Эmma проснулась утром в пятницу, которая имела преимущество перед формальным днем в школе. Это значило, помимо всего прочего, что ей на самом деле не нужно думать, что надеть; она собиралась одеть юбку-плед, пиджак и белую рубашку. Галстуки были необязательны, если вы не были мужчиной, хотя почти все девушки носили бессмысленные тонкие кожаные штучки. Они часто носили макияж по пятницам, а также, еще и потому, что было не слишком много других вещей, которые можно было носить, чтобы выделиться.

Эмма, например, не носила сережки. Однажды увидев, как малыш хватает висящий обруч и – буквально – разрывает мочку уха подруге из седьмого класса, вылечило ее от растущего желания когда-либо проколоть себе уши. По общему признанию это рассматривалось как странность, но это были ее уши, и она хотела сохранить их в сочетании с другими частями лица.

Она тратила больше времени в ванной по пятницам, которая была разработана в таком стиле, чтобы подходить под утренний график домашнего хозяйства Холл, отчасти потому, что ее мать валялась в кровати до последней минуты.

Эмма закончила одеваться и спустилась вниз. Она рассчитывала, что на кухне будет тихо – так и было. Лепесток был активный, но не счастливый. Матери еще не было в кухне. Эмма взглянула на часы и вздрогнула. Она сделала кофе, потому что, если ее мать все еще не спустилась, она будет нуждаться в нем, взяла молоко, чернику, хлебные злаки и накрыла стол.

Она остановилась по дороге, чтобы взять салфетки и крикнула вверх, подождала пять секунд, чтобы услышать что-то вроде ответа, не расслышала невнятные слова, которых было несколько – и продолжила свой путь. Когда ее мать спустилась, гремя в спешке, она вручила ей кофе и проводила ее к стулу. Это было неловко, потому что Мэрси не спала.

А с другой стороны, учитывая последние несколько дней? Нельзя сказать, что она была бодрая. Они поели в относительной тишине, потому что Лепесток вылизал тарелку с сухим кормом и пытался попрошайничать. Он фактически не любил ничего из того, что его хозяйки ели этим утром, но это никогда не останавливало его.

Эмма, нетерпеливо подбирала аргументы для матери, чтобы сообщить ей, что она не идет в школу сегодня. Когда время приблизилось к 8:00, она разочаровалась в этой идее, и вместо этого сказала:

– Не забывай, я иду на вечеринку к Эми сегодня вечером.

–Эми? О, верно. Вчера ты упоминала об этом. Ты пойдешь прямо из школы?

– Что, в таком платье?

Мэрси, казалось, сосредоточилось на минуту.

– Как по мне, ты выглядишь хорошо, – сказала она, но это были просто слова; Эмма поспорила бы на деньги, что она фактически не заметила во что одета ее дочь. – Ты будешь дома к ужину?

– Ты ведь работаешь допоздна?

Мэрси медленно кивнула.

– Я захвачу сэндвич или что-то, если тебя не будет дома. – Эмма отодвинула свой стул от стола и собрала все пустые тарелки. – Я не слишком задержусь, – добавила она.

– Не слишком поздно, это во сколько?

Эмма пожала плечами.

– Полночь. Может быть час ночи. – Она подождала какой-нибудь вопрос, но ничего не прозвучало. – Мам?

Ее мать подняла глаза.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Все хорошо, – ответила ее мать. Эмма подумала, что умирая люди выглядели более убедительными. Они, конечно, говорили так по телевидению.

– Ты уверена?

Мэрси посмотрела на дочь и покачала головой.

– Конечно я уверена. Я всегда прекрасно чувствую себя утром после того, как увижу своего мертвого мужа в больнице.

Последовала глубокая неловкая тишина. Это было хуже, чем неловкий первый поцелуй.

– Мам...

Ее мать подняла руку. Это был знакомый жест; Эмма пользовалась им постоянно. Но от матери он выглядел неправильным.

– Ты можешь быть матерью Майклу, – Мэрси Холл произнесла это твердо и со следами раздражения, – или всех остальных своих друзей.

У меня уже есть мать, три босса и огромное количество других услужливых советчиков в офисе. Я не нуждаюсь в материнской заботе.

Ужаленной Эмме удалось удержаться от реплик, после которых она бы чувствовала себя виноватой. Вина, в доме Холл, была как второй ребенок в семье. Секрет, который пытаются спрятать на чердаке, когда в гости приходят уважаемые люди.

Вместо этого она повернулась и пошла в гостиную, где она посмотрела на себя в зеркало, нахмурившись посмотрела на свои глаза и губы, которые медленно возвращались к нормальному состоянию, а затем взяла свой рюкзак и стала ждать.

Майкл спас ее в 8:10.

Прогулка в школу сопровождалась той же самой неловкостью, которая была за завтраком, но с Майклом было легче, потому что Майкл не волновался, что кто-то будет думать, что он сумасшедший. Майкл, посредством понимания мира своим собственным способом, также понимал, что видел мир совершенно по-другому, чем остальная часть студентов его возраста; он привык к этому. Поскольку он был таким, он действительно не подвергал сомнению то, что видел, и не пересматривал себя; он пересмотрел (и в-третьих, в-четвертых, и в пятых, чтоб наверняка) всех остальных.

Итак, он спрашивал Эллисон, видела ли она мистера Холла, как все они до сих пор называли отца Эммы, и, когда Эллисон неохотно призналась, что да, видела, он молчал полквартала.

Когда Майкл молчал, это в принципе ничего не означало. Это не значило, что он отчаянно думал, что сказать, или что он волновался о том, что могли сказать о нем за его спиной, потому что, в основном, он никогда не думал об этом. Также это совсем не значило, что он в действительности думал, о своем последнем вопросе, потому что он мог так быстро переключаться с одного на другое, что иногда возникали сомнения, а правильно ли понято то, что он сказал в начале.

Но в первый раз за много лет, Эмма в частности жалела, что не несла ответственности за его посещаемость школы, потому что она не хотела, чтобы он снова начинал разговор с того момента, на котором остановились прошлой ночью. Вина пришла и укусила ее изнутри; очевидно, она не оставила ее на чердаке сегодня утром.

– Ты думаешь Эрик видел его?

Так как это было намного лучше, чем вопрос, которого она боялась, Эмма подхватила.

– Я уверена, что Эрик видел его.

– О! Почему?

– Все остальные видели. Возможно, – добавила она, – все в приемном покое. Большинство из них не заметили или не обратили внимания.

– Пока он не исчез?

– До этого, да. – Она пожала плечами и добавила, – но они, вероятно, действительно не заметили бы, если бы они не посмотрели прямо на него. Люди в отделениях неотложной помощи обычно озабочены другим.

Майкл кивнул.

– Но Эрик?

– Эрик видел его.

– Он волнуется за тебя, Эмма, – сказал Майкл ей.

Эллисон вздрогнула.

– О. Почему? Он говорил что-то в автомобиле вчера вечером?

– Да.

– Что?

– Что он волнуется за тебя.

Конечно. Это был Майкл.

– Ты спросил почему?

– Нет. – Он пристально смотрел на нее с минуту и затем добавил. – Твой отец мертв. И он пришел в больницу. Я думаю, что любой бы заволновался по поводу этого.

– Я поговорю с Эриком, – сказала она с чувством. Она повернулась к Эллисон и добавила. – Говорил он что-нибудь еще?

– Не очень много, – заметила Эллисон. – Это была довольно молчаливая поездка на автомобиле.

Эмма пропустила английский в то утро. Эрик тоже не попал на английский. Это не случайно, она перехватила Эрика, прежде чем он вошел в класс. То, как она сказала:

– Могу я поговорить с тобой минутку? – Заставило бы гордиться всех ее учителей по истории.

Эрик, нужно отдать ему должное, даже не пытался избегать ее. Он встретился с ней глазами, кивнул не задумываясь, и снял ее руку с дверной ручки.

– Здесь или где-нибудь за пределами школы?

За пределами школы звучало лучше, но тогда был риск, что они пропустят другие утренние уроки. Учитывая все случившееся, Эмма смирилась с прогулами и родительскими вопросами и сказала, – Давай пойдем куда-нибудь, где нас не прервут. – Она поморщилась и добавила. – И если снова упаду в обморок, просто отведи меня домой.

Они пошли в очень тихое кафе за углом. За углом означало около десяти кварталов от школы. Эмма выбрала его по привычке, но в это время дня, почти везде было свободно.

Она села возле окна; стенд был за ее спиной. Эрик сел напротив нее.

Они ждали, пока к ним не подошли, чтобы взять заказ; Эмма заказала кофе с молоком и черничную булочку; Эрик заказал только черный кофе. Трудно было сказать, смотрел ли он в окно, или, возможно, на отражение Эммы. Его постоянное, дружеское выражение лица абсолютно отсутствовало. Его лицо выглядело более резким, что делало его гораздо старше. Его глаза были достаточно ясны, но она не могла определить какого цвета они были, хотя до сих пор она думала, что они коричневые.

Когда принесли их заказ и официантка удалилась, Эмма взяла свою чашку двумя руками и посмотрела через стол. Глубоко вздохнув, она мягко произнесла.

– Эрик.

Он наблюдал за нею. Его руки лежали на столе, по обе стороны от его чашки, и она впервые заметила какие мозолистые они были, и какие темные, по сравнению с остальной кожей. Он носил кольцо, простую золотую полосу, которую она не замечала раньше. Это выглядело… как обручальное кольцо.

– Что произошло вчера вечером? – спросила она, когда стало ясно, что он ждал ее.

"Ждал", – подумала она, – и оценивал." Она не очень заботилась о последнем.

– Как ты думаешь, что произошло прошлой ночью?

Если бы я знала, то не спрашивала бы. Она заставила слова остаться непроизнесенными, но это было сложно. Вместо этого, глубоко вздохнув, она сказала:

– Что-то произошло и тогда ночью на кладбище. Ты был там.

Он ничего не сказал.

– Я не знаю, видел ли ты... видел ли то, что я видела. – Она колебалась, потому что воспоминания все еще вызывали тошноту. – Я думала, что ты не мог это видеть. Сейчас я думаю, что ты должен был это видеть и понимать.

– Продолжай.

– Но я знаю. Я знаю, что видела своего отца вчера вечером. – Она задышала глубже. – И было две меня. Ты видел обоих. Никто в комнате не видел. Но когда я дотронулась до отца, все увидели его. – Она добавила, – И ему было холодно. – Она не была уверена, почему сказала это, но она не могла дополнить эти слова другими. – Головная боль не имеет никакого отношения к моему падению.

– Ты уверена?

– Нет. Но ты – да.

Он поднял кофейную чашку, как щит. И затем, встретился с ней взглядом через пар, поднимающийся из чашки.

– Да, – он сказал, не отпивая. – Я уверен. – Он повернул голову и посмотрел наружу. Эмма наблюдала за его лицом в окне. – Почему ты была на кладбище, Эмма?

Была ее очередь посмотреть в окно, хотя оно почти не защищало; их пристальные взгляды задумчиво встретились, они оба были прозрачными на фоне автомобилей, припарковавшихся на обочине снаружи.

– Там тихо, – сказала она наконец.

– Не задавай мне вопросы, – произнес он, – пока ты сама не готова на них отвечать.

– Я готова отвечать на них, – сказала она твердо. – Я не готова делиться ответами, потому что они не твое чертово... – она закусила губу.

Он пожал плечами.

– Нет. Это не мое дело.

– Но это-то мое дело.

– Нет, Эмма. Я пытаюсь сэкономить твое время...

– О, пожалуйста.

Он сжал челюсти, а его глаза – если бы она не была так сердита, так удивительно и неожиданно сердита, то она отвела бы взгляд. Но в самом деле? Она чувствовала все что угодно, когда умер Натан.

Закрывшаяся. Жалеющая себя. Пустота. Одиночество. Но ярость?

Нет. И прямо в эту секунду, она захотела наклониться через стол и ударить его. Эмма еще ни разу в жизни никого не била.

Она сглотнула. Она взяла блюдце. Покрутила его, чтобы занять руки и не дать им сжаться в кулаки. Он сидел и наблюдал.

– Я приходила на кладбище, – сказала она так резко, будто у слов были острые края. – Чтобы посетить могилу Натана.

– Друг?

Она рассмеялась. Это было как извержение, и это было неуместно.

– Да, – сказала она горько. – Друг.

Он поставил свою чашку и плотно прижал руки к столешнице.

– Это ... не очень хорошо. Можем ли мы начать с самого начала?

Она пожала плечами. Она могла выдержать любой разговор; это была наука, как математика, которую она выучила за эти годы. Иногда, она пыталась учить Майкла. Но это закончилось. Независимо от того, что заставляло ее вести бессмысленный разговор, подкрепляя его улыбкой и внимательным выражением лица, умение покинуло ее.

Она пыталась заставить себя улыбнуться. Ей удалось заставить себя говорить.

– Мы можем попытаться.

– Извини. Я не имел в виду...

– Это не имеет значения. Говорю я об этом или не говорю. Кричу я или не кричу. Это ничего не меняет. – Она покачала головой, прикусив нижнюю губу. Попробовала заставить гнев вернуться туда, откуда он так неожиданно явился. Но что-то сопротивлялось. – Я хожу туда, – добавила она, – потому что это ничего не меняет. Я не жду, что он ответит мне, если я говорю. Я не ожидаю, что обернувшись в темноте ночи, увижу его. Я не жду его к... – Она посмотрела на Эрика, действительно посмотрела на него.

Что-то в его лице было столь неожиданным, что она сказала:

– Ты тоже кого-то терял?

Пришла его очередь смеяться, а его смех? Такой же неправильный, как и ее. Хуже, чем могло быть. Он повернул руки на столе ладонями вверх и довольно долго рассматривал их.

"Начни снова," – подумала Эмма. Не осталось никакого гнева. Трудно было описать, что она чувствовала. Но наблюдая за его молчанием, она задавалась вопросом, тоже самое ли видели люди, когда смотрели на нее. Потому что ей хотелось сказать что-то, чтобы облегчить его боль, но слов не было. Это создавало чувство бесполезности. Или беспомощности.

– Ты права, – сказал он мягко. – Это не мое дело. Я даже не знаю, зачем спросил об этом. – Он вздохнул, затем поднял свою чашку кофе.

На этот раз он немного отпил, хотя выражение его лица заставило её задуматься по какой причине он беспокоился. Что было намного безопаснее, чем размышлять о чем-либо другом в тот момент.

– Ты их видишь? – Спросила Эмма, пытаясь взять инициативу на себя.

– Мертвых?

Она кивнула.

– Да, я могу видеть мертвых.

– Это помогает?

Он одарил ее очень странным взглядом, а затем улыбка снова озарила его лицо. Он стал выглядеть моложе. Она хотела сказать, что он стал больше похож на себя, но что она в действительности знала о нем?

– Нет. Это ничем не помогает. Это не помогает вообще. – Он сделал паузу и затем сказал. – Это помогло тебе?

Она кивнула. Повернула руки ладонями вверх.

– Он – мой папа, – сказала она. – Возможность увидеть его снова – это стоило той боли.

Он скривился.

– Не ходи туда, – сказал он, но его голос и тон отличались. Более тихий. – Ты не мертва. Он. Эмма... – он колебался, и она почти видела, что он выбирает правильные слова. Или подбирает любые слова – какое слово можно назвать правильным в данной ситуации? – Я знаю, что боль сильна. Но ты можешь прекратить это. Это проходит. Если ты сможешь игнорировать это в течение еще двух дней, тебя никогда больше не побеспокоят мертвые.

Она молчала, думая о могиле Натана.

– Почему я могу видеть их? Это потому что...

– Да. – Он даже не дождался конца вопроса. – Это из-за этого. Ты видишь их, – сказал он, – и ты можешь говорить с ними. – Он колебался, как будто собирался сказать больше. Однако больше ничего не прозвучало.

– И только так?

Он снова долго смотрел в окно. После длинной паузы, он произнес.

– Нет.

Эмма колебалась.

– Я могу коснуться их, – сказала она, немного повысив голос в конце предложения, превращая его из утверждения в вопрос.

Он кивнул.

– Мой отец... Люди могли видеть его, когда я прикоснулась к нему.

– Да. Только по этой причине. Если бы ты не прикоснулась, он бы остался невидимым и безопасным мертвецом.

Она хотела поспорить с ними по поводу употреблении слов "безопасный" и "мертвец", но она смогла разглядеть смысл.

– Могу я?

– Ты можешь говорить с ними. Ты можешь видеть их. Можешь ли ты прикасаться к ним?

– Нет.

– О... Почему нет?

Он не ответил.

– Эрик, почему для тебя так важно, чтобы я... чтобы я перестала видеть мертвых?

– Потому что, – медленно протянул он в ответ. – Тогда мне не придется убивать тебя.