поделим. Ладно, все в рабочем порядке. Будут средства — я в тебя вложусь, не будет — извини.

— Я тебе систему торговли сделаю такую, что ты ее на корню конкурентам продавать будешь, — успокоил друга Витя.

— Мне нравится ход твоих мыслей, будем работать, не забывая зарабатывать, — поддержал его Анатолий и добавил: — А теперь, когда мы договорились о главном, можно про жизнь поговорить.

— Извини, у тебя в кабинете под телефонные звонки много не наговоришь. Приезжай как-нибудь к нам, бери сына, пусть он с моими пообщается, а мы спокойно пивка попьем или чего покрепче, если здоровье позволяет, — пригласил Витя.

— Ты что это про здоровье так трагически? Сам-то здоров? — забеспокоился Анатолий.

— Я ничего, а вот Мила у меня что-то не в порядке, — вздохнул друг.

— Может, врачей надо или медицинскую страховку не тебе, а ей сделать, если будешь работать? — предложил Лобанов.

— Спасибо, может быть. Понимаешь, мы после кошмара в Беслане пошли с ней кровь сдавать. Хотелось этот ужас хоть чем-то заглушить. А в донорском центре обязательная проверка, врачи. Меня допустили, а ее — нет. Диагноз толком до сих пор не поставили. Она работает много, устает, похудела, боится врачей. Поэтому, если честно, я, конечно, тебе в понедельник ответ дам, но думать тут не о чем. Я должен работать, чтобы она могла хоть немного собой заняться, а главное, перестать мучиться мыслями, что дети с голоду умрут, если она в больницу ляжет. Что ты мне сказал, я понял. Я ведь не псих из мультиков про ученых. Никто не должен платить ни деньгами, ни здоровьем за мою науку, кроме меня. Я буду делать только то, что позволит тебе зарабатывать больше. И твои интересы для меня сейчас важнее моих, ты ведь, как ни крути, для меня и моего семейства благодетель и кормилец. Хватит ржать, Мак. Есть вещи, которые надо иногда называть своими именами. Ты со мной сегодня говорил по-взрослому, и я тебе тем же отвечаю. Все, до понедельника. — Не дав бывшему однокласснику вставить ни слова, Крупинкин вышел.

«Сколько лет назад мы вот так же собирались на проводы Ольги первый раз? Пятнадцать или шестнадцать? Чувства были такие, наверное, как у наших прабабушек в гражданскую войну, провожающих последний корабль в Стамбул. Девчонки тогда ее осуждали: как можно оставить тут маленького ребенка и мчаться по какой-то транзитной визе в Италию, не оставляя себе шанса на возвращение? Другие, наоборот, ее поддерживали. Лучше она там будет деньги зарабатывать для него, чем здесь с голоду пропадать. Голода, конечно, не было, но все к нему были готовы. Пятикилограммовая банка яблочного повидла, которая стояла у меня на балконе, наполняла сердце уверенностью в завтрашнем, если не сытом, то подслащенном дне. И съели мы ее быстро: что-то раздали, а остальное исчезло с хлебом и бесконечными оладьями из недоеденных детских каш.

Потом Дариенко лет через пять смогла легализоваться и забрать сына. В тот приезд ее никто, кроме Надежды, которая ей по милицейской линии с документами помогала, не видел. Не до этого было. Суета какая-то, дети маленькие, денег нет, не до встреч. Если раз в год кто-нибудь кому-нибудь звонил, то только с коммерческими предложениями. Все пытались заработать на друзьях, соседях, одноклассниках. Сначала были вагоны с тушенкой, потом польское постельное белье, китайские кроссовки, а уж дальше пошли всякие сетевые маркетинги и фонды. Больших денег все это не давало, но на плаву продержаться удалось. Об Ольге не вспоминали даже в период моды на коммерцию с Италией. Да и где было найти нелегалку, переезжающую из города в город со своим эстрадным номером? Только после официального замужества с итальянцем она смогла приехать навестить родителей: маму — на кладбище, а папу — в больнице».

Такие воспоминания крутились в голове Нины, пока она добиралась до Алтуфьева, где в своей разоренной, выставленной на продажу квартире устраивала прощальную вечеринку синьора Пачолли. Народу собралось порядком: из класса пришли Женя Балтийский, Наташа Смирнова, Емелин, Ира Михайлова, Зеленцова, Лобанов, Аня Пименова. Были еще знакомые Ольги по киностудии, где она работала перед отъездом. В пустой квартире гулко раздавались голоса, на остатках мебели стояли пластиковые стаканчики с напитками и прозрачные контейнеры с салатами. Хлеб и вилки доставали из больших матовых пакетов, лежащих на подоконнике. На хозяйстве были Женька, как всегда заведующий напитками и их разливом, и Аня, мастерившая поточным методом бутерброды для прибывающих и выпивающих. Нина получила свою порцию и прислушалась к современному варианту «приключений итальянцев в России». Отличительной особенностью синьоры Пачолли была чрезмерная говорливость. Она болтала с уморительной иностранной интонацией, забавно вставляя итальянские термины в свои кулинарные истории. Нина, не уловив нити повествования, подошла к Ире Зеленцовой, удивительно соответствующей цветом лица своей девичьей фамилии.

— Ирка, ты что такая зеленая? Токсикоз у тебя, что ли? — сочувственно спросила Нина.

— Нет, с чего ты взяла, я в норме, — подавленно ответила одноклассница.

— Я все-таки врач, хоть и в отставке, тебе надо анализы сдать, может быть, печень шалит, — посоветовала подруга.

— Да, гепатит С, — призналась Ира и добавила, увидя испуг в Нининых глазах, — но не у меня, а у моего мужа.

— Ужас. Но ты подожди убиваться, сейчас препаратов много поддерживающих, подлечат, — начала утешать ее Нина.

— Спасибо, я его уже вылечила, последние пробы отрицательные, — равнодушным голосом на одной ноте произнесла Ира.

— Это чудеса, здорово! Но теперь тебе надо собой заняться. Съездите куда-нибудь, поныряйте, — попыталась расшевелить собеседницу Нина.

— Мы расстались, я теперь нырять не могу, могу только утопиться. — Слезы заструились по Иркиным щекам привычным маршрутом.

— Так, — задумалась Токарева, — тебе нужен психотерапевт. Давай пойдем к народу, узнаем, что у Ольги, а потом прямо отсюда поедем к Сергею Багратовичу. Сама ты с этим не справишься.

— Я не сумасшедшая, я просто не могу понять, за что он меня? — У Зеленцовой задрожал подбородок.

— Вот пусть специалисты и объяснят, — авторитетно заключила подруга.

Нина в любой компании и ситуации могла найти себе пациента — она была женщиной сердобольной.

— Ольга, привет! — решительно остановила она поток слов хозяйки. — Ты квартиру продала?

— Я покупателя только нашла. Начала оформлять документы, так оказалось, что не хватает еще каких-то разрешений от моего первого мужа. Я сестре вместе с доверенностью их сюда буду переправлять, — с удовольствием обстоятельно объяснила Ольга и добавила: — Не грустите, я не последний раз тут.

— Раз не последний, то помолчи хоть немного, — возмутилась Наташа, — такое впечатление, что ты хочешь наговориться по-русски на всю оставшуюся жизнь. Тебе там разговаривать не дают?

— А с кем? Муж на работе, когда приезжает, ужинает, не до разговоров, так? Сын — в школе, приезжает в пять, — пояснила синьора.

— Он русский знает? — успел кто-то задать вопрос.

— Знает, но уже забывает. Практики нет, книжки не читает. Я хочу привезти ему почитать, что тут модно. Назовите мне, я буду приобретать, — попросила Ольга совета и, не меняя интонации, в том же темпе продолжила высказывать свои пожелания: — И скажите, кто имеет наши старые школьные фотографии? У меня после переезда ничего не осталось, как будто я и не жила до Италии.

— У меня остались походные, помните, мы ездили на Истру? — сказала Наташа.

— Ты их отдашь мне? — обрадовалась эмигрантка.

— Ни за что. Можно отцифровать и напечатать тебе, только не знаю, сколько это стоит, — определила свою позицию одноклассница.

— Соберите, у кого что есть, я сделаю на работе, — предложил Лобанов.

— У тебя имеется возможность? — сформулировала Ольга неправильно, но понятно.

— У меня имеется сканер, — издевательским тоном пояснил Мак, раздраженно поглядывая на часы. Он провел в пробках, пока добрался до этого жуткого района, часа два совсем не для того, чтобы слушать Ольгины глупости и получать от Емелина приглашения перекинуться в картишки. Лобанов хотел увезти отсюда Татьяну в ресторан, даже заказал столик у камина в «Розовой свинье», пригласил величественного профессора в качестве предлога для консультации по экономике. Наташа уверяла, что Луговская должна приехать, и он продолжал терять время, слушая ненужные разговоры. Машинально жуя бутерброд с ветчиной, Анатолий не выдержал и заметил:

— Дариенко, спасибо, тебя Галина Григорьевна не слышит, у нее сердечный приступ случился бы от твоего русского языка. Ты сама-то читаешь что-нибудь?

— А что я говорю не так? — удивилась синьора.

— Где твой сын будет учиться? Там? — перевела разговор на насущные вопросы Смирнова.

— А тебе, доцент, всех бы поучить, — ехидно заметил Лобанов, уже не раздраженный, а озлобленный отсутствием Татьяны и неизбежностью ужина наедине с неумолкающим профессором.

— У тебя наследник в каком классе? — обиженная его тоном, перешла в атаку Смирнова.

— В десятом, кажется, — пробубнил он в ответ, пожалев, что поднял эту тему.

— Ты его за границей будешь учить или у нас в армию отдашь? — Доцент продолжала допрашивать его как на экзамене.

— Во! Ты правильно говоришь! — воскликнула синьора, устав молчать. — Разве можно мальчиков сюда везти, когда происходит Чечня?

— Да там скоро закончится все, Женя, скажи нам с точки зрения Генерального штаба, — попросила Михайлова.

— Пока мы там стоим, войск много, а остальное не ведомо никому, — правдиво, но не выходя за рамки секретности сообщил полковник.

— Да вряд ли наши дети туда попадут, — заметила Ира Михайлова.

Поднявшая эту тему Наташа возмущенно воскликнула:

— Твои дочки и внучки, конечно, не попадут, а с парнями неизвестно, что будет. Загадывать нельзя. У моих дальних знакомых из Башкирии сын служил в Чечне, недавно вернулся. Так пока от него вестей не было, не только родители его чуть с ума не сошли, но и мы за компанию совершенно извелись. Представить страшно своих детей на войне.

— Давайте выпьем за наших детей, чтобы они были счастливы и мы с ними, — примирительно предложила бабушка Ира Михайлова.

Все задвигались в сторону разливающего, а потом потянулись стаканчиками друг к другу. Ольга вдруг расплакалась.

— Вы не представляете, как мне с вами хорошо. Там спокойная жизнь, — говорила она, растирая слезы по щекам, — комфортно, красиво. Люди милые, приветливые, но они никогда не понимают, почему мне смешно или что меня тревожит. Дело не в языке, а в самой жизни. Я не могу им объяснить ничего про мою жизнь, а вам ничего не надо объяснять, вы меня понимаете, правильно я говорю?

— Дариенко, ты от нервного потрясения перестала даже ошибки делать. Не грусти, мы тебя всегда ждем и рады тебе. А заскучаешь, зови в гости, я лично с удовольствием приеду, — обнял за плечи чужую жену Емелин, не зря носивший титул первого ловеласа школы.

— Осторожно, Ольга, Емелю не зови, а то муж приревнует, — игриво предостерегла Михайлова.

— Я всем буду рада! Если кто поедет в Италию, сообщайте мне! — воскликнула синьора в порыве гостеприимства и потом добавила: — Мне надо сестре документы на квартиру переправить, а она почты боится.

— Тебе гости нужны или гонцы? — растаяв от Ольгиной откровенности, засмеялся Анатолий. — Давай твой тамошний телефон, я буду в январе в Альпах на лыжах кататься, можешь заехать ко мне, если документы соберешь.

Ольга радостно побежала искать среди кульков и пакетов свою сумку, чтобы дать Лобанову визитку. Народ загалдел, а Нина стала опрашивать присутствующих кто куда едет.

— Зачем тебе? — спросила послушно стоящая рядом Зеленцова.

— Чтобы тебя отвезти к врачу. — Нинина помощь всегда была скорая.

— Я сама за рулем, ты забыла? Только напрасно это все. Я справлюсь, — попыталась отказаться Ира, но Токарева взяла ее под руку и твердо заявила:

— Поверь, тебе нужна помощь, не упрямься, поехали отсюда без прощаний.

Вернувшись домой, Нина поспешила позвонить томящейся от неведения Татьяне, чье отсутствие на проводах было элементом спланированной акции обольщения Мака.

Но разговор получился тяжелым из-за неумения Нины смотреть на чужую беду со столь характерными для большинства мыслями: «Главное, что это не со мной! Другого хоть и жалко, но за себя радостно!» Визит к врачу подтвердил опасения: депрессия Ирины была не плохим настроением, а заболеванием.

— Юлька не в себе, Зеленцову надо класть на излечение. Что-то подруги наши от мужиков с ума посходили. Берегись Танька, чтобы ты голову не потеряла, — вздохнула Нина, заканчивая отчет.

— Ты мне главного не сказала: Мак мое отсутствие заметил? — пропустив предостережение мимо ушей, поинтересовалась Таня.

— Заметил, злющий стал, когда понял, что ты не приедешь, с Наташкой поцапался, Емелину что-то сквозь зубы цедил, на Ольгу гавкнул и уехал первым. Я вообще не понимаю, почему Ирка так на муже своем зациклилась, ну изменил он ей, бывает, — опять вернулась к своим мыслям Нина.

— Хочешь, я тебе объясню? Я ведь их не часто, но регулярно видела эти годы, — предложила одноклассница.

Но Нина перебила ее:

— Тогда заодно скажи, может, тебе известно, с каких это пор наш Емеля перестал интересоваться прекрасным полом? Все с мужиками топчется, ориентацию вроде менять поздно, но к дамам он явно охладел, — поделилась своим недоумением Нина.

— Э, да ты до сих пор на него виды имеешь? Нинка, признавайся! — засмеялась Татьяна.

— Глядя на твой задор, и мне романтики захотелось, — призналась подруга, — тем более что у меня с ним лет через семь после школы намечалось романтическое приключение, но после того, как я его в дом пригласила, он больше даже не позвонил. Хотелось бы понять причину.

— Ты у нас не только сердобольная, но и пытливая дама. Представь, у меня есть ответы на твои вопросы. Признаюсь тебе в страшной тайне: я начала писать, — открылась школьной подруге Таня.

— Наконец-то! — обрадовалась поверенная всех тайн. — А папа твой, Федор Алексеевич, пытал меня, как ни приду к вам: «Нина, скажи мне Танин псевдоним. Я уверен, она пишет и издается!»

— Даже так? Почему ты мне не сказала? — удивилась Таня.

— Потому что я чужие секреты не рассказываю, чтобы сохранить уважение к себе, — напомнила Нина простую истину.

— Значит, если я расскажу, то твое уважение потеряю? — предположила Таня.

— Если будешь грязно сплетничать, то да, а если высоко сопереживать, то надо почитать. Улавливаешь, как я под влиянием твоего литературного таланта в рифму заговорила? — засмеялась Нина и попросила: — Познакомь меня с плодами твоего зрелого таланта.

— Ладно, сейчас вышлю тебе по электронной почте два текста с ответами на интересующие тебя вопросы. Только впечатление свое мне не говори, я должна написать все, что задумала, а уж потом будем разбираться, графомания это или нет, — попросила начинающий автор и несколькими щелчками мышки отправила подруге по электронной почте два последних своих творения, хранящихся в ее папке под скромным названием «Тетрадь». Первое было озаглавлено «Нарыв».

«Бесконечные незажившие уколы обид постепенно слились в одну болячку, которая от переохлаждения начала нарывать. У вас когда-нибудь был нарыв в душе? Это ничуть не менее захватывающая болезнь, чем нарыв на пальце или десне. От всех остальных дел сразу становишься свободен. Знобит, крутит, дергает, ноет. Хочется потрогать, прижать, чтобы оценить глубину боли и ее силу. Аромат мази Вишневского как запах родного дома после разлуки, как чей-то голос, равнодушно утешающий страдальца: все пройдет, все перетерпится. Но вместо дома — вечно распахнутые двери процедурной, дребезжание стула под измученным телом и пышная, весело потрескивающая пена перекиси водорода. Эта белокурая садистка исходит слюнями вожделения, пузырясь на твоих гнойных нарывах. Чем глубже она распирает истерзанную плоть, тем дальше вылезают твои глаза из орбит.

А потом, когда пролитые слезы высыхают и боль, вдоволь покуражившись над телом, идет на покой? С каким восторгом ловишь ты тогда приметы жизни. Грохот каталки по коридору, пыльный фикус в углу, бутылка минеральной воды на тумбочке. Свернувшаяся калачиком боль не дает смотреть шире, но эти мелочи возвращает. Постепенно все упругое, болезненное, бордовое вдруг становится мягче, бледнеет и начинает истекать благословенным гноем, его даже не хочется выдавливать, но, чуть помяв больное место для проверки, обнаруживаешь где-то в глубине последнюю иголку боли. Пусть пока будет, ведь уже лучше, уже хочется есть.

Так тело управляется с этой бедой. Но когда нарывает душа, что мазать и где? Сорокаградусная микстура только разносит заразу внутри, ее надо принимать сразу после душевной травмы, позднее — бесполезно. Чем забинтовать, куда положить то, что точно есть, но неизвестно где? Как облегчить муки? Какого позвать врача? Друга, собаку, книгу? Помочь может каждый из них, а вылечить — никто. Как, часто желая поговорить с хворым, носящим внутри саднящую, бордово-красную, каменную боль, мы доставляем нестерпимые страдания, как если бы хотели погладить нарыв на теле. Не обращайте внимания на его крики и агрессию, он защищает больное место. Просто побудьте с ним рядом, как раньше делали врачи, не имеющие нужных лекарств. Помощь сиделки, присматривающей за чьей-то нарывающей душой, — это, пожалуй, единственно надежное средство. Надо дождаться кризиса и помочь его пережить. Сколько раз, видя в бессилии истекающих слезами подруг, я понимала, что нарыв прорвался, значит, скоро они будут здоровы и когда-нибудь веселы. Только вот осложнений избежать не удается никогда: как вместе с гноем из раны вытекает кровь, так вместе со слезами из души исходит любовь. Способность быть счастливым и дарить счастье своим близким утрачивается с каждым рубцом. Так же как из-за нарыва на барабанной перепонке человек хуже слышит, из-за воспаления роговицы — хуже видит, так из-за рубца в душе — хуже любит. Гной вытечет, слезы высохнут, обиды забудутся, но стать прежним — увы, невозможно. После пережитого редко кто становится лучше, храбрее, щедрее. Чаще — осторожнее, равнодушнее, злее. Поэтому, прежде чем ранить ближних в душу, подумайте, нужны ли они вам ранеными? А выздоровевшими?

Эту пару я знаю давно. Помню, когда они ждали ребенка, он сначала делал ее дипломную работу, а потом — свою. Его первый бизнес и ее успешная карьера тоже происходили на моих глазах. Всегда и везде они были вдвоем: он боялся ее отпустить, она — его огорчить. Только со временем стало ясно, что жена может добиться успехов и денег без него, поэтому он стал вести себя агрессивно, чаще обижать, утверждаясь на ее слезах. И вдруг страшное испытание: у него обнаруживают гепатит С. Несколько лет она спасает мужа, преодолевая его пессимизм, плохие прогнозы, собственное отчаяние. Пришедшая мода на дайвинг позволила им отвлекаться, заменяя одну опасность многочисленными. Серьезно относясь ко всему, что они делают, супруги увлеченно ныряли, получали различные сертификаты. Показывая мне очередную порцию экзотических фотографий, она с гордостью призналась, что сдала экзамены и получила звание «спасателя». Я с недоумением спросила, зачем ей это. «Ну, вдруг ему станет плохо при погружении. А рядом — собственный спасатель».

К сожалению, его болезнь прогрессировала. Тогда она стала специалистом по современным методам лечения гепатита, моталась на машине по аптекам в поисках нужных лекарств, через Интернет заказывала лучшие препараты за рубежом, держала мужа на строгой диете. В итоге через четыре года пробы крови на гепатит начали давать устойчивый отрицательный результат. Врачи были изумлены: это почти чудо.

Его благодарность жене приняла традиционную форму: он завел роман на работе, у нее на глазах. Она оказалась к этому не готовой. Многолетние уколы мужского эгоизма, старые раны непрощеных обид дали нарыв. Она рыдала полгода, металась по врачам и друзьям, пыталась понять, как можно было предать не только любовь, а их верную студенческую дружбу. Он пил, обходил ее, бьющуюся в истерике на полу, и шел к другой.

Однажды под утро, напрасно прождав его всю ночь, она услышала, что он вернулся, и заснула. Проснувшись около девяти, поняла, что дом пуст, и заспешила на работу в их общий офис. Но своей машины, верной, любимой помощницы в ее трудах, припаркованной на обычном месте, она не обнаружила. В растерянности попыталась дозвониться мужу, ведь он всегда был главным советчиком в ее жизни, но его номер не отвечал, и она поехала на работу, чтобы оттуда сообщить в милицию об угоне. Но подходя к зданию (о чудеса!), увидела свою машину на стоянке, слева, как всегда. От сердца отлегло. «Наверное, кто-то меня вчера подвез», — пришло на ум хоть какое-то объяснение происходящему.

Приблизившись к машине, она поискала в сумке ключи, но их не было. Ей показалось, что она окончательно сходит с ума, когда увидела, как из машины спокойно вылез ее муж, открыл заднюю дверь и помог выйти своей любовнице. Та прошла вперед, а он, запирая автомобиль, заметил жену, замершую в столбняке в двух шагах. Протягивая ей ключи, он спокойно объяснил:

— Моя машина сегодня не завелась, я взял твою, чтобы Люда на работу не опоздала.

После этого нарыв прорвался, любовь и слезы вытекли, образовался рубец, сердце потеряло способность любить и прощать».

Прочитав этот текст, Нина тяжело вздохнула и вспомнила преданную как адъютант, ответственную как старшина, стройную красавицу Иру, не допускавшую у других мужчин даже мысли о более чем дружеских отношениях. Все эти достоинства принадлежали мужу, а он их променял даже не на любовь, а на интрижку. Через пару недель, может быть, через месяц Ирина болезнь пройдет, но вместе с ней пройдет и любовь. «Не понимают мужики, что даже такое стойкое, как у нее, сердце можно надорвать! Им кажется, что стоит попросить прощения, и все уладится. Увы, если такая женщина, как Зеленцова, скажет «нет», то это навсегда. Татьяна очень правильно отметила, что рубцы на сердце мешают любить. Но где же обещанные секреты про Витьку Емелина?» Долив себе в чашку остывшего чайку из прозрачного чайника с металлической колбой внутри, Нина приступила к чтению следующего текста под названием «Вексель».

«Лукавый ревнив, он не поощряет смену пороков. В грехе, как и в добродетели, нужно быть последовательным, тогда удача не отвернется, хотя на ангела-хранителя рассчитывать не приходится.

Я всегда увлекался женщинами, увы, не бескорыстно и без любви. Просто нашел идеальный источник существования: ни тебе сослуживцев с их днями рождения и интригами, ни начальства с глупостью и вечным желанием самоутвердиться, ни рабочего дня с 9 до 18 и скромной компенсацией за эти муки в конце месяца. Я успешно зарабатывал на любви женщин к романтическим отношениям, приключениям и красивым мужчинам. Никаких вульгарных объявлений типа: «Молодой пылкий брюнет скрасит ваш досуг» — это для бывших спортсменов и неразборчивых провинциалов. У меня были: достаточный оборотный капитал, должность исполнительного директора в существующей только на бумаге фирме, вкус и фантазия. Поэтому работал я по-крупному и штучно. Никогда не угрожал, не шантажировал, не брал денег за работу: мне приносили мои гонорары на «блюдечке с голубой каемочкой» и еще умоляли взять, во имя нашей любви.

Ничего нового я не изобрел, но умел применять испытанные схемы. И уверяю вас, это немало. Растущий объем инвестиций в разработку каждого нового «объекта», которые я мог обеспечить, давал возможность двигаться все выше, почти не пересекаясь с моими предыдущими дамами. Хотя никакой опасности в этом не было, я всегда уходил красиво.

Что случилось тогда? Может, мой бес подрался с другим бесом и был побежден, может, он просто ушел, оставив меня одного, может, запил, но меня переключили, как стрелку для поезда, и я помчался от одного греха к другому с той же скоростью. Все началось с того, что дама, которая попала в сферу моих профессиональных интересов, захотела сходить с таким шикарным кавалером, как я, в казино.

Мы были на инвестиционном этапе отношений, когда я не отказываю ни в чем. Поужинав в клубе, послушали программу и отправились играть. Я бывал в казино, несколько раз бессмысленно делал какие-то ставки в рулетку, но полная зависимость от фортуны меня не волновала, а раздражала, я привык ковать свое счастье сам. На этот раз моя спутница так же равнодушно, как и я, взглянула на дешевое разноцветье и блеск рулеточных столов и повлекла меня вглубь к благородной зелени карточных полей. Я не играл в карты, даже в компьютерные пасьянсы и пляжный преферанс, поэтому дал моей даме приятный повод посвятить меня в правила игры. Я вежливо покивал и с нарочито смиренным видом приготовился скучать у нее за спиной, дабы подчеркнуть свою любовь и преданность. Она села играть за стол и вскоре забыла обо мне. Я добросовестно скучал, потом попытался вникнуть и вдруг испытал душевный подъем, поняв смысл происходящего. На этой волне самоуверенности я и подсел к столу на освободившееся место, повинуясь настойчивой просьбе моей «повелительницы». Моя карточная «невинность» защитила меня в тот вечер: партнеры действительно не могли угадать моих ходов, но моя безграмотность хранила их, поэтому я встал из-за стола с выигрышем, но незначительным. Моя партнерша потащила меня к себе отмечать дебют, и я впервые подумал, что выбранный мною способ зарабатывать на жизнь далеко не самый легкий. Утро в чужой постели не наступало долго.

Вырвавшись наконец из резиново гладких рук моей подруги, я рванул с работы домой как раз в то время, когда все едут из дома на работу. Раздеваясь, под шум воды, наполняющей ванну, я как всегда аккуратно вынул из карманов чеки, счета, документы, кошелек. Бегло просуммировав расходы за прошедший вечер, я привычно пересчитал оставшиеся деньги и обнаружил, что мой случайный выигрыш покрыл все издержки и даже составил небольшую прибыль. Рассортировав купюры по отделениям портмоне, я погрузился в ванну. Несмотря на добавленные ароматические масла, меня преследовал запах чужого тела, въевшийся в мою кожу. Голова была тяжелая от недосыпа, в паху зудело, и я, прикрыв глаза, стал мечтать о смене работы.

Судьба, как мне казалось тогда, привела меня за карточный стол не случайно, а желая помочь с выбором. Я не стал противиться и вечер провел за покером. Дело шло отлично, мои профессиональные навыки любовного шулера пригодились: блефовал я уверенно, но счет ходам вел плохо, поэтому проиграл, однако сумму меньшую, чем должен был потрать на опостылевшую мне даму.

Прошло немного времени, и я дал ей отставку, получив далеко не все, на что мог рассчитывать. Игра заворожила меня сочетанием воли, разума и случая. Это были мои заветные «тройка, семерка, туз», но так же, как несчастный Герман, я однажды ошибся и козырный туз заменила мне дама пик.

Став картежником, я перебрался из дешевого и рискованного общества казино в фешенебельные закрытые игорные клубы. Там встречались серьезные люди, делались солидные ставки, а служба безопасности гарантировала своевременность и обязательность уплаты карточных долгов.

И вот в один из вечеров, когда мой бес покинул меня, я проиграл все, чем располагал в тот момент, а желая отыграться, и то, чем не располагал. Моим партнером был солидный банкир, он сам предложил, видя мое смятение от неплатежеспособности, дать ему вексель. Я был рад этому мирному предложению и подписал бумаги, не имевшие никакого обеспечения. Срок погашения векселя казался мне далеким будущим, и я надеялся найти способ не платить по нему. Потеряв удачу, я не потерял воли и разума и следовал за моим кредитором незаметно, чтобы разузнать о нем все. Увидев его этим же вечером, выходящим из дома с молоденькой женщиной, похожей на жену, я возликовал. Опыт не пропьешь и не проиграешь, с помощью женщины я всегда найду выход.

Не зная ее, я знал о ней достаточно, чтобы быть уверенным в успехе. Во-первых, она моложе мужа, во-вторых, тот занят своим бизнесом и почти не имеет досуга, в-третьих, он игрок, то есть его страсть не принадлежит ей. Этого достаточно, чтобы быть уверенным в ее женской и человеческой неудовлетворенности. А я как раз владею мастерством доставлять женщинам истинное, полное удовлетворение в разных аспектах этого понятия. Случайное знакомство, организованное мною на следующий день, подтвердило большую часть моих догадок. Леночка скучала, ревновала мужа, получала от него доказательство любви чаще в денежных знаках, чем в ласках, да и то тогда, когда он был в выигрыше. Ей были знакомы глубокие финансовые пропасти, куда ее порою увлекал муж. Но эта закалка делала ее очень устойчивой к моим чарам.

Две недели применения лучших профессиональных схем не дали результата, она хранила верность своему мужу. Проблема усложнялась тем, что я должен был попасть к ней домой. Поцелуи, пока еще в моей машине, давали мне некоторую надежду, но время шло, и мне пришлось, нарушая все принципы, вести ее к себе в квартиру. Моя любезность и холодность дали результаты, и через полтора часа светской беседы, увидев в ее глазах призыв, я встал и решительно прервал наше свидание. Проводил ее домой и простился с видом человека, который отдал свое сердце и не надеется получить его обратно.

Оставалось ждать ее звонка, а подходило время к уплате долга. Катастрофа проигрыша лишила меня квартиры, автомобиля, сбережений, дорогих вещиц. С этой потерей я смирился, зная способ вернуть утраченное. А вот неуплата по векселю могла стоить мне жизни — эту потерю не отыграешь. Давно, с мучительных подростковых лет, я так не ждал телефонного звонка, как на этот раз, но покер научил меня выдержке, и я сумел не опуститься до суеты. Она позвала меня.

Скользнув как тень в приоткрытую дверь квартиры, я сжал ее в объятиях, с трудом подавив соблазн задушить, чтобы спокойно отыскать в недрах квартиры мое помилование. Я был уверен, что вексель дома, ведь банкир тщательно скрывал свой порок на работе. Но, подавив в себе соблазн, я предпринял натиск такой силы и страсти, что шансов устоять у нее не было. Когда она, растерзанная моими ласками, скрылась в ванной, я осмотрелся. Сейфа не было. Рабочий стол был почти пуст, ящики открыты. Их запыленное содержимое производило впечатление свалки ненужных бумаг. Рядом со столом стояли два кожаных портфеля: светлый и темный. Светлый был тоже в пыли, а вот темный смотрелся как вещь, нужная хозяину. Шум воды успокаивал меня, я дернул замок на портфеле — время подбирать код у меня не было. Среди бумаг, вытряхнутых мною на пол, мелькнул вожделенный лист векселя. Я сложил его, прихватил еще пару бумаг, показавшихся мне интересными, и конверт, с предназначенными кому-то деньгами, потом поспешно рассовал по карманам куртки содержимое ее небогатой шкатулки, засунул портфель между столом и шкафом и приоткрыл дверь в ванную. Леночка уже вытиралась, стоя перед зеркалом. Риск, азарт и удача возбудили меня, и она опять сдалась мне, теперь уже победителю. Я покинул ее, измученную, но довольную, со слипающимися глазами и растрепанными волосами. Жизнь свою я себе вернул, теперь нужно было восстановить кредитоспособность, расплатившись с текущими долгами.

Часов в пять вечера я позвонил ей на сотовый, рассчитав, что она уже пришла в себя.

— Дорогая, ты была великолепна, ты подарила мне столько радости, — мурлыкал я, слушая ее счастливый смех. — Но должен быть с тобой честен, — продолжил я, меняя интимный тон на деловой, — вызывай милицию и делай заявление о краже. Пока ты смывала пот любви со своего прекрасного тела, я забрал из портфеля твоего мужа документы, деньги и кое-что из твоих драгоценностей. Я очень тебя люблю и не хочу, чтобы у тебя были неприятности. На меня ссылаться не надо, а то я не выдержу очной ставки и признаюсь в любви к тебе. Ты слушаешь меня?

— Да. Как я могла тебе поверить? — с болью произнесла она.

— Не кори себя, я ведь действительно тебя люблю, просто обстоятельства поставили меня в безвыходное положение. Пусть будут прокляты деньги, из-за которых я должен расстаться с тобой, — проговорил я с пафосом и добавил: — Соберись с мыслями и действуй, у тебя получится.

Выполнив, таким образом, свой джентльменский долг и обезопасив себя, я отправился поиграть на деньги из конверта. Упускать такой удачный день было бы глупо.

На следующий день я прибыл к начальнику службы безопасности клуба, чтобы рассчитаться с долгом банкиру. Ночь принесла мне удачу, поэтому машину удалось сохранить. Банкир был сух, мрачен, а получив расчет, заявил, что вексель предъявить не может, ибо его украли вчера из его квартиры, но милиция утверждает, что скоро найдет вора и тогда вексель будет предъявлен к погашению.

— Без процентов за просрочку, — отметил молчавший до этого начальник службы безопасности.

— А что делать, если мне его предъявит похититель? — возмутился я.

— Адресуйте его к нам, — успокоили меня они оба. Сейчас, оглядываясь назад, я не понимаю, зачем мой бес посмеялся надо мной. И раньше, и теперь я не хозяин собственной жизни. Я весь во власти чужих капризов: сначала женских, теперь — фортуны. Правда, фортуне все равно, как я одет и что говорю, она может полюбить меня постаревшего, промотавшего все, даже свой гардероб, но верного ей до гроба. Смешно, из меня, строившего успех на неверности, получился верный раб!

Я видел Лену, даже возобновил с ней отношения. Она по-прежнему замужем за тем, кому я выписал тот вексель. В милиции, после сбора улик, ему сообщили, что в краже виновата его жена, пустившая грабителей в дом. Он отказался от заявления и проиграл в тот же вечер квартиру. Лена приняла это как наказание за измену и смирилась. Он простил ее, но потребовал не покидать его. Так они и живут, качаясь на колесе фортуны, как на качелях, а вместе с ними качаюсь и я».

— Интересно, откуда она это разузнала про Емелина? — спросила Нина свое отражение в стеклянной дверце книжного шкафа, хранящего от пыли потертые тома Гайдара, Пастернака и Голсуорси. — Изменился наш бывший красавчик чрезвычайно, может быть, за этим стоит порочная тайна, а может, Луговская все нафантазировала? Творец имеет право на вымысел. Хотя, во время нашей встречи в разгар перестройки и моего послеразводного кризиса, Емелин сначала в гости набивался, а потом пропал, как будто потерял интерес к моим скромным врачебным хоромам без признаков роскоши. А может, Танька просто хочет меня предостеречь от риска, связанного с романтическими приключениями? Тонкий намек на возраст и семейное положение? — продолжала размышлять Нина уже на кухне, готовя ужин мужу, спешащему по вечерним автомобильным пробкам.

 

Глава 7

В середине рабочего дня, вырвавшись из рук главного оператора по дороге в редакционную комнату, Татьяна Луговская забежала в кабинку дамского туалета. Насущная потребность работающего человека была близка к осуществлению, но тут зазвонил лежащий в кармане жилетки сотовый телефон. Татьяна машинально защелкнула дверь кабинки, потом нашарила трубку и сказала придушенным голосом:

— Алле!

— Госпожа Луговская?

— Да.

— Вас беспокоит профессор Петровский Валерий Николаевич, господин Лобанов просил меня связаться с вами… — тут рокот хорошо поставленного профессорского голоса был заглушен заполнившим гулкие своды звуком сливающейся за тонкой пластиковой стенкой воды. Это было еще ужаснее, чем, если бы кто-нибудь неожиданно распахнул дверь. Татьяна судорожно нажала кнопку отбоя.

Затем отключила телефон совсем, вымыла руки и в состоянии крайнего раздражения вернулась на рабочее место.

— Тань, тебе три раза звонили, пока ты гуляла, — протянула ей бумажку с информацией соседка по столу, подружка-кошатница.

— Не три, а четыре! — воскликнула Татьяна. — Никогда не думала, что доживу до реализации теории «Большой деревни».

— Ты о чем? — не поняла соседка.

— У меня тема есть для новой передачи, которую так и назовем: «Большая деревня», и будем изучать влияние всех средств коммуникации на жизнь обитателей больших мегаполисов и захолустных городов. Мой одноклассник придумал теорию информационного равенства, а мне сейчас звонил профессор, пока я была в туалете. Мы живем теперь как в первобытной деревне без окон и дверей, даже нужду справляем в едином информационном пространстве. Полное отсутствие конфиденциальности. Все звонят близким в любой момент и спрашивают: «Ты где?» А дальше что? Видеотелефон и автолокатор местонахождения? Так что, супружеские измены, детские шалости и преступления будут исключены.

— Танька, не мудри! Какой профессор? На завтрашний эфир? — спросила коллега.

— Нет, сейчас буду разбираться, — включив принудительно затихший телефон, Таня вышла из шумной редакционной комнаты в не менее шумный, но более анонимный коридор.

— Анатолий Николаевич? Это Луговская, здравствуй! Мне сейчас звонил от тебя Петровский, кажется, но я не смогла с ним поговорить. Он кто? Отлично, пришли мне его номер, я перезвоню и договорюсь сама. Спасибо, пока! — Закончив разговор, Таня еще какое-то время стояла, замерев с трубкой в руках, чувствуя глубокое разочарование.

«Ничего не сказал, тон деловой, голос равнодушный. Выдумала я себе все. Стыдно, пора бы быть взрослой. Что я от него хочу? Чтобы он, как мальчишка, мне звонил по десять раз на дню? Так он и мальчишкой этого не делал. У него своя сложившаяся жизнь, дела, тела, деньги. У меня — свой полный комплект. Место чему-то новому есть? Похоже, нет. Или просто мы заполнили все пространство жизни так, чтобы не было заметно отсутствия главного — любви?»

Пронзительный свист «уу-ю», которым ее маленький телефон сопровождал получение сообщения, вывел ее из раздумья.

15.12

«8 905 766 23 98 Валерий Николаевич. Совещаюсь. Завтра приглашаю послушать блюз. Столик заказал».

— Татьяна, тебе опять звонили, хватит бегать, посиди на месте хоть пять минут, — ехидно предложила сослуживица.

— Я готова теперь сидеть на месте до завтрашнего вечера! И телефон, между прочим, особенно сотовый — величайшее изобретение человечества! Ленка, знаешь, что такое блюз? Это когда хорошему человеку плохо, а попса — это когда плохому человеку хорошо! — весело сказала, глядя в зеркальце, сияющая Таня.

— А когда хорошему человеку хорошо, это называется любовью. Я догадалась? Когда милого покажешь? Или боишься, что сглазим? — выглядывая из-за компьютера, как из укрытия, задала каверзный вопрос соседка.

— Хватит, надоело всю жизнь чего-то бояться. Я буду смелая, наглая и счастливая! — поделилась своими планами Луговская.

— Влюбленная, тебя к телефону!

Весь день прошел в текучке, беготне и мелких производственных проблемах. Татьяна не сетовала, как большинство, на их обилие, а с радостью принималась решать каждую из них, чувствуя, что силы, переполнявшие ее, требуют рационального применения во избежание внутреннего взрыва. Ей казалось, что клапан, так долго державший в ее душе любовь, ослаб и чувства сначала легким дымком, а потом неудержимой лавой вот-вот хлынут из замшелого сосуда ее сердца.

Вечером, добравшись до дома, она вызвала любопытство дочери и ревнивую ярость кота. Василий учуял неладное первым и пару раз успел цапнуть хозяйку за ноги, пока она снимала туфли и искала тапочки. Демарш остался незамеченным и кот удалился на подоконник. Дашка, погруженная в свои проблемы, наносила какие-то таинственные мази на добротные подростковые прыщи, и обратила внимание на перемены, только когда Татьяна, минуя кухню, прошла к шкафу и стала вытаскивать оттуда одежду. Дашка всполошилась. Пятно на любимой маминой кофте, которое она поставила горчицей, вытекшей из биг-мака, могло привлечь внимание ко многому, что должно быть скрыто от родительского контроля. Поэтому крикнула из ванной:

— Мамуль, бабушка просила ей позвонить, у нее там проблемы какие-то.

Расчет был правильный. Танина мама жила недалеко от них, а некоторое время после смерти мужа — с ними. Но конфликт поколений привел к тому, что разгневанная бабушка в ответ на попытки Тани защитить свою дочь заявила, что она слишком стара и хочет пожить одна свои последние дни. Состояние ее здоровья опасения не вызывало, сейчас бабушка приучала своих чад к самостоятельности и сохраняла дистанцию. То есть без предлога не звонила. Татьяна, мучась комплексом «неблагодарной дочери» за то, что не смогла обеспечить матери спокойную старость, готова была примчаться на ее зов, искупая несуществующую вину. Пока родительница говорила по телефону, Дашка металась с кофтой, не зная, куда ее засунуть, и только «уронив» ее в дальний угол шкафа под спортивный костюм, прислушалась к разговору. Из маминых слов Дашка поняла, что завтра вечером ей предстоит остаться одной, а бабушка отказывается зайти накормить ее ужином. Это здорово! Поглощенные каждая своими планами, мать и дочь встретились у шкафа. Он был открыт и не сулил никаких неожиданностей. «Носить нечего!» — чуть не хором вздохнули обе, разворошив груду юбок, брюк, свитеров и прочего дамского барахла.

— «Рамстор» до девяти? — уточнила Таня у дочки.

— До десяти, — уверенно ответила та и испуганно примолкла, проявив излишнюю осведомленность.

— Собирайся, успеем какой-нибудь прикид себе там оторвать, — бодро предложила Таня.

— Мама, откуда у тебя такой лексикон? — возмутилась Даша. — Как у подростка!

Вернувшись через два часа с пакетами обновок, они наступили в кучу, которую Василий наделал около двери в знак протеста против женского легкомыслия и мотовства. Мужчины вообще не любят, когда женщины тратят деньги без разрешения.

Кураж неожиданно счастливого дня Татьяна решила использовать до последней капли. Поэтому, быстро расправившись с кухонными делами, усадила Дашку за зубрежку английского текста, а сама с жадностью алкоголика, вынужденного страдать от воздержания, припала к клавиатуре компьютера. Как в витражах готических храмов окрашиваются лучи солнца, так, пройдя через ее сердце, раскрашивалась в разные цвета любовь. Из осколков чужих страстей, расцвеченных пестрой палитрой чувств, и переживаний, как из кусочков мозаики, она складывала маленькие истории, испытывая к героям нежность и сострадание. Ночь прошла бурно, и в Татьяниной тетради появились заметки под заголовком «Новая секретарша».

«Кто сказал, что есть банальные темы? Муж вернулся из командировки… Вовочка спрашивает папу… Двое ковбоев скачут по прериям… Шеф вызывает секретаршу…

Любая из этих фраз может начать как короткий анекдот, так и роман в трех частях, потому что за ними следуют не просто житейские, а типично житейские ситуации, комические или трагические, но знакомые многим, а поэтому им дорогие. Кто такие мужья? Это те, кто не жены, те, кто составляет множество отцов и ковбоев и лучшая часть которых имеет секретарш. Об их сердцах, умах и тревогах эта история с таким банальным названием.

Юрий Иванович — директор небольшой, человек в пятьдесят, компании, занимающейся чем-то техническим в области связи. Должность получил как грамотный специалист и робкий менеджер. Первое страховало владельцев от провалов, второе — от авантюр. Высокий, худощавый, рано полысевший, он с трудом вживался в костюмы и собственный кабинет, да и то с помощью Сан Саныча. Так уважительно величали Сашу Александрович — миловидную, средних лет женщину, выполнявшую в компании функции внутреннего управляющего и по совместительству отвечавшую на телефонные звонки. Пока новый шеф составлял технический план развития бизнеса, вел переговоры со смежниками по поводу комплектующих, секретарша решала все текущие проблемы. Он, проведший всю жизнь на вторых ролях, с удовольствием оставил за ней фактическое руководство, сохранив за собой лишь банковскую подпись и функции технического директора. Александра принадлежала к тому типу женщин, с которыми хорошо всем, даже собственным мужьям, чей прилив нежности привел ее однажды к беременности и как следствие — к декретному отпуску. Это событие оказалось для Юрия Ивановича более значимым, чем назначение на должность.

Мир перестал говорить с ним спокойным, четким голосом секретаря, а начал издавать какофонию воплей как при настройке приемника, что ему, связисту, было особенно неприятно.

Пока будущая мать, оформив больничный лист до декретного отпуска, сидела дома, сотрудницы бухгалтерии и отдела продаж по очереди заменяли ее в приемной директора, создавая дополнительную неразбериху частой сменой и потерей номеров телефонов нужных людей. За этот период Юрий Иванович понял, что среди персонала нет достойного кандидата на должность секретаря. Ему предстоял выбор… Ему предстоял выбор? Ему предстоял выбор! Ему в сорок лет, человеку с двадцатилетним стажем семейной жизни, с двумя дочерьми-подростками, предстоял выбор спутницы в служебной жизни. Свою генеральную спутницу он в юности повыбирать не успел: взялся за руку — потому и женился. А теперь хотел использовать новые возможности, старые желания и отложенную в дальний угол души надежду на счастье.

Шеф мечтал найти секретаршу в высших и низших, прямых и переносных и всех прочих смыслах этого слова. Мысленно он уже стал на путь порока и готов был взять «ее» с собой будущей осенью на международный семинар и на многое другое, что подсказывала ему буйная фантазия, не смиренная практическим опытом. Завкадрами получила указание отобрать кандидаток для собеседования.

— А пока, чтобы было кому отвечать на звонки, пусть в приемной посидит Валя, — в дверях проинформировала она беспризорного шефа.

Он машинально кивнул.

Утром следующего дня началась его жизнь. Ну, может быть, не вся жизнь, но как еще назвать момент, когда с глаз слепца снимают повязку после удачной операции и он видит то, о чем долгие годы лишь слышал? Или когда глухому привозят новый крошечный слуховой аппарат, и он опять слышит то, что многие годы только видел? А запахи, которые возвращаются после тяжелого насморка, а силы, приливающие к мышцам после тяжелой болезни? Теперь представьте, что это все вернулось одновременно. Пусть это не вся жизнь началась, но самое лучшее в ней. Шагнув через порог приемной, Юрий Иванович перешел из черно-белого кадра в цветной, из немого кино — в «Dolby digital», из зимы — в лето.

Все это он почувствовал, пока тоненькая девушка поднималась ему навстречу из-за стола с компьютером и телефоном. Их глаза встретились, рубильник его жизни переключился в положение «ВКЛ», и проблема выбора отпала.

От волнения он даже не поздоровался толком, а, оказавшись за спасительной дверью кабинета, подошел к окну и уставился в него невидящим взглядом. Кто это там, за дверью? Откуда взялась эта красивая стройная приветливая девушка с чудными светлыми волосами и огромными зелеными глазами? Неужели он сможет видеть ее, говорить с ней, как только захочет? Неужели у него есть над ней власть, сосредоточенная в кнопке селектора? Чтобы проверить свои догадки, он вызвал ее. Она вошла, чуть смущенно, но приветливо глядя ему в лицо. Он обрадовался, что все получилось, все работает, задал дежурные вопросы, узнал, что она и есть обещанная ему временная Валя, и пошутил, что, мол, нет ничего более постоянного, чем временная работа. Девушка согласно кивнула и толково изложила ему перечень утренних звонков. Рабочий день начался.

Возраст Юрия Ивановича уже достиг той точки, после которой время измеряется уже не днями, не неделями, а сезонами. Он и его сверстники теперь говорили: «Этой весной я так и не выбрался в лес». Или «Осенью надо будет сходить в кино».

Интервал между Новым годом и Первым мая стал не больше, чем в детстве между первым и пятым уроком. Но с появлением Вали его дни превратились в годы. Звук будильника, вторгаясь в сознание, наполнял его радостным предвкушением: еще несколько минут можно лежать с закрытыми глазами и думать о ней. Он как бы перелистывал мысленно альбом с фотографиями, любуясь ею. Потом ревниво, чтобы никто не подглядел, закрывал тайный «файл» с ее образами в памяти и открывал глаза. Утро, как санки с горки, несло его к ней, отчего было и весело, и страшно. В лифте, поднимавшем к кабинету, волнение трепало его, как веселый щенок треплет тапок хозяина. Около двери нарастающий гул в ушах не мог заглушить шуршания, которое издавал прилипающий к сухому нёбу одеревеневший язык. Открывание двери сопровождалось полной остановкой сердца.

Валя всегда вставала навстречу ему, как верный ординарец или паж. В этот момент в ней не было женского превосходства. Он шел к столу по протянутой ниточке ее взгляда, и сердце начинало биться вновь. Ему казалось, что она не может не слышать его оглушительных ударов, и вместо приветствия ему хотелось сказать: «Каждый второй удар — твой». И если бы она спросила: «Почему только второй?» — он бы, смеясь, ответил: «Но ведь надо же мне чем-то жить».

Увы, никаких таких разговоров они не вели. Вернее, он не говорил с ней об этом вслух. А она говорила вслух, но не с ним.

Около ее стола в приемной часто сидел и томился от нескрываемой любви новенький юрист, коренастый, простоватый парень с отличной головой и серьезными намерениями. Юрий Иванович загружал его всеми видами работ, которые только мог выдумать, но тот справлялся с ними, как Иванушка-дурачок «по щучьему веленью», и продолжал отвлекать Валю от шефа. Встретив любовь, Юрий Иванович думал, что вышел из тюрьмы своей жизни на волю, но нет, его просто перевели из камеры предварительного заключения в камеру пыток. Надежда и отчаяние сменялись в его душе по многу раз, делая каждый день длинным, как многосерийный фильм.

Робость и уважение к себе не позволяли Юрию Ивановичу злоупотреблять служебным положением и домогаться девушки. Да и как любители пошлых анекдотов про секретарш представляют себе реализацию их на практике? Вызвать ее по громкой связи и, встретив около двери, накинуться с поцелуями? Или попросить задержаться после работы и, налив коньяка, хватать за коленки? Грязно, глупо, стыдно.

«Она чистая, серьезная девушка, я люблю ее, — думал он, устало возвращаясь домой, — но ведь надо как-то устроить так, чтобы мы с ней остались вдвоем просто как два человека. Она видит во мне только начальника, это меня и останавливает, нужно сменить обстановку».

Такие здравые мысли посещали Юрия Ивановича вечерами, когда до встречи с Валей оставалось еще не менее полусуток. Так прошла длинная осень весны его любви, и наступила зима.

Сотрудники стали поговаривать о приближающихся новогодних праздниках. Тут-то и посетила начальника спасительная идея.

«Надо поехать всем коллективом в пансионат, устроить корпоративную гулянку с шашлыками, петардами и танцами. Там мы будем равны, и я смогу пойти кататься с ней на лыжах», — придумал Юрий Иванович.

От такой перспективы он чуть не задохнулся. Свобода, лес, скрип лыж, ее беспомощность с креплениями, поцелуй озябших губ, слова любви, сказанные, наконец ей, пусть в спину, пусть без ответа, но переставшие лежать раскаленными валунами в жаровне его сердца.

Уже в начале декабря Юрий Иванович сообщил коллективу о предстоящем совместном отдыхе, но подчеркнул, что пока они не могут себе позволить пригласить членов семей.

— Едем, значит, без жен? — уточнил со смесью ужаса и надежды гитарист-бухгалтер.

— И без мужей, — кокетливо подтвердила его догадку завкадрами.

— И без детей, — подвел итог коммерческий директор, обремененный тремя дочерьми.

Начались сборы. Координатором и ответственным выдвинули юриста Пашу, а в помощь ему назначили Валюшу. Узнав об этом, Юрий Иванович чуть было не отменил поездку, но вовремя одумался и стал готовить контрмеры. Ему удалось создать такую неразбериху в делах, что Валя рассердилась на Пашу, и тот исчез из приемной. На радостях шеф по дороге на переговоры якобы по-дружески, а на самом деле ревниво спросил своего юриста:

— Что-то ты больно мрачный, клиентов нам распугаешь. В личной жизни проблемы?

Паша ответил:

— Нет, это временно, вот поедем в пансионат, и все наладится.

Это был удар, которого Юрий Иванович не ждал. Значит, не у него одного большие планы по устройству личной жизни на эти три дня. Что делать? С решимостью истерзанного сердца он приготовился к активным действиям.

Ему нужен был союзник, но доверить столь деликатное дело никому нельзя, поэтому Юрий Иванович призвал на помощь водку. План его был прост и коварен: соперника следовало сразу по приезде на место напоить до свинского состояния на глазах у Вали и, проявив благородство, уложить спать. А расстроенную девушку утешать и обнимать. План обрывался на этом интересном месте, потому что мечтать о большем Юрий Иванович себе запретил, чтобы не отвлекаться.

В назначенную пятницу после обеда офис был похож на туристическую базу: банки с помидорами, шампуры, водка громоздились в проходах, одетые по-спортивному сотрудники были шумны и неорганизованны как школьники на экскурсии. К пяти приехал заказанный автобус, и весь «цыганский табор», погрузившись в него, двинулся на отдых. Бутылки начали открывать после первого светофора. Юрий Иванович, как старший группы, был строг: велел закуской не сорить, а пить под минералку. Сам он подсел к молодежи и показал пример. Дорога вечером в пятницу оказалась долгой, и к прибытию туристы были уже навеселе.

Оформлять документы, раздавать ключи и талоны на питание должен был Паша. На ужин он из-за этого не попал, как и было рассчитано шефом.

— После ужина устраиваемся и собираемся в триста четырнадцатом перед дискотекой, — звонким голосом объявила раскрасневшаяся Валя в гулком зале столовой.

Чтобы не терять время, пока дамы переодевались, мужчины пошли в базовый номер, где сложили общественные запасы выпивки и закуски. Юрий Иванович подхватил бутылку, взял под руку пьющего главбуха и устроился у журнального столика, чтобы не мешать общим приготовлениям. Заведя нудный служебный разговор, он ждал, пока не услышал нужную реплику:

— Это не мой вопрос, а юриста, — возмутился бухгалтер.

— Ну, так давай спросим у него!

И через пять минут Паша уже сидел рядом и зажевывал полстакана водки вялым огурцом. К моменту, когда начали подходить дамы, он уже громко доказывал что-то не возражающему бухгалтеру.

Валюша появилась с последней группкой нарядных женщин. На ней были розовые джинсы и вишневая, в сердечках маечка, пышные волосы она распустила, и они прикрывали обнаженные плечи.

От любви и от выпитого голова Юрия Ивановича сладко закружилась. «Сегодня, скоро я скажу ей все. Она будет сидеть рядом, я возьму ее за руку, уберу волосы с ее плеч, и…» — От этих мыслей он задохнулся и рявкнул бухгалтеру:

— Наливай! — Потом опомнился и добавил: — Предлагаю всем налить.

Народ зашумел, зазвенел, забулькал.

— Кто скажет тост? — пытаясь превратить пьянку в мероприятие, спросила кадровичка.

— Мм — можно мне? — с трудом ворочая языком, попытался приподняться Паша.

— Конечно! — быстро поддержал инициативу начальник, желая насладиться плодами своих трудов, и глянул на Валю.

Та недовольно отвернулась к соседке, чтобы не смотреть на пьяного поклонника.

Еще через час, когда большинство стало выдвигаться на дискотеку, Паша попытался уцепиться за пробиравшуюся мимо него Валю и чуть не уронил телевизор.

— Пойдем танцевать! — с пьяным упорством повторял он девушке, пытаясь обрести устойчивость.

— Не хочу! — обиженно отказалась она.

— Я приехал сюда, чтобы потанцевать с тобой, — настаивал он.

— Значит, зря приехал, — отрезала она и вышла в коридор.

«Пора», — решил Юрий Иванович и поручил бухгалтеру:

— Ты спать Пашу положи, а то он, видно, перебрал, — и вышел вслед за своим счастьем.

Но ни в холле, ни на дискотеке, ни на улице он не нашел желанную. Зато, заглянув в бар, он увидел неутомимого бухгалтера.

— Павел угомонился?

— Не знаю, он куда-то пропал.

— Куда он мог пропасть?

— Какая разница, деваться ему некуда, утром найдется.

Но это совершенно не входило в намеченный план, и начальник пошел, посматривая по сторонам, искать соперника.

Через час тревожная весть об исчезновении юриста облетела всех и дошла до вяло танцующей Вали. Она сама нашла шефа и, сверкая глазами, полными тревоги, попросила:

— Давайте поищем Пашу.

Ничего не дающие поиски с каждой минутой усиливали тревогу.

Подключили персонал, охрану. Валюша металась по коридорам, и ее волосы развевались как тревожный вымпел, поднятый на мачте. Кто-то предположил, что Павел мог выйти на улицу и упасть по пьяному делу. Юрий Иванович вооружился фонариком и организовал осмотр территории. В морозной ночи они бродили по скользким дорожкам парка и искали в неровном свете фонариков и тусклом свете фонарей заблудшего пьяного влюбленного. Наконец от ворот послышались голоса:

— Нашли! Нашли!

Все ринулись туда. Юрий Иванович догнал спешащую Валю, взял ее за плечи, остановил. Она откинулась к его плечу и радостно проговорила:

— Нашелся! Я так рада, а вдруг с ним что-нибудь случилось бы из-за меня.

— Из-за водки, — поправил ее начальник сухо. Ему было не до благородства, ему хотелось, чтобы его мечты тоже сбывались.

— Нет, он не пьет, это просто я его обидела.

От ворот вели под руки замерзшего Ромео. Оказалось, он решил уехать в Москву из-за того, что Валя отказалась с ним танцевать, вышел за ворота, сел на скамейку автобусной остановки и заснул, несмотря на мороз. Если бы вовремя не хватились, то утром мог бы и не проснуться.

— Ведите его в номер и срочно в ванну, — распорядился Юрий Иванович и почувствовал пожатие холодных Валиных пальцев.

— Вы присмотрите за ним? — спросила она с надеждой и доверием.

Ради нее он готов был ухаживать даже за прокаженными, поэтому еще час был потрачен на оттаивание, растирание и укладывание в постель неудачника. Убедившись, что тот наконец заснул, директор взял со стола ключи, вышел из номера и… запер соперника снаружи.

Теперь путь был свободен! Настал его час. Юрий Иванович глянул на часы: четыре. Ночь почти прошла, а он не успел ничего. Он ринулся в триста четырнадцатый. Там горел свет, играл магнитофон, стол был наполовину убран, а в кресле храпел бухгалтер. В двести двадцатом, где жили Валя и Ира, было темно. На упорный стук выглянула заспанная Ира и объяснила, что будить Валюшу не надо, она наплакалась, спит, и вы, Юрий Иванович, тоже идите отдыхать. Он тупо кивнул, дошел до холла и тяжело осел в кресло. Отчаяние, досада, горечь и хмель сплавились в чувство острой жалости к себе, к своей любви, которую он никак не мог выразить, к своим надеждам, которые никак не сбывались. Слезы, режущие глаза, перехватывающие дыхание, давящие грудь слезы намочили ресницы и просочились обратно.

Наступившее вскоре утро было отравлено жаждой, головной болью и утратой надежды. Происшествия вчерашнего вечера превратили Пашу в героя, готового погибнуть из-за любви, и коллектив с умилением наблюдал, как Валюша поправляет шарф на «отмороженном» юристе, а он снизу преданно заглядывает ей в лицо, поскольку, сидя на корточках, галантно застегивал крепления ее лыж.

Нового секретаря Юрий Иванович искал через кадровое агентство, руководствуясь исключительно интересами дела. Но у него появился приближенный подхалим, который убедительно и часто говорил ему о любви… подчиненных к своему шефу».

 

Глава 8

Осенний вечер пахнул как шерсть маленького щенка, вернувшегося с прогулки. Уткнув нос в широкий шарф, намотанный на воротник, Таня стояла на углу одной из Пироговских улиц в ожидании Лобанова, спешащего к ней из офиса в Очаково по заполненным потоками автомобилей улицам. После памятной поездки в Ярославль она искала глазами машину со знакомыми переплетенными кольцами на капоте. Анатолий появился совсем с другой стороны, и она от неожиданности отпрянула от автомобиля, бесшумно подъехавшего к ней с распахнутой дверцей, и только мелькнувшее в глубине улыбающееся лицо Толи успокоило ее внезапную робость. Они обменялись приветственными поцелуями и тронулись в потоке машин к цели их вечернего путешествия — кабачка под названием «У обочины», где этим вечером давала концерт широко известная в узких кругах группа «Доктор». Таня бывала в клубах в основном по служебной необходимости на презентациях, юбилеях и корпоративных тусовках. Роль дамы при кавалере была подзабыта и приятно волновала.

Внутри заведения оказалось многолюдно, шумно и уютно. На маленькой эстраде неторопливо устанавливали аппаратуру двое серьезных блюзменов в пляжных тапочках и подростковых бейсболках. Приветливая администратор, похожая на школьную учительницу пения, провела гостей к крошечному столику у низкого оконца и снабдила меню. Татьяна не любила жевать под музыку, но была голодна. Почувствовав ее нерешительность, Анатолий предложил выбрать закуски и съесть их немедленно, потом заказать напитки и употреблять их без ограничения во время концерта, а уж в конце отведать «серьезную еду».

— На ночь! — с шутливым возмущением воскликнула Таня, что дало ему возможность сделать комплимент ее фигуре, изящно подчеркнутой необычной трикотажной кофтой с отделкой из разноцветных длинных петель, которую им с Дашкой накануне удалось откопать в недрах стандартного бутика. Его деловой и, видимо, дорогой костюм был не очень уместен в демократичной и свободной атмосфере заведения, но переодеться Анатолий не успел.

Повисшая после его комплиментов тишина испугала Татьяну неожиданно возникшей отчужденностью, и она решила усугубить ее, спросив, виделся ли он с режиссером по поводу съемки ролика.

— Извини, я не поблагодарил тебя. Мы, как мне кажется, поняли друг друга.

— Я хотела предупредить тебя, чтобы ты не заблуждался. Понимание в творческих вопросах — дело весьма условное, главное, чтобы вы по деньгам договорились, — предостерегла Луговская.

— Договоренность достигнута, и тебе причитаются комиссионные за посредничество, — шутливым тоном отозвался бизнесмен. — Прикажете рассчитаться?

— Ни в коем случае! — испугано отмахнулась Татьяна, но, сообразив, что выглядит смешно, всерьез отказываясь от шутливого предложения, поправилась: — Не возьму, потому что хочу, чтобы ты был мне должен.

— Опасное это дело, но готов согласиться в надежде на твое благоразумие.

Татьяна была готова к ответной реплике, но как раз в этот момент артисты под дружные крики зрителей начали программу.

Группа состояла из четырех очень разных музыкантов. За клавишными стоял, невозмутимо спрятав подслеповатые глаза за темными очками, пожилой дядька, похожий на серьезного крота. Басист выглядел, как все басисты в мире: жилистая шея, длинный нос, глубоко посаженные глаза и полная отрешенность от всего, кроме гитары. Ударник, наоборот, смотрелся не типично: изящная фигура, просветленное лицо, румянец на щеках, светлые кудри по плечам. Они составляли, так сказать, тело группы. В качестве лица и головы выступали еще два музыканта: молодой красавец серб, прекрасный и странный, как бабочка зимой, с ритм — гитарой и солист, он же руководитель — заводной, подвижный и открытый к общению. Ни Лобанов, ни его спутница не считали себя знатоками блюзовых импровизаций, но хорошую музыку от плохой отличить могли. После двух песен стало понятно, что музыку играют правильно, интересно и искренне. Зрители одобрительно хлопали и свистели, поощряя музыкантов за каждое удачное соло.

— Народ тут интересный, — стараясь перекричать мощные звуки, которые извлекал из не видимой в руках крошки — губной гармошки, присоединившийся к группе покрытый татуировками артист, — поделилась Таня своими впечатлениями. — Я давно не видела в одном месте столько одинаково приятных людей. Особенно хорош вон тот пузатый дядька, — показала она глазами на компанию, занявшую столик перед сценой.

Один из гостей, не желая отвлекаться от музыки ни на минуту, покинул свое место и уселся на пол у эстрады поближе к солисту.

— Я знал, что у меня нет шансов, но чтобы такой пельмень отбил у меня даму?! Не допущу! — с шутливой ревностью взревел Анатолий.

Татьяна радостно засмеялась. Они пили вино, поданное в глиняном кувшине, жевали соленую хлебную соломку и покачивали головами в ритм музыки. Программа состояла из классических блюзовых и рок-н-рольных композиций. Классика тем и хороша, что всегда обеспечивает искомый результат: и в напитках, и в музыке, и в одежде дает возможность получить именно то, на что рассчитывали. Блюз слушают ради ощущения свободы и сожаления о той цене, которую приходится за нее платить. Именно это сочетание делает образованных белых людей во всем мире истовыми поклонниками песен необразованных чернокожих музыкантов. Постепенно слушатели раскачали не только тела, но и души в такт вечным песням о поисках и потерях, и, взбаламученная музыкой, со дна их поднялась радость и беспечность. Ил тоски и забот медленно оседал, освобождая светлый источник надежды. Голоса и аплодисменты стали громче; дружно раздвинув столики, публика освободила маленький пятачок для танцев. Места хватало на одну-две пары, и желающие по очереди импровизировали ногами под добротный свинг. Татьяна раскраснелась, сияла глазами и явно была не прочь потанцевать. Анатолий, улучив момент, когда танцоры присели утолить жажду, протянул подруге руку и вывел ее между столиками на освободившееся место.

Ах, танец, танец! Какие чувства ты пробуждаешь в нас, потерявших в беготне и делах нормальную чувствительность и естественность? Из каких первобытных глубин пробивается сначала слабый, а потом все сметающий голос пола? Почему бас-гитара звучит не в ушах, а во всем теле под аккомпанемент беснующегося пульса? Какие гены отвечают за наше умение поймать ритм, найти для него движения и повторять их в какой-то неосознанной последовательности? Почему так приятно чувствовать, что мозги отключились, а голова нужна только, чтобы поворачивать ее в сторону партнера?

Готовые к танцу еще за столиком, Таня и Анатолий сразу зажглись безудержным ритмом рок-н-рола, и вскоре в их танце появилась слаженность. Сначала осторожно, а потом все смелее Анатолий кружил свою партнершу, послушно и весело следовавшую движениям его рук и тела. Целеустремленность и умение добиваться своего, обеспечившая финансовый успех, делала Лобанова в танце прекрасным партнером, лишающим даму воли ради ее же удовольствия. Он, то привлекал Таню, то отпускал на вытянутую руку, чтобы показать всем ее красоту, а потом с чувством ревнивого собственника прижимал ее тело и ноги, продолжающие держать ритм к своему телу, облаченному не в набедренную повязку из листьев, а дорогой итальянский костюм. На последних тактах они сплелись и, когда музыка закончилась, постояли немного рядом, тяжело дыша и не прерывая волнующей близости. Потом Таня стряхнула со лба мокрую прядь и шагнула к столику. Но оторваться от кавалера ей не удалось, что-то материальное помимо возникшего единения мешало ей. Она посмотрела вниз и обнаружила, что одна из петель на ее новой кофточке обмоталась вокруг Толиной пуговицы на пиджаке. Они оказались крепко привязанными друг к другу. Чуть смутившись, Татьяна попыталась распутать разноцветные нитки, но только еще больше замотала их вокруг пуговицы. Потом Анатолий попытался сделать тоже, но быстро понял невозможность развязать образовавшиеся узелки. Они стояли в проходе между столиками, на виду у всего зала, и с каждым мгновением ситуация становилась все более неловкой и глупой. Касаясь друг друга теперь лишь кончиками пальцев, теребящих пуговицу, оба чувствовали близость еще сильнее, чем в танце. Горячая волна желания накрыла их, привязанных друг к другу видимыми и невидимыми нитями. Таня взглянула Анатолию в лицо требовательно и страстно. В ее взгляде был призыв и вызов одновременно. Он принял его и, твердо глядя ей в глаза, вырвал пуговицу из пиджака с «мясом», как досадную преграду между ними. Она от неожиданности вздрогнула, потом засмеялась и отобрала у него пуговицу с болтающимися на ней нитками. Это был ее трофей. За столик возвращаться было лишним. Татьяна, молча, направилась к выходу, оделась и долго наматывала перед зеркалом свой широкий шарф в ожидании Анатолия, расплачивающегося у стойки под тягучие звуки по-настоящему хорошего блюза.

— Полежи, не торопись, — остановил Анатолий Таню, когда она зашевелилась в его объятиях.

— Это ты мне говоришь: не торопись? — Ее голос раздался откуда-то снизу как будто из его недр. — Даже если бы я очень торопилась, то не смогла бы оказаться в твоей постели через тридцать секунд после того, как вошла в дом. Так что торопишься у нас ты.

— Есть претензии к скорости? Или технике прохождения маршрута? — Он весело глянул в ее глаза, блестящие из-под рассыпавшихся волос.

Она завозилась и высунулась из-под его тела, как черепаха из панциря.

— Ни одной! Надеюсь, это были не показательные выступления?

В ответ он легко засмеялся и, зарывшись носом в ее густые волосы, шепнул на ухо:

— Нет, это был пробный заезд, выступления впереди.

От его слов ее обдало жаром желания, она прижалась к нему всем телом и приоткрыла губы. Их поцелуй был долгим, в нем еще не было страсти, но уже была нежность. Он оторвался от нее и, нашарив у изголовья пульт, включил музыку.

Таня открыла глаза и прислушалась. Из темного пространства незнакомой квартиры от стен, пола и окон лились тягучие звуки неведомой силы.

— Что это? Как будто у тебя там шаманы спрятаны или слоны, — удивилась она.

— Нравится? — гордо спросил он.

Она засмеялась:

— Ты такой же гордый, как в десятом, когда мы с Нинулей приходили к тебе музыку слушать. Ты сам тогда что-то перепаял в колонках.

— Танька, ты помнишь мои колонки? — Он стал ее тормошить и целовать.

Она принялась отбиваться от него и, освободив на мгновение губы от его поцелуев, призналась:

— Я даже помню твои вельветовые штаны с блестящими пуговицами на ширинке.

— Ах, вот ты куда заглядывала! — грозно зарычал он. — Так почему же на выпускном не разрешила даже лифчик расстегнуть?

Она возмущенно села и, прикрыв грудь одеялом, захлебываясь, затараторила:

— Теперь понятно, почему ты мне двадцать пять лет не звонил. Простить этого не можешь?! Как я могла в актовом зале, за занавеской при всей школе тебе это разрешить? Почему ты меня хотя бы в класс не увел?

— Я не мог тогда и шагу сделать. У меня в жизни члена такой величины не было. Идти через весь зал с таким дрыном в штанах было невозможно. Это ты понимаешь?

— Но ведь в зале было темно, — тихо напомнила она, положив ему руку на плечо.

— Да. И никто бы не заметил ни моих торчащих штанов, ни беспорядка в твоем платье. Дураки мы, — прижав ее голову к своему плечу, вздохнул он.

Таня приподнялась и, заглядывая в тусклом свете ночника в его лицо, спросила:

— А почему ты на следующий день не позвонил?

— Правду? У меня яйца болели, как от нарыва. Мне было ни до чего, боялся, что у меня там что-то сломалось. А через пару дней, когда боль утихла, я побежал к соседке, проверить, все ли работает, — признался он.

— Проверил? — вздохнула она.

— Как теперь могла убедиться сама, все срослось. — Он откинулся и прикрыл глаза.

— Могло срастись, но не срослось. — Она вылезла из-под одеяла и, подняв с пола свой широкий шарф, обмотала им бедра.

Предновогодняя суета — дело столь же неизбежное, как и предотпускные гонки. Большинство людей в последние дни уходящего года чувствуют острую потребность сделать все, что откладывалось целый год. Просто какая-то предстартовая лихорадка охватывает толпы граждан, мечущихся по офисам, магазинам, родственникам, друзьям с тщетным желанием завершить все дела, пока не истек календарь. Выяснить отношения, раздать долги, заключить договоры, что-то продать и купить нужно в эти улетающие в декабрьскую тьму дни. Наполненные делами стандартные двадцать четыре часа растягиваются, чтобы вместить месячную норму визитов, переговоров, решений. Все человечество готовится к старту в новую жизнь, который наступает таинственной ночью тридцать первого декабря. Ничего нельзя оставить на потом. Корабль года уплывает, а будет ли билет на следующий рейс — неизвестно, поэтому бегом. Надо успеть все.

Не задумываясь в суете о причинах этой неизбежной поспешности, Таня, стиснув зубы, писала каждый вечер все удлиняющийся список самых неотложных дел. К обычным проблемам примешивалось еще желание действительно освободить себе начало года не только от дел, но даже от мыслей о них. Ей хотелось заработать себе право быть беспечной и провести новогодние каникулы с Толей, тем более что Дашка уезжала с классом в Питер. Отношения, ставшие за это время близкими и нужными им обоим, требовали развития. Встречаться урывками, общаться по телефону было увлекательно на первых порах, но сейчас ей хотелось побыть вместе с ним долго, без беготни и условностей, видеть и чувствовать друг друга каждый день. По мелким деталям Татьяна поняла, что у него есть планы на отдых и считала, что он включил ее в них.

Как и многие мужчины, Анатолий не придавал значения условностям, связанным с вручением подарков. В один из предпраздничных дней он попросил ее подъехать перед работой к станции метро «Багратионовская». Татьяна отпросилась до двенадцати, и они, потратив больше времени на парковку, чем на выбор покупки, приобрели ноутбук. Вручая его прямо у прилавка, Анатолий сказал фразу, наполнившую Танино сердце приятной надеждой:

— Пусть в Новом году работа станет для тебя приятной и возможной не только дома.

Вечером, увидев новенькую «Toshiba» на кухонном столе, Дашка визжала от восторга и сразу зарегистрировалась как пользователь со своим паролем. Василий, как положено коту, заинтересовался «мышкой» и стал гонять ее по скользкой поверхности стола, а мама в вечернем разговоре по телефону недоумевала, почему компьютер стоит столько, сколько раньше стоила кооперативная квартира. Таня была очень довольна еще и потому, что ей показалось, будто Лобанов о чем-то не договаривает — это позволяло ей мечтать о новых приятных сюрпризах. Утром Дашка, вместо, грядущей контрольной, говорила только о новом компьютере и стала допытываться у матери, что та подарит дяде Толе.

Танин подарок был не таким дорогим, но и держался в тайне. Вечерами, часто переходящими в ночи она дописывала свой первый сборник рассказов. Это был ее труд, ее надежда, плод ее любви — она хотела закончить задуманное и преподнести его возлюбленному в новогоднюю ночь. В качестве эпиграфа Таня вставила то, свое детское стихотворение, которым когда-то закончились, а потом спустя столько лет вновь, начались их отношения. «Разожгу я вулканы, наколдую кругом…» — повторяла Таня про себя наивные строчки как заклинание, стуча каблуками по переходам метро в предновогодней гонке. Она чувствовала себя такой же всесильной как в юности.

Последний день уходящего года выдался самым длинным. Таня успела подготовить и, что важно, согласовать план передач на январь до исчезновения главного редактора на каникулы, поздравить «с наступающим» разных нужных и важных людей, раздать и получить множество мелких подарочков от коллег и забежавших «на минутку» авторов. Самое удивительное, что даже успела сделать прическу. Одна из бывших героинь ее программы Света — мастер и чемпион парикмахерского спорта отвела ей час из своих драгоценных предновогодних минут. Это было удачей. Упав в кресло, Татьяна заставила себя не болтать, не звонить, не писать, не думать. Теплая вода, струящаяся по волосам, гудение фена, плавные движения рук отвлекли от пустяков и дали ей прислушаться к главному чувству сегодняшнего дня: «…я люблю, я любима, мы встречаем Новый год вместе».

Долгие годы безбрачия, пока Дашка была маленькой, Новый год был для Тани возможностью разделить чужую радость. Она с изумительной ловкостью имитировала появление Николауса, как по-европейски назывался у них в семье Дед Мороз. Однажды, чтобы развеять сомнения, появившиеся у дочки после общения с прагматичными подружками, ей пришлось оставлять след ботинка на подоконнике и на ковре. Другой раз, когда она кралась к детской кроватке с подарком в руке, дочка проснулась, и, замерев как изваяние, Таня, казалось, вечность простояла босиком, не шелохнувшись, около шкафа, дожидаясь, пока дитя вернется в страну сновидений.

В этом году было решено, что они как всегда нарядят елку двадцать пятого декабря, чтобы получить европейскую долю рождественской радости, а тридцать первого соберутся всей семьей за столом. Анатолий обещал приехать к курантам и привезти огненные потехи. Встретив Новый год и пошумев во дворе, бабушку оставят у телевизора как на вахте, а сами разбегутся по интересам. Дашка впервые собиралась в гости к однокласснице на вечеринку без родителей, а Таня приняла приглашение Лобанова провести эту ночь с ним. Сидя в парикмахерском кресле, она с удовольствием вспоминала то их короткое свидание, когда они решили насчет Нового года, и она поняла, что ему хочется быть с ней так же, как и ей с ним.

За неделю до праздников у нее крайне обострились отношения на работе. Халтурить Луговская не любила, а развивать экономическую рубрику честно и профессионально ей не давали. Предстояла дирекция, и Татьяна упорно работала над пакетом документов, готовя обоснование своей позиции. Из-за этого она даже с Лобановым не виделась дня три и позвонила ему в надежде поделиться своими проблемами. Он, почувствовав ее тревогу, как всегда четко и быстро определился, скомандовав:

— Через сорок минут выйди из телестудии, я буду ждать в сквере.

Было по-зимнему темно. С неба непрерывно сыпался снег. Тане подумалось, что это зима-хозяйка варит в темной кастрюле вечера манную кашу на воде, а свет фонарей напоминает кружочки растопившегося масла. Вместо ложки для помешивания этого жидкого варева зима приспособила упругость порывистого ветра.

Дорожки скверика почти замело, Танины следы к стоящему неподвижно Лобанову казались следами одинокого путника к приюту. Добравшись, она припала к нему всем телом, как припадают к дереву или стене. Он нашел ее голову, зарывшуюся в мягкую шерсть его пальто, и медленно повернул лицом к себе. Снег слепил, Таня беспомощно щурилась, а он целовал ее сухие губы и замерзшие щеки, а потом предложил:

— Давай встречать Новый год вместе. Где захочешь: на даче, в ресторане, в клубе.

— А можно в твоей постели? — прижавшись губами к его холодному уху, спросила Таня.

— Тогда я, кажется, знаю, что заменит нам «маленькую елочку».

— Под ним мой подарок не поместится! — Таня отстранилась с шутливым испугом.

Сугробики снега, лежащие на плечах Лобанова, казались верхушками спрятанных за спину больших белых крыльев из склеенной сахарным сиропом ваты детсадовских утренников. Над головой искрился легкий нимб снежинок.

— Тебя мне Бог послал, — сказала она тихо и ушла, старательно ступая в свои же припорошенные следы.

Первую ночь нового года, ведь год начинается с ночи, а не дня, они провели в постели. Суета, комплексы, неуверенность и недосказанность отступили и дали дорогу желаниям. Они играли в догонялки: она заводилась от его прикосновения, он, чувствуя ее желание, не отставал, догоняя ее в бешеном темпе страсти. Она сдерживалась, ждала его, чтобы потом, сцепившись руками, ртами, телами вместе, задержав дыхание, прыгнуть в пульсирующую темноту оргазма. После такого «веерного отключения» все части тела, казалось, были отдельно разбросаны по постели и перепутаны. Таня и Толя медленно начинали возиться, отыскивая каждый свои руки и ноги, пытаясь собрать воедино расчлененные страстью тела. Потом, собрав все, укладывались, раскинувшись на спинах, касаясь друг друга только пальцами рук как на картинке в анатомическом атласе, изображающей строение тела мужчины и женщины. Все остальное ушло, исчезло в колдовстве новогодней ночи, снявшей с них не только одежды, но и ороговевшую корку опыта, отковырявшей коросты обид и позволившей добраться до теплого, живого, заполнявшего их тела изнутри горячей волной нового желания. Длина этой ночи была им по размеру. Под утро их тела стали моложе и сильнее, серый свет из окна обозначил контуры кровати и их силуэты.

— Мне кажется, что мы лежим на чьей-то огромной и теплой ладони, — сказала Таня тихо. — Кто-то нас сейчас рассматривает и оценивает.

— Выдумщица! — усмехнулся Анатолий и добавил: — Пусть любуется, твое тело прекрасно, да и я картину не испорчу.

— Меня только что сделали из твоего ребра и прикидывают, не добавить ли еще что-нибудь, — продолжала фантазировать Таня.

— Если из моего, то надо меня спросить, прежде чем вносить изменения в образец, — напомнил он о своих правах.

— Есть пожелания? — предположила она.

— Нет, ничего ни убавить, ни прибавить не разрешаю. Хочу, чтобы ты была такая. Мне подходит твое устройство, — легко касаясь, он прошелся руками по ее телу, накрыл ладонями ее грудь и шепнул на ухо: — Твои груди сделаны под мои руки, чтобы ласкать их. Он может быть доволен работой, а теперь пусть оставит нас одних: я хочу тебя.

Когда блеклый первый день нового года сменился сочными сумерками, Анатолий наконец уснул. Задремавшая на его плече Таня пробудилась от его дрогнувшей во сне руки, глянула на часы и осторожно выползла из объятий. Не почувствовав ее отсутствия, он уютно похрапывал. Пошумев водой в ванной, она тихо оделась, взяла свой телефон, проверила неотвеченные звонки. Ожидаемой ею SMS-ки от Даши не было. Таня посидела, прислушиваясь к затихающей в теле буре, достала из пакета яркую папку с красноносым Дедом Морозом. На первой из содержащихся в ней двадцати страниц крупным шрифтом было набрано название: «Записки на полях души». Раскрыв рукопись на последней странице, Таня задумалась и написала размашисто несколько строк. Потом оделась, намотала на шею шарф и, даже не глянув в зеркало, вышла из квартиры.

Когда в ночной мгле незаметно начался второй день нового года, сознание Анатолия стало медленно подниматься из глубин разноцветного калейдоскопа сна в темную ночь яви. Он сразу почувствовал, что остался один. Проведя рукой по одеялу рядом с собой, ощутил под пальцами вместо мягкой женской влажности холодную скользкость целлулоида. Его передернуло от отвращения, и он поспешно включил свет. Рядом с ним в постели лежал Дед Мороз с красным носом в шапке и тяжелых валенках. На широком ремне, опоясывающем его дородную фигуру, блестела металлическая кнопка. Бесцеремонно дернув за нее, Лобанов открыл папку и вытащил небольшую стопку бумаги с распечатанным незнакомым текстом. «Записки на полях души» — прочел он название и, подоткнув под спину подушку, начал читать. Последним в папке оказался текст, озаглавленный «Поцелуй».

«Он целовал ее, как опытный путешественник утоляет жажду после дневного перехода: неторопливо, бережно, с наслаждением. То припадал к губам подруги, глубоко, на вдохе вбирая в себя их тепло и нежность, то осторожно, почти по-семейному прикасался к щекам, то теребил губами реснички. Она затихла, вслушиваясь в это безмолвное объяснение в любви, и поняла, что другого не будет, поэтому боялась упустить или не понять его слов. Его «речь» была торжественна и значительна. Как будто выполняя обряд, он коснулся губами ее век, оставив на них, как на податливо-упругом сургуче, следы своих губ. Он хотел, чтобы тайна этих глаз принадлежала только ему. Обращенное к нему и небу ее лицо лежало у него на ладонях как драгоценная раковина с прикрытыми створками глаз. Он смотрел на любимые черты, потом осторожно наклонился и как с края чаши отхлебнул ее дыхание. Ресницы дрогнули, губы шевельнулись, отклик был так слаб и робок, что ему захотелось принять любимую, растворить в себе всю без остатка.

Запустив пальцы в густые локоны на затылке, он прижал ее лицо к своему плечу, зарылся носом в волосы и дышал живительным озоном аромата, который они источали. Она покорно обмякла в его руках, как любимая кукла с безвольно висящими тряпичными руками.

Всей поверхностью тела, прижатого к ней, всей открытой навстречу чувствам душой он впитывал ее волнения, желания, печали. Она с благодарностью ощутила, что мучительная тревога, напряжение последних дней, душевная боль и терзания совести растворяются в нем, как капелька крови размывается, бледнеет и исчезает в морской волне. Почувствовав боль, перетекающую из нее, он только крепче сжал любимые плечи. От податливости и беспомощности, от хрупкости этих плеч сердце болезненно сжалось. Ее, обычно такую решительную и сильную, стало невыносимо жалко. Увы, он мог предложить только свою душу, свои руки, свою молчаливую любовь. Она почувствовала его стыдливую беспомощность и, шевельнувшись, коснулась губами щеки, ободряя и зовя к себе. Он обрадовался, что нужен, и торопливо нашел ее губы.

Поцелуй был долгим, как сон. Погружаясь в него, они теряли ощущение реальности, утопая в горячих волнах, набегающих изнутри. Они качались на этих волнах, ныряли в них до тех пор, пока не сбили дыхание и не вынырнули на поверхность, открыв глаза.

Она напряглась всем телом в страстном порыве, он властно коснулся ее груди. Губы притягивались друг к другу как магнитом, но это была уже явь, сон кончился. Она переступила с ноги ногу, он ослабил объятия. Вернулось время слов, молчать больше не хотелось.

— Ты последний мужчина в моей жизни — теперь никто не позарится, — смеясь, произнесла она, растирая ладошкой следы помады на колючем подбородке.

Он тихо проговорил, прижав ее к себе уже по-дружески:

— А я и не позволю никому покушаться.

Они помолчали.

— Расскажешь? — спросил он, тревожно глянув в темноту за ее спиной, как будто там мог прятаться враг.

Она медленно прикрыла усталые веки и отрицательно качнула головой:

— Потом, если пройдет.

— Уже прошло, ты победила, успокойся. — Его голос звучал твердо, но неубедительно.

— Надолго ли? — вздохнула она, опять прижавшись носом к его плечу.

Он поцеловал волевые морщинки на высоком чистом лбу, как бы уповая на ее разум. Она поняла его и кивнула, потом украдкой глянула на часы.

— Пора? — обреченно спросил он.

— Давно, — ответила она.

— Удачи, я с тобой, — с волнением, но без пафоса шепнул он прямо в завиток светлых волос над ухом.

— До встречи, — ответила она, отстраняясь от него и крепче подвязывая пояс пальто.

На следующий день все мировые информационные агентства сообщили, что парламент утвердил в должности премьер-министра Лилию Петрушенко».

Под печатным текстом размашистым почерком было написано:

«С Новым годом, милый! С Добрым утром! Прими всю меня плюс эти заметки. Хочу провести здесь рядом с тобой оставшиеся триста шестьдесят четыре дня и ночи наступившего года и просыпаться на твоем плече. Поехала проверить ребенка и поздравить маму! Позвони, когда проснешься. Целую. Таня».

Дочитав приписку на последней из рассыпающихся страничек рукописи, Лобанов встал и отправился к холодильнику. Голова болела, он вяло пожевал кусок сыра под домовитое урчание кофейной машины. Осторожно втягивая в себя плотную горячую кофейную пенку, глянул на часы. Было полшестого темного, как ночь, зимнего утра. Накинув куртку, Лобанов взял ключи от машины и, как с бортика в воду, шагнул из подъезда в струи ледяного ветра. Машина приветственно мигнула ему фарами и послушно загудела, вторя кофеварке. Анатолий неторопливо стряхнул снег со стекол и крыши, чуть медля, давая возможность телу замерзнуть, а машине согреться. Когда он, наконец, уселся, сиденье уже было теплым, а печка старательно разогревала стекла и воздух в салоне. «Бытовая техника погубит институт семьи! — включая приемник, подумал холостяк. — Ну, какая женщина может обеспечить человеку такое безмятежное утро: все быстро, качественно и молча? Без поручений и вопросов о том, куда это ты собрался в такую рань. А куда я собрался? Да просто покататься, перед утренним душем».

Сияя огнями с рождественской яркостью, его автомобиль медленно выполз из дворов и, глухо взревев, сгинул в январской праздничной пустоте спящего города. До рассвета оставалось еще часа полтора.

 

Глава 9

Игорь Тимофеев колдовал у плиты. Затянувшиеся новогодние каникулы истощили запасы в холодильниках и фантазию хозяек, мыслящих категориями салата оливье и курицы в духовке. Тимофеев был натурой творческой и собирал кулинарные рецепты, как сюжеты для своих очерков, — придирчиво. Работали все четыре конфорки и духовка, что создавало особо теплую атмосферу дружеского застолья. Грузный полковник, Женя Балтийский, обливался потом и требовал открыть форточку, но подоконник был завален рукописями, гранками, фотографиями и прочим продуктом профессиональной деятельности хозяина, поэтому открывалась только дверь в коридор. Не выдержав очередных жалоб гостя на духоту, хозяин, не оставляя надолго своей стряпни, подсел к столу и, махнув между прочим, без тоста и компании, подвернувшуюся рюмку, объяснил недовольному гостю, что значит жара.

— Нелегкая судьба журналиста занесла меня в середине ноября в Объединенные Арабские Эмираты. В Москве минус 13 градусов, в Дубае — плюс 31 градус, за воротником 40 градусов на сто грамм виски «Red Label». Ступаю на землю с обостренным чувством жажды и тепла к арабам. Но восток — дело тонкое, поэтому обещанной партнерами визы нет. Не пришла вовремя. Деньги у меня есть, но американского разлива. Поменять на местные не могу, не выпускают через границу. Ни поесть, ни попить, ни позвонить. Томился я долго, пока градус снаружи не повысился, а внутри не понизился. На точке равновесия, примерно так на градусах тридцати я начал искать путь к спасению.

— Что тебе грозило? — проворчал недовольный Женька, который раз проверяя, готов ли лед в холодильнике.

— Смерть в пустыне от жажды! Увольнение с работы за срыв репортажа! Когда я эти перспективы представил, то стал метаться. Вижу — арабский пролетарий перед моим носом ожесточенно трет шваброй мраморный пол зала ожидания, где есть все, что мне нужно: обмен, буфет, телефон.

Его лицо мне показалось открытым, располагающим, почти знакомым, как у таксистов на Киевском вокзале. Я просунул через ограждение руку со стодолларовой купюрой и попросил его сердечно, по-русски: «Разменяй, друг!» Он испуганно замер, а я удвоил усилия и на всех доступных мне языках стал объяснять, что хочу, есть, пить, звонить и вообще — «к маме». Он неосторожно приблизился к моей клетке, я, схватив его за рукав, притянул к ограждению, сунул в карман деньги и, прижав к решеткам, чмокнул в щеку. Он перехватил швабру, как копье, вырвался и убежал.

Потом мне объяснили, что валютные операции и гомосексуальные отношения у них караются серьезными сроками. Но тогда я этого не знал, поэтому первые пятнадцать минут взволнованно ждал, а вторые — пытался смириться с потерей денег и надежды. Напрасно. Мой смуглоликий посланец, все также вооруженный шваброй, появился на моей стороне и, кивая мне, двинулся к туалетам. Выждав ради конспирации минуту, я быстро юркнул за ним. Нашел его в приоткрытой кабинке, он был один. Вернее, мы оказались там вдвоем и закрыли дверь на замок. Не отрываясь от швабры, он отсчитал мне какие-то разноцветные купюры и вручил телефонную карту. При этом вежливо сказал: «Welcome!» Я был тронут, и протянул ему одну из купюр со словами: «Спасибо, друг, это тебе на чай!»

В ответ услышал:

— Now!

Я настойчиво сую деньги и непреклонно настаиваю:

— Yes!

А дальше, как шарманка, мы твердим друг другу все громче:

— Now!

— Yes!

— Now!

— Yes!

Никто не хотел уступать, пока мы не увидели внизу за куцей дверцей кабинки форменные ботинки. Кто-то слушал наш диалог снаружи. Воспользовавшись замешательством моего спасителя, я сунул ему деньги в карман, открыл замок и гордо шагнул наружу. У полицейского, стоявшего под нашей дверью, глаза полезли на лоб, когда белый европеец в костюме и галстуке вышел из туалетной кабины вместе с арабом, держащим швабру «на караул». От удивления он даже споткнулся и опрокинул ведро с водой. Мой верный уборщик не растерялся, взял швабру в рабочую позицию и начал остервенело размазывать лужу под ногами у полицейского. Это дало мне мгновение, необходимое, чтобы покинуть место преступления.

— И куда же ты побежал? — Балтийский немного остыл, наковыряв целый стакан льда и добавив в него для вкуса виски.

— Звонить, чтобы срочно делали визу! Свобода — главная потребность творческой личности. А потом уж я часа четыре охлаждался в баре пивом.

Погремев крышками, наполнив кухню аппетитными запахами, хозяин решительно заявил:

— Так, у меня все готово. Где же Мак? Если он так дела делает, как к друзьям ходит, то может разориться. Сам же набивался в гости! Ждать не будем, такую рыбу, как я сделал, надо есть горячую и не разогревать. Разлил? Ну, я накладываю! Тебе, судя по габаритам пуза, надо сразу двойную порцию? — подколол хозяин своего гостя за внушительные размеры.

Полковник от обиды даже положил обратно на стол вилку и, подняв на друга полный укора нежно-голубой взор, воскликнул:

— Ну, от тебя не ожидал! Я ведь продолжаю служить в наших славных вооруженных силах. Не забыл, надеюсь, как начальники любят нервы трепать? А защититься как? Вот я стресс и заедаю. Поэтому, хоть ты пойми, что это не живот, а бронежилет! Единственная защита от нападок, укусов и подрыва моего авторитета.

— Не согласен, — твердо возразил Игорь, вооружаясь бутылкой. — Не единственная, рюмку давай!

Приятное застолье продолжилось смачным употреблением горячего блюда, приготовленного в соответствии с классической мадьярской рецептурой. В ответ на байки, рассказанные хозяином, гость попытался поделиться с ним своими автомобильными планами, но Игорь быстро свернул эти разговоры, процитировав слова из песенки «Военного корреспондента»: «На пикапе драном, и с одним наганом, мы первыми врывались в города».

— Ну, при чем тут наганы? — возмутился Женя, который был очень горд своей машиной.

— Это чтобы ты мне не начал про новое вооружение излагать. Наконец-то наш третий пожаловал. Доставай посуду и хватит водку охлаждать, а то не разольем.

Через полчаса горячее сменилось холодным, которое вскоре кончилось. Причмокивая, подбирая подливку хлебом, Мак и Женька нахваливали кулинарные таланты хозяина.

— Понятно, почему ты в холостяках засиделся: какая же женщина выдержит такую конкуренцию на кухне? — Крякнув от удовольствия, Балтийский потянулся к бутылке, которая пустела быстрее, чем согревалась.

— Ты давно холостякуешь? — поинтересовался новый гость.

— Года два уже. Втянулся, — ответил Игорь.

— Давайте-ка, мужики, женитесь, а то завидно на вас смотреть, — подначивал друзей единственный среди них семьянин — Балтийский.

— Маку еще разок можно, а я свой план выполнил. У меня послужной список: три жены, — отнекивался счастливый обладатель однокомнатной квартиры и кулинарных талантов.

— С интервалом? — поинтересовался Анатолий.

— Какое там! С перехлестом. Так сказать, вторая наложилась на первую, а третья на вторую, — признался Тимофеев.

— Это ты, наверное, на двух наложился! — дружно заржали друзья.

— Почему системный сбой происходит? Они с тобой за измены разводились? — полюбопытствовал Лобанов.

— Ты не понял. Это я с ними разводился. Всегда! — гордо ответил холостяк.

— С дележом имущества? — заволновался друг.

— Ой, не вспоминай. До чего же бабы деньги любят. Первая, когда от меня уходила, то вывезла всю мебель. Я ее просил, оставь мне хоть стул, чтобы я мог у подоконника сидя статьи писать, на алименты зарабатывать. Так она при мне влезла на этот стул, вывинтила все лампочки из люстры, слезла, взяла стул и утащила его к лифту, а там уже ее хозяйственный хахаль стоял и все, что она выносила, на машине вывозил, — пожаловался бывалый муж.

— А остальные, судя по наличию в твоих апартаментах даже дивана, были не такими? — усмехнулся Мак.

— Это я стал не таким — два раза на грабли не наступал, — возразил пострадавший на семейном фронте корреспондент.

— Подожди, ты три раза на них наступал, причем добровольно, — поправил любящий точность Балтийский.

— Ну, добровольно я только в загсе слово «да» говорил, — усмехнулся Тимофеев, — а женился лишь при безвыходных обстоятельствах. Иначе жен было бы в три раза больше.

— Они тебя заставляли? — изумился ужасам холостяцкой жизни примерный, но неверный муж.

— Нет, если я чувствую пусть едва уловимое желание женщины подтолкнуть меня к загсу, то меня уже ничто не может удержать рядом с ней. Я же тебе только что рассказывал про острую потребность творческой личности в свободе! — возмутился невнимательности гостя хозяин. — Только обстоятельства непреодолимой силы могут повлиять на мое решение жениться!

— А создают их для тебя твои будущие жены, — прокомментировал Лобанов, вздохнув: — Зачем им обязательно замуж надо? Только затем, наверное, чтобы потом судиться из-за имущества. Одна мысль, что я опять могу залезть в этот капкан, отбивает всякую охоту. Хотя, конечно, до свадьбы они такой агитпункт нам устраивают: дружба, покорность, обеды на белой скатерти, не говоря уже о постели. А потом остаются одни бесконечные претензии, причем чаще всего имущественные.

— Ты ведь недавно развелся, еще делишь капиталы? — полюбопытствовал Балтийский.

— Разделил, хоть, как сейчас понимаю, делать этого не стоило, — пожаловался бизнесмен.

— Оставлять женщину с ребенком без денег нельзя, — возмутился правильный Женя.

— Деньги у нее никогда не задерживались, и после дележа все равно без конца сына подсылает под разными предлогами. Не знаю даже, что меня больше раздражает — женская жадность или глупость. Ведь если послушать замужних, то несчастнее их не бывает. Вот ты, Жека, верой и правдой служишь семье и отечеству, а спроси твою благоверную, так она, как ее подружки, закукарекает: «Мой-то такая сволочь, на работе сидит, по командировкам ездит, водку пьет, пока я на кухне у телевизора чахну». Скажет?

— Наверное, но ты как-то мрачно смотришь на жизнь, — упрекнул полковник.

— Так зачем же они на все готовы, только чтобы выйти замуж и стать несчастными? Я у своей был всегда во всем виноват: сначала потому, что женился и испортил ей жизнь, а теперь, потому что развелся и опять испортил ей жизнь. Это не мрачно, это беспросветно! — возмутился Лобанов.

— Подожди, ты о ком и о чем? Что-то тебя разобрало. Женька, ты ему чистого наливал? — заволновался хозяин.

— Наливал, как положено, у него просто проблема какая-то, поэтому и приехал, — отмел необоснованные обвинения дежурный бармен Женя.

— Действительно, Мак, может, мы поможем? — закуривая, предложил Игорь.

— Чем? Научите их мужиков ценить? — предположил Анатолий.

— Ну, этого не обещаем, — вздохнул Балтийский.

— Говори, что случилось, — строго потребовал Тимофеев.

— Я, собственно, приехал к тебе за профессиональной консультацией. Ты признанный мастер пера и в литературе должен разбираться. — Лобанов наконец перешел к делу.

— Не пугай, ты хочешь издательство построить и сделать меня главным редактором? Если Балтийский будет здание проектировать, то я согласен, — пошутил хозяин.

— Прочти вот эту рукопись и скажи мне о ней свое мнение. — С этими словами Анатолий протянул Игорю стопку листов в папке с красноносым Дедом Морозом.

— Если разговор профессиональный, то я должен понимать, для чего тебе мое мнение. Как в том анекдоте: «Мы покупаем или продаем?» — не касаясь протянутой папки, уточнил Тимофеев.

— Ни то ни другое. Я хочу, чтобы ты оценил, есть ли у этих рассказов хоть какие-нибудь художественные достоинства, — Лобанов положил папку на стол.

— Полковник, наливай, похоже, наш бизнесмен подался в писатели, — весело скомандовал хозяин застолья.

— Нет, это написала наша общая подруга, — замотал головой Мак.

— Не клевещи на нас, мы хоть и пьяницы, но не развратники и общих подруг у нас никогда не было, — возмутился Женя.

— Мак, чья это рукопись, почему она у тебя и зачем тебе мое мнение? — продолжал допытываться Игорь.

— Написала эти рассказы из нашей с вами жизни Таня Луговская. Вы многих узнаете из нашего класса и многому удивитесь. Твой повторный роман с Пименовой, Женька, который ты скрывал от друзей, вообще описан во всей красе, видимо… с ее слов. Неприглядные тайны Емелина раскрыты полностью. Я с Татьяной последнее время часто встречался. Она подарила мне эти рассказы к Новому году, чтобы я понял, как женщинам с нами трудно, и оценил жертву, которую она готова принести, выйдя за меня замуж.

— Брось ты! Танька вполне нормальная девчонка, без дури, — не поверил Женя.

— Я сам так же считал, подумывал даже жениться. Надеялся встретить в жизни понимание. А вместо него — на двадцати страницах заморочки и описание тяжелой женской доли, а на двадцать первой намек на поход в загс и небрежная команда: «Проснешься, позвони». Стоит, спросонья разок позвонить и в следующий раз получишь команду вынести мусор, а еще через раз — скандал, что не вынес. Короче, прочти, пожалуйста, сам, — обратился Лобанов к Игорю.

— Зачем мне читать? Дело это личное, — перебил его журналист.

— Посмотри со своей точки зрения. Я завтра на пару недель улечу в Италию на лыжах кататься, один. Проветрюсь, отосплюсь, может быть, разберусь в себе. Вернусь, ты мне свое заключение сделаешь. А вдруг это великая литература и у нас родилась новая Франсуаза Саган? — предположил Лобанов.

— Тебе от этого легче будет? — удивился Игорь.

Лобанов вздохнул:

— Тогда я куплю издательство, у меня появится веская причина жениться на Луговской, чтобы авторские права получить. Буду вместе с тобой наживаться на ее таланте. А что остается?

— Выпить! — дружно гаркнули мужики.

 

Глава 10

Серое январское утро было холодно и элегантно, как знающая цену не только себе, но и всему на этом свете дама средних лет. Утро начинало этот день без ожиданий и без страхов. Мокрые, темные, цвета лакированных лодочек на низком каблуке, мостовые блестели от сочащейся из воздуха влаги, строгие бежево-серые костюмы домов оживлялись неярким отблеском бижутерии окон, крыши как шляпки были украшены маргаритками спутниковых антенн. Город встречал новый день без летнего кокетства и осенней роскоши, строго по-зимнему. Эта рациональность и отчуждение вызывали у человека, машинально преодолевающего пару старинных улочек от парковки до небольшой арки, скрывавшей от солнца и дождя вход в офис, протест. Так, безупречную черную юбку учительницы порой хочется испачкать мелом, чтобы сделать ее растерянней и человечнее. Поэтому, только заметив на мостовой брошенную кем-то обертку от жвачки, прохожий примирился с безукоризненной надменной красотой вечно прекрасного цветка — Флоренции. Дверь офиса бесшумно открылась, и он почувствовал, что аромат кофе и волна теплого воздуха приветствуют его, как рука старого друга, легшая на плечо.

— Синьор Берти, вам звонили из офиса страховой компании и оставили адрес госпиталя. Вам как агенту необходимо посетить клиента. Русский, VIP, автомобильная авария, — вместо приветствия пропела со славянским акцентом миловидная помощница.

— Неплохое начало дня, спасибо, синьорита Лена, — саркастически проворчал шеф, стряхивая с плаща влагу, — вы с ним разговаривали?

— Да, страховка у него полная, катался на лыжах в Курмайере, — бойко, как отличница, сообщила Елена.

— Русский из России? Он был пьян? — Последний вопрос больше походил на утверждение.

— Да, настоящий русский, — подтвердила помощница и добавила: — Абсолютно трезвый.

— Тогда вы, вероятно, ошиблись дважды, — возразил адвокат. — Он отдыхает в Куршевеле. Русские отдыхают только в Куршевеле. Там уже вывески скоро будут делать по-русски. И если он настоящий русский, то абсолютно трезвым быть не мог.

— Вероятно, вы правы, мэтр. Сейчас он находится в госпитале в Шамони, официального заключения экспертизы еще не поступило.

Почувствовав в ее тоне протест, чуткий и незлобливый начальник примирительно проговорил:

— Синьорита, я не хотел обидеть ваших соотечественников.

— Значит, вы хотели обидеть ваших клиентов? — подколола она мстительно.

— Чашка кофе и ваша улыбка примирят меня с необходимостью ехать во Францию за двести с лишним километров, чтобы принести моей компании убытки. Собирайтесь, мы обязаны предоставить ему переводчика. На обратном пути я приглашу вас в тратторию, где отлично готовят рыбу по-деревенски, с травами.

С этими словами он скрылся за дверью своего кабинета и, скучая, ждал свой кофе, пока Елена собирала документы, отвечала на телефонные звонки и управлялась с офисной кофеваркой.

Несколько часов спустя в вестибюле большого госпиталя, расположенного на въезде в курортный город, появилась пара.

— Адвокат Берти, — представился плотный невысокий мужчина, сверкая яркими глазами и демонстрируя дежурную, но обаятельную улыбку. — Мне сообщили, что у вас находится синьор Лобанов, он мой клиент. Палата С-321? Спасибо. Пойдемте, синьорита, — обратился он к сопровождавшей его темноволосой, строгой молодой женщине, одетой в плотную юбку и стеганую курточку с меховым воротником. Пройдя длинными коридорами третьего этажа корпуса «С», пара постучалась в дверь нужной ими палаты.

— Синьор Лобанов? Я представитель страховой компании, адвокат Берти. Это моя помощница синьорита Елена, она русская и готова исполнить роль переводчика.

Машинально выполнив ритуал представления и, ожидая, пока прозвучит перевод, Витторио Берти рассмотрел единственного пациента палаты. Обладая живым умом и некоторым артистизмом, он молниеносно составлял мнение о человеке, нередко точное и глубокое. А вот действовал чаще всего без учета этого мнения, в соответствии с тем, что сулило ему не наибольшую выгоду, а наименьшие проблемы. Именно поэтому, несмотря на возраст, происхождение, обширные связи, он занимался хлопотным ремеслом страхового агента и мотался по клиентам, как мальчишка.

Вид у человека, высоко лежащего на больничной кровати, показался ему привлекательным. Белизна подушки и туго стягивающих грудь бинтов оттеняла горнолыжную бронзу лица. Длинные вьющиеся, с проседью волосы свидетельствовали о независимости характера, синяк, растекающийся по высокому лбу, напоминал об аварии.

— Синьор адвокат, вы говорите по-французски? — с акцентом, но бегло и правильно задал вопрос больной.

— Конечно, — ответил адвокат.

— Тогда мы обойдемся без помощи переводчика, — заявил больной и, холодно глянув на ассистентку адвоката, произнес по-русски: — Синьорита, я попрошу вас оставить нас одних.

— Вы хотите сохранить конфиденциальность? — спросил в недоумении Берти.

— Нет, просто не хочу видеть женщин. За последние четыре дня я истосковался по мужскому обществу, — совершенно серьезно ответил клиент.

— В момент аварии вы были в машине с дамой? — весело сверкнув глазами, проявил проницательность адвокат.

Пострадавший ответил:

— Да. Но как мне сообщил врач в приемном покое, когда я пришел в себя, моя спутница отделалась легкими ушибами.

— С ее стороны возможен иск о нанесении телесных повреждений? — поинтересовался синьор Берти.

— Вам предстоит узнать это, а главное, выяснить, находится ли она в этом госпитале или уже покинула его. Я очень хотел бы обойтись без прощаний с ней. Если необходимо, сошлитесь на мое самочувствие, — высказал пожелание Лобанов.

— Для того чтобы выполнить ваше первое поручение, — со значением выделив голосом слово «поручение», произнес адвокат, — мне необходимо знать ее имя и причину, по которой она находилась в вашей машине в момент аварии.

— Ее зовут Лючия Манчини, мы познакомились в Курмайере и последние двое суток провели вместе как любовники. — Клиент дал ответ с краткостью и точностью полицейского протокола, подталкивая тем самым своего адвоката к действию.

Оставшись один, Анатолий Николаевич Лобанов, директор крупной торговой компании, бонвиван, шахматист и горнолыжник, деятельный и энергичный человек, с мучительной для него слабостью откинулся на подушки, подавив глубокий вздох. При четырех сломанных ребрах вздыхать, кашлять, смеяться и кричать было весьма болезненно. Прикрыв тяжелыми веками воспаленные глаза, он почувствовал, что проваливается в дремоту. Лобанов приоткрыл глаза, чтобы стряхнуть сонное оцепенение, но веки слушались его с трудом, налившись такой же свинцовой тяжестью, как все тело. Вошедший через пятнадцать минут синьор Берти застал своего клиента глубоко спящим.

«Вот это выдержка, — с уважением подумал он. — Едва не погиб, разбил дорогую машину, чуть не угробил чужую жену, муж этой женщины теперь знает о ее неверности, — а он себе спокойно отсыпается, как ни в чем не бывало! Ему дают снотворное? Но я в такой ситуации не заснул бы даже под наркозом. Будить?» Адвокат тихо прикрыл дверь и вернулся в холл.

— Синьорита, наш клиент спит, и мы тоже можем отдохнуть. Пойдемте, выпьем кофе, и я попрошу вас сделать несколько звонков. — Приняв решение как всегда в пользу отдыха, шеф улыбнулся своей сотруднице, помогая ей надеть брошенную на спинку стула куртку. А через несколько минут уже за столиком кафе он продолжил свои размышления: — Должен признать, что мое недоверие к вашей информации было несправедливым. Наш клиент действительно находился за рулем совершенно трезвым. Только лучше бы уж он пил, но ездил один. С другой стороны, как вы считаете, нам большой бракоразводный процесс не помешает? Можно будет отказаться от всякой мелкой работы, — позволил себе помечтать Витторио Берти, отхлебывая обжигающий кофе.

Елена тактично промолчала, чтобы не отвлекать шефа своими комментариями от приятных мыслей. Только когда он вопросительно, с дежурной томностью посмотрел на нее, решилась задать вопрос:

— Мы будем представлять ответчика?

— Думаю, нашему, клиенту вряд ли удастся избежать скандала: муж дамы, с которой он путешествовал, сегодня утром забрал ее из госпиталя. Ему, разумеется, сообщили об обстоятельствах, при которых пострадала его жена. Нет, все-таки не напрасно я всегда советую моим клиентам не ездить с чужими женами в отель на одном автомобиле, лучше для них вызывать такси! Но, с другой стороны, если бы клиенты слушались своих адвокатов, то адвокаты умерли бы с голода, не правда ли? Свяжитесь со страховым офисом, пусть начинают оформлять документы.

— Месье Лобанов, проснитесь! Вам нужно кое-что подписать! Сделаем дело, и у вас будет возможность выспаться, — настойчиво и несколько раздраженно будил своего беспечного клиента Витторио Берти.

— Прошу прощения, но у меня чрезвычайная сонливость, — с трудом ворочая языком, ответил больной.

— Ничего страшного, зато у вас железные нервы. И это хорошо, потому что в вашу чистую совесть теперь не поверит никто. Ваши отношения с синьорой Манчини известны даже ее мужу, который сегодня утром забрал жену отсюда вместе с ветвистыми рогами, которыми вы его наградили. Если он ревнивый муж, то, избавив вас от неприятного прощания с его женой, он может создать вам более серьезные проблемы, — не счел нужным скрывать свои опасения будущий защитник.

Лобанов подтвердил опасения Берти:

— Да, он ревнивый муж. Я, пожалуй, никогда не встречал мужа, столь необычным способом стерегущего свою жену. Средневековые пояса верности просто ерунда по сравнению с изобретательностью синьора Манчини. Он строил свою защиту с изощренностью шахматиста, и именно это привлекло меня не меньше, чем красота и чувственность его жены.

— Все ревнивцы одинаковы, — небрежно заметил тоном знатока адвокат и добавил: — Давайте займемся нашими делами. Документы, страховка при вас? — Прилив трудолюбия нужно было успеть использовать до наступления обеденного времени.

— Вы не могли бы передать мне мою сумку? Она в шкафу. Надеюсь, все, что вам необходимо, у меня есть. — Клиент не проявлял никакой заинтересованности, хотя дело шло о весьма солидной сумме страховых выплат.

— Прекрасно! Я сейчас попрошу мою ассистентку, от услуг которой вы так категорически отказались, снять копии с этих документов и оформить ваше заявление. Через несколько часов я навещу вас снова, а теперь желаю вам приятного отдыха. — Вежливо улыбнувшись, Берти двинулся к двери.

— Сколько стоит час ваших консультаций, господин адвокат? — неожиданно спросил, откинувшись на подушки, Лобанов.

Ответ на такой вопрос должен звучать быстро и веско, а мэтр допустил секундную заминку, прежде чем назвать сумму:

— Сто пятьдесят евро.

Зато ответная реплика прозвучала с той быстротой и твердостью, которой не хватило адвокату:

— Сто двадцать долларов, и я оплачу ваш счет в течение двух дней.

— Я готов принять вас у себя в офисе, как только вы окрепнете, и врачи разрешат вам заниматься делами. — Некоторая беспечность в сочетании с благородством всегда мешали адвокату торговаться с клиентами.

— Мне нужна консультация с вами сегодня, сразу же, как вы дадите поручение вашей ассистентке.

Ребра господина Лобанова, может, и пострадали, но характер явно оказался тверже его костей. Витторио, загнанный в угол таким напором, попытался сохранить право на обед, однако, у него не получилось. Вернувшись меньше чем через час, он опять застал больного спящим. Облегченно вздохнув и забыв в этот момент о гонораре, Берти шагнул к двери, но тут же за спиной услышал:

— Вы освободились, мэтр? Садитесь, я хочу начать с поручений. Свяжитесь с господином Манчини, принесите ему мои извинения и сообщите, что я готов принять его претензии через вас.

— Коль скоро вы оплачиваете мои консультации, я хочу предостеречь вас от подобного шага. Зачем забегать вперед? Пусть та сторона начинает первой, а мы подготовим позицию для защиты, — веско посоветовал адвокат.

— Думаю, мне надо посвятить вас в это дело подробнее, чтобы избежать лишних вопросов, — в раздумье произнес клиент.

— Я могу пригласить синьориту, чтобы она записала ваш рассказ или отдельные факты. — Берти во что бы то ни стало хотел продемонстрировать клиенту профессионализм своих сотрудников.

— Нет. Если вам потребуется что-нибудь уточнить, я готов буду повторить сказанное, — вновь не согласился упрямец. И после минутного размышления начал рассказ: — Итак, я приехал отдыхать в Курмайер потому, что по личным причинам отменил поездку в Куршевель, где обычно провожу одну-две недели зимой, встречаюсь с друзьями и партнерами. Махнув рукой на запланированные встречи, я решил просто покататься на лыжах. Первые дни, как всякий отпускник, отсыпался и приводил себя в спортивную форму, но уже на третий день начал кататься в полную силу. Тут стал сказываться дефицит общения. На горе приятно наличие партнера-соперника, соревнование с которым заставляет делать больше, чем можешь. Конечно, главным и непобедимым соперником всегда остается гора, но сражаться с ней можно не только в одиночку. Мои традиционные партнеры катались на Куршевельских склонах, и я начал скучать, даже посетил местную достопримечательность — музей альпинизма. Как оказалось, только в девятнадцатом веке человечество настолько поглупело, если верить пословице про умных и горы, что стало покорять вершины, до этого их просто обходили. Как «жемчужина» коллекции, там выставлены старые ботинки Нобеля и чья-то жестяная кружка. Поняв, что внизу днем мне нечего делать, я вернулся на склон, но катался с ленцой и перерывами. В одну из таких пауз я сидел, потягивая глинтвейн в кафе на склоне.

Вид на вершину Монблана с того склона, где проложена трасса, был восхитительный, где-то далеко раздавался гул сходящей лавины. Земная твердь простиралась передо мной во всей своей костлявой мощи. Панорама Альп обилием планов, мелких деталей и отдельных композиций напоминала картины Брейгеля-младшего. Глаза без устали исследовали отроги и вершины, торчащие из прилипших к ним облаков, темные склоны и мерцающие пятна ледников. Заставив взгляд обежать десятки километров горных просторов, я вернул его к тому, что происходило у меня перед носом. И сначала вскользь, а затем пристально вгляделся в женскую фигуру в нескольких шагах от моего столика. Не красота женщины заставила меня обратить на нее внимание, а ее удивительное несоответствие окружающей обстановке. Кругом были люди, одетые в спортивные костюмы, в очках, перчатках, с лыжами, активные и шумные. А эта молодая женщина была в сапожках на каблуке, меховой шубке, по воротнику которой рассыпались темные, тяжелые локоны, и, ко всему прочему, она спала, уютно положив под щеку ладонь в перчатке. Если бы она была голой, но на лыжах, то выглядела бы гораздо естественнее, чем в таком виде.

Вернувшись на трассу, я заметил нового лыжника, который по мастерству и технике соответствовал моему уровню. Я решил погоняться за ним, и вскоре он включился в предложенную мной игру. Первый раз за отпуск я покатался с удовольствием. Уходя, приветственно махнул ему, и он ответил.

На следующий день я начал утром рано, сразу после ратрака, утрамбовавшего снег, и к появлению основной массы лыжников уже отдыхал, поглядывая, не появится ли мой вчерашний соперник. Я заметил его, когда он устанавливал шезлонг и устраивал в нем ту странную даму в шубке. Усадив и поцеловав ее, лыжник начал застегивать свои крепления. Я проехал мимо, помахал палкой, как бы приглашая продолжить наш вчерашний заезд. Мы несколько раз друг за другом прошлись на скорость между флажками, оставленными на склоне спортсменами: сначала выиграл я, а потом он обошел меня. К середине дня снег испортился, стал сырым, появилось много новичков, и мы решили выйти на целину. К этому времени знакомство уже состоялось. Он оказался миланцем, вырвавшимся от дел на недельку, чтобы нанести визит прекрасной Монте Бьянке, как называют впечатлительные итальянцы неприступный и величественный Монблан.

Экипировка сеньора Манчини свидетельствовала о том, что он тоже предпочитает короткие юркие «карвинги». Мое внимание привлекли его крепления, обеспечивающие в различных аварийных ситуациях отстрел лыж, а он расспрашивал меня об эффективности моих специальных защитных очков, которые позволяют даже при плохой видимости в «молоке» четко различать рельеф. Если вы, мэтр, тоже увлекаетесь лыжами, то поймете, что все эти нюансы позволили нам быстро определить, что мы принадлежим к одному кругу. Упоминания о склонах, на которых нам обоим доводилось кататься: Лех, Андорра ла Велла, Пас де ла Каса были как воспоминания об общих знакомых. Их оказалось достаточно, для того чтобы заполнить беседой наш путь к участку горы, покрытому нетронутым, глубоким снегом.

Катание по пушистой целине не обеспечивает скорости, но дает волшебное ощущение парения и в то же время напоминает езду на машине — прижимая и отпуская задники лыж, как педалями, удается регулировать скорость. Но целина коварна, под ровным белоснежным ковром скрываются расщелины и верхушки скал. Не видимые сверху, они подстерегают лыжника, поэтому по целине лучше кататься вдвоем. Мы были уже в конце склона, когда мой партнер вдруг зацепил кантом камень и его модное крепление отстрелило лыжу. Беглянка, несмотря на механизм «скистопа», который должен был обеспечить остановку лыжи на трассе, моментально скрылась под настом, так как в мягком снегу штырям не за что зацепиться. Потеря лыжи на целине весьма неприятное приключение. Лыжник теряет возможность вернуться обратно, не говоря об утрате имущества и испорченном отдыхе. Поэтому кодекс поведения на склоне предписывает предпринять все для помощи потерпевшему. Мы начали поиски, но только в начале пятого, когда светлое время было почти на исходе, мне удалось нащупать палкой лыжу, скрытую, к счастью, неглубоко под снегом. Радость замерзшего и уже отчаявшегося Карло, как я называл его к этому времени, могла бы быть достойной наградой за труды, но он весьма изысканно пригласил меня вместе поужинать, дабы, по его выражению, «компенсировать мне потерю калорий, вызванную его неловкостью». У меня не было никаких причин не принять это предложение, и мы договорились встретиться часов в восемь на «Террасе» — в заведении, которое легко может найти даже человек, попавший в Курмайер впервые.

При этих словах адвокат засмеялся:

— Вы правы, мимо «Террасы» не пройдет никто.

— Как вы можете догадаться, мэтр, мне было бы лучше пройти мимо этого заведения, тогда мой путь домой был бы короче, — иронично заметил клиент.

— Неужели, выйдя из ресторана, вы попали в аварию? — предположил адвокат с ответной иронией.

Оценив юмор, Лобанов улыбнулся и продолжил в шутливом тоне:

— Нет, но в ресторане я попал в переделку. Дело в том, что на обеде мой новый друг познакомил меня со своей молодой супругой — той дамой, которая так неестественно выглядела, но так естественно спала на склоне. Весь вечер я старался за маской дежурной галантности скрывать живой интерес, который вызвала во мне Лючия. Она вяло реагировала на мои шутки и комплименты, но я отнес это на счет языкового барьера, отделяющего мой французский от ее итальянского. Мы ели фондю, которое, как никакое другое блюдо, создает за столом атмосферу близости и доверия. После обеда я расстался с новыми знакомыми, однако каникулы стали налаживаться: появился азарт, приятное предвкушение завтрашнего дня, то есть все, что превращает отпускное безделье в отпускное приключение.

Лючия с каждым днем все больше занимала мое воображение. В отличие от дамы, оставленной мною в Москве, она совершенно не интересовалась моей персоной и была неприступна, как снежные вершины. Меня, человека искушенного, можно удивить только истинным своеобразием, а не его имитацией. Признаюсь, что эта молодая женщина вела себя с независимостью, которая редко по плечу седым мужам. Она позволяла себе совершенно игнорировать такие женские правила, как кокетство, желание привлечь к себе внимание, болтливость и любопытство.

Согласитесь, мэтр, если дама позволяет себе обойтись хотя бы без одного из этих пороков, она уже достойна внимания, а искоренившая в себе их все — восхищения, не правда ли? — Вопрос, заданный клиентом адвокату, носил скорее риторический характер, но в синьоре Берти вдруг проснулся скаред.

Он решил поделиться своей точкой зрения на этот не совсем юридический вопрос, включив время ответа в счет.

— Не перепутали ли вы, уважаемый месье Лобанов, причину со следствием? Все то, что вы отнесли к женским порокам, на мой взгляд — взгляд человека, зарабатывающего на жизнь людскими глупостями, — простое отражение пороков мужских.

Кокетство — это стремление пробудить в мужчине лучшие качества, качества охотника. Вам, наверное, приходилось видеть по телеканалу «Discovery» кадры, снятые в саванне: лев, в могучем рывке достигающий свою убегающую добычу, и лев, лениво валяющийся в траве среди мирно пасущихся антилоп. Первый великолепен и могуч, второй — жалок и смешон. Кокетничая, женщины воспроизводят поведение дичи, чтобы пробудить в мужчине голод и страсть погони и тем самым дать ему возможность быть прекрасным, опасным и значительным, как лев в прыжке. Если женщина не убегает, кокетничая, мужчина не стремится ее догнать, а мирно дремлет. Не будь мы так ленивы, наши подруги не были бы так кокетливы.

Яркие одежды, макияж, громкий смех и высокие каблуки — то, что вы называете жаждой привлечь к себе внимание, — просто биологический феномен, который всегда наблюдается в популяции, где численность особей одного пола превосходит численность другого. Мы чаще убиваем друг друга, быстрее ездим на машинах и не соблюдаем диеты — мужчин меньше, чем женщин. Поэтому наши дамы носят яркое оперение.

А болтливость — это способ не забыть звук собственного голоса. Даже лучшие из нас не готовы к настоящему диалогу с женщиной. Если мы влюблены, то готовы часами рассказывать ей о себе и о своей любви; если это чувство уже прошло или еще не наступило, то все контакты ограничиваются бытовой необходимостью. Поэтому потребность в общении женщины удовлетворяют, общаясь с подругами и соседками, проявляя любопытство к нашим делам, имея свою агентурную сеть в нашем тылу. Дамы, как все разведки мира, обмениваются данными о намерениях потенциального противника, и это обеспечивает им возможность быть готовыми нанести опережающие удары! — Синьор Берти завершил свою короткую, но блестящую речь эффектным жестом дуэлянта, пронизывающего противника шпагой.

Больной поддержал его аплодисментами.

— Браво! — воскликнул он. — Думаю, вы отлично защищаете ваших клиенток на бракоразводных процессах. Вряд ли то, что я слышал, просто экспромт.

— Смею заверить, что, случись мне защищать вас, я буду подготовлен не хуже, несмотря на вашу принадлежность другому полу. Мне есть в чем обвинить женщин так же искренне, как я их защищаю. Несмотря на то, что адвокат порой единственный человек, который говорит о другом человеке что-либо хорошее, да еще и за деньги, он должен делать это убежденно, иначе каждый клиент может стать последним, — поделился профессиональными секретами польщенный похвалой Берти.

— Не смею оспаривать ваше мнение, но мы отвлеклись, и мне пришлось остановить хронометраж вашего рабочего времени. Давайте продолжим, — предложил Лобанов, глянув на часы.

— Я весь внимание, — сухо ответил неприятно пораженный пунктуальностью клиента Витторио Берти.

— Заинтригованный достоинствами Лючии, я не оставлял попыток привлечь ее внимание, изыскивая более совершенные приемы, чем лобовая атака. Она была равнодушна. Я не стал бы питать никаких надежд, если бы видел, что она влюблена в мужа. Но было очевидно, что его страсть к ней оставалась без взаимности. Он пылал, вожделел, владел ею, а она была сонлива и равнодушна. Я привык видеть ее расслабленную фигуру в шезлонге на горе, ее медленно подаваемую руку, когда Карло открывал ей дверцу машины, ее неторопливые шаги между ресторанными столиками. В движениях Лючии не было усталости, пожалуй, только грациозная леность. Казалось, что ей даже моргать ресницами лень, и поэтому она часто держит глаза закрытыми. Никаких сигналов в ответ на мои призывы от нее не поступало. Я готов был отступиться, ведь мой интерес подогревался в основном спортивным азартом и желанием отвлечься от более глубоких чувств, которые я пережил перед отъездом из Москвы. У меня появилось желание сменить обстановку. Я стал позванивать моим знакомым с расчетом, что кто-нибудь из них сделает мне предложение, от которого мне не захочется отказываться, но один ужин все-таки показал, что моя пассия может реагировать на окружающую действительность, и довольно живо. В качестве «внешнего фактора» в тот вечер выступил мой московский приятель, если так можно назвать человека, с которым я готов делать деньги, но не готов их тратить. Алекс — это тип сухого финансиста и безалаберного гуляки. Мы встретились с ним в ресторане, когда по сложившейся за эти дни традиции я пришел на «ужин втроем». Уверяю вас, по накалу эмоций такая форма общения была даже ярче, чем «любовь втроем». Алекс Шишкин узнал меня и подошел. Карло пригласил его присоединиться. Мне показалось, что пора попытаться произвести на мою «спящую красавицу», как я мысленно называл Лючию, впечатление русской ментальностью, которая ярче всего видна в разгуле, да и хорошая выпивка мне не помешала бы.

Любовные томления создавали однобокую напряженность в моем организме. Исполнив парадный ритуал встречи двух русских на чужбине, мы заказали водки и, дружным напором сломив сопротивление Карло, стали пить втроем в лучших московских традициях. Присутствие за столом женщины, желанной для двоих и привлекательной для третьего, создавало биполярность нашему застолью, не давая сформироваться единственной доминанте — алкоголю. Начались небрежные упоминания больших имен, ярких деталей, демонстрирующих масштаб наших фигур. Но даму нашу это не занимало. Почувствовав это, Алекс исполнил свой коронный номер, в котором сочетались деньги, любовь и романтика «перестройки». Это была история, так сказать, в экспортном исполнении, рассчитанная стать легендой о жизни простых русских бизнесменов на скованных морозом просторах непостижимой страны.

Закончив рассказ на отработанной кульминации, Алекс энергично разлил и предложил, томно глядя в живо сверкающие глаза Лючии:

— Давайте выпьем за прекрасных дам, которые способны разбивать самое крепкое, что есть на свете — сердца настоящих мужчин.

Такой тост требовал соблюдения церемонии. Как только Карло наполнил нам рюмки, мы как по команде встали, с грохотом отодвинув стулья, вытянулись по стойке смирно, поставили рюмки на сгиб локтя и, держа их на весу зубами, неторопливо выпили. Пустые рюмки синхронно взлетели в воздух, были пойманы с цирковой ловкостью, мы пали на одно колено по разные стороны от Лючии и завершили церемониал галантным поцелуем ее ручек, каждый со своей стороны. Дама одарила нас изящным наклоном головы и обворожительной улыбкой. Мне показалось, что я впервые вижу ее улыбающейся. Карло, наблюдавший весь этот номер, нервно выпил вдогонку и с тревогой посмотрел в ясные, сверкающие глаза жены, потом глянул на часы, и я понял, что сейчас он ее уведет. Карло перехватил мой понимающий взгляд, выдержал его, потом, сжав через стол тонкую руку жены, сказал ей значительно, подливая воды в стакан:

— Милая, ты пропустила время приема лекарства. Доктор просил быть очень пунктуальной.

Женщина недовольно наморщила лоб, но под твердым взглядом мужа открыла свою сумочку и извлекла оттуда изящную круглую коробочку, похожую на пудреницу, вынула крупную таблетку и привычным движением отправила ее в рот.

— Мы утомили вашу жену, Карло? — спросил я, провоцируя его на то, чтобы он воспользовался этим предлогом и увел Лючию, признав тем самым нашу опасность для его спокойствия. Но он был спортсмен и «подставами» не пользовался.

— Нет, наоборот, она с удовольствием слушает вас, только не следует забывать о предписаниях врача, который взялся вылечить ее головные боли при условии точного соблюдения инструкций.

— Но я хорошо себя чувствую сейчас, — живо возразила женщина.

— Это потому что вовремя принимаешь таблетки, — ответил он, нежно улыбнувшись ей.

Тут очень кстати появился официант и поставил перед каждым горячее блюдо с редкой для здешних заведений своевременностью. Выпитое требовало закуски, и мы отвлеклись на еду, когда же я вновь нашел повод обратиться к нашей даме, то вместо сверкающих глаз увидел тяжелые веки, скованные дремотой.

— Все-таки вы были правы! — сказал Карло, пристально глядя мне в глаза. — Она действительно устала. — И, скомкав салфетку, он энергично поднялся, подошел к жене, склонившись, коснулся ее виска губами и что-то шепнул на ухо. Она сонно открыла глаза, посмотрела на нас и медленно поднялась. Мы тоже встали. Карл твердо отклонил предложение Алекса выпить «на посошок», учтиво поклонился и, взяв жену под руку, двинулся к выходу. Около стойки он притормозил, и то, как он замедленно вынимал из портмоне кредитку, свидетельствовало, что выпитое не прошло для него даром.

— Боятся нас мужья, — весело хохотнул Алекс, наливая по следующей, — хотя, что нас бояться, когда мы сами мужья?

Мы пошли в казино догуливать, но какая-то странность этого вечера заставила меня задуматься. На этом мы сегодня закончим нашу беседу, уважаемый мэтр, и встретимся завтра для оформления документов и подведения итогов. В одиннадцать вас устроит? — Клиент наконец обратился с вопросом к своему адвокату.

Обиженный вульгарным крохоборством клиента и не понимающий, чего от него хотят, адвокат решил быть непреклонным:

— Завтра я смогу уделить вам время не раньше шестнадцати часов, и то в случае, если мне удастся перенести одну уже запланированную встречу. Документы вам в одиннадцать привезет Елена. Всего доброго, выздоравливайте! — С этими словами он покинул палату.

Оставшись один, Лобанов продолжил вспоминать о событиях недавних и вполне обычных, но захвативших его в свой круговорот помимо воли.

«Алекс тогда расписывал свои приключения с упоением ветерана, хвастающего своими ратными подвигами. Если опустить подробности, которые я не переводил на французский для Карло и Лючии, чтобы не потерять динамику повествования, то, общая канва, этой документальной драмы в авторском изложении такова.

Середина девяностых годов, Москва, бешеная жизнь, бешеные деньги, бешеные страсти. 30 декабря, мороз, город засыпан снегом. После корпоративной вечеринки в очень большом банке, рекламой которого заклеена половина города, гости разъезжаются по Москве согласно состоянию, настроению и ориентации. Две шальные девицы предлагают ехать к ним догуливать. В распоряжении три машины. «БМВ» — куда, не забыв о галантности, сажают девушек, и в багажник которого грузят ящик шампанского, какие-то ананасы и прочее, что соответствовало в те времена представлению о роскоши. «Жигули» — для тех, кто не знал, как добраться до места, и «Форд» — на котором ехал Алекс, чтобы показывать дорогу. В его багажнике кроме водки лежала гитара, прошедшая с ним военную службу в горячих точках и верно помогавшая делать карьеру в те смутные, но не лишенные романтики времена. Одним из элементов романтики было то, что пьяными ездили за рулем не просто часто, а практически всегда.

На этом месте рассказа, я помню точно, Лючия неожиданно для нас троих задала вопрос, свидетельствующий о том, что она не только усваивает сказанное, но принимает его близко к сердцу.

— Вам разве не было страшно? — спросила она, положив на плечо Алекса красивую ладонь стойкими пальчиками.

Она так редко говорила и двигалась, что этот жест и ее голос отозвались во мне сладкой любовной истомой, я не мог оторвать глаз от ее руки, такой изящной, не изуродованной длинными ногтями и всякими колечками. Карло заметил мой пристальный взгляд и предложил выпить за то, что страх — прекрасное чувство, позволяющее ценить многое в жизни. Мы одобрили тост, свидетельствующий, что этот благополучный итальянец кое-что понимает в жизни, и выпили. Алекс пояснил, что больше всего он боялся утром не найти машину, потому что вспомнить, где припарковал ее вечером, удавалось не всегда.

— В ту ночь, — продолжил он повествование, — мы мчались с приятелем, мирно дремавшим рядом, по Москве, зыбкой от снега снаружи и водки внутри. Когда проскочили светофор на красный свет, навстречу ехало немного машин, всего три — час был поздний. От двух «Форду» удалось увернуться, чтобы врезаться лоб в лоб в третью. Когда вой, скрежет, звон затихли, Алекс, осознав себя всего, стал трясти друга:

— Цел? Ты цел?

Тот, стряхивая с лица осколки стекла, ворчливо ответил:

— Я цел, а вот что с водкой — не знаю!

В машине визави по аварии жертв тоже не было, и с ее владельцем удалось быстро договориться, что виновник этого ночного происшествия покупает пострадавшему новую машину. Единственной возникшей сложностью стало требование выполнить это условие немедленно, не отлучаясь с места аварии. Машины стояли посреди перекрестка, освещая ночную мглу двумя уцелевшими фарами из всех, а их водители мирно травили друг другу байки в ожидании представителей круглосуточного банка, в котором можно занять деньги по телефону в любой момент. Примерно так я перевел фразу Алекса о том, что он позвонил «деловым».

— Мне кажется, у нас такое невозможно? — с ласкающей слух наивностью спросила Лючия мужа.

Эта реплика встревожила Карло, и, бросив на моего приятеля жесткий взгляд, он ответил:

— Алекс рассказывает о мафии, дорогая.

— Ну, зачем пугать женщин русской мафией, просто существуют люди, которые решают проблемы, в том числе и финансовые, вне зависимости от времени суток, — пояснил я, поняв его реплику, произнесенную по-итальянски.

Алекс продолжал рассказывать историю той ночи с не важными и не понятными слушателям подробностями; он получал удовольствие, вспоминая те времена. Я машинально что-то переводил и одновременно размышлял, как просто было тогда строить отношения с женщинами. Мужики рвали друг у друга добычу и таскали ее своим женам. Любовь, как в первобытные времена, доказывалась тем, что и сколько кто принес. Жена моя тогда на меня обижалась — я приносил мало, значит, не любил. Главное, что доказательством любви могли служить и мешок денег, и мешок картошки. А сейчас эта простота куда-то исчезла и невозможно понять, что бабы от нас хотят? Лючия тем и хороша, что в ней чувствуется естественность самки, которую можно привлечь удачной охотой на мамонта, а такой, как Татьяна, нужно привести этого мамонта, прирученного, на веревочке, и прыгать с ним с «тумбы» на «тумбу». А зачем это мне, ей и мамонту? Сложностей не хочется, их и так хватает в работе, но такой простоты, как «любовь» из истории Алекса, мне тоже уже не нужно.

К дому, куда они мчались той ночью, и где Алексу хотелось, чтобы его ждали, он приехал на эвакуаторе. На стоянке около дома обнаружили аккуратно припаркованные «Жигули» того, кто не знал, куда ехать, разбитую «БМВ» без стекол, в которой ехали девушки. Увидев покореженную машину, Алекс стал трезветь, видимо, он был влюблен, так как все предыдущие события прошли в алкогольной дымке. Они с другом поднялись туда, где их должны были ждать, но, увы, не ждали, а веселились. Никто не выразил ни радости по поводу счастливого избавления от гибели, ни сочувствия постигшей неудаче.

— Водку привезли? — был единственный вопрос.

— Нет, она в багажнике разбилась! — попытались они оправдаться.

— Ну, кто так ездит! — возмутились девушки, и общество потеряло к ним интерес.

Зато на следующее утро в автосервисе их ждали почет и уважение.

— Представьте, — рассказывал, как я точно помню, Алекс за столиком в «Террасе», обращаясь исключительно к Лючии, не потерявшей интереса к так неторопливо описываемым событиям. — Утро, канун Нового года, настроение у всех уже не рабочее. И тут во главе эвакуаторов на длинной платформе появляюсь я — живой, с машинами «Фордом» и «БМВ», не подлежащими восстановлению! Сбежались все. Начали спорить, кто вернее угадает обстоятельства, сопровождавшие это побоище. На шум вышел директор банковского гаража, пожал руку и сказал, с уважением поглядывая на груду металлолома:

— Я знал, что вчера в офисе была вечеринка, говорят с безобразиями: у кого бампер, у кого крыло помято, но такого, чтобы две машины на свалку, я не видел! Вы, пожалуй, круче всех погуляли.

Лючия слушала всю эту историю в моем переводе и с уточнениями мужа с наивным интересом, Карло — с раздражением, а я — с любопытством. Что же меня тогда так завело? То ли ее небрежность, то ли его ревность? Неплохо бы разобраться, с кем и за кого я так яростно сражался: с ним за нее или с ней за него, а может, просто с Татьяной за свою независимость? А вот после разговора в лыжной мастерской я вошел в азарт. Но из-за чего? Разговор-то был пустой. Надо вспомнить, только очень трудно собраться с мыслями, почему так мучительно хочется спать. Заразился я, что ли, этой сонной болезнью от Лючии? Хорошо бы только этим… А то еще и мечтательность какая-то напала, выбили меня все эти любовные переживания из колеи. Решил излечиться любовью от любви, а в результате этого лечения попал на больничную койку. Надо, пока тут валяюсь, как бревно, все додумать. Голову чем-то занять, чтобы московские воспоминания не всплывали. Раз решил переключиться, то надо быть последовательным. Хорошо, что Татьянины рассказы Тимофееву оставил, а то сейчас перечитывать бы их начал от скуки. Похоже, мне не хватает ее заморочек? Почему я злюсь на нее? Истории в ее изложении уж больно душещипательные. В жизни, правда, бывает и не такое. А в ее представлении мир состоит из мужчин-подлецов и несчастных женщин. Примитивно однобоко, ни одной стервы, все — жертвы. Даже та, которая любовника в дом пустила через неделю знакомства, получилась невинной страдалицей. Откуда в ней этот дурацкий феминизм? Может быть, ее обижали в жизни? Почему она ничего не рассказывала мне о муже? Дочка, надеюсь, у нее не из пробирки? Я, правда, сам хорош, ни разу не попытался расспросить. Про отца она сама охотно говорила, про работу тоже, кот у нее с языка не сходит, а про мужа — ни слова. Надо у кого-нибудь разузнать. Сколько времени? Семь, позвоню Дариенко, пусть привозит мне свои документы и домашние котлеты, как положено больному. Спать нельзя, ночь впереди. Попробую напрячь мозги и вспомнить по порядку историю с лыжами».

Так размышлял пациент клиники и клиент адвоката Берти, коротая вынужденное безделье на больничной койке. Бездумно пощелкав пультом телевизора, он убрал звуки, сопровождающие бесконечный баскетбольный матч и, уставившись в разноцветную мешанину тел игроков, вернулся к воспоминаниям.

«На том склоне мы с Карло вошли в азарт, пытаясь добиться от лыж и снега максимальной скорости. Каждый спуск был чуть быстрее предыдущего, нас увлекло единоборство с горой. Но «противник» применил запрещенный прием — склон начал подтаивать и выставлять то тут, то там, как подножки, черные острые камни. Трасса менялась от спуска к спуску, и невозможно было на той сумасшедшей скорости, с которой мы носились, успеть обогнуть все черные пятна, грозящие потерей лыж и головы. Я спустился в отличном темпе и решил больше не рисковать, а Карло зашел еще на круг. Пожалуй, он выжал максимум в тот день, но на вираже чиркнул кантом по выступившему там, где еще недавно был хороший наст, острому камню. Удержавшись, он финишировал и озабоченно стал осматривать поврежденную лыжу. По выражению его лица я понял, что он расстроен, и подъехал к нему, не испытывая никакого злорадства, это я точно помню. Его отличные «Россиньоли» были изуродованы широкой царапиной. Обычно с таким дефектом лыжи приходилось выбрасывать, но я предложил Карло попробовать восстановить покрытие заливкой. Мы договорились встретиться в лыжной мастерской моего отеля вечером.

Направляясь к станции канатной дороги, где возле спуска как всегда дремала в шезлонге Лючия, я притормозил, чтобы взять мой рюкзак, оставленный под ее, увы, столь не бдительным присмотром, и наклонился за ним в опасной близости от ее чуть приоткрытого во сне трогательно пухлого рта. Я понимал, что Карло спускается следом, что я не мальчик, чтобы воровать поцелуи, но соблазн был действительно велик. С трудом отведя взгляд от ее лица, я, помнится, заметил, что правая рука, которую она любила класть под щеку, свисаете подлокотника шезлонга. Я сдернул с руки перчатку и бережно, медленно поднял ее кисть, чтобы положить ей на колено. В тот момент, когда я готов был отпустить, ее пальцы шевельнулись в легком пожатии. Я глянул ей в лицо: дыхание было ровным, глаза закрыты, она казалась по-прежнему спящей, но ведь моя рука ясно почувствовала призыв! Я схватил рюкзак и, не оглядываясь, спустился к фуникулеру.

Лыжная мастерская в нашем отеле была заклеена плакатами, на стенах висели флажки, медали и вымпелы, полученные ее хозяином — молодым, лет тридцати с небольшим, итальянцем. Это был высокий, с прямым разворотом могучих плеч красавец с пышным хвостом волос, вечным лыжным загаром, светлыми глазами, костлявым носом и трогательно пухлыми губами. Суровая мужественность его внешности компенсировалась его мягким именем Симоне и обаятельной стеснительностью. Я пару раз разговаривал с ним и отметил, что он не трещит попусту, как большинство его коллег по бизнесу, предлагающих скучающим туристам бесплатную беседу в качестве бонуса за покупку. Молчаливый хозяин предоставил мне возможность повозиться с лыжами. Карло появился с потерпевшими аварию красавцами, и мы втроем устроили консилиум по поводу возможности их восстановления. Голоса разделились: Карло и Симоне считали положение безнадежным, а я готов был попробовать их отремонтировать, используя запасы термопластиков из своего аварийного мешка, который всегда возил с собой для точки и ремонта. Дискуссия получилась горячей и закончилась тем, что мы с Карло заключили пари на следующих условиях: если мне удастся восстановить лыжи Карло, то я становлюсь их обладателем, а ему отдаю свои, если меня постигнет неудача, то придется покупать себе новые лыжи. Он рисковал меньше, но и получал немного, моя победа или поражение стоили значительно дороже. Хозяин мастерской засвидетельствовал условия нашего спора и предоставил мне место для ремонта. Азарт вызвал интерес и уважение Симоне настолько, что, преодолев стеснительность, он поинтересовался, откуда я приехал. Узнав, что из России, отошел к своей конторке и затих. Я разогрел горелку и принялся колдовать с заливкой, рассчитывая, как ее лучше нанести, чтобы добраться до канта. Карло откинулся в кресле, дабы не стоять у меня за спиной. Рабочую тишину, я помню, прервал неожиданный вопрос Симоне:

— А где в России расположен город Армения?

Я не сразу понял, что вопрос обращен ко мне, а потом машинально задал встречный вопрос: мол, тебе-то зачем?

— У меня была одна знакомая русская москвичка из Армении, — выдал он столь несуразную фразу, что я даже не стал улыбаться, понимая, что не смогу доступно объяснить ему причину смеха.

— Ты был в России? — от скуки спросил его Карло.

— Нет, я этой осенью был в Египте, — ответил парень.

У меня как раз наступил ответственный момент, от которого зависело, буду я кататься в этом сезоне на новых лыжах или нет, поэтому мне было не до путевых впечатлений Симоне. Моя операция, кажется, удалась, и теперь было необходимо дождаться, когда покрытие немного затвердеет. Я выключил горелку и предложил двум заинтересованным зрителям подождать.

Они согласно кивнули, и хозяин жестом пригласил нас в свой закуток. Там, в лучших мужских традициях, на столике стояла бутылка граппы, пакет с чипсами и рюмки.

Мы без долгих уговоров приняли приглашение и расселись вокруг стола. Тема лыж до исхода моего эксперимента была закрыта, поэтому, выпив, мы вяло беседовали о прогнозе погоды на ближайшие дни и качестве снега, пока я не вспомнил странный вопрос Симоне об Армении. Довольно быстро наш скромник признался, что на курорте познакомился с девушкой и не может ее забыть.

Я налил по следующей и весело потребовал:

— Вот с этого места давай поподробнее. Расскажи нам про свое египетское приключение, что помнишь.

— Я все помню. Она была чувственна и недоступна одновременно, — усмехнулся этот мачо по-детски.

— Так не бывает, — возразил я, чтобы разогреть его.

— Я тоже так думал до этой встречи. — Он вздохнул и замолчал.

Чтобы пауза не была слишком долгой, я опять налил, и теплая горечь граппы заструилась в наши желудки. Допинг помог, и путешественник продолжил рассказ:

— В снующей толпе отдыхающих у летней веранды я заметил пляшущий малиновый язычок пламени над черными углями. Я не мог понять, откуда этот огонь: с небес или из преисподней.

Потому как образно и легко Симоне говорил, я понял, что эти впечатления были много раз осознаны, а чувства — сформулированы, как будто он готовился к следующей встрече со своей прелестницей и отрепетировал текст.

Я настаивал на подробностях. Мой тон коробил Карло, он смотрел на меня с укоризной. Тут я, помню, взъярился: институт благородных девиц, а не лыжная мастерская. Романтика большого съема, рыцарство большого трепа. Поэтому нарочито — грубовато спросил:

— Что ты с ней делал-то, помнишь?

— Ты зря смеешься, — миролюбиво обратился мастер ко мне, — я не знал, что делать с русскими девушками. Я ходил за ней по пятам, глядел как завороженный и не понимал: как она видит своими блестящими черными глазами буйную зелень, свет звезд, лодочку луны на небе — так же, как я, или иначе? Мы все время встречались: на пятачке у ресторана, на набережной. К концу вечера, измученный этой бестолковой беготней, я отправился на крышу отеля, где был маленький базар. Там звучала арабская музыка, развевались на ветру восточные шали, пахло затхлостью лавок и благовониями.

— Ну, ты поэт! — воскликнул я и налил, жестом приглашая остальных выпить.

Карло не притронулся к рюмке, он явно демонстрировал несогласие с моим цинизмом. «Погляжу я на тебя, когда завтра выйду на склон на твоих лыжах», — недобро подумал я и поощрил Симоне:

— Ты заговорил с ней?

— Нет. Мы играли с ней в прятки. Она пряталась от меня в лабиринтах лавок, а я искал ее. Когда находил, то получал в знак привета легкий поворот ее головы, взгляды из-под развевающихся каштановых прядей ее длинных волос. А если она находила меня, то ее глаза становились испуганными. Это была забавная игра до тех пор, пока я не застал ее в лавке Пуди. Этот маленький жулик делал на ее ноге рисунок хной, имитирующий тату. Я много раз видел стриптиз, мои подружки демонстрировали мне свои прелести с веселой охотой, но ни от чего я не испытывал волнения, сравнимого с тем, что испытал в тот момент. Представь, — обратился он ко мне, а не к сочувствующему Карло, как бы желая переубедить меня в чем-то, — я застал ее сидящей на низком табурете с обнаженной лодыжкой, которую держал на своем колене пылкий араб. Тонкую, чуть посиневшую от холода щиколотку Пуди обхватил своими короткими пальцами и рисовал на ней замысловатый узор, чтобы растянуть удовольствие. Я присел рядом, мне тоже хотелось коснуться ее кожи. Мы немного поболтали с ним, скрывая за незначащими фразами нарастающее вожделение, а ее затекшая от неудобного положения нога стала подрагивать. Этого я не вынес и, протянув руку, коснулся нежной, покрывшейся мурашками кожи. Девушка не обратила внимания на эту ласку, а у меня все поплыло в глазах от желания. — Симоне доверчиво глянул мне в глаза, и я был вынужден признать, что понимаю его. Ведь днем от пожатия руки Лючии я тоже испытал странное смятение. Но в отличие от меня Симоне на следующий вечер перешел к активным действиям. И, увидев девушку одну, сидящую около бассейна, подошел, опустился перед ней на колено и поцеловал.

— Вот это романтик! — захохотал я, задетый его искренней прямотой. — Действительно, о чем с ними говорить — надо сразу действовать.

— До сих пор я чувствую запах земляники на своих губах, запах ее дыхания, — признался он.

— Запах ее жвачки, видимо. — Я был возмущен, нельзя же говорить о таких вещах так серьезно.

— Ты так и не заговорил с ней? — тихо и искренне спросил Карло.

— Я с трудом объяснил ей, что хочу, чтобы она пошла со мной к морю. Она кивнула и ушла, а я не мог понять, что означал ее кивок: что она поняла или что придет.

— Пришла? — Я устал подтрунивать над ним. Но Симоне этого не замечал в порыве любовной откровенности.

— Да. Я повел ее на пляж, там долго целовал, вдыхал запах ее волос и плавился от желания. Я разбудил ее огонь, и она в ответ на какой-то мой вопрос попросила: «Я не хочу разговаривать, лучше поцелуй меня». А потом почему-то замотала головой, уперлась мне в грудь горячими ладонями и сказала: «Нет». Хотя все ее тело говорило: «Да».

Я отпустил ее, потому что чувствовал: она не обманывает меня, в ее «нет» было столько страдания! Как ты думаешь, если я поеду в эту Армению, я смогу найти се? — обратился ко мне с неожиданным вопросом Симоне.

— Зачем? — искренне удивился я.

— Может быть, у нее был парень, и поэтому она не могла стать моей, а теперь она свободна и скажет мне «да»? — поделился он своей надеждой.

Вот тут-то Карло и произнес фразу, которая заставила и меня со спортивным азартом тоже перейти к действиям. Высокомерно глянув на этого красивого простака, он произнес:

— Каждая женщина свободна, если ее не держат взаперти, сколько бы парней или мужей у нее ни было. Мусульмане в этом отношении правы: жен надо стеречь.

Граппа развязала наши языки исподволь, не выдержал и я:

— Эдак мы все превратимся в бабских караульщиков, что ж, так, и ходить за ними по пятам?

— Не можешь по-другому, значит, ходи следом, — сухо ответил Карло.

— А ты можешь? — задал я лишний вопрос.

— Могу! — с вызовом откликнулся он, но сразу осекся, почувствовав, что сказал больше, чем следовало.

— Гляну на лыжи, — поднялся я из-за стола, предчувствуя победу над царапиной сегодня, над горой завтра и над женщиной в ближайшее время.

Они встали вслед за мной. Заливка удалась: Симоне с уважением пожал мне руку и стал выяснять тонкости процесса, а Карло покинул, мастерскую не попрощавшись».

Размышления Лобанова были прерваны веселым голосом заступившей на ночное дежурство медсестры. Она пришла сделать процедуры, предписанные врачами, и предложить кое-что сверх того. Больной попытался отклонить и уколы и ласки молодой яркой румынки, фигурка которой была привлекательной даже в бесформенной спецодежде медперсонала. Однако девушка, смирившись с отказом во внимании ее прелестям, была непреклонна в выполнении своего долга и вколола строптивому больному коктейль из обезболивающих и снотворных препаратов, который вскоре прервал размышления Анатолия, забывшегося тяжелым сном.

 

Глава 11

Вечерняя улица на правом высоком берегу Арно была освещена равномерным светом фонарей и переливчатым мерцанием окон в особняках, свободно разместившихся по обеим сторонам реки. Время ужина собрало под респектабельные кровы большинство жителей этого района.

«Опаздываю», — огорченно отметил адвокат Берти в ожидании, когда ворота гаража автоматически откроются и устранят последнюю преграду на его долгом пути к заслуженному отдыху.

— Витторио, ты опять опаздываешь, уже половина восьмого, — встретила его мирным ворчанием жена.

— Клара, дорогая, — привычно галантно обратился он к супруге, — мне пришлось съездить в Шамони, на обратном пути, как всегда, была пробка. Надеюсь, ты не накажешь меня за это холодной едой?

— Не помню в жизни случая, чтобы ты признал себя виноватым, а мне удалось бы скормить тебе холодное жаркое.

— Дорогая, ты вышла замуж за адвоката и гурмана, это мои единственные недостатки. Через семь минут я буду у стола. — С этими словами Берти прошел в спальню.

Как истинный гурман, Витторио не мог сесть за стол в опостылевшем деловом костюме. Вскоре он появился в столовой одетым по-домашнему: вельветовые седые, в широкий рубчик брюки, свободная рубашка в мелкую клетку и мягкий кашемировый свитер глубокого сливового цвета. Клара, чья красота с возрастом сменилась надменностью, ждала его в платье более светлого оттенка того же сливового цвета. На языке, понятном лишь им обоим, его одежда должна была продемонстрировать, что он чувствует вину за опоздание и ищет примирения. Они часто выясняли отношения с помощью гардероба. Сегодня, как положено верному рыцарю, Витторио был одет в цвета своей прекрасной дамы. Конечно, он не был рыцарем. Он был вечно манящей ловушкой для нее, серьезной и рациональной. Его самодостаточность и беспечность покоряли не только ее, она знала, что крепость их брака окружена бурными волнами его страстей и увлечений. Однако он всегда скрывался за ее бастионами, когда нужно было отстоять свою свободу (да, увы, главное в их браке для него была свобода): он был безоговорочно женат для всех своих подружек, что делало его независимым от притязаний каждой из них.

За ужином они говорили о посадках в саду, о смерти университетского приятеля, о планах на выходные. Клара привычно отметила, что суждения супруга тонки, но безответственны. А он подумал, что, обсуждая с ним домашние дела, жена давно уже не прислушивается к его мнению. Поэтому мысль о том, что завтра он увидит Кьяру, доставила ему особое, чуть мстительное удовольствие.

— Ну что твой русский? — почувствовав, что мысли увели мужа далеко от дома, поинтересовалась Клара.

— Нувориш. Представь, увез чужую жену, итальянку, между прочим, разбил машину, сломал ребра и хочет, чтобы я слушал рассказ об этом каждый день! Надо признать, у него отличный французский, несколько старомодный, а желание поговорить такое, будто он жил до встречи со мной с кляпом во рту. Рассказывал о своей интрижке, не имеющей никакого отношения к страховке. Я понял, что в России не умеют водить машины, вести себя, ездить на лыжах — в общем, ничего!

— Ничего? — Клара подняла густые брови и собрала горизонтальные морщины на невысоком лбу.

— Ну, пожалуй, книги писать умеют. Я перелистаю вечером «Идиота», чтобы лучше понимать психологию этого типа, — нашел муж, чем занять себя после ужина.

— Ты будешь с ним еще встречаться? — уточнила супруга.

— Да, поеду завтра прямо с утра, — произнес Витторио ключевую фразу всего ужина. И заботливо предложил: — Не бери машину, я тебя подброшу утром.

— Спасибо, я не знала и уже договорилась с Сержио, он заедет за мной, — отказалась Карла.

— За какие успехи ты его так поощряешь? — с ревниво-строгими интонациями спросил муж. Он почти не притворялся, мысль о том, что жена может принадлежать другому, была для него столь же неприятна, как перспектива увидеть чужого за рулем своей красавицы «Ланчи».

— Он умеет отстаивать интересы дела и хорошо знает рынок, — привела Клара нейтральное объяснение, но сделала это излишне эмоционально и громко.

— Да, но этому его научила ты, — возразил муж, глядя в телевизор.

— Поэтому я люблю его как лучшего ученика, — также подняв глаза к экрану, пояснила Клара дрогнувшим от волнения голосом.

Узнав больше, чем ему хотелось бы, Витторио решил не создавать себе проблем и, приветливо глядя на взволнованное лицо жены, отгородился частоколом слов:

— Ты права, дорогая, в нашем возрасте это основной повод для симпатий, на следующем этапе мы будем любить всех тех, кто готов нас просто выслушать, а потом тех, кто согласится к нам зайти. Жаль, что желания не исчезают в том же темпе, в каком теряются возможности. Извини, это я о себе, к тебе эти печальные истины еще долго не будут иметь отношения. Передай мне сыры.

Утро следующего дня было пасмурным и ветреным. Тяжелые влажные тучи не могли переползти даже такие скромные горные вершины, что окружают и защищают волшебный цветок из камня, распустившийся много веков назад в долине Арно, — Флоренцию, они истекали влагой. Небо походило на огромный таз, в котором мыли и трепали грязную овечью шерсть. Но Витторио было комфортно в салоне машины, и он с удовольствием поджидал в их обычном месте запаздывающую Кьяру. Он поглядывал на пешеходов, чтобы выйти навстречу подруге с зонтиком, лежавшим наготове слева от сиденья. Их связь длилась уже лет пять, но он старался не снижать уровень галантности, взятый в период ухаживания. Витторио делал это не для того, чтобы удержать ее любовь, и так принадлежавшую ему навек, а для самоуважения. Он знал, что вокруг Кьяры вьются поклонники, догадывался, что некоторым она отвечала страстью на страсть, но знал также, что ее единственным мужчиной оставался он. Бросая взгляды на перекресток, Берти с удовольствием вспоминал, как излечился от сомнений на этот счет. В тот день он мотался по делам и к вечеру, пробираясь в офис, крутился на машине по центру, чтобы не застрять в пробке. Светофор красным светом остановил его удачный объездной маневр, и он, разгоряченный ездой, нетерпеливо поглядывал на дорогу. Кьяра переходила мостовую под руку с мужчиной, что-то оживленно говорившим ей, уткнувшейся в пестрый букет. Витторио проводил их взглядом, не собираясь выдавать своего присутствия, как неожиданно она узнала его машину. Радостно улыбнувшись, Кьяра наклонилась удостовериться, что в салоне с ним никого нет, потом отступила от спутника, сказав ему что-то коротко, скользнула на сиденье и весело скомандовала:

— Поехали, милый!

Тот вечер они провели вместе, даже не вспомнив об оставленном на дороге мужчине с «серьезными намерениями». После этого случая Витторио точно знал, что он не единственный, но самый важный мужчина в ее жизни. Задумавшись, он все-таки пропустил возможность раскрыть над ней зонтик: Кьяра постучала в окошко, пробуждая его от воспоминаний. Влага и холод, проникшие вместе с ней, как коты — попрошайки вскоре были изгнаны. Потоки теплого воздуха от печки согрели ее ступни в мокрых туфлях, озябшие колени, и даже руки через замшу перчаток. Витторио включил ее любимую музыку и, не торопясь, поехал по набережной, заполненной машинами, поблескивающими боками так же, как Арно — теснящимися потоками воды.

— К нам? — коротко спросила она.

— Больше никуда не хочу, — признался он.

— Промокнем, — предсказала она.

— Высохнем, — успокоил он.

Оставив машину почти у своего офиса, Витторио застегнул пальто, надвинул шляпу, раскрыл зонт и помог ей выйти из теплого гнездышка «Ланчи». Кьяра тесно к нему прижалась, и они легко зашагали в ногу по узеньким пешеходным улочкам. Когда показалась колоннада «Уффици», под которой прятались от непогоды неутомимые любители искусства эпохи Возрождения, он достал из кармана ключи и, вручив ей зонтик, стал отпирать дверь парадного, выходящего на эту одну из старейших улочек Флоренции. Пара вошла в подъезд, крошечное пространство которого занимала лестница, ведущая прямо от двери вверх. Четыре пролета неровных ступеней, и оба оказались перед дверью, выходящей не на площадку, а на ступеньку.

Звон ключей гулко разнесся в каменном колодце, а за дверью их ждала тишина и полумрак.

— Ставни открыть? — спросила Кьяра, снимая и стряхивая плащ.

— Да, чем хуже погода, тем лучше в доме, — признался Витторио.

Домом он называл чудом сохранившуюся у них в семье реликвию — недвижимость. Выглянув из высоких створчатых окон этого вросшего в камень здания, можно было увидеть площадь Синьории. Сама квартирка, расположенная в бельэтаже, ее планировка, отделка, мебель, шторы и картины — все это было настоящей флорентийской роскошью. Не антикварной, восстановленной, не дорого подделанной, а натурально вытертой, скрипучей, щербатой, пыльной и уютной. Витторио знал цену своему сокровищу и использовал его, чтобы произвести впечатление на клиента, сделать приятное друзьям, обольстить даму, но и себя не забывал. Один или, как сейчас, с Кьярой он приходил сюда, чтобы побыть самим собой, оставить за порогом суету и мелочность жизни, почувствовать себя тем, кем он был, — благородным флорентийским синьором. Но сегодня покой не приходил, смятение в душе мешало, как резкий запах. Он подошел к подруге, обнял ее и стал настойчиво целовать. Кьяра отвечала ему сначала покорно, а потом все более страстно. Старая скрипучая кровать под светлым пологом вскоре приняла и скрыла их тела.

После привычного удовлетворения между ними возникло то, ради чего оба столько лет искали этих встреч: мгновения глубокой душевной близости. Согретый ее телом, обтекающим его, легко касаясь ее волос и кожи, он чувствовал себя наедине с тем лучшим, что было в нем. Витторио говорил с ней как с самим собой о планах, идеях, иногда об удачах, но чаще о тревогах. За прошедшие годы он убедился, что плачет и смеется, печалится вместе с ним она всегда искренне.

— Умер Санти. Мы учились вместе. Ты видела его? — спросил он после долгого молчания.

— Нет, но ты говорил, я помню, — тихо ответила Кьяра.

Он ожидал этого, но все-таки удивился. Она помнила все подробности его жизни, которые он когда-либо захотел отразить в ее душе как в зеркале. Однажды они бродили по улицам во взвеси дождя, который не падал, а просто соединял небо и мокрую брусчатку мостовых. У витрины он загляделся на рыжий пузатый портфель, перепоясанный ремешками. Кьяра молча стояла рядом, уткнув нос в воротник его плаща, а потом тихо спросила:

— Это твой ранец?

Потрясенный, он повернулся к ней, взял ее руку и долго нежно целовал влажные пальцы в благодарность за то, что она угадала сердцем то, что никогда не видела, — его первый школьный ранец. Дед в приступе экономии зачем-то смастерил его из своего старого портфеля на смех всему классу.

Задумавшись, Витторио не продолжил, поэтому через несколько вздохов она переспросила сама:

— Ты успел повидать его перед концом?

— Нет, собирался.

— Ммм, — промычала Кьяра чуть иронично, давая понять, как много существовало в его жизни вещей, которые он собирался, но не успел сделать. Его плечо, на котором она лежала, раздраженно напряглось. Подруга уловила это движение и, поднявшись на локте, заглянула ему в лицо. «Обиделся?» Тогда она стала поспешно целовать его в щеку мягкими, не остывшими после любви губами. Его плечо обмякло: они помирились.

— Зачем я пошел на кладбище? Вдова сказала, что последние годы он часто вспоминал меня. Ну и что? Он всегда вертелся вокруг меня.

— Тебе было больно? — удивилась она неожиданно сильной реакции на такое рядовое событие, как похороны.

— Нет, мне было завидно! Санти лежал в гробу такой солидный, спокойный, цельный, даже величественный. У гроба стояли: одна жена, один сын, один партнер и сосед, роль единственного друга играл я. Все достойно и понятно. И я позавидовал! Меня так не похоронят, потому что он был целый, а я состою из фрагментов, кусков, я дроблюсь и рассыпаюсь.

— Нет, ты — глыба! А то, о чем ты говоришь, просто лоскутное платье, — горячо возразила Кьяра, приподнявшись на локте.

— Глыба? Только в твоих глазах. Жизнь обтесала меня до карандаша. Я жалкий адвокатишка, годный только на то, чтобы выслушивать исповеди сомнительных типов из сомнительной России. Я не могу собрать целиком ничего. Мои мысли разбросаны по клочкам бумаги, моя работа, лучшие мои процессы — просто россыпь слов в душных залах. А деньги? — Он потянулся и достал из кармана пиджака, висящего у кровати, свое портмоне. Вытащил, рассыпал на одеяле глянцевые пластинки кредиток.

— Вот это мои деньги. Я даже не могу сказать, сколько их всего: немного тут, побольше там.

Вместе с кредиткой выскользнула и визитка. Витторио поднял ее брезгливо двумя пальцами и показал Кьяре.

— Это тоже я. У меня пять штук визиток с моим именем, разными адресами и телефонами. Ответить на вопрос, где я работаю, тоже нельзя. Кто я?

— Ты мой любимый! — Она прижалась спиной к стене и посмотрела на него глазами, полными боли и слез.

— Если бы только твой! Толпа женщин у гроба. «Ах, он был такой…» А какой я был, кто знает? Меня нельзя будет даже в гроб положить. Меня разорвали на куски, и если не все соберутся, то у покойника будет не хватать носа или правой ноги.

— Могу тебе обещать, что свою часть я принесу, только скажи, что в тебе принадлежит мне! — Ее голос прозвучал надменно и холодно.

Витторио помолчал и, прислушиваясь к тому, как затихает в нем раздражение, сказал мягко и сердечно то, что должен был ей сказать:

— Сердце. Ты принесешь мое сердце. Ты одна хранишь его целиком.

Ее жалость и испуг вылились слезами. Она обняла его за шею и заплакала, всхлипывая и шмыгая носом.

— Не плачь, я знаю, тебе горько, что жизнь потрачена на того, кого нет.

Кьяра что-то бормотала, уговаривала, а он чувствовал, как ее слезы смывают с его души усталость и раздражение, как обновляют и оживляют его. Он брал в руки ее мокрое от слез лицо, целовал соленые губы, как маленькой вытирал ей нос и постепенно восстанавливал душевный покой, так неожиданно утраченный на случайных похоронах. Она постепенно затихла, и он стал исподволь собираться, чуть торопя время. Душевный стриптиз, который он иногда позволял себе с ней, требовал слишком много внутренних сил. К концу свидания ее преданность, трепетность, тонкость тяготили его. Ведь надо было соответствовать. Раз в неделю можно, но жить каждый день под рентгеновскими лучами ее любви, просвечивающими до дна его сердце и мысли, он не смог бы. Вот и теперь ему захотелось легкой игры и безответственности. Перед встречей с русским клиентом, назначенной им на шестнадцать часов, он решил заехать в офис за Еленой, чье долгое сопротивление то раздражало, то приятно волновало. Разбитая слезами и волнением Кьяра была тиха, они почти молча покинули свою обитель. Она пошла по виа Венетто, а он вернулся к машине.

 

Глава 12

Порывы холодного московского ветра отдавались на щеках, как оплеухи равнодушной ледяной руки. «Мне-то по морде за что получать?!» — пыталась защититься высоким воротником от нападок ветра Нина, торопливо шагая в горку от автобусной остановки к Таниному дому.

«Сегодня Рождество, а праздника не видно нигде. Советская власть радость Пасхи не смогла истребить, а с рождественскими традициями расправилась основательно!» — думала Нина, закрываясь от ветра бумажным пакетом с блестящими сверточками новогодних, но долежавшихся до Рождества подарков. — Танина мама сказала, что Даша завтра приезжает и подругу надо к этому времени в чувства привести. Для этого следует разобраться, что у них произошло. Жалко Таньку, она была такая счастливая перед Новым годом». Нина добежала до подъезда, но ветер успел еще разок ткнуться ей в лицо холодной ладонью.

Дверной звонок безжизненно дребезжал в безмолвии квартиры. У Нины тревожно екнуло сердце, и, схватив мобильник, она набрала Татьянин номер. Тихое, но внятное «Алле» прозвучало в трубке на втором гудке.

— Танюшка, открывай дверь быстро, я замерзла совсем! — закричала Нина в трубку и опять нажала на дверной звонок. Дверь приоткрылась, Нина с облегченным вздохом проникла в полумрак квартиры и услышала приветственное мяуканье кота. Василий терся об ее ноги, пока она раздевалась, а потом, призывно задрав хвост, проследовал в комнату, где в разобранной постели, отвернувшись к стене, страдала ее лучшая школьная подруга — Таня Луговская. Нина посидела рядом с ней, а потом, тяжело вздохнув, отправилась на кухню.

— Пойдем, Вася, я тебя накормлю, пусть хоть кто-то будет в этом доме счастлив, — позвала она с собой толстого важного кота.

Через час тишина в квартире сменилась криками и рыданиями.

— За что он со мной так, объясни! — требовала от подруги растрепанная, заплаканная Татьяна, тряся одноклассницу за плечи. — Главное, второй раз в жизни! Я ему нужна была, чтобы опять меня бросить? Это развлечение у него такое? Или он ненормальный?

— Ненормальной скоро я с вами стану, — тоже повысила голос Нина, отрывая от себя Танины руки. — У Зеленцовой — депрессия, у Юльки — психоз, ты истерики устраиваешь. Перестань! Хочешь разобраться, давай поговорим, а орать на меня не надо!

Таня замолчала, села в кресло, и из-под прикрытых век заструились горячие слезы обиды.

— Я ничего не понимаю, и разобраться не могу, — жалобно и тихо пролепетала она, вызывая своей покорностью еще большую жалость.

— Что он тебе такого сказал? Почему такая трагедия? — решила использовать момент просветления Нина.

— Он позвонил четвертого числа, а расстались мы первого. Почти сутки из постели не вылезали. И после этого не звонил, понимаешь? — опять срываясь на крик, пыталась объяснить Таня.

— Пока не понимаю. Что он сказал дословно? — настаивала Нина.

— «Привет, как дела? — начала покорно передавать разговор Татьяна. — Я через полчаса улетаю в Италию на лыжах кататься. Счастливого Рождества!»

— Всё? — с недоумением спросила Нина.

— Да, я даже слово вставить не успела. Начала перезванивать, а он уже отключен.

— А до этого что было? — Вопрос был задан не из любопытства, а из милосердия.

— До этого он меня любил, по-настоящему, — с вызовом, готовая защищать свои слова в случае недоверия, сообщила Таня. — На Новый год ноутбук подарил, чтобы я могла не только дома работать, но и у него.

— Он так сказал? — с недоверием переспросила Нина.

— Нет, — поникла подруга, — но намекнул на это. Тридцать первого пришел сюда к нам. Дашке подарил телефон мобильный, а маме — измеритель давления на батарейках. Петарды с соседями нашими запускал, меня обнимал при всех.

— Тогда, значит, что-то случилось после этого, — заключила подруга.

— Может, он решил к жене вернуться? — выдвинула свою версию Таня. — У них ведь сын.

— Может быть всё, — не позволяя Татьяне увлечься этой идеей, отрезала советчица, — но нужен мотив. Вспоминай, что ты делала или говорила. Может, в постели что-нибудь не так?

— В постели он меня хотел. Не вообще трахаться, а именно меня желал. Я одно от другого отличить могу, — без хвастовства, твердо заявила Татьяна, — не сомневайся.

— Понимаю, что можешь, — не стала спорить с очевидными фактами Нина. — Дальше рассказывай.

— А дальше он заснул, — вздохнула печально Таня, — я оделась, оставила ему мой подарок и уехала Дашку из гостей забирать.

— Вы ни о чем не разговаривали перед твоим уходом? — подозрительно поинтересовалась Нина.

— Он спал, понимаешь? — Голос подруги опять стал подрагивать. — Я не стала его будить, написала записку и ушла. А через три дня он позвонил из аэропорта.

— Ну, тогда я не знаю! У вас общие знакомые были? Может, разузнать о нем у кого-нибудь? — отчаялась найти событиям рациональное объяснение «следователь по особо важным любовным делам».

— Общие только вы все и еще один профессор, с которым он меня знакомил по делам. Давай позвоним ему, — неожиданно загорелась возможностью что-то предпринять Татьяна.

— Звони, — одобрила план Нина, — поздравь с Рождеством и попробуй выяснить, куда и с кем он уехал.

— Ты думаешь, он не один поехал? — Танин подбородок задрожал, и на ресницах повисли слезинки.

— Хватит реветь, — хлюпая носом, велела Нина и тоже расплакалась.

— Добрый день, синьор! Я принесла вам дневную порцию таблеток, — с дежурной приветливостью произнесла пожилая медсестра, выводя своего пациента из привычной дремоты.

— Таблетки? До еды или после? Я не чувствую себя достаточно здоровым, чтобы пить столько лекарств, — попытался сострить Лобанов.

— Вы выглядите значительно лучше, боли не беспокоят? — задала дежурный вопрос сестра.

— Меньше, — признался больной.

— Это благодаря таблеткам, не забывайте принимать, — и вышла из палаты.

«Именно благодаря таблеткам я и испытываю разные виды боли», — мысленно усмехнулся больной. Он высыпал из коробочки все таблетки на одеяло и стал их внимательно разглядывать. Половинка большой круглой, голубая блестящая, красная в капсуле, крошечная белая… Они лежали перед ним как на свалке.

Ни одна не похожа на те таблетки, что доставала Лючия из своей кожаной коробочки, те таблетки он узнал бы среди прочих легко. Его мысли привычно вернулись к недавним событиям.

«После удачного ремонта лыж отношения с Карло заметно охладели. Еще один вечер, проведенный с Алексом, сопровождался бессистемным потреблением напитков и закончился мини-дуэлью. Каждый из нас, по очереди, заказывал напитки другому в расчете, что порция будет для противника, последней. Я заказал абсент, получил в ответ перно, а потом, как показалось, даже без перерыва на сон, наступила головная боль. Обычные утренние меры: душ, аспирин, завтрак, кофе чуть притупили, но не избавили от игл в висках и тяжести в затылке. Я решил не давать себе поблажек и идти на трассу. Мысль о холодном ветре и снежной пыли из-под лыж оставляла надежду выветрить боль.

Добравшись до склона, я подошел поприветствовать Лючию, листающую журнал на крыльце траттории и, склоняясь в приветственном поклоне, не смог удержаться от гримасы боли. Она, с приятной озабоченностью, спросила о самочувствии. Не вдаваясь в подробности, я ответил, что провел вечер с Алексом.

— О, тогда я знаю ваш недуг! — засмеялась женщина и добавила: — У меня есть от него лекарство.

С этими словами она достала из сумочки свою кожаную коробочку и протянула мне:

— Мои таблетки быстро помогут вам.

Я присел за ее столик, заказал воды и вдруг смущенно замолчал. Пауза нарастала и делалась многозначительной, неловкой. Лючия глянула мне в глаза, потом откинула назад волосы, медленно, как все, что она делала, не выключая плеера, вынула кнопку наушника и вставила мне в ухо. Я почувствовал, как из согретого ею кусочка пластика в меня вливается тепло ее тела и будит желание. Меня удивило, что этим солнечным утром она слушала прелестную вечернюю мелодию Стинга «Brand new day». Музыка, струившаяся из нее в меня, тоненькая нить шнурка, все это вдруг связало нас острым чувством близости. Подошедший официант спугнул нас, как школьников, целующихся в пустом классе. Я выпил продолговатую, шершавую на ощупь таблетку одним глотком, опять ощутив острую резь в голове.

— Лючия! — окликнула мою соседку с порога дама, лицо которой имело типичный для горнолыжниц цвет и блеск полированного стола.

Та поднялась к ней навстречу, и наушник вылетел из моего уха, как пробка. Женщины спустились со ступенек и подошли к пестрой группе лыжников. А я вышел на веранду, сел на свободную лавку в углу, закрыл глаза и подставил лицо солнцу. Лючия не появлялась. Я смастерил из шапки и перчаток подушку и вытянулся на лавке, как было принято в этих местах. Дремота, да, свинцовая дремота охватила меня, звуки шагов и голоса сначала стали громче, а потом стихли, и я провалился в сон.

Мне снилось, будто я плыву по залитому солнцем морю вместе с Таней, ее обнаженное тело сверкает передо мной в мерцании брызг. Правда, вода почему-то обжигает ледяными волнами. Я хочу вынырнуть, но лишь больше погружаюсь в глубину, холодную и сверкающую. Воздуха не хватает, я хочу догнать Таню, чтобы она спасла меня. Но ее нигде нет, я задыхаюсь, ужас будит меня. Надо мной стоит смеющаяся Лючия, лицо мое мокрое, а в руках у нее длинная сосулька, одна из тех, что свешиваются с карниза и блестят, как леденцы.

— Проснулись? — игриво спросила она. — Голова лучше?

Я добросовестно поводил глазами, потряс головой, потянулся и констатировал:

— Не болит. Только слабость в ногах после сна.

— Вот поэтому я на лыжи и не становлюсь, — обиженно проговорила она, продолжая, видимо, начатую дискуссию со своей спортивной подругой.

— Ну, можно же иногда и нарушать предписания врача, забыть про таблетки и покататься?

Мне показалась соблазнительной мысль скользить рядом с ней по склону, извиваясь телом в такт ее движениям.

— Увы, Карло такой педант, он так заботится о моем здоровье, что ничего не выйдет. Ты не говори ему даже об этой таблетке. Он изготовляет их для меня по рецепту в аптеке и точно знает, сколько штук в моей коробочке, — по-детски доверчиво попросила она меня.

Я, как влюбленный, обрадовался ее случайно вырвавшемуся «ты», ее доверию и тому, что у нас появились секреты.

— Я тебя не выдам, но ведь таблетку можно потерять, — заговорщицки посоветовал я.

Она засмеялась:

— А как я головную боль потеряю?

— Что же у тебя из-за меня будет болеть голова? — спросил я многозначительно и сердечно.

— Посмотрим, — кокетливо засмеялась она. И я с удивлением отметил, что такой живой и веселой я видел ее только в тот вечер, когда Алекс рассказывал свои байки. Неужели все дело в проглоченной мною таблетке? Надо проверить, но как?

Отпуск — дело хорошее, однако мозги ведь не отключишь; столкнувшись с проблемой, они начали искать необходимую комбинацию, почти помимо моей воли. А когда она родилась и обдумалась во всех деталях, отказаться было уже жалко. Так я стал хорошо разбираться в цвете и форме таблеток».

Усмехнувшись этим своим мыслям, Лобанов сгреб с одеяла разноцветье лекарственных препаратов и закинул их горстью в рот, как это делала когда-то его бабушка, собирая со стола крошки пасхального кулича.

— Здравствуйте! Профессор Петровский? Это Татьяна Луговская, помните? С наступившим вас Новым годом и Рождеством! Желаю творческих и деловых успехов! Спасибо, Валерий Николаевич, мы сделаем все возможное. Я очень благодарна господину Лобанову, что он дал мне возможность обратиться к вашим энциклопедическим знаниям в области экономики. Хотела поблагодарить его лично, но он куда-то исчез с моего горизонта. Вы о нем что-нибудь слышали? А может быть, с сыном куда-то уехал? Ну, если появится у вас, передавайте от меня привет и поздравления. До встречи! — Этот бодрый текст Татьяна произнесла под контролем Нины, которая, как строгий цензор, стояла рядом, готовая немедленно нажать на рычаг, если в голосе Татьяны проскользнут слезы. Но ее вмешательства не понадобилось, весь разговор был проведен почти нейтральным тоном. Поэтому довольная подруга села рядом и задала любимый вопрос:

— Ну, что он сказал?

Таня, тяжело вздохнув, безнадежно махнула рукой и ответила:

— Почти ничего. Лобанова не видел. Знает только, что он каждый год ездит кататься на лыжах, чаще в Альпы.

— Тогда ничего страшного не случилось! Поехал в горы, а ты ревешь который день! — попыталась урезонить подругу Нина.

— Как в горы? Какие могут быть горы, когда такая любовь? Почему он неожиданно уехал? Может, ему рассказали про меня что-нибудь? — искала причину поступка своего возлюбленного Таня.

— Отлично! Нам теперь выяснять, что ли, с кем он из ваших общих знакомых виделся в конце года? Ты с ума не сходи, а то я тебя быстро отправлю по проторенной Иркой дорожке, — пригрозила Нина в растерянности.

— Я никого с Рождеством пока не поздравляла, не до этого было. Давай свою записную книжку, я буду всех обзванивать, — решительно заявила Татьяна, растирая по горящим щекам быстро сохнущие слезы.

— На тебе мою книжку, делай что хочешь, а я пойду поем чего-нибудь. У меня на нервной почве всегда зверский голод, как у Васьки. Ты свои рассказы распечатала не в одном экземпляре, надеюсь? — остановилась Нина в дверях кухни, озаренная догадкой. — Дай мне их почитать, пока ты будешь звонить, а я — есть. Может, ты там что-нибудь обидное для его достоинства ляпнула. Знаешь, какие мужчины ранимые? — присвистнула подруга по старой школьной привычке.

— Я про него почти не писала, — отмахнулась вооружившаяся телефонной трубкой Таня и добавила: — Вон на столе, бери, читай, только молча.

Нина подошла и вытащила из вороха бумаг несколько листов, соединенных скрепкой. В верху страницы жирным шрифтом было напечатано название: «Свадебная фотография».

«Никогда не надо ничего делать наперекор судьбе, вопреки обстоятельствам. Как справедливо заметил Венечка Ерофеев: все должно происходить неправильно, тогда человек растерян и слаб, тогда он смиряется. Надо развивать в себе тонкое чувство окружающей действительности, ее сопротивляемости. Где-то в душе должен быть заветный молоточек, постукивая которым по окружающим тебя твердыням жизни, нужно определять, где толщина стены позволяет пробить ее лбом, а где сильно пострадает лоб, оставив твердыни незыблемыми.

Эта свадьба и не должна была состояться из-за отсутствия такой, как казалось жениху и невесте, мелочи, как любовь.

Все началось накануне первой назначенной даты. Жених и невеста — оба эстрадные артисты были приглашены на концерт, но не просто как гости, а как возможные участники будущего проекта. Администратор усадил их во второй ряд сбоку от прохода, подчеркнув тем самым особое расположение главного режиссера концерта. Жених, полностью поглощенный карьерными планами для своего будущего семейного дуэта, ради чего и затевалась свадьба, не отрывал глаз от происходящего на сцене и только изредка отпускал профессиональные замечания, не поворачивая головы. В конце представления зрители устроили овацию, и труппа вывела на сцену постановщика как главного героя дня. Тот улыбался, кланялся и в то же время цепко оглядывал зал: кто из нужных людей пришел, как хлопают, не выходят ли раньше времени. Жених, уловив это, вскочил и стал яростно бить в ладоши чуть не в лицо склонившимся в поклоне артистам и режиссеру.

— Вставай, он на нас смотрит, — велел он невесте и глянул на нее строго.

Увы, встать она не могла. К этому моменту уже и сидела с трудом, истекая холодным потом и кусая губы. Дикие боли неизвестной причины терзали ее внутренности.

Овации кончились, публика начала расходиться, жених топтался рядом с невестой в растерянности. Хорошо, ее заметила подруга, пришедшая на концерт вместе с отцом — хирургом. Тот, бросив на страдалицу один взгляд, скомандовал:

— Ко мне в машину, срочно едем в больницу, у тебя острый живот.

— У меня завтра свадьба, — выдавила она синими губами.

На следующий день, как и положено невесте, она была вся в белом, только без фаты. На голову ей надели старую солдатскую шапку, и два пьяных шафера-санитара повезли ее не на тройке, а на дребезжащей каталке через двор в оперблок. Страх перед операцией прошел сразу, как только они выехали во двор. Ледяной ветер пытался сорвать с нее, обнаженной, застиранную простынку, доставшуюся вместо подвенечного платья, каталка буксовала в сугробах, а санитары не столько управляли ею, сколько держались, чтобы самим не упасть. То, что они везут тело не в морг, а на операцию, мастера экстремального вождения не учитывали и несколько раз чуть не вывалили больную в грязное снежное месиво. После такого путешествия приезд в операционную был избавлением, а наркоз — наградой за страдание.

Всех гостей, приглашенных на свадьбу, предупредить не успели, и тогда они, потолкавшись в загсе, нагрянули на квартиру к молодоженам. Узнав печальную новость, половина гостей разъехалась, остальные, освободившие себе этот день от других дел и настроившиеся на гулянку, решили ехать в институт Склифосовского и поддержать там больную морально. Поэтому когда наркоз стал отходить, а тошнота, наоборот, подступать, бедная невеста обнаружила вокруг себя гостей, бодро тусующихся у ее кровати, угощающихся и активно наливающих медперсоналу и выздоравливающим. От запаха еды, которую гости захватили со свадебного стола, ее рвало, мучительно хотелось пить. Что пить ей нельзя — усвоили все и не давали даже смочить пересохшие губы. Когда она засыпала, на тумбочке у ее изголовья кто-то допивал «на посошок».

Человек уязвим, но живуч: через две недели невесту выписали, а через месяц опять встал вопрос о свадьбе. Жених организовывал для них зарубежные гастроли, и нужно было срочно оформлять документы. В загсе, куда они пришли с ее больничным, им назначили ближайшее свободное время — утренние часы в будний день. Красивая машина с куклой на капоте, гости, праздничный стол, даже платье, которое теперь висело на ней как на вешалке, — все это унеслось от них на гремящей больничной каталке. Остались только обручальные кольца. Будь он не так упрям, а она не так покорна, надо было бы их продать, вырученные средства поделить, пропить вместе, дать взятку за оформление документов, да мало ли что полезного можно было сделать с неожиданно возникшими деньгами в эпоху социалистического дефицита и безденежья. Но они намека судьбы, столь явного, как нож хирурга, не поняли и опять затеяли свадьбу. Кроме колец, которые остались, нужны были свидетели. Те, кто был приглашен первый раз, уехали на гастроли, остальные кандидаты не могли вырваться с работы. Наконец удалось уговорить семейную пару акробатов, свободных утром, подъехать в загс. Последним препятствием стал сынишка акробатов, которого не с кем было оставить дома. Его решено было взять с собой, а потом накормить в кафе мороженым.

Церемония состоялась скромно, без музыки, но с фотографом, запечатлевшим брачующихся, их свидетелей и мальчика с широко открытыми от удивления глазами.

Может быть, он один из всех почувствовал в тот момент скрежет, с которым ломались судьбы всех запечатленных дежурным фотографом загса на пленке.

На выцветшей цветной фотографии всего пять человек. Жених с тонкими поджатыми губами, в светлом костюме и с твердым взглядом. Невеста, чьи белокурые волосы распущены по плечам, голова чуть склонилась к плечу жениха, как бы в поисках опоры. Рядом с ней в сером пиджаке и синей водолазке, с прической и усами а-ля «Песняры», широко развернув плечи, стоит свидетель, положив руку на плечо сына. Пышные, в отца, волосы ребенка смешно топорщатся, примятые зимней шапкой, которую его заставили надеть дома со скандалом, а испуганные глаза повторяют цветом и формой глаза матери. Та, как было задумано в сложной композиции свадебного фотографа, стоит рядом с женихом, чтобы не подчеркивать маленький рост невесты. На ней ярко-желтая мохеровая кофта, черная юбка и высокие сапоги. Она самая нарядная на фотографии. Или, может быть, эти цвета меньше потускнели за минувшие годы? Волосы стянуты в хвост, свидетельница улыбается, широко расставленные светлые глаза смотрят весело, ей забавно это приключение с утренней свадьбой. Щелчок — и этот запечатленный миг уже прошлое. А что в будущем?

Невеста, став женой, так и не уехала с мужем на гастроли — беременность, тяжелые роды. Через пару лет в начале перестройки муж, используя связи, обосновался в Италии, что в те времена было неплохо. Она же, оставив ребенка родителям и в надежде на заработки, отправилась к нему. Но он вскоре бросил ее, не желая делиться заработками, и она осталась с просроченной визой, без денег, работы и надежды скоро увидеть сына.

Женатый по документам, но опять холостой по жизни муж пытался продолжить артистическую карьеру, однако его сольный номер оказался никому не нужен, в их дуэте изюминкой была она. В результате его подобрали пожилые итальянские синьоры, и он стал жиголо, эффектно используя свой артистизм.

Свидетель вскоре после того, как была сделана свадебная фотография, съездил на заграничные гастроли, затем продал заработанную там валюту, конечно, не по курсу газеты «Известия». Получилось так, что покупатель попался стукач, это само по себе было не опасно, но тому обещали помочь с квартирой за результативную работу, и он сдал акробата в надежде, что циркач откупится. К несчастью, в этот момент у милиции как раз случился месячник борьбы с валютчиками, может быть, последний в эпоху социализма, поэтому акробат попал в тюрьму.

Свидетельницу, как жену преступника, уволили из цирка. Она принялась распродавать вещи. Сначала улетел тот пиджак, в котором муж как свидетель присутствовал на церемонии бракосочетания, чтобы скрепить своей подписью документ о создании новой ячейки общества. Потом в ход пошли его водолазки, цирковые костюмы, даже фирменный бритвенный станок, на который он когда-то разорился в Японии. Потом пришла очередь ее вещей. Желтую кофту удалось продать за сто рублей, и им с сыном хватило на месяц, но через месяц ничего не изменилось в жизни, и чемоданы продолжили пустеть. Цирковая буфетчица купила у нее самую шикарную вещь — джинсы, настоящие «Levi's». Столовавшийся и живший с ней участковый, увидев свою зазнобу в таких фирменных штанах, устроил сцену ревности с побоями, подозревая, что ковбойская одежда — гонорар за неверность. Чтобы избежать дальнейших недоразумений, буфетчица привела его к бывшей владелице джинсов. Конфликт разрешился с пользой для милиционера: он привлек безработную сразу по двум статьям: за спекуляцию и тунеядство.

Мальчика пристроить было не к кому, его отдали в детский дом, откуда он попал в зону для малолеток. Там его пышным волосам пришел конец, и мерзнущую бритую голову он сам прикрывал зимней шапкой.

Вот такая роковая получилась свадебная фотография, напоминающая: не будь рационален, не дави на судьбу с меркантильными целями и не свидетельствуй о том, чего не знаешь».

Дочитав эту печальную историю, Нина потрепала сидящего на подоконнике Василия по спине и крикнула хозяйке:

— Танюшка, ты освободилась?

Подруга появилась в дверях все с той же записной книжкой в руках и телефонной трубкой, торчащей из кармана халата.

— Тимофеев что-то знает, но молчит как партизан. Я думаю, он был не военным журналистом, а разведчиком, — мрачно покусывая губы, процедила Татьяна.

— Насколько я понимаю, одно другому не мешает, — откликнулась Нина. — Не представляю, что он может от тебя скрывать? Он Мака видел?

— Разговаривал. Поклялся мне, что Мак ему сам сказал, что поехал кататься на лыжах один. Может, это мужская солидарность? — недоверчиво проговорила Таня, хотя настроение у нее явно улучшилось.

Почувствовав это, Нина постаралась развеять последние сомнения:

— Зачем Тимофееву врать, он же не в курсе ваших дел. Ты панику зря подняла. Он мог с таким же успехом на тебя обидеться за то, что ты покинула его ночью без пылкого прощания и побежала домой. Толя тебе хоть позвонил, а ты записочкой отделалась.

— Ты что, правда думаешь, он обиделся? Но я же к ребенку поехала! — возмутилась Таня.

— К своему ребенку, бросив его без завтрака и ласки! А записку твою он мог и не прочитать. Ты ее на унитазе оставила? — уточнила подруга.

— Почему на унитазе? Я ее на последней странице моих рассказов написала. — Танины глаза опять наполнились слезами. — Ужас, он действительно мог их не прочитать и записки не увидеть!

— Вот если бы на унитазе, то обязательно нашел бы, а так никакой уверенности в этом нет, — продолжила Нина абсолютно серьезно, видя, что это вселяет в подругу надежду.

— Он мог подумать, что для меня все, что было ночью, лишь приключение? Неужели я произвожу такое впечатление? — недоумевала с растущей радостью Таня.

— Не знаю, но обижаться и страдать у него причин больше, чем у тебя, — строго подвела итог Нина.

— Что же делать? Звонить? — Таня стала искать торчащий из кармана телефон.

— А вот этого не надо! — запретила Нина. — Позвонить должен он.

— Нинка, но я что-нибудь должна сделать, а то меня страсти разорвут на куски, — пожаловалась влюбленная.

— Пиши, ты же у нас писатель теперь, — предложила одноклассница.

— Я ему письмо напишу и отправлю по электронной почте, чтобы он по дате увидел, что я все поняла сама, до наших объяснений, правильно? — обратилась она за поддержкой к советчице.

— В этих делах никогда не знаешь, что правильно, а что нет. Но чтоб тебе легче было — пиши ему письмо. Но только о чувствах ничего конкретного. Сейчас спать ложись, завтра, на свежую голову, напишешь.

— Нет, завтра Дашка приезжает. Нинка, спасибо, что приехала. Чтобы я без тебя делала? Но сейчас поезжай домой. Я в порядке. Маме позвоню, напишу Маку и лягу спать, честное слово, — бодро пообещала Татьяна, бесцеремонно выпроваживая подругу в холодную черноту январского вечера.

 

Глава 13

— Елена, у вас усталый вид, нельзя так изматывать себя на работе, — задушевно проговорил адвокат Берти, склонившись к рабочему столу своей помощницы в офисе.

— Это не я изматываю себя, это работа меня изматывает, — отшутилась Елена, почувствовав досаду на себя и на работу.

— Будем считать, что на сегодня она закончена, — пообещал патрон, — поездка к нашему русскому, надеюсь, обойдется без особых хлопот, а я сделаю все, чтобы доставить вам удовольствие.

Сказанная просто, без дежурного кокетства эта фраза отозвалась в Елене благодарностью, и она тепло посмотрела в глаза Витторио, не по годам яркие. Возникшая теплота с первых минут сделала их поездку приятной. Вырвавшись из городских теснин, они помчались по скоростной трассе, качество которой позволяло водителю вести неторопливую беседу, особенно не отвлекаясь на дорожное движение. Благодушное настроение, в котором пребывал Витторио после утреннего свидания с Кьярой, делало его приятнейшим человеком, внимательным собеседником и галантным кавалером. Постепенно Елена сменила дежурную сухость и постоянную настороженность на некоторую открытость. Для нее, выросшей в питерской коммуналке и проведшей юность на филфаковских тусовках, самым трудным в эмигрантском житье была невозможность поговорить на отвлеченные темы. Не потому, что ее окружали малообразованные люди, нет, просто тут это было не принято. В первый год пребывания в стране, когда она еще тянулась к соотечественникам, русская жена ее тогдашнего шефа дала ей простой урок общения с итальянцами:

— Если хочешь произвести впечатление приятной и умной женщины, — наставляла она новенькую, — спроси собеседника, что он ел на обед, выслушай, а потом спроси, где он собирается ужинать.

— Меня не сочтут дурой? — испугалась такого совета Елена.

— Нет. Но и ты их дураками не считай. Жизнь здесь нервная, а еда и разговоры о ней — универсальное средство отвлечься от проблем. Учти это.

Елена учла, и действительно за ней закрепилась репутация разумной и тонкой девушки. Сначала ее тянуло после гастрономического вступления поговорить нормально, то есть поделиться впечатлениями и мыслями, но потом она поняла, что в отличие от покинутой Родины в Италии хорошая еда предлагается к столу чаще, чем хорошая беседа. Она умолкла и в редкие моменты одиночества и праздности вела сама с собой длинные питерские монологи.

Сейчас в машине адвокату Берти понадобилось время и профессиональные навыки, чтобы разговорить свою попутчицу. Он отлично знал цену хорошему разговору, особенно в процессе обольщения дамы. В юности, когда девушек так много, а денег и ума так мало, он не постеснялся прислушаться к совету старика, каким казался ему сорокалетний сосед. Тот отбил у него подружку и чувствовал себя слегка виноватым. Даже не отбил, а она сама ушла к нему, обозвав на прощание Витторио самовлюбленным болваном. Юный неудачник встретил обидчика с желанием «разобраться» и действительно разобрался, но не с ним, а с устройством такого таинственного органа, как женское сердце.

— Чем ты лучше меня? — негодовал покинутый любовник, пытаясь схватить соперника за грудки.

— Тем, что я умею разговаривать, — не пытаясь оторвать его руки, спокойно заявил тот.

— Одними разговорами женщину не удержишь! — хвастливо воскликнул юноша, намекая на очевидное для него превосходство юной плоти над старым, изношенным телом.

— Ее не надо держать, ее надо заинтересовать, — терпеливо пояснил сосед.

— Ты ей рассказывал байки о себе? — презрительно усмехнулся юноша.

— Нет, я рассказывал ей о ней самой — это самая приятная тема для любой женщины. Учись говорить с ними, и тебе не придется тратиться на подарки. Хорошая беседа — самое нужное и дорогое, что один человек может дать другому. — С этими словами он дружески хлопнул Витторио по плечу и ушел к себе, где его преданно ждала бывшая подруга юного ловеласа.

Урок был усвоен, и та пассия стала последней женщиной, бросившей Витторио. С годами он стал мастером разговорного жанра и мог растопить лед любого женского сердца, было бы время и желание. Сейчас и то и другое было в наличии, и он угощал Елену задушевной беседой.

Увлекшись, шеф и его помощница поговорили о модерне начала и о постмодернизме конца двадцатого века, потом Берти сделал крюк и завез Елену в знаменитый курортный город Комо показать творение своего любимого художника. В «Дуоме» — главном соборе города, справа от алтаря, чуть подсвеченная косыми лучами из витражей, висело «Святое семейство» Бернардино Луини. Каждый раз, впитывая, вбирая в себя свет и красоту, струящуюся с этого полотна, Витторио задавался вопросом: почему художники одной эпохи видят мир через свою неповторимую призму? Почему эстетические идеи растекаются в эфире, не ведая границ, и определяют стили и формы с категоричностью государственных стандартов? Теперь он озвучил эти мысли в гулком, холодном чреве собора, не стараясь быть понятым. Елена с радостным восхищением смотрела на лица святых, а потом задумчиво произнесла:

— Я не удивилась бы, если бы вы сказали, что это неизвестный Леонардо да Винчи.

— Браво! — воскликнул ее собеседник. — Это именно то, о чем я говорил. Общность художественного пространства, присущее эпохе. Луини был современником, но не учеником и не последователем Леонардо. Он был не так красив, не так скандален, как да Винчи, у него не было склонности к наукам, но как художник он был равен моему земляку. Я тронут тем, как тонко вы чувствуете искусство, синьорита.

Они еще долго стояли у полотна под действием чар гармонии и радости и покинули собор как двое, посвященных магических тайн.

Вернувшись на трассу, Витторио гнал машину, желая порисоваться перед дамой своей лихостью, но ссылаясь при этом на обычно малозначимый для него предлог потери рабочего времени!

Елена задумалась, ушла в себя и не реагировала ни на смену музыки, звучащей в колонках, ни на смену пейзажа, мелькавшего за окном. Она упустила повод и начало истории, которую, не торопясь, рассказывал ей шеф, рассчитывая на ее внимание. Ей стало неловко, и она, развернувшись к нему, насколько позволили ремни безопасности, стала слушать его в столь любимой мужчинами позиции: «раскрыв рот». Но постепенно дежурный интерес сменился настоящим, она не могла угадать, к чему мэтр принялся подробно вспоминать один из эпизодов своей богатой адвокатской практики.

— О встрече со мной договаривался тот же приятель, — продолжал повествование шеф, и Елена не стала уточнять упущенные детали, — поэтому я даже не слышал ее голоса. Когда в назначенное время в моем кабинете появилась сутулая взлохмаченная тетка с обломанными ногтями и какими-то застиранными руками, я даже решил, что ассистентка перепутала и пустила ко мне не того клиента. Но посетительница представилась, назвав фамилию, знакомую всем, кто не пропускает в газетах первые страницы и следит за международной политикой нашей страны. Мы начали беседовать на тему бракоразводного процесса. Ее претензии к мужу, известному дипломату, были бесконечны и не имели формы имущественного иска.

— Он эксплуатировал меня, моя красоту, мои таланты, а теперь, когда стал слабеть, обвиняет меня во всех своих неудачах, грозит убить, если я не буду ему беспрекословно подчиняться, — причитала она, и я никак не мог добиться от нее формулировки, необходимой для судопроизводства. Тогда я предложил составить список спорного имущества, надеясь, что это отвлечет ее от обид. Но и в этом вопросе мы не могли сдвинуться с места больше часа. Заговорив о своем загородном доме, она рассказала мне историю его покупки. Муж посылал ее на переговоры с прежним хозяином, рассчитывая в обмен на ее любезность получить более выгодные условия. Ей удалось не вставить в счет прекрасную мебель в гостиной, потому что продавец любовался ею в этом интерьере и сказал, что не может отнять вещи, которые ей так идут. При этом определить теперешнюю стоимость дома мы так и не смогли, потому что начались рассказы о том, как она занималась реконструкцией, в то время пока муж прохлаждался в Рио-де-Жанейро. Я смотрел на это лицо в морщинах и мешочках, с лихорадочным румянцем на скулах и синеватыми жилками на крыльях распухшего от слез носа, и мне казалось, что она не совсем здорова и у нее на нервной почве началась мания. Я не мог только решить какая: преследования или величия. Мысленно я ругал моего приятеля, дававшего этой тетке рекомендации, как принцессе Диане, и решил сплавить ее по адресу — психиатру. У меня есть коллега, с которой мы часто обмениваемся клиентами. Зовут ее необычно — Сильва. Она психолог, но знакома и с психиатрией, так как работала в качестве судебного эксперта при определении вменяемости и дееспособности. Приняв разумное решение, позволяющее мне не тратить попусту время, — на этом месте рассказа Елена невольно улыбнулась, едва заметно, глазами, вспомнив многочисленные примеры умеренного трудолюбия шефа, — я под предлогом консультации избавился от нее. В разговоре с Сильвой я был категоричен и требовал не отпускать эту синьору ко мне до тех пор, пока она не начнет формулировать свои претензии мужу за три минуты. Я был уверен, что таким образом избавился от нее, и, успокоившись, забыл. Поэтому мне трудно сказать, сколько прошло времени: может быть, месяц-два, прежде чем я увидел в списке запланированных визитов знакомое имя. Я перезвонил Сильве, чтобы узнать, что меня ждет. Та была занята и, не вдаваясь в подробности, буркнула, что, мол, она свое дело сделала, теперь моя очередь поработать. Всю жизнь я терплю от близких и друзей упреки в лени, даже в ваших глазах иногда мелькает сомнение в моем трудолюбии, — пожаловался Витторио, не поворачивая к Елене головы. Затем он продолжил:

— Просто не считаю, что работа — это подвиг или жертва. Это нормальное состояние человека, такое же, как отдых. Не надо делать из работы культа, как это стало модно с легкой руки безголовых американцев, которые умеют только работать и ходить в кино. Трудоголики — народ не менее ущербный, чем алкоголики, они не знают, что делать с собой без работы, как другие не знают, что делать без выпивки. Европейцу не прилично так суетиться из-за работы, наша задача не создавать, а приумножать созданное до нас, а этот процесс требует осмысленности, неторопливости. Вы согласны? — прервал он монолог и посмотрел на Елену.

Та задумалась, но, наконец, отозвалась:

— Согласна, что есть отличие в работе пионеров, осваивающих новые земли, и старожилов, ухаживающих за виноградниками. Но в нашей стране нет ни тех, ни других, а есть две другие категории: те, кто выживает, и те, кто наживает. Для этих категорий работа лишь средство, а не цель, — поделилась Елена, употребив по эмигрантской привычке местоимение «наша» при упоминании о своей добровольно покинутой Родине.

Витторио отметил это и подумал, сколько же лет потребуется ей прожить в Италии, чтобы перестать считать своей Россию?

— Я работаю не меньше коллег, выигранных процессов у меня больше, чем у Монтовани например, но его считают работягой, а меня — повесой только за то, что после пяти меня нельзя застать в офисе, а его можно найти там и в десять вечера, — выплеснул адвокат Берти давние несправедливые обиды.

Елена промолчала, чтобы избежать неловкости в такой щекотливой теме. Выдержав паузу, Витторио вернулся к рассказу:

— Назначив время, я считал его уже заранее потерянным и был раздражен. Поэтому, когда в урочный час дверь открылась, и мой помощник ввел в кабинет посетительницу, огрызнулся: «Я занят, жду клиента».

— Я пришла, — весело объявила вошедшая за ним синьора. При виде ее я встал, ВЕСЬ, — позволил себе игривую интонацию рассказчик. — Статная, с высокой грудью, она сверкала обворожительной улыбкой из-под кокетливых полей шоколадного цвета шляпки, увенчанной бежево-сливочным пушистым перышком. Синьора села напротив меня, а я еще какое-то время стоял и откровенно разглядывал ее ноги, открытые для моего обзора чуть выше колен. Такую свободу мне давала все та же шляпка, широкие поля которой не позволяли хозяйке проследить направление моего взгляда. Она нетерпеливо качнула головой, перышко вздрогнуло и спугнуло меня, я сел и посмотрел ей в лицо. Общим между теткой, посетившей меня первый раз, и дамой, сидящей в моем кабинете сейчас, была только фамилия мужа. Подумав об этом, я вспомнил о деле и строго спросил, пододвигая ей лист бумаги:

— Синьора, вы готовы сформулировать ваш иск?

— Готова, — ответила она, положив руку на глянцевую поверхность листа, как на витрину. Легкий загар, мягкая кожа, длинные, идеально ухоженные ногти и кольцо стоимостью с мой автомобиль сделали эту руку столь же неузнаваемой, как и ее хозяйку.

— Отлично, это первый шаг, который нам потребуется для начала процесса о разводе.

— Это не первый шаг, но сделать нам его не потребуется, — мягко возразила она. — Я пересмотрела наши отношения с мужем и нашла возможность сделать их приемлемыми. Мы заключили договор, что он по первому моему требованию покидает загородный дом, когда я еду туда, и то же самое происходит с нашей квартирой. Таким образом, я пользуюсь нашей недвижимостью одна. Остальные имущественные проблемы мы также урегулировали в мою пользу, и я хотела бы рассчитаться с вами, мэтр, за ваши услуги.

Я понял, что теряю такого клиента, выдержка подвела меня, и, чтобы удержать ее, малодушно напомнил:

— Синьора, ведь вас собирались убить, вам угрожали!

— Вы правы, — ответила она, — но последнюю угрозу мне удалось записать на видео, благо в моем телефоне есть такая функция. Запись будет храниться у вас, чтобы у него не возникало соблазна нарушить наши семейные договоренности.

— Синьора! — воскликнул я в порыве. — Не могу судить о профессиональных качествах вашего мужа, но вы заставили противника капитулировать и составили мирный договор с дипломатическим искусством, заслуживающим восхищения. Я просто не узнаю вас.

— Неудивительно, — заявила она, вставая, — прошлый раз я была без шляпы.

Посмеявшись такой неожиданной концовке, Елена спросила Витторио:

— Так что же изменило отношения с мужем — шляпка или Сильва?

— Сильва просто собрала и настроила то, на что надевают шляпку, — голову этой дамы. А располагая тем и другим, она смогла найти аргументы, доступные пониманию мужа, и он заключил с ней мирный договор. Дипломатия — ведь это искусство выигрывать без войны.

Елена с уважением посмотрела на знакомое лицо шефа и с удивлением отметила его благородный профиль, блеск внимательных глаз, капризный изгиб губ — то, чего не замечала в текучке дней. «Берти умный и достойный мужчина, зачем же эта вечная маска фигляра? Зачем он старается выглядеть проще, чем он есть?» Ее размышления прервал неожиданный вопрос:

— А что из женских атрибутов является для вас залогом успеха? Что вам нужно, чтобы чувствовать себя неотразимой?

Вопрос был очень интимный и не простой. Елена задумалась, перебирая свои затаенные желания и ощущения. Витторио не мешал, сосредоточившись на дороге, поехал активно, обгоняя и перестраиваясь. Доверие, которое возникло между ними за эти часы, не подразумевало случайного ответа, да и самой Елене хотелось понять, что же для нее важнее всего? От чего чаще рождается чувство независимости и непобедимости?

Воспоминания отвлекали ее, не давая вычленить какую-то отдельную деталь, но наконец она задумчиво произнесла:

— Запах. Главное для меня, чтобы я правильно пахла. Это как камертон для музыкантов, тогда мое настроение, мои желания настраиваются на нужную ноту.

— Отличное сравнение, синьорита. Я знал, что вы очень тонкая и чувственная женщина, и вы лишь подтвердили мои догадки. Психологи считают, что чувствительность к запахам — это физиологическое проявление эмоционального мира человека.

— Я не знала, — заинтересовалась Елена, — но действительно могу моментально вспомнить не только факты и зрительные образы, но и настроение, связанное с тем или иным запахом. Причем настроение я не просто вспоминаю, а чувствую вновь.

— Значит, вы любите духи? — подытожил кавалер.

— Я люблю запахи, а духи — это консервы! — пошутила Елена, зная, что ее юмор оценят.

— Блестяще! — воскликнул Витторио. — Жаль, что наш клиент упорно отказывается от ваших услуг и тем самым лишает себя общения с таким прекрасным собеседником. Ну, может быть, он будет сговорчивее на этот раз? Кстати, мне хотелось бы узнать ваше мнение о соотечественнике.

— Умный, образованный, энергичный человек, — рассудительно проговорила Елена.

Адвокат кивнул головой в знак согласия с такой характеристикой, а потом поделился своим недоумением:

— Но ведет себя странно. Эта авария, флирт, вульгарное желание посвятить меня в не нужные для дела подробности… Чем вы объясните?

— Видимо, у него какой-то кризис. Человеку в таком случае надо выговориться. Вы для него, как случайный попутчик, которому легче раскрыть самое сокровенное, чем лучшему другу. Непонятно другое — как человек такого склада сумел заработать много денег. Для нового русского бизнесмена он слишком тонок. Наверное, пришлось себя ломать, упрощать. Видимо, сейчас это сказалось и вылилось в типичную для русских форму задушевных разговоров. Тем более что он встретил такого блестящего собеседника, как вы. — Елена вежливо улыбнулась и добавила: — Будь у меня возможность оплачивать ваши консультации, я беседовала бы с вами дни напролет, синьор Берти.

— Витторио. Для вас я сейчас просто Витторио, дорогая Елена. И мое время всегда в вашем распоряжении! — воскликнул польщенный шеф.

Елена смущенно опустила глаза, а ее собеседник продолжал задавать вопросы:

— Допустим, с ним понятно: увлечение, азарт, борьба с мужем подтолкнули его к совершению этих безумств, но, она, почему согласилась на эту авантюру с малознакомым человеком, иностранцем?

— Как раз с неизвестным мужчиной убежать легче, остается надежда, что он не такой, как все. Загадочный русский и надоевший муж, — для молодой женщины, которой хочется романтических приключений, выбор может оказаться не таким трудным. Думаю, что произвести впечатление на слабый пол ваш клиент может.

— Вам тоже нравятся такие мужчины? — вскользь поинтересовался Берти, не глядя на свою спутницу.

— Нет, мэтр, мне не нравятся такие мужчины. Они забыли, что в любви должна трудиться душа, а не тело. К тому же я не люблю спортсменов, считающих, что обязательно надо уложить женщину в постель. — Почувствовавшая себя к концу дороги свободно, Елена отвечала на вопросы Берти уже без оглядки.

Уловив в ее голосе искренность, собеседник задал вопрос, ради которого и был затеян весь этот разговор.

— Тогда, может быть, вам нравятся такие мужчины, как я? — Вопрос он смягчил лукавым взглядом, брошенным искоса на Елену.

Она ответила, не поворачивая головы, тихо и твердо:

— Мне вообще не нравятся мужчины.

После паузы Берти вздохнул:

— Что ж, это самая веская причина для отказа, Елена. Мое самолюбие почти не пострадает, равно как и наша с вами дружба, не правда ли?

— Конечно, Витторио, и спасибо за понимание. — Елена с благодарностью коснулась его руки.

— Понимание — это наша профессия, синьорита! Скоро нам предстоит упражняться в этом с нашим покалеченным клиентом, — посетовал Витторио, завидев слева от дороги больничный комплекс — цель их путешествия.

— Приветствую вас, синьор Лобанов, — приветливо сказал адвокат Берти, входя в палату. — Вам удалось выспаться? Боли вас меньше беспокоят? Что говорят врачи о вашем состоянии?

— О состоянии должны не говорить, а молчать банкиры, врачи же считают меня уже способным к передвижению, — в тон посетителю игриво и бодро ответил Анатолий Николаевич. — Ваша ассистентка с вами?

— Да, она прекрасно образована, умна. Я только что посетовал, что вы лишали себя такого приятного собеседника. Сейчас я приглашу ее. — С этими словами Берти повернулся к двери.

— Мэтр, кроме вас, я не нуждаюсь ни в чьем обществе, поверьте. Я просто хотел поручить ей заняться моими билетами, перерегистрировать дату вылета.

— Вы покидаете нас? — имитируя вежливое сожаление, откликнулся Берти.

Клиент поделился своими планами:

— Если все формальности улажены, я вернусь на денек в Курмайер за вещами, а потом отправлюсь домой. Отпуск был чересчур бурным, надо перед работой немного поскучать дома.

— Мы привезли вам все необходимые документы, и я уверен, что вы получите со страховщика по максимуму, — порадовал адвокат.

— Тем более у меня нет оснований экономить на вашем гонораре, и я готов признаться вам сегодня в своих преступлениях, чтобы вы подготовились к защите моих интересов. — Несмотря на серьезность слов, тон у «подзащитного» был несерьезный, и, усмехнувшись, адвокат заметил:

— Надеюсь, двух часов, которыми я располагаю, будет достаточно для их перечисления?

— У меня было легкое сотрясение мозга, половину я забыл, поэтому хватит, — отшутился клиент.

Минут через пятнадцать, когда они вновь остались одни, сменив игривость рациональностью, адвокат подтолкнул своего клиента к откровенности, демонстративно посмотрев на часы, чтобы отмерить начало первых ста двадцати долларов, и задал вопрос:

— Итак, в чем состояли ваши преступления на лыжном курорте? Мы говорим сегодня только об этом периоде вашей жизни.

— Я занимался воровством и мошенничеством в особо мелких размерах, — честно признался Лобанов. — Я украл у Лючии Манчини одну таблетку из ее коробочки. Она выронила их, и я, подбирая, спрятал одну в карман.

— Она уронила их случайно? — профессиональным тоном спросил Берти.

— Нет, я толкнул ее под руку, когда она раскрыла коробку, — со вздохом раскаяния признался клиент.

— Муж видел это? — строго поинтересовался Берти.

— Нет, он подошел, когда мы их собирали, — припомнил Лобанов.

— Он заметил пропажу? — продолжил допрос адвокат.

— Нет, а вот он пересчитал таблетки, опасаясь, что ей может не хватить их на время отдыха. Я пытался успокоить его, сказав, что аптеки есть повсюду, но он возразил, что не в каждой аптеке могут изготовить такое лекарство. Тогда у меня созрел план следующего преступления, коим было мошенничество.

— В чем состав преступления? — Адвокат придерживался строго официального тона.

— Объехав несколько аптек, я нашел ту, где есть отдел по изготовлению лекарств. Это действительно оказалось не просто. Там я представился любящим, но безалаберным мужем. Используя французский язык, латынь и интернациональные жесты, я объяснил провизору, что жена дала мне с собой таблетки, которые я должен пить от язвы желудка три раза в день. Таблетки я случайно высыпал в воду, принимая ванну. Осталась одна (тут я достал украденную), нельзя ли изготовить такие же. Они начали объяснять мне, что нужен специальный анализ, оборудование, иначе состав не определишь. Я с потерянным видом жалобно спросил, а нельзя ли сделать такие же по форме хоть из аспирина. «Жена очень расстроится, что я без нее не могу следить за своим здоровьем, у нее давление, пожалуйста». Моя преданность жене и мужская беспомощность подействовали — на следующий день я получил две дюжины таблеток кальция такого же размера и формы, что у Лючии.

— В ваших действиях был преднамеренный умысел, в чем он состоял? — Юридические формулировки вопросов удавались Берти блестяще.

— Я хотел испробовать действие моих чар без наркоза, который Лючии обеспечивали таблетки. Мне нужно было устранить помехи на пути к сердцу «спящей красавицы».

— Да, но какую роль могли сыграть таблетки из кальция? — уточнил Берти.

— Решающую. Улучив момент, когда Лючия оставила без присмотра свою сумку, я, как настоящий карманник, вытащил косметичку, извлек оттуда коробочку для лекарств, пересыпал ее содержимое в чехол от очков, а вместо снотворного положил безобидный кальций для укрепления зубов и костей. Я хотел, чтобы она проснулась в прямом и переносом смысле, — сообщил о своем замысле Лобанов.

— Вы не боялись нанести ее здоровью вред? Лекарство выписал врач, оно могло быть ей нужно. — Адвокат c осуждением глянул на легкомысленного клиента.

Тот ответил:

— Мэтр, вы прекрасно знаете, что угрызения совести — неотъемлемая часть преступления. Конечно, я думал об этом и решил сохранить таблетки, чтобы вернуть их в случае ухудшения.

— Ну что ж! Порядочным человеком вас назвать трудно, но предусмотрительны вы весьма. Таблетки пригодились? — спросил Витторио с любопытством.

— Все по порядку, — предупредил клиент адвоката и задумался.

«Никакого порядка в том, что происходило тогда со мной, не было. Был хаос чувств, желаний, действий. Я залез в сумочку Лючии и выкрал таблетки. Я, который никогда не лазил даже в мамин кошелек за деньгами на пульки для пистолета или билет в кино. При всей простоте этой манипуляции кража далась мне нелегко, по спине струился пот, во рту пересохло. Мне чудилось, что все следят за моими движениями и слышат гулкие удары сердца. Когда Лючия вернулась, ее взгляд был исполнен недоумения и обиды. Казалось, она все знает, но стыдится упрекнуть меня. Я распрощался и, пренебрегая безопасностью, традициями и здравым смыслом, взял лыжи и один пошел пешком на хребет, крутой склон которого был покрыт пушистым нетронутым снегом. Опасность сломать себе шею на целине казалась мне пустяком по сравнению с только что пережитым ужасом карманного воришки. Полтора часа подъема в ботинках, с лыжами на плече по обледенелым скалам были для, меня тестом на выносливость и ловкость, который гора требовала сдать, чтобы позволить потом предаться бесконечному парению с клубящимся снежным шлейфом за спиной. Как не долог был подъем, спуск показался мне бесконечным, как может быть бесконечным мгновение сна. У подножия я «проснулся» опустошенным, спокойным и стал, не торопясь, вытряхивать снег, набившийся во все складки куртки и не застегнутый карман штанов».

— Господин Лобанов, вы опять заснули? Мне казалось, что истекшие дни вернули вам привычку бодрствовать? — ехидно заметил Берти, прерывая затянувшуюся паузу в повествовании клиента.

— Увы, моя сонливость сменилась задумчивостью. Достаньте из шкафа чехол с фотоаппаратом, пожалуйста.

— Мы будем фотографироваться? — продолжил иронизировать адвокат.

— Вот посмотрите на этот панорамный снимок. — Лобанов нашел и показал Берти на маленьком экране цифрового аппарата панораму вздымающихся снежных просторов.

— Красивый кадр, — сухо похвалил Берти.

— Обратите внимание на склон, левее трасы. Видите борозду? Это мой след. Я сфотографировал его, чтобы быть уверенным, что пережитое мною на склоне не сон, — увеличив изображение, показал Лобанов.

— Так, значит, вы попробовали действие таблеток Лючии еще раз, если боялись перепутать явь и сон? — предположил Витторио.

— Вы угадали, я решил провести испытание еще раз, но для чистоты эксперимента мне нужно было найти другого «кролика», — признался, убирая фотоаппарат в чехол, Лобанов.

— Кому же пришлось сыграть эту малопочтенную роль? — усмехнулся Берти.

— С точки зрения справедливости и гуманности случайный человек не должен был пострадать от этих затей, поэтому… — начал Анатолий.

— Поэтому вы выбрали Карло? — со смехом перебил своего собеседника адвокат.

— Вы так прозорливы всегда? — иронично заметил Лобанов и, утвердительно кивнув, объяснил: — Все получилось спонтанно. Я понял, что роль отравителя мне дается легче, чем роль вора. После спуска по целине я был спокоен и уверен в своих силах. Когда я вернулся к подъемнику, уже вечерело. У входа в тратторию, где, как всегда, толпился народ, меня окликнул Карло и попросил взять глинтвейн для него и чай для Лючии, а сам отправился сдавать ее шезлонг. Пока я ждал своей очереди у стойки, никакие преступные планы не роились в моей голове, там было волшебно пусто. Но когда, поставив бокалы и чашку на поднос, я достал портмоне, то вместе с ним из кармана, как змей-искуситель, выполз мягкий мешочек очечника с хранящимися в нем ворованными таблетками. В пустой голове что-то заработало, и я хладнокровно, не таясь, достал одну таблетку, бросил ее в бокал с горячим напитком, благоухающим винными парами, помешал пластиковой палочкой, положенной на чайное блюдце, и направился к освободившемуся столику. Когда спустя минуты появился Карло, я, не испытывая никаких опереточных сомнений, придвинул ему глинтвейн и выразил опасение, что остынет чай. Лючия появилась следом, в коконе музыки, защищающей ее от суеты, шума, ненужных слов. Она сидела рядом со мной, но казалась далекой и недоступной незнакомкой. Я так хотел, чтобы она коснулась меня хоть взглядом, но ее глаза не желали видеть ничего вокруг, они были обращены внутрь. Карло, видимо, тоже почувствовал, насколько она далека, что-то спросил, взял ее за руку, но она лишь равнодушно качнула головой. Он наклонил голову и рассеянно покрутил опустевший бокал. Я поднялся, он встал следом и почти официально попросил меня остаться ненадолго с Лючией, пока он спустится еще раз. Я понял, что у нас с ним общее средство от душевных ран — гора. И, машинально согласившись, вернулся за столик.

— Подъемник скоро отключат, — предостерег я его, забыв о других опасностях.

— Подняться успею, — махнул он рукой в сторону медленно ползущих в гору пустых штанг и поспешно вышел.

Я подошел к окну и рассеянно наблюдал, как он встал на лыжи, поймал штангу и медленно поплыл вверх. Только когда его одинокая фигура в синем с желтыми полосками комбинезоне растаяла в сумерках, я вспомнил о таблетке. Ее действие начнется минут, через пятнадцать. Успеет ли он спуститься, справится ли с сонливостью? Я вышел на улицу и стал поглядывать на склон в надежде увидеть Карло. Вскоре на трассе показался лыжник, и я успокоился. Но чем ближе он спускался, тем больше привлекал мое внимание. Вскоре я узнал в этом лыжнике служащего, который дежурил сегодня на верхней остановке. Я подошел к нему.

— Мой друг поднялся на склон последним. Вы видели его?

— Да, я дождался его, выключил подъемник и поехал вниз. Он махнул мне рукой, что-то крикнул, но я не слышал, торопился. Ему лучше спуститься сейчас, а то совсем стемнеет, — зачем-то посоветовал мне этот парень и укатил. Видимо, правда, спешил.

Я вернулся к Лючии. Она сидела, откинувшись на спинку стула, и без интереса разглядывала тонкую пленку, покрывшую ее остывший чай.

— Ждал Карло, — объяснил я ей мое отсутствие.

— Он звонил. Спускаться не будет. Темно. У него плохое самочувствие. — Ее французский язык отличало школьное однообразие.

— Ему нужна помощь? Вызвать спасателей? — с готовностью спросил я, пытаясь скрыть радость от столь неожиданного результата моего эксперимента.

— Он просит не волноваться. На станции тепло. Он там переночует. Просит вас подвезти меня до гостиницы. — Ее голос был спокоен и равнодушен по-прежнему.

— Как следует из этого эпизода, мой уважаемый клиент еще и злоупотребил доверием? — строго глядя на Лобанова, произнес адвокат, пытаясь нащупать в этой любовной мелодраме процессуальную канву.

— Я постараюсь, не отвлекая вас подробностями, перейти к описанию «состава преступления», но для этого мне нужно собраться с мыслями и вспомнить последовательность событий, — хотел ускорить повествование клиент.

Однако адвокат воспротивился:

— Пожалуйста, не упускайте ничего, мне нужно составить возможный список свидетелей защиты, к тому же мое время — ваши деньги.

Лобанов продолжил:

— Ни тревога о муже, ни свобода не нарушили ее спокойствия. Мы пошли к машине. Я зашел все-таки к дежурным спасателям и предупредил, что на верхней станции остался человек. «Там часто ночуют, если хотят встретить рассвет на Монте-Бьянке. Говорят, кто первый увидит солнце, тому все грехи простятся», — успокоил меня немолодой сторож. Вагончик фуникулера был полон последними возвращающимися лыжниками, спешащими на равнину к своим автомобилям. Я стоял около Лючии, загораживая ее от чужих рюкзаков и чехлов. Уступая место кому-то, она прижалась ко мне, и я понял, что больше всего хочу держать ее в объятиях.

— Разрешите пригласить вас сегодня куда-нибудь потанцевать. Вы ведь любите музыку?

— Не всякую. На дискотеках очень шумно. — Она не сказала «нет».

— Давайте попробуем, если не понравится, то уйдем, — настаивал я.

— Хорошо, но я хочу заехать к себе, мне надо переодеться и принять лекарства.

— Отлично, а я пока закажу столик, — решительно закончил я обсуждение, чтобы не дать ей передумать.

Мы молча скользили по серпантину дороги вниз к огням Курмайера, зажатой узким ущельем деревушки, превращенной в модный курорт для таких, как я, желающих поддерживать неизменно высокий уровень адреналина в крови. В машине было жарко, и Лючия мило, по-домашнему размотала шарф, сняла перчатки, что-то искала в сумочке. Ее близость волновала меня надеждой, но я боялся дать волю мечтам, чтобы она не почувствовала это и не испугалась меня. Я сосредоточился на дороге и вскоре подвез ее к отелю. Не паркуясь, притормозил и сказал ей в спину, когда она покидала машину:

— Через час жду вас в холле.

Мне сигналили сзади. Я быстро тронулся, не дожидаясь ответа, заметил в зеркальце заднего вида, что она что-то крикнула вслед, но не остановился. Мне не нужен был отказ. Только выходя из машины у клуба, я обнаружил забытые Лючией на сиденье перчатки и чехол с дисками. Это была удача. Перчатки — повод настаивать на встрече, если она не захочет спуститься ко мне сегодня. А диски — дневник, который не запрещено читать даже по самым строгим правилам приличия. Музыка, которая обычно отгораживала ее от меня, может стать тем главным, что нас объединит на сегодняшний вечер. Ведь времени на то, чтобы привлечь ее внимание, у меня было в обрез. Пока Карло спал на плече у Монте-Бьянки, мне хотелось бы увидеть голову его жены у себя на плече. Но для этого нужно пробудить в ней интерес, симпатию, желание, и все это за один вечер. Недавно блюз послужил мне сводником, а на сегодняшний вечер я ждал помощи от попсы. С дисками Лючии в руке я вошел в клуб и потребовал диджея сегодняшней программы. С напором в лучших традициях «новых русских», к которым как-то притерпелись в Куршевеле, но еще не привыкли в этой деревушке, я предложил денег за то, чтобы звучала только любимая музыка моей любимой. Он пытался посчитать, сколько стоит заказать треки, да сколько их будет, но я прервал его вычисления, удвоив, сумму.

— Но другие гости тоже могут заказывать, — хотел он сохранить хоть какую-то независимость.

Я округлил сумму и, отсчитывая ему деньги, твердо подытожил:

— Сегодня всю музыку заказываю я, до тех пор, пока не уйду.

Он наконец понял, и мы принялись обсуждать последовательность треков.

— Неплохая идея заменить беседу с малознакомым человеком танцами под хорошо знакомую музыку, — одобрительно прокомментировал адвокат и улыбнулся: — Судя по дальнейшим событиям, вечер удался?

— Атмосфера была непринужденная. Лючия сначала помалкивала, потом призналась, что ей давно хотелось потанцевать, но Карло считает это пустой тратой времени и не любит шума.

— Здесь не так уж шумно! — прокричал я, соревнуясь в силе голоса с Паффом Дедди.

Она собрала в хвост свои тяжелые каштановые волосы и посмотрела на меня с недоумением. Я чувствовал, что ей уже хочется танцевать, но не стал торопиться. По моему плану мы должны были выйти на танцпол не раньше, чем зазвучит резкий, но такой страстный голос Кристины Агилеры. А пока я играл роль холодноватого зануды, эдакого друга ее мужа. Она скучала и поглядывала по сторонам. Я испугался, что Лючия может встретить кого-нибудь из знакомых и уйти от меня. Но тут раздались долгожданные такты песенки «Леди Мармелад», и я лениво, с равнодушным видом поднялся, протянул руку моей даме. Она удовлетворенно кивнула и медленно двинулась вниз на площадку, подбирая свои шаги под ритм музыки. Танцующих было немного, Лючия свободно двигалась, чуть улыбаясь. Я поймал ее ритм, и наш танец стал парным. Песня закончилась, но я даже не попытался вернуться к столику. Ритм зажег мою партнершу, и не в моих планах было тушить этот огонь. Я танцевал, сначала вторя ей, откликаясь на призывы, потом постепенно перехватил инициативу и стал вести, кружить и исподволь подчинять ее себе. Не так давно я танцевал другой танец, с другой женщиной, в другом городе, но ни грусти, ни сожаления не испытывал. Все, то было, как бы, не со мной, и как бы на другой планете. Лючия пыталась сопротивляться, хотела отстоять свою свободу, но противостоять музыке и мне ей удавалось все хуже. Когда зазвучала Пинк с взрывной композицией «Get the party started», создававшей успешный старт моей победе, она блаженно улыбнулась и послушно закружилась, подчиняясь моим рукам, моему телу. Я обнимал ее, касался рук, талии уже не как вор, а как собственник. Мы иногда возвращались за столик перевести дух, но вскоре спешили обратно.

В танце мы признались друг другу во многом, хотя слов между нами не было сказано никаких. Когда я подвез ее уже под утро к отелю, она сама склонилась к моему плечу, как бы, не желая расставаться. Я поцеловал ее впервые за весь вечер. Мой поцелуй предлагал ей все. Все, что могла дать моя страсть. В ее губах, участившемся дыхании, руках, обвивших мою шею, было полное согласие. Мы как два сообщника должны были договориться только о деталях.

— Скоро утро, включат подъемник, и он приедет, — сказала она, отвечая на мой вопросительный взгляд в сторону ее отеля.

— Тогда поднимайся, собери свои вещи, возьми машину и жди меня в Аосте.

— А ты? — спросила она, и мое сердце ликующе дрогнуло, ведь она не спросила: «А он?»

— Я поеду на склон, проверю, все ли в порядке с ним, и скажу, что тебе срочно пришлось уехать. Подскажи куда? — попросил я.

— Не знаю, может быть, к сестре? Но что она будет ему говорить? — испугалась за сестру Лючия.

— Ты просто позвони ей и скажи, что едешь. Она, то же самое повторит Карло. Я думаю, что он будет ждать тебя у нее, — рассчитал я.

— А потом? — насторожилась женщина.

— А потом я буду любить тебя так долго, как ты захочешь. — И в подтверждение этих слов поцеловал ее со всей страстью истомившегося мужчины.

— Неужели Карло поверил вам? — удивился Берти, услышав эту версию.

Не обращая внимания на ехидный вопрос слушателя, Лобанов продолжил рассказ:

— Я встретил его, выйдя из кабины фуникулера, сделавшего первый рейс наверх. Мы столкнулись в дверях, он входил, чтобы спуститься. Я сухо сообщил об отъезде Лючии. Он ничем не выдал своего удивления и, кивнув мне на прощание, поехал вниз, а я двинулся к подъемникам.

— Для отвода глаз или кататься? — ехидно уточнил Витторио.

— Гора меня не занимала, — подтвердил Анатолий. — У меня была на примете другая вершина, которую хотелось покорить. Через час я уже ехал от белокурой красотки Монте-Бьянки к прекрасной шатенке Лючии. Такая замена меня устраивала.

— Вы нашли вашу чаровницу в условленном месте? — спросил Берти.

— Нет, она, конечно, все перепутала, — с усмешкой подтвердил догадку одного ловеласа другой. — Мне пришлось долго кружить по Аосте, заглядывать в кафе, пока я не сообразил сесть и обзвонить салоны красоты. В пятом мне подозвали к телефону синьору Манчини.

— Вы прозорливы, — похвалил собеседник.

— Нет, просто отступить на этом этапе я уже не мог. А лучшее средство для женщины привести нервы в порядок — это парикмахерская, не так ли? — задал Лобанов вопрос, не требующий ответа.

— Синьор Берти, я могу войти? — раздался стук, и вежливый вопрос Елены из-за приоткрытой двери.

— Вы позволите? — переспросил адвокат своего клиента.

— Да, разумеется, — кивнул тот.

— Патрон, — официально обратилась Елена к своему начальнику, — могу я попросить у вас разрешения отлучиться на час?

— Вы хотите куда-то отъехать? — удивился Берти.

— Нет, я буду здесь, в госпитале. Администратор просит меня помочь в качестве переводчика. В приемное отделение привезли женщину в коме, с ней ее родители, они из России, плохо говорят даже по-английски.

— Несчастный случай? — поинтересовался Берти.

— Да она уже три года в коме. Все это время велись тяжбы об опекунстве. Сейчас решение принято в пользу мужа, но родители добиваются пересмотра, — рассказала Елена.

— Из-за денег? — уточнил Витторио.

— Из-за жизни, — предположил Анатолий. — Муж, наверное, хочет отключить ее от аппаратов?

— Вы правы, — подтвердила Елена, — эта американская мода, похоже, дошла и до Европы. Сюда ее перевели, чтобы спрятать от мужа. Она родом из моего города, ровесница. Лежит такая спокойная, прекрасная, как царевна в сказке.

— «А в горе хрустальный гроб?» — по-русски процитировал молчавший Анатолий, поглядывая на Елену.

— Да, только королевича Елисея нет. А родительские поцелуи не оживляют спящих красавиц, — посетовала она и, переведя взгляд на Берти, повторила свой вопрос.

— Да, конечно, вы можете помочь своим соотечественникам, надеюсь, наш клиент не будет возражать. — И Витторио повернулся к Анатолию.

— Вы распоряжаетесь рабочим временем ваших сотрудников, но я хотел бы сегодня получить сведения о перерегистрации моего билета, — сухо напомнил Лобанов.

Елена пристально посмотрела на него, кивнула и молча вышла из палаты.

— Вам не жалко родителей этой женщины? — удивился адвокат.

— Нет, мне жалко мужа, который поставлен перед таким выбором. Ему ведь надо жить, он не может впасть в спячку рядом со своей женой. А родители просто вновь оказались с маленьким ребенком на руках, у них время повернуло вспять. Они боятся потерять этот шанс.

— Возможно, вы правы. Но вернемся к нашим делам, — перейдя на официальный тон, предложил адвокат. — Нам осталось разобраться: не содержится ли в вашем поведении с синьорой Манчини состава преступления.

— Синьор Берти, вы адвокат, а не прокурор, — заметил Лобанов.

— Да, поэтому я должен знать, что вам может предъявить прокурор. События происходили на территории Италии, и отвечать за содеянное вам предстоит по итальянским законам. Поэтому продолжайте ваш рассказ, а я уж сам определю, что преступно, а что нет.

— Дорогой мэтр, все происходившее с нами после встречи в Аосте относится к компетенции суда божьего, а не человеческого. Мы остановились в Шамони, сдали наши машины, взяли взамен одну, проехали еще пару городков и оказались наконец во Флаине. Вдали от лыжных трасс, путешественников и возможных знакомых. На весь город здесь имелось всего две работающие гостиницы. Нам пришлось ждать целый час, пока подготовят номер. Мы зашли в ресторанчик, который был почти пуст, и там, сидя напротив Лючии, я с удивлением слушал ее оживленный разговор с хозяином, подошедшим поприветствовать редких посетителей. Мою даму трудно было узнать. За прошедшую неделю я привык любоваться ею, прислушиваться к звукам ее голоса, ловить малейшее движение. А теперь я видел перед собой энергичную напористую яркую красавицу, шумную и словоохотливую. Тогда я решил отнести это к естественному волнению и смущению. Мне было некуда отступать, да и не хотелось. Прогулявшись по городу, мы поднялись в наш номер. Сексуальные фантазии, которые занимали меня весь отпуск, должны были наконец-то реализоваться.

— Но не реализовались? — с усмешкой предположил Карл.

— Реализовались, но не столько мои, сколько ее. Я томил себя весь период ухаживания и интриг картинами нежной власти над томной, покорной ундиной, а оказался в плену у неистовой амазонки. Я хотел исподволь разбудить ее страсть, изощренно вызвать ее желание. Вместо этого мне пришлось выполнять ее прихоти и команды, слушать страстные речи на плохо знакомом мне итальянском и не иметь ни минуты отдыха. Судьба сыграла со мной злую шутку: спящая красавица проснулась и не желала засыпать снова. К исходу второго дня нашего приключения мне казалось, что ее подменили. Та, которую я так вожделел, уехала с Карло домой, так и оставшись недоступной, а мне прислали ее горничную.

— Если сказать проще, то произошла банальность: добившись желаемого, вы остыли, — прокомментировал Берти ситуацию, изложенную Лобановым.

— Да, наверное, но все усугубилось ощущением, что желаемого я так и не добился. Поэтому удовлетворение, испытываемое мною, было не полным и не сладостным. И вот в какой-то момент, выйдя из ванной, я увидел в зеркале ту женщину, которую хотел. Лючия лежала на кровати. Смятая простыня прикрывала ее обнаженную спину. Ноги были чуть согнуты в коленях, рука покоилась на подушке, а вторая лежала под щекой. От этой позы веяло таким покоем и грацией, что мое сердце замерло от восторга. Я видел ту, которую желал. Боясь спугнуть это видение, я выключил свет, закрыл дверь в ванную комнату, неслышно ступая, вошел в спальню и замер. Она сидела на краю постели и расчесывала волосы. Увидев меня, томно потянулась и размотала влажное полотенце с моих бедер. Но образ, возникший только что передо мной в зеркале, был столь прекрасным, что отказаться от него не хватало сил. Я увидел в той, что требовательно теребила мою плоть, главное препятствие к возможному счастью, и решил действовать. Оторвав партнершу от ее занятия, я, в доступных выражениях, твердо велел ей собираться.

— Мы немедленно уезжаем. Прошло уже двое суток, и твой муж может нас найти. Ночью доказать твою невиновность будет трудно. Мы должны сесть в машину, а к утру найдем другое место. Одевайся, я пока спущусь расплатиться.

Она начала говорить что-то, но я решительно надел брюки. Через час мы уже мчались в машине по ночной трассе.

— Куда? — спросил Берти.

— В аптеку. Я хотел найти город, где есть круглосуточная аптека.

— Какое-то лекарство вам понадобилось так срочно или…? — усмехнулся слушатель.

— Мне срочно нужно было снотворное, — развел руками рассказчик.

— Вы искали снотворное для Лючии? — предположил, проявляя прозорливость, адвокат.

— Да, я понял, что это единственное средство превратить ее в женщину моей мечты. Она заснет, замолчит, затихнет и станет моей, — поделился Лобанов.

— Мечтам не суждено было сбыться? — с пониманием предположил Берти.

— Увы, я не учел, что после двух бессонных ночей скорость, ночь, серпантин, незнакомая дорога и попытки Лючии привлечь мое внимание к себе могут образовать опасную дорожную смесь, — признался Анатолий.

— Вы не справились с управлением? — свысока уточнил Витторио.

— Если бы не справился, то вы вряд ли узнали бы об этой истории от меня. Я справился, но при этом снес ограждение, сломал себе ребра и имел приятную возможность воспользоваться вашими консультациями, — не пропустил удара клиент.

Адвокат подвел итог:

— Что ж, на этом этапе ваших приключений вы чисты перед законом, так как госпожа Манчини добровольно и сознательно путешествовала в управляемом вами автомобиле и иск за полученные травмы возможен только от страховой компании. А вот привлечь вас в качестве ответчика в бракоразводном процессе будет возможно. Вы по-прежнему настаиваете на моих контактах с синьором Манчини? Учтите, я вам этого не советую! Кстати, вы сами состоите в браке официально?

— Нет, мэтр, я расторг брак с женщиной, которая видела во мне источник материальных благ, и не смог заключить союз с женщиной, для которой я был источником творческого вдохновения. Знаком ли вам подобный выбор?

— Увы, синьор Лобанов, я поставлен судьбой в аналогичную ситуацию. Дух и рацио распределены не равномерно в нас и наших подругах. Имея одно, мы лишь острее чувствуем недостаток другого в возлюбленных. Вы бежали от Лючии, не выдержав требования ее плоти, значит, вам важнее духовная близость?

— Как говорят у нас в России: «Вы будете смеяться», но в Италию я уехал, не простившись с той, душевная искренность и интеллект которой поставили для меня слишком высокую планку отношений. Хотел отвлечься от любовных сложностей, но нажил себе кучу неприятностей, — признался Лобанов.

— Надеюсь, моего опыта будет достаточно, чтобы защитить вас от них, — попытался успокоить адвокат клиента. — А любовные проблемы часто решаются независимо от нашей воли. Например, Лючия вернется к мужу, ваша русская дама встретит другого, а моя жена примирится с любовницей.

— Это нечестно, синьор адвокат, себе вы оставляете обеих женщин, а мне ни одной, — шутливо возмутился обделенный клиент. — Я буду бороться за свое счастье и готов для этого покинуть госпиталь, если ваша помощница обеспечит меня транспортом.

— Вы хотите отправиться в аэропорт? — уточнил Берти.

— Нет, мне надо заехать в Курмайер за вещами, рассчитаться в отеле, а оттуда уже домой. Ваш счет я также готов оплатить до отъезда, если вы успеете мне его представить.

Упоминание о деньгах неприятно кольнуло адвоката неуместностью в столь дружеском разговоре, и Берти почувствовал досаду, как будто его доверие грубо обманули. «Сколько можно привыкать к клиентам? Они все того не стоят», — мысленно упрекнул он сам себя.

— Вы получите счет сейчас, Елена уже подготовила его, — также официально и надменно ответил, адвокат.

— Отлично, надеюсь, она закончила занятия благотворительностью и может приступить к своим обязанностям, — напомнил о формальном характере их отношений Лобанов.

— Я сейчас ее пришлю к вам, — пообещал Берти уже в дверях и добавил: — Не прощаюсь.

«А я прощаюсь», — подумал больной, оставшись один и машинально разглядывая в окно, как во внутреннем дворе клиники персонал ловко грузит в машины больных, лежащих на носилках. Делалось это легко, технологично, не требовало от персонала никаких физических усилий, а пристегнутые ремнями лежачие не рисковали своим здоровьем больше, чем им уже пришлось.

«Прощаюсь с несбывшейся в Москве и в Италии любовью. Почему я отказал Танюше в праве стать моей женой? Почему я отказал Лючии в праве просто хотеть меня? Не слишком ли бережно я отношусь к такому «сокровищу», как господин Лобанов? Чтобы не нанести себе дополнительного урона, с лыжами придется тоже проститься до следующего сезона. Вряд ли ребра позволят мне кататься. Хотя в Сорочанах такие горки, что с них можно съезжать хоть на костылях. Посмотрим, подберется ли компания. Надо мужикам перед отлетом купить сигарет в аэропорту, а то упреков в жадности не оберешься. Через неделю совет директоров. Что-то я тут совсем расслабился».

Он попытался глубоко вздохнуть, но сморщился от боли и осторожно прилег на кровать. Течение мыслей возвращало его к деталям только что рассказанной истории. «Хорошо, что я не нажал на тормоза, когда почувствовал, что машина пошла юзом. А то лежал бы сейчас в лучшем случае пристегнутый ремнями, как эти мумии в окне, а в худшем — прикрытый крышкой». Запоздалое эхо опасности докатилось до его души и заставило ее мучительно напрячься. «А ведь случись кома, меня быстренько отключили бы по медицинским показаниям. Артур и Семенов смогли бы «убедить» врачей в моей безнадежности. Кто бы отстаивал мое право на жизнь, как родители этой ленинградки? Никита несовершеннолетний, его мамаша не встала даже с дивана, чтобы явиться на развод со мной, — адвокатов прислала, а уж в этом случае и пальцем не пошевелила бы. Таня? Но у нее нет формальных прав и моральных сил. Наверное, она обиделась на меня за мой отъезд. Куда я рванулся только от намека на женитьбу? Везде мне мерещится покушение на мою собственность. Семенова перед отъездом загонял совсем. Никого рядом со мной нет. Итог печальный: полуживой я никому не нужен. Сможет ли Татьяна принять меня таким? Простит ли мне неприятие ее творений? Любящая женщина прощает все, а вот оскорбленный творец вряд ли».

Его возбужденное сознание готово было задать следующий вопрос, логично вытекающий из предыдущего: «А кому я нужен живой?», но обошлось — в дверь постучали.

— Войдите, — крикнул он по-французски по традиции последних дней.

Дверь приоткрылась, и на пороге появилась живописно замотанная шарфами, увешенная пакетами энергичная, как профсоюзный деятель, Ольга Дариенко.

В следующие полчаса бывшая одноклассница и эстрадная артистка поставила и сыграла «моноспектакль» под названием «Визит дамы к больному другу». Ольга произвела его осмотр, проверила действия врачей, раскритиковала вид из окна и качество постельного белья. Лобанов чувствовал себя в этом спектакле поочередно то реквизитом, когда она жестом милосердия клала ему руку на лоб, то статистом, когда жевал домашние пирожки, то публикой, когда, вызвав медсестру, синьора требовала немедленно вымыть в палате пол. Все представление сопровождалось бурными монологами и эффектными жестами. В финале Ольга взбила ему подушки и, с кротким видом присев на краешек кровати, спросила задушевным голосом:

— Ну как ты себя чувствуешь?

Анатолий наградил ее бурными аплодисментами и обещал бросить свои химикаты в Москве и стать ее личным импрессарио в Италии.

— Как ты могла уйти со сцены, Дариенко? — упрекнул он подругу.

— Ой, оставь это! Из меня все соки выжали, пока я работала. Бары, варьете провинциальные, ночью выступление, днем — переезд. Страшно вспомнить, — отбивалась артистка.

— Но аплодисментов-то хочется! — возразил Лобанов.

— Не любой ценой. Кстати, правда, что в Москве недвижимость все время дорожает? — Ольга рассуждала с практичностью итальянской домохозяйки.

— Да, за год подрастает процентов на тридцать, может, и больше, — подтвердил Анатолий.

— Может, мне пока не торопиться продавать квартиру? — испугалась она.

— Если тебе срочно деньги не нужны, тогда жди. Судя по твоему появлению, ты от бывшего мужа бумаги получила? — предположил Лобанов.

— Нет, его мой адвокат пока не нашел, я просто приехала повидать тебя на больничной койке. Так мне продавать или нет? — вернулась Ольга к животрепещущей проблеме.

— Только если что-то срочно покупаешь, — посоветовал опытный в обращении с собственностью Лобанов и неожиданно предложил: — Давай-ка мы с тобой, выпьем за встречу на чужбине. У тебя пирожки кончились?

— Нет, я тебе только первую порцию скормила. А что пить будем?

— Виски из «дюти-фри», у меня осталась бутылка, — предложил больной.

Со слаженностью, которую не разрушили годы разлуки, они организовали симпатичный выпивон на тумбочке. Приняли по первой за встречу, и Ольга, задумавшись, сказала:

— Никогда не догадаешься, что мне это напоминает.

— Тоже мне загадка! — усмехнулся Толя. — Это напоминает тебе больницу, куда ты попала перед свадьбой.

— Лобанов, откуда ты это можешь знать?! — От изумления Ольга чуть не поперхнулась.

— Не буду тебя томить. Подруга твоя рассказы начала писать про всех нас. И про твою свадебную фотографию тоже написала, и как у тебя в изголовье на тумбочке коньяк пили со свадебного стола. Правильно?

— Танька, что ли? — тоже проявила прозорливость Дариенко и попросила: — Мне почитать-то дайте! А то я не в курсе, что там у вас происходит.

— Если напечатают, прочтешь. Пока это был секрет, — пояснил одноклассник.

— Ну, ты-то читал, а мне, почему надо ждать? — возмутилась героиня рассказа.

— Я в подарок получил один экземпляр на Новый год, — ответил Толя.

— Значит, у вас роман все-таки начался? — понимающе вздохнула синьора Пачолли.

— Начался или кончился, это не важно, давай выпьем за наши дороги, которые то ли мы выбираем, толи они нас выбирают, — предложил больной, разливая виски. Воспользовавшись тем, что жующая Ольга временно замолкла, Лобанов задал волновавший его вопрос:

— Ты можешь мне что-нибудь рассказать о Татьянином муже или отце ее дочки, если она за него не выходила? Я из Таньки не мог ничего вытянуть. А мне хотелось бы разобраться.

— Могу, конечно, но зачем тебе? Если у вас все хорошо, то прошлое ни при чем, а если ты с ней вместе не хочешь быть, то к чему эти подробности? Повод для расставания в настоящем имеется лучше, чем в прошлом.

— Не мудри, мать, рассказывай, а я сам разберусь с прошлым и настоящим, — твердо велел Лобанов и протянул Ольге следующую порцию виски. Она заметила этот жест и рассмеялась:

— Мак, ты что, напоить меня хочешь, чтобы Танькины тайны узнать? С ума сошел, надеюсь, от любви? Давай за нее выпьем, и я тебе скажу, что знаю, ничего в этой истории ужасного нет, только противное, — и, чокнувшись с Лобановым, синьора выпила, продемонстрировав неутраченную московскую сноровку, затем продолжила: — После школы мы виделись редко, но друг через друга узнавали о свадьбах, детях и прочих житейских подробностях. Первой родила Михайлова, так мы по очереди бегали на дочку ее смотреть, так интересно было настоящего младенца увидеть. Татьяна ничего про личную жизнь не рассказывала, больше нас слушала. Когда учиться большинство закончили, мы стали чаще встречаться. Татьяна появлялась одна, но ее стал провожать и встречать с наших сборищ кавалер. Он был явно старше нас и казался нам стариком. Парни Татьяну все время подкалывали, мол, где ты взяла этого «папика»? Она сказала, что это то ли ученик, то ли помощник ее отца. Мы тогда новую программу сделали, и я позвала всех на премьеру. Татьяна явилась с этим типом, он ее все время за руку держал, и объявила, что приглашает нас на свадьбу. Я не была — гастроли, но народ рассказывал, что гуляли в ресторане «Берлин». Он еще существует? — спросила Ольга, прерывая рассказ.

— Да, но теперь называется «Савой», как раньше. Давай без подробностей, синьора, — попросил Лобанов.

— Я всех подробностей и не знаю, — успокоила словоохотливая Ольга. — У них своя квартира появилась у первых, но нас туда не звали. Девчонки обижались, ведь собраться вечно было негде. Думали, что Татьяна зазналась, она на телевидении тогда начала работать, но дело было не в ней. Муж, я не помню, как его зовут, своей любовью Татьяну совсем затиранил. Я это поняла, когда заехала к ним на свою свадьбу звать. Они уже года два как были женаты, так он словно молодожен обалдевший, только о своей жене и говорил. Мы приехали неожиданно, стали на стол собирать — майонеза на салаты не оказалось. Она просит его как-то неуверенно: «Сходи в магазин», а он, твердым тоном, глядя ей в глаза: «Ты со мной пойдешь». Так и ушли, оставив нас на хозяйстве. Я потом Таньку стала упрекать, что она смылась и заставила меня салаты резать, а она со слезами: «Он меня так любит, что ни на минуту не оставляет одну». Я говорю: «Радуйся!», а она: «Я так ребенка хочу, но не получается».

Посидели мы невесело, она все со мной хотела остаться наедине, но я своим типом была занята, боялась, как бы он лишнего не выпил. Больше я Татьяниного супруга не видела. Через год или два у нее дочка родилась, а муж ушел. Квартиру, правда, им оставил. Я ее спрашивала: «Как же это его любовь кончилась?» Она ответила: «Это мое терпение кончилось, когда он хотел запретить ребенка рожать, чтобы меня ни с кем не делить». Вот что это — безумная любовь или эгоизм невероятный? Дочку, насколько мне известно, он никогда не видел, а Татьяне ко дню рождения букеты преподносит каждый год. Может быть, уже надоело, не знаю, — закончила рассказывать чужие секреты синьора Пачолли и требовательно помахала стаканом перед носом у задумавшегося Мака: — Наливай по последней. Замуж надо только по любви выходить, это я теперь по себе знаю после первой неудачной попытки. Успеха не гарантирует, но хоть смысл этому занятию придает. Я моего Джанкарло так люблю, что готова ради него в Италии сидеть, талант свой зарывать. Но если разлюблю, то сразу же домой вернусь. Может, все-таки квартиру не продавать пока?

— Если есть на что жить, не торопись. Цены растут, и сын растет, — посоветовал Анатолий пригорюнившейся подруге. — Рад был тебя повидать, Оленька. Спасибо, что рассказала мне про Татьяну, получается, что она с любимым под одной крышей никогда не жила.

— Может, у нее и был кто еще, но мне казалось, что она замуж долго не выходила — тебя ждала. Хотя, не слушай меня, чужая душа — потемки. Ты ее не обижай, она девка серьезная, может, даже чересчур, но искренняя, правда, легко с ней не будет, — предупредила Ольга, собирая свои сумки, платки и перчатки.

— Уже нелегко. Отвык я от душевной близости. Вредное это для бизнеса дело. Голова должна работать, а душа — спать. А с Татьяной так нельзя, ей надо чтобы сердце говорило, а не язык. Очень тонко она все чувствует, а я такой уровень отношений не потянул, — признался Анатолий.

— Ты что, опять к другой сбежал, как после выпускного? Слабак ты! — возмутилась одноклассница.

— Получается, что так. Но после Татьяны просто сексом заниматься стало скучно, — посетовал Лобанов.

— Не знаю, как у мужиков, а меня в постель без любви сейчас не заманишь, хватит, напрыгалась. Спать надо с любимыми в нашем зрелом возрасте, вот мой тебе совет, Мак. — Она, вздохнув, достала пудреницу и помаду.

— Оля, я каждый год приезжаю в Альпы. Хочешь, в следующий раз я твоему семейству номер оплачу? Повидаемся, сыновей познакомим, я их по-взрослому на лыжи поставлю? — неожиданно предложил Мак.

— Спасибо, хорошо было бы. Ну, я поехала, мне четыре часа дороги предстоит. Будь здоров, Мак, — попрощалась Ольга и на выходе столкнулась в дверях с другой женщиной.

Елена вошла в палату, опустив глаза на бумаги, выставленные впереди, как щит.

— Синьор Лобанов, мне необходимо уточнить, каким рейсом вы предпочитаете лететь: утренним или дневным?

— Самый удобный вечерний, разве вам это неизвестно? — раздраженно спросил Анатолий.

— К сожалению, на указанную вами дату можно забронировать места на рейс, вылетающий в шесть тридцать или в четырнадцать пятьдесят. Я проверила наличие мест в экономическом и бизнес-классах и не рассматривала перелет с пересадкой на рейсы других компаний. Ваше решение? — не реагируя на его тон, энергично спросила Елена.

— Я полечу в шесть тридцать, — развел он руками в знак отсутствия выбора.

— Переоформленный билет, счет за услуги мэтра Берти, документы по страховке я занесу вам через сорок минут.

Елена повернулась к двери, но Лобанов остановил ее:

— Я также хочу, чтобы вы оформили мою выписку из больницы и обеспечили меня транспортом до Курмайера.

— Для этого понадобится дополнительное время, — мгновенно откликнулась ассистентка адвоката.

— Хорошо, учтите его. — Лобанова утомила эта игра.

— Вам нужен билет на поезд, машина с шофером или автомобиль в аренду? — Елена наконец-то смогла продемонстрировать квалификацию.

— Ваш шеф был прав, рассыпаясь вам в комплиментах. Надеюсь, он платит вам не только похвалами? — съязвил Лобанов.

— Мои условия работы — это конфиденциальная информация, которую я не имею права обсуждать ни с кем. Ваши пожелания по транспорту? — Елена была несокрушима.

— Я хотел бы получить приглашение от мэтра Берти занять место в его машине в качестве бонуса за своевременную оплату его счета. Могу я рассчитывать на такую любезность? — Тон Лобанова был издевательски-учтивым, ему хотелось продолжить подспудный конфликт с Еленой, но та невозмутимо выслушала его и, кивнув, молча вышла из палаты.

«Рано она из Питера сбежала, — подумал Анатолий, откидываясь на подушки снова и прикрывая глаза тыльной стороной ладони. — Сейчас у нас таким, как она, толковым, дисциплинированным, грамотным, платят раза в три больше, чем здесь. Но кто же знал, что так будет? Вот лучшие и уехали, а на Родине остались те, у кого шансов тут не было. Поэтому готовых толковых помощников не найти, а пока вырастишь, столько нервов испортишь! Так что рад любые деньги платить, да некому… Что-то я все о делах: то ли соскучился, то ли отдохнул. Пора домой.

Домой я могу ехать, но не могу приехать. Нет у меня дома. Нельзя же считать домом офис, а семьей — жуликоватых компаньонов, где в качестве любящей тетушки выступает пожилая секретарша».

— Алле, сын, это я! Привет! Как ты там? Я скоро возвращаюсь. Как откуда? Я же тебе звонил перед отъездом в горы. Не важно. Я ребра себе переломал, так что будешь увечного папашу на костылях водить и кормить с ложечки. А если я не хочу никого нанимать? Ах, у тебя качалка? Ну, тогда сдашь меня в богадельню. Пока! — Лобанов отключил телефон.

«Лучше бы не звонил. Совсем чужой голос. В следующий раз возьму его с собой, куда бы ни поехал. Почему не взял сюда? Не было бы всего этого бреда».

Раздался стук.

— Войдите.

— Синьор, вы сможете сами собрать вещи или помочь? — прощебетала миловидная сестричка, сопровождая свои слова жестами, пригодными для игры в шарады или для общения с глухонемыми.

— Помочь, — кивнул больной и потянулся за бумажником.

— Надо одеваться. — И она стала ловко расстегивать и стягивать с него пижаму.

— Не укладывайте ее, — остановил девушку Лобанов, показывая жестом, что пижама остается в палате, — я не люблю запаха лекарств.

Через десять минут он был переодет, вещи уложены, а Елены с документами все не было. «Перехвалил я ее, — брюзгливо подумал Лобанов и сам себя укорил за это. — Виновата не она, а знаменитая итальянская бюрократия. И даже не это, а мой сын, который не удосужился перезвонить, чтобы узнать, что со мной. Избаловала меня Танюшка заботой, раньше я таких мелочей не замечал и правильно делал, много чести реагировать на этого сопляка», — успокаивал себя раздраженный отец. Он присел в кресло, но вид разобранной кровати вселял неприятную тревогу, ему хотелось вырваться из больничного плена.

 

Глава 14

Путешествие до Курмайера заняло не более полутора часов. Разговора в дороге не получилось. Собеседники все время спотыкались о неприятные темы и замолкали на полуслове. Близость, возникшая между Витторио и его пассажирами, осталась в прошлом. Елена отвечала на вопросы вежливо, но сухо. Анатолий был погружен в свои мысли и не делал попытки вести светскую беседу. В какой-то момент, почувствовав, что веки становятся тяжелыми, водитель даже прикрикнул на равнодушных пассажиров:

— Дорогие мои, я не такси. Давайте развлекайте меня занимательной беседой. Расскажите мне что-нибудь удивительное про вашу общую далекую Родину.

— Мэтр, я буду рад принять вас с супругой у себя и показать Россию во всей ее красе. Лучшее время для визита — наше короткое и не жаркое лето или красивая длинная осень. Мы можем съездить в Санкт-Петербург. Правда, его вам лучше покажет Елена. Я готов пригласить и ее, заодно она сможет навестить родных и друзей.

— Спасибо, с родными и Родиной я разберусь сама, — процедила по-русски Елена, не поворачивая головы к Анатолию.

— Что? — переспросил ее шеф.

— Елена вежливо отказывается от моего приглашения, а вы, мэтр? — сгладил неловкость гость. — Я готов выслать вам официальное приглашение для визы. Если вы запланируете ваш визит на осень, то поедем на охоту. Русская охота на кабана или утку, можно на лося — это не сафари, но впечатлений получите много.

Так, коротая время, они добрались до горной деревушки у подножия Монблана. Прощание было недолгим. Мужчины обменялись визитками, вежливыми фразами и короткими рукопожатиями, Елена кивнула из окна, Анатолий поднял руку к воображаемому козырьку и помахал рукой вслед отъезжающему автомобилю.

В гостинице администратор радушно поприветствовал Лобанова и спросил, нужен ли ему номер или только вещи.

— Номер на сутки, вещи поднять в него и распаковать, и еще мне нужен доступ в Интернет. В холле слева от бара? Какой пароль? Номер комнаты? Ну, так назовите мне его!

Предоставив горничной заниматься его вещами, Анатолий прошел к терминалу и набрал сообщение для офиса с распоряжением о встрече и номером рейса. Потом машинально открыл доступ в свой почтовый ящик. Полученных сообщений было всего три. Поэтому он решил их просмотреть. Первое содержало информацию о новом продукте от его куратора в «Баф». Второе пришло из офиса от Славы Крупинкина со следующей информацией.

«Мак! У меня срочные и плохие новости. Тебе лучше вернуться. Сообщаю все, что удалось узнать во время модернизации офисной сети. Я временно отключил конфиденциальность. Не буду грузить тебя техническими подробностями, но имей в виду, что узнал все не от кого-то, а из файлов твоих сотрудников. Я не все понимаю с точки зрения денег, разбирайся сам.

1. У Семенова есть учредительный договор

ООО «Стрела», учредители: Семенова Н.Л., Груздева О.Л., Шишкин А.Б.

2. Через бухгалтерию в последние две недели стали проходить договоры на поставку с наших складов в адрес «Стрелы» партий на сумму от ста до трехсот тысяч долларов с отсрочкой платежа в три месяца.

3. У юриста в отдельном файле лежат проекты писем в «Баф» и «Ногартис» с просьбой продлить сроки погашения товарного кредита на полгода.

4. Через офисный принтер два раза прошли договоры между нашими липецким и дмитровским клиентами и «Стрелой» на поставку гербицидов по ценам ниже наших.

Если это все еще можно как-то объяснить и, может быть, ты в курсе этих дел, то последняя моя находка поставила меня в тупик.

5. Протокол заседания совета учредителей, датированный двадцатым января текущего года (то есть на следующей неделе). Присутствовали: Хачатрян А.Р., Дудковский С.П. (тридцать процентов уставного капитала), Семенов В.И.

Лобанов А.Н. — отсутствует по болезни. Председатель: Хачатрян А.Р. Секретарь: Семенов В. И.

Повестка дня: Утверждение сделки по поставке партии товара ООО «Стрела» на пятьсот тысяч у.е.»

Слушали: Дудковского С.П. о развитии партнерских отношений с ООО «Стрела».

Постановили: утвердить договор № 356/21

Когда получишь эту информацию, позвони мне. Может быть, я зря поднял панику. Пока.

Крупинкин».

— Славка, прости, что поздно. Я получил твое письмо. Спасибо за информацию, — приветствовал по телефону далекого друга Лобанов.

— Ты здоров? — с тревогой спросил тот.

— Представь себе, только что выписался из больницы, ребра сломал, — признался Анатолий.

— Накаркали, значит, твои партнеры? Откуда они за десять дней до собрания могли об этом узнать? — недоумевал Крупинкин.

— Разберемся. Я вылетаю завтра рано утром. Сразу приеду в офис. До этого времени проверь, не было ли попыток копировать нашу клиентскую базу? — велел шеф.

— И проверять не надо, я просто писать тебе не стал. Я с этого начал, кусками копировали, я думал — для дела. Чтобы удобнее было, я поставил программку, теперь только через администратора вход, — сообщил Слава.

— До моего приезда отключи всех, кроме склада и отдела продаж. Сможешь? — спросил Лобанов.

— Смогу, но крик будет, — предостерег друг.

— Скажи, плановая антивирусная проверка или что-нибудь в этом роде, — подсказал Анатолий.

— Понял. Сделаю. Ты как? — с теплой заботой еще раз спросил одноклассник.

— Уже лучше. Кое-что выясню и прилечу. Пока, — попрощался Лобанов.

Ранний зимний вечер растушевал, как опытный рисовальщик, темные линии гор, углы домов, мелкую сеточку черных веток платанов и лип. Снег, как шершавая бумага, был идеальным фоном для всех оттенков серого цвета, который в этот предвечерний час вытеснил с палитры мира все остальные краски. Чуть светящийся изнутри, он превращал улицу в павильон для съемки рождественской истории. Анатолий с трудом оторвался от окна и снял трубку телефона, стоящего на прикроватной тумбочке. Перед ним лежал список отелей Курмайера и окрестностей. Он обзванивал их в поисках Александра Шишкина.

Радиус удаления отелей увеличивался, а искомого человека в списках гостей по-прежнему не значилось. Анатолий, не отвлекаясь на эмоции, методично продолжал набирать номера, поглядывая на гаснущую подсветку снега за окном, в надежде успеть выйти на улицу в сумерках. Наконец голос телефонистки одного из отелей мелодично промяукал: «Соединяю». Не дожидаясь ответа, Анатолий повесил трубку, обвел в справочнике адрес отеля, взял куртку и с удовольствием покинул похоронную роскошь гостиничного номера. Лак мебели, кисти на покрывалах, величественное сооружение неразобранной кровати всегда навевали ему мысли о катафалках и «нашем дорогом усопшем» из мексиканских сериалов.

Такси минут за пятнадцать доставило Анатолия к отелю, где отдыхал, а может, работал Алекс.

— Передайте господину Шишкину, что его ожидает господин Дудковский, — распорядился Анатолий у стойки администратора и прошел в холл, выбрав для ожидания место, где он не сразу будет замечен.

Вскоре из лифта стремительно вышел, в наскоро наброшенной на синий свитер с австрийским узором светло-серой куртке аляске, взволнованный Алекс и стал оглядываться в поисках визитера. Анатолий, желая усугубить смятение, подошел к нему вплотную со спины и молча ждал, когда тот повернется. От неожиданности Алекс чуть не подпрыгнул.

— И ты тут? — вырвалось у него искреннее удивление.

— А ты кого-то еще видишь? — с деланым недоумением спросил Анатолий. — Или кого ждешь? Может, Дудку? Ему самое время ехать к тебе разборки устраивать.

— Ты о чем? — попытался взять себя в руки Шишкин.

— Он меня попросил тебя навестить, уж коль скоро мы рядом, так что расслабься пока и давай поговорим, тема есть.

— Пойдем в бар? — Алекс хотел перехватить инициативу, так легко доставшуюся другому.

— Нет, у меня изжога от местных напитков, давай тут под лампой сядем и побеседуем, благо русских нет, нас никто не поймет. Почему ты не спрашиваешь, как мое здоровье? — удивился Лобанов.

— Я вижу, что ты в порядке, да и что с тобой сделается? — процедил сквозь вежливую улыбку Алекс.

— Вот я и приехал у тебя узнать, что это такое со мной сделалось, что я не смог присутствовать на собрании учредителей для утверждения согласно уставу, сделки свыше трехсот тысяч долларов, — спокойно глядя в лицо собеседника, спросил Лобанов.

— Я тебя не пойму. Вы что, с Дудкой решили меня разыграть? Он сам-то где? — И, широко улыбаясь, предложил: — Пошли выпьем за твое здоровье, чтобы закончить этот разговор.

— Мой партнер и соучредитель Семен Дудковский, он же серьезный человек Дудка, появится в нужное время, можешь быть уверен, а пока позвони Артуру и скажи, что я только что выписался из больницы, пусть встретит меня как выздоравливающего, — попросил Лобанов, а потом как бы в раздумье добавил: — Может даже прихватить в аэропорт свою подружку — Олечку Груздеву, или теперь она стала дамой важной — владелицей перспективной компании «Стрела» и Артура больше не слушается?

— Артуру я могу, конечно, позвонить, но тебя разве больше некому встретить? — Алекс взял себя в руки и говорил спокойно.

— Мои друзья меня будут встречать как здорового, это ведь только вы с Артуром и Семеновым знали, что со мной что-то случится за неделю до несчастного случая, — пояснил Анатолий.

— Какого случая? — возмущенно закричал потерявший терпение Шишкин.

— Ну, что с человеком может на горном склоне случиться? — вопросом на вопрос ответил Лобанов.

— «Упал, потерял сознание, закрытый перелом, очнулся — гипс», — так, кажется, в «Бриллиантовой руке» говорили? — попытался отшутиться собеседник.

— А ты, значит, в этой дыре сидишь, чтобы своевременно оказать мне первую медицинскую помощь? — с сарказмом предположил Лобанов. — Тебе долю в «Стреле» определили как медбрату?

— Я тебя не пойму, Лобанов. Ты что, сюда специально приехал мне загадки загадывать? Я здесь в отпуске, делами не занимаюсь. Рад был тебя увидеть случайно в тот вечер, когда ты эту дамочку итальянскую обхаживал. Удалось ей мужу рога наставить? — перевел разговор на легкую тему Шишкин.

— Что это тебя последнее время так манит чужая собственность? Жена банкира, бизнес друга. Не жадность ли это, Шишкин? — весело предположил Анатолий.

— Ты не рассказал, как тебя в больницу попасть угораздило? — спохватился Алекс.

— Удивительный случай, — глядя в глаза собеседнику, неторопливо стал рассказывать Лобанов. — Меня лыжи подвели на склоне. Я, знаешь, всегда сам ими занимаюсь, надежность повышенная. А тут на склоне крепление отказало, я на одной, сколько смог, скорость погасил, но все равно покувыркался изрядно, ребра пострадали, не считая синяков.

— Ты разобрался, в чем причина? — равнодушно спросил Шишкин.

— Когда? — удивился Лобанов. — Меня в больницу отвезли сразу. Я только сегодня приехал за вещами. Хочу зайти в мастерскую в отеле, посмотреть внимательно со специалистом, у нас там паренек толковый сидит. А завтра в Москву. Ты когда собираешься?

— Я еще пару деньков хочу прихватить, — вставая с дивана, ответил Алекс и пожелал: — Тебе счастливо добраться!

— Доберусь, — успокоил его Анатолий, — теперь уж что может случиться. А ты будь здоров!

Простившись с Алексом, Лобанов с удовольствием вышел в освященный круг под козырьком отеля и попытался глубоко вдохнуть чуть морозный воздух с легким сосновым ароматом, но ребра подали сигнал «стоп», и красивый вздох не удался. Глянув на огромный, светящийся, как рождественская елка, циферблат своих спортивных часов «Панерай», Анатолий испытал приятное чувство тщеславия. «Правильный подарок я сделал себе на Новый год! Хозяин магазина не устоял перед моим желанием иметь одновременно эти часы и тридцатипроцентную скидку на них. Это же часы итальянских диверсантов и завладеть ими можно только в бою с врагом или с жадностью владельца. Носишь такие часы и чувствуешь себя непобедимым. Пусть Алекс с Артуром место свое знают и время сверяют с моими часами!» Еще раз глянув на циферблат, Лобанов натянул перчатки и, не торопясь, двинулся вниз по освещенной витринами кривой деревенской улочке, ведущей от сияющей громады отеля к тому перекрестку, который выполняет в Курмайере роль центра городка. Навстречу ему двигался поток парочек, компаний и семейных коллективов, поэтому Анатолий, устав уступать дорогу, сошел на проезжую часть и ускорил шаг. Впервые после аварии он ощутил нормальное, полноценное чувство голода и прикидывал, в каком ресторане его накормят вкусно и быстро. За спиной послышался гул приближающегося автомобиля, и он, по московской привычке не рассчитывать на вежливость водителей, шагнул на тротуар. В следующий миг автомобиль чиркнул колесами по кромке бордюра там, где только что находилась нога пешехода. Анатолий отшатнулся и, ускорив шаг, уже без колебаний вошел во встретившуюся на пути харчевню. Деревянные столы, оплывающие свечи, связки лука и трав по стенам, добротный запах кухни привлекли его, и, бросив на спинку стула куртку, он энергично подозвал официанта. Добросовестные консультации по поводу каждого блюда, полученные им от пожилого гарсона, не оставляли надежды получить еду, разогретую в духовке. Будет вкусно, но долго, понял он и достал свой сотовый телефон, чтобы скоротать томительное ожидание и отвлечься от спазмов желудка. Перед отъездом он активировал функцию WAP/GPRS, но еще не опробовал ее. Вспомнив о третьем непрочитанном письме в почтовом ящике, он решил разобраться в функции доступа к Интернету через мобильный не на словах, а наделе. Когда на стол были поданы прозрачно-призрачные лепестки карпаччо, в память телефона загружался текстовый документ, полученный по электронной почте. Но никакие новости в тот момент не интересовали его так, как еда, поэтому он отложил аппарат и вооружился ножом с вилкой. Положенное в рот мясо было такой мягкости и нежности, что казалось почти бесплотным. Вскоре едок с сожалением отставил пустую тарелку и опять взялся за телефон. В него с помощью супертехнологий и суперцен было перекачено текстовое послание.

«Дорогой! Мне трудно понять, почему ты уехал, ничего мне не объяснив. Я так испугалась, когда ты сказал, что уезжаешь в горы. Мне показалось, что это просто предлог для разрыва. Привычка к потерям и разочарованиям заставила меня покорно согласиться с твоим решением. Прошла первая обида, я стала искать тебя, и все твои друзья говорили мне, что ты, как обычно, уехал в горы. Зачем я сомневалась в себе? Все, что происходит, — это не конец наших отношений, а нормальное начало. Я готова выслушать тебя, понять, что было не так. Но я буду писать, любить тебя, растить Дашку и драть Василия. Я один раз уже отступилась от счастья и поплатилась за это жизнью с чужим человеком. Перед дочкой я тоже виновата — она никогда не имела даже красивой сказки об отце. Сейчас для меня важно не это, знай — ты нам нужен.

Вчера был прозрачный лунный вечер, и душе после слез и волнений стало на редкость ясно и светло. Я смогла отключить себя от тревог и сомнений и наслаждаться таким простым и великолепным счастьем, которое заключено для меня в словах «Я считаю дни до твоего возвращения». Я до самой глубины моего сердца прочувствовала, как хорошо знать, что ты вернешься, пусть не в наш дом, а просто в наш город. Хорошо, что потом я буду считать дни и часы до нашей встречи. А встретившись с тобой, не буду тратить силы на выяснения претензий друг к другу, просто признаюсь: «Я считала дни до твоего возвращения!» Я наконец свободна и способна сделать это, мне не надо прятать от тебя чувства. Судьба подарила мне единственного мужчину на свете, которого я могу любить со всей отпущенной мне силой. Возвращайся, любимый, я жду тебя. Таня».

Гарсон, подошедший с видом триумфатора, ценой невероятных усилий добывшего дымящееся блюдо спагетти с трюфелями, обнаружил клиента в глубокой задумчивости, вертящего сотовый телефон. «Приличный господин, а играет с телефоном как парень из охраны!» — невнимание к кулинарным особенностям блюд в этом заведении воспринималось как оскорбление. Официант не проронил ни слова и предоставил гостю право не заметить тонкий аромат и нежный соус, которыми так гордился повар.

Через полчаса Анатолий продолжил неторопливый путь к своему отелю. Он был задумчив и собран. Войдя в холл, сразу свернул в переход, ведущий в мастерскую любителя романтических приключений Симоне. Болтающаяся на дверях табличка свидетельствовала о том, что мастерскую закрыли до окончания рабочего дня, вернее, вечера. Анатолий подергал дверь, постучал и, убедившись, что мастера действительно нет, вернулся к стойке портье.

— Я хотел бы повидать мастера из лыжного сервиса, — обратился он к дежурному.

— Сожалею, синьор, он недавно ушел. У вас проблемы с лыжами? — поинтересовался служащий отеля.

— Нет, я хотел получить у него рекомендации по смазке. Он вернется сегодня? — спросил Лобанов.

— Думаю, что нет. Один клиент увез его по какому-то срочному делу час назад, — ответил портье.

— Это я порекомендовал его моему другу. Такой крупный человек в красно-черном комбинезоне увез Симоне? — предположил постоялец отеля.

— Нет, невысокий, в серой куртке, с виду австриец — у него свитер с голубым орнаментом, — возразил наблюдательный собеседник.

— Значит, хорошие мастера нужны всем, — вздохнул Лобанов и добавил: — Приготовьте счет, я уезжаю ночью.

— Для расчетов нам потребуется несколько минут, не волнуйтесь, синьор, — вежливо успокоил его дежурный.

— Я совершенно спокоен за себя, а вот о других надо позаботиться. В номере есть телефонный именной справочник? — уточнил Лобанов.

— Наши телефонисты разыщут для вас любого абонента, наберите из номера 04, — заверил служащий и поспешно сообщил: — Услуга бесплатная.

Поднявшись в номер, Лобанов, не снимая куртки, подошел к телефону, и, вызвав телефонную службу, поручил соединить его с синьором Карло Манчини:

— Ман-чи-ни, через си-ай, поищите сначала в Милане, синьорита.

 

Глава 15

Уютно и красиво было в столовой дома Берти. В огромных темных окнах, выходящих в сад, отражались золоченые рамы картин, высокие резные шкафы и фигуры хозяина и хозяйки на привычных местах по разные стороны изящно накрытого небольшою круглого стола. Но благополучие, увы, было только внешним. Витторио Берти мысленно пытался начать тяжелый разговор с супругой, перебирая в голове возможные его варианты, но открыть рта не мог. Ужин проходил в гнетущем молчании и напряженных внутренних противоречиях.

— Пойми, — чуть было не сказал он вслух, — дело не в моих отношениях с Кьярой, дело не в том, разлюбил ли я тебя. Дело в том, что мои мечты, заветные, вечные могут осуществиться. Я стану отцом. Мое дитя будет смотреть на меня моими глазами. Я опять увижу весь этот мир, заново научусь говорить, ходить, смеяться. Я смогу каждое утро целовать его макушку, чтобы он проснулся, а каждый вечер гладить ножки, чтобы он заснул. Моя любовь наконец станет чистой. Отпусти меня, я хочу жениться на Кьяре и вырастить своего ребенка.

— Я не ожидала от тебя таких сцен, — отреагировала бы жена на бурное признание мужа. — Ты просишь у меня того, чего у меня нет. Не я храню чистоту твоей любви и твои заветные мечты. Они были твоими, но ты так распорядился своей жизнью, что их больше нет.

— Они могут быть, не все потеряно, только отпусти меня.

— Никогда.

— Неужели я тебе до сих пор нужен?

— Дело не во мне. Мне давно нужен не ты.

— А кто?

— Сержио.

— Этот мальчишка? Неужели ты воспринимаешь его всерьез?

— Я воспринимаю себя всерьез. Мои чувства для меня важнее, чем его, чем он сам, чем все на свете.

— Ну что ж. Ты тоже можешь осуществить твою мечту, живи с ним.

— Ты не хочешь понять, что наши с тобой мечты неосуществимы.

— Ну почему? Давай попробуем.

— Нельзя пробовать! Нельзя рисковать этим! Ни ты, ни я не реализовали ничего из того, что нам хотелось. По слабости, лени, беспечности мы потеряли шанс стать теми, кем могли бы быть. Мы не сберегли и не приумножили то, что нам было дано. Так давай хранить последнее, что дает жизни смысл, — мечты. Ты мечтаешь о чистоте, о ребенке, я о свободе от себя, от своего характера. И то и другое несбыточно. Так пусть останутся хоть несбывшиеся надежды!

— Ты думаешь, я не смогу стать отцом и мужем?

— Нет, уже нет. И пусть ты лишишься этого по моей вине, чем по своей. Мы с тобой слишком много грешили, чтобы иметь право на счастье, но все-таки надежду на него отнимать нельзя.

— Откуда столько пафоса в твоих речах? Перестань морочить мне голову и прятаться в словах как заяц в кустах. Чего ты боишься? Имущество мы разделим, да и твое наследство обеспечивает тебя лучше, чем такой муж, как я. Тебе с твоим мальчиком хватит на веселую жизнь. Обо мне не волнуйся. Развод мне не нужен, мне нужна свобода.

— Ты свободен. Иди. Начинай все сначала. Только конец будет такой же. Сколько у тебя хватит выдержки на праведную жизнь? Полгода, год? А потом ты будешь приходить, пропахший блудом, и брать ребенка на колени, чтобы спрятать глаза? Она любит тебя, и от нее ничего не скроешь, но она тоже начнет врать, чтобы не разрушить то, что построено на руинах, и в лучшем случае ты еще раз повторишь наш брак, а в худшем возненавидишь ее, себя, меня за то, что я тебя отпустила.

— А ты? Почему ты не хочешь начать все сначала?

— Начало давно позади. Но я даже готова променять конец на простую и, увы, недоступную мне радость видеть каждый день сначала любимое лицо, а потом уже солнечный свет. Я люблю его с одержимостью каторжника, прикованного к своим годам, к своей жизни пудовой цепью. Я мечтаю о нем, как мечтает узник о ветре и шуме деревьев за стенами тюрьмы. Я хочу просто быть с ним рядом, слышать его голос, разделять его мысли и чувства. Но это невозможно. Все, что я могу, это сломать его жизнь своей любовью или разочароваться в ней. Этого мне не хочется. Вот почему, мой дорогой, наш брак незыблем.

— Витторио, что с тобой?

Ему хотелось услышать подобный вопрос от жены, чтобы облегчить себе начало трудной беседы с ней, но супруга невозмутимо молчала.

И он вновь в одиночку продолжил их безмолвный разговор.

— Клара, я действительно взволнован и веду с тобой мысленный диалог, хотя проще сказать все прямо, не правда ли?

— Конечно, хотя за все наши годы ты редко отличался прямотой и правдивостью. Что случилось?

— Я скоро стану отцом. Одна женщина ждет от меня ребенка.

— Кьяра?

— Ты знаешь?

— Разумеется.

— От кого?

— От твоей Елены. Надеюсь, дитя унаследует характер матери и ум отца. Поздравляю. Значит…

— Нет, дорогая. Это ничего не значит. Я своих клятв не меняю. Тогда у алтаря я клялся перед Богом и людьми, что буду с тобой всегда и сдержу свои слова.

— Эх, милый. Это, наверное, единственная клятва, которую ты соблюдаешь. И то не ради Всевышнего, не ради меня, а ради себя. Но как к этому отнесется будущая мать? Надеюсь, ты не будешь, как обычно, прикрываться мною? Имей в виду, если она спросит, я скажу, что не держу тебя.

— Я сообщу ей мое решение и надеюсь, что буду понят.

— Будешь. Но рождение ребенка ущемит мои права наследования. Нам нужно оформить дарственные документы на дом и долю в деле.

— Клара, кто из нас адвокат?

— Сейчас ты неверный муж, заведший внебрачную связь.

— Ты грозишь мне судом?

— Если ты не будешь благоразумен. Итак, помимо дарственных на имущество я хочу получить сто тысяч до рождения ребенка. У тебя появятся большие расходы, и мне неудобно будет просить денег.

— Клара, ты хочешь отнять у меня все!

— Неправда, я оставляю тебе твое дитя и право назвать его твоим именем. Мало того — чтобы ты мог насладиться ролью молодого папаши, в начале лета я уеду в длительное путешествие, куда-нибудь в Южную Америку.

— Одна?

— Нет, с Сержио, если он захочет составить мне компанию.

— Значит, ему ты оставляешь право выбора, а мне нет.

— У тебя оно тоже было, но ты свой выбор сделал. Завтра к вечеру я заеду к тебе для оформления дарственной.

— Дорогой, тебе не нравится соус к рыбе? — прозвучал глухо голос Клары. Молчавший весь вечер супруг наконец открыл рот, чтобы произнести одну из заготовленных речей, но неожиданно для хозяйки начал критиковать блюдо:

— Да, он кисловат. Я больше люблю сливочный вкус.

— Это-все твои печали или что-то еще? — подозрительно глянув на него, произнесла супруга. — Ты удивительно задумчив сегодня. Что-то случилось?

— Да, — твердо произнес Витторио, потом надолго замолчал, повторно прокручивая в мыслях возможные фразы. Вздохнув, он наконец ответил тихим жалобным голосом, утратившим решительность: — Я очень устал за последний год, чувствую себя выжатым лимоном. Нет сил ни на что, даже на любовь к тебе, дорогая. — Муж виновато коснулся руки Клары.

— У тебя слишком много дел и слишком активный досуг. Нужно от чего-нибудь отказываться, — упрекнула она.

— Ты не права. Надо не меньше работать, а больше отдыхать. Как ты смотришь на то, чтобы прокатиться со своим старым мужем в круиз на «Виктории» куда-нибудь в Антарктиду? Или давай посетим загадочную Россию, мой последний клиент звал нас и обещал организовать все без туристической вульгарности, — предложил муж.

— Когда? — уточнила супруга.

— В начале лета. Или у тебя были другие планы? — поинтересовался он.

— У меня были другие планы, но от такого предложения трудно отказаться. Лучше пока не загадывать. Больше ты ничего не хочешь мне сказать? — Клара подняла на него яркие, окруженные сеточкой морщин глаза.

— Только то, что ты сегодня прекрасно выглядишь, дорогая. И я готов помочь тебе убрать со стола, — выдержав ее взгляд, ответил Витторио.

— Да, сегодня не обычный вечер. Много неожиданностей, — призналась Клара.

К удивлению дежурного портье, Лобанов изменил планы и поздно вечером того же дня покинул гостиницу в Курмайере на срочно арендованной машине. Ночь, начавшаяся по-зимнему, в шесть вечера была черна. Бортовой компьютер мощного автомобиля показывал Анатолию, что температура воздуха в проносящейся за окном атмосфере упала ниже нуля. Местами он попадал под снегопад, но снег еще не ложился на землю и напоминал театральную бутафорию. Указатели с надписью «Комо» стали появляться все чаще, и Лобанов понял, что скоро сделает остановку и выпьет кофе. «Жаль, не увижу ни озера, ни гор. Зрелище считается одним из самых элегантных в Европе, — размышлял он. — Главное, не заплутать в центре. Правда, Карло утверждал, что виа Натта известна всем в Комо, как Пятая авеню в Нью-Йорке. Проверим».

Лобанов крутил руль, приглядываясь не столько к знаменитым особнякам Комо, прибежищу самой респектабельной публики в мире, сколько к сверкающим в ночной темноте вывескам. Бар «Эльза», в котором ему назначил встречу Карло, находился на первом этаже старинного дома, выходящего углом на крошечную площадь. От нее, как ртутный столбик термометра, тянулась и серебрилась горящими окнами старинная виа Натта.

Войдя в заведение, Лобанов по запаху понял, что кофе он здесь получит отменный. Из-за маленького столика у стойки к нему приветственно поднялся недавний партнер по лыжному слалому и, не дав открыть рта, воскликнул:

— Я рад тебя видеть! Мы теперь молочные братья. Не знаю, как у вас называется степень родства, возникающего между мужчинами после пребывания в одной вагине. Но ты меня нашел, значит, я тебе тоже не чужой. Ты говорил по телефону про лыжи. Но лыжи только предлог, правда? Ты выдумал эту детективную историю, чтобы найти оправдание своей сентиментальности. А может быть, ты хотел еще раз увидеть Лючию? Ее тут нет, она в Козенце. У своей сестры, как вы и договаривались. Но я могу сообщить тебе адрес. Не надо? Хорошо, я передам ей твои извинения за инцидент. Она очень испугалась, бедная девочка. Ты предлагаешь компенсацию, кому и за что? Деньги за ущерб? Согласен, что ее ушибы и мое время, затраченное на поиски, это ущерб, и ты мне должен. Но ведь и я тебе должен, поэтому будем квиты, хотя мой долг больше. У тебя самолет откуда? До Милана езды ночью по пустой дороге часа три, если не подморозит. Время у нас есть, с тебя напитки и готовность выслушать меня. По рукам? Жаль, нет этого паренька из мастерской, Симоне, чтобы разбил, как в прошлый раз, когда я проспорил тебе лыжи. Ты пей кофе, чтобы не заснуть под мой рассказ, а мне возьми виски, сразу двойной. Я пока тебя ждал, понял, что скажу тебе все.

Будем говорить, как братья. Ты видишь перед собой урода, труса и бывшего гомика. Не бывает? Бывших не бывает? Ошибаешься. Думаешь, тяга к однополым — это природный феномен? Да, в пределах семи процентов от популяции, в том числе и у обезьян. А остальные откуда берутся? С каждым годом все больше. Не знаю, как у вас, а у нас просто эпидемия настоящая. От чего образованные, тонкие, интересные юноши ищут услады в объятиях не свежих, но тоже умных и тонких мужчин? От страха перед женщинами и от любви к ним? Не качай головой, я знаю, что говорю. Это плоды цивилизации и эмансипации. Ты понимаешь мой французский? Ну да, это же слова интернациональные. Мир из мужского все больше становится женским, девочки хорошо учатся и занимаются спортом, поступают в университеты и получают стипендии, занимаются дайвингом и шейпингом. А сотни робких мальчиков держат в руках свои пенисы, кажущиеся им маленькими и тоненькими, и боятся предложить свою любовь бойким девицам. Романтические, слабенькие, изящные мальчики так боготворят женщин с их совершенствами и формами, что считают себя недостойными лечь рядом с богинями. Они боятся отказа больше, чем стать гомиками. К тому же в нашем идиотском обществе это становится все меньшим позором, а подчас даже признаком избранности. Не знаю, как у вас в России, но, судя по тому, как вы быстро научились есть устрицы, наши проблемы догонят вас скоро. У тебя сын? Музыкой увлекается? Кино современным? Берроуза читает? Вернешься, проверь ориентацию его приятелей, и если тебе начнут рассказывать, что все великие произведения искусства создали «голубые», гони их сразу в шею. Сколько сыну? Тогда отправь его куда-нибудь со своей секретаршей. Старая? Ну, найми для этого дела молодую. Я тебе, как брат, советую. Выпьем за твоего сына, чтобы он привык при виде серьги в ухе и расстегнутой рубашечки руки не подавать — и никакой политкорректности.

Мужик должен их за версту обходить. Зачем? Чтобы другим неповадно было соваться в чужие задницы. Чтобы меньше было тех, которые со страху, что не встанет, на девок даже не лезут. Ты не прав, я не их ненавижу, а себя. Я все это прошел и знаю: если бы не было у меня этого выхода, то познакомился бы я с какой-нибудь девчонкой по — проще, отдалась бы она мне, и дальше пошло бы все нормально. А так, что получилось? Из семьи я состоятельной, знатной. Снобизма и гонора много. В университете все интеллектуалы с серьгой в ухе, на девок смотреть — пошло, ухаживать за ними — банально, на дискотеках тискать — вульгарно. Нравятся девочки классные, штучные, с изюминкой. Вокруг них всегда толпа. Каждый парень, который шел рядом с моей любовью, казался в сто раз лучше меня самого. Амбиции душили, дрочил на нее так, что член дымился. Рассказать некому, рядом те, кто считает, что спать с бабой может только плебей. Ты вообразить не можешь, какие вещи о женщинах говорят в этой среде! Любовь распирает, идти к проституткам — значит унизиться, изменить ЕЙ. А тут братское, теплое участие, суровые мужские ласки и, главное, ни страха, ни стыда. Мужчина с мужчиной, два друга, два единомышленника, два интеллекта решают между делом свои маленькие сексуальные проблемы. А когда это случилось, ты из мужчины превращаешься для нее в милое бесполое существо, с которым можно дружить. У нас интересные дамы заводят себе «голубого» мальчика-подружку. Этакое привидение, с которым можно обо всем поговорить, но сделать ничего нельзя. Я сам стал таким же надежным сердечным другом для той, которую так желал в университете. Я проводил с ней времени больше, чем любовники, и знал больше, чем подруги. Почему? С любовниками — сцены, страсти, ссоры, женщины — союзники временные, им всего не расскажешь, особенно когда ее муж свидание назначает. А мы — «голубенькие» — все поймем, никому ни скажем, пожалеем, утешим, выслушаем, иногда и переспать с нами можно, но это нас в мужчин не превращает. Однако я вырвался. Я один из немногих, кто вернулся с того света. Повтори мне виски, жаль, ты не хочешь перенести вылет на вечер, мы бы хорошенько выпили вместе. Помнишь твоего приятеля в «Террасе» случайно встретили? Не случайно? Ты опять про лыжи? Мы эту тему закрыли. Я понял, что ты псих, и считаешь, будто тебе твои партнеры крепления подпилили, чтобы ты шею сломал на спуске. Но я тоже псих. Я проиграл пари и теперь буду кататься на твоих лыжах. Шея моя все равно не в твоей власти. Перестань говорить ерунду! Я не собираюсь искать смерти из-за того, что моя жена с тобой переспала! Я тебе как раз пытаюсь объяснить, что я тебе благодарен. Ты нормальный мужик, встретил красивую женщину, добился ее и заодно ее мужу мозги вправил. Это мой второй шанс стать нормальным. Я за это должен выпить. Твое здоровье!

Первый шаг я сделал ради Лючии. Меня познакомил с ней мой приятель. Ему прислали в гости племянницу из Калабрии. Он попросил меня показать ей «Тайную вечерю» Леонардо, ну и поужинать потом. Одну он ее отпускать не хотел из-за привлекательности фигуры и неопытности, а мне можно доверить охрану юного тела, как волку капусту. Но мы ошиблись оба. Я влюбился, загорелся, возненавидел мужиков. Как привлечь ее женское внимание, я не знал, поэтому вспомнил о главном средстве обольщения — сделал ей предложение. Я ухаживал за ней красиво и напористо, делал подарки, развлекал, говорил комплименты, но не пытался уложить в постель. Чтобы мои бывшие любовники не приставали ко мне, я выдвинул версию богатого приданого и оборвал все старые связи. Ты видел Лючию, она прекрасна. Она пробудила во мне мужчину. Любовь к ней вернула меня к нормальной жизни. Но сам-то я нормальным не был. Зная это, перед свадьбой я прошел подготовку у лучших профессионалок. Мое поведение в постели стало похожим на норму. Свадьба была пышной, с моей стороны присутствовали только родственники, никаких друзей. После торта мы уехали в свадебное путешествие на Сейшелы. В томительные дни и ночи перед свадьбой я представлял себе ее тело, ее губы, ее пышные волосы на подушках рядом со мной, для меня. Я хотел обладать, наслаждаться, упиваться этой красотой, этой плотью, этой правильностью и чистотой моих желаний. Но я совершенно не учитывал, что у нее тоже есть желания. Девки, которых я добросовестно драл до свадьбы, были послушны и нетребовательны и не искали во мне источника удовольствия. А моя молодая жена не собиралась ограничиваться моим удовлетворением, она тоже хотела меня! К этому я не был готов. Представь себе, что ты надеваешь на манекен костюм, а он вдруг начинает хохотать от щекотки. Такая неожиданность произошла со мной. Моя любимая не хотела, чтобы ее любили, она хотела сама любить. Ей нужен был я, утром и днем. На пляже она легко и игриво запускала мне руку в плавки в поисках там источника радости, подставляла мне грудь для поцелуев в море и отказывалась принимать душ без меня. Удовлетворение, которое она испытывала со мной, лишь возбуждало ее сладострастие. Кому я рассказываю? Ты провел с ней в постели пару дней и ночей и знаешь, какая она требовательная. Другой на моем месте радовался бы, что ему досталась такая неравнодушная жена, а я с моими комплексами занервничал. Вдруг ей меня мало, а что, если она будет мне изменять? Даже говорить об этом противно, но я потерял покой. Мало того, я стал ловить себя на том, что хочу ее только, когда она спит. Вид беззащитной, покорной, томной Лючии, которая с трудом открывает глаза и вяло отвечает на мои ласки, стал самым желанным для меня. Я стал ласкать ее рано утром, а потом весь день находить предлоги, чтобы отказать ей в близости. Она обижалась, плакала, мы начали ссориться. Я пытался развлечь ее нарядами, деньгами, зрелищами, но ей нужны были мои ласки, а я все реже хотел ее бодрствующей и все чаще — спящей. К этому прибавилась ревность. Мне казалось, что она готова переспать с любым. Дальше ты знаешь. Я стал кормить ее таблетками. Нет, не все время. Только когда мы могли провести много времени вдвоем. Она засыпала в шезлонге, а я спокойно поднимался по склону, видел мерцание снега, вдыхал колючий снежный пар от твоих лыж, наслаждался скоростью и покоем. Мне нравилась моя выдумка, я сдавал Лючию в камеру хранения сна и забирал ее оттуда сонную, готовую к употреблению. Я считал, что имею право отнимать у нее жизнь, ведь я так люблю ее, ведь я муж. Еще только два часа ночи, почему бармен спит за стойкой? Я не могу допроситься виски! Нет, двойной не надо, а то он опять заснет, пусть приготовит мне горячий сэндвич с тунцом.

В то утро, когда вы уехали с ней, я почувствовал облегчение. Мне больше нечего было бояться, все случилось. Как все рефлексирующие интеллигенты, я много раз воображал себе тот ужас, который испытаю от ее измены. Действительность оказалась не такая страшная. Я сидел в гостинице, звонил в разные места, перебирал ее вещи и все глубже проникался мыслью, что не могу жить без нее. Я признался себе в этом, а остальные прозрения дались мне легче. Я согласен на все ради счастья быть с ней рядом. Я готов вернуть ей право быть самой собой, выбирать себе друзей, занятия, любовников, книги. Я понял, что настоящий мужчина — не тот, который катается на лыжах по целине, как мы с тобой, или хлещет виски и делает деньги. Мужчина может позволить любимой женщине быть такой, какая она есть, и при этом не разлюбить ее. У меня смелости на это не хватало. Посмотрим, как дело пойдет теперь. Я рассказал ей про таблетки, попросил прощения, молил остаться со мной. Она плакала от жалости ко мне. У нее хорошее сердце. Сестра пригласила ее погостить, а я дал ей время подумать. Я готов взять столько ее страсти, сколько смогу, а остальную с ней может разделить тот, кого она захочет, как тебя. Это не имеет уже для меня никакого значения. Может быть, у нас будут дети, может, я буду ей нужен такой, как есть. Я готов ко всему. Что? Она не вернется? Ты прав, к этому я не готов. Ты собираешься позвать ее с собой? Ну, значит, ей некуда уходить, может быть, она вернется в наш дом. Я буду ее ждать. Ты женат? Тебя кто-нибудь ждет? Из-за чего? Это только у русских, наверное, можно расстаться с женщиной из-за литературы. Тебе не понравилось, что она хочет за тебя замуж? А то, что она тебе отдается, тебе нравится? Но тебе надо, чтобы она при этом ничего от тебя не хотела и все отдавала? Ты считаешь нас посланцами небес, чистыми и верными, достойными такой жертвы? А я вот что думаю, о себе, например: скотина редкая, красавицу заполучил, удовлетворить не смог, так под наркозом держал. А ты о себе как рассуждаешь? Чужую жену от скуки увел, на дороге выбросил, наигравшись, не так? Так! И нечего перед собой притворяться. Что бы они о нас ни говорили, все — правда. Давай мне последнюю порцию, а я тебе на прощанье — братский совет. Засунь ты свои претензии к женщинам себе в задницу! Можешь в мою, ей привычнее. Будь благодарен судьбе, что есть на свете дуры, способные нас любить, ждать, желать, а иногда и уважать. Хватит смотреть на часы, я помню, когда у тебя рейс. Доставай телефон и звони своей подруге, пусть едет тебя встречать. Дай мой портфель. Я хочу тебе на память вот это отдать. Считай, что сувенир. Я, когда метался без Лючии, готов был ее золотом осыпать. Купил кольцо от «Шопар», смотри, какой сапфир темно-синий. Подари своей женщине в знак примирения. Ей понравится? Стихи тебе про кольцо писала? Ну, значит, я угадал. Пусть у вас этим кольцом все скрепится. Меняться? Опять меняться, как с лыжами? Ладно, я понял тебя, снимай свои «Панерай». Я такой модели даже не видел. Почему это не увижу? Номерная серия? А номер какой? Последний? Ну, ты ловок! Буду их надевать, когда захочется выпить. И чокаться с ними буду, вроде как с тобой. Все, пора тебе. На наших часах два пятнадцать. Времени хватит, но не тяни. Скорость можно на трассе держать сто пятьдесят, не меньше. На будущий год встретимся в Андорре, вчетвером. Все, счастливо, чао!

Урчание мотора гулко раздавалось в улочках, похожих на узкие коридоры. Осторожно лавируя между лоснящимися боками припаркованных авто и следуя указаниям вышедшего проводить его бармена, Лобанов выбирался из их лабиринта. Взятый напрокат автомобиль был классом ниже, но той же марки, что и оставленный в Москве. «Хоть в чем-то я должен проявлять постоянство, — он мысленно усмехнулся. — «Ауди» больше подходит для немецкой прямолинейности на дорогах, чем для итальянской замысловатости этих узеньких улочек». Неприятный скребущий звук заставил его остановиться и приоткрыть дверцу. Из бордюра тротуара виднелась мощная железная скоба. «Похоже, археологи прозевали что-то древнеримское. Была ведь легенда о мече, торчавшем из камня, — Эскалибуре. Надо Танюшу спросить, она наверняка помнит. Только захочет ли она отвечать на мои вопросы? Поссориться из-за литературы еще не самый экстравагантный повод для русских», — позволил он себе мысленную сентенцию в ответ на ту неожиданную, что услышал только что от Карло.

«А какие, собственно, у меня были претензии к ее творчеству? Стихи ведь очень хорошие:

«Ты повенчан свободой. Я тебе не нужней, чем те синие воды, что под лодкой твоей!» Браво, девочка, браво, милая! Ты все угадала про нас своими стихами. Что нужно лодке, чтобы плыть? Вода под ней. Без волны и ветер не унесет, и весла не сдвинут. Ты моя синяя волна, твоя любовь оказывается нужна мне, чтобы быть и чтобы плыть! Я строил все эти годы свою лодку, гордец! Хотел доплыть в ней до счастья, но был прикован к самому себе, как к утесу, который есть в твоих стихах. Не плавают лодки без воды. Всего моего ума не хватило понять это раньше. Нужно было уехать от тебя, затеять эту низость с Лючией и Карло, полежать на больничной койке, получить совет от «голубого», чтобы освободиться от пустых амбиций. Я не хочу просто получать наслаждения. Теперь мне для этого надо сделать счастливой женщину. Неужели это не самое главное желание мужчины? Только уверенность в том, что именно в твоих объятиях, только от твоих слов она становится счастливой и прекрасной, могут придать смысл нашей погоне за удовольствиями. Я ведь уже пытался сделать это. Но почему-то решил, что Вике для счастья нужны деньги. А может быть, она требовала от меня не денег, а внимания, и ее капризы сродни поведению подростков? Больше эта ошибка не повторится. Попробую разделить с любимой женщиной всю жизнь вплоть до мытья посуды. Я пойму ее надежды и страхи, перечитаю ее рассказы, буду путешествовать только с ней. Мы так здорово съездили в Ярославль, так зачем я помчался в горы один? С Дашкой буду делать уроки, а Василия буду носить на кошачьи выставки. Я ведь вел себя не как мужик, а как мужлан. Утром первого января надо было ей кольцо подарить и красиво позвать замуж. Она ждала, не дождалась и убежала от возможных разочарований пробуждения. Простит ли меня моя замученная, обиженная девочка? Пустоту моей жизни может заполнить только она — своими фантазиями, своей любовью, своей жизнью. Ей хотелось расплескаться волной любви, а мужики в лучшем случае стремились руки помыть, не более. Пусть только дождется меня, я скоро прилечу, я дам ей волю. Не буду гонять ее в аэропорт, лучше сразу приеду сам. Накуплю ей с Дашкой подарков, если успею, и приду с повинной. Но для этого надо не опоздать на самолет. Осталось сто километров и два часа до конца регистрации, могу не успеть. Бензин на исходе. Надо дотянуть до аэропорта, времени искать заправку совсем нет. Карло остановить было невозможно с его откровениями, поэтому будем ради экономии горючего тормозить. Увидел бы меня сейчас Балакирев, руки бы не подал. Еще бы — на скользком серпантине жму на тормоза! Давай, машинка, не подведи, а нашему гонщику мы этого рассказывать не будем, а будем поторапливаться. Куда? Неужели я прожил полжизни и не понял, что нужно человеку для счастья? Куда я хочу успеть? Самое главное — домой, к обеду, который приготовит любимая женщина. Хочу застать ее врасплох. Опять только о себе думаю. Нет, ее надо предупредить, чтобы не расстраивалась потом из-за отсутствия хлеба или сметаны к борщу. Вдруг Дашка все Василию скормила? Попадет коту из-за моего пижонства. Где телефон? Напишу ей SMS, она привыкла к ним, и удобно — можно ничего не объяснять. Текст самый незамысловатый, например: «Буду сегодня к обеду, хочу борща. Мак».

Серпантин дороги уводил немногочисленные машины, мчащиеся ночью по трассе с гор на равнину. Заметив указатель затяжного спуска, Анатолий достал из портфеля телефон и стал набирать задуманный текст. Отправив сообщение, он не успел выпустить телефон из рук, когда раздался мощный хлопок и кусок покрышки от лопнувшей шины мелькнул за стеклом. Машина, потеряв управление, завертелась. У Лобанова перед глазами вихрем закружили искры огней и пятнышки звезд. «Как в танце», — успел подумать он за мгновение до того, как автомобиль скользнул между столбами ограждения с последнего перед равниной откоса. Горящие фары освещали мятущимися лучами снег, деревья, мимо которых, как на лыжах, летел вниз Анатолий, пока торчащая пика скалы не проткнула машину, как мотылька, и не поставила точку в отвесном полете того, кого так ждала в Москве Татьяна.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.