Что бы там ни было в прошлом, мои воспитание, убеждения и симпатии — социал-демократические. Как бы ни издевались поклонники жесткого капитализма над шестидесятниками, я принадлежу к последним. За шестидесятниками — благородство. Думается мне, что нынешние отрицатели шестидесятников преследуют весьма понятные цели: они пытаются оградить себя от укора заведомых противников оголтелого обогащения.

И я не отрицаю социализма. И его человеческое лицо мне было бы мило. И я не усвоил (и не усвою) теорию, по которой только на ортодоксальном капиталистическом пути можно добиться высокой производительности труда. Насиловать свою психику мне поздно. Тем более что сравнение совсем недавнего прошлого с настоящим не делает чести ни тому, ни другому.

Чуть ли ни в ранг основного экономического закона того социализма возводился принцип «максимального удовлетворения постоянно растущих потребностей трудящихся». В начале восьмидесятых, возвращаясь вечером с работы и зайдя в универсам, всякий раз я был действующим лицом такой сцены: человек двадцать-тридцать напряженно всматриваются в пространство за полуоткрытой дверью «подсобки», откуда вот-вот должны выкатить коляску с расфасованной вареной колбасой. Когда коляска появляется, все бросаются к ней и, отталкивая друг друга, все-таки ухватывают свой кусок. Эта потребность и называлась «постоянно растущей», потому что даже ее не удавалось удовлетворить.

Чем эта картина отличается от непрерывных разговоров о неуклонном росте производства в России начала двадцать первого века, когда рядовой гражданин этого роста не ощущает, когда и не растущие потребности постоянно не удовлетворяются, а упомянутый универсам превратился в «Патерсон шаговой доступности» с таким ценами, которые на двадцать-тридцать процентов выше цен на рынке, расположенном в двух километрах и находящемся под постоянной угрозой закрытия, и эта угроза нависла и портит настроение. Настроение портит нескончаемый ряд и других факторов, перечисление которых отнюдь не добавит оригинальности повествованию.

В последнее время забрезжила надежда на положительные сдвиги. Но кто поручится за результат?..

А пока что события складывались и продолжают складываться вот в какую гримасу. В конце восьмидесятых годов прошлого века околополитические скоморохи с гиканьем отплясывали на марксовой формуле «экспроприаторов экспроприируют», расшифровав ее как «грабь награбленное». Бесспорно, речь шла о награбленном. Но у Маркса не было и речи о разграблении, так как вторая часть формулы, т. е. «экспроприируют», означала превращение частной собственности в общественную. Казалось бы новой власти ради политической порядочности не подобало следовать вульгарной интерпретации формулы Маркса. Но она не устояла перед соблазном и пошла на поводу у своих околовластных скоморохов. Не рискнула занять принципиальную позицию: чего доброго, назовут «совками».

Более того, она не только инициировала обратное превращение общественной собственности в частную, что будто бы само собой разумелось и считалось неизбежным, но сделала это с такой поспешностью, что обратное превращение стало подлинным разграблением. И разграблением вовсе не награбленного, а заработанного честным и тяжелым трудом. При этом подвергся остракизму и насмешкам принцип социальной справедливости.

Надо признать однако, что в полном соответствии с формулой «грабь награбленное» на наших глазах происходит стихийный пересмотр итогов приватизации: вооруженный захват предприятий и силовая смена их владельцев. Так что те, кому мила именно такая интерпретация марксовой формулы, могут быть вполне довольны.

Прошло совсем немного времени, и новая несуразица, теперь уже вокруг «льгот», разыгрывается опять таки по сценарию, если не разграбления, то ограбления одних нищих в пользу других нищих. Правда, слово «ограбление» здесь мало подходит. Что можно награбить у нищего. Лучше сказать: «отобрать у одних нищих, чтобы отдать другим». Именно замена льгот деньгами (причем, совершенно неэквивалентная) теперь называется осуществлением социальной справедливости. От такого сальто можно обалдеть. В новой интерпретации принцип социальной справедливости, нещадно искажая его, пришлось провозгласить вицепремьеру Жукову. Я сочувствую ему: он понимает, что в этот момент расстается с симпатиями соотечественников, а потому его глаза выдают плохо скрываемую печаль.

Начинающийся абзац я вношу в электронный вариант книжки также более чем через месяц после ее выхода в свет. Он вызван теми событиями, которые произошли благодаря закону о монетизации льгот и его бездумной реализации. Закон свидетельствует о тщательно маскируемой бесчеловечности власти. Министр финансов пытается сгладить остроту вопроса тем, что «только один процент льготников» принял участие в митингах протеста против отмены бесплатного проезда в городском транспорте. В самом ли деле министр не понимает, этот «только один процент» вовсе не означает, что остальные девяносто девять с ними не солидарны или относятся к монетизации индифферентно? Оправдываясь, разве забыл министр, что начиналась вся затея с предложения таких ничтожных выплат, которые обнажали всю жадность власти по отношению к своим старикам, в том числе и к бывшим фронтовикам. Разумеется, министр финансов должен более всего радеть об экономном расходовании средств государства. Но способы экономии бывают разные. Экономия, преследующая гармоничное развитие общества, это одно. Экономия же любой ценой — это поведение рядового бухгалтера, а не члена правительства того государства, которое провозгласило себя социальным. Выдает себя с головой почти паническая забота уйти от социальной напряженности. Не здравый смысл, не истинная забота о людях, а забота о пресловутой социальной напряженности. Как будто кто-то сидит у переполняющейся чаши терпения и измеряет с точностью до микрона, доходит до края или нет. Еще не переливается? Ну и слава Богу! Прямо-таки новая функция демона Максвелла, бдительно отделявшего быстрые молекулы от медленных И еще один признак безнравственности власти: ее ветви из кожи лезут вон, чтобы свалить ответственность за принятие порочного закона с себя и переложить ее на другую. И это благородство? Да ну его, это благородство! Достаточно помнить русские пословицы: «Чем кумушек считать-трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?», или «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива!» Разве Зурабов и Исаев, пропагандируя размеры монетизации, не в унисон по радио и телевидению дырявили наши барабанные перепонки с такой силой, что поверхности упомянутых вещательных устройств нуждались в удалении с них осадков, выделяемых во время не в меру азартной речи? И, наконец, никто никого не тянул за язык убеждать, что ущерба от монетизации никому не будет. У фронтовиков, например, отобрано право бесплатного разового ежегодного проезда в купейном вагоне в любом направлении туда и обратно. Оно заменено иллюзорной возможностью раз в четыре года получить бесплатную путевку в санаторий с бесплатным проездом к месту отдыха. Это отнюдь не эквивалент.

Есть непреложные физические факты: например, скорость света конечна, и не существует скоростей, превосходящих ее. Нельзя утверждать с такой же категоричностью, что социализм не может быть построен. В Европе немало стран, в которых социализм построен.

В то же время, как только стало можно, все европейские страны с социализмом советского образца мгновенно дали от него деру. Главнейшая из причин: он был окровавлен сталинизмом, который надолго лишил его привлекательности. И в этом состоит главное преступление сталинизма перед историей. Все уродство современных производственных отношений в России — это тоже производное от уродств сталинизма. Из разлагающегося уродства сталинизма немедленное благолепие высвободиться не может! Я настаиваю на этом.

На протяжении десятилетий середины двадцатого века в нашей стране на разных уровнях констатировалось, что производительность труда в нашей промышленности и особенно в сельском хозяйстве значительно ниже, чем в развитых капиталистических странах. Как сочетать это с тем утверждением В. И. Ленина, что победит в конечном счете тот общественный строй, который обеспечит более высокую производительность труда. Либо она, эта производительность у нас принципиально не могла быть повышена (в чем я сомневаюсь), либо ее повышать не хотели, надеясь, что вывезет кривая. В обоих случаях исход закономерен. А обвинять Горбачева и Ельцина в «развале» СССР — нелепо. Посмотрел бы я, что произошло, если бы Клинтон и Буш вознамерились «развалить» США! Они немедленно превратились бы в пух…

Вся жизнь России требует, чтобы ее народ, правители, лидеры партий и движений, все претенденты на влияние, да и каждый ее житель относились к ней бережней, чем это происходит на самом деле, когда все, кому не лень, рвут ее на части, объявляя именно себя ее спасителями.

Даже если ограничиться только последними тремя веками, то вклад России в культуру, науку, литературу и искусство мира переоценить невозможно. И кто станет спорить, что вклад именно в этих областях определяет положение стран и их народов в мировом ранжире. А потому вполне понятно, на какое положение в этой шкале может претендовать Россия. И она по праву на него претендует.

Творцами всего того из выше перечисленного, что дала миру Россия, были люди, обладавшие и средствами, и свободным временем, без чего творчество невозможно. Но эти возможности доставлялись им в основном огромной массой людей тяжелого, а подчас и подневольного труда. И эта же масса людей поставляла в котел творческого процесса, как полуфабрикат, свои страдания, которые оплодотворяли всю духовную жизнь народа. Без них, кому не ясно, не было бы, например, Достоевского.

Иначе говоря, весь строительный материал русской культуры поставлялся тяжелым мучительным процессом, имя которому — вся несчастная российская жизнь. Однако всякое производство небезотходно. Отходами упомянутого взаимодействия жизни и культуры были угнетенность, скудная жизнь, нищета и темнота, забитость и невежество. И вот вслед за всем передовым и блестящим, необычайно высоким, что было на острие жизни России, которое представляло ее миру, не говоря уж о Победе в войне против фашизма, тянулся и, надо сказать, тянется до сих пор весьма мрачный шлейф горестей и неустроенности. Движитель оказывается одновременно и тормозом. Это тот контраст, который препятствует полнокровному развитию России как великой державы. Сокращение разрыва — залог избавления России от ее несчастий.

Я не претендую не только на роль носителя истины в конечной инстанции, но и на приоритет нескольких предыдущих мыслей. Идеи носятся в воздухе. Тем более не претендую на полноту моих рассуждений. Они — всего лишь очевидная и примитивная схема.

Мое фронтовое прошлое будит во мне размышления и другого рода. Бывший полковой разведчик, каковым мне пришлось быть с осени 1944 г. и до конца войны, я вспоминаю, как возвращаясь с задания, с удачей или без нее, мы всегда получали привет и приют в любом блиндаже у любого ротного. Всегда находилось, чем нас обогреть и подкрепить. Разведчиков любили, ждали, что принесут они, чем обрадуют или огорчат. Командир полка никогда не принимал решения без обстоятельных сведений о противнике. Серьезная доля сведений о противнике, особенно в его оперативной глубине, поступала, конечно, из дивизии, которая обладала более мощными разведывательными возможностями. Но все, что было непосредственно перед фронтом полка, командир полка добывал с нашей помощью. Нам частенько попадало, но мы чувствовали и заботу о нас.

Почти 50 лет, если не считать учебы в Ленинградском университете, я занимаюсь наукой. С болью воспринимаю я то, что происходит с нею в данное время. Большая часть общества отшатнулась от науки, которая некогда была его любимицей.

Я спрашиваю, роль полковой разведки в полку не аналогична ли значению фундаментальной науки для общества? Как бы назвали командира полка, пренебрегавшего разведкой? Правильно! Перенесите, пожалуйста, эпитеты, которые мелькнули у Вас в мозгу, на тех людей в нашем обществе, которые воображают, что они правильно относятся к науке, предъявляя к ней только сугубо потребительские претензии.

Это сравнение пришло мне в голову лет десять тому назад, когда некоторые члены нашего общества со злорадством и ликованием восклицали: «Да кому эта наука нужна!» И тут сыграл роль инстинктивный импульс защитить науку от поругания. Я не переоценивал своей выдумки. Более того, даже стеснялся ее, боясь, что собеседник воспримет ее, как некую попытку старого (упертого, по новой терминологии) вояки перенести свои солдафонские взгляды, на нашу до невозможности современную и цивилизованную почву. Это логическое построение представлялось мне примитивным. Оказалось, что нет! Когда я, как бы извиняясь, готовый согласиться с тем, что формула «разведка = наука» банальна, сопровождал рассказ о ней сомнениями, сформулированными выше, я слышал от весьма уважаемых мною людей: «Что Вы, что Вы, все очень правильно». Но если это так на самом деле, если в нашей жизни есть самоочевидные образы, подтверждающие нужность фундаментальной науки, то почему же к ней так относятся?

Однажды Президент Академии Наук СССР академик А. Н. Несмеянов сказал, что научная работа — это вечный поиск и неудача; так чего же и нос задирать. Вот и войсковая разведка — это тоже «вечный поиск», и, конечно, в ней тоже больше неудач с людскими потерями, чем удач с захватом «языка». Мы тоже не задирали носа, особенно, когда получали по морде.

Некоторая игра слов здесь налицо. Научный поиск, и поиск как вид боевых действий, разумеется, разные вещи. Но какова бы ни была разница в содержании понятия «поиск» в науке и в разведке, — цель у них одна — добывание истины. В науке истина — это сведения о законах природы. В разведке — это тоже сведения, но не о законах природы, а о противнике.

В лексиконе разведчиков было выражение «ночной поиск». Ясно, что это такое. Ученый зачастую тоже ведет ночной поиск, когда, решая свою задачу, он теряет сон.

Предыдущие несколько абзацев служат только одному: привести хотя бы еще один довод в защиту науки, помочь ей даже ценой таких аналогий. Но что же происходит в обществе и государстве, если для утверждения непреложных истин приходится прибегать к таким средствам, очень похожим на соломинку, за которую хватается утопающий?!

Полагаю, что вершители судеб и финансирования науки, держат ее на полуголодном пайке, не без оснований надеясь на то, что благородство ученых и преданность своему делу подвигнут их пренебречь материальным и приземленным ради возвышенного. Но, честное слово, так эксплуатировать высокую нравственность — по меньшей мере непорядочно. Можно бы выразиться покрепче, но хочется казаться деликатным.

Через несколько дней после того, как было написано это слишком интеллигентное (по нынешним временам) слово «непорядочно», произошло событие, которое заставило меня устыдиться своей деликатности. 16 октября 2003 года в радиоэфире состоялась беседа с вице-президентом Российской академии наук академиком Н. А. Платэ. Крупнейший ученый и организатор науки, внук знаменитого академика-химика Н. Д. Зелинского и сын замечательной художницы Р. Н. Зелинской, представитель высочайшего российского интеллекта, носитель идей прогресса и культуры вынужден был (в весьма корректной форме) жаловаться ведущему радиопередачи на принятие Государственной Думой закона о лишении Российской академии наук налоговых льгот на имущество (в отличие от предоставления этих льгот спорту и церкви). При нищенском содержании науки этот ничем не оправданный акт ставит ее перед гибелью. И это сделали люди, которым невдомек, что перед наукой вообще, и перед ее главой, в частности, они должны стоять с непокрытой головой, а уходя, не иначе, как пятиться спиной, не смея поднять глаз. Это непонимание лишний раз подчеркивает всю их ничтожность и серость. Сдается мне, что такой поступок думцев льстит их самолюбию, дабы ничто так не возвышает посредственность, как возможность насолить тому, кто превосходит ее по духу и интеллекту.

За несколько дней до передачи этой моей книжки в издательство, т. е. почти через год после события, описанного в предыдущем абзаце, состоялась аналогичная радиобеседа. Снова вице-президент Российской академии наук академик Н. А. Платэ, а вместе с ним академик-секретарь Отделения энергетики, машиностроения, механики и процессов управления В. Е. Фортов, вынуждены были жаловаться радиоведущему, а значит, российской общественности, на угрозу, нависшую над Российской академией. Эта угроза состоит в намерении власти обкорнать Академию с помощью некоторой готовящейся в чиновных недрах реформы науки. Авторы этого позорного проекта никогда и ничего для науки не сделали, не получили ни одного научного результата. Однако никто из власть имущих не одернет их и не напомнит им, что наука России неприкосновенна!

Не глумление ли над одной из форм общественного сознания, когда она в лице своих высших представителей вынуждена апеллировать к обществу и власти через рядовой пункт расписания ежедневной радиопрограммы?! Было бы достойным великой страны, если бы ее глава сам пригласил своих выдающихся ученых в удобное для них время обсудить нужды науки и перспективы ее развития. Было бы достойным т. н. «настоящего радио», если бы один из его ведущих поблагодарил судьбу за оказанную ему честь беседовать о науке, да еще с такими ее творцами!

И еще, просто глупо пытаться смягчить сожаление по поводу интенсивного отъезда российских ученых за границу разговорами о том, что это, видите ли, одна из положительных сторон глобализации, свидетельство высокой котировки наших ученых на мировом рынке научного труда. Фальшивое утешение! Но оно звучало с экрана телевизора из уст действительного члена Российской академии наук.

Как будто у нашей науки не было другого способа подтвердить свои высокие качества. Не выдерживает критики также и попытка внушить уверенность в обязательном возвращении уехавших ученых на Родину. И во всем этом нет ни слова о том, что отъезд каждого специалиста из России снижает общий уровень интеллекта. Если был прав Андрей Платонов, когда говорил, что без него «народ не полный», то что же можно сказать о потере сотен тысяч специалистов, составляющих мозговой концентрат страны?! Есть, оказывается, люди, которые умиляются этому несчастью! Или, может быть, снова в ходу крылатый перл «незаменимых людей нет и не бывало». Да и глобализация какая-то странная, неравноправная, несправедливая. Нас она, мол, необычайно возвышает, давая повод гордиться своим учеными, предоставляя возможность наслаждаться их высокой котировкой на мировом рынке интеллекта. Подумайте только, какой источник счастья! Выходит, чем больше ученых уедет, тем выше наша законная гордость. А вот несчастным американцам и немцам не повезло. Их ученые почему-то никуда не уезжают — к нам, например, чтобы поднять престиж Америки… Разве что в отпуск на берега теплых морей и в путешествия. Видно, не котируются, бедолаги, так же высоко, как наши…

Более того, похоже, американцы даже и не торопятся применить выдавливание своих ученых из страны в виде лакмусовой бумажки для определения котировки своей науки.

Унижено знание, добываемое зернышко к зернышку кропотливым трудом. Торжествует агрессивное, скоробогатое невежество. Долог будет психологический путь, пока самодовольное, а подчас и злорадное, богатство с почтением склонится перед авторитетом знания и необходимостью помогать его накоплению.

Или, быть может, плыть по волнам бездумно-бодряческого: «Я верю, что Россия… и т. д.». Вот так, торопливо, без вдумчивого и честного анализа заявить о себе, о своих популистских взглядах, дабы приобщиться к туманной и не сформулированной национальной идее, но при этом и пальцем не пошевельнуть для реализации надежд…