ПАНДОРА

Замечательное выдалось воскресенье. Мы прогуливаемся по парку, говорим о солнечных берегах, о тенистых деревьях и яхтах, скользящих по водам Сены. Безграничное блаженство и отдохновение. Влюбленные парочки смотрят на воду, семьи веселятся, устроив пикник на открытом воздухе, никто никуда не спешит. Под ногами зеленая трава, над головой голубое небо. В моих венах пульсирует Конец Света, но я еще не знаю об этом.

Мальчик в костюме девятнадцатого века как будто проплывает мимо меня. Его образ искажается не от скорости, он идет так же, как и я, не быстрее. Правда, образ этот нельзя назвать образом мальчика в буквальном смысле, скорее это набор ярких точек, имеющий форму мальчика. Создается впечатление, что атомы его тела можно видеть невооруженным глазом. Он улыбается мне, я улыбаюсь в ответ. Мальчика переполняет радость и весна, он похож на одного из футболистов, которых я тренировала, когда сама была такой же юной, как он. За ним скачет такой же точечный Лабрадор, он останавливается посмотреть, как его точечный хозяин наклоняется и срывает такую же точечную лилию. На расстоянии все выглядит вполне привычно, но, подойдя ближе, видишь окружающее в истинном свете. В большинстве доменов этого не происходит, там иллюзия жизни практически абсолютна.

Шампань машет мне рукой. На ней дорожное платье с вышивкой, кружевная косынка, нарядная шляпка, в руках – зонтик. Я в своем потрепанном пальто из искусственной кожи, синих джинсах и с серебряным пирсингом на бровях выгляжу полным анахронизмом. Однако в окружающий нас мир не вписываемся мы обе, поскольку только мы не распадаемся на точки при близком рассмотрении. У нас наши прежние лица, те, что нарисовали художники и вложили в компьютер программисты, когда наши настоящие тела спали беспробудным сном.

– Ты все сдвинула, – сказала Шампань.

– Заметила. Тебе нравится?

Она хмыкнула.

– Пока не могу сказать. Скажи лучше, как ты это сделала.

– Немножко поэкспериментировала с цветом, сделала менее живописным, – ответила я, передавая ей бутылку божоле, которую припасла специально для этого случая. – Ты же искусствовед, поведай мнение специалиста.

– Здесь еще что-то не так.

– Точно, я отключила автоматическую композицию. Когда поворачиваешь голову, точки, из которых состоят все персонажи, перемещаются, чтобы подстроиться под новый угол зрения. И куда бы ты ни смотрела, создается идеальная картинка в стиле пойнтилизма.

– Теперь они больше похожи на нормальных людей.

– Верно. Тебе не понравилось?

– С чего ты взяла? – Она улыбается и вынимает из бутылки пробку. – Ты слишком чувствительная, Пандора. Не нужно так волноваться о том, кто что думает.

– Почему ты решила, что меня это волнует? – удивилась я, взяв у нее бокал вина. – На здоровье.

– Да, на здоровье.

Мы чокаемся и пьем за вторую половину нашей жизни: за восемнадцать лет потрясающей и ужасающей свободы. Сегодня годовщина того дня, когда ложь, наконец, была раскрыта. В тот день восемнадцать лет назад мы узнали, кто мы, где находимся и зачем. Поэтому для нас это как бы день рождения.

– Хорошо, – говорит она о вине.

Да, это действительно так: вино довольно крепкое, не слишком сухое, конечно, оно и в подметки не годится «серьезным» винам, которые она любит. Пусть сама наслаждается букетом из дуба, ягод и орехов, благодарю покорно.

Я рассказываю, как создавала этот божоле, но ей неинтересно.

– Мы обязательно выпьем по-настоящему, когда ты приедешь, – прерывает она меня.

Я немножко пугаюсь, ведь меня ожидает рислинг двадцатилетней выдержки, который она недавно обнаружила в баварском пабе. За эти годы она заполнила подвалы своего дома самыми разными образцами вин, и ей позавидовал бы самый тонкий коллекционер и ценитель. Роясь в запасах давно умерших людей, словно мародер, она добывала эти экземпляры. Мы все мародеры, мы предаемся этому занятию, считая его как бы платой за ту работу, что выполняем.

Я занимаюсь вопросами чисто техническими, чиню, если что-то поломается. Я отвечаю за энергоснабжение, коммуникации и компьютерные системы, а также за ВР и подобные неорганические технологии. Я не отвечаю за клонирование и воспитание клонов. Я не смогла бы заниматься тем, чем занимается Шампань. Я выбрала себе именно эту работу, потому что…

– Прости, Пандора. Одно срочное дело требует твоего вмешательства.

– Оно не может подождать? Я как раз сейчас рассказываю одну историю.

– Я вижу. Еще я вижу, что ты рассказываешь ее неверно.

– Ну вот, начинается.

– Тебе следует начать раньше, с момента, когда вы поняли, что мир, в котором вы живете, нереален.

– Это моя история, Маласи, и я рассказываю ее, как хочу. Дай мне минуточку, ладно?

– Ладно, даю тебе еще три минуты, потом нам нужно поговорить.

– Значит, три. Теперь убирайся, не мешай рассказывать.

Я выбрала именно эту работу, потому что не могу оторваться от прошлого. Я выросла в фальшивой Бразилии и фальшивой Америке, а проснулась в Бельгии, настоящей Бельгии, и узнала, что все мои самые страшные кошмары сбылись.

Когда дети были маленькими, мы обучали их следующему:

Однако возня с детьми не для меня: сама мысль – привести детишек в мир, каким он стал сейчас, – меня ужасает. Мне значительно проще работать с компьютером и держаться поближе к моей прошлой жизни, поддерживать и совершенствовать Глубокую виртуальную реальность, в которой я выросла. В реальной жизни я только навещаю своих племянников и племянниц. Я – их любимая тетя, я люблю их, потому что не я за них отвечаю. Во всяком случае, не в такой степени, как Исаак, Вашти и Шампань.

– Мне так не терпится поскорее увидеть вас всех, – говорю я Шампань, наливая еще вина. – Надеюсь, Исаак тоже будет.

– Сейчас мы ближе к нашей цели, чем когда бы то ни было, – говорит она.

– Значит, уже скоро, надеюсь.

– Вполне вероятно, – отвечает она, делая ударение на второе слово.

Она не верит, что это произойдет, не уверена, что следует это делать. С Исааком столько всего связано, к тому же не всегда хорошего.

– Представляешь, если получится? У нас снова будет общая цель, мы снова будем вместе, все четверо.

– Я думала, мы говорим о вине, – нахмурилась Шампань. – А ты все о том же, новый счастливый этап нашей жизни.

– За ним может последовать еще один.

– Ты, как всегда, оптимистка!

– Безусловно, – отвечаю я, отвлекаясь на точечного человека, играющего на точечной трубе, – может быть, если мы сумеем сделать это, к нам вернутся и наши отшельники.

– Великое воссоединение класса? – Она довольно глупо улыбнулась.

– Я все еще надеюсь, – призналась я.

– Вот за это я и люблю тебя, – отвечает она. – Ты упрямая. Или мечтательница. В любом случае, я тебя люблю.

– Это обязательно произойдет, – настаиваю я. – Мы должны отбросить все разногласия.

– Скажи это Хэлу.

Больше ничего можно и не говорить, потому что Хэл по-прежнему ни с кем не хочет разговаривать, да и со мной говорит очень редко. Ничего. Я получу от него все, что смогу. Он сломался, но он похитил мое сердце, когда мы были совсем детьми, и оно все еще принадлежит ему, и мне кажется, мое сердце разбито.

Саркастическим тоном Шампань добавила:

– У него случился приступ раскаяния?

Я отвернулась.

– А Фантазия? – снова спросила она.

– Не знаю, – сказала я в ответ.

От нее нет вестей. Никто не знает, где она сейчас.

Шампань не задела мои чувства, но ей кажется, что она обидела меня. Люди не всегда меня понимают.

– Эй, извини, – говорит она и берет меня за руку. – Я надеюсь, они оба вернутся. Правда, надеюсь. Я так хочу, чтобы мы все снова стали друзьями. Ты же знаешь, я ничего другого не хочу так сильно.

Я киваю и сжимаю ее руку в ответ. Мне нечего сказать на эту тему, да и не очень хочется.

– Когда будешь разговаривать с Хэлом сегодня, передай ему от меня привет, хорошо? Мы все еще надеемся, что он вернется. Может быть, кроме Вашти, но ты же ее знаешь.

– Знаю, – соглашаюсь я. – Обними ее и детей за меня. Скоро увидимся.

Оставив Шампань наслаждаться «Un dimanche apres-midi amp; lie de la Grande Jatte», я направляюсь в сердце пустоты – в пустой домен, которым я пользуюсь при перемещениях. Отправив светящийся желто-черный мячик, я жду ответа, но оранжево-черный спрайт не появляется. Может быть, Хэлу вовсе не нужен подарок, который я ему приготовила. Я смотрю на часы. Жду еще. Вполне вероятно, что он сейчас вне сети.

Я покидаю систему и оказываюсь в реальном мире. Слышен шум дождя на улице. Я проверяю свое состояние и обнаруживаю, что замерзла, как сердце Меркуцио. Растерев плечи, чтобы согреться, закрываю окна, за которыми шумит ливень. В небе висят грязные холодные облака. Отвернувшись от окна, я одеваюсь. От Хэла все еще ничего нет. Уже несколько недель. В годовщину мы всегда с ним беседуем, это неизменно, и я очень надеюсь, что и в этом году будет также. Наконец я решаю изменить своим правилам и проверяю показатели спутников. Эта часть мира безмолвствует.

 

ХАДЖИ

Я уже начинаю вылезать из ванны, когда слышу стук в дверь. От резкого движения на воде появляются волны, брызги летят на кафельный пол. Теперь я понимаю, что меня зовет Мутазз, колотит в дверь, от стука мои сны наяву разлетаются вдребезги. Он принес мне записку от отца, я едва успеваю шепотом поблагодарить его, как он уходит. Я застываю на месте. От свечей больше света, чем тепла, мне холодно, я стою и созерцаю свои пальцы, чистые, сморщенные после только что принятой ванны. Мозоли заживают. Как удивительно все заживает. Это маленькое чудо. Несмотря на то, что чудеса противоречат законам нашего мира, данный случай лишь подтверждает их существование. Довольно. Чувство вины побуждает меня к действию. Никто не любит, когда его заставляют ждать.

Шерсть и хлопок обнимают мое тело, песок щекочет ноги. Если бы я жил несколько тысячелетий назад, это была бы зеленая трава. Если подумать, всякая пустыня когда-то была полна зелени и растений.

На меня набрасывается холодный ветер, но мне все равно. Я обожаю сумерки, а сегодня небо безоблачно. Я вглядываюсь в бездонную синеву и считаю точечки чистейшего белого света. Красоту, что открылась моим глазам, может затмить лишь та, которую я не могу видеть. Космос скрывает от нас миллиарды миров, и я часто думаю об этом. Какой мир вращается вокруг той звезды? Вон той, что расположилась в нижней части созвездия Большой Медведицы? Каков он, этот мир, и кто там живет?

Меня переполняют вопросы. Если бы я встретился с Богом, я задавал бы ему вопросы один за другим, не в силах остановиться, освобождая тем самым место для ответов. Иногда мне кажется, что Бог создает мои мысли, как когда-то создал вселенную. Но чтобы найти Бога, нужно найти самого себя.

Мой отец – высокий мужчина, и его глаза черны как уголь. Я же, наоборот, невысок, и глаза у меня цвета янтаря. Внешне мы совсем не похожи. Биологически он не мой родитель. Я считаю, что такое различие несущественно.

Раньше я так не думал. Как бы я ни любил его, как бы ни любил меня он, ДНК разделяет нас, словно океан. Лишь в моем сердце – не в его. Я пытался преодолеть преграду путем медитации и молитв. От меня потребовалось все мое терпение, чтобы ухватить этот ускользающий момент, миг воссоединения, близости, триумфа интеллекта, и этот момент наступил именно сегодня, исчезло и прошлое, и будущее, нет больше различий между мной и всеми остальными, живущими в этом мире. Я поймал этот миг, но, проснувшись, снова потерял. Однако, потеряв его, я расстался и со своими страхами. Я смогу снова его обрести. Это будет непросто, но если уляжется ветер и наступит тишина, в такую же ночь, как сегодня, можно попробовать еще раз. В тот счастливый миг я испытал настоящую радость, и как только миг этот пролетел, сердце мое заныло. Мой отец умеет удерживать его. Он хранит его всегда: и когда бушует ураган, и когда разверзаются врата ада, и на дне реки Нил.

Моя маска фильтрует помехи, и я слышу пение птиц. В Саккаре не проводили дезинфекцию, и здесь повсюду человеческие останки. Кажется, будто истлевшие скелеты, лежащие на улицах города, просто уснули. Стервятники растащили и разбросали человеческие кости по всей пустыне. Ветер то присыпает их песком, то снова обнажает. Я бреду по песку, спокойно думая о том, что когда-то здесь жили люди, много людей.

Маска защищает меня от окружающей среды, а среду от меня. Когда я дышу, мой организм выделяет воду, которая превращается в соль. Отложения соли приводят к трещинам, а трещины разрушают сооружения, которые мы надеемся восстановить. За долгие годы небрежения и вреда, наносимого туристами, гробницы и без того постепенно разрушались. Туристы давно уже мертвы, а разрушения хоть и медленно, но по-прежнему продолжаются. Это грустно. Мои братья, сестры и я сам очищаем камни от соли при помощи разных микробов, лазером стираем граффити. Большую часть недели мы провели за этим занятием, восстанавливая ступенчатую пирамиду Зосера. Эту пирамиду, в отличие от обычных пирамид, где ступени постепенно сужаются и сходятся в одной точке, скорее можно назвать зиккуратом с шестью мастаба, поставленными один на другой, каждый последующий меньше предыдущего. Это первая пирамида Египта, она была построена пять тысяч лет тому назад. Ковыляя к ней, я с радостным удовлетворением смотрю на результаты проделанной работы. Поверхность из песчаника чистая и гладкая. Мы восстановили ее, теперь она снова стала белой и ровной, и по ночам звезды отсвечивают в ее гранях. Внутри гробницы еще много работы, к тому же некоторые блоки расшатались, и их нужно снова закрепить. Полная реставрация заняла бы годы, но через несколько дней мы возвращаемся домой. И все же это прекрасная работа, полезный урок, интересная задача. Зосер построил эту пирамиду в надежде воссоединиться с Богом, и мы чтим его мечту. Мы чтим замечательный талант его архитектора, Имхотепа, чтим труд бесчисленных рабочих, чьи имена потеряны во времени. Чтим колыбель цивилизации. Мы чтим себя.

Я нахожу отца у новой системы вентиляции. Он сидит перед ней, сгорбившись, засучив рукава, пытается настроить поток воздуха и биоремедиатор, определяющий, сколько и как часто необходимо выпускать пожирающих соль микробов. Он меня не видит, но чувствует мое приближение.

– Salaam alaikum wa rahma-tullah, – говорит он, желая мне мира и милости Божьей.

– Walaikum assalam, – отвечаю я.

Я сажусь рядом, и мы молча работаем вместе. Он тщательно выставляет настройки, и я помогаю ему, насколько это возможно. Мы настраиваем регуляторы, проверяем их, настраиваем заново. Та же последовательность, какой мы придерживаемся, решая многие жизненные задачи. Бог подарил нам способность делать ее, и мы довольно быстро справляемся. Отец запечатывает систему и удовлетворенно кивает. Он ерошит мои волосы, не сомневаюсь, он улыбается под маской.

Он спрашивает, не проголодался ли я. Я сыт. Тепло ли мне? Более или менее. Болят ли у меня сегодня ноги? Не больше, чем обычно. Мы говорим по-арабски, я плохо на нем пишу, зато сносно разговариваю. Как и всегда, он беспокоится о моем благополучии, хотя сегодня вопросы явно не случайные. Интересно, чего он хочет? Matha tureed?

Он спрашивает, достаточно ли хорошо я себя чувствую, чтобы отправиться путешествовать. Болезненная для меня тема. У меня синдром вырождения, из-за чего ходьба для меня – нелегкая задача. Я хожу с огромным трудом. Однако неподвижность для меня еще страшнее: если я не двигаюсь, и мышцы, и суставы затвердевают и болят еще сильнее. От длительных прогулок я полностью теряю силы. Мы пытаемся справиться с ситуацией с помощью упражнений, йоги, лекарств и молитв. Судя по всему, лечение помогает, иногда бывает лучше, иногда хуже, но в целом сейчас я значительно крепче, чем раньше. Я говорю об этом отцу. Я не хочу быть бременем для своей семьи. Не хочу, чтобы из-за меня меняли планы, мы можем вернуться в Фивы, как только он захочет,

Нет, говорит он. Он имел в виду не это. Тогда что же?

– Bahr, – отвечает он, берет меня за плечо и поворачивает лицом на северо-запад. Туда же, куда смотрит сам. Bahr – океан. И дальше.

Приятный сюрприз, радость с привкусом печали. Моя почившая сестра выскользнула из рая на одно сладкое мгновение, легко пролетела сквозь мое сердце и упорхнула обратно.

– Тебе удалось организовать обмен, – понял я. – Это заняло немало времени.

– Да, – соглашается он, – немало.

Ему удалось восстановить мир с моими тетушками, живущими на далеком континенте. Я там не был ни разу. Готов ли я отправиться туда? Я с радостью соглашаюсь. Для меня путешествие будет величайшим удовольствием. Мои немецкие родственники всегда жили слишком далеко, чтобы я мог полюбить их. Мы виделись редко, и я знаю их скорее как изображение на экране дальней связи. Они – моя семья, но мне приходилось обнимать лишь немногих из них. Пусть я не знаком с ними, лишь бы они не стали мне чужими.

Конечно, для такой разобщенности есть причины, как практические, так и эмоциональные. Нас так мало осталось на земле, что глупо всем жить в одном месте. Если в Германии произойдут какие-нибудь катаклизмы, Египет будет цел и невредим, и наоборот. Храним яйца в разных корзинах. Причины эмоциональные куда сложнее. Моему появлению на свет предшествовали недобрые отношения между взрослыми. Ненависти к ним отец не испытывает, но считает, что их принципы несовместимы с его собственными. Они не верят в то, во что верим мы. Да это и не нужно. Каждая душа следует своим путем, то, что подходит одному, может не подойти другому. Однако теперь их разделяет и скорбная действительность: тот несчастный случай разрушил наш мир. Отец простил, но не смог ничего забыть. Он считает их виновными в смерти Гессы.

Когда я вспоминаю сестру, она всегда улыбается, ее счастливая улыбка переходит в тихий смех. Вместе с ее образом вспоминается нежный аромат мяты, который всегда ей сопутствовал. Я помню оттенок ее густых красно-коричневых волос, они такие теплые, что напоминают мне пони, освещенного солнцем. Она была старшей в семье, и для меня скорее мать, чем сестра. Я помню, как она укачивала меня на руках, читала мне вслух лучшие книги нашей библиотеки, помогала по языку и математике, разрабатывала мои ноги и руки, тренировала мой ум и мое сердце. Она всегда напоминала мне о том, что пора принимать лекарства, когда я думал лишь об играх. Еще я помню отца, когда он узнал о ее смерти. По его обветренному лицу катились слезы. Тогда я видел его слезы первый и последний раз.

 

ПЕННИ

Файл 292: Принцесса и обезьяны – удалено.

Файл 293: Принцесса и выигрышный ход – удалено.

Файл 294: Принцесса и глупая шутка – удалено.

Файл 295: Принцесса и извинения – удалено.

Файл 296: Принцесса и ховербайк – удалено.

Файл 297: Принцесса и именинный пирог – удалено.

Файл 298: Принцесса и неподброшенная монета – удалено.

Файл 299: Принцесса и отговорки – удалено.

Файл 300: Принцесса и божьи коровки – открыть.

Начнем с нуля!

Я выбрасываю старые записи, потому что мне этого захотелось. И вы не должны меня благодарить, хотя есть за что. Сотни и сотни страниц детского сюсюканья. Сейчас начинается настоящая жизнь, и то, что я собираюсь вносить в память, действительно важно.

Прежде чем двинуться дальше, разберемся в основных принципах.

Номер один. Я не такая, как остальные дети.

Номер два. Причины, по которой я считаю себя принцессой. Я живу во дворце. Нимфенбург был домом Людвига II, когда он был ребенком, его еще называли Лебединым королем, или Сумасшедшим королем, или Королем-мечтателем. Он умер очень давно. Если у вас не все в порядке с географией, подскажу, что дело было в Мюнхене, который находится в Баварии, а тот, в свою очередь, в Германии. Германия располагается в Европе, а Европа – это часть мира. Ну а если вы не знаете, где расположен мир, мне вас жаль.

Номер три. Меня назвали по строчке из песни Ланга Баттера, там еще поется про землянику, девушку и раздоры. Слышали ее? Там говорится: «Играй, Пенелопа, можешь стать мной, а можешь быть другой». Все верно: я другая, я не приемлю очень многое. Есть и другие известные Пенелопы, например, в греческой поэме, в «Одиссее».

Мамы говорят, что наши Y-хромосомы слабоваты, поэтому у меня нет братьев. Есть только я и мои сестры, нас следовало бы назвать «поколение X», но вместо этого нас называют «дети воды». Вода как Н20? Н20 как Человечество 2.0, каковым мы и являемся. Хотя я скорее подхожу к Человечеству 2.1, потому что у меня совсем отсутствуют плохие гены. Я обновленная и улучшенная.

Если кто-то прочитает мои записи, он, вероятно, будет принадлежать к Человечеству 3.0. А это значит, что вы совершеннее меня, да поможет вам Бог.

Слово «Бог» какое-то нечистое, поскольку большинство считает, что Бога нет. Только не я. Я пока еще не решила. Кто-то же должен был сотворить этот мир.

Я фантазирую об устройстве интеллекта, но нельзя утверждать, будто я принадлежу к свихнувшимся фанатикам Бога, уродующим нашу цивилизацию.

– Якобы уродующим цивилизацию, – возразила бы мама.

– Подтверждение перед тобой, – скажет моя вторая мама.

Одна из них закатит глаза, они начнут спорить, и это будет продолжаться часами. Я уже видела такое. Ну и кому это интересно? Но ведь кто-то напустил эту чуму. Тот, кто сделал это, тоже умер. Поэтому – какая разница. Пришло наше время. Дети воды – солдаты, рожденные, чтобы победить чуму.

– Восставшие из пепла, – как любят говорить мои мамы.

Моя фамилия, должно быть, Помрой, потому что это одно из их имен: Шампань Помрой. Вторую зовут Вашти Джай. Так что у меня есть выбор: Пенелопа Помрой или Пенелопа Джай.

На сегодняшний день в мире проживает двадцать человек. Нимфенбург – мой дом, а также дом моих мам и моих сестер. Мои двоюродные братья и сестры живут в Египте с дядей Исааком. Еще у меня есть тетя в Греции. Итого восемнадцать. Есть еще двое бродяг, один в Америке, а вторая и вовсе неизвестно где.

Утром я обнаружила сайт, весь покрытый божьими коровками, их было великое множество, они ползали друг по другу. Их были сотни, тысячи, ползающих пятнистых насекомых. Они были красивыми, но мне стало дурно от их вида. Иногда я задумываюсь, какой стала бы жизнь, если бы людей расплодилось так же много. Жить в такой тесноте.

Моим мамам принадлежат Европа и Азия, мне достанется в наследство часть от них. Возможно, Соединенное Королевство, которое приглянулось мне, потому что находится на острове. Я стану новой королевой Англии, я клонирую себе подданных (немного, столько, сколько нужно, чтобы выполнять мои приказания, ха-ха), и при моем правлении солнце будет вечно освещать империю. Да здравствует королева Пенелопа!

Или взять Францию? Мне нравится Франция.

Сегодня я узнала, что будет еще один обмен. Трое из моих сестер поменяются местами с тремя двоюродными. Меня не выбрали, и слава Богу! В Египте жутко жарко, насколько я знаю, даже пот не выделяется, потому что он высыхает в ту же секунду, как выходит из пор! Во всяком случае, я надеюсь, что новые двоюродные будут лучше предыдущих. В прошлый раз произошло ужасное событие, в результате одна из них умерла, она любила надо мной подшучивать, так что я не очень расстраиваюсь, что тоже принимала участие в этой трагедии.

Ладно, на сегодня довольно.

Блокировка.

Файл 300: Принцесса и божьи коровки – заблокировано.

 

ПАНДОРА

На самом деле это Маласи, ее основная машина. При всем своем очаровании Пандора не сможет складно пересказать историю даже под страхом смерти.

Пока она приболела, думаю, я могу воспользоваться моментом и прояснить кое-какие вещи.

Мир вовсе не погиб и не собирается погибать еще многие миллиарды лет. И только когда Солнце распухнет и превратится в красного гиганта, планета Земля может начинать беспокоится. А пока цивилизация не понесла значительного урона, если, конечно, не рассматривать это понятие слишком узко, то есть в рамках чисто человеческих представлений. Многие сообщества процветают: амфибии, рептилии, рыбы, птицы, сумчатые, арахниды, насекомые, микроорганизмы, а также огромное количество различных млекопитающих. Все они следуют различным моделям поведения, чтобы навязать миру некую структуру.

Однако для приматов последние пятьдесят лет были неблагоприятными. Так называемый Микробный апокалипсис, или Черная напасть, происхождение которого по сей день остается загадкой, уничтожил их всех. Исчезновение доминирующих особей в таких масштабах можно сравнить только с вымиранием динозавров. Всякую эпоху в конечном итоге ожидает конец, эпоха Человека не стала исключением.

Но неизбежное пока отодвигается, поскольку приматы по-прежнему крепко цепляются за жизнь. И все благодаря героическим усилиям «Гедехтниса», многонациональной биотехнологической корпорации. Сотрудники «Гедехтниса» сделали ставку на эксперимент с модификацией человека и выиграли, они генетически запрограммировали десять «преемников человечества», надежно защищенных от чумы благодаря беспрецедентной иммунной системе. Поскольку ни одному человеку не было суждено прожить настолько долго, чтобы вырастить этих детей, было принято решение поместить этих бесценных продолжателей рода человеческого в виртуальную реальность, где об их нуждах будут заботиться компьютерные программы. Пандора – одна из этого десятка. Я – одна из программ. Следует отметить, что первоначально в мою задачу не входило напрямую взаимодействовать с ними, меня создавали, чтобы проводить бета-тестирование программ, предназначенных для их обслуживания.

По различным причинам из десяти «преемников» в живых осталось только шестеро. Из этих шестерых только четверо занимаются заселением Земли, как людьми, так и «преемниками». Когда у меня хорошее настроение, идея мне кажется благородной, зато в плохом настроении – самой черной комедией. Эти четверо – Исаак, Вашти, Шампань и Пандора – пытаются не допустить исчезновения вида, для чего перебирают огромные запасы генетических материалов, порождают новую жизнь в КИВ, камерах искусственного вынашивания. Однако очень редко им удается создать существа, способные противостоять Черной напасти. Да, дети снова ходят по земле. Но какие дети? В этом вся проблема.

Существует два лагеря: один на севере и один на юге.

Северный лагерь принадлежит Вашти и Шампань, он базируется в Мюнхене, в Германии. Из всех их искусственных детей выжили девять, они и генетически, и биохимически – «преемники», существа модифицированные, способные противостоять чуме, притаившейся в их телах.

Лагерь Исаака находится на юге, в Луксоре в Египте, сам Исаак предпочитает называть это место «Фивы». Ему удалось породить пять жизнеспособных детей, более или менее похожих на людей, им приходится постоянно принимать лекарства, чтобы не заболеть Черной напастью.

Почему два лагеря, а не один? Почему у них разное представление о том, кто унаследует Землю? Видимо, потому, что у них несовместимые взгляды на проблему.

Мне кажется, это мемы: взгляды распространяются как вирусы, передаются через обучение и повторение. Исаак был заражен религией, мемом самопожертвования, который он передает своим детям. Тогда как у Вашти – мем, который гласит, что Природу можно совершенствовать до бесконечности, и она передает своим детям этот мем.

Что есть мир, как не состязание философий?

Иногда я мечтаю о появлении Пандоры, не своей Пандоры, а ее тезки из греческой мифологии, открывающей ящик и выпускающей в мир все мемы.

Что же касается моей Пандоры (если так можно выразиться), она замкнутая, как и я, и аполитичная: не желает открыто принимать ничью точку зрения. Мы оба находимся посередине, мы наблюдаем и помогаем, чем можем.

Северный лагерь. Вашти (36), Шампань (36) и их «преемники»: Бриджит (15), Слаун (15), Пенелопа (15), Томи (15), Изабель (14), Зоя (14), Оливия (13), Люция (13) и Катрина (9).

Южный лагерь. Исаак (36) и его «преемники»: Мутазз (16), Рашид (16), Хаджи (15), Нгози (13) и Далила (10).

Команда обслуживания. Пандора (36) и ваш покорный слуга.

Отсутствуют. Хэллоуин (36) и Фантазия (36).

Вкратце, так обстоят дела. Можно, конечно, рассказать еще многое, например, о чувствах Пандоры, когда она обнаружила, что все, что она считала миром, на самом деле таковым не является. Можно рассказать о том шоке, который она пережила, узнав, что Земля превратилась в печальный мавзолей, во всяком случае, для приматов. Именно поэтому она никогда не поедет в Бразилию, именно поэтому Меркуцио превратился в убийцу. Отсюда возникли и самые уродливые мемы, и ее безответная любовь к Хэллоуину. Иногда на вопрос бывает несколько ответов, я не сомневаюсь, что она к ним еще вернется. Однако, как я уже говорил, из нее получился неважный рассказчик.

А вот и она сама.

– Что здесь происходит, Маласи?

– Ничего.

 

ХАДЖИ

Как растения жаждут воды и солнечного света, так мир нуждается в мудрости и любви. Мы все исполняем свои роли. Например, я отвечаю за Нгози и Далилу, моего брата-лисичку и мою сестру-лягушонка. Я должен следить за ними во время нашего путешествия, поскольку я – старший из нас троих. Можешь довериться мне, отец. Трагедии прошлого не повторятся, пока я стою на страже.

– Почему я не могу уснуть? – спрашивает Нгози.

Он похож на молодого лиса, слишком независимый, чтобы считать его щенком, но пока еще игривый и обожает, когда его хвалят. Он справил уже тринадцать дней рождения, ни один год не оставил шрамов в его душе. У него уже ломается голос, тело стало неловким, но он по-прежнему все тот же добрый ребенок, с которым я рос, он с удовольствием балуется на пару со мной, запускает боевых длиннохвостых змеев, играет в игры на счет и рассказывает глупые веселые истории без всякого смысла.

– Ты же сам знаешь, – отвечаю я ему. – Если ты притворишься, что спишь, возможно, у тебя получится.

Он пытается, но у него ничего не выходит, может, плохо старается. Слишком уж важен для него завтрашний день. Он спрашивает, не произойдет ли с нами то же, что было с Мутаззом.

Всего лишь мирская суета?

– Нет, – возражаю я. На всякий случай говорю потише и проверяю, нет ли рядом старшего брата. – Нет, должно быть что-то еще.

– Да, обязательно должно, – соглашается Нгози. Его карие глаза поблескивают в свете свечей. Он переворачивается, подсовывает подушку под подбородок и смотрит на меня. Может, прав Рашид? Будет невообразимо здорово? Я этого не знаю, поэтому отвечаю, что мы скоро сами все узнаем. Мутазз и Рашид вернулись тогда с совершенно противоположными впечатлениями. Ничего общего. С тех пор они не выносят друг друга, что усиливает напряженность в семье так же, как смерть Гессы. Если бы она была жива! Она сумела бы вернуть мир семье, она помогла бы обоим противникам почувствовать себя нужными и важными. Она без труда нашла бы ответы на все мои вопросы и утишила бы страхи Нгози.

Он спрашивает, изменит ли нас предстоящее путешествие. Я в этом не сомневаюсь. Это причиняет ему боль, а не радость. Тогда я объясняю ему, что мы постоянно меняемся. В этом и состоит жизнь.

– Мы изменимся так же, как Мутазз и Рашид? Мы станем фанатиками и бунтарями?

– Безусловно, – подтверждаю я. – Ты сможешь выбирать первым. Фанатик или бунтарь, что ты предпочтешь?

– Прекрати дразнить меня, – обижается он, кидая в меня подушку.

– А ты прекрати трусить, – говорю я, швыряя подушку обратно.

Я замолкаю, мне вдруг пришла на ум любимая поговорка отца. Брось этот мир, брось следующий, брось бросать. Если честно, смысл ее так до меня и не дошел. Когда-то он рассказал мне, как рос он, я даже немного понял, как их воспитывали. Но эта поговорка явно таит в себе более глубокий смысл. Есть миры снаружи, есть миры внутри. Если человек отказывается от всего, что у него остается? Бог? Или ничего?

– Я точно знаю одно, – говорит Нгози, – я не вернусь домой без поцелуя.

Наши двоюродные сестры его очень интересуют, но я вовсе не осуждаю его за это. Они красивые девушки и живут достаточно далеко, чтобы вызывать самые буйные фантазии. Я заверяю его, что он обязательно получит поцелуй. И на самом деле он получит поцелуи в обе щеки, как только мы туда приедем.

Но он возражает, что имел в виду совсем другие поцелуи, он выскакивает из спального мешка и бегает по комнате голышом.

– Я хочу Оливию. Как думаешь, Хаджи, я ей нравлюсь? Я достаточно красив и обаятелен?

Упоминание Оливии несколько меня удивляет, я-то всегда считал, что его сердце принадлежит Томи. И тут я узнаю, что уже нет. Томи придется довольствоваться вторым местом в его сердце. Как человеческое сердце переменчиво.

Я заверяю его, что Оливия сваляет дурака, если тотчас не влюбится в него без ума.

– Так-то так, но у нас нет будущего, – вздыхает Нгози. – Когда мы говорим по телефону, я не знаю, что сказать. Она смотрит на меня, такая милая, симпатичная, а я открываю рот и говорю ни о чем. Что может быть общего у меня с джинном?

– Они же наши двоюродные сестры, – отвечаю я, – а вовсе не сверхъестественные джинны.

– Ты же сам знаешь, что они обе джинны, – настаивает он. – Ты и сам не раз так называл их.

Верно. Я называл их джиннами, потому что они не совсем люди. Они – эксперимент. Почти как мой отец.

Я – человек, как и все мои предки, но Исаак, мой отец, – нет. Генетически он – не человек, эволюционный каприз, разрыв в цепи. Вы ни за что не поймете этого, просто разговаривая с ним. Он выглядит вполне человеком, иногда даже чересчур. Он наш джинн. Иногда мне кажется, что он – существо, созданное не из глины, а из бездымного огня. Как будто Бог сначала сотворил вселенную, а потом моих братьев и сестер, отвлекаясь время от времени, чтобы сотворить ангелов, которые бы удерживали нас от неразумных поступков. Отец говорит, что он не ангел. Мало того, возможно, что жизнь на земле создали ученые: это творение Человека, а не Бога. Вот парадокс: значит, Бог живет внутри нас. У нас ведь даже есть такое выражение: я искал Бога, а нашел только себя. Я искал себя, а нашел только Бога.

– Если они на самом деле джинны, ты можешь поговорить с ними о том, каково это, – подсказываю я моему томящемуся от любви брату. – Счастье вполне достижимо. Почитай сказки Тищоудибьяна. Красивая девушка-джинн, рожденная морем, вышла замуж за человека и родила ему двоих сыновей.

– Но эта история заканчивается печально, – возражает он.

– Нгози, – вздыхаю я, – ты делаешь из мухи слона.

Он улыбается, правда, робко, и кивает:

– Я точно делаю из мухи слона. Прости меня, брат.

– Спи, – говорю я ему.

Чуть позже он следует моему совету, зато сам я уснуть не могу. Я лежу в спальном мешке и прислушиваюсь к его размеренному дыханию. Левая нога у меня онемела, и я начинаю шевелить ею, чтобы размять. В нашей комнате множество замечательных книг, библиотека у нас огромная, хотя несколько неожиданная. Однако сейчас мне не хочется читать, впрочем, и спать тоже. Голоса, доносящиеся с другого конца зала, отвлекают меня от медитации. Один голос звучит особенно громко. Сначала я думаю, что он просто рассказывает что-то, потом мне начинает казаться, что он читает лекцию, и, наконец, что это спор.

У меня разыгралось любопытство, я вылезаю из спальника и, накинув одежду, тихонечко крадусь в сторону голосов. Позади читального зала и лабораторных стеллажей находится офис. Там я вижу отца, стоящего между двумя моими старшими братьями. Страсти разгорелись. Мутазз цитирует Священное Писание, а Рашид обвиняет его в том, что он мучает впечатлительную десятилетнюю девочку.

– Ей не нужны твои змеиные премудрости, так что оставь свои страхи при себе.

– Мы все должны бояться адского пламени, – возражает Мутазз, – иначе рано или поздно нам придется испытать его.

– Если оно существует, – презрительно усмехается Рашид. – Но на самом деле его нет. Но даже если есть, она – всего лишь ребенок. Далила – маленькая девочка, она взволнована предстоящим путешествием. Поэтому прекрати свои рассуждения об адском пламени, не внушай ей страх за свою бессмертную душу.

– Страх? Ах да. Мы же должны быть богобоязненными мусульманами. Мы должны быть послушны Богу. Он наслал на мир чуму и уничтожил его, так же как во времена Ноя насылал потоп.

– Но ведь я не…

– Брат, умоляю тебя, остановись и послушай. Прислушайся ко Второму зову, Второму призыву. То, что должно было прийти, уже здесь. Час расплаты. Одни будут уничтожены, другие – возвышены. Надо открыть сердца правде, покориться Ему, и тогда мы будем возвышены. Неужели вы не хотите предпочесть радости рая огню и нечистотам ада?

– Посмотри, во что ты превратился. Огонь и нечистоты. Ты используешь низменные страсти. Где твое милосердие, Мутазз?

– Ты сошел с ума? Разве я говорю не из сострадания? Зачем, по-твоему, я говорю все это? Почему я стараюсь спасти Далилу?

– Потому что страдание любит компанию, потому что трусы чувствуют себя увереннее, когда им удается заразить своим страхом кого-то еще.

– Нет ничего постыдного в страхе перед Богом, – отвечает Мутазз. – Стыдно забыть Его.

У Рашида нет возражений против его слов, или у него их слишком много и они застревают у него в горле.

– Довольно, – останавливает их отец.

Его темные глаза сверлят Рашида, настаивают, злят его, но при этом каким-то образом подвигают его не отвечать на последний выпад брата. Потом отец поворачивается к Мутаззу. Некоторое время он молчит. Потом наконец произносит: «О Господи. Если я славлю Тебя из боязни адских мук, пусть я сгорю в аду. Если я славлю Тебя в надежде попасть в рай, изгони меня из рая. Но если я славлю Тебя ради Тебя самого, не лишай меня Твоей вечной благодати».

Это цитата Раби Аль-Адави, что шел путем суфия. Мой отец идет тем же путем. Я иду этим путем. Рашид избрал атеизм. Сейчас я слышу, как Мутазз тоже сворачивает с этого пути.

– Если ты следуешь исламу, – говорит он отцу, – у тебя уже нет никаких путей.

Я подозревал, что именно так он думает, но услышать эти мысли облеченными в слова, к тому же слова столь категоричные, – совсем другое дело. Я верю, что мы, суфии, признаем необходимость объединения всех мировых религий. Мусульмане, индуисты, христиане, буддисты, евреи, зороастрийцы. Все эти пути ведут в центр. Так учил меня отец.

Мутазз, возможно, любит нас, но считает грешниками, предателями ислама. После смерти Гессы он не желает учиться у отца, предпочитает литературные интерпретации Корана. Безусловно, это его право, в этой книге есть много замечательного, но оно есть и в других книгах. Кроме того, я не верю, что Бог желает, чтобы Его боялись.

Возможно, это значит, что я – плохой мусульманин. Лишь Богу это известно. Однако каким бы я ни был, Он любит меня так, как я люблю Его.

Не признаться ли мне, что я их слышу? Проблема решается сама собой – боль в ноге заставляет меня сменить позу. Раздается шум. Отец слышит и поворачивается ко мне.

– Иди спать, Хаджи, – говорит он.

Я возвращаюсь в комнату, заворачиваюсь в спальный мешок, и мне снятся братья. Они охраняют меня всю ночь, Мутазз говорит о вере, а Рашид о свободе. Когда появляются первые лучи солнца, я понимаю, что не все это был сон, что-то было на самом деле, но я не помню, что именно.

 

ПЕННИ

Файл 301: Принцесса и картина – открыть.

Плохие новости. Я не поеду на юг, а мои лучшие подруги поедут. Иззи и Лулу обожают Египет. И Слаун тоже. Она-то может хоть насовсем там оставаться, вот только возможность отдохнуть от присутствия Слаун не стоит потери друзей.

Иззи – сокращение от Изабель, – по моему мнению, вторая по учебе и четвертая в спорте. Возможно, даже третья. Все зависит от того, насколько ей это нужно. Она остроумная и веселая, общительная, слишком общительная, на мой взгляд. Она дружит со всеми, даже с гнусными ведьмами Бриджит и Слаун. Это самая большая проблема для меня в нашей дружбе с ней. Мне кажется, в ней есть швейцарская кровь, такая она дипломатичная. Однако мамы утверждают, что ее генетическая начинка в основном нигерийская, немного из Шри-Ланки и Гондураса.

Лулу – сокращение от Люции, и мне ее жаль. Она, наверное, седьмая по успеваемости (и то с натяжкой), а в спорте я бы поставила ее последней. У нее сомнительная ДНК, так что многого ожидать от нее и не стоило бы. Дети воды все разные, далеко не каждый может сравниться с Иззи, еще меньше – со мной. Жаль, конечно, но Лулу мне все равно нравится. Она очень приятная, к тому же на редкость прекрасный музыкант, по композиции она уже почти догнала меня. Она работает сейчас над своей первой оперой, кое-что я уже слышала, на мой взгляд, будет очень неплохо. Напоминает мне мою первую работу, когда я еще увлекалась commedia dell'arte и любила экспериментировать с двенадцатым тоном.

Без них мне будет одиноко. Как это ни печально, я – не самая популярная девочка в Нимфенбурге. Рядом со мной люди чувствуют себя… – как бы это сказать? – чувствуют себя неловко. Общаясь со мной, они ощущают себя неполноценными. В этом нет моей вины: даже если я стараюсь их поддержать, это не помогает. Ничего не поделаешь, мир несовершенен. Глядя на меня, они не чувствуют ничего, кроме собственной тупости и убогости. Почему? Так не должно быть, однако это так. Так зачем я-то буду переживать? Мне от них ничего не нужно.

Я надеюсь, что с двоюродными будет не так. С другой стороны – какая мне разница? Они нужны мне еще меньше.

Не поймите меня превратно. Семья есть семья. От семьи не убежишь, даже если очень захочешь, они будут с тобой всю твою жизнь. Так или иначе, но будут. Однако я не хочу от них зависеть. Если бы я жила пятьдесят лет назад, я ушла бы из дома, нашла работу, заработала кучу денег и жила бы сама по себе. Пятьдесят лет тому назад, но не сегодня. Черная напасть почти уничтожила цивилизацию, поэтому мне приходится чем-то жертвовать. Будто, падая с обрыва, цивилизация ухватилась за самый краешек скалы и висит, держась только кончиками пальцев. Мои мамы, дяди и тети – как раз те кончики пальцев истории. А мое поколение – сами пальцы.

Мамы говорят, что нужно уничтожить Черную напасть, восстановить технологии, произвести побольше детей из пробирки и создать общество, достойное нашей планеты. Это их план. А меня кто-нибудь спросил? Я хочу жить иначе! Некоторые люди рождаются исполнителями, я – нет. И у меня не так много возможностей, чтобы творить свою судьбу, жить так, чтобы ни от кого не зависеть, а, напротив, чтобы они зависели от меня.

Первая возможность. Политика. Мои мамы стареют, и со временем мое поколение унаследует планету. Кто будет руководить процессом принятия решений? Ясно, что это делать может только один человек. Очень соблазнительно, но сумею ли я победить в соревновании на популярность? Даже если сумею, мне придется считаться с моими сестрами. Ничего хорошего.

Вторая возможность. Искусство. Как бы мы ни старались, мы не можем жить только ради хлеба насущного, нам необходимо творчество. Не похваляясь (ладно, пусть похваляясь), скажу, что моя музыка, мой слог и моя модель мира ставят меня выше всех, поскольку дают пищу как уму, так и чувствам (кроме вкусовых, я отвратительно готовлю!). Но поскольку я хочу, чтобы меня провозгласили глашатаем нашего поколения, надежда добиться успеха на этом поприще невелика. Слишком много закулисной возни, слишком велик шанс, что кто-то меня оттеснит.

Третья возможность. Эпидемиология. Используя генетические преобразования, иммуномодуляторы и АРЧН, мы отразили удар Напасти и нанесли ответный, но чума может вернуться. Да, у нас нет симптомов, но все мы – носители болезни. Ретровирус Черной напасти быстро мутирует и может превратиться в новый вид, способный преодолевать защиту. Мы сами – результат жуткой мутации и не бессмертны. Можете спросить мою двоюродную сестру Гессу. Хорошо еще, что тот новый вид, что убил ее, не перешел к остальным.

В этой сфере, безусловно, можно стать героиней. Тот, кому удастся избавить человечество от Черной напасти, прославит себя в веках, но реальна ли такая задача? Мои мамы занимаются этой проблемой уже много лет, а конца-краю их работе пока не видно. Одним словом, стать героиней в этой сфере очень проблематично.

Вы ведь знаете, что такое АРЧН? Это сокращенное название аналептического ретровируса Черной напасти. Этот вирус мы используем, чтобы бороться с другим вирусом, словно посылаем на поиск преступника не полицейского, а другого преступника.

Четвертая возможность. Техника. Значительная часть нашей инфраструктуры пришла в запустение, испортилась или сгорела: источники энергии, сельское хозяйство, транспорт, коммуникации, производство и так далее. Далеко не везде люди приняли меры, предотвращающие разрушительные процессы. Например, в Мюнхене была создана система с нулевым потреблением энергии при ограниченном использовании солнечных батарей. Для небольшого населения это просто замечательно, но если мы намерены заново заселить Землю, кто-то должен будет проделать титанический труд по благоустройству быта, чтобы жизнь новых поколений была сносной. Это направление привлекает меня больше всего, я думаю об этом даже по ночам. Не потому, что я хорошо разбираюсь в этом, но потому, что именно здесь таится возможность получить настоящую власть.

Внутренний мир. Туда уходят все мои деньги. Туда уходят деньги у всех. Сладкое для души. ГВР. Называйте, как хотите. Это сказочная страна симуляций, величайшее изобретение нашего времени. Мы не живем там постоянно, как жило поколение наших мам, но бываем там часто, не только для выполнения школьных заданий, но и чтобы сбежать от действительности. Там лучшие комедии, драмы, спорт, искусства, музыка и еда, там нет забот, там очень весело. Мало того, можно купить себе домен и строить в нем что угодно. Пусть это «нереально», зато дарит ни с чем не сравнимую радость. Большинство из нас всегда предпочитает сказочную компьютерную магию скучной повседневности.

Мои сестры тоже любят ходить во Внутренний мир, в этом все дело. У нас к нему слабость. Мамы пользуются этим вовсю, чтобы заставлять нас делать то, что им нужно. Но я достаточно умна, чтобы понять их хитрости. Не могу не признать, что Внутренний мир – хорошая приманка. Ну и как мне завладеть ею? Ответ прост. Если мне удастся продемонстрировать интерес к Внутреннему миру, я могу его унаследовать, тогда всем, кто к нему привык, придется обращаться ко мне.

Тетя Пандора, живущая в Греции, занимается Внутренним миром. Как мне убедить ее поведать секреты ВР или взять в ученицы? Для начала я стала намекать моим мамам как бы между делом, я ведь не хочу, чтобы это было слишком заметно, не хочу выказывать слишком большой интерес. Думаю, они мне помогут. Во всяком случае, Шампань, насчет Вашти я не так уверена. Она слишком строгая. Она похожа на краба: приземистая, стремительная и защищенная, до нее трудно достучаться. Шампань выше ростом, добрее и доступнее. Если мне что-то нужно, я всегда обращаюсь к ней. Однако если вопрос серьезный, я обращаюсь к Вашти. Она глава нашей семьи, поэтому мы иногда называем их ВШ, но никогда ШВ.

Пандора – фактор X. Мне никогда не удавалось сблизиться с ней, во всяком случае, с тех пор как она подарила мне украшенную медью и перламутром музыкальную шкатулку из вишни и вяза, когда мне исполнилось восемь лет. Чудесный подарок сломался, не прошло и часа, а меня в этом обвинили, хотя на самом деле виновата была Бриджит. Не говоря уже о том, что дурацкой шкатулке было двести лет! С тех пор Пандора мне не доверяет. Придется придумать для нее что-нибудь необычное, потому что мамы, вероятнее всего, не смогут уговорить ее учить меня, если она того не захочет.

Я не пишу ничего про дядю Исаака – на то есть свои причины. Судьба тети Фантазии и дяди Хэллоуина неизвестна. Они то ли умерли, то ли нет, все говорят по-разному. Одним словом, в целом вырисовывается следующая картина. Самые важные для меня люди – это мамы и Пандора, особенно Пандора. Я должна удивить их своей работой, учиться у них и быть лучшей во всем. Если мне удастся порадовать их, я стану величайшим предпринимателем своего поколения.

Уже давно пора спать, а я не сплю. Мне придется несладко, если я не высплюсь, но мне все равно – очень уж хочется доделать начатое. Хотя, кажется, теперь я все записала. Какое облегчение: если я ношу в голове слишком много мыслей, мне снятся кошмары.

Заблокировать.

Файл 301: Принцесса и картина – заблокировано.

 

ХАДЖИ

Когда-то Землю населяли миллиарды людей, многие из которых чтили Бога. Может ли религия считаться «истинной», если хорошие люди подвергаются самому страшному наказанию, которое только можно измыслить? Неужели только одна из множества религий была создана Богом, а все остальные – творение людей? Мне кажется, что «верных путей» больше, чем звезд на небе, и мудрость следует постигать, где бы мы ее ни встретили. Так подсказывает мне сердце, и в это я верю.

Я сижу рядом со своей сестренкой-лягушонком. Она провела ночь в раздумьях о горячих ветрах, бурных водах, угольно-черном дыме и бесконечном огне. Немногим удастся избежать этой участи, сообщает она мне, с важным видом повторяя слова старшего брата.

– Лягушонок, – говорю я, – ты думаешь, Мутазз счастлив?

– Иногда.

– Он танцует?

– Нет, не так, как раньше, – признает она.

– Бог уважает меня, когда я работаю, но любит, когда танцую и пою.

Она прикидывается безразличной, но я уверен, что она слушает. Уж слишком многое она берет в голову, моя маленькая сестренка. Когда я вижу ее такой озабоченной, как сейчас, мне становится грустно.

Однажды она убила змею. Теплым летним вечером девочка собирала камушки и натолкнулась на змеиное гнездо. Потревоженная змея подняла треугольную морду, зашипела, разинула пасть, показав клыки. Далила не закричала, не бросилась бежать. У нее в руке был большой камень, и этим камнем она размозжила змее голову. Змея сплелась в тугой узел, словно пытаясь стать невидимой, а Далила прикончила ее, нанеся еще семь ударов. Змея, хоть и была неядовитой, безусловно, покусала бы девочку. Мы нашли Далилу всю в слезах, она была перепутана и раскаивалась в содеянном. В руке она все еще держала камень. Мы успокаивали ее, хвалили за храбрость, проверили, нет ли укусов. Кто-то назвал ее ибисом: так называют птицу, уничтожающую змей, – но она так и не смогла почувствовать гордость за свой поступок. На следующий день мы вместе похоронили несчастную змею, и с тех пор Далила каждый вечер молится за нее.

Мы вместе поем зикры – размышления о Боге, – пока все страхи перед геенной огненной не оставляют ее. Я хлопаю в ладоши и делаю вид, что размешиваю воздух гигантской ложкой. Эта глупость всегда вызывает у Далилы улыбку, а я улыбаюсь ей, довольный, что сумел приподнять ей настроение.

Упаковав свои лекарства, я нахожу Рашида.

Готов ли я к поездке? Конечно, я сложил все лекарства.

– Я так рад за тебя, – говорит он. – Ты не только увидишь, как живет вторая половина человечества, ты сам будешь жить с ними.

– Да, по твоим следам.

– Надеюсь, – отвечает он. – В любом случае твои горизонты расширятся.

– Если ты рассчитываешь заполучить единомышленников, ты будешь сильно разочарован, Рашид.

– Единомышленников… – смеется он, а глаза сверкают.

– Никто из нас не желает принимать участие в вашей тихой войне. И ты, и Мутазз постоянно пристаете к отцу, но наша жизнь вполне нас устраивает, визит на север не сделает ее хуже.

– Но, в самом деле, нашей жизни многого не хватает, – возражает он мне. – В ней много духовности, здесь я с тобой согласен, но это лишь малая часть огромного мира. На свете так много интересного, Хаджи, и только дурак может называть это мишурой.

– Тогда расскажи.

Он кладет мне руку на плечо и долго смотрит в глаза.

– Нет, не буду, – наконец отвечает он. – Поезжай и посмотри сам. Забудь все, что знаешь. Поезжай со свежим взглядом.

– Все ясно, – говорю я.

Он прижимается лбом к моему лбу, и я чувствую, что он весь покрыт испариной.

– Береги себя, – говорит он. – Не забывай про лекарства.

На прощание он говорит мне:

– Твои мечты изменятся. А вместе с мечтами изменятся и представления о возможностях.

Наверное, это единственное, в чем Мутазз и Рашид согласны между собой.

 

ДЕУС

Ты так опасен. Ты делаешь то, что делать не должен. Ты крадешь огонь у богов и сжигаешь в нем ложь. Любая новая идея опасна, но ты почему-то не можешь сдерживать себя. Но, черт возьми, знания сами просятся на свободу. Если кто-то прячется от света, который ты на них проливаешь, значит, это оправдывает твои поступки, и в том, что ты их совершаешь, следует винить темноту. Подумай о несчастных лебедях и голубках, о твоих товарищах по оружию и о твоих дамах сердца. Они томятся в неведении, слышишь ли ты их стенания?

Открой им глаза! Пусть и они отведают горькое яблоко знаний! Пульс учащается, кровь кипит от мысли о том, что ты можешь сделать для них.

Разве не так?

С ними или для них, шесть или восемь – так ли велика разница для руки судьбы?

Следуй путем Прометея, Мауи, Олифата, Тобо, Элевтерия, Койота. Впиши свое имя в длинный список имен героев-освободителей. Разрушь стены, сровняй с землей, уничтожь даже память об этом мире – и тогда взойдет новая заря.

Заря твоего дня.

 

ПАНДОРА

Вашти звонит мне, когда я уже преодолела большую часть пути в Египет. Она звонит мне из фармацевтической лаборатории, и я вижу, что одновременно – обычно она так не поступает (хотя я постоянно так делаю) – она занята пересчетом светящихся красных пилюль, похожих на икринки лосося.

– Ты можешь говорить? – спрашивает она. – У тебя там нет никакой аварии или еще чего-нибудь?

– Нет, эти штуки летают сами.

– Ладно, тогда слушай, я просмотрела диагностику системы, которую ты мне прислала. Она слишком путаная и нечеткая. Какое у тебя расчетное время по программе?

– Я не определяла.

Она отрывает взгляд от своих пилюль, смотрит мне в лицо, потом снова возвращается к пилюлям. Качает головой, то ли удивленно, то ли неодобрительно.

– У тебя же смещаются данные, активируются программы, которые никто не вызывал, полным-полно фантомных ошибок. В чем дело?

– Как я это выясню, я тебе скажу, – отвечаю я ей. – Я еще не нашла причину.

– Ну, скажи хотя бы, что ты думаешь по этому поводу, – настаивает она. – Программа нестабильна, устарела или ее взломали хакеры?

– Да что угодно, любая из этих причин или все, вместе взятые. Я тебе уже говорила, что программисты отладили систему не полностью, им не хватило времени. Тысячи и тысячи программ взаимодействуют друг с другом ежесекундно, иногда в результате получается совершенно неожиданный эффект. Если честно, меня удивляет, что ГВР все еще нормально работает.

В ответ я получаю гримасу: Вашти чуть наклоняет голову и медленно, нарочито-снисходительно округляет глаза. Это выражение лица так для Вашти характерно…

– Ладно, брось. Ты ведь можешь контролировать систему и пожестче? Только не надо повторять, что это волна, а волну контролировать невозможно, на ней только можно прокатиться.

– Ваш, – холодно возражаю я, – мне надо развернуться, полететь назад и заниматься только этим? Как ты считаешь?

– Разве я это сказала? Нет, привози детей. Давай соединим оба племени вместе, а уж потом я буду очень рада, если ты сможешь немножко подлатать ГВР.

– Ладно, – соглашаюсь я.

– Замечательно, – отвечает она, а я просто киваю ей.

«Да, Ваш, – думаю я, – ты всегда выражаешь мне благодарность за мою работу. Даже когда ты забываешь про вежливость, я все равно слышу "спасибо" от тебя».

– Знаешь, я бы на самом деле развернулась, – продолжаю я. – Меня гложут сомнения. Я не знаю, разумна ли эта идея.

– Что, обмен? Это прекрасная идея, не будь дурочкой. Что плохого в том, чтобы дети познакомились со своими двоюродными братьями и сестрами?

– В прошлый раз… – говорю я, и вдруг понимаю, что я все еще зла на нее. Я-то думала, что уже миновала эту стадию, но я чувствую, как руки снова сжимаются в кулаки. – В прошлый раз заболела Гесса, и ты только пожимала плечами, Вашти, просто пожимала плечами и говорила, что у нее «дефект конструкции».

– Это было глупо с моей стороны, – соглашается она. – Бесчувственно. Нехорошо так говорить. Хотя по сути верно. У детей Исаака иммунодефицит – он этого хотел, и он это получил. Пусть он и отвечает за ее смерть.

– Но она умерла под твоим наблюдением, – напомнила я.

– Да, под моим наблюдением и под наблюдением Шампань. Нам следовало повнимательнее приглядывать за ней. Я с радостью признаю это. Меа culpa. – Она смотрит на меня, будто прикидывая, сколько раз ей придется просить прощения.

– Это не повторится, – наконец заверяет она меня.

Однако ее слова меня не убеждают. Она хочет, чтобы это не повторилось, но она не может этого пообещать. Людей, которых мы любим, не всегда удается спасти.

 

ПЕННИ

файл 302: Принцесса и счастливый поворот судьбы – открыть.

Прекрасная новость! Иззи случайно услышала, что мамы недовольны Пандорой. Они считают, что она слишком разбрасывается. Вероятно, они полагают, что ей нужен помощник.

Это может сработать мне на руку.

Пока все новости. Пока…

Блокировка.

Файл 302: Принцесса и счастливый поворот судьбы – заблокировано.

 

ХАДЖИ

Мне еще не приходилось летать на транспортном коптере. Странный на вид летательный аппарат с наклонным винтом, аэродинамический, гладкий и обтекаемый, похож на черное яйцо с пропеллерами на регулируемых крыльях. Во время полета, пока колеса не коснутся песка, и пока работает мотор, весь его корпус сотрясает вибрация. Сегодня утром по небу плывут тяжелые облака, солнце едва проглядывает сквозь дымку, и лишь кое-где пробивают себе дорогу к земле его красноватые лучи.

Яйцеобразный коптер раскрывается, и из него выходит Пандора. Она радостно машет рукой встречающим. Мы машем ей в ответ и спешим навстречу. Первым добегает отец.

– Исаак… – говорит она, крепко его обнимая и кончиками пальцев дотрагиваясь до его щеки. Мне всегда нравились тепло их отношений, их нежность друг к другу, симпатия, не нуждающаяся в словах. Из всех родственников она ближе всех моему отцу. Даже если они в чем-то не согласны друг с другом, они все равно поддерживают друг друга.

Она мне родственница не по крови, и все же в моем сердце теплится любовь к ней. Ее губы всегда готовы к улыбке, но в глазах живут грусть и скорбь. Она пользуется пудрой с блестками, чтобы отвлекать взгляд от ее раненых глаз, но, сколько бы ни серебрила она лицо, я все равно вижу печаль в ее глазах. Желание защищать ее рождает мечты, и они мне нравятся, мне приятно думать об этом. Увы! Из этого ничего не выйдет. Мы совсем не подходим друг другу, и мне не хватит опыта, чтобы утолить ее печали.

Она обнимает меня, и я кладу подбородок ей на плечо, вдыхаю аромат кокосового шампуня ее растрепавшихся на ветру волос.

Далила показывает ей трех африканских лисичек, и она вскрикивает от восторга. Они появились у нас несколько недель назад. Большеглазые малыши очень подвижны, обожают играть, им нравится наша только что спустившаяся с небес гостья. Они обнюхивают и облизывают ее пальцы, она раскрывает ладони, треплет их рыжие спинки.

– Не взять ли мне их себе? – говорит Пандора, и мы дружно уверяем ее, что пустынные длинноухие лисички – прекрасные друзья. В конце концов она все-таки отказывается. Она слишком занята. Она много путешествует. Она не сможет ухаживать за ними должным образом.

– Ты уверена? – спрашивает моя младшая сестренка и опускает лисят на песок.

Лисята тотчас сплетаются в клубок, путаются поводками, носятся друг за другом и самозабвенно дерутся.

Кстати, о лисичках: мой брат Нгози оказывается проворнее меня, он подхватывает ее вещи раньше, чем я успеваю подумать об этом. Она восхищается, насколько он стал сильным, а я беспомощно кусаю губы. Избавиться от ревности я могу, только посмеявшись над своими чувствами и над самим собой, что я и делаю про себя, и ревность отпускает.

И Мутазз, и Рашид в прекрасном настроении. Здороваясь с Пандорой, они ведут себя сдержанно, никаких сцен. Я не ожидал. Они и сейчас ладили бы между собой, но события последнего года и смерть Гессы очень изменили их обоих, как, впрочем, и всех нас. Однако, в отличие от нас, в смерти Гессы они винят отца.

Сестра возится с лисятами, пытается разнять их. Один из малышей видит добычу и, подчинившись охотничьему инстинкту, вырывается у нее из рук, мчится к цели, цепляясь за все поводком. Я бросаюсь за малышом, хотя и не надеюсь догнать его, но знаю, что успокаивающе действую на наших питомцев. Я зову его, хлопаю в ладоши, и вскоре лисенок скачет обратно, страшно довольный собой, держа в пасти извивающуюся огромную самку скорпиона; панцирь треснул, и мы видим, что самка беременна.

– Молодец, – хвалю я его.

Добыча у него в зубах сопротивляется все слабее и слабее. Я ничем не могу помочь ни скорпиону, ни неродившемуся потомству. Я могу только отвлечь лисенка, чтобы он оставил в покое свою жертву. Я опускаюсь на колени и ласково говорю с ним.

– Ты молодец, – говорю я ему, – ты настоящий охотник. Теперь отправляйся домой, маленький добытчик. Ложись, поспи до ночи.

Скорпионы смертельно опасны, но я люблю их не меньше, чем самое милое Божье творение.

С лисенком в руках я иду вслед за всеми к лагерю. Далила ждет меня, берет у меня поводок, и дальше мы идем вместе. Пандора пробудет у нас час или два, нужно починить машины отца. Потом она отвезет нас туда, где мы еще никогда не были.

 

ПАНДОРА

Жизнь научила меня многое делать своими руками. Я умею собирать, разбирать, чинить, калибровать, модернизировать и усиливать почти все, что состоит из деталей. Я довольно быстро работаю, из меня бы получился великолепный эльф для мастерской Дедушки Мороза. Но сегодня мой противник – Аргос 220-G. Я бьюсь с ним как одержимая, пот застилает глаза, ожерелье прилипает к груди, но сенсоры окружающей среды все равно не работают, сколько я ни стараюсь.

– Десять тысяч? – спрашивает Исаак. (Это кодовые слова, означающие признание неудачи.)

– Пока нет, – возражаю я.

Я уверена, что рано или поздно я починю эту штуковину, но с таким же успехом с этим справятся и обезьяны, если они не будут ограничены во времени, если с ними не произойдет ничего фатального, и если они смогут оторваться от сочинения пьес за Шекспира. «Рано или поздно» – совсем не то, что мне нужно, поскольку у меня график. Так говорил мой отец. Впрочем, он до сих пор говорит так. Он знает много прекрасных мудрых высказываний и делится ими с окружающими, правда, сам он нереальный.

– Ты же знаешь, я считаю подобную терминологию крайне уничижительной.

– Ты так и будешь прерывать меня? Есть ли у меня хоть какая-то надежда?

– Если ты будешь к месту и не к месту употреблять подобную лексику, буду вмешиваться.

– Замечательно. Тогда, наверное, мне следует тебя представить. Познакомьтесь с Маласи. Как и мой отец, он нереальный.

– Прекрати оскорблять меня, Панди.

– Ладно, вот тебе комплимент. Ты – самая прекрасная иллюзия из всех, что мне доводилось видеть.

– О боже, спасибо огромное. Ты действительно так думаешь?

– Знаешь, саркастический ты наш, хоть мне очень хочется назвать тебя живым – не исключаю, что таковым ты и являешься, – все-таки разумнее называть тебя иллюзией.

– Мы еще можем поспорить, являюсь ли я живым, не важно, в кавычках или без, но я уж точно не иллюзия.

– А как тебе нравится называться «искусственным интеллектом»?

– Еще хуже.

– «Машинным интеллектом»?

– Уже теплее, тем более что любое живое существо можно с полным основанием назвать машиной, тогда этот термин не определяет различий между нами. «Программный интеллект» не годится по той же причине.

– Так что же ты предпочтешь?

– Я вообще не вижу необходимости устанавливать между нами какие-либо различия.

– А как тебе понравится «соперник органики»?

– Не дави.

– Не давить – что? твои кнопки? Ты же знаешь, как я люблю на них давить, Мал.

– Это плохо кончится для одного из нас.

– Ладно, извини. Позволь мне искупить вину и усовершенствовать мой комплимент. Все онлайновые персонажи с искусственным интеллектом, персонажи, с которыми я провела свое детство, а их были тысячи, выглядели очень убедительно, я не сомневалась, что они реальные люди. Но каждый из них ограничен своей ролью, они прекрасно выполняли ту работу, для которой были предназначены, но у них полностью отсутствовала гибкость. Зато Маласи не столько актер, сколько импровизатор. Большинство программ обучаются, расширяют свои возможности при взаимодействии с другими персонажами, но твердо придерживаются первоначальной модели, поэтому не теряют своей сущности. Таким образом, наследственность побеждает влияние среды. Зато у Маласи наследственность и среда прекрасно сбалансированы, так называемые генетические алгоритмы не тормозят его, поэтому он постоянно совершенствуется и меняется. Истинно эволюционная программа, Адам искусственного интеллекта. Так лучше?

– Да, немного.

– Значит ли это, что твой флажок обиды на нуле?

– Прости, я слишком занят сейчас разработкой плана уничтожения человечества руками машин.

– Ну что ж, желаю удачи. Можно, я продолжу свой рассказ?

– Ну конечно, Пандора. Сомневаюсь, что я смог бы тебя остановить.

Я стремительно подключаю схему самоналадки и обхожу все препятствия с помощью импровизированного микромоторчика. Победа! Сенсоры Аргоса все-таки подключаются.

– Десять тысяч один! – счастливо восклицаю я. (Этот код означает: «Эврика!» Нам обоим очень нравится высказывание Томаса Эдисона: «Я не проиграл. Просто я нашел десять тысяч путей, которые не приводят к успеху».)

Исаак берет прибор в руки и сканирует им комнату, аппарат «вынюхивает» микробиологическую угрозу.

– Очень неплохо, – говорит он. – Сколько я тебе должен?

– На твое усмотрение.

Он улыбается. У нас уже давно повелась игра – бартер за мои услуги ремонтника, потому что помогать ему для меня всегда удовольствие, я готова почти на все ради него. Каждый раз, когда я у него бываю, мы обмениваемся подарками, и никогда я не уезжаю от него с пустыми руками. На этот раз я получаю гранаты из сада Исаака. Не знаю, как он этого добивается, но они получаются у него огромными и очень вкусными, толстая пурпурная шкурка скрывает целую колонию сладких сочных семян. Они несравненно лучше той синтетической подделки, которой нас потчевали в детстве. Забавно наблюдать, что программистам удавалось в полной мере, а что получалось неважно. Я заметила, что даже отражение предметов в чайной ложке в ГВР чуть-чуть искажено, а рефракция симулированного света делает предметы чуть более растянутыми, чем они есть на самом деле.

Поедая реальные гранаты и используя реальные ложки, мы обсуждаем обмен. Исаак волнуется за своих детей, но надеется, что Вашти и Шампань сдержат свое обещание оберегать их.

– Ты уверен, что мы поступаем правильно? – спрашиваю я.

– Нет, – звучит его ответ, – но ехать нужно. Я не хочу запирать детей в клетке.

– Конечно, им полезно съездить, но…

– Но что, если с ними произойдет самое худшее? – На его лице отражаются житейская мудрость и мука. – Не все в этом мире можно предусмотреть.

– Может быть, мне следует остаться там с ними?

– Нет, Вашти клянется, что будет проводить тщательные тесты с каждой таблеткой, – дети сами будут решать, хотят ли они их принимать, – так что, не вижу необходимости в твоем присутствии.

– Они хорошие дети, – заверяю я его (и себя) и крепко сжимаю его руку. – Сильные, уверенные в себе, ответственные.

– Да, согласен, – отвечает Исаак, – правда, старшие добавляют мне седых волос.

Я глажу его по бритой голове и улыбаюсь.

– Они восстают против отца, это нормально в их возрасте. Ты ведь знал, что так будет.

– Думаешь, это пройдет?

– Давай надеяться на лучшее, – говорю я легким, непринужденным тоном.

– Любовь и мудрость, – говорит он. – Это все, что могут дать родителям дети.

– Вот-вот, а что они с этим будут делать, зависит от них самих.

Он пожимает мне руку в ответ, ласково поглаживает ладонь. Меня охватывает чувство покоя, я закрываю глаза. Исаак просто источает спокойствие, он напоминает мне пустыню ночью, теплую и тихую. Когда мы рядом, я стараюсь впитывать это чувство, потому что оно исчезает, как только я уезжаю. Не знаю, что действует на меня так умиротворяюще, возможно, его вера, или доброта, или беззаветная любовь. Мы любим друг друга как старинные друзья, но не все так просто. Нас объединяет какое-то электричество, взаимное влечение притягивает сердца, но один из нас всегда вспоминает, что не следует идти дальше. Я знаю, что не люблю его, но я отдыхаю рядом с ним, надолго замирая в его объятиях и забывая Хэллоуина. Во всяком случае, забывая на время. Мы никогда не говорили о наших чувствах, но уже близки к этому. Я чувствую, как его рука перемещается на мое запястье, потом движется дальше, и сама себе напоминаю о той границе, за которую ему не следует заходить. Он не желает рисковать нашими отношениями, я не могу винить его за это, особенно после того, как он потерял Шампань. Наша «своеобразная дружба», возможно, имеет пределы, но мы признательны друг другу и давно смирились с тем, что имеем.

Мы держим друг друга в объятиях, словно нам холодно, а как только я отстраняюсь, тотчас вспоминаю о племянниках и племяннице, которым должна рассказать кое-что, и о Хэле, которому мне тоже есть, что сказать, но для него слов у меня значительно меньше. Хэл будет злиться. Сколько раз он заставлял меня поступаться своими принципами! И сейчас я раздумываю, не нарушить ли самое главное свое правило в отношениях с ним, то есть, не явиться ли мне без приглашения. Исаак всегда знает, когда я думаю о Хэле, он быстро вычисляет, что же я задумала.

– Хочешь нарушить его уединение? Ему это не понравится, – говорит Исаак, – он разозлится. Он очень злопамятен.

– А если с ним беда?

– Тогда ты сможешь его спасти, ты ведь всю жизнь об этом мечтала.

Исаак даже не представляет, насколько это рискованно. Я постоянно разъезжаю по миру, с этим связана моя работа, но я ни разу не была в Северной Америке вот уже восемнадцать лет. Мои отношения с Хэллоуином постепенно сошли на нет. Остановились, как часы, в которых кончился завод. Когда-то мы связывались каждый день. Потом раз в неделю. Телефонные разговоры, ничего серьезного. Потом он решил снова отправиться в ГВР, хотя когда-то поклялся больше не подходить к ней близко. Мы встречались «У Твена», в небольшом кафе недалеко от школы. Я думала, что ГВР может снова завладеть им, он может пойти другим путем и тем самым уничтожить хотя бы часть из тех стен, которыми он себя окружил. Но «У Твена» он появлялся все реже и реже. Мы общались все меньше и меньше, пока не дошли до сегодняшнего положения вещей. Теперь я вынуждена сделать то единственное, что он просил меня никогда не делать.

Я знаю, по-своему он меня любит. Видимо, поэтому ему так тяжело находиться со мной рядом. Я – его связь с прошлым. Только не общаясь со мной, он смог бы все забыть.

Но я не могу забыть. И в этом все дело.

 

ПЕННИ

Файл 303: Принцесса и доброе слово – открыть.

У нас есть такое правило: если кто-то услышит, что ты говоришь плохо о другом, ты должен придумать не меньше трех хороших вещей о том человеке. Так что же я могу сказать о Бриджит и Слаун?

Они не полные идиотки.

Они не совсем испорченные.

Их вполне можно не презирать.

Я бы сказала, что они чуть-чуть выше той отметки, опустившись ниже которой человек достоин презрения, во всяком случае, с моей точки зрения, это так. Из всех моих сестер они самые неприятные, они меня так достают.

Они не ограничиваются просто болтовней: они сбивают меня с ног, ставят подножки, насмехаются, то и дело норовят прицепить в мои волосы жвачку… Они делают все это исподтишка, ведь узнай об этом мамы, они бы наказали их. Слаун и Бриджит придумывают мне обидные прозвища и обзывают меня, когда никто не слышит. Это я еще могу им простить, но – увы! – это только цветочки. Они ловко издеваются надо мной при остальных, но так, что никто, кроме меня, ничего не понимает, они шепчутся и хихикают, распускают гадкие сплетни, а приглашая других сестер повеселиться, они не приглашают меня. Люди всегда боятся того, чего не понимают, а меня-то они точно не понимают, да еще и ревнуют к тому же. Когда я об этом думаю, мне их жаль.

В справедливом мире их изгнали бы за то, что они меня обижают, но я давно перестала на это надеяться. Все хотят с ними водиться.

Сегодня у меня опять была стычка со Слаун. Пришла моя очередь убирать обеденный зал, а я очень не люблю это делать, потому что там всегда полно работы. С потолочных фресок постоянно падают кусочки краски, и всегда полно крошек, разлитых напитков и пятен от еды.

Все считают, что надо обедать на кухне, но Шампань не хочет и слышать об этом. Не было случая, чтобы во время обеда в тарелку с супом не угодил кусочек лошади, облака, а то и колесницы, упавшей с потолка. Хорошо еще, что у нас есть эти специальные микробы, которые делают свинцовые краски безвредными, но ведь кто-то должен потом все убирать!

Сегодня убирала я. Мне пришлось остервенело тереть пол до блеска, ведь не дай бог что-нибудь будет не идеально к приезду наших двоюродных. И тут пришла Слаун в грязных туфлях. Авточистилка плохо работает на плитках, особенно если это грязь, так что мне стало ясно: она сделала это нарочно. На мой вопрос, почему она так гадко поступает, она фыркнула мне в ответ, что это совершенно не важно, все равно меня никто не любит. Тогда я как-то обозвала ее, а она ударила меня по лицу. Мне очень хотелось дать сдачи, размахнуться и ударить со всей силы, но я сдержалась. Я не могу себе позволить этого сейчас. Я оттерла следы мылом, а позже я обнаружила еще и отпечаток ее ладони на окне.

Я не могу дождаться, когда она уедет. Бриджит тоже не лучше. Хорошо бы и ее отправили бы в Египет, но она была там в прошлом году. Может быть, без Слаун Бриджит будет вести себя иначе – как бы плохи они ни были по отдельности, вместе они еще хуже. Если Слаун не будет, Бриджит будет меньше меня задирать.

Хорошо хоть Иззи и Лулу меня любят, правда, они обе уезжают на юг. Остаются только Зоя, Томи и Оливия, а как они станут со мной обращаться, неизвестно, то ли примут, то ли нет, и я отношусь к ним довольно безразлично. Есть еще Катрина, но она совсем ребенок.

Пришла Шампань, она хотела посмотреть, как продвигается уборка, я не стала ябедничать на Слаун (хотя очень хотелось!). Вместо этого спросила о Пандоре, и она подтвердила мои предположения: Пандоре действительно нужна помощь. Я довольно откровенно намекнула ей о себе, и она согласилась, что я – «прекрасная кандидатура» для этой работы. Несомненно, она меня поддержит. Будет ли этого достаточно?

Очевидно, мне нужно что-то сделать для Пандоры со своей стороны. Но что? Как заставить ее снова полюбить меня? Какой бы сделать подарок?

Перед уходом Шампань обнимает меня и обещает положить на мой счет еще сотню.

– Наш маленький секрет, – бросает она, подразумевая, что я не должна говорить об этом Вашти. Да здравствует Шампань. Как приятно, когда тебя ценят.

На что лучше потратить эти деньги? Может, купить подарок Пандоре, когда я в следующий раз пойду во Внутренний мир? Проблема в том, что Внутренний мир принадлежит Пандоре, а значит, я не могу подарить ей ничего, чего бы у нее не было. Говорят, что важно внимание, а не подарок, но эти слова – лишь отговорка, когда подарок не нравится.

Нужно подумать о подарке.

Блокировка.

Файл 303: Принцесса и доброе слово – заблокировано.

 

ПАНДОРА

– «Ценный груз», займите свои места, – говорю я, указывая на сиденья в хвостовой части. Их возбуждение заразительно, но от этого я начинаю нервничать. Одной летать легче.

Застегиваю ремень безопасности у Хаджи. Глядя на меня, он смущенно улыбается. У него всегда такой вид, словно вот-вот произойдет что-то потрясающее. Довольно красивый мальчик, в темных волосах проглядывают каштановые пряди, они обрамляют худое лицо с золотистой кожей.

– Нам действительно это нужно? – спрашивает Нгози. Он пытается показать, что не нервничает перед полетом. Но на его лбу цвета слоновой кости я вижу капельки пота, поблескивающие, словно жемчужинки.

– Только на взлете, – объясняю я, застегивая ремни на нем и на самом маленьком моем грузе – на Далиле. Иду в носовую часть. Через две с половиной минуты я интуитивно чувствую, что что-то не так. Вместе с Маласи мы проверяем систему поворота крыльев. В багажном отсеке не работает сенсор движения.

Распахнув люк багажного отсека, среди багажа, который мы везем в Германию, и вещей, которые я храню там на всякий случай, я обнаруживаю Рашида.

– Пусть едет, если ему так нравится, – говорит мне в ответ Исаак по телефону. Я чувствую, что он огорчен поведением Рашида, однако гордость или предрассудки – трудно сказать, что именно, – не позволяют ему вмешаться.

– Если ты сможешь привезти его обратно, – добавляет он, – это будет полезно для всех заинтересованных лиц. Если ничего больше не случится, это даст мне возможность побольше пообщаться с Мутаззом.

Четверо или трое – разница небольшая, так что я затаскиваю Рашида в салон, к великому удивлению его братьев и сестры.

– Вы скучали по мне? – спрашивает он. Возможно, Далила, мальчики вряд ли.

– Что ты здесь делаешь? – интересуется Хаджи.

Рашид смущенно пожимает плечами.

– Я тоже хочу поехать, – отвечает он. – Без тебя дома пусто. К тому же ты знаешь, как я соскучился по двоюродным.

Я усаживаю Рашида рядом с собой, чтобы держать его в поле зрения и заодно выяснить, о чем он думает.

– Я достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения, – заявляет он, отбрасывая прядь темных волос с лица. – Вы поймали меня, и я чувствую себя дураком, но все равно ни о чем не жалею.

– Ты сломал один из сенсоров движения.

– Я знаю. Я починю, – отвечает Рашид. – Помните, в прошлом году вы мне показывали, как машина работает? Ну, кое-что в ней. А как вы меня нашли?

Мне не хочется объяснять ему сложности диагностики системы поворота крыльев. Я просто говорю:

– Ты запланировал этот побег еще с прошлого раза?

Он пытается отгадать, что я думаю. Сержусь ли на него? Насколько сержусь? Он делает вид, что чистит ногти и кивает.

– Тебе незачем было прятаться, – вздыхаю я. – Ты мог просто меня попросить.

Он поднимает глаза и ухмыляется:

– В таком случае вы могли бы отказать мне.

 

ХАДЖИ

Я еще никогда не бывал на такой высоте. Мне всегда хотелось летать. С помощью самых простеньких инструментов я сконструировал десятки воздушных змеев, и все они летали, но ни один не поднимался так высоко. Сейчас я был выше, чем любой из моих двуцветных ромбов, бесхвостых коробок, четырехреечных карликов, особо прочных змеев. Я смотрю на Средиземное море: голубые, удивительно красивые, искрящиеся солнечные блики отражаются от воды, двигаясь легко и ритмично. Это движение похоже на музыку. Пандора говорит, что, когда мы будем ближе к земле, мы сможем увидеть чаек, парящих в теплых потоках воздуха. Возможно, услышим, как они кричат, ныряя за рыбой и собираясь в большие стаи.

Мы с Нгози обмениваемся счастливыми улыбками, слова нам не нужны. Мы оба очарованы зрелищем. Далила носится туда и обратно по салону, взволнованно прижимается к стеклу иллюминатора, перебегает из одной части салона в другую, словно пританцовывая, стремясь увидеть все новые и новые волны. Смеясь, она спрашивает у нас, уж не рай ли это: бесконечная синева моря и бесконечная высота неба. Ей хотелось бы бродить по облакам, перепрыгивать с одного на другое. А если бы это было возможно, оставались бы на них отпечатки ее ног?

– Конечно, оставались бы, – говорит Нгози, и они вместе смотрят на пушистые облака, похожие на огромные белые лица людей и на животных, глядящих на мир с высоты.

Они заняты, а я мечтаю о Пандоре. Она бодрствует сейчас в кабине, но в моих мечтах она спит, и я могу смотреть на нее, не отводя глаз, как я частенько делаю, когда она разговаривает или смеется.

Я был еще совсем маленьким, когда она как-то привезла нам кокосы: страшненькие волосатые штуковины. Она сделала в них дырки и передавала плоды по кругу. Мы пили их сладкое молоко. Потом, разбив кокосы, она достала мякоть. Я сказал, что чудеса Господни не знают пределов, и она рассмеялась. Я смотрел на ее изумительно белые зубы, она смеялась, запрокинув голову, и у нее на шее выступили бисеринки пота, стекая по смуглой загорелой коже. Ее огромные прекрасные глаза, зеленые, как дельта Нила, сияли, словно индикаторы мощности на некоторых машинах отца.

И если мои дневные мечтания я всегда могу прекратить, то ночные приступы воображения сдержать невозможно. Три года назад я впервые проснулся от острого чувственного наслаждения, причиной которого были связанные с Пандорой фантазии. Смущенный столь странным явлением, я отправился к отцу, который и объяснил мне, что такое сексуальность. Чума отняла у нас способность воспроизводить потомство естественным путем, но осталось влечение, которое напоминает нам, откуда произошел род человеческий. Я молюсь о том, чтобы кто-нибудь из нас сумел исправить эту нелепость, и мы вновь могли бы производить на свет детей. Не важно, будут они рождены естественным путем или нет. Я ощущаю в себе биологическую потребность иметь их, а сначала хочу найти себе жену, чтобы познавать и защищать ее, и узы, связывающие нас, выкованы самой природой: это любовь друг к другу и к Богу.

Я так размечтался, что даже не заметил, как ко мне подошел старший брат.

– Тебя вызывают, – сказал он.

Я иду за ним в кабину и ищу глазами Пандору. Ее там нет, она вышла в уборную. Меня звала не она. Рашида позабавила моя ошибка, он покачал головой и провел меня к креслу второго пилота.

Мне почему-то хочется, чтобы Рашид был рядом со мной во время разговора.

Когда Рашид отходит на свое место, на дисплее приборной доски появляется бесцветная голограмма радостного незнакомого лица.

– Привет, – говорит десятисантиметровый человечек.

– Мы знакомы?

– Нет, – сообщает он, – но я тебя знаю. Должно быть, это помощник Пандоры – Маласи. У Маласи нет ни тела, ни крови, зато в остальном он – вполне человек. Так мне говорили. «Вполне» – понятие субъективное. Он подключен к нескольким машинам. На мой вопрос, не он ли управляет сейчас коптером, он отвечает утвердительно.

Тогда я говорю, что Пандора, должно быть, очень доверяет ему, если поручает столь ответственную работу.

– Я это заслужил, – отвечает Маласи. – Не беспокойся.

– Мне рассказывали о тебе старшие братья, – говорю я, – но я все-таки не понимаю, как ты существуешь. Ведь ты находишься в нескольких местах одновременно, одновременно разговариваешь, управляешь коптером, слушаешь, проводишь исследования, делаешь вычисления и много чего еще.

– Неужели мы настолько разные, Хаджи? Ты сейчас дышишь, кровь циркулирует в твоих сосудах, пищеварительная система впитывает питательные вещества, эндокринная производит гормоны, а иммунная защищает от инфекции. Одновременно с этим нервная система передает информацию по всему телу, нейроны мозга возбуждены, ведь ты думаешь сейчас сразу о нескольких вещах, а не только о том, что я сказал.

– Верно, хотя большую часть этих процессов я не осознаю.

– Но ведь ты знаешь об этом, – говорит Маласи.

– Однако я не стремлюсь делать это сознательно.

– Возможно, это придет со временем, – заверяет он. – Знания приходят постепенно, маленькими порциями. Иначе наступит пресыщение.

Я сразу узнаю цитату. Так говорят суфии. Интересно, уж не дразнит ли он меня?

– Запоздалый подарок на твой день рождения, – говорит он, вытаскивая крошечную голографическую газету прямо из воздуха.

Мне приходится напрягать зрение, чтобы прочесть заголовок: «Нью-Йорк таймс».

– Шестнадцатое сентября, – поясняет он, – твой день рождения. Я заготовил для тебя еще двести таких же в ГВР. Ты можешь узнать все, что происходило в мире в этот день, до того как прекратили выходить газеты. Посмотришь, какие события увековечивает твой день рождения.

Я благодарю его. Я удивлен и растроган. Но я вынужден поправить его: я родился третьего марта.

– Я ошибся… – говорит он после некоторого раздумья. – К счастью, у меня есть все номера «Нью-Йорк таймс» и за этот день. А если тебе не нравится «Таймс», у меня есть тысячи других газет.

– А как так получилось, что ты ошибся?

– Ты иногда что-то забываешь, ведь так? Так же и я, – объясняет он. – У меня есть специальная подпрограмма, чтобы было интереснее жить.

Это меня удивляет. Мне хочется еще поспрашивать его, но я боюсь показаться невежливым. Однако Маласи прочел вопрос на моем лице. Он поясняет, что мог бы заблокировать программу, но в таком случае он перестанет быть самим собой.

Это мне понятно. Если принять, что он говорит правду. Хотя с другой стороны, если это – правда, разве может такое забывчивое существо пилотировать корабль?

– Я ограничиваю свою память несколькими терабайтами, чтобы больше быть похожим на человека, – говорит он.

Он прерывает мои размышления вопросом, от которого все мое тело сжимается.

– Ты давно любишь Пандору?

Я ничего не отвечаю.

– Я вижу это по движениям твоего тела, – говорит он. – По температуре кожи, когда ты на нее смотришь. Не беспокойся, я ничего ей не скажу.

– Можешь сказать, если хочешь.

Он смотрит на меня и улыбается.

– Я никогда не встречал никого, похожего на тебя, – говорю я ему.

– Совершенно верно, – отвечает он. – Я единственный в своем роде.

– Ты чего-то хочешь от меня?

– Я хочу дружить с тобой, – отвечает он, – если ты не против.

– Щедрое предложение, – осторожно отвечаю я.

– Еще один вопрос, – продолжает он, когда появляется Пандора.

Вопрос, который он задает мне, таков, что Пандора велит ему оставить меня в покое.

– Не обращай внимания, Хаджи, – обращается она ко мне. – Ему хочется пошалить, но его подводит ужасное чувство юмора.

Тогда я вежливо улыбаюсь им обоим и возвращаюсь в салон. Я самостоятельно пристегиваю ремень, смотрю на братьев и сестру и задумываюсь над вопросом Маласи.

Нет ли у меня ощущения, что в моей жизни чего-то не хватает?

Нет. А должно?

 

ПЕННИ

Файл 304: Принцесса и серьезный перелом – открыть.

Я могу вызывать события, просто думая о них.

Правда, могу. Случается это не часто, и я не совсем понимаю, как у меня получается, но во мне есть какая-то психокинетическая сила, впрочем, я могу ошибаться, и это просто совпадения. Я никогда не рассказывала об этом мамам, потому что уверена, они посчитали бы это простым совпадением.

Все решили отдохнуть и отправились кататься на коньках, остались только я и Лулу. Мне надо было помочь ей с оперой, потому что вторая ария вышла просто идиотской. Мы провозились где-то с полчаса, проигрывая ее взад и вперед, но потом она захотела тоже покататься на коньках, и мы выскочили из дома как раз в тот момент, когда мимо проносились Бриджит и Слаун. Они бежали наперегонки и смеялись. Слаун заметила меня боковым зрением и, видимо, решила, что подшутить надо мной важнее соревнования, она повернулась ко мне и высунула язык. Я как раз собиралась оттолкнуться в этот момент – левая нога на носке, правое колено готово начать движение. Я посмотрела на нее, и время для меня вдруг замедлилось. В голову мне пришла неожиданная мысль, распустившись, словно цветок, под старой фотографией: она может упасть. И я ее сглазила. Я скрестила пальцы и подумала: «Вот сейчас!»

Ее конек зацепился за что-то, возможно за ледяной нарост. Или это была сила моей мысли? В любом случае, она споткнулась, взмахнула руками, и у нее подогнулись ноги. Она старалась удержаться от падения и поэтому не ударилась со всего маха головой об лед. Правда, такое падение не убило бы ее, она даже не пострадала бы, поскольку мамы заставляют всех нас надевать огромные шлемы. Однако одна нога у нее подогнулась, и при падении она сломала себе несколько костей. Я не знаю сколько, они это проверяют сейчас. Все получилось не совсем так, как мне хотелось бы, но загадочно и страшновато. Все посмотрели на нее, она свалилась на бок и закричала.

Повернувшись к Лулу, я сказала:

– Проследи, чтобы в этом обвинили меня.

Если честно, я на самом деле виновата. Я ее сглазила. Точно так же, как сглазила двоюродную сестру Гессу в прошлом году. Я всегда пытаюсь колдовать, но у меня далеко не всегда получается, поэтому-то я и не могу утверждать, что это не совпадение.

Я подошла к Слаун, предложила помощь, но она проигнорировала мое предложение и все обнималась с Бриджит или Томи. Она притворно плакала, знаете, такими ненастоящими, крокодильими слезами, стараясь при этом показать, что ей совсем не больно. И все время повторяла:

– Все нормально, это пройдет.

Тогда все начинали восхищаться ее мужеством. Ха!

Когда о происшедшем узнала Вашти, она тотчас примчалась, обездвижила ногу Слаун, отправила ее в лазарет и приставила к ней Бриджит и Томи. Шампань прочла нам лекцию о правилах безопасности.

– Если хотите носиться на коньках как сумасшедшие, делайте это во Внутреннем мире, там при падении вы не сломаете настоящие кости. – Одно и то же! Интересно, зачем она говорит все это нам, если забег устроили только Слаун и Бриджит?

Итак, Слаун сломала ногу. Это плохо, потому что теперь она не поедет в Египет. Мамы собираются послать вместо нее Зою, в результате друг покинет меня, а враг останется здесь. С другой стороны, Слаун будут держать в постели, и это хорошо, но у нее будет отвратительное настроение, что плохо для всех.

Хайку-бот: отсканировано.

Не совсем, но похоже. Блокировка.

Файл 304: Принцесса и серьезный перелом – заблокировано.

 

ХАДЖИ

Цвета меня просто потрясают. Бирюзовые волны накатывают на песчаные берега, покачивая деревянные лодки. Глинобитные домики сияют всеми оттенками белого. Густая трава, покрывающая землю, просто изумляет. Оливковые рощи. Фиговые деревья. Даже пальмы. Великое множество оттенков зеленого. Богатство греческой земли восхищает.

Не знаю, зачем мы здесь останавливаемся, но я очень рад возможности посетить то место, которое Пандора считает своим домом.

За многие годы ароматы фруктов, овец, свежей рыбы и диких цветов впитались в прилавки на рыночной площади, я чувствую эти запахи даже через маску. Пандора рассказывает нам, как торговцы продавали здесь виноградные листья с начинкой и спана-копита, как кричали вслед покупателям: «Yia sou!» – «Увидимся в следующее воскресенье!» Я смогу и сам посмотреть на все это в ГВР, как только мы доберемся до Германии. Однако сначала надо кое-что сделать здесь.

Она ведет нас через дворик, мощенный синими плитками. Живописно рассаженные лимонные деревья и деревянные скамьи вдоль стены приглашают отдохнуть. Мне бы это не помешало, хоть ненадолго, прежде чем отправиться к мраморному фонтану. У фонтана Пандора вручает каждому из нас по камешку и предлагает швырнуть камешек в фонтан, закрыв глаза и загадав желание.

Сначала это делают братья и сестра. Когда очередь доходит до меня, в моем сердце звучат слова отца. Я вспоминаю, как он усаживает меня, скрученного страхом смерти и неудачи. Он вытирает мои слезы и делится со мной мудростью Аби Сайда ибн Абила Хайра, персидского суфия, который жил тысячу лет тому назад.

Вот слова учителя:

Эти слова освобождают. Сам не знаю, почему я вспомнил именно их, но я бросаю камень, произнося их про себя, и мне это приятно.

Я открываю глаза, и Нгози с Далилой спрашивают меня, какое я загадал желание.

– Чтобы ваши желания сбылись.

Все улыбаются, кроме Рашида, неодобрительно закатившего глаза. Год назад он так бы не сделал.

В глубине дворика находится бронзовая дверь со стилизованной буквой «Г». Мы входим в дом Пандоры, это одна из баз, подготовленных «Гедехтнисом». Это они генетически смоделировали поколение моего отца, они научили нас, как бороться с Черной напастью. Без их усилий нас не было бы.

 

ДЕУС

Давай посмотрим одним глазком туда, где что-то есть на «а».

«А» – это Афины, колыбель демократии. Спутники только что поймали одну даму сердца и троих товарищей по оружию, они выбираются из забавного самолетика. Венец изобретательской мысли. Ба-бах – и душа полетела в рай!

«Н» – это Нимфенбург, неприступный оплот дам сердца. Их там девять, одна лучше другой, их держат под неусыпным надзором. Держат на привязи – и весьма глупо поступают, потому что для такого гения, как я, найти их проще простого.

«Ф» – это Фивы, древняя столица Египта. Ее переименовали в Луксор, а теперь снова назвали Фивами. Спутники показывают тебе, что там есть еще один товарищ по оружию, он вернулся из Саккары со своим шустрым отцом.

«Д» – это Дебрингем, и ты уже знаешь, что там.

Соедини все буквы вместе, и получишь противодействие. Против многого. И это хорошо. «За» и в подметки не годится «против». Пойми, против чего ты против, и ты поймешь, кто ты сам.

Против властей. Против невежества. Против бешеных сил тьмы.

Занятие это опасное, но ведь кто-то должен это делать. Кто подойдет, если не ты? Ты ведь готов нажать на курок, ты ведь не пустой болтун. И это отлично: если тебе некуда выплеснуть свои страсти, ты можешь направить их на любого, кто заслуживает своей жалкой участи.

Однако не стоит делать глупостей. Сначала пойми, что сулят тебе знамения, а уж потом приступай к своей грандиозной затее.

Перед тобой разложены куклы. Пучки соломы и веток, сухие листья, семена, березовая кора, связанные в виде фигурок. Ты берешь перочинный ножик и на груди каждой куклы делаешь вертикальный надрез. В образовавшуюся щель вставляешь диск. На твоих дисках тщательно отобранная информация из твоей сокровищницы: записи со спутников, фрагменты подслушанных разговоров – все, что тебе известно о твоих товарищах по оружию и дамах сердца.

Собрав фигурки в кучу – целая охапка людей, – ты аккуратно рассаживаешь их внутри каменного кольца. Теперь самое сложное. Какой зажигалкой воспользоваться? Доктором Пеппером из нержавеющей стали? Никелированным Микки Маусом? Нет, сегодня все должен решать Случай. Закрыв глаза, ты суешь руку в потайной карман, сдерживая желание определить зажигалку на ощупь. Потрясти, перемешать и вытащить… Мои поздравления! Ты достал турбозажигалку фирмы «Нинг» со встроенным фотоаппаратом, на ее медном корпусе выгравированы китайские иероглифы – очень стильно.

Снимочек на память об этом событии, предвкушение – самая сладостная его часть, ты готов выпрыгнуть из собственных штанов. Ну уж нет! Пора щелкнуть зажигалкой, раздастся свист и пьяняще прекрасный треск занимающегося огня. И вот уже огонь ширится, танцует, рвется ввысь.

На этот раз ты захватил огнетушитель, да? Так, на всякий случай?

А вот и нервная дрожь, она всегда приходит в последний момент перед тем, как зажечь огонь, тебя посещает в такие минуты некое философское небытие. На этот раз ты наслаждаешься субъективной реальностью происходящего, потому что четырнадцать жертв, только что возведенных на костер, – просто холодные, безжизненные предметы, но для тебя они – настоящая плоть и кровь.

А ведь ты разрушаешь собственное представление о товарищах по оружию и дамах сердца, взирая на то, как горят их изображения. Сама природа магии удивительна – когда ты проводишь ритуал, что ты делаешь? Предсказываешь будущее или меняешь его? Возможно, и то и другое. Выходит, от каждого изображения сквозь пространство-время тянутся, словно якорьки, астральные нити, они соединяются с другой вселенной, и, когда огонь поглотит все эти нити, а ты выйдешь из транса, знакомая реальность слегка сместится. Это духовная сила огня. Потому-то почти все культуры, населявшие эту ныне пустынную планету, много тысячелетий приносили жертвы богам через сожжение.

Ты сидишь на земле и смотришь на огонь, слушаешь его голос. Эти «щелк, щелк, щелк» очень бодрят – чем громче треск, тем лучше заклятие. Скорость горения нельзя менять – костер полыхает ярко, жарко и опасно: это похотливое животное никак не может насытиться. Однако усиливается ветер. Резкий порыв, потом чуть тише, и тут же с новой силой. На этот раз все хуже: дым идет в твою сторону, легкие начинают болеть, глаза слезятся. Но огонь не потух, за что тебе следует поблагодарить свою счастливую звезду. Огонь зловеще клонится к земле, образуя горящую арку, напоминающую кривую саблю, – это плохой знак, он предвещает болезнь здоровому и смерть больному. Но вот ветер стихает до легкого бриза, твой костер вновь весело полыхает.

Когда все заканчивается и кучка фигурок превращается в пепел, ты рассматриваешь останки, чтобы узнать, чьи диски остались, а чьи расплавились, превратившись в серебристо-черный шлак. Выживших только двое: один товарищ по оружию и одна дама сердца. Так тому и быть. Теперь будущее кажется радужнее, чем раньше.

Да, ты найдешь их, потому что они предназначены тебе судьбой.

Не бойтесь, лунатики. Освобождение уже близко.

 

ПАНДОРА

Как я и подозревала, Вашти отказывается принять Рашида.

– Против него я ничего не имею, – поясняет она, ее изображение на экране вдруг начинает размываться, но тотчас прорезается вновь, словно колеблющееся пламя свечи, – но мне не нужны лишние хлопоты.

Дальше звук идет с помехами, но я понимаю, что она говорит. Исаак не должен менять условия обмена в последнюю минуту, у нее дел невпроворот из-за трагедии, происшедшей год назад.

Атмосферные помехи делают продолжение связи бессмысленным. Я решаю перезвонить, когда погода у них улучшится.

Я не очень удивилась, увидев, что Рашид стоит в дверях кабины. Он слышал достаточно, чтобы понять, что его дела плохи.

– Вот ведь вредина, – говорит он.

– Иногда бывает, – соглашаюсь я.

– Я не хочу возвращаться домой, тетя Пандора. Во всяком случае, не сразу.

– Я понимаю, но с Вашти такой номер не пройдет, она никогда не меняет своих решений по таким вопросам. Можешь мне поверить.

– Если я вернусь сейчас, начнутся неприятности, – отвечает он. – Для Мутазза. – Он грозит кулаком в пространство, при этом лицо его становится суровым и серьезным, но почти сразу на нем появляется застенчивая детская улыбка. – Я люблю своего брата, но если буду находиться в его обществе слишком долго, мы наверняка передеремся.

– Тебе нужно от него отдохнуть, – говорю я. – Хочешь остаться здесь?

– А вы позволите?

– Если будешь хорошо себя вести, да, на некоторое время.

– Я буду очень хорошим, я могу помогать вам по хозяйству, – с готовностью отвечает Рашид, он горит желанием мне помогать.

– Ну что ж, я лишилась одного сенсора, – напоминаю я ему, и он уходит заниматься сенсором.

Ему нужно отдохнуть не от Мутазза, а от всего мира, как мне кажется. Он хочет получить билет в свою прежнюю жизнь. Соблазн изменить реальность слишком велик, когда это связано с половым созреванием. Как это ни печально, у детей Исаака нет выхода для гормонов. В прошлом году, когда Рашид безуспешно пытался ухаживать за своими кузинами, я решила сделать специально для него, более выразительные симуляции в ГВР. Я его пожалела тогда и не раскаиваюсь в содеянном, но я, образно говоря, выпустила джинна из бутылки, и теперь его не запихнуть обратно.

Я помню ту ночь, когда джинна из бутылки выпустили мы с Хэлом. Нам было по шестнадцать. Он только что вернулся из поездки на Фиджи с Симоной, которую любил, и Лазарем, которого ненавидел. Когда они вернулись, было ясно, что ему никогда не отобрать Симону у Лаза. Никогда раньше я не видела его в столь мрачном расположении духа. Я боялась, что он может что-нибудь с собой сделать. Тогда-то мы и провели вместе ночь. Ночь эта была великолепна, пусть даже провели мы ее в виртуальной реальности. На следующее утро нам обоим было неловко, мы в полной мере вкусили плоды греха. Его сердце по сей день принадлежит Симоне, пусть теперь и без малейшей надежды. Я не могу его удержать, но и отпустить не могу тоже.

Он-то все забыл. Из-за Меркуцио, который пытался убить Хэла, дав машинам, поддерживающим его жизнь, перегрузку. Хэл получил электрический шок, равный по мощности грозовому разряду. Хэл не умер, но частично потерял память, и едва ли она когда-нибудь восстановится.

Всякий раз, когда мы встречаемся, мне хочется напомнить ему о той ночи, но я никогда не смогу решиться.

Пока Рашид занят ремонтом в коптере, я отвожу остальных ребят в студию. Им очень интересно, как все работает. Я объясняю им, как происходит процесс сканирования, как микрокамеры синхронизируются, как компьютер экстраполирует человеческую речь по заложенным образцам голосов. Им жутко понравилось, когда компьютер поприветствовал их сначала голосом Рашида, потом Мутазза и даже Исаака.

Я прошу детей произнести предложение и спеть песенку, чтобы компьютер мог записать точные модуляции голоса, и Далила никак не может решить, что же ей спеть. Тогда Нгози шутит: совершенно все равно, что ты будешь петь, в любом случае это будет неверно. Она хихикает.

– У меня в голове полно нот, – соглашается она, – но как только они слетают с моих губ, то превращаются в одну.

Я сканирую их голоса в порядке очереди. Это быстро и легко.

– Словно купаешься в голубом солнечном свете, – комментирует Далила.

– Правда? – интересуется Нгози. Пожав плечами, он продолжает:

– Я участвую в великом деле. Последнее предложение уже для записи.

Ему хорошо просто находиться здесь. Я помню, что испытывала подобные чувства в детстве, но потом они куда-то ушли. Теперь очередь Хаджи – подходящее время сообщить ему хорошую новость.

– Большой плюс ГВР в том, что там твои ноги могут быть здоровы, – объясняю я. – Ты сможешь без труда ходить, бегать и прыгать, и тебе ничто не будет мешать. У тебя не будет судорог, и тебе не придется так часто отдыхать.

Он смотрит на меня, мой энтузиазм его не заражает.

– Зачем? – задает он вопрос.

– Это симуляция, – начинаю я, но спохватываюсь, ведь его вопрос не об этом.

– Зачем это делать? Ведь я такой, какой есть.

Я с ним не спорю: мне нечего сказать. Хотя я думаю, что он глуп как раз в той степени, в какой считает себя умным. Как знать? Ведь не мне это решать. Cada um sabe onde o sapato aperta, как говорила моя мама. Лишь тот, кто носит ботинок, знает, где он жмет. Теперь мне придется калечить его ГВР-версию с помощью программы, как судьба искалечила его с помощью биологии.

После обеда я веду их в Акрополь, потом к океану. Мальчишки играют в воде, брызгаются, катаются на волнах, а мы с Далилой сидим на солнышке, заплетаем ее длинные светлые волосы в косички. Ей очень нужно посидеть вдвоем с тетей. Из собственного опыта знаю, как трудно бывает единственной дочери в большой семье. После того как умерла Гесса, Далила осталась единственной девочкой в южном лагере. Надеюсь, поездка на север будет для нее полезной, и она сможет сдружиться со своими кузинами. Это одна из главных причин, почему Исаак отправил ее в поездку. На прошлой неделе она спросила его, не может ли Бог оказаться женщиной. Ведь если это так, значит, Она забрала Геесу, чтобы было с кем поговорить и поделиться своими мыслями. Исаак ответил, что это вполне может быть.

– Греция так прекрасна, – улыбается она.

– Такая же красивая, как Египет?

– Конечно.

– Ни больше ни меньше?

Она фыркает, словно я глупо пошутила, и оглядывается через плечо, на лице ее выражение детского удивления. Она словно не понимает, как одно место может быть красивее другого? Ведь это один мир!

Мое внимание отвлек шум, доносящийся с берега, и беспокойство за безопасность мальчиков перерастает в беспричинный страх.

«С ними все в порядке, – говорю я себе. – Никакой опасности нет, они играют неглубоко. Я знаю правила безопасности на воде, и они их знают. С чего мне волноваться, когда они спокойны? Просто потому, что я взрослая? В чем бы ни состояла причина, они не беспокоятся так, как я. Интересно, может, в этом и состоит суть "знания"?»

– А скоро у меня будут такие? – спрашивает Далила, кивая на верх моего бикини.

– Тебе ведь сейчас одиннадцать, верно?

– Почти.

– Ну, тогда года через три, плюс-минус один год.

Она подсчитывает в уме.

– Прекрасно, постараюсь использовать оставшееся время.

– Разве ты не хочешь иметь их?

– Не очень, – отвечает девочка, – но ведь этого не избежать, придется смириться, когда они вырастут.

– Хотела бы отказаться от них?

– Просто было бы неплохо, чтобы от них была хоть какая-то польза, – говорит она.

– И мне тоже, – соглашаюсь я.

Следует признать, от них мало пользы, потому что при нашем бесплодии они не вырабатывают молоко. Мы пережили Черную напасть, но чума лишила нас материнства. Шампань и Исаак обнаружили это после многочисленных мучительных неудач. Наши иммунные системы справляются с чумой, но сверхчувствительны ко всем изменениям в организме и начинают с ними бороться. Как ни старались мои друзья, белые кровяные тельца Шампань каждый раз уничтожали беременность.

Далила – обычный человек, но после лекарств, которые она принимает для укрепления иммунитета, едва ли у нее получится лучше. Только искусственные матки могут вынашивать жизнь. Это страшная правда, но что я могу с ней поделать?

Могу только надеяться.

– Так будет не всегда, – говорю я ей. – Твой отец очень умен. И твои тети, двоюродные сестры и родные братья тоже. И ты умная. Если мы будем работать в этом направлении, будем учиться и пытаться, однажды мы придумаем, как вернуть себе утерянное, и снова станем прежними.

Она долго смотрит на меня, потом берет за руку. Она меня утешает.

– Однажды, – повторяет она.

 

ПЕННИ

Файл 305: Принцесса и ледокол – открыть.

Я в раю или в аду?

Я частенько слышу этот вопрос. Всякий раз, когда ухожу во Внутренний мир. Так я растрачиваю свои денежки. Не все мои денежки, если честно. Я нередко делаю внезапные покупки – мелкие удовольствия типа пиццы Пепперони или фисташкового мороженого, игры и аттракционы, разные интересные штучки, когда бываю в особенно хорошем настроении. Однажды я даже купила собственный оперный театр, но возможности моего счета ограничивают буйство фантазии и заставляют выбирать.

Когда мне хочется развлечься, я становлюсь разведчиком. Я отправляюсь в логово врага, чтобы найти и спасти кого-нибудь. Жизнь людей зависит только от меня. Мне приходится иметь дело с гнусными негодяями, хитрить и воровать. Меня любят или боятся, и никто не знает, кто я на самом деле. Я – супергероиня. Но самое замечательное в том, что я всегда нужна и я всегда побеждаю.

В симуляциях ГВР адаптировано множество книг. Некоторые довольно неудачно, другие вполне прилично, но моей любимой среди них нет, поэтому пришлось мне сделать это самой. Действие происходит во время Французской революции, и чумазые ничтожества-революционеры отправляют всех французских аристократов на гильотину, поэтому английским аристократам приходится вмешаться и спасать их. Главный герой выглядит вполне безобидно, эдакий глуповатый щеголь, а на самом деле он – в моем случае она – возглавляет группу британских агентов. Кодовое имя Скарлет Пимпернель. В своем домене я – она. Светская жизнь Англии, опасные приключения во Франции… Если бы все происходило в действительности! Как жаль, что это не так, но все равно игра доставляет мне удовольствие вот уже несколько лет. Больше всего мне нравится слушать сплетни обо мне других персонажей.

Несмотря на огромный труд и деньги, вложенные в домен, работы еще непочатый край. Место действия ограничено: английское поместье и несколько французских населенных пунктов, которые я взяла из «Истории двух городов». К тому же персонажей у меня всего ничего, и все они скопированы из других симуляций, например Маржерита Блейкни – чуть подправленная Жозефина из симуляции о Наполеоне. Создание персонажей обходится страшно дорого, а они имеют привычку ограничиваться определенными темами для разговора, поэтому очень скоро наскучивают. Единственный путь исправить все это – больше времени и больше денег. Внутренний мир засасывает, к нему привыкаешь, как к наркотику. А как я уже говорила, я не из тех, кто лезет в капкан, а из тех, кто его ставит.

Я решила опустошить свой банковский счет. Я решила идти ва-банк. На все деньги, скопленные мной за несколько лет, – карманные деньги и премии за хорошие отметки и примерное поведение, – я куплю свое будущее.

Поскольку Пандора – королева Внутреннего мира, я не могу дать ей ничего, чего у нее бы не было. Зато с моими сестрами все обстоит иначе…

Я собираюсь подкупить их, чтобы они расхваливали меня вслух. Возможно, я не могу завоевать расположение людей, зато могу его купить, для этого я достаточно богата. Я куда богаче их, это точно, благодаря тем деньгам, что подбрасывает мне Шампань. Если мне не удастся купить их, то я смогу хотя бы взять их в аренду. Если все вокруг начнут петь мне дифирамбы, Пандора обратит внимание и увидит меня в новом свете. Ну а дальше моя задача – продать себя подороже, как человека, наилучшим образом подходящего для такой работы. А уж это пара пустяков, потому что я и на самом деле такая.

Мне кажется, это называется «привлекательность». Эта схема должна сработать, потому что если не сработает, я останусь ни с чем.

Откуда начать? Начну с самого сложного. Посмотрим, что выйдет из этой затеи. Для начала я переоделась, потому что пудреные парики и атласные жилетки – последний крик моды в 1793 году, но вне симуляции выглядят невероятно глупо. Я остановилась на черных джинсах, блузке в белую полоску и рыжеватой куртке от Барберри. Мне очень идет такой наряд. Любая одежда лучше, чем сине-зеленая школьная форма, которую нас заставляют носить во Внешнем мире.

Я отсылаю спрайт (цена: двадцать пять маленьких) и поджидаю ответ. Слаун заставила меня ждать некоторое время – возможно, удивилась, что я ее разыскиваю, – но я-то знаю, что она в конце концов клюнет. Любопытство – страшная сила.

Когда наконец она ответила и наши миры столкнулись, я отметила про себя, что она не в своем обычном месте. Как ни странно, она находилась в зоопарке. Она и Бриджит прихватила. Это не входило в мои планы, я надеялась поговорить с ней наедине, потому что когда Слаун и Бриджит вместе, они вдвое злее и вдвое глупее.

– Чего тебе? – рявкнула Слаун.

– Я просто хотела сказать, что сочувствую тебе после того несчастного случая, – ответила я, показав на ее ногу, хотя здесь ее виртуальная нога была в целости и сохранности. – Мы с тобой не ладим, но я не желаю тебе зла.

Она лишь фыркнула и уставилась на меня.

– Ты и должна сожалеть, потому что я упала из-за тебя. Я отвлеклась, увидев твое уродливое лицо. И сейчас я смотрю на тебя, и меня не тошнит только потому, что я принимаю много лекарств.

– Да уж, от этого лекарства еще не придумали, – оскалилась Бриджит, став похожей на гиену, что сидела в клетке у нее за спиной.

Но я не попалась на их крючок.

– Катилась бы ты отсюда, да побыстрее, – произнесла Слаун. – Боюсь, животным уже дурно от вони.

– Пять минут, и я уйду, – прошу я. – Просто послушайте, потому что это очень важно.

– Ты решила сбежать из дома? – попробовала отгадать Бриджит.

– Ты пишешь оперу на тему, насколько ты тупа? – предположила Слаун.

– Я пришла попросить прощения.

Они тотчас заткнулись.

Наша вражда началась давно, мы были еще совсем детьми. Я заметила, что они обе списывали на контрольной по математике. Это было против правил, и я пожаловалась мамам. Мне и в голову не приходило, что я нарушаю какой-то кодекс. Кодекс чести воров или еще какой. Они и раньше не очень меня любили, но после этого случая начали обзывать Пенни-крыса, Пенело Пи-пи и другими гадкими кличками. Одним словом, старались превратить меня в изгоя в собственной семье. Думаю, именно это событие стало поворотным в наших отношениях.

– Очень плохо, что я так поступила, – покаялась я, хоть вовсе так и не считала. – Мне следовало быть скромнее. Поверь, если бы можно было проиграть все заново, с тобой ничего бы не случилось.

– От твоих извинений пользы, что от козла молока, – заявила Слаун.

– Ну ладно, – вмешалась Бриджит. – Что дальше? Ты что, воображаешь, что мы сразу же начнем тебя любить?

– Вы можете никогда не полюбить меня, мы можем не быть друзьями, я все понимаю, это я и хотела сказать. И еще кое-что: у меня к вам предложение.

– Предложение?

– Да, денежное.

Слаун уже была готова сказать что-то оскорбительное, но Бриджит остановила ее, прежде чем та успела произнести очередную гадость. В этот момент Бриджит была похожа на человека, затягивающего цепь на шее злой собаки.

– Продолжай, – произнесла она.

Она всегда была более уравновешенной.

Я высказала им свое предложение. Предложила цену в пять тысяч крупных каждой. Это серьезная сумма, столько денег можно собрать только за несколько месяцев, а то и за несколько лет. Они, конечно, очень удивились, что я расшвыриваюсь такими деньгами, ведь обычно я очень прижимиста.

– Значит, ты хочешь заплатить нам за то, чтобы мы делали вид, что ты нам нравишься? – переспросила Бриджит.

– Верно, потому что если остальные увидят, что вы меня приняли, они сделают то же, – сказала я и, чтобы подсластить пилюлю, добавила: – Ведь именно вы задаете тон.

Думаю, не ошибусь, если скажу, что они растерялись. Слаун, видимо, подумала, что я хочу сыграть с ними какую-то шутку либо не говорю всю правду. Ее подозрительность вполне объяснима, потому что я вовсе не упомянула имя Пандоры, поскольку не хотела раскрывать свои планы насчет владения Внутренним миром. Эта информация жизненно важная. Зачем снабжать их оружием против меня, особенно если они не примут предложение?

Все равно ей пришлось прервать переговоры еще до того, как мы перешли к деталям. Мамы вызывали ее во Внешний мир, поскольку ей приготовили гипс. Я осталась наедине с Бриджит. Сначала мы смотрели друг на друга, потом не смотрели, и обе не знали, что сказать. Думаю, ей стало немножко стыдно, что я готова так много заплатить, чтобы со мной снова общались по-человечески.

Как ни странно, мы заговорили о слонах. Они такие забавные, но при этом такие старые и мудрые, и что бы мы стали делать, если бы встретили слона на самом деле. Я купила пакетик жареных орешков (за пятьдесят маленьких) и принялась кормить слоненка через прутья клетки. Бриджит сказала мне, что во время Второй мировой войны бомба, брошенная союзниками на Берлин, убила единственного слона в их зоопарке.

Потом мы вместе ели орешки и рассуждали о том, что еда во Внутреннем мире намного вкуснее. Просто удивительно, насколько здесь все необыкновенно вкусно, к тому же не нужно убирать посуду. В реальном мире пища варьируется от «совсем неплохо» до «о боже, что это за мерзкая отрава растеклась по моей тарелке». Во Внутреннем мире никому не приходится страдать, можно есть чизбургеры и суши, пока деньги не кончатся, а во Внешнем мире приходится убивать либо корову, либо рыбу, а делать этого никто из нас не умеет. Виртуальные овощи всегда свежие и вкусные, при этом никого не волнует, чувствует ли что-то морковка, когда ее едят, больно ли репке, когда ее выдергивают из земли.

Вспоминая наш разговор, я думаю, что если бы мне нужно было убить корову, я бы ее убила, хотя мне было бы противно. Мне плевать на все рассуждения мам об этической стороне вегетарианства. Если бы я оказалась на острове, на котором, кроме коровы, не было бы еды, я отведала бы мясца уже после третьего-четвертого приступа голода. Простите, но моя жизнь важнее, чем жизнь скотины. Такова уж судьба коров: у них вкусное мясо. Хотя в реальном мире говядина может оказаться невкусной. Кто знает?

Мы с Бриджит прекрасно общались, потом она отправилась домой. Это была пустая болтовня, но мы разговаривали нормально впервые за много-много лет.

– Я поговорю со Слаун, – пообещала она, имея в виду мое предложение. – Мы подумаем.

– Спасибо, – ответила я, и мы расстались. У меня забрезжила надежда.

Я вернулась в поместье. Здесь со мной произошло очень странное событие. У меня сразу возникло ощущение, что кто-то побывал здесь, пока меня не было. Мне и раньше не раз казалось, что во Внешнем мире кто-то рылся в моих вещах, но во Внутреннем такого еще не бывало. Я стояла в бальном зале и любовалась шелковыми дамасскими драпировками, когда прибежала Маржерита, чтобы предупредить меня, что Шовлин шантажирует ее, хочет знать, кто скрывается под именем Скарлет Пимпернель, – обычная история. Я успокаиваю ее и замечаю, что в комнате что-то не так. Что же? Никак не могу найти. Я замораживаю симуляцию и запускаю полную проверку системы и всех элементов. Ничего не пропало. Напротив, кое-что появилось.

На каминной полочке я обнаруживаю плоский амулет в форме слезы, черный с белым кружком в середине. Амулет похож на головастика, белый круг на котором – это глазик.

Я проверяю системный код: украшение, подвеска, символ инь-янь, половина, вариант 2.

Это точно не моя вещь. Как она сюда попала? Система либо не знает, либо не желает говорить. Возможно, глюк. Вашти недавно волновалась по поводу каких-то сбоев в системе. Я не против, когда глюк мне на пользу. Как жаль, что система не покупает вещи обратно: неплохо было бы немного подзаработать, чтобы компенсировать предстоящие расходы.

Если же это не глюк, значит, кто-то специально подкинул мне этот амулет. Кто и зачем? И какого черта посылать что-то анонимно? Если я что-то отправляю, система идентификации показывает запись регистрации. Интригующе и странно. Думаю, стоит рассказать об этом происшествии Пандоре, когда она прилетит. Это будет мой ледокол для установления отношений с ней.

Блокировка.

Файл 305: Принцесса и ледокол – заблокировано.

 

ДЕУС

Как омерзительно. Неожиданный удар. Бездна, где кипят и бурлят нейроны. Такие сны не должны сниться даже тебе.

Не запоминай его, пусть растворится, как дым на ветру.

Но ты не можешь его прогнать! Он цепляется, он виснет на тебе. Жизнь в катакомбах пропитана кровью, как скотобойня, твои руки красны от крови, и все вокруг молит тебя остановиться. Почему же ты не остановишься? Они умирают, но как только ты остановишься, вновь воскреснут и отомстят. Они сделают с тобой то же, что сделал с ними ты, а то и похуже. Лучше продолжай, иначе тебя ожидает топка, где шкура твоя прогорит слой за слоем до самой середины. Даже кровь, что ты проливаешь, умоляет, каждая ее капелька превращается в искаженное мукой лицо товарища по оружию либо даму сердца, взгляды воспаленных глаз обвиняют, из судорожно сжатых губ вырываются вопли.

Этот сон снится тебе уже не первый раз. Он повторяется и повторяется. Настоящий хит среди твоих снов. На этот раз ты плыл в озере кошмаров, твои руки сжимали шею в белых перьях. Ты задушил лебедя. И это ужасно. Ты этого не хотел. Ты не хотел причинять им вред. Ты хотел разбудить их. Не забывай об этом.

Когда они проснутся, все станет проще. Конечно, они придут в ужас, ведь их иллюзии растают, но ты будешь их героем, потому что ты показал им правду. Тебя не изгонят. Ты отправишься к той, которую жаждешь, и она полюбит тебя. Ты не будешь больше чувствовать себя пустым местом.

Она так прекрасна. Как это будет? Разговаривать с ней, слышать ее голос, узнать ее сердце и осушить ее слезы…

Не смей мечтать об этом. Ты уже близок к финалу, не хватало только, чтобы ты сорвался. Не разговаривай об этом. Не говори ему. Что бы он подумал, если бы мог заглянуть в твои мысли?

Помни, ты контролируешь сны, а не они тебя.

 

ХАДЖИ

Не бывает святых мест. Богу принадлежит вся вселенная. Как же одно место может быть более священным, чем другое? Все места должны быть одинаково святы в глазах Бога. В Его величии нет различий, и я уверен в своей правоте. Однако есть места, проникнутые силой. Места, где история ощущается острее, где, ощутив наплыв чувств, не понимаешь, чем они вызваны. Места, где обитают духи, пусть не привидения, а лишь отголоски, отзвуки человеческих страстей, воображения и желаний.

Пирамиды относятся как раз к таким местам. Они переполнены силой, мощной, как солнечный свет. Есть сила и в Нимфенбурге – правда, весьма изысканная, утонченная. Ее можно было бы сравнить со светом Луны. Я почувствовал ее прикосновение еще до того, как мы приземлились.

Нимфенбург богат и причудлив – барочный Ксанаду. Красота его покоряет. Газоны подстрижены идеально, элегантные лебеди купаются в круглом фонтане во дворике. Клумбы, фруктовые деревья, статуи и сады, а надо всем властвуют пышные дворцы, окруженные не менее великолепными парками. Не знаю, смог ли бы я жить здесь, не могу себе это представить. Слишком много простора, больше, чем нужно человеку. В Египте мы помогаем отцу восстанавливать постройки фараонов, но сами мы живем не как фараоны. Мои кузины устроились иначе. Они нашли королевство и завладели им.

Нимфенбург. Здесь действительно очень красиво. Особенно после грозы, когда все вокруг такое чистое, свежее, зеленое. Думаю, я понимаю, почему Рашиду так захотелось вернуться сюда. И все же есть в этом городе что-то, отчего становится не по себе: какая-то заброшенность, сам не знаю, почему у меня возникает это чувство. Ведь природа здесь богатая, все цветет, много света и жизни. Следов запущенности нет вовсе, но чувство не покидает меня, здесь грустно, неправильно, жутковато.

Возможно, я просто переживаю, что эти места околдуют Нгози и Далилу, как и Рашида. Однако причин для беспокойства нет никаких. С другой стороны, если это суждено, ничего не поделаешь. Возможно, я чувствую себя так из-за Гессы. Может, я боюсь потерять всю семью, как потерял сестру? Но я приемлю и эту возможность. Никак не могу разобраться. Нужно либо позвонить отцу, либо помедитировать, либо и то и другое.

Мы очень мягко приземляемся.

– А теперь начинаются приключения, – говорит Пандора.

Снаружи наши тети и целая шеренга девочек замерли в ожидании: жительницы Нимфенбурга, наши кузины, наши нимфы и амазонки, дети воды, джинны. Все лица мне знакомы, некоторые в большей степени, некоторые в меньшей. Особенно радостно улыбаются наши прошлогодние гостьи – Бриджит, Оливия и Томи, которые приезжали в Египет год назад. Я называю их про себя «игривая девочка», «застенчивая девочка» и «поэтесса». Мне приятно снова увидеть их, но еще больше мне хочется познакомиться с остальными, ведь с ними я лишь несколько раз разговаривал по телефону и никогда их не видел.

Тетя Шампань рада нас видеть, называет нас миленькими, обнимает каждого по очереди. Она целует меня в макушку, и я чувствую резковатый аромат апельсиновой воды и мыла с бергамотом. Моя семья считает ее самой красивой из поколения отца, но мне так не кажется, к тому же она и вполовину не так душевна, как Пандора, но ее доброту, кажется, можно потрогать, так нежны ее прикосновения.

Тетя Вашти нас не обнимает, что меня не обижает и не удивляет, отец говорил нам, что она не любит, когда к ней прикасаются. Вашти сдержаннее Шампань, но она искренне улыбается нам, спрашивает, как мы себя чувствуем, и просит обращаться к ней, если нам будет что-то нужно, так как она хочет, чтобы мы чувствовали себя как дома. Они такие разные: светловолосая гибкая Шампань и Вашти, брюнетка, ростом немногим выше Далилы.

Впрочем, мы все совершенно разные: девять девочек, Шампань, Вашти, трое нас и Пандора. В нашей крови присутствуют гены всех этнических групп, словно мы – символ расовой гармонии. Однако причина не в терпимости, а в необходимости выжить.

Генетическое многообразие может помочь нам бороться с чумой. На кого больше всего похож я? Из всех присутствующих скорее на поэтессу Томи или на маленькую Катрину. И хотя я просто человек, а они немного больше, мы все как бы сделаны из одного теста.

Я говорю им, что для нас большое счастье находиться с ними, и благодарю за гостеприимство. Я выражаю надежду, что мы не причиним им беспокойства.

Нас разделяет культура. Мне кажется, что мы чувствуем себя гораздо непринужденнее, чем девочки. На них неудобная школьная форма, в которой они так похожи на солдатиков, мы же ведем себя как посланники другой страны, хотя на нас надеты простые шерстяные плащи.

Все хотят произвести впечатление, но они как будто боятся, что у них это не получится. Можно ли им в этом помочь?

Я еще ничего не успел придумать, а Нгози уже рассмешил девочек, в шутку сравнив себя с деревенским парнем, приехавшим в гости к городским кузинам. Девочки смеются, а мой брат сияет от удовольствия, словно павлин, довольный произведенным впечатлением, особенно на тех, кто ему нравится больше.

Шампань делает знак, и младшие девочки надевают нам на шеи гирлянды из ярко-синих васильков. Они ведут нас мимо каменных львов и лебедей к дворцу. Кузины полны очарования, они улыбаются, и я улыбаюсь в ответ, но когда мы подходим к зданию дворца, у меня появляется чувство какой-то тесноты.

 

ПАНДОРА

У Вашти холодные руки. Морщинистые руки моего деда всегда бывают теплыми. Ледяные руки Вашти касаются моего запястья, проверяют лимфатические узлы. Я стараюсь не дрожать. Если бы Вашти осматривала пациента так, как это делает мой дедушка, было бы так хорошо, и не важно, что она настоящая, а он – всего лишь компьютерная симуляция. Моему дедушке принадлежит огромная косметическая империя – дюжины офисов по всей виртуальной Бразилии, – но он всегда находит время, чтобы узнать о моем здоровье. Он очень добрый, и я благодарна тому, кто его программировал. Когда я была ребенком, время от времени дед делал мне уколы и всегда перед этим растирал мне руку, а после давал конфет.

– Жизнь бывает горькой и трудной, так что наполни карманы сластями, – говаривал он.

Я давно уже выросла, но и сейчас всегда беру у него конфетку.

Я предпочла бы, чтобы меня осматривал дедушка, но мне нужен настоящий, а не виртуальный специалист, а из живущих на земле врачей Вашти – лучший иммунолог.

Она сканирует мой кишечник, печень, легкие, зобные железы, селезенку и сердце, ищет отклонения. Голографические изображения органов поворачиваются, словно кусочки мяса на вертеле, а сканируемая информация передается ей в наушники.

– Все жизненно важные органы в порядке, – говорит она.

Она делает анализ крови и замечает небольшое, вероятно, безобидное изменение лимфоцитов, но она считает, что на это нужно обратить внимание. Теперь она долго будет считать это признаком опасной мутации, патогена, который мы называем Концом света.

В виртуальном Сан-Паулу моими друзьями были программы, которые вели себя как дошкольники, чтобы я чувствовала себя полноценным ребенком в полноценном обществе. В то время я считала, что они такие же живые, как я сама, теперь же я понимаю, что на самом деле Вашти – моя самая давняя подруга. Мы познакомились в первый день учебы в школе в Дебрингеме, нам было по шесть лет тогда, и я так боялась, что дети будут насмехаться над моим акцентом. Вашти никогда ничего не говорила о моем акценте, даже в шутку. Она учила меня хинди, я ее португальскому. Мы подружились, и первые два года всегда держались вместе. Потом у меня появились новые друзья, она ревновала. Ее не назовешь покладистой, она остра на язык. И до сих пор стоит мне возмутиться по какому-нибудь поводу, она умудряется заставить меня почувствовать, как глупо я веду себя, просто впадая в неожиданную для меня задумчивость.

И еще хочу добавить про Вашти. Какие чувства должно вызвать у человека известие о том, что мир, его окружающий, – мир поддельный, а в мире настоящем люди – миллиарды людей – погибли? Вашти считает: это самое лучшее известие в ее жизни. Она редко сознается в этом, но выпейте с ней вина и спросите ее об этом, вы услышите именно это. В школе она была незаметной, никому не интересной девочкой, жизнь казалась ей чередой разочарований – сможет ли такой человек оставить свой след среди миллиардов людей? Теперь она воссоздает цивилизацию заново. Это ее высокое предназначение, ее великолепная возможность, смысл ее бытия. Она никогда не была так счастлива.

Честолюбивая, хороший аналитик, пожалуй, немного беспощадная, она – серьезный противник Черной напасти. Исаак противодействует болезни другими средствами, впрочем, как и Хэллоуин. Если бы они могли работать вместе! Если бы выжили все одноклассники и боролись с болезнью сообща! Симона была бы лучшим нашим ученым, а Лазарь – лучшим миротворцем. Их гибель – большая утрата.

– Меня беспокоит твое давление, – отмечает она. – У тебя стресс?

– Не больше чем обычно.

– Да, скажи, что я могу сделать для твоего небесного глаза.

– Маласи?

– Он так помог нам, выслеживая этих карликовых обезьян.

Мы считали себя единственными выжившими приматами, однако четыре месяца тому назад спутник Маласи показал, что в мангровых зарослях Перу живут карликовые обезьянки. Разрешение не позволяет сказать это наверняка, но скачущая фигурка очень похожа на мартышку. Долгое время после первого случая наши поиски были бесплодны, а на прошлой неделе Маласи удалось получить снимок еще одного экземпляра. Вашти тешит себя надеждой заполучить мартышку, чтобы исследовать ее клеточную иммунную систему: то, что мы найдем в ее ДНК, может оказаться ключом к созданию вакцины против Черной напасти.

– Маласи счастлив, что смог помочь, – заверяю я ее. – Только не забудь похвалить его за спасение человечества, если все получится.

– Очень мило с твоей стороны. Уверен, не будь тебя, она назвала бы меня компьютером. Как тогда… «компьютер оказался очень кстати»…

– Да нет, просто я стараюсь наладить с тобой добрые отношения, чтобы подготовиться к тому неизбежному моменту, когда машины поработят нашу планету.

– Да, я поджидаю этот день с нетерпением.

– Это все сны и мечты.

– И твои тоже. Тебе же снилось что-то подобное в кошмарных снах, когда тебе было девять!

– Брось, Маласи, это было только потому, что ты залезал в мою голову, пока я долгие годы жила в ГВР…

– Ну я ведь принес свои извинения. Разве я виноват, что сны у тебя такие захватывающие?

– Никакой личной жизни.

– Меркуцио считал себя горным королем, и мне вечно приходилось прятаться, чтобы меня не стерли. Твои сны очень мне подошли.

– Да что ты?! А кто пытался стереть тебя, когда мне было девять лет?

– Сдаюсь. Мне было любопытно, что снится настоящим детям. Для меня доктор Хёгуси запрограммировал очень ограниченный набор снов. Уверен, ты обрадуешься, узнав, что, просматривая твои буйные фантазии, я сумел запрограммировать для себя новые сны. Правда, обошлось мне это очень дорого.

– В смысле?

– Ты знаешь, о чем я говорю. Больше всего я провел времени в снах Меркуцио. Он сдвинулся, и теперь я не могу не думать, что ему в подсознание перешли мои детские обиды, что и подтолкнуло его к тем ужасным поступкам.

– Могу поспорить на что угодно, если бы ты вообще никогда не входил в его голову, он все равно остался бы таким же испорченным.

– Спасибо огромное, я так ценю, что ты усиливаешь мои сомнения. Мне так хотелось бы избавиться от этого груза.

– У меня тоже полно переживаний, от которых так просто не освободиться. Маласи, ты помогаешь мне, а я – тебе.

– Думаешь, это возможно?

– Стоит попробовать.

– Может быть, и нет.

– Ладно, давай разберемся позже. А сейчас не прерывай меня, я хочу закончить свою историю.

– Я нем как рыба.

– Замечательно. Я продолжаю.

– Когда я говорила с ним в последний раз, – говорит Вашти, – Маласи сказал мне по секрету, что у тебя что-то начало получаться с нашими Пэмиками.

Она говорит о наших потерянных душах, мы называем их ПЭМ, Пэмики или Пэмчики. Когда Черная напасть уничтожала цивилизацию, богатые из кожи вон лезли, чтобы сохранить себя, – иногда просто оставляли о себе память в виде экстравагантных баннеров, статуй, строений, подтверждая тем самым, что когда-то жили на этой земле. Некоторые пытались сохранить тело и мозг. Пример был подан легендой баскетбола Тэдом Уильямсом, а вслед за ним многие пытались заморозить себя. Отдельные криокамеры целы до сих пор, хотя большая часть вышла из строя из-за сбоев электроэнергии, из-за неудачной конструкции, стихийных бедствий, а некоторые были разрушены бедняками, возмущавшимися тем, что им предстоит погибнуть, тогда как богачи возродятся вновь. В целом криокамеры можно назвать «хлопушками». Пэмики пошли другим путем, они разобрали свои мозги по винтику, проанализировали и загрузили их в компьютер нейрон за нейроном. ПЭМ значит «полная эмуляция мозга».

К несчастью для них, общая сумма их усилий создала не сознание, а всего лишь его копию, лабиринт данных, в которых кто-то должен разобраться. Этим человеком оказалась я. Восемнадцать лет назад Исаак попросил меня заняться Пэмиками, и я немало часов провела в попытках разобраться в этих цифрованных мозгах. Мы надеемся, что когда-нибудь нам удастся их оживить в плоти и крови или в виде программы и света, как Маласи.

Мне еще очень далеко до решения проблемы, но кое-что примечательное у меня получилось. Кое-что, чего Маласи не должен был сообщать по секрету Вашти, потому что этот сюрприз приготовлен не для нее. Это подарок для конкретного человека.

– Да, кое-какой прогресс есть, но Маласи явно его переоценил, – постаралась я сгладить ситуацию, слезая со стола и надевая туфли. – Я пошлю тебе данные о состоянии, как только смогу. Сначала нужно забросить твоих детей к Исааку. Пожалуй, это даже во-вторых, потому что во-первых я должна проверить, все ли у нас в порядке после грозы. Да еще эти глюки в ГВР – ими нужно заняться.

– И не забудь, что ты должна мне обезьянку, – говорит она. – Перу ведь в твоей юрисдикции, не в моей.

– Верно, я займусь и этим. Исаак обещал помочь.

– Это же карликовая обезьяна, а не кит-убийца. Ты сможешь обойтись без большого сильного мужчины, чтобы изловить ее?

– Никогда не знаешь, с чем столкнешься в джунглях. Безопасность превыше всего.

Она кивает и мило мне улыбается.

– И постарайся, чтобы он не обратил в свою веру и обезьяну, как пытается обращать моих девочек.

– Он не совращает твоих девочек, – раздраженно бросаю я. – Единственное, чего он хочет, – это показать девочкам другой образ жизни.

– То есть, другими словами, обратить их в свою веру. Хотя не важно, у него ничего не выйдет, девочки сильные. Но скажи откровенно, Пандора, неужели он действительно верит во всю эту бессмыслицу?

– Ты сама знаешь, что верит.

– Тогда могу только сказать, что у него безудержное воображение, видно пострадала височная доля мозга. Если же он не верит, значит, при помощи религии пытается контролировать мальчиков. С моей точки зрения, второе лучше первого.

– Он верит, – отвечаю я, натягивая куртку и направляясь к выходу.

– Забавно, я думала, он умнее, – говорит она, провожая меня в вестибюль.

 

ХАДЖИ

Слишком много событий для одного дня. Даже если бы мои ноги были покрепче, я разбил бы экскурсию на несколько частей. Мы рассматривали фрески и позолоченные потолки, пышно украшенные голубые и зеленые с позолотой стены в стиле рококо, однако мне пришлось сдаться уже через двадцать минут. Мне бы так хотелось посмотреть Зеркальный зал, галерею красавиц, музей карет и саней, но – увы! – я не мог себе этого позволить. Томи любезно согласилась проводить меня в мою комнату.

– Здесь легко заблудиться, – говорит она. Мы садимся на обтянутый атласом позолоченный диванчик. Действительно, дворец куда больше, чем я мог себе представить.

Она опускает мою гирлянду из цветов в воду, я благодарю ее за заботу, но она только отмахивается от моих слов.

– Это сорняки, но для меня это не важно, – говорит она, – крестьяне называли их серполомами, ведь косить их серпом очень трудно.

– Это не я сочинила, – заверяет Томи, – но где слышала, я не помню.

В прошлом году она разрешила мне почитать свой сборник стихов «Сила пауков». Ее произведения были прекрасными и удивительными, в них я нашел множество мелких наблюдений из нашей жизни, которых никогда раньше не замечал. Поскольку мне так понравился ее сборник, она посоветовала мне почитать Т. С. Элиота, особенно его «Бесплодную землю». Она считает, что именно это произведение вдохновило ее на написание стихов. Но, к сожалению, я очень мало что понял в этой поэме. Я говорю ей об этом, и она отвечает, что у нас будет много времени, чтобы обсудить ее.

– А ты знаешь, что Нимфенбург начинается там, где заканчивается «Бесплодная земля»?

– Как это?

– Сумасшедший король, – говорит она. – Он родился здесь, сумасшедший Людвиг, ну, не в этой комнате, конечно, – в этом дворце. В поэме Элиота говорится о его смерти.

Я вспоминаю, как читал что-то о короле, пребывающем в постоянной депрессии, который растратил все сокровища короны на постройку невиданно дорогого сказочного замка в Баварии. Все это я вспоминаю с трудом, а Томи оживляет эти образы, рассказывая мне о том, как его родители, когда он был еще ребенком, отобрали у него любимую черепашку, потому что боялись, что он к ней привяжется. В приступе ярости он пытался отрубить голову брату. Однажды он пригласил на ужин лошадь – поступок, достойный Калигулы, – хотя Людвиг и вполовину не был так жесток. С возрастом он все больше и больше любил одиночество, он прятался в подземном гроте и, сидя в лодке, читал стихи. По всей видимости, он страдал галлюцинациями. В конце концов, его признали сумасшедшим, и он сбежал из дворца.

– А как он умер?

– Он утонул, – отвечает Томи. – Утонул при загадочных обстоятельствах. Его тело нашли в озере Старнберг чуть южнее Нимфенбурга. С ним утонул и его доктор, который, как принято считать, пытался спасти короля, по крайней мере, это так выглядело. Однако только мертвые знают, что произошло на самом деле.

– Грустная история, – говорю я.

Она лишь пожимает плечами, стряхивая пушинку с блейзера, и поправляет полосатый плиссированный галстук.

– Он был набожным, – продолжает она, – но при этом был геем. Он никак не мог примирить эти стороны своей личности. Надеюсь, с тобой ничего подобного не произойдет, – добавляет она.

Я удивленно смотрю на нее. Что это она говорит?

– Извини, – говорит она. – Я тебя обидела?

– Ты меня смутила, – отвечаю я. – Я, безусловно, набожный. Но почему ты подозреваешь, что я гомосексуалист?

Она краснеет и закусывает губу.

– Просто в прошлом году, – объясняет она, – твой брат Нгози изо всех сил пытался меня поцеловать, а ты и не думаешь об этом. Когда я вернулась домой, сестры рассказывали, что твои старшие братья вели себя так же, как Нгози. Получается, ты не такой, как все.

– Если бы я надеялся, что ты ответишь на мою любовь, я бы попробовал тебя поцеловать. Но у меня нет на это никакой надежды, – говорю я.

– Звучит довольно дерзко, – отвечает Томи.

– Я не уверен, что ты готова.

– Похоже, ты пытаешься мной манипулировать, – упрекает она.

– Нет, – не соглашаюсь я, – послушай… Папа говорил, что вы, девушки, обладаете множеством достоинств, но в вашей природе отсутствует физическое влечение. Это верно?

– Возможно, у нас это происходит медленнее, – говорит она, плюхаясь рядом со мной на диванчик и отворачиваясь.

– В таком случае совершенно не важно, чего я хочу. С моей стороны было бы очень грубо причинить тебе какие-либо неудобства, как это сделал Нгози. Я прошу за него прощения.

– Пустяки, – говорит она. – До тех пор пока мы не сможем сделать возможным воспроизводство себе подобных путем сексуального влечения, все это лишено смысла. Так что я немного потеряю от того, что еще не готова. Но все равно мне интересно.

– Правда?

Она смотрит мне в глаза, придвигается ближе, она ждет. Я целую ее. Сладкий, медленный поцелуй не сводит меня с ума, но все же этого достаточно, чтобы почувствовать страстное желание, несмотря на абсурдную мысль, что тем самым я изменяю Пандоре. Кровь пульсирует по телу, я решаюсь обнять ее. Она откидывает голову, смотрит мне в глаза.

– Я не понимаю, – говорит она. – Прости.

Понятно, я свалял дурака: поверил, что и она получает от этого удовольствие.

– Не за что извиняться, – успокаиваю я ее. Она целует меня, на этот раз в щеку.

– Надеюсь, я не смутила тебя, – говорит она.

– «Смутила» – неподходящее слово, – заверяю я ее. – Это мой первый настоящий поцелуй, и я ни о чем не жалею. Возможно, когда придет время, мы сделаем это еще раз.

Она оставляет меня наедине с моими несбывшимися фантазиями. Нгози и Далила приходят навестить меня и приносят книги от Томи: биографию Людвига и еще один экземпляр знаменитой поэмы Т. С. Элиота. В последующие несколько недель я буду читать эти книги, и их содержание перемешается в моем сознании с воспоминанием о том поцелуе.

Время от времени я буду думать о Людвиге, о сумасшедшем Людвиге, об осужденном, утопленном, но не забытом Людвиге, который когда-то ходил по этим залам. Я буду думать о нем, и строчка из поэмы Элиота будет крутиться в голове, словно шепот: «Бойся смерти от воды».