Я не знаю, насколько сегодня засекречена информация об этой экспедиции, возможно, что-то уже и просочилось в руки историков и журналистов; но тогда можно было пересчитать по пальцам тех людей, которые были посвящены в осуществление этого плана. Уверен, что даже если кто-нибудь говорит или пишет об этом сегодня, то основывается только на пока ещё недоказуемых предположениях. Возможно, я последний, живой свидетель тех событий, а, впрочем, какое это имеет сейчас значение? Хотя Гиммлер приложил все усилия для сдерживания полнейшей секретности экспедиции, она всё равно провалилась на самом начальном этапе. Она была ничем иным, как импульсом агонии уже умирающего рейха, и причина провала неудивительна. Ведь агония является предвестником смерти. Но Гиммлер и Гитлер всё ещё надеялись на чудо, на поддержку тибетских мудрецов, которые, как предполагалось, всё же откроют доступ в Шамбалу и тем самым дадут рейху возможность изменить ход событий на фронтах с последующей победой и полным овладением мира.

…Это не было прочтением книги о тайных экспедициях, и даже не документальным фильмом об оккультных практиках Третьего рейха. Это был рассказ живого свидетеля тех событий, который, хоть и совсем коротко, но вдохнул в себя тот зловонный воздух.

Упёршись локтями в стол и обхватив двумя руками чашку с чаем, не заметив, что тот уже вновь остыл, Штефан, не шевелясь, вслушивался в живую историю, произошедшую с его дедом. Сделав несколько больших глотков, Георг поставил кружку, отёр ладонью усы и бороду и положил руки на стол. Это был знак, который Штефан воспринял как открытость и готовность рассказать о самом тяжёлом периоде жизни деда. Он последовал примеру Георга и так же выпил чай, не отрывая от него глаз. Георг немного помолчал, подумав, с чего начать, и решил рассказать с самого начала:

– Сейчас я расскажу о моей третьей и последней встрече с Вальтером Шелленбергом. Как я уже говорил, она произошла совсем в другой обстановке и не носила случайный или добровольный характер.

…В кабинет, в котором вместе с Георгом Хайденкампом работали ещё трое сотрудников, вошла секретарь начальника отдела и, подойдя к каждому из коллег Георга, что-то пошептала, и все они, оставив работу, вышли вместе с ней. Не обратив на это большого внимания, Георг продолжил работу. Но через некоторое время в дверь постучались, и в кабинет вошёл высокий, рыжий офицер СС. Он огляделся вокруг и, убедившись, что в кабинете кроме него и Георга никого нет, вежливо представился: «Лейтенант Хильсманн» и попросил разрешения сесть. Офицеров СС Георг видел регулярно, но личных контактов никогда не имел. Поэтому был неприятно удивлён этим визитом и разволновался, хотя с его стороны не было для этого причины. Но кто его знает, что у них на уме.

– Да, конечно, присаживайтесь. Чем могу быть полезен?

– Благодарю. Вы позволите, если я возьму тот стул? – тем же вежливым тоном спросил офицер и, подвинув себе стул от соседнего стола, медленно, как будто боясь помять свой чистый и наглаженный мундир, сел и пристально посмотрел в глаза Георга. – Ваше имя Георг Хайденкамп?

– Да, это так. Что-то случилось?

– Нет, нет. Не переживайте. Уверен, вам незачем переживать. Тем более у вас есть хороший покровитель, который приказал мне доставить вас к нему, – не моргая и не отрывая своего взгляда, наблюдая за мимикой и реакцией на услышанное Георгом, произнёс офицер.

– Покровитель, который приказал меня доставить? – почувствовав, как всё тело непроизвольно напряглось, растерянно ответил Георг. – Прямо сейчас? Я должен идти с вами прямо сейчас?

– Вы не волнуйтесь так сильно, – моментально заметив испуг в глазах Георга, успокоил его офицер. – Нет ни малейшего повода для волнения. Если только… – Он сделал небольшую паузу, будто решил не успокоить разволновавшегося учёного, а ещё больше напугать. – Если только вы не являетесь, русским шпионом.

Рассмеявшись своей неудачной шутке, он продолжал наблюдать за собеседником. Георг не мог понять, что происходит и к чему это шуточное обвинение. Офицер СС, присланный каким-то неизвестным покровителем, решил поиздеваться над ним, пользуясь своим служебным положением.

– И кто же этот покровитель? – выдавив из себя и показав тем самым, что этот разговор ему неприятен, спросил Георг.

– Об этом вы узнаете сами. Завтра. Я не имею права вам об этом докладывать. Сегодня вы можете спокойно идти домой, с вашим начальством я уже всё решил. Так что завтра, в семь тридцать, за вами домой приедет моя машина, и водитель отвезёт вас куда нужно. Возьмите с собой самые необходимые вещи, с расчётом на долгий, а может быть, очень долгий отъезд. Ну и, соответственно, предупредите вашу супругу – Габриэлу Бауманн. Так ведь её зовут? Насколько нам известно, она, выйдя за вас замуж, оставила фамилию отца. Не так ли?

Это уже переходило все рамки приличия и касалось личной жизни Георга, но он сдержался и попытался не показывать своего возмущения, понимая, с кем имеет дело.

– Это… Я так понимаю, такое приглашение от моего покровителя без права выбора? Это арест?

– Нет, нет, ни в коем случае. Это не арест. Но выполнить то, о чём я сейчас сказал, лучше и безопаснее для вас. Если бы была необходимость в вашем аресте, то всё выглядело бы совсем по-другому. Зачем бы я тогда приходил к вам и просил разрешения сесть к вашему столу?

Офицер встал, оправил свой мундир, надел фуражку и повторил:

– Итак, господин Хайденкамп. Завтра, с небольшим количеством личных вещей первой необходимости, – он вынул из нагрудного кармана сложенный лист бумаги и протянул его Георгу. – Это список вещей, которые вы можете взять с собой. И, желательно, в указанное мной время ждите машину на улице. Хочу вам посоветовать – не пытайтесь сбежать или где-нибудь спрятаться. Этим вы создадите проблемы себе и рейху. А этого никто не желает. Не так ли? Всё должно быть чётко и быстро. Вы ждёте у дома, подходит автомобиль, вы быстро садитесь и едете в назначенное место.

Улыбнувшись, он добавил:

– Как в нашей доблестной армии, которая благодаря чётким и слаженным действиям добилась великих побед над врагами великой арийской расы. – Затем спокойно, можно даже сказать, вяло, машинально произнёс: – Да здравствует великая Германия! – вышел и почему-то хлопнул дверью.

Георг медленно сел в своё кресло. Буря различных предположений и доводов пронеслась в его голове. «Хороший покровитель. Что, чёрт возьми, происходит? Что от меня нужно СС, и кого я знаю в их составе? Вроде никого». Он посмотрел на свой письменный стол и понял, что работать в данный момент не в состоянии, да и вообще будет ли он ещё когда-нибудь здесь работать? Встав, он быстро вышел в коридор и направился к секретарю своего начальника. Увидев его, секретарь – крупная, совершенно неприглядная женщина, фрау Брумм, – с напуганным лицом подскочила со стула и, взяв уже готовый, лежавший на столе приказ об увольнении, молча протянула его Георгу. Даже не успев спросить, кто был этот офицер и будет ли являться, его, уже обговорённый с начальством, отъезд рабочей командировкой, он молча принял лист бумаги и пробежал по нему глазами. Не поднимая их, он разочарованно произнёс:

– Как быстро всё происходит у нас в университете. Как быстро все навалили в штаны, а если честно, я тоже. Хорошо, что с правом восстановления. А то я уже подумал, что уволите и забудете о вашем сотруднике. Я так понимаю, к шефу заходить смысла нет?

Фрау Брумм молча покачала головой и, опустив взгляд, села на свой стул.

– Понятно. Ну что же? Я соберу мои вещи и ухожу. Надеюсь, что мы ещё встретимся в вашем кабинете. Да, и ещё. Могу я получить мой расчёт?

Фрау Брумм, не подняв взгляда, кивнула головой и стала суетливо перебирать бумаги на столе, давая понять, что она очень занята и ему лучше уйти.

– Прощайте, фрау Брумм.

Георг вернулся в свой кабинет, закрыл дверь и несколько минут молча, всё ещё не понимая, что произошло, глядел на свой рабочий стол. В кабинете было так тихо, что он мог слышать стук своего сердца.

«Как и что я должен сказать Габриэле? Собрать вещи с расчётом на долгий отъезд. Отъезд куда? Как долго? Может, на фронт? Но хороший таинственный покровитель не станет отправлять меня на фронт. На фронт забирают по-другому, без всех этих церемоний. Да что тут голову ломать. Что теперь с Габриэлой?»

За спиной ударила клавиша печатной машинки. Вздрогнув, Георг мгновенно обернулся и только теперь заметил, что все его коллеги уже вернулись и молча, глядя на него с каким-то сожалением, сидели за своими рабочими столами. Лишь Хольгер, случайно задевший клавишу печатной машинки, покраснел и всем своим видом, также молча, просил прощения за нарушенную тишину.

Никто не произнёс ни слова. Коллеги понимали, что, если офицер СС пришёл лично для конфиденциальной беседы с Георгом, из этого могут быть лишь два выхода. Выйти из этого кабинета – и больше никогда не вернуться, или выйти – и через несколько недель вернуться титулованным учёным и героем рейха. Не нарушая тишины, Георг мысленно попрощался с каждым из них, повернулся к своему столу и вновь вспомнил Габриэлу. «Я ведь должен буду её оставить на неизвестное мне время. Надеюсь… – он подошёл к столу, сел в кресло и стал прокручивать в голове события последних месяцев их совместной жизни. – Надеюсь, на короткое». В последнее время Габриэла была не та, что раньше. Она находила разные отговорки, когда Георг заводил разговор о желании завести детей, говоря, что ещё рано и она не готова. Её интерес к нему тоже заметно остыл. Создавалось впечатление, что она готовит его к расставанию. Он чувствовал это, но всеми силами пытался найти что-то общее, что могло скрепить их союз. Она больше не просила его рассказать что-нибудь интересное о других странах, как это было раньше, когда он, ещё будучи студентом, много читал о странах юго-востока. А она, любопытная красавица, завороженно слушала его часами. Не было той прежней нежности в их отношениях. «Может, именно так должно всё закончиться? Может, это будет ей облегчением? И её отец. Он тоже будет бесконечно рад, если я уеду и не вернусь. Чёрт! Что за мысли? Почему я не должен вернуться? Может, этот отъезд вообще какая-нибудь мелочь, и я вернусь через пару недель. Не на смерть ведь меня отправляют. Хотя все эти СС и гестапо, там чёрт ногу сломит. Чем они там занимаются? Одни воюют, другие что-то выискивают и вынюхивают. Ладно, буду исходить из худшего, с надеждой на лучшее. Что взять с собой? – Он пробежался взглядом по столу, усыпанному стопами книг и различной документацией. – Что тут взять? Мусор! Пусть всё остаётся. Всё равно всё пустое. Вернусь – продолжу, нет, так нет. Всё!» Он встал и, оставив свои мысли о работе на рабочем столе, вышел из кабинета. Теперь он шёл к любимому человеку и имел лишь одно желание – до завтрашнего утра счастливо провести время со своей женой. Он даже не стал думать о том, как он должен ей сказать о своём таинственном отъезде и о чём они будут разговаривать весь вечер, а может быть, и ночь. Он просто хотел вдоволь наглядеться на свою красавицу-жену и надеялся на взаимность. Выйдя на улицу торопливыми и большими шагами, он не замечал ни прохожих, ни коллег, здоровавшихся с ним, проходящих мимо и оборачивающихся ему вслед, не получив ответа. Он считал время, которого вообще не оставалось. Ему казалось, несмотря на то, что он почти бежал, что время летит неимоверно быстро, а он не может продвинуться вперёд. «Может, нам с Габриэлой сбежать? – подумал Георг, остановившись. – Может, сбежать?» Обдумывая внезапно залетевшую в его голову мысль, он обернулся и огляделся вокруг. Ведь одна лишь мысль обмануть СС вызвала чувство опасности и слежки за ним. Он двинулся дальше и теперь уже вглядывался в лица и в глаза прохожих. «Думай только о ней, и всё. Куда сбежать? Что за глупость». Георг подбежал к отходившему от остановки трамваю и, запрыгнув на подножку, поехал, выигрывая своё утекающее время. Открыв входную дверь, он с порога окликнул жену:

– Габи, ты уже дома? Мне пришлось раньше вернуться. Создались непредвиденные обстоятельства, и я должен буду завтра уехать, возможно, надолго.

Говоря всё это, он ходил по комнатам дома, предоставленного Габриэле её отцом. Габи не отзывалась.

– Милая, ты дома?

Жены дома не было. Чтобы не терять время, он вынул из кармана полученный от офицера список и быстро осмотрел его содержание. «Что тут читать? Сказал бы просто взять сменное бельё да мыло с полотенцем».

В течение нескольких минут он собрал сумку и, войдя в свою рабочую комнату, бросил её на стоящий рядом с рабочим столом стул. Сел в кресло, оглядел рабочий стол: «В инструкции о книгах ничего не сказано. Неужели, неужели придётся всё бросить? Как я могу это бросить? Столько ценного материала, весь этот колоссальный труд. Как так? – Георг ещё раз прокрутил в голове весь разговор с офицером СС. – Он сказал об отъезде, возможно, очень долгом, но ведь не навсегда. Зачем я себя накручиваю?» Пытаясь успокоиться и настроить себя на скорейшее возвращение, в глубине души он чувствовал, что это будет путешествие в один конец. Вот уже несколько лет Георг работал в университете, где он со своей группой научных сотрудников выполнял правительственный заказ, чем в то время занималась большая часть гуманитарных институтов рейха, он составлял новую историю великой Германии. Материал доставлялся в больших количествах, и вся группа просто не успевала перерабатывать и описывать новоделы древнегерманских артефактов и текстов. Георг хоть и не имел большого практического опыта в истории и археологии, но даже своим неопытным взглядом видел, что все так называемые артефакты являлись хорошими подделками. Говорить об этом было запрещено, поэтому он просто выполнял свою работу. Его угнетало то, чем он занимался. Ведь во время учёбы в университете он представлял свою будущую работу совсем по-другому. Но теперь, понимая ситуацию военного времени и нагнетаемой идеологии, нужно было выполнять то, что приказывали сверху, и бросить работу он не имел права, поэтому каждый день, вместо написания действительной истории, к чему он так долго стремился, писал вымышленные сказки. Но дома, на его рабочем столе, лежали настоящие артефакты, и только здесь, в течение последних нескольких лет после посещения дяди Вольфхарта, сперва в его малюсенькой комнате, в которой он проживал студентом, а затем в этом рабочем кабинете он отдавался стихии, поглотившей его с головой. Он нашёл своё призвание в познании исторических событий европейских народов через слово.

Вернувшись тогда из Роггова и разложив на столе полученные от дяди книги, для начала он решил, что начнёт с генеалогического древа, вписанного в старую хрупкую тетрадь. Читая с конца в начало, произнося имена и фамилии людей, являвшихся его предками, он удивился тому, что из всех их он знал лишь отца с матерью и дядю Вольфхарта. «Господи! Я вообще ничего не знаю о себе. Если я не знаю прошлого моей семьи, какое я могу иметь право писать о глобальном прошлом?» Он листал далее, уже не читая имён, но лишь вглядываясь в написание текста, в письменные знаки, которые изменялись частично, затем в большем объёме, и, в конце концов, дошло до того, что он смог прочесть лишь пару букв в слове, но не мог понять смысл. Ведь кроме имён было множество комментариев, которые, скорее всего, несли основную, фундаментальную информацию о происхождении и, возможно, переселении тех людей, о которых говорили древние страницы.

Со временем появилась структура подхода к изучению. За основу был взят факт проживания всех записанных в родословной книге предков на территории севера и северо-востока Германии, возможно, части Дании. Начал Георг с изучения всех возможных карт, как современных, так и раннего Средневековья, всех, которые только смог достать. Неделями сидел в архивах и читальных залах библиотек. Через лупу, неимоверно напрягая зрение и непрерывно записывая, он изучил множество карт, от Птолемея и Меркатора до Лоттера, а также актуальные карты территорий Европы. Затем, разбирая свои записи, он путался в изменениях границ как самой Германии, так и соседних государств. Они то пропадали, будучи поглощёнными, интегрированными в другие, то появлялись вновь, но уже в других границах. Территории расселения лангобардов, вандалов, силингов, ободритов и других племён путали понимание за отсутствием точных исторических данных. Даты разнились на сотни лет, и у Георга ничего не складывалось. Сотни топонимов со славянским происхождением на территории Германии прописывались на латыни, итальянском, французском языках, и сложно было понимать их значение. Шли недели, месяцы догадок и головоломок. Стало понятно лишь то, что все эти территории были издревле заселены славянскими народами, которые в раннем Средневековье овладели огромными территориями, включая Северную Африку. Через семь месяцев интенсивного труда он понял, что в одиночку осилить такой пласт информации ему будет не по силам, и рассказал о своём тайном проекте хорошему знакомому и сокурснику Паулю Шмитту.

Когда-то его родители эмигрировали из России во Францию, где по прошествии нескольких лет развелись, а затем мама Пауля вышла второй раз замуж, и они переехали в Германию к его отчиму. Фамилию отца он оставил, хотя, по настоянию отчима, пришлось записать её в немецком переводе. В действительности его звали Павел Кузнецов, и в среде друзей он предпочитал называться Павлом. От него Георг усвоил интерес к русскому языку и просил его при общении чаще и чётче произносить русские слова, которые он повторял вслух и практически сразу запоминал. Русский давался Георгу намного легче китайского и хинди. Рассказав Паулю о своём тайном проекте, Георг понял, что принял правильное решение и что сделать это нужно было уже давно. Он раскрыл для себя кладовую знаний в направлении топонимики и старославянской образной азбуки. Раньше Пауль рассказывал, что его отец также перебрался из Франции и проживал недалеко, в Дармштадте. Но о том, что он имеет огромный запас знаний в области славистики и отлично владеет старославянским письмом, которое, как выяснилось, называлось «образами», Пауль не рассказывал никогда. Просто никогда не возникал разговор в этом направлении.

Пролистав рукописи, Павел уверил Георга в том, что сможет ему помочь. Все записи и комментарии в корневище древа были написаны старославянской буквицей, и он сразу, хоть и с трудом, но начал читать имена и комментарии к ним. Через несколько вечеров они смогли довольно далеко продвинуться и пришли к выводу, что в этой древней рукописи параллельно были прописаны два генеалогических древа. Одно исходило действительно от Никлота, а второе – от его среднего сына Вартислава. Хотя в первом, основном древе Вартислав был также прописан, но его линия продвинулась лишь на одну строчку вверх. Его сын Никлот первый не оставил после себя наследников, и родовая ветвь Вартислава в основном древе Никлота была закончена. Но вот параллельное древо, которое произрастало от Вартислава, независимо от основного Никлотского древа разрослось и дошло до наших дней. Возникло предположение, что древний предок Георга Вартислав имел незаконного сына, имя которого было Радомир. Но вот кто начал записывать и вести родовую книгу, пока не было понятно. Также чётко прослеживалась германизация родовых имён. После гибели Никлота, затем казни Вартислава и после, когда старший сын Никлота Прибислав, оказавшись, как он думал, в безвыходной ситуации, принял христианство и условия саксонского герцога Генриха Льва, Прибислав остался жить и править землями Мекленбурга, но уже не разрешалось носить и передавать по роду славянские имена. И уже один из внуков Прибислава получил германское имя, а дальше и имена были германизированы, и написание их перешло на латиницу. В то время, как параллельная линия Вартислава была прописана буквицей и имена в ней оставались славянскими, по расчётам Георга, почти до конца восемнадцатого века. За исключением редко встречающихся германских имён, большей частью женских, линия Вартислава осталась славянской. К ней и принадлежал род Георга. Павел владел церковнославянским письмом, но и он во многих местах текстов комментариев заходил в тупик и предложил показать семейную реликвию Георга своему отцу, сказав, что в церковнославянском всего сорок буквиц, а отец знает всю матрицу из сорока девяти образов со всеми образными значениями и наверняка поможет разобраться с текстами глубже. Павел также смог разобраться с названием деревни Роггов.

– Понимаешь, Георг, кроме образности буквиц, старорусский, да, в общем, и все старославянские языки имеют ещё и слоговую образность. Его и называют образно-слоговой язык. Каждый слог чаще всего имеет свой образ, и так создаются аббревиатуры. К примеру, в названии Роггов, я вижу, три слога, несущих образность. Думаю, что одна буква «г» была добавлена позже, а так получается РО-ГО-В. Где РО обычно означает род или принадлежность к роду, ГО есть движение, развитие, путь, ну а В – это всегда ведание чего-либо, глубинное знание. Образный ряд по смыслу читается с конца в начало, как в арабском языке. Вот так мы получаем образ названия твоей деревни. Род, Ведающий, или знающий пути, или направление путей.

– Это невероятно! Павел, это просто чудо! – воскликнул Георг, обняв своего друга. – Ты знаешь, что мне говорил мой дядя? Он сказал, что раньше Роггов заселяли люди, понимающие в навигации. Они знали толк в морских путях, и их брали в море в качестве штурманов или навигаторов. Поэтому всё сходится. Это невообразимо, Павел! Ведающий Пути Род, – с наслаждением, тихо произнёс Георг.

Через две недели отец Павла, Николай Петрович Кузнецов, сам приехал в Гейдельберг, чтобы сообщить сыну о срочном отъезде из Германии, но не стал говорить, куда. Сказал лишь, что жить с русскими корнями в Германии стало невозможно. Только недавно закончилась гражданская война в Испании, где Германия играла не второстепенную роль, и к тому же СССР в Испании был врагом Германии. Аннексия Австрии, части Чехословакии, теперь нападение на Польшу, а дальше всё понятно. Дальше СССР, и Николай Петрович был уверен, что договор о ненападении не остановит Гитлера. Этнические чистки проводились повсеместно, и отцу Павла уже не раз приходилось скрываться. Поэтому, бросив всё в Дармштадте, он приехал к сыну попрощаться и сообщить, что покидает страну. Павла Георг больше не тревожил, так как видел его переживания за отца. Он не знал, смог ли его отец перебраться через границу, где он сейчас и увидятся ли они когда-нибудь.

Пауль рассказал Георгу лишь это о своей встрече с отцом и извинился за то, что не получилось поговорить о вопросе его родословной. Но сказал, что отец привёз ему некоторые личные вещи, и среди них много полезного для расширения знаний по истории и вообще по мирозданию. Протянув Георгу небольшую книжку, сказал, что это от отца и он дарит её Георгу на долгую память. Это была нашумевшая в начале века книга индийского брахмана и учёного Бал Гангадхар Тилака «Арктическая родина в Ведах», изданная на английском языке. Ещё через неделю Павел пропал. Георг несколько раз ходил к нему домой, но там никто не открывал. Ещё через неделю, от знакомых, Георг узнал, что Пауль в очередной раз подрался с тремя молодыми штурмовиками СС. До войны их называли коричневорубашечниками, и он сильно повредил их лица. Тогда Георг ещё раз постучался в дом Пауля, и наконец дверь открыли. Его отчим, господин Набер, всегда очень хорошо относился к Паулю и сильно любил свою жену Елену. При виде Георга у него потекли слёзы, и он произнёс лишь, что Пауль арестован без права свиданий и что Георгу лучше уйти. Извинившись, он закрыл дверь.

Обеспокоенный этой новостью, Георг пошёл разыскивать Пауля, но в полиции порядка ответили, что за такого рода преступление заключённые находятся под ведомством полиции безопасности, или гестапо, и сразу посоветовали оставить поиск в интересах его личной безопасности. Этот удар надолго выбил Георга из колеи и повлиял на сдачу выпускных экзаменов. Профессору Шахермайеру о Пауле Георг не сказал ни слова. Тот был ярым нацистом и не понял бы его переживаний, но всё же, заметив подавленное внутреннее состояние Георга и понимая, что он знает материал на отлично, поддержал его; Георг получил диплом Гейдельбергского университета, с которым в первую очередь поехал на могилу отца в Саарбрюккен. Затем полетели счастливые недели и месяцы с Габриэлой. Сколько бы времени они не проводили вместе, его всё равно не хватало. Возвращаясь домой после свиданий, они писали друг другу письма и при следующей встрече обменивались ими, а затем, с трепетом в душе, ждали момента, чтобы прочесть их. Ведь в письмах они описывали свои чувства, о которых ещё не решались друг другу сказать. Германия напала на Советский Союз, и Георга хотели забрать в солдаты, но помог всё тот же профессор Шахермайер. Он договорился с нужными людьми, и Георга приняли на работу в университете. Шахермайер активно занимался разработкой теории расового превосходства, и ему нужны были молодые амбициозные специалисты для написания истории германской расы.

В то же время господину Бауманну, отцу Габриэлы, молодой специалист-историк был не нужен совершенно. Он сильно расстроился, узнав, что Георг не пойдёт на фронт и останется работать в Гейдельберге, а значит, будет путать его планы, связанные с личной жизнью его дочери. Жених без рода и денег его совершенно не интересовал, и он не желал слушать, когда его жена вместе с Габриэлой отстаивали не соответствующего семейным традициям Бауманнов Георга. Закатывались семейные скандалы со слезами и всеми вытекающими последствиями. Вода камень точит, и через какое-то время господин Бауманн согласился стать тестем Георга. Была лишь скромная церемония венчания. Свадьбы с платьем и гостями не было. Молодые этого и не желали, а новоиспечённый тесть с радостью поддержал их, говоря себе, что союзу долго не продержаться и незачем тогда нести бессмысленные расходы.

Главным условием, выставленным Габриэле в обмен на отцовское благословение выйти замуж за Георга, было удержание её девичьей фамилии. Она безоговорочно согласилась и осталась госпожой Бауманн. Из своих активов господин отец Габриэлы выделил небольшой дом, который записал только на неё и разрешил Георгу, как мужу её дочери, жить в нём без всяких прав на претензии по наследству. Молодых все эти проблемы с капиталами совершенно не интересовали, они просто наслаждались друг другом и тем, что им не нужно было больше расставаться не ночь. А господин Бауманн стал водой и начал точить камень в своих интересах, регулярно беседуя с дочерью об их семейных традициях и его желании ввести её в банковский бизнес, хотя во время войны он был на краю гибели. О текущих проблемах в банке он ей, конечно, не говорил, но был уверен в скором завершении войны с русскими, разгроме СССР и будущих перспективах послевоенных инвестиций, которые всегда приносят огромные прибыли.

Медовый месяц, который молодые провели дома, закончился очень быстро и незаметно. Начались будни. Георг ходил на работу в университет и, соскучившись по красавице-жене, каждый вечер бежал с работы домой, незаметно прихватив с какой-нибудь клумбы пару цветков. Он боготворил Габи и не мог насытиться её прекрасными синими глазами. Но, несмотря на пылавшие чувства, Георг находил немного времени для изучения древней семейной реликвии. Кроме этого, он прочёл книгу, подаренную ему Павлом, и фундаментально поменял своё отношение к истории на евразийском континенте. Содержание книги Тилака «Арктическая родина в Ведах» чем-то напоминало ему новую историю германо-арийской расы, которую он создавал в университете под руководством профессора Шахермайера и, конечно, СС. Тилак был человек, не заинтересованный в превосходстве рас, и писал он не об индусах или арийцах. Он писал об астрономических явлениях и географии тех времён, описанных в древнейших книгах «Авеста» и «Веды», написанных на санскрите, к которым он как брахман имел доступ и мог их читать. В книге не было ни слова о превосходстве одних над другими. Книга говорила лишь о природе и природных явлениях того давнего времени, когда люди, выйдя из Заполярья, заселили весь континент. Профессиональное любопытство не могло оставить Георга в покое, и он начал разбираться, кто же были те люди, жившие на Крайнем Севере и имевшие высокоразвитую культуру.

Однажды вечером, сидя за своим рабочим столом, Георг задумался над тем, что уже долго работает над темой, полученной от его дяди, и решил подсчитать свои успехи. Он разобрался с названием Роггов. Ему удалось разобраться, кто был родоначальник их родового древа и как его звали. Выяснил, что по линии Прибислава род слился с линией российской монархической семьи Романовых и даже, в конце девятнадцатого и начале двадцатого веков, большая часть Мекленбургской династии проживала в России. А после Ноябрьской революции в Германии исчезла монархия и появилась республика, вслед за которой стала угасать Шверинская ветвь Никлотского рода, оставив брызги лишь в России. Георг вспомнил Павла Кузнецова, сгинувшего в неизвестность в шестерёнках гитлеровской машины. Он вспомнил, как Павел говорил о русской земле, называя её матерью. «Интересно, почему у русских земля – мать, а у нас, у немцев, – отец. Фатэрланд». И вдруг он вспомнил ещё одно высказывание Павла. В то время, когда он рассказывал о буквицах, об образности русского языка, Георг не мог понять, что это значит. Тогда Павел привёл один пример.

– Это так же, как и имя твоего дяди Вольфхарт, оно состоит из двух осмысленных слов – «волк» и «твёрдость», это и есть образы имени, образы выстраиваются из буквиц и слогов. Каждая буквица есть образ, несущий большой пласт информации о мироздании, а в сочетании буквиц в слоги эти образы трансформируются и преображаются. Вот, к примеру, женщина рождающая. «Рождающая» состоит из трёх буквенно-слоговых образов. Ро, Ж, Дающая. Это значит Роду Живот (Жизнь) Дающая. Это начало материализации Божественной мысли, исток. Не зря ведь первые строки у Иоанна звучали: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Зная слово и его образ, можно разобраться во всём. Слово есть ключ к пониманию мироздания. И в истории с твоим родовым древом тоже. Ведь слово есть не что иное, как материализованная мысль. И опять у нас из слова «материализация» появился корень «мать». Поэтому, Георг, Земля в русском языке материализует всё. Ведь слово «мать» – такой же образ. Во-первых, мягкий знак в конце слова есть образ «Ерь», он означает законченное творение. Буква Т несёт образ «Твёрдо» и означает – утверждённая, материализованная форма чего-либо. Буква А – это первый, божественный образ «АЗЪ» и означает он Исток, Божественное начало, Бог, живущий на земле, а буква М есть образ «Мыслить», он говорит сам за себя. Ну вот так у нас появилось объяснение образа слова «Матерь» – «Сотворившая и утвердившая изначальную божественную мысль» или, другими словами, «Проявляющая изначальную Мысль», а изначальное – это всегда божественное. Ну? Как тебе? Понял теперь немного, что такое образный язык? Судя по твоему родовому древу, это и твой язык, ведь Никлот на нём раньше говорил. Это я тебе так, по верхушкам языка нашего пробежался. В глубину этих слов можно ещё очень далеко идти. С отцом бы моим встретиться, он очень много знает об исконном языке. Уверен, что он бы тебе за два часа перевёл всю тетрадь, включая комментарии.

Георг почувствовал крепкую, настоящую зацепку, по которой он сможет добраться до завершения своего исторического расследования. «Почему человек не воспринимает истину сразу? Почему он теряет время, прослушав или проглядев её? Может быть, для того, чтобы вернуться и пройти путь осознанно? Боже мой, сколько я потерял времени, изучая кем-то нарисованные карты в различных исполнениях, а может, и с различным умыслом. Как этому доверять? Как должен историк доверять тому, что кто-то создал в своих интересах или на заказ? Что карты, то и летописи. В слове нужно искать историю! Вот, к примеру, «из земли вышло, в землю и уйдёт». Раз род Никлота на русские земли ушёл, значит, из них он когда-то и вышел. Всё возвращается на круги своя. И написание нашей родословной это хорошо подтверждает». Порассуждав и сделав выводы, Георг решил в будущем подходить к изучению исторических вопросов через слово, которое ему предстояло познать. Слово того народа, который уже несколько веков подряд, а также в данный момент пытается уничтожить следы, связывающие его историческими и языковыми корнями с его предками, славянами.

Через того же профессора Шахермайера Георг нашёл множество старинных русских книг, написанных на церковнославянском, а также старинные учебники по старославянской буквице, которые Шахермайер достал по знакомству, в каком-то архиве, и сказал, что возвращать не нужно. Это был лучший подарок, какого желал себе Георг. Он стал интенсивно изучать этот древнейший, образный вид письма, как восприятия мира и Вселенной. Это поражало его своей бесконечностью и позволяло делать исторические, но прежде всего этнографические открытия единства языка немцев, поляков, датчан, не говоря уже о восточно- и юго-восточных славянских народах. Единый в прошлом язык, как фундамент для надстройки культуры и быта всех народов Европы и России, которая в совсем ещё недавнем прошлом называлась Тартарией, восхищал ненасытное познанием истории сознание Георга. Он был переполнен эмоциями от новых открытий, которые абсолютно логично складывались в общую картину. Но не мог об этом говорить. Он не мог себе позволить говорить об этом, даже с друзьями, так как эти его мысли и выводы полностью противоречили текущей линии сотворения истории великой Германии. Тогда он решил всё излагать на бумаге для себя и для дяди Вольфхарта, которому он пообещал разобраться и выяснить прошлое своего рода. Ему было жаль, завтра уезжая в неизвестность, оставлять столь огромный труд, на создание которого он потратил не один год. Георг завернул старинную родословную тетрадь в несколько свежих газет и, открыв свою собранную походную сумку, аккуратно спрятал свёрток меж личных вещей. Затем, сложив все материалы в несколько больших, тяжёлых стопок, он связал их верёвкой, обернул бумагой и, написав на них: «Габриэла, пожалуйста, сохрани на будущее», оставил лежать на своём письменном столе. Ему оставалось лишь надеяться, что в случае его невозвращения рано или поздно она начнёт разбирать его вещи и, прочитав написанное, сохранит столь важные рукописи учёного, историка-слависта, её мужа, Георга Хайденкампа. Открылась дверь, и в комнату вошла его красавица, ненаглядная Габи:

– Ты уже дома? Так рано? Я не знала, что ты вернёшься раньше. Что-то случилось? Что за сумка? Ты собираешься уезжать? – засыпала его своими женскими вопросами, не дав ему возможности отвечать последовательно, Габриэла.

– Ты знаешь, я должен тебе что-то рассказать. Да. Я должен буду завтра уехать, даже не знаю, куда и на какое время.

Выпалив все вопросы, Габриэла вышла из комнаты, как будто не собиралась слушать ответы на них. Георг пошёл за ней, на ходу рассказывая о произошедшем с ним сегодня. Она, молча переодеваясь в домашнюю одежду, стоя к Георгу спиной, давала ему понять, что слышит его, но не очень сильно интересуется тем, о чём он говорил.

– А я у родителей была, – перебив рассказ Георга, произнесла Габи. – Ты знаешь, папа вновь предложил мне войти в его банковское дело. Он хочет, чтобы это осталось семейным предприятием, и считает, что мне необходимо постепенно вникать в дела. Я бы очень хотела. Особенно в последнее время я поняла, что мы с папой совершенно одинаково думаем. И мне стало нравиться то, чем он занимается. Что ты скажешь?

Георг стоял в дверном проёме позади своей красавицы Габриэлы, взирал на неё и восторгался её красивым телом. Он не хотел думать о том, что завтра уедет и очень долго, а может, и больше никогда не увидит её. Медленно подойдя к ней, не переставая что-то говорившей и копошащейся в платяном шкафу, нежно обнял её за талию, прижал к себе и тихо прошептал ей в ушко слова любви. Габриэла спокойно освободилась из его объятий, повернулась к нему лицом и холодно произнесла:

– Я знаю, дорогой, что ты меня любишь. Ты ведь мне об этом каждый день говоришь. А что ты скажешь о предложении моего папы?

Затем вновь отвернулась и, накинув на плечи лёгкий домашний халат, не дожидаясь ответа на вопрос, вышла, оставив Георга стоять одного посередине комнаты.

– Да ради бога. Почему я должен иметь что-то против ваших общих с твоим отцом интересов? Если желаешь и тебе это нравится, то делай это. Более того. Мне кажется, что ты спрашиваешь меня просто формально. Решение уже принято господином Бауманном. Не так ли? – спокойно, слегка повернув голову в сторону ушедшей Габриэлы, сказал Георг. Она тут же вернулась в комнату и в тоне претензии спросила у мужа:

– Почему у тебя сегодня такое плохое настроение?

– Габриэла! Я завтра утром уезжаю. Не знаю, куда и на какой срок. Сказали, что, возможно, надолго, – немного помолчав, глядя жене в глаза, надеясь найти в них возможное удивление или расстройство от услышанного, ноне увидев ни того, ни другого, добавил: – Я думаю, навсегда. У меня предчувствие такое.

Помолчав некоторое время, она отвела взгляд и произнесла:

– Ну вот, наконец-то ты попал в большую и долгую экспедицию. Я рада за тебя. А пока ты будешь в отъезде, я смогу с головой погрузиться в банковские дела. Папа сказал, что он постепенно будет мне всё объяснять, дело ведь такое, серьёзное. С налёта такими делами не занимаются. Деньги любят покой. Так папа всегда говорит.

– А тебе не интересно?.. Да что там. Ладно. Всё понятно. Тебе вообще больше ничего не интересно. Габи, давай поговорим. Пожалуйста, давай поговорим о нас. Ведь в последнее время нас, тех, которые были ещё год назад, не стало. Мне кажется, что нас больше нет. Нет этого восторга, этого взрыва, этой сказки. Нет даже привычки друг к другу, которая появляется у некоторых семейных пар после долгих лет совместной жизни. Знаешь, что это? Это когда о любви уже забыли, а раздельно жить не хотят. Вот и живут друг с другом по привычке. Но ведь и этого у нас нету. Куда всё делось? Куда всё делось за такое короткое время? Три года! Ведь это, по отношению ко всей жизни, ещё медовый месяц. А у нас конец. Что случилось? Я уезжаю. Говорю тебе, что, возможно, навсегда, а ты решила проблему с пользой. Будешь заниматься банковскими делами с папой. Ну что ты плачешь? Я ведь не хотел тебя обидеть. Прости.

Опустив глаза в пол, Габи громко всхлипывала, утирая слёзы. Георг, тут же обняв, прижал её к себе и, наслаждаясь запахом её волос, глубоко вдохнул, также пытаясь успокоить себя.

– Пройдём в комнату. Сядем и спокойно поговорим.

Уселись вполоборота друг к другу на диване, Георг утёр её застывшие на щеках слёзы, поцеловал её и спросил:

– Габи, что с нашими отношениями? Скажи мне. Что я делаю не так? Почему ты так охладела ко мне? У меня создаётся впечатление, что ты просто терпишь. Ты не хочешь быть со мной, но терпишь. Зачем? Я понимаю, что ты привыкла жить по-другому. Ты купалась в достатке, а теперь твой муж зарабатывает только на то, чтобы прожить месяц до зарплаты. Я убираюсь в доме, потому что ты не можешь и никогда этого не делала, а уборщицу мы не можем себе позволить. Я вижу, что, столкнувшись с реальностью супружеской самостоятельной жизни, ты разочаровалась и, мне даже кажется, напугалась. Но ты ничего не говоришь. Просто уходишь к родителям, потому что ты скучаешь по той жизни. Тебе её не хватает, и ты хочешь её вернуть. Я всё вижу. Ты говори со мной, пожалуйста.

Габриэла подняла взгляд и несколько секунд молча глядела Георгу в глаза. Аккуратно вытерла с глаз потёкшую со слезами тушь. Глубоко вздохнула, задержав на мгновение воздух в лёгких, чтобы выровнять дыхание, и, крепко взяв Георга за руку, выдохнула:

– Ты прав, дорогой. Ты полностью прав. Я всё время видела, как ты стараешься. Несмотря на твою работу, на эту проклятую войну, которая, к счастью, нас не касается, на гору обязанностей, которые ты молча выполняешь за меня, на все другие проблемы. Ты всё равно находишь для меня нежность и любовь. Я благодарна тебе и буду помнить это всегда. Ты прав. Дело во мне. Я сломалась уже давно. Ещё до того, как стала твоей женой. Я сломалась и встала на сторону папы. Ты хочешь детей. Я тоже хотела бы, но он мне запретил. А перечить ему я не могу. Потому что боюсь остаться без средств. Ты знаешь, я поняла, что между нами был просто роман. Очень красивый, долгий роман. Но мы не друг для друга. Мы разные. Очень разные. Я давно хотела с тобой об этом поговорить, но боялась тебя обидеть.

У Георга по щекам лились слёзы. Он гордо слушал запоздавшие откровения своей жены, глотал горечь правды, но продолжал любить её. Он понимал, что разговор, на который он вывел её сам, этот день, а также предыдущая ночь – последние в их жизни. Георг понял, что если бы и не его завтрашний отъезд в неизвестность, то он всё равно ушёл бы из этого дома, самое позднее, завтра. Ушёл бы, унеся с собой образ его первой и единственной любимой женщины.

– Решение принято уже давно. Я должна тебя покинуть. Папа спрашивает меня каждый день, сказала ли я тебе об этом. Он, он даже переживает… Извини… – Габриэла также не сдержалась и разразилась горестным рёвом, который обычно приводит к успокоению перенапряжённой психики. – Прости меня, дорогой! Прости! – Она бросилась к Георгу и, обняв его, начала целовать и гладить его мокрое от слёз лицо. – Прости! Прости! – Она утирала его слёзы, размазывая их по всему лицу, и продолжала одержимо целовать. Меж поцелуев она говорила: – Я не хочу. Понимаешь, не хочу. Но мы должны. Я должна оставить тебя. Прости! Прости! Но пока ты ещё здесь, я хочу тебя любить. Как раньше любить.

Время вернулось назад. Аккуратно, но с силой любовной страсти положило их на брачное ложе и остановилось до следующего утра. Он, любивший её безусловно и принявший путь, уводивший его от неё навсегда. И она, любившая его, но не осмелившаяся признаться себе в этом. Побоявшаяся быть отвергнутой жёстким отцом и потерять зону комфорта. Они, сказавшие друг другу всё, что нужно было сказать, и сделавшие всё, что нужно было сделать, любили, наслаждаясь друг другом, осознавая, что происходит это в последний раз.