Дискуссия о том, была ли Первая мировая война причиной распада Российской империи, разделила историков на «оптимистов» и «пессимистов». Согласно сценарию «оптимистов», Россия могла бы избежать революции, если бы не разразилась война. «Пессимисты» же, тщательно исследовав социальные факторы революции, пришли к выводу о ее неизбежности независимо от вступления России в войну. Один из сильных аргументов «пессимистов» заключается в том, что не принимавшая участия в общеевропейском конфликте Испания также не избежала ни революции, ни гражданской войны.

Для С.Ю. Витте этот вопрос не был предметом отвлеченных размышлений: едва узнав о всеобщей мобилизации в империи, он стал призывать к скорейшему выходу России из войны любой ценой. Барон Р.Р. Розен, известный дипломат и участник российской делегации в Портсмуте, в эмиграции вспоминал:

Я никогда не забуду… как в первые недели войны он [Витте. – Э.С.] пришел в мою маленькую комнатку в Яхт-клубе просто излить чувство гнева и отчаяния, которые, как он знал, полностью разделялись мной. Он метался по комнате взад и вперед как лев в клетке – беспомощный свидетель некомпетентности и глупости, ввергнувшей нацию в катастрофу мировой войны, которая могла привести только к уничтожению трудов всей его жизни и обрекала страну на разрушение и погибель. Мы оба понимали, что грядет конец всего, что было нам дорого, ради чего мы жили.

Воспоминания, составленные десятилетие спустя после описываемых событий, разумеется, могут содержать умолчания и, несомненно, несут на себе отпечаток драматичного опыта революций и тягот эмиграции. Однако отношение Витте к войне и его переживания описаны точно: они подтверждаются рядом других источников.

 

1. Отставной реформатор против войны

Лето 1914 года Витте по обыкновению проводил на одном из немецких курортов. Журналист «Русского слова» И.М. Троцкий, встречавшийся тогда с отставным министром по заданию редакции, уделял его обществу много времени. В часы послеобеденных прогулок по «тропинке Витте», как называли дорогу местные жители, они беседовали о накалявшейся международной обстановке, политических событиях в России. Спустя десять лет в одном из эмигрантских изданий Троцкий опубликовал статью с воспоминаниями об этих беседах. «Сергей Юльевич, – отмечал журналист, – следил с беспокойством за событиями, темп которых развивался с молниеносной быстротой. Он прочитывал груды русских и иностранных газет, жертвуя им лечение своей подагры». По свидетельству Троцкого, с ростом международной напряженности к Витте стали проявлять интерес в Министерстве иностранных дел Германии. Одной из причин такого внимания к отставному реформатору были его взгляды на международную политику.

Всякий министр финансов, очевидно, выступает против войны, потому что лучше многих понимает «цену» внешнеполитических амбиций. Витте не был исключением: его мемуары полны антивоенных пассажей. Убежденным противником милитаризма граф хотел предстать и перед читателями российских и зарубежных периодических изданий. «Это величайшее несчастье нашей истории, – говорил Витте в интервью одному из близких к нему иностранных публицистов в 1907 году, – что, начиная с Петра Великого, мы были не в состоянии прожить без войны и сорока лет. Каждая война отбрасывала нас в экономическом развитии назад».

Граф полагал, что интенсивный рост милитаризма приведет к усилению международной напряженности и повлечет за собой масштабный европейский военный конфликт. Главной гарантией сохранения мира в Европе Витте считал континентальный союз между Россией, Францией и Германией. Еще в 1897 году Сергей Юльевич говорил об этом императору Вильгельму, побывав у него в гостях на пути из Портсмута в Россию. По словам сановника, немецкий император с сочувствием отнесся к этой мысли, выразив готовность уступить Франции Лотарингию, но оставив за Германией Эльзас. Николай II эту идею не поддержал. Сановник относился с большим предубеждением к Англии и полагал, что англо-русское соглашение, подписанное в 1907 году, России невыгодно. Вместе с тем он был противником разжигания войны между Россией и Германией. Поэтому не случайно владелец крупнейшей пароходной компании в Бремене, сенатор Ф. Хейнекен, просил И. Троцкого устроить ему встречу с Витте. Знакомство вскоре состоялось, и сенатор не скрывал от Сергея Юльевича, что об их встрече известно немецкому правительству.

В своем мнении о губительности для России войны с Германией Витте был не одинок. В феврале 1914 года бывший министр внутренних дел в правительстве Витте, член Государственного совета П.Н. Дурново представил Николаю II известную записку, в которой предостерегал императора от опасности втягивания России в большую войну. Однако этот документ, хотя и существовал в нескольких списках, предназначался в основном для императора, тогда как многие высказывания Витте были рассчитаны на внимание общества. Чтобы заявить о своих взглядах, отставной сановник воспользовался испытанным оружием – прессой.

В марте того же года в «Новом времени» были опубликованы беседы о международном положении с неким «высокоавторитетным русским сановником». Статьи были подписаны псевдонимом И. М-в, под которым, надо полагать, скрывался известный публицист И.Ф. Манасевич-Мануйлов (в 1905–1906 годах – чиновник по особым поручениям при премьер-министре Витте). В беседах настойчиво проводилась мысль о необходимости принять «новую политическую программу», основой которой стал бы союз России, Франции и Германии. При этом утверждалось, что «новая группировка держав ‹…› уже не раз служила предметом обсуждения [для] многих влиятельных лиц» не только в Германии и Франции, но и в «высоких сферах Петербурга». Англо-русское соглашение признавалось «ошибкой, связавшей России руки». По словам анонимного сановника, приводившимся на страницах «Нового времени», этот план ему довелось обсудить на нескольких личных встречах с кайзером Вильгельмом. Публика без труда угадала в герое названных статей опального графа. Если верить английскому послу Дж. Бьюкенену, Николай II в разговоре с ним 3 апреля 1914 года «высмеял мысль Витте о перегруппировке держав». Союз с Германией был невозможен, по мысли царя, из-за претензий немецкого правительства на черноморские проливы, контроль над которыми был необходим России. Вынашиваемый графом проект континентального союза считал утопическим и А.П. Извольский, бывший министр иностранных дел (1906–1910). В том же апреле Сергей Юльевич дал интервью известной немецкой газете «Vossische Zeitung», в котором говорил о возрастающем влиянии Распутина, одобряя его попытки в свое время предотвратить Балканскую войну 1912 года. Одна из столичных газет передала отклик «старца» на слова бывшего министра: «Он говорил разумно, потому что сам он разумный».

В статье уже упомянутого И.М. Троцкого позиция Витте описана так:

[Граф]…не столько не верил в возможность войны, сколько ее не хотел. Он болел душою за Россию и предсказывал ее поражение: «Война – смерть для России. ‹…› Попомните мои слова: Россия первая очутится под колесом истории. Она расплатится своей территорией за эту войну. Она станет ареною чужеземного нашествия и внутренней братоубийственной войны… Сомневаюсь, чтобы уцелела и династия! Россия не может и не должна воевать».

Российскому дипломату во Франции Б.А. Татищеву Витте говорил: «Я считаю войну возможной, но только при одном условии: что у нас в России все, повторяю – все, без всякого исключения, и притом все одновременно, сошли с ума. Вы, я надеюсь, согласитесь, что эта возможность маловероятна».

В июле 1914 года, когда в России была объявлена мобилизация, Витте, как я уже отмечала, находился в Германии – лечился на немецком курорте Наугейме. По настоянию жены он тайно и поспешно уехал на свою виллу в Биарриц. В тот же вечер в дом Витте в Наугейме явились полицейские с ордером на арест русского сановника. Только расторопность графини позволила Витте избежать участи М.М. Ковалевского, задержанного в Германии до 1915 года. Из Биаррица граф писал Колышко: «Случилось самое худшее, что можно было ожидать для России, Германии и всего мира. Всю свою жизнь я посвятил тому, чтобы избежать этой катастрофы. Не удалось. Если бы его величество назначил меня послом в Берлин, как обещал, этого не случилось бы. Я бы уцепился за штаны кайзера, но войны не допустил».

Между тем, пока все мысли Сергея Юльевича занимала разразившаяся война, в России с тревогой следили за ним самим. Заведующий заграничной агентурой в Париже А.А. Красильников получил телеграмму из Петербурга, от директора ДП, с требованием установить за Витте слежку, поручив ее исключительно надежным агентам. Цель наблюдения – «выяснить его отношение к текущим военным событиям, равно знакомства». О результатах необходимо было еженедельно доносить; переписка графа подвергалась перлюстрации.

До границы с Италией Витте ехал в автомобиле своего зятя, В.Л. Нарышкина. В трудной и изнурительной поездке граф не мог отвлечься от мыслей о начавшейся войне. Согласно воспоминаниям Н.Д. Жевахова, Витте в Италии в частном разговоре затронул тему «немецких зверств»:

«Этого не может быть… Это клевета на немцев! Война с немцами бессмысленна… Уничтожить Германию, как мечтают юнкера, невозможно… Это не лампа, какую можно бросить на пол и она разобьется… Народ с вековою культурою, впитавший в свою толщу наиболее высокие начала, не может погибнуть… Достояние культуры принадлежит всем, а не отдельным народам, и нельзя безнаказанно посягать на него… Да поймите же, что нам невыгоден разгром Германии, если бы он даже удался. Результатом этого разгрома будет революция – сначала в Германии, а затем у нас». И, сказав эти слова, граф С.Ю. Витте расплакался, как ребенок.

Это мемуарное свидетельство не противоречит данным И. Троцкого, однако заметно, что здесь Витте отзывается о Германии и немцах с неким пиететом. По-видимому, такие сочувственные отклики графа о народе, превратившемся в военного противника, укрепляли публику в ее подозрениях об особом расположении сановника к немцам.

Затем через Стамбул он добрался до Одессы, прибыв туда 20 августа, еще до вступления Турции в войну. Путешествие Витте продолжалось двадцать один день и тяжело повлияло на состояние его здоровья. В Одессе он дал местным журналистам интервью, в котором не без доли патриотического пафоса заявил: «То, что я пережил за это время, никогда повториться не может. 21 день кошмара и мучительных гаданий, доберусь ли в Россию… Наконец все окончилось. Счастлив, что в такую трудную минуту я со всеми русскими буду дома, в великой России. ‹…› Что-нибудь делать для России – хотя бы переписывать бумаги, помогать раненым, работать в Красном Кресте, но быть там и только там…» Витте действительно предложил свои услуги Красному Кресту, однако, как он сообщал супруге в письме, ими не воспользовались.

21 августа крупные петроградские органы печати – «Новое время», «Биржевые ведомости» и «Речь» – опубликовали телеграмму, в которой передавалось мнение Витте относительно наступившей войны, якобы высказанное в беседе с одесскими журналистами: «Война еще впереди. Нельзя опьяняться первыми успехами: силы неприятеля неизвестны, и придется вести героическую борьбу, которая потребует беспримерных усилий. Печать, вместо того чтобы усыплять общество выражениями радости, должна подготовлять к неудачам, всегда возможным в борьбе против могущественного врага». В телеграмме подчеркивалось – приезд Витте «имеет политическое значение. Граф сказал, что хочет послужить родине».

В «Одесском листке» и «Одесских новостях», самых крупных газетах города, за август 1914 года подобная информация отсутствует. Напротив, «Одесские новости» передавали слова сановника: «Я должен воздержаться говорить сейчас о войне, в которую не верил до тех пор, пока не заговорили пушки». Очевидно, его частный разговор с кем-то из знакомых мог проникнуть в столичную печать в несколько преувеличенном виде. По крайней мере, известный журналист А.Е. Кауфман, у которого, как и у Витте, были друзья в Одессе, утверждал позднее, что граф действительно делился своими опасениями и мыслями по поводу последних событий с посещавшими его дом одесситами. В конце сентября Витте получил письмо от российского генерального консула в Багдаде. Дипломат докладывал, что немецкая пропаганда извратила суть слов Сергея Юльевича о войне, перепечатав уже упомянутое ранее интервью графа одесским изданиям. В бюллетене германского консульства это интервью было интерпретировано иначе:

Согласно сведениям, дошедшим до печати, русская газета «Речь» пишет: «Граф Витте принимал одесских журналистов и говорил с ними о положении дел в России. Русский государственный деятель настойчиво указал, что не надо преувеличивать могущество и ресурсы России; он указал на необыкновенную опасность положения против врага совершенно неожиданной силы. Война может скоро вызвать сюрпризы. Было бы преступно обманывать русский народ ложными известиями о победах и успокаивать его ложными надеждами. Журналисты должны бы всячески стараться подготовить население к возможным поражениям».

При сравнении этих заметок видно, что Витте призывал общество прежде всего к трезвости оценок. По мнению графа, подогреваемый публицистами патриотический подъем, характерный для начального периода войны, был опасен, ибо за выражениями радости масштаб войны мог быть недооценен. В немецком варианте статьи акценты расставлены иначе: якобы Витте заявлял о неготовности России к войне, о превосходстве Германии, подводя читателей к выводу, что скорое поражение России при таком раскладе сил неизбежно. Как можно предположить, главная цель подобной публикации состояла в патриотической мобилизации в самой Германии, на внутреннем фронте. Ведь в этой стране были прекрасно осведомлены об отношении Витте к войне.

Вернувшись 28 августа в столицу, отставной сановник окунулся в политическую жизнь. «Белый дом» графа на Каменноостровском проспекте сразу был взят под наблюдение полиции. В Петрограде он нанес визит своему приятелю, министру финансов П.Л. Барку. По свидетельству министра, Витте горячо убеждал его, что Россия не в состоянии бороться с Германией и «эта война грозит России неисчислимыми бедствиями и полным разорением». По мнению Витте, «единственное спасение могло состоять в том, чтобы, воспользовавшись кратковременными успехами русской армии, заключить мир с Германией и Австро-Венгрией». Граф не сомневался: «Германия пойдет навстречу пожеланиям России и сделает ей серьезные уступки, чтобы иметь один только фронт для дальнейшего натиска на основных своих врагов – Великобританию и Францию». Барк «был совершенно удивлен такой аргументацией». Заявив также, что «начавшаяся мировая война – единоборство Германии и Англии за мировое господство», Сергей Юльевич добавил с иронией: «Великобритания, конечно, не против биться до последней капли крови русского солдата», но России не стоит идти у нее на поводу. В конце разговора он заметил: если государственные деятели к его словам не прислушаются и не остановят кровопролития, то «война, которая была начата правительством, будет закончена народами».

Позиция графа не была конъюнктурной, а логично вытекала из его давней стратегии. Позднее это признавал один из его бывших сотрудников по Министерству финансов: «Во внешней политике он никогда не отрешался от излюбленной идеи – тесного сближения России, Франции и Германии. ‹…› Немудрено поэтому, что, когда в 1914 г. вспыхнула война с Германией, он считал ее величайшим бедствием. “Мир, мир во что бы то ни стало”, – говорил он как раз в самый разгар наших успехов в Восточной Пруссии».

Анализ этих свидетельств позволяет утверждать, что Витте действительно откровенно и во всеуслышание заявлял о своей позиции, стремясь сделать ее достоянием общества. Но граф не ограничивался только частными беседами. В октябре 1914 года он решил опубликовать свой всеподданнейший доклад Александру III от 1894 года, в котором рекомендовал императору построить главный военный порт на Мурмане, а не в Либаве, как предлагал тогда управляющий морским ведомством адмирал Н.М. Чихачев. Незамерзающий порт на севере имел бы стратегическое значение для России. В случае совместной с Францией войны против Германии связь с союзником могла обеспечиваться только через северные моря. Витте настаивал на ошибочности выбора в пользу Либавы, так как в случае военного столкновения с Германией неприятельский флот неизбежно заблокировал бы русские корабли. Николай II, вступивший на престол после смерти Александра III, приказал все же построить порт в Либаве, находившейся в нескольких десятках километров от немецкой границы, и с началом мировой войны порт оказался заперт. В 1914 году этот доклад Александру III приобрел для Витте особое значение – как свидетельство того, что еще в 1894 году ему удалось предугадать ход событий. Сохранив документ в личном архиве, Витте предполагал напечатать его в «Историческом вестнике», но публикация была запрещена военной цензурой. Даже личное письмо Сергея Юльевича с протестом, адресованное военному министру, ничего не изменило. Тогда Витте разослал текст доклада различным учреждениям и частным лицам.

Глава Общества ревнителей истории М.Н. Соколовский в ноябре 1914 года предложил Витте выступить с этим докладом на очередном заседании. От выступления на столь злободневную тему граф отказался, заметив, что оно неизбежно вызвало бы много разговоров, однако против обсуждения доклада в Обществе не возражал. В назначенный день Витте приехал к началу заседания, но сам не выступал. Доклад не возымел ожидаемого действия, поскольку присутствующие не усмотрели в нем очевидных параллелей с современным положением. После окончания первой части заседания граф уехал, сославшись на недомогание. Такое поведение отставного министра неудивительно: личное выступление на острую тему на публичном собрании выглядело бы шагом слишком демонстративным, что было для графа в сложившихся условиях нежелательно, поэтому он предпочел действовать закулисно.

13 октября Витте написал письмо великому князю Константину Константиновичу по поводу гибели на войне его сына, князя Олега, предложив как можно скорее прекратить войну с Германией. При этом сановник вновь выступил с критикой Англии: «Не ведет ли Англия нас на поводе и не приведет ли в такое положение, которое затем потребует от нашего потомства массы жертв, чтобы избавиться от нового друга?» Как выяснили Б.В. Ананьич и Р.Ш. Ганелин, это письмо ходило в Петрограде в списках.

В последние месяцы 1914 года в особняке графа на Каменноостровском проспекте часто бывали посетители. К примеру, в период с 16 ноября по 23 декабря в дневнике наружного наблюдения за Витте зафиксировано тридцать шесть фамилий посетивших его лиц. В их числе – председатель Совета министров И.Л. Горемыкин, товарищ председателя Государственного совета И.Я. Голубев, чины Министерства финансов, отставной премьер-министр В.Н. Коковцов, П.Н. Дурново и др. Постоянно встречался Витте и с газетчиками: с репортером «Петроградского листка» Г.М. Лаппой, издателем «Биржевых ведомостей» С.М. Проппером, сотрудником «Речи» Л.М. Клячко. В доме филерам подкупить никого не удалось. Что творилось за закрытыми дверями особняка Витте, о чем велись беседы – это для тайной полиции оставалось неведомым. Однако сведения о том, кто приезжал к графу, как долго оставался, кого посещал сам сановник, не могли не интересовать власти. Острый интерес его активная деятельность вызывала и в обществе.

 

2. «Германофил»: реакция общества на антивоенную позицию С.Ю. Витте

К началу войны Витте подошел со сформировавшейся репутацией человека, сочувственно относящегося к Германии. Общество, охваченное патриотическим порывом, воспринимало публичную антимилитаристскую позицию Витте как подтверждение его германофильства. Если верить жандармскому генералу А.И. Спиридовичу, «Витте считали главой “германофильской партии”, что еще больше вооружало против него государя». Согласно сведениям английского посла Дж. Бьюкенена, его французский коллега, М. Палеолог, в ноябре 1914 года сказал министру иностранных дел Сазонову, что царь должен остановить Витте, мирная агитация которого приобретает «угрожающие размеры». Сазонов предложил дипломату самому поговорить об этом с Николаем II, но тот не решился.

Слухи о германофильстве Витте ходили и в союзной Франции. Главой «германофильской партии» его считала, к примеру, известная газета «Le Temps»: «Как кажется, он [Витте. – Э.С.] стал в русской столице центром кружка, в котором охотно обсуждаются средства положить конец войне». Еще до начала войны пересуды о симпатиях русского сановника к немцам имели широкое хождение и распространялись, по-видимому, не без участия заинтересованных лиц в Германии. Уже знакомый нам корреспондент Витте, М. Леонович, предупреждал его в личном письме в мае 1914 года: «Германия ждет от Вас, что Вы взорвете тройственное согласие и заключите на выгодных для нее условиях новый торговый договор (пусть надеются). Немецкая болтовня об этом перепугала французов. Не мне, конечно, учить Вас, но Вам придется успокоить французов, если Вы хотите не иметь могучего сопротивления с их стороны. Все эти суждения о Вас, конечно, пустые фантазии, и я не писал бы о них Вам, если бы об этом не говорилось в серьезных иностранных сферах».

По-видимому, Сергей Юльевич внял этому совету и, судя по письму некоего Павловского к нему, зондировал ситуацию во Франции на предмет возможности опровергнуть со страниц печати порочащие его слухи. 7 июня 1914 года Павловский сообщал графу, что ему удалось убедить редактора влиятельной французской газеты «Matin» в лживости подобных разговоров: «Я собирался написать вам, когда получил ваше письмо, и по тому же самому делу. Вы можете быть уверены, что клевета о вашей будто бы враждебности к Франции не повторится и повернется в вашу пользу. ‹…› В “Matin” была напечатана депеша, в которой опровергается сплетня о вашей враждебности Франции. ‹…› Сплетне будет положен конец раз навсегда. Я буду вас держать в курсе дела». Витте придавал большое значение французскому общественному мнению.

Любопытен разговор президента Французской Республики, Р. Пуанкаре, с П.Л. Барком, приехавшим в Париж на совещание министров финансов стран-союзниц в январе 1915 года. Президент живо интересовался, насколько влиятелен Витте в правительственных сферах Петрограда. Пуанкаре, по донесениям М. Палеолога и другим сведениям, был убежден, что «граф Витте – опасный для Франции человек во время мировой войны с Германией». «Всем известно, – заявлял Пуанкаре, – что граф Витте был и остался германофилом, при его же кипучей энергии и необузданном характере нельзя думать, что он останется пассивным зрителем развертывающихся событий».

Пуанкаре не убедили слова Барка, будто Витте всего лишь отставной сановник, не имеющий власти. По мнению французского президента, такие выдающиеся люди, как Витте, даже после отставки могли оказывать влияние на ход событий. Пуанкаре предложил Барку отправить графа в дальнюю командировку. По словам президента, именно так он поступил с неугодным ему бывшим министром Кайо, отослав того под благовидным предлогом в Бразилию. Барк ответил, что предлагал Витте отправиться в США, чтобы подготовить почву для будущих кредитных операций, для использования его «большого государственного опыта и блестящих способностей». Однако министр «натолкнулся на полное нежелание графа покидать Россию, пока длится война».

Очевидно, мнение Пуанкаре о Витте было основано на донесениях Палеолога. Можно предположить, что последний передавал своему правительству и разговоры, которые велись в Петрограде. У Пуанкаре не было веских доказательств относительно германофильства Витте – он руководствовался прежде всего уже сложившейся репутацией графа, а также убеждением, что сановник подобного масштаба, даже не занимающий важных должностей, сохраняет политическое влияние. О том, насколько сильным было предубеждение французского президента против графа, красноречиво свидетельствует реакция Пуанкаре на известие о смерти сановника, зафиксированная президентом в своем дневнике: «Узнали о смерти графа Витте. Эта смерть чуть ли не имеет для Антанты значение выигранного сражения…»

Из доступной корреспонденции графа видно, что он не испытывал симпатий ни к Германии, ни к кайзеру Вильгельму, приписываемых ему молвой. В одном из писем к жене от сентября 1914 года, цитируемом по воспоминаниям дочери Витте, читаем: «Немцы ни к чему не приведут. По-моему, Вильгельму надо покончить с собой, чтобы положить конец этой резне. Германия долго будет расколота. Что делает мой мальчик? [Внук. – Э.С.] Когда я думаю о нем, то не могу сдержать слез! Как я несчастен, за что небо так меня карает?»

Если верить Б.Б. Глинскому, Витте подтвердил свою неприязнь к немецкому императору, назвав его «сумасшедшим нахалом»: «Да, я враг нынешней войны, ее можно было бы избегнуть, и этот “сумасшедший нахал”, если бы на него вовремя прицыкнуть, пошел бы на всякие уступки. Я сторонник русско-германско-французского континентального союза: только на нем одном может покоиться политическое равновесие и экономическое благополучие всего мира, но отсюда еще далеко до моей дружбы с Вильгельмом».

Витте беспрестанно предупреждал о губительном влиянии войны на экономическое положение России. В устах бывшего министра финансов эти слова должны были звучать особенно веско. Тем не менее его заявления о грядущем крахе российской экономики воспринимались как политиканство, заведомая ложь. Уже упомянутый Б.А. Татищев именно так расценил слова Витте о том, что война приведет Россию к полному банкротству: «Как только Витте произнес эти слова, для меня стало ясно, что он просто морочит мне голову, и мой интерес к беседе разом упал. Действительно, пока Витте говорил о вопросах внутренней и внешней политики, он мог ошибаться, как вообще свойственно ошибаться всем людям. Но когда он заявил, что Россия, вступив в войну и имея на своей стороне Францию и Англию, может оказаться немедленным банкротом, было ясно, что он говорит заведомую для него самого ложь».

В одном из писем от ноября 1914 года, перехваченном ДП, сообщалось: «В Москву долетают к нам много “питерских” разговоров, последний из них, который я слышал, был не очень весел – на тему о наших финансах. Правда, одним из собеседников был Витте, конечно, всем недовольный и теперь германофил».

Образ «Витте-германофила» активно эксплуатировался правыми, многие из которых сами традиционно были германофилами. В начале же войны черносотенцы, не смущаясь двойственностью своего положения, перешли на противоположные позиции. Они были особенно неистовы в своей критике Витте. Газета «День» иронизировала впоследствии: «Германофильские симпатии Витте не секрет, но не правой бы печати об этом говорить».

Суждения Витте по финансовым вопросам воспринимались правыми в штыки, трактуясь как предательство национальных интересов. Характерно, что «германофильские симпатии» Витте увязывались с его близостью к евреям. Так, 7 февраля 1915 года граф выступил на съезде золотопромышленников, где вновь затронул хорошо знакомую ему тему финансовой политики. По его словам, для увеличения расценок на золото необходимо было, чтобы война закончилась как можно скорее. 10 февраля «Русское знамя» откликнулось разгромной статьей, в которой провозглашалось: «Нет, господин добрый, – если война кончится скоро, нашей победой, конечно, “будет хорошо”, но смеем заверить, что если Господь пошлет и дальнейшее испытание и война затянется – тоже будет недурно, ибо так хочет русский царь и с ним вся Россия… А “нехорошо” будет в конце концов лишь германцам и тем, от кого пахнет германским золотом сквозь чесночный запах ‹…› [намек на еврейство. – Э.С.]. Нет, господин, так выражаться в переживаемое время нельзя, потому что это преступно».

Материалы перлюстрации позволяют оспорить распространявшуюся черносотенцами оценку. На рубеже 1914–1915 годов, под воздействием военных поражений, настроения публики меняются и в обществе начинает распространяться мысль о скорейшем заключении мира. В одном из писем, перехваченном ДП, говорится: «Совсем не просты слухи о германофильских течениях наверху некоторых лиц, стремящихся ускорить мир в еще удобное для немцев время ‹…› Сейчас у всех на уме: когда кончится война». В материалах перлюстрации сведения о подобных настроениях не единичны.

В феврале 1915 года ДП перехватил письмо, адресованное Сергею Юльевичу. Автор послания, скрывшийся за псевдонимом Скептик, обращался к Витте с предложением о скорейшем заключении мира: «Не пора ли заблаговременно думать о почетном мире? ‹…› Какая цель войны “до конца”? Проливов не получим: англичане после войны покажут другое лицо, а для итальянцев появление русских на Средиземном море совсем нежелательно. ‹…› Франция – слабый союзник, а Англия – неверный. У Германии на севере есть друзья, не желающие ее разорения. Не лучше ли сговориться с Германией заранее?»

На мой взгляд, именно из-за репутации бывшего министра стали появляться слухи о скором заключении сепаратного договора с Германией при его участии. Российское общество, осознавшее гнет войны и ее затяжной характер, все чаще стало рассматривать возможности выхода из мирового конфликта. Государственный деятель, открыто заявлявший о своем неприятии войны с Германией, в прошлом умелый дипломат с международным реноме, «германофил», который неоднократно и во всеуслышание заявлял о своей позиции, – именно такой человек подходил для выполнения сложнейшей миссии. Многие в обществе доверяли слухам, будто граф строит планы того, как положить конец войне.

Реформатор действительно надеялся быть представителем империи на будущих мирных переговорах. Трудно сказать, на чем основывались ожидания графа, но известно, что с ноября 1914 года он переписывался с известным немецким банкиром Р. Мендельсоном. В его банке отставной сановник открыл счет, который с началом войны заморозили. В письме, датированном 25 января 1915 года, Витте сообщал:

Принято решение о том, чтобы, когда наступит момент мирной конференции, просить меня принять в ней участие в качестве делегата. Я не смогу принять это назначение до тех пор, пока любой и каждый будет иметь возможность критиковать мои пацифистские взгляды, говоря, что мое поведение объясняется личной заинтересованностью. Если вы считаете, что мое участие в конференции было бы полезным, вы должны действовать таким образом, чтобы устранить те условия, которые заставляют меня решиться на отказ от этого предложения.

В качестве средства для разрешения противоречий между Германией и Россией Витте предлагал начать прямые переговоры между двумя императорами, притом как можно скорее. Граф требовал перевести вклады дочери и зятя на имя своей его жены в какой-либо надежный банк Копенгагена или Стокгольма. Мендельсон переписывался с Витте с ведома статс-секретаря Министерства иностранных дел Германии, фон Ягова, который лично контролировал переписку банкира с петроградским сановником.

По мнению Б.В. Ананьича и Р.Ш. Ганелина, вряд ли сановник стал бы делать столь решительное заявление, не чувствуя за собой влиятельной поддержки. Я же, напротив, считаю, что действия Витте можно объяснить и сугубо прагматическим расчетом. Граф знал, что его воспринимают в Германии как одного из сторонников мира; не была для него секретом и роль фон Ягова. Поэтому понятно желание Витте надавить на немецкое правительство, с тем чтобы вернуть свои деньги. Что же касается его слов о скором дипломатическом назначении, то по крайней мере две причины заставляют сомневаться в их истинности.

Прежде всего, во всех доступных источниках нет упоминания о том, что Витте действительно должен был заключать мирный договор с Германией. Даже Колышко, его бывший сотрудник, отличавшийся высокой степенью информированности, нигде не пишет об этом. А ведь чуть больше года спустя, в 1916-м, сам Колышко принимал активное участие в тайных переговорах России с Германией о сепаратном мире. К тому же подобное назначение Витте мог получить только с согласия императора. Учитывая непростые отношения министра с Николаем II, это следует признать невозможным. Вернее было бы утверждать, что подобная интерпретация основана на слухах, имевших широкое хождение в публике в период Первой мировой войны. Во всяком случае, в такую возможность верили многие не только в российском обществе, но и в других воюющих странах. Иногда имя отставного министра, не имевшего, казалось бы, реальной политической силы, использовалось для политического лоббирования даже министрами. Так, в начале 1915 года С.Д. Сазонов, пытаясь склонить на свою сторону М. Палеолога в вопросе о Константинополе, сообщал дипломату, что если Франция не согласится на требования российской стороны, то он, Сазонов, уйдет в отставку, а на его место царь назначит «известное лицо с германофильскими взглядами». Слова министра возымели ожидаемое действие. Распознать в этом описании опального графа не составляло труда. Витте во главе российской дипломатии был бы для Франции катастрофой. Еще недавно имевшие широкое хождение в России и Франции слухи, что Витте готовится прийти на смену Сазонову, а также масштаб личности опального сановника придавали угрозам российского министра убедительности. Скоропостижная смерть Сергея Юльевича в феврале 1915 года помешала этим планам.

 

3. Смерть С.Ю. Витте и российское общество

Неожиданная смерть Витте в разгар драматических событий текущей войны вызвала широкий резонанс в самых разных кругах российского общества. Его имя в течение нескольких дней не сходило со страниц столичных и провинциальных газет (см. приложения 2 и 3), а некоторые из петроградских изданий выходили с большими цензурными лакунами в статьях, посвященных памяти Сергея Юльевича. Вновь и вновь с разных идеологических платформ оценивались личность и политическая деятельность графа, перечислялись его наиболее крупные реформы.

Витте скоропостижно скончался на шестьдесят шестом году жизни в своем особняке на Каменноостровском проспекте ранним утром 28 февраля 1915 года. Консилиум из лучших столичных врачей причиной смерти признал воспаление среднего уха, которое быстро перешло на мозговую оболочку и вызвало менингит. В три часа пятнадцать минут врачи констатировали смерть. К двум часам дня на панихиду по усопшему начали съезжаться в его дом высокопоставленные сановники: председатель Совета министров И.Л. Горемыкин с супругой, министр финансов П.Л. Барк, главноуправляющий землеустройством и земледелием А.В. Кривошеин, министр торговли и промышленности князь В.Н. Шаховской, управляющий Государственным банком И.П. Шипов и многие другие. Графиню Витте посетили члены Совета министров (в полном составе) и Государственного совета. Вдова сановника получила телеграммы с соболезнованиями от членов императорской семьи, от всех представителей дипломатического корпуса и многих государственных деятелей Западной Европы, а также от частных лиц. По сведениям «Биржевых ведомостей», на имя графини пришло более полутора тысяч телеграмм.

1 марта Совет министров по инициативе Кривошеина принял решение «ввиду выдающихся заслуг покойного» похоронить Витте за счет государства. В тот же день в Императорском русском техническом обществе состоялось специальное заседание, посвященное памяти Сергея Юльевича. На нем выступили с речами один из лидеров Совета съездов представителей промышленности и торговли В.В. Жуковский, бывший товарищ министра финансов В.И. Ковалевский и др.

На похоронах Витте 2 марта присутствовали все члены Совета министров и Государственного совета, находившиеся в Петрограде, и весь дипломатический корпус. Писатель М.А. Алданов (Ландау), один из очевидцев, позднее вспоминал: «Здесь собрались все видные сановники старой России – может быть, последний раз в ее истории». За гробом в числе провожающих шли обер-гофмейстер при императрице Марии Федоровне князь Шервашидзе, чины Министерств финансов и путей сообщения и Отдельного корпуса пограничной стражи. Проводить Витте в последний путь собралось несколько тысяч человек. Траурных венков было столько, что они едва поместились на трех колесницах. Среди них были венки от Совета министров и его канцелярии, от председателя Государственного совета, Министерства путей сообщения, Императорского технического общества, Московского общества распространения коммерческого образования, правления Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), Политехнического института и т. д. Особенно выделялся роскошный серебряный венок от Министерства финансов стоимостью 700 рублей.

При этом некоторые издания оценивали похороны как скромные. «Новое время» сообщало: «Согласно воле усопшего вся церемония погребения должна происходить весьма скромно». «Все обращают внимание на колесницу, убранство коней и факельщиков, – отмечалось в газете “День”. – Все это более чем скромное. Оказалось, что похороны заказаны по “третьему разряду”». То же утверждал на страницах «Исторического вестника» и известный журналист А.Е. Кауфман, всегда относившийся к Витте с симпатией. Опровергая сплетни о якобы хранящихся в немецких банках миллионах опального министра, он подчеркивал, что «хоронили “миллионера Витте” по третьему разряду». Графиня Витте болезненно реагировала на такие публикации. «В одной газете, – вспоминал тот же Кауфман в 1919 году, – было заявлено, что знаменитого государственного мужа… хоронили по III разряду. Вдова его в беседе с редактором “Исторического вестника” Б.Б. Глинским с чувством обиды заявила: “Я пока еще не нищенка и слишком чту память мужа, чтобы могла допустить погребение его на дрогах по III разряду”».

Погребли Витте, согласно его последнему желанию, на Лазаревском кладбище в Александро-Невской лавре: граф заказал себе место на этом кладбище еще в 1913 году. «Могила, – передавала “Киевская мысль”, – находится у самых ворот Лавры. Место это, по-видимому, давно приобретенное, обнесено железной решеткой с мраморным бордюром и колонками. Напротив, через проезжую дорогу, виден бюст на могиле Достоевского, памятник Жуковского и барельеф Глинки». По сообщению «Русского слова», речей на могиле произнесено не было. В «Правительственном вестнике» с опозданием, лишь 3 марта, был напечатан небольшой некролог. В нем говорилось о многолетней государственной деятельности Витте, «в которой он проявил выдающиеся дарования, недюжинные административные способности и редкую энергию» и оставившей «глубокий след во многих областях государственной жизни», а сам Сергей Юльевич назывался «замечательным русским государственным деятелем». Любопытно, что после кончины 12 сентября 1915 года бывшего коллеги премьер-министра в правительстве, П.Н. Дурново, «Правительственный вестник» в тот же день опубликовал подробный некролог. Особы императорской фамилии лично посетили родных и близких Дурново, выразив им соболезнования, в то время как после смерти Витте они ограничились телеграммами.

Весьма выразительной была и реакция Николая II. Если верить французскому послу М. Палеологу, в беседе с ним обычно сдержанный император был очень откровенен, «с блеском иронической радости в глазах» назвав смерть опального министра «глубоким облегчением» для себя, в котором он увидел «знак Божий». «По этим словам, – резюмировал Палеолог, – я могу судить, насколько Витте его беспокоил». Жене царь признавался, что из-за новости о смерти графа в его сердце «царит истинно пасхальный мир». Впрочем, в периодических изданиях ни разу не упоминалось, выразил ли монарх официальные соболезнования семье покойного. Позднее журналист Л.М. Клячко вспоминал: «Даже после смерти Витте Николай II остался верен своей ненависти и своей мелочной мстительности: он не послал вдове сочувственной телеграммы».

Сразу же после смерти государственного деятеля его бумаги согласно общей процедуре были опечатаны. К ним у власти был особый интерес. Слухи о том, что Витте работает над своими воспоминаниями, уже давно будоражили столичное высшее общество. В доме графа в Петрограде мемуаров не обнаружили. Тогда директор Департамента полиции отправил заведующему заграничной агентурой Красильникову телеграмму с указанием опечатать все бумаги покойного на его вилле в Биаррице. Этот сюжет подробно рассмотрен в работе Б.В. Ананьича и Р.Ш. Ганелина.

Важно упомянуть о некоторых действиях цензуры в связи со смертью опального сановника. В частности, был запрещен к показу документальный фильм «Похороны графа С.Ю. Витте», снятый известным оператором А. Дранковым. 3 марта руководство Суворинского театра решило вновь поставить пьесу «Большой человек». Очевидно, театр рассчитывал воспользоваться всплеском общественного интереса к фигуре почившего сановника. Премьера была назначена на 9 марта. 5 марта в «Биржевых ведомостях» появилась редакционная статья, в которой анонсировалась будущая постановка. Главный герой напрямую увязывался с покойным государственным деятелем: «В герое пьесы, т. е. “большом человеке”, все узнали графа Витте. Близость автора пьесы к покойному графу, знание им описываемой среды и участие в событиях 17 октября давали пьесе жгучий, злободневный интерес». Между тем эту статью написал не кто иной, как сам автор «Большого человека». В письме к редактору «Биржевых ведомостей» М.М. Гаккебушу (Горелову) Колышко просил его опубликовать в газете свою заметку по поводу предстоящей премьеры и среди прочего добавлял: «Мне совестно, что я сам о своей пьесе написал, но этим я избавляю редакцию от труда». Однако, по свидетельству одного из столичных театральных изданий, в связи с войной «постановка была признана несвоевременной». Очевидно, эти меры правительства, как и реакция императора на смерть реформатора, обуславливались отношением Витте к войне.

Уже 28 февраля несколько газет сообщили о неожиданной кончине бывшего министра финансов. Но шквал публикаций пришелся на 1 марта. В этот день только в семнадцати ежедневных газетах вышло 102 статьи или заметки, связанных с именем Витте (см. приложение 2, таблицу 1). Лишь к 8 марта можно было наблюдать спад интереса газетчиков к почившему сановнику (см. приложение 2, график 1).

Из приложения 3 (см. таблицу 2) видно, что наиболее активно о Витте писали две газеты – столичные «Биржевые ведомости» и московское «Русское слово» (28 и 27 публикаций соответственно). «Русское слово» вдобавок было самой распространенной российской газетой. Финансово ее поддерживали крупные предприниматели, что отражалось на позиции редакции. Выдающийся публицист и редактор «Русского слова» В.М. Дорошевич называл его «газетой здравого смысла», открещиваясь от идеологических предпочтений.

Оба издания тем не менее считались в Петрограде занимающими сторону опального министра, здесь работали приближенные к Витте журналисты. К примеру, из пятнадцати статей о Витте, вышедших в «Русском слове» 1 марта, семь были написаны известным журналистом А.В. Румановым. Среди провинциальной прессы наибольшую активность в связи со смертью Витте проявили одесские издания (см. приложение 3, график 2). Большáя доля статей в этих изданиях была перепечатана из столичных газет. Видимо, такое внимание к смерти Витте обуславливалось особым отношением одесситов к земляку.

Необычайную полярность и разнообразие оценок министра-реформатора в некрологах признавал правовед Н.С. Таганцев в статье, написанной уже в советское время, спустя почти десять лет после рассматриваемых событий. Авторами статей о Витте были не только популярные публицисты и редакторы газет. Многие крупные общественные деятели и известные политики выступали с письмами и воспоминаниями о нем, причем некоторые использовали сразу несколько газетных трибун. К примеру, известный ученый и политический деятель, член партии прогрессистов М.М. Ковалевский напечатал похожие статьи в трех разных изданиях. По едкому выражению «Московских ведомостей», он превратился «в какое-то газетное бюро». Публицист правого толка Л. Либерман в письме к редактору «Русских ведомостей» (а Ковалевский являлся одним из постоянных авторов этой газеты) критиковал издание: «Прискорбно было читать некрологи С. Витте – этого прохвоста-провокатора, составленные М. Ковалевским, что усугубляется еще тем, что некрологи были писаны не для одной Вашей газеты, а для “Речи”, “Русского слова” и “Биржевки”, а быть может, и еще в какие газеты. Для меня, знавшего лично С[ергея] Юл[ьевича], и не мундирного, а dishabille, прискорбно было читать эти некрологи».

Почти сразу после смерти реформатора в одной из провинциальных газет появился сатирический фельетон под названием «Общий единомышленник», довольно точно отражавший в целом смысл некоторых статей о Витте:

«Мертвые сраму не имут».

Поэтому, вероятно, на них и можно валить, что вздумается.

Сейчас «валят» на покойного графа Витте.

Редакция повременного органа цеха заплечных мастеров – «Заткни глотку» – в пространной «передовой» пишет:

«Мы никогда не одобряли уклончивой и двусмысленной политики графа С.Ю. Витте; строй исповедовавшихся им идей был нам совершенно чужд. В одном только покойный граф Портсмутский был нашим единомышленником: спасение России он, согласно с нами, видел в избавлении нашего отечества от засилия инородцев».

Статья подписана: «Фр мберг».

Напротив, лейб-орган общества «Процветания России» имени Манилова – «Солнечный диск» – докладывал своим читателям:

«Мы во многом были противниками графа Витте, но в одном не могли с ним не соглашаться: спасение России – в уничтожении тех ограничений, которые исторически скопились у нас на жизненном пути групп населения, не принадлежащих к господствующей народности…»

Статья подписана: «Поликарпов».

На заседании финансистов оратор-золотопромышленник говорил:

«С покойным графом Витте можно было не соглашаться (все говорящие о графе Витте с ним непременно “не соглашаются”), но не надо забывать, что он творец “золотой валюты”: в золоте он видел спасение России! И, если бы граф мог сейчас откликнуться, он положительно поддержал бы наше ходатайство о повышении расценки принимаемого с промыслов в казну золота…»

А через несколько комнат тоже в каком-то совещании другой оратор утверждал:

«Даже сам “творец золотой валюты” – покойный граф Витте – говаривал, что в русских условиях без бумажных денег не обойтись! Бумажный рубль – вот в чем спасение России, по глубокому убеждению этого выдающегося русского финансиста!..»

‹…›

Ах, Господи! Если бы луну немцы в Гамбурге делали по заказу графа Витте, то сейчас они утверждали бы:

– Граф Витте вынужден был признать, что немцы отвратительно исполнили его заказ: луна никуда не годится!

Другие же, наоборот, доказывали бы:

– Граф Витте высоко ценил технику немцев и всегда был в восторге от гамбургской луны. Даже из любви к ней сделался «лунатиком»…

Этот фельетон кажется мне очень характерным. Пародируется, как правило, то, что имеет широкое распространение, ведь шутка должна быть понятна читателю. Большинство посмертных статей содержит умолчания: наиболее острые углы сглаживаются, неблаговидные факты ретушируются… Между тем после смерти Витте, равно как и при его жизни, мнения о нем и его политике представляли собой широкий спектр суждений.

Доказательством тому служат оценки личности Сергея Юльевича, данные прессой. Газета «Новое время» отдавала должное его таланту и уму, отметив, что «он был и до конца остался “большим человеком”». Но – не великим, и в этом была принципиальная позиция официозного издания. Меньшиков в своей рубрике «Письма к ближним» писал: «Смерть… вырвала из живого русского общества очень большого человека… Хотелось бы сказать: великого, если б величие выпадало на долю не слишком редких, не слишком избранных “любимцев богов”». Журналист критиковал Витте за то, что тот добровольно ушел в отставку в 1906 году: сановник не сумел использовать дарованный историей шанс и оказался «заживо похороненным». Отметив, что все попытки графа вернуться во власть оказались безуспешными, Меньшиков тем не менее резюмировал, что Витте, «при всех слабостях своих и заблуждениях, служил России с энергией и талантом, какие встречаются не каждый день». Несмотря на целый ряд критических замечаний в адрес покойного, Меньшиков стремился дать Витте взвешенную и сдержанную оценку, признавая и его неоспоримые достоинства.

В консервативной прессе оценки были однозначны. «Главное несчастье покойного состояло в том, – провозглашали “Московские ведомости”, – что он вообразил себя великим человеком, когда на самом деле таковым не был». По мнению газеты, Сергей Юльевич был очень энергичным министром финансов, но имел слабую подготовку к решению стоявших перед ним задач. «Трагедия его деятельности заключалась в том, что его энергия часто выходила за пределы государственной пользы, и ему самому приходилось впоследствии отрицать плодотворность некоторых своих мероприятий». Поэтому, как утверждало издание, граф Витте умер «бесславным и полузабытым современниками».

«Одной опасностью меньше», – заявила черносотенная «Земщина». Покойный, указывала газета, был человеком «вызывающим сильный инстинктивный страх ‹…› вполне планомерным служением жидам». «Одним вредным для России человеком стало меньше», – подхватило вскоре «Русское знамя». Другой листок крайних правых так характеризовал умершего: «По природе властный, настойчивый, мстительный и в то же время не гнушающийся никакими средствами для достижения своих целей. ‹…› Вся деятельность Витте покажет полное отсутствие в нем любви к России и непомерную гордость, которая не удерживала его от нанесения сознательного вреда России». В «Русском знамени» Витте называли «космополит-масонским бюрократом» и восклицали: «Сохрани Господь Россию от бюрократов подобного рода, да еще если они – высокого ранга».

Общую тональность статей и прозвучавшие в них обвинения вряд ли можно считать неожиданными: представители радикального консервативного политического спектра еще в период государственной деятельности Витте ненавидели его за роль в событиях октября 1905 года, считали врагом «национального капитала». Поразительно, но даже после своей смерти, которой предшествовала многолетняя отставка, Витте оставался для них изменником и виновником всех бед России. Эти отклики красноречиво свидетельствуют о силе многолетнего неприятия министра сторонниками подобных взглядов.

В ином свете представал Витте перед читателем либеральных изданий. И.В. Гессен назвал Сергея Юльевича человеком «совершенно исключительным». В главном печатном органе кадетской партии Гессен писал: «Граф Витте все свое огромное значение носил в себе самом. Обстановка ему ничего не давала в течение всей его карьеры. Напротив, он сам [здесь и далее курсив мой. – Э.С.] смелостью и решительностью действий, грандиозностью своих планов создавал новую обстановку государственной жизни…». Только однажды – в 1905 году – обстоятельства взяли над ним верх: «Для этих исключительных условий граф Витте оказался недостаточно крупным, как, наоборот, был слишком крупным для того, чтобы ориентироваться в господствующих течениях и отдаться сильнейшему». В той же газете выдающийся экономист М.И. Туган-Барановский, критически оценив результаты государственной деятельности министра, признавал: «Железная воля, ясный ум, способность управлять людьми и поразительная трудоспособность выдвинули бы Витте во всяком обществе и во всякой стране. Тем более бросились в глаза эти качества в России, столь бедной сильными характерами и яркими индивидуальностями. ‹…› Никто до Витте и после него не умел так блестяще организовать сложное государственное хозяйство в различнейших областях народной жизни».

Писали о Витте и те, кто хорошо знал его лично. В.И. Ковалевский, долгое время проработавший бок о бок с Сергеем Юльевичем в Министерстве финансов, так оценивал его в «Биржевых ведомостях»: «Это не средний статистический человек, не формулярный список с прохождением высоких степеней, не чиновник с большим показателем, поставленным чужой рукой, а выпуклая величина, яркая индивидуальная государственность – во весь рост и в полном значении этого слова».

Итак, ряд либеральных изданий создавали на своих страницах образ не просто крупного чиновника, но личности для России исключительной и не укладывающейся в привычные рамки. Особо подчеркивалось благосклонное отношение министра к периодической печати, отмечалась чуждость Витте бюрократической рутине, демократизм и полное отсутствие мелочности и формализма. В статье с говорящим названием «Исполин мысли» В.И. Ковалевский заявлял: «Демократом был он и по привычкам. Витте всегда ставил формы на задний план, ища сущности вопроса и стремясь провести эту сущность в жизнь».

Может быть, самая объемная характеристика отставного реформатора принадлежит известному политическому и общественному деятелю П.Б. Струве. Он посвятил памяти Витте статью в «Русской мысли», которую отказывался считать некрологом. По мнению Петра Бернгардовича, личность сановника была настолько масштабна, незаурядна и выразительна, что любая ретушь при ее оценке неуместна: «Это была сложная и противоречивая фигура; и все различные уклоны, складки и противоречия ее были обнажены, и именно в их обнаженности, если угодно, заключалось в значительной мере своеобразие этой исторической фигуры». Отмечая непомерное самолюбие государственного деятеля и отсутствие у него моральных принципов, Струве подчеркивал, что в отношении нравственности «личность Витте… не стояла на уровне его исключительной государственной одаренности», что «он был по своей натуре беспринципен и безыдеен».

По масштабу личности и государственного дарования мало кто, по мнению авторов некрологов, мог быть поставлен с Витте в один ряд. В проанализированных мной публикациях чаще всего проводилась аналогия с М.М. Сперанским. М.М. Ковалевский утверждал в «Биржевых ведомостях»: «Сравнить его можно разве с такими государственными людьми прошлого, как Сперанский, Киселев и ближайшие сподвижники Царя-Освободителя». Известный либеральный публицист А.С. Изгоев готов был поставить Витте даже выше Сперанского, поскольку если применить масштаб творчества, то становится ясно, что с этой точки зрения «Сперанский – малокровный, сероватый бумажный человек, а Витте – неуклюжий гигант с бьющей через край силой, с неиссякаемым запасом творчества. Сперанский писал – Витте творил». По размаху творческой энергии, заявлял Изгоев, Витте может быть приравнен только к Петру Великому. В некоторых статьях использовался известный современникам образ «Русского Бисмарка».

С одной стороны, в этих откликах было признание крупной, яркой и неординарной личности Витте. С другой стороны, на страницах либеральной прессы рисовался образ государственного деятеля, резко отличавшегося от представителей бюрократии, современной авторам. Для этого выделялись такие отличительные черты личности графа, как исключительная государственная одаренность, внимание к печати, демократизм привычек, равнодушие к материальному комфорту. И тот факт, что даже столь незаурядный сановник не смог преодолеть стоявших на его пути препятствий, только подчеркивал, по мнению либеральных публицистов, порочность российской политики последних десятилетий.

Обратим также внимание на то, что в статьях, вышедших в один день в разных местах, можно обнаружить не просто сходную риторику, но и текстуальные совпадения. На мой взгляд, к моменту смерти Витте у либеральных сил существовали определенные штампы для описания опального реформатора.

Какие основные реформы и иные деяния Витте упоминались чаще всего и как они оценивались?

Наиболее крупной финансовой реформой бывшего министра финансов признавалось введение золотого стандарта рубля. Так, «Русские ведомости» указывали, что введение золотого рубля – «самая выдающаяся реформа» Витте. «Установление золотой валюты, – утверждал управляющий Азовско-Донским банком в Москве И.Г. Коган на страницах “Голоса Москвы”, – является постоянным историческим памятником графа Витте как государственного деятеля». Исключение составляли черносотенные издания. «Земщина» называла денежную реформу злом, так как «золотая валюта поставила Россию в зависимость от иудеев». «Русское знамя» также оценивало золотой стандарт негативно. Тем не менее эта реформа была самой популярной из всех мероприятий в финансовой сфере. Из просмотренных мной девятнадцати периодических изданий в шестнадцати можно встретить упоминание о золотой валюте, причем в четырнадцати из них она оценивается положительно.

Признавалась (в десяти из девятнадцати изданий) выдающаяся роль Витте в железнодорожном строительстве. Но, хотя в целом заслуги сановника в этой области не ставились под сомнение, оценки также были неоднозначны. Говоря о заслугах государственного деятеля на этом поприще, «Новое время» увязывало строительство КВЖД с разжиганием Русско-японской войны: «С ним [Витте. – Э.С.] в этом случае повторилось то, что в известной сказке произошло с волшебником, умевшим вызывать беспокойных духов, но не имевшим силы заставить их слушаться». Иначе говоря, Витте (как и в 1904–1905 годах) назывался одним из главных виновников конфликта. Той же точки зрения придерживались газеты «День», «Московские ведомости» и «Киевлянин». Так, газета В.В. Шульгина утверждала: «Ненужная агрессивная политика Витте на Дальнем Востоке – одна из причин войны с Японией».

По-разному оценивалось введение винной монополии. Согласно большинству изданий, эта мера, хотя изначально и была эффективной, очень скоро привела к негативным последствиям. «Киевлянин» назвал ее «неудачной, но крайне характерной для покойного»: «Ее оценил сам творец, закричавший недавно в Государственном совете по поводу результатов монополии свое знаменитое “Караул!”» «День», в отличие от «Киевлянина», усматривал в этом скорее положительную сторону: «Самым замечательным примером чуткости покойного является поднятая им в прошлом году кампания против им же созданной винной монополии…» Интересно, что черносотенная «Гроза», травившая графа при каждом удобном случае, причисляла монополию к одной из немногочисленных заслуг Витте. Правда, главная роль в осуществлении этой реформы отводилась государю: «Если кабатчики лишены были возможности спаивать народ взятием виноторговли в руки казны, а ныне казна совсем прекратила народное пьянство, то этого возможно было достигнуть только Волею Самодержца». Винная монополия упоминалась в двенадцати из девятнадцати печатных изданий, причем восемь из них содержали критику этой меры.

Среди наиболее часто упоминаемых экономических мероприятий можно назвать также налоговую и тарифную реформы (упомянуты в восьми из девятнадцати изданий), успешное проведение конверсий (упомянуты в шести изданиях), меры по улучшению фабричного законодательства (в трех). Признавались (в семи изданиях из девятнадцати) заслуги Витте и в области технического образования. Они во всех случаях рассматривались положительно.

Как оценивались итоги экономической политики Витте?

Негативные оценки его государственной деятельности, представленные в ряде некрологов, в целом мало отличались от критических замечаний в адрес Сергея Юльевича в бытность его министром финансов. Это обвинения и в форсированном насаждении промышленности, и в пренебрежении нуждами земледелия. Здесь сходились во мнении некоторые самые непримиримые оппоненты. При этом, несмотря на очевидную разницу в оценках, современники пытались, даже критикуя, соблюдать некий баланс. И дело было не в том, что подобная тональность вообще характерна для некрологов. Думается, отрицать несомненные успехи в экономической сфере, достигнутые в том числе и благодаря реформам Витте, было бы трудно. Поэтому многие критические замечания фокусировались на неравномерности и противоречиях российской модернизации. Вопрос о характере капитализма в России, о социальных и политических последствиях российской индустриализации, связанной с именем Витте, до сих пор остается главным пунктом несогласия в историографических спорах об экономическом развитии страны на рубеже XIX–XX веков.

Консервативные издания – скажем, «Московские ведомости» или «Новое время», не говоря уже о черносотенных листках, давали сугубо негативную оценку широкому привлечению иностранных капиталов. «Московские ведомости» утверждали, что приток в Россию иностранных инвестиций привел к «широкому развитию грюндерства и спекуляции», что в конечном итоге стало одной из причин экономического кризиса. По мнению авторов большинства консервативных изданий, реформатор слишком рьяно взялся за насаждение порядков, чуждых российским традициям. Черносотенные издания были особенно резки в своих суждениях. Политика Витте, заявляла «Земщина», привела к «германо-жидовскому засилью» в экономике. «Гроза» громила сановника за то, что тот отдал Россию «на поедание жидовскому кагалу (Витте женился на жидовке)…» Черносотенцы, известные своим ярым антисемитизмом, издавна ставили ему в упрек близость к еврейству.

Знаменательно, что у «Московских ведомостей» и некоторых черносотенных изданий суждения о Витте в известной степени сходны. Видимо, и у правых существовали определенные шаблоны в отношении сановника, которыми они руководствовались при его оценке. Этот весьма показательный штрих свидетельствует о силе инерции, присущей той критике, которая высказывалась в адрес министра со страниц разных изданий.

С точки зрения либеральных изданий, развитие капитализма шло неравномерно, но многие ошибки Витте можно было оправдать масштабом тех задач, которые перед ним стояли. Главный же итог его экономической деятельности, по мнению либеральных сил, трудно переоценить – это приобщение России к капиталистическому миру. Характерна статья М.И. Туган-Барановского. На страницах газеты «Речь» он признает, что «обнищание русской деревни шло бок о бок с ростом капиталистической промышленности». Но, настаивает экономист, «Витте более, чем кто-либо другой из людей XIX века, содействовал сближению России с Западом, превращению ее в государство европейского типа. В этом его непреходящая историческая заслуга».

В.В. Жуковский, выступая на собрании Русского технического общества, назвал покойного реформатора «творцом в России государственного капитализма». По мнению известного предпринимателя, деятельность яркого и талантливого министра привела к принципиальным изменениям в хозяйственной жизни страны: «Несомненно, он был человеком даровитым, был артистом по натуре, и он, и его индивидуальность разбивали инерцию застарелого, заскорузлого экономического русского уклада жизни». Поэтому, резюмировал Жуковский, Витте можно назвать созидателем и основателем «новой экономической России». Главная заслуга графа состояла в том, что он способствовал сближению интеллектуальной части российского общества и предпринимательских кругов. Витте «призывал торгово-промышленный класс ко всякого рода интеллектуальной работе, допускал торгово-промышленные организации, поддерживал их внутреннюю жизнь для выработки классового сознания…».

Соглашусь с Б.В. Ананьичем, склонным видеть в этих словах Жуковского не только признание заслуг покойного, но и скрытые политические мотивы. Речь известного предпринимателя подразумевала, что деловая элита империи «готова была взять на себя ответственность за развитие производительных сил России и была озабочена созданием общества “культурного капитализма”, основанного на союзе интеллекта и капитала». Иными словами, Жуковский настаивал на том, что предпринимательская элита уже вполне самостоятельна и может демонстрировать некоторую независимость от государства, сотрудничая с теми ее представителями, которые осознают запросы эпохи.

Возвращаясь к статье Туган-Барановского, отмечу, что экономист особенно подчеркивал: «В действительности же политика Витте была мало подчинена интересам капиталистического класса, как и интересам дворянства или крестьянства. Она преследовала другие цели – усиление мощи русской государственности, выразителем которой Витте чувствовал себя».

Сходной позиции при характеристике деятельности сановника придерживалась и газета «День». Постоянный автор издания И.М. Бикерман высоко оценил государственные таланты Сергея Юльевича: «На всех делах Витте ‹…› лежит печать широкого размаха и отчетливой мысли. Он всегда знал, чего хочет, и ясно видел пути, ведущие к цели». Но, по мнению Бикермана, «своими финансовыми и экономическими мероприятиями он больше содействовал упрочению старого строя, чем многие прославленные специалисты по упрочению основ». Любопытно, что «День», выходивший с 1912 года, издавался на средства банков и вместе с тем в нем сотрудничали видные социалисты. Сочетание социалистических идей и банковского капитала было неожиданным. Издатель газеты, крупный столичный банкир Лесин признавался в частном разговоре бывшему редактору И.Р. Кугелю: «Уже на бирже от меня шарахаются и шепчут: “Лесин стал социалистом”». Газета отличалась независимостью суждений, в частности была известна открытыми выступлениями по самым острым политическим вопросам.

Этими противоречиями политики Витте определялись и оценки его государственной деятельности. С одной стороны, как отмечали современники, он привнес в российскую хозяйственную жизнь много нового, в том числе способствовал модернизации российской экономики. C другой же – все его усилия были направлены на сохранение старого политического порядка.

В одной из провинциальных газет, рассчитанной на массового читателя, претензии в адрес Витте звучали острее:

Богато одаренный природою, ловкий, острый, честолюбивый, покойный государственный деятель выдвинулся в эпоху безвременья, найдя секрет прикрыть язвы государства и народное невежество плащом блестящих финансовых комбинаций. Он умел кидать кому нужно кости в нужный момент для спасения колебавшегося и трещавшего по всем швам приказно-патриархального строя и в этом смысле занимает одно из первых мест в рядах величайших политических «комбинаторов».

Оценки со стороны «массового» издания не противоречат выводам «солидной» прессы. Этот, на первый взгляд, малозначительный факт служит прекрасным доказательством устойчивости и распространенности подобных оценок. Невозможно представить, чтобы между редакторами газет, рассчитанных на различную аудиторию и вышедших в разных городах в один и тот же день, существовала договоренность о том, что и как писать о Витте. Скорее, чуткие к распространенным в обществе настроениям публицисты лишь сумели подметить их общую тональность и использовали расхожие, устоявшиеся штампы.

Много внимания в посмертных статьях о Витте уделено Портсмутскому мирному договору с Японией. В целом общественное мнение в оценке данного события не было единым. Например, невыгодным России компромиссом считал этот документ Меньшиков. О Портсмутском мирном договоре, восклицали в «Русском знамени», «…каждый русский думает с невольным содроганием».

Напротив, либеральные издания отдавали должное дипломатическому искусству Витте, проявленному в 1905 году. «Только малодушные или недобросовестные люди, – утверждали “Биржевые ведомости”, – осуждали безобидный для нас выход из тяжкой японско-корейской авантюры. Портсмут останется лучшим, наиболее почетным и прочным памятником международно-политической деятельности С.Ю. Витте». Самой блестящей страницей деятельности сановника называл Портсмут и знаменитый журналист А. Яблоневский на страницах «Киевской мысли». О Портсмутском договоре написали десять из девятнадцати изданий, причем шесть из них отнесли мир с Японией к заслугам сановника.

Не могли обойти вниманием и Манифест 17 октября 1905 года. Так, в шестнадцати из девятнадцати просмотренных мной изданий можно встретить упоминания об этом документе. Черносотенные партии, яростные сторонники неограниченного самодержавия, оценили Манифест 17 октября соответственно. Критикуя Витте за «космополит-либерализм» и «рабское заимствование» западных конституционных идей, совершенно чуждых историческим традициям России, «Русское знамя» бранило первого российского премьера: «Такому сановнику не жаль ни природы неограниченного Самодержавия Русских Царей, ни нашего самобытного строя. Каждый проект его будет отдавать парламентаризмом и казаться, право, подготовительным шагом к республике».

Либеральная печать, напротив, причисляла манифест к историческим заслугам графа. «17 октября оказалось неразрывно связано с его именем. И за эту золотую дату история, как и современники, простят ему прегрешения вольные и невольные», – заявлял «Голос Москвы». Вместе с тем в этом вопросе даже самые убежденные сторонники конституционного пути развития России не были готовы отнести себя к соратникам Витте. Уже упомянутый А.С. Изгоев, признавая акт 17 октября одной из основных заслуг Сергея Юльевича, констатировал, что «все симпатии Витте лежали на стороне державного абсолютизма». М.М. Ковалевский утверждал, что считать Витте либералом было бы большим заблуждением – он «был консерватор в лучшем значении этого слова». Наконец, видный кадет И.В. Гессен в «Речи» писал: «Какое наивное заблуждение – считать его “отцом русской конституции” ‹…› Он хотел ограничиться только своим всеподданнейшим докладом».

Пытаясь найти объяснение этой политической двойственности Витте, авторы посмертных статей обвиняли его либо в беспринципности, либо в несоответствии запросам эпохи. «Биржевые ведомости» передавали слова А.Ф. Керенского о покойном: «Если он не делал того, что нужно было делать, то не потому, что не понимал этого, а потому, что не хотел. Потому что, когда он хотел, он всегда находил правильную линию действий».

Чаще всего звучала мысль о том, что он был прежде всего человеком своего времени – времени больших перемен в жизни российского общества. Например, П.Б. Струве и А.С. Изгоев полагали, что трудности, стоявшие перед Витте, были непреодолимыми в силу объективных исторических условий. Редактор «Биржевых ведомостей» С.М. Проппер, долгое время сотрудничавший с Витте, отмечал: «За 10 лет он сумел осуществить столько, что создал целую эпоху в развитии русской жизни. Но к извилистым путям принуждал его уклад русской государственности. Тут была его трагедия, да и не только его одного». Публицист «Одесских новостей» признавал: «Многое в этой большой драме большого человека объясняется, разумеется, общими условиями русской жизни».

Некоторые газеты считали причиной двойственности Витте его политическую слабость и отсутствие идеологической цельности. Общей была мысль о том, что объективная оценка государственной деятельности Витте – дело истории и будущих поколений. «Петроградские ведомости», стоявшие на умеренно консервативных позициях, писали: «Он [Витте. – Э.С.] был большой горой русской истории: когда стоишь близко у горы, не видишь ее вершины. Витте поймут и оценят, когда годы отделят его от нас. Новый Пимен спокойно взвесит его успехи, порывы, достижения и ошибки».

Даже после смерти сановник оставался объектом критики для всех общественных сил. По мнению советского историка И.Ф. Гиндина, эти некрологи ясно отражали «классовую чуждость» царского министра представителям деловой и предпринимательской элиты империи. Однако ситуация, на мой взгляд, была несколько сложнее. Скорее, можно говорить об открытой критике со стороны этой части общества всей политической системы страны в широком смысле слова. Витте же являлся одним из основных создателей данной системы.

В российской периодике акценты были расставлены по-разному. Для представителей консервативно-монархических сил поступки покойного министра зачастую объяснялись некомпетентностью, злонамеренностью либо какими-то личными неблаговидными мотивами. В глазах же либеральных сил причиной, по которой многие благие начинания Витте не воплотились в жизнь в полной мере, была российская политическая система. Основная мысль этих статей может быть сформулирована следующим образом: в условиях тлетворного консерватизма и косности российской действительности даже такой талантливый, сильный и энергичный министр, как Витте, был обречен на неудачу.

Наиболее четко и откровенно высказали это «Русские ведомости»:

Нельзя сказать, что вместе с отставкой графа Витте исчезло из нашей политической жизни то начало, которое нашло себе воплощение в его деятельности, начало оппортунистического смешения отживших политических принципов с вновь народившимися основами политической жизни, системой бюрократического управления, облаченного во внешние конституционные формы. Но граф Витте был, несомненно, не только первым, но и весьма крупным и талантливым представителем этого начала, и его неудача служит наилучшим доказательством внешней несостоятельности самой системы [курсив мой. – Э.С.].

По этому поводу обозреватель «Московских ведомостей» писал: «Наши политиканы не дали спустить в могилу гроб графа С.Ю. Витте и повели его по газетным мытарствам, чтобы на его могиле пропагандировать свои вожделения».

Некрологи имели очевидный политический подтекст, выражая оппозиционные настроения реформистских сил по отношению к власти. Следует учитывать также, что отношение императора к опальному министру, его почти равнодушная реакция на смерть Витте были известны публике (я имею в виду отсутствие какого-либо официального отклика Николая II, а, разумеется, не чувства, выраженные им в частных беседах и переписке). Поэтому превозношение фигуры Витте, одиозного в правящих кругах, оказалось допустимым способом критики правительства.

Колышко откликнулся на смерть Витте в газете «Биржевые ведомости», где также заявил, что причины многих неудач реформатора следует искать именно в окружавшей его обстановке: «Словом, если покойного, по его природным силам, можно приравнять к Самсону, то Далилой его стала дармоедная, сверкающая и пенящаяся российская бюрократия». Любопытно, что изначально Колышко писал фельетон для газеты «Русское слово» (будучи сотрудником обоих изданий), но по каким-то причинам представленный вариант не устроил редакцию. Опубликовав статью в «Биржевых ведомостях», журналист в тот же день написал редактору «Русского слова»: «Благодарю за срочный возврат статьи “Самсон и Далила”. ‹…› Чем эта статья не годится? Нецензурна? Или вообще по этому вопросу писать не должен? [Подчеркнуто в источнике. – Э.С.]». Неизвестно, почему фельетон не был напечатан в «Русском слове», для которого, судя по всему, и предназначался. Показательно, что через несколько дней другая статья Колышко, посвященная Витте, все же вышла в этом издании. Вполне возможно, отказ публиковать первую статью был внутренним решением редакции, никак не связанным с цензурными запретами. Однако процитированное выше письмо позволяет утверждать, что журналист, затрагивая тему смерти опального реформатора, понимал – следует быть заведомо осмотрительнее, так как неосторожное слово на эту тему может вызвать недовольство власти.

К сожалению, мне не удалось обнаружить материалов о каких-либо судебных делах против сотрудников столичных изданий. Но в моем распоряжении есть документ относительно газеты «Пермские ведомости». Охарактеризовав помещенный в ней некролог бывшему министру как «панегирик покойному», начальник местного жандармского управления поручил чиновникам найти автора – для дальнейшего расследования, а также доложить об инциденте пермскому губернатору. Вскоре выяснилось, что статья была написана редактором газеты Н.Н. Виноградским. Хотя исход дела неизвестен, цитируемый источник дает основания полагать, что этот случай не был единичным. Возможно, документы цензоров о статьях в петроградской или московской периодике не сохранились.

Политическая ангажированность посмертных заметок особенно очевидна, если обратиться к переписке и мемуарам, которые позволят полнее реконструировать реакцию общества на кончину отставного реформатора.

Жандармский генерал А.И. Спиридович, сопровождавший царя на его пути в Ставку, писал: «В пути узнали про смерть графа Витте. Некоторые облегченно вздохнули. Некоторые радовались. Граф был не в милости. ‹…› Его боялись и ненавидели и справа, и слева. Ругали и там, и здесь. Во время войны он шел вразрез с общественным мнением, что еще больше вооружало против него Государя. ‹…› Государь встретил известие о смерти почти равнодушно. Так странно ушел из жизни этот большой человек, самый крупный государственный деятель последнего царствования».

Это мемуарное свидетельство подтверждается материалами перлюстрации. К. Пасхалов, сторонник правых взглядов, писал известному деятелю Д.А. Хомякову в начале марта: «Вы удивляетесь тому, что Витте так странно сошел со сцены. А мне ясно: его боялись. И рады, что избавились». В частном письме киевский публицист правого толка А.В. Стороженко не скрывал радости от смерти сановника, чье «германофильство» прямо трактовал как предательство национальных интересов: «Когда я прочел в газетах о смерти Витте, я облегченно вздохнул: кайзер Вильгельм лишился своего верного слуги, но зато Россия освободилась от одного из злейших врагов своих. ‹…› Какое дело Витте, что обеднеет Россия: да обогатится Германия, да процветет жидовство. Недаром Вильгельм оказывал царские почести Витте. Заслужил, негодяй!» И в этом случае резкость оценок была обусловлена германофильской репутацией графа.

Среди просмотренных материалов перехваченной переписки нет ни одного документа, в котором выражалось бы искреннее сожаление о кончине Витте или содержались бы положительные оценки его личности. Необходимо признать, однако, что материалы перлюстрации не дают полного представления об общественных настроениях. Поэтому для сравнения приведу цитату из дневника И.И. Толстого, бывшего министра просвещения в правительстве Витте. Крупный ученый, в то время городской голова, Толстой был известен своими либеральными взглядами и имел опыт совместной работы с графом. 28 февраля 1915 года Иван Иванович записал в своем дневнике:

В его [Витте. – Э.С.] лице сошла со сцены одна из самых крупных исторических личностей нашего времени. Человек он был, несомненно, талантливый и недюжинного, хотя, мне кажется, неглубокого ума. ‹…› Крупнейшими недостатками покойного были сильно развитое самомнение и бешеное честолюбие. Благодаря этим сторонам его личности он часто фальшивил, подлаживался к течениям и угождал и нашим, и вашим. Это, в свою очередь, оттолкнуло от него почти всех и не дало заслужить широкой популярности, которая с 1906 г. прогрессивно падала, достигнув ко дню его смерти нуля ‹…›.

Оценки либеральной периодики не находят подтверждения в источниках личного происхождения. Парадный портрет Витте, нарисованный на страницах прессы, ярче высвечивал глубокие противоречия в политической системе России. По-видимому, он позволял либералам продемонстрировать свой политический идеал, приверженность избранному пути и лоббировать собственную программу. В свою очередь, суждения о покойном, высказанные в консервативно-монархической прессе, перекликались со взглядами, зафиксированными в разнообразных материалах личного происхождения.

Бурная реакция на смерть Витте была обусловлена двумя факторами: репутацией сановника и конъюнктурой военного времени. Представители консервативных сил стремились рассеять ауру оппозиционности, возникшую вокруг смерти отставного сановника, стараясь мобилизовать существовавшие в обществе фобии и антипатии. Тот факт, что при посмертной оценке сановника востребованным стал образ «Витте-германофила», позволяет говорить о масштабах захватившей страну германофобии. В условиях военного времени этот образ дополнился новыми подробностями и приобрел зловещее значение.

Характерно, что вскоре после смерти Витте стали настойчиво распространяться слухи, будто граф совершил самоубийство – принял яд, боясь разоблачения в шпионаже. Авторами подобных «откровений» были, по-видимому, правые. «Земщина» писала: «Теперь в городе носятся упорные слухи, что он умер не своей смертью, а прибег к отравлению, опасаясь раскрытия новых “подвигов”». К тому же в черносотенных изданиях за период с июля 1914 по март 1915 года, в статьях, где упоминался Витте, его слова или действия трактовались как предательство национальных интересов и проявление симпатий к Германии. В этом отношении представляется существенным, что смерть одиозного сановника связали в обществе с печально известным «делом» полковника С.Н. Мясоедова. Казнь Мясоедова, женатого, как и Витте, на крещеной еврейке, породила шпиономанию, переплетавшуюся с германофобией и антисемитизмом. Поиск «изменников» возбудил разговоры о якобы разветвленной и укорененной в стране шпионской организации. «О мясоедовской истории говорят, что это только одно явление в огромной, крепкой сети», – писал некий москвич в частном письме.

Одним из таких «изменников» и «шпионов» молва и назначила неожиданно скончавшегося Витте. Слухи о самоубийстве графа неоднократно встречаются в переписке, перехваченной полицией. Автор одного из писем отмечал: «На этом пункте [шпионаже. – Э.С.] замечается какое-то помешательство. Что здесь только не выдумывается. Последние дни ходит здесь слух, что Витте скончался не от естественной смерти, а от самоубийства, так как против него обнаружены данные, обвиняющие его в шпионаже».

Сведения об этих разговорах зафиксированы в целом ряде перлюстрированных посланий, причем зачастую сами слухи авторами писем решительно опровергались. «Это, конечно, чистейший вздор», – давал свою оценку подобной информации автор другого перехваченного письма. Вместе с тем такие слухи явно имели широкое хождение: география их распространения не ограничивалась Петроградом. О том же говорили еще по меньшей мере в Москве и Варшаве (именно в польской столице был казнен Мясоедов). Эти сплетни отражены и в дневниках современников.

В консервативных и радикальных кругах считалось, что даже честный русский человек, женившись на еврейке, так или иначе становился евреем. «Что касается Мясоедова, то это нечто небывалое, – говорилось в письме военного времени, подвергшемся перлюстрации. –

Не жид или поляк, а русский офицер, с русской фамилией, за деньги подвел тысячи своих под расстрел неприятеля. Не было ничего подобного в японскую или другую большие войны, веденные Россией. ‹…› В Москве говорят, что Мясоедов был женат на еврейке, что будто бы жена Мясоедова и жена Сухомлинова родные сестры. Если русский человек отдается еврейке, то он сам часто превращается в полужида [курсив мой. – Э.С.]; пример – граф Витте. А так как в последние десятилетия еврейки пользовались большим успехом в русской интеллигенции, то можно представить себе, какое количество изменников [курсив мой. – Э.С.] скрываются еще в нашем отечестве. Они могут сильно тормозить войну».

Женитьба на еврейке служила в военное время достаточным основанием для подозрений в измене и коррупции, а потому Мясоедов и Витте были не единственными «обвиняемыми». К примеру, вологодский предводитель дворянства высказывал в частном письме свое мнение о местном губернаторе: «Настоящий губернатор – истинно русский, что и подчеркивает частенько, но женат на еврейке, которая за 20 лет замужества не в состоянии забыть, что она хайка. Ходят слухи, что к ее рукам уже прилипли разные пожертвования».

В данном контексте был немаловажен и мотив денежного вознаграждения за измену, который применялся и в случае с Витте. Бывший редактор «Московских ведомостей» Л.А. Тихомиров записал в своем дневнике скандальные слухи вокруг имени покойного: «Объясняют их [Витте и его жены. – Э.С.] измену тем, что у них миллионы денег в Германии и могут быть конфискованы». По мнению подобной публики, человек, связанный с евреями и сочувствующий немцам, был способен на предательство из корыстных материальных интересов.

Все это вкупе позволяет выделить основные истоки формирования образа «внутреннего врага» в общественном сознании в военный период. Во-первых, это связь с немцами. Во-вторых, особое отношение к евреям в России, которые воспринимались как потенциально подозрительные, способные на предательство люди. Наконец, далеко не однозначное восприятие капитализма в России, которое историк У. Фуллер называет одним из психологических истоков шпиономании во время войны. А ведь для многих современников бурное развитие капиталистических отношений в стране было тесно связано с бывшим министром финансов.

Тема мировой войны и деятельности покойного Витте в связи с этими событиями стала предметом обсуждения и в немецких изданиях. Официозная «Berliner Tageblatt» назвала покойного графа «единственным сторонником мира в России», но при этом утверждала: «Витте не был другом Германии и хотел использовать ее, пока Россия не станет экономически независимой. Поэтому Германии нет оснований скорбеть о смерти Витте. Некоторые хотели бы видеть в нем будущего посредника при заключении мира. Такой мир, как Портсмутский, для Германии неприемлем». Журнал «Zukunft» также признавал: «Витте никогда не был другом Германии. Никто не возлагал на него в этом смысле надежд, так как он был слишком русским». Одним словом, и в немецкой печати признавалось, что желание Витте заключить мир было хорошо известно. Однако это не давало основания считать его сочувствующим Германии. Суждения же о германофильстве Витте, распространенные в России, обуславливались множеством факторов, и отношение сановника к текущей войне – лишь один из них.

Итак, на фигуре Витте причудливым образом замкнулись три важных составляющих образа «внутреннего врага»: мнимое германофильство, близость к еврейству, «миллионы» в немецких банках. Удивительно, что, как я уже говорила, в статьях, вышедших в один день в разных городах, можно обнаружить не просто сходную риторику, но и текстуальные совпадения. Разумеется, следует учесть, что существовали бюро прессы, которые рассылали статьи газетам-подписчикам, и те в свою очередь использовали их при написании собственных материалов. Многие заметки в провинциальной прессе могли быть основаны на таких циркулярных статьях или выдержках из публикаций крупных столичных изданий. Тем любопытнее, что перепечатывались и острые оппозиционные материалы. Кроме того, в приводимых оценках между «массовыми» и «качественными» изданиями нет принципиальных расхождений. Этот факт служит прекрасным доказательством устойчивости и распространенности подобных оценок.

Как мы видели, реакция на смерть Витте была обусловлена двумя факторами: репутацией сановника и конъюнктурой военного времени. Представители консервативных сил связали скоропостижную кончину Витте с «делом Мясоедова», стремясь рассеять ауру оппозиционности, возникшую вокруг смерти отставного сановника, и мобилизовать существовавшие в обществе фобии и антипатии.