Сквозь сон Штефан почувствовал, как кто-то ткнул его в бок. Это частично вырвало его из сна, но не разбудило полностью. Ещё оставалась лёгкая, сонная дрёма, как вдруг в глубокую тишину его головы внезапным взрывом ворвалась масса лесных звуков. Птицы щебетали утренние распевы, лёгкий ветерок шелестел травой и кронами деревьев. Он услышал фырканье лошади, позвякивание сбруи и звук глухого колокольчика. Подобный звук он слышал на альпийских лугах в Швейцарии. Такие брякалки надевают на шеи коровам. Этот звук приблизил Штефана к родине и вновь утянул в сон. В голове вновь наступил и тишина и покой. Перевалившись с живота на бок, он почувствовал, как очень захотелось потянуть на себя одеяло. Сильное переохлаждение, вытягивало его из тишины сна. Трудно было понять, почему было так неудобно лежать и почему так холодно. Вновь кто-то толкнул в бок, совсем рядом с ним тихо заржала лошадь. Вновь толчок в бок, и речь, мужской голос, говоривший на русском языке. Мужская русская речь мгновенно вернула его в реальность. Попытавшись раскрыть заражённые и склеившиеся глаза, первое, что он почувствовал, это была вонь, исходившая от рук, которые находились прямо перед носом, и от всей его одежды, уделанной высохшими вчерашними испражнениями. Но всё же не эта мерзкая вонь и не желание согреться заставили Штефана вскочить на ноги.

Паника, испуг от услышанного мужского голоса, как катапульта, подбросили его на колени. Сквозь склеенные гноем, частично раскрывшиеся глаза он пытался оглядеться по сторонам, чтобы выбрать направление бегства. «Они нашли меня, они нашли меня, – пульсировала больная, вчерашняя мысль в его мозгу. – Всё, наверное, всё». Справа, в метре от него, кто-то стоял. Слипшийся край глаза не давал возможности видеть всю картинку сбоку, поэтому пришлось повернуть голову. Поворачиваясь лицом к стоящему возле него человеку, он уже понял, что всё кончено, что даже и не стоит пытаться бежать. Он ожидал увидеть ту самую пулю, которая должна будет его убить. Вновь начало трясти от страха умереть; умереть так, как какое-то животное, за которым охотник следил всю ночь. Жутко, жуткое состояние.

Перед ним стоял старик, седой, старый алтаец, и что-то говорил. Заметив, что у него вообще не было с собой оружия и экзекуция произойдёт не сразу, Штефан стал оглядываться по сторонам, пытаясь найти ещё кого-нибудь рядом. Никого не было. Только лошадь паслась в нескольких метрах от него, на лужайке. Жжение от страха во всём теле потухло, и он встал на ноги. «Ты кто?» – спросил старик. Штефан понял его, но ничего не смог сказать. Блокада ещё не отпустила его разум, и попытавшись попросить ничего ему не делать, он, издав несколько мычаще-дрожащих звуков, решил убегать. Бросившись в сторону от старика, он забежал в лес. Споткнувшись обо что-то, свалился и, поднимаясь на ноги, взмолился Богу: «Боже Всевышний, пощади меня». Но дальше не знал, что говорить. Обернувшись, увидел старика, так же стоявшего на своём месте и, вероятно, даже не собиравшегося гнаться за ним. Не зная, кто этот человек, Штефан боялся его. В тот момент он боялся всех и вся. В голове молнией промелькнула мысль не бежать в лес, и, развернувшись, он подскочил и побежал на лужайку, огибая большой дугой спокойно наблюдавшего за ним старика. Не отводя от него взгляда, Штефан бежал на большой луг, которого прошлым вечером даже и не увидел. Он проспал всю ночь на самом краю леса, и оказалось, что перед ним расстилался огромный простор, и лишь где-то далеко вновь виднелся лес. После вчерашнего скитания по лесу он боялся вновь быть затерянным, в его бесконечных просторах. Поэтому равнина, хоть и делала его видимым отовсюду, но в то же время давала возможность контролировать пространство. Отбежав на небольшое расстояние, он вновь обернулся в сторону старика, который всё ещё неподвижно стоял, наблюдая за его непонятным перемещением на местности. До него наконец-то дошло, что этот старик – простой местный житель, не имеющий ничего общего с его проблемами. «Не убегай от него, вернись» – подсказало Штефану что-то, заставившее остановиться. Он стоял и смотрел на старого алтайца, а тот смотрел на Штефана. Между ними паслась лошадь. Если бы старик имел целью догнать его, верхом ему не доставило бы никакого труда это сделать, даже на неоседланной кобыле. Расстояние между ними составляло метров пятьдесят, и это придавало Штефану немного спокойствия. Несколько минут они стояли и глядели друг на друга, пока старик не повторил вопрос: «Ты кто?» Штефан вновь понял смысл вопроса и, окончательно решив, что это обычный местный житель, собрался с духом и пошёл обратно в его сторону. Когда он неуверенно и осторожно шагал в сторону старика, к нему начало возвращаться ощущение собственного тела, которое выразилось через боль в мышцах и костях. Его глубоко пробрал холод на лесной земле ночью. Пройдя несколько метров вперёд, он ощутил, как закружилась голова и начало тошнить. Ничего не выходило наружу, так как желудок очистился за день до этого, но головокружение бросило его на колени. Хотелось лишь лечь в тёплую постель и крепко уснуть. Озноб и бессилие овладели им, и он понял, что ему необходима медицинская помощь, а соответственно, помощь этого старика. Штефан даже не заметил, как старик подбежал к нему и, подхватив под плечо, приподнял, выпрямил и, глядя в глаза, вновь спросил: «Ты кто?» Штефан пытался объяснить, кто он и как сюда попал, но произнёс лишь, «Bitte, hilf mir, bitte». Затем, вспомнив, что говорит на немецком и старик ничего не поймёт, собрался сказать на русском, но старик сам, перебивая его, спросил: «Немец, что ли? Немец?» Штефан согласно кивнул головой, готовый на всё, что старый алтаец мог ему предложить. Старик, показывая пальцем в сторону, повторял без остановки: «Там немец, там немец. Георг там, немец». При этом он поднял Штефана на ноги и, подхватив под руки, повёл вдоль кромки леса куда-то в неизвестность, которая была для него спасительной. Старик шёл и говорил:

– Битте мир хильф, – пытаясь повторить услышанное. – Я нихт ферштеен – немецкий ваш. Там Георг, он ферштеен ваш немецкий. Там, через сто метров.

Чувствуя поддержку, Штефан полностью подчинился и, еле передвигая ноги, послушно следовал в направлении уже видневшихся сквозь деревья домов, которые он обязательно бы увидел прошлым вечером, если бы вышел на лужайку.

Старик ещё что-то говорил, но понял Штефан лишь слово «хорошо» и успокоился этим.

У дома чем-то занимался ещё один старик, который, заметив идущих, бросил свои дела и быстро поспешил к ним навстречу. Он был не алтайской внешности – европеец, с густой, ухоженной, седой бородой и голубыми глазами. Старик, который вёл Штефана, уже издалека завидев второго, начал кричать ему:

– Георг, иди скорее, тут немец к нам пришёл. По-русски не может совсем.

Второй старик на ходу с ног до головы окинул Штефана взглядом и, подхватив его с другой стороны, помог пройти через двор, по ступенькам, в дом, и там уложил его у печи на широкую, застланную чем-то скамью.

– Меня зовут Георг, – на чистом немецком проговорил он. – А тебя? Какое твоё имя? Ты один или ещё кто с тобой есть? Ещё кому-нибудь помощь нужна?

Штефана сильно морозило и болела голова, но в то же время радовало вдалеке от родины, в тайге, слышать родную речь и чувствовать желание этих людей помочь ему.

– Нет, я один. Меня зовут Штефан, я из Швейцарии, – ответил он, успокоившись от того, что ему ничего не угрожает, и прикрыл глаза. Старик ещё что-то говорил, но он уже не мог ничего воспринимать и уснул. Через какое-то время Штефан почувствовал, как его трясут за плечо. Открыв глаза, он увидел Георга, склонившегося над ним и просящего присесть на скамейке. Сквозь больной, глубокий сон, с его помощью, Штефан сел на лавке и увидел перед собой, на подставке, большущий таз с водой.

– Нужно снять грязную одежду и помыться, – сказал ему Георг и вместе со стариком-алтайцем принялся снимать с него смердящую одежду.

– Давай, Штефан, привстань немного, тебе нужно обмыться, а затем ляжешь отдыхать, – каким-то добрым и завораживающим голосом, как показалось в том сонном состоянии Штефану, сказал Георг. Рядом, на спинке стула, висело чистое белое полотенце. Ему в тот момент это показалось волшебством, невозможным волшебством. Ведь он чувствовал себя сплошным куском грязи и вони, а тут перед его глазами возникла сияющая белизна полотенца и чистой воды, всего лишь полотенца и воды.

Они, как заботливые родители, помогли ему снять всю одежду и помыться. Старик-алтаец несколько раз бегал за свежей водой, Георг дал свежее бельё, помог одеться, затем, проведя в комнату, уложил на кровать и укрыл. Штефан ещё не успел закрыть глаза, как в комнату вошёл старик-алтаец и передал Георгу чашку, из которой шёл пар. Поднеся её к губам Штефана, Георг приподнял его голову и попросил выпить содержимое, сказав:

– Это травяной отвар, Муклай сказал, что он тебе поможет быстро поправиться и даст силы. Пей маленькими глотками и осторожно, он горячий. Муклай сказал, что нашёл тебя в лесу спящим на земле, а ночи уже холодные, поэтому ты так сильно простыл. Ну ничего, всё будет хорошо.

Штефан отпил глоток и почувствовал, как горячая энергия струйкой стекает внутрь его тела и растекается там живительной силой, возвращая назад то тепло, которое он отдал ночью земле. С жадностью допив быстрыми глотками содержимое, он вернул Георгу в руки пустую чашку, и его веки опустились.

– Филен данк, – уже засыпая, произнёс он, надеясь, что его благодарность, произнесённая очень тихим, засыпающим голосом, будет услышана этими двумя стариками. Он не помнил, как долго спал, помнил лишь длинный глубокий сон, в котором его регулярно будили. То Георг, то алтаец Муклай – для того, чтобы дать ему очередную порцию лечебного отвара. Было то темно и горела свеча, то за окном светило солнце, то в тёмной комнате, в большом тазу, горел огонь и казалось, что комната была наполнена дымом, пьянящим дымом, который имел запах чего-то усыпляющего, а старик-алтаец что-то тихо распевал на непонятном языке. Но Штефан воспринимал это как растянутое мычание и вновь проваливался в сон. После того, как старики уложили Штефана в кровать, и он крепко уснул, выпив специального травяного отвара, они сели за стол, чтобы обсудить ситуацию и решить, что с ним делать.

– Думаешь, это он? – надеясь на положительный ответ, спросил Георга Муклай.

– Сильно много совпадений. Уверен, что он, но нужно потерпеть несколько дней, пока он не поправится, и тогда узнаем больше.

– А если не он? Тогда лучше было бы в деревню сообщить, председателю, или как ты думаешь? Случится ещё чего, осложнение или чего похуже, что скажем тогда в деревне? Ведь спрашивать станут: «Почему сразу не сообщили?» Иностранец ведь. И так собираем с тобой по тайге всех больных бродяг. Ведь помнишь наверняка, как беглого отхаживали…

– Да ладно, хватит тебе уже. Правильно всё говоришь, не спорю. Должна официальность место иметь, да; а если бы мы с тобой тогда не спасли беглого, не выходили, сдали бы сразу в милицию. Помер бы он там и всё. А мы, найдя его, не знали вовсе, что он беглый. Человек да человек. Сразу ведь не знаешь, кто есть кто. Точно так и с ним, со Штефаном. Может, учёный какой, а может, бандит – их теперь везде полно стало. Поправится – разберёмся. Ведь пусть лучше здоровый в тюрьме сидит, чем больной. Это я о беглом том, – чуть разгорячившись, но тут же успокоив себя, перебил Муклая Георг. – Давай-ка лучше по сути. Ведь он пришёл к нам, нам его и на ноги ставить.

Муклай, как бы в знак примирения, успокаивающе поглядел на Георга и с лёгким возмущением, но с улыбкой сказал:

– Чего громко говоришь так? Ведь сами договорились, после беглого-то. Обсуждать всегда про официальность.

– Ну вот, обсудили. Теперь как всегда – лечить будем. Сейчас уже смеркается, надо идти смотреть. Чего сидеть, пошли.

Старики тихо встали от стола и вошли в комнату, в которой спал Штефан. В то время, пока таинственный и больной заграничный гость спал и поправлялся, старики стояли у его постели и несколько минут вглядывались вскользь, поверх его тела и особенно головы, считывая информацию о его текущем состоянии; затем вышли из комнаты, сели за стол и шёпотом стали обсуждать и сравнивать увиденное ими свечение, которое излучал Штефан. После диагностики его состояния они принялись обсуждать примерную тематику и направление его сновидений, из чего им стала очень быстро понятна очевидность психической травмы.

– Разорванная она вся, и серый мощный фон в области шеи, – тихим голосом, потягивая травяной отвар, сказал Муклай.

– Да. Я тоже вижу разрыв, но он плавающий какой-то, непостоянный и со всполохами во все стороны, – призадумавшись, Георг некоторое время глядел в небольшие глаза Муклая и медленно-предположительным тоном произнёс: – Я вижу страшнейшее нервное потрясение. Истерия. У него страшная истерия. Видимо, он был готов бежать во все стороны, это и показывают сполохи его ауры, тянущиеся по всем направлениям. Да и серое свечение ауры, также подтверждает состояние страха и депрессивности его сознания. У шеи, обычно замечается голубоватое свечение, до тёмно-голубого. Помнишь, в прошлом году орнитологи были у нас?

– Да-да, конечно.

Муклай предположил, что Георг говорит о той истории, когда группа барнаульских учёных из Алтайского государственного университета, около года назад, была в их краях. Тогда, двое членов экспедиции – руководитель группы и ещё один, сплавляясь по реке, вывалились в воду и изрядно покалечились в холодной и полноводной реке, которая около километра тащила их обоих на большой скорости по камням и бросала с порогов. Тогда, по настоянию самих потерпевших, не стали прерывать экспедицию и вызывать вертолёт для эвакуации. В тот раз, так же, как и в случае со Штефаном, Муклай с Георгом оказались в нужное время на нужном месте. Они собирали травы в лесу у реки и, услышав крики, разглядели людей, которых река несла вниз по течению в их направлении. Они и помогли им тогда спастись. Затем вся экспедиция осталась у них на заимке, до выздоровления обоих пострадавших. Правда, слово «орнитологи» Муклаю ни о чём не говорило, поэтому он предположил, что Георг говорит именно об этом случае.

– Помнишь? Начальник их, Николай Васильевич, помнишь, что он рассказывал после того, как окреп? Он говорил, что был переполнен страхом, у него истерика началась от паники. И вместо того, чтобы беречь силы на борьбу за выживание, он истерически орал, и поэтому быстро обессилел. Потеряв силы бороться со стихией, он утратил надежду на спасение, и его сковал страх за жизнь. Ты, когда вытаскивал его из воды, помнишь? Он ведь был жёсткий, как бревно. Даже не мог сам шевелиться. Сергей, второй, почти сам выбрался, ухватившись за палку, которую я ему протянул, подтянулся и сам выбрался на берег, а вот Николай Васильевич был заключён в истерику и панический страх.

– То ты к чему о них вспомнил-то? – не совсем видя взаимосвязь между этими двумя событиями, спросил Муклай.

– Он спас себя и своего коллегу своим способом. Если бы он не кричал, то мы просто не услышали бы ничего и не обратили бы внимания на тонувших людей.

– Да, согласен. Всё произошло так, как должно было произойти. Но предыстория случившегося в этом случае не важна. Важно свечение ауры. Меня интересует свечение. Когда они оба лежали в этой же комнате и Николай Васильевич, уснув, не приходил в себя двое суток. Помнишь? Так вот, как Николай Васильевич, так и Штефан перенесли страшный нервный срыв от возможной угрозы их жизни. А свечение и вообще поведение их ауры совершенно разное. У Николая Васильевича прослеживались сполохи, говорящие об истерии в подсознании, но они были едва заметны. Аура оставалась целой и не было смены цвета. В области шеи она у него оставалась стабильно синего цвета. А у Штефана идёт плавающий серый тон, подтверждающий большую потерю жизненной энергии и наличие страха. Поэтому я и говорю, что причины проблемы разные. В первом случае – естественная, природная. Человек попадает в опасную ситуацию в естественных условиях. А вот в истории со Штефаном причина, скорей, противоестественная. Поэтому я предполагаю ситуацию, несущую опасность жизни не природным, не натуральным путём. Попытка убийства или ещё что-то в этом роде. Люди щедры на фантазию в этом отношении, – совершенно уверенно сказал Георг и спросил, как бы сам себя, проворачивая по чуть-чуть стоящую на столе кружку, держа её сверху двумя пальцами и вглядываясь в находившийся в ней отвар, пытаясь прийти к решению, – что же могло произойти с их гостем в тайге?

– Может, заблудился, да зверя встретил – медведя, например, да и перепугался, еле ноги унеся? – предположил вслух Муклай.

– Да, от такой встречи вполне возможно для неопытного, тем более европейца, заполучить такой психический удар. Но я ещё не встречал разрыва ауры от естественной, природной причины испуга. Да и свечение у горла от встречи с «хозяином» не может стать серым. Я больше склонен думать, что он человека встретил нежеланного или чего хуже; со смертью у меня ассоциация идёт. Убийство, может быть, видел. В общем, так, Муклай! Вот что я хочу предложить. Ты сейчас обряд проведи. Бубен будет его будить, поэтому, может, огнём и курением очистишь его, да загляни в пространство. Может, и выяснишь чего. Но главное, постарайся без бубна ауру исцелить. Ну, а если так не сработает, то займёшься им, когда встанет. Тогда сотворишь весь ритуал у костра.

Муклай был потомственным шаманом, но по большей части он был самоучкой. Его отец Темир, в своё время переняв все знания от своего отца Амыра, был сильнейшим шаманом в регионе. Но когда Муклай был ещё совсем юношей, отец его погиб при довольно мистических обстоятельствах. Поэтому те знания, которые Муклай успел от него получить, он достаточно хорошо развил, но всё же находился очень далеко от способностей своего отца. Дед Муклая Амыр был великим шаманом. Тогда люди говорили, что ему вообще не было равных. Жизнь его была долгой, он и Георга успел кое-чему научить. К нему обращались многие безнадёжные больные, даже шаманы из других мест, которые просили его о помощи в вопросах, которые они не могли решить самостоятельно. Амыр не считал себя «монополистом» в особых способностях. Понимая, что он ими владеет, не скрывал их, а делился и обучал, но только в том случае, если его об этом просили. Как говорится, старался не отвечать на незаданные вопросы. Все его ритуалы были фундаментально сложными, и поэтому требовали от него невообразимого количества энергии, потеря которой сказывалась на его собственном здоровье. Так как энергия вытягивалась не только из него самого, но и из всего живого, находящегося рядом, то он не разрешал присутствия зрителей. Даже родным больного во время проведения ритуалов не разрешал находиться рядом, для безопасности самих присутствующих. Бывали случаи, когда во время проведения Амыром глубинных ритуалов у костра, под бой его чудо-бубна, который издавал звук, вызывающий все астральные тела человека на разговор, многие находившиеся в непосредственной близости от него испытывали тошноту, боли живота или головы, а бывало, и теряли сознание. Поэтому он запретил посторонним присутствовать во время камлания. Только больной, он и ассистент. Его способности доходили до того, что ему не один раз удавалось побывать, как в преисподней, так и в раю. Такое позволение он имел от Богов, от Вселенной или от кого-нибудь другого, как бы это не называлось. Но главное, что он мог – не только бывать в потусторонних мирах, но выносил из тех измерений информацию. Даже на это вышние силы закрывали глаза. Но такое не даётся бесплатно, это был колоссальный труд, который за время его трансового путешествия в поисках причин различных недугов или ответов на сложные вопросы, высасывал из Амыра энергию до критического минимума. Некоторые, особой сложности обряды, он проводил, взяв в ассистенты сына Темира. Амыр заходил в такие глубины навьих, параллельных миров, что заданием Темира было чётко следить за состоянием отца, не дав жизненной энергии закончиться до завершения обряда и вовремя вернув его назад. За дозволение путешествовать там, где человеку быть не дано, нужно платить, а оплата берётся в виде быстро утекающей жизни и жизненной силы, которая во время таких путешествий вытекает из шамана, как вода из бочки, в которой полностью открыт кран.

Бывали случаи, когда у Амыра иссякал весь запас жизненной силы до предела дозволенного, а для нахождения предмета поиска требовались ещё одна или две минуты. Тогда в дело вступал Темир, получив от отца определённый знак. Он перекачивал часть своей жизненной энергии отцу, чтобы тот благополучно вернулся в явь. После такого рода ритуалов они оба, от нескольких дней до недели, не выходили из дома. Лечились травами, окуриванием и сном. Следующий, подобной сложности обряд он мог проводить лишь через пару недель. От своего отца Амыр выучил одну важную истину, суть которой сводилась к следующему: «Во время шаманского обряда, какой бы сложности он не был, самым главным и важным остаётся сам шаман. И поэтому он не имеет права допустить ухудшения своего здоровья через камланье». Амыр всегда придерживался этого правила и процесс восстановления доводил до конца. Он прожил очень долгую жизнь, вылечив многих людей, оставив о себе добрую память и умер в сто шесть лет, с улыбкой на губах.