Не знаю сколько времени я ещё провела на берегу Русалкиной ямы. Помню только, что сначала до боли в глазах всматривалась в морскую лунную даль, надеясь в последний раз увидеть там чёрную точку — увозящую Яринку лодку. Потом опустилась на один из камней, обняла руками колени и сжалась в комок. Слёз больше не было, как не было и радости от того, что побег увенчался успехом и моя подруга теперь в безопасности. Я не имела ничего против такого состояния и не отказалась бы остаться в нём навсегда, но в глубине души знала, что это лишь краткая передышка, дарованная мне судьбой минутка затишья перед бурей. Всё потом будет: и невыносимая тоска по Яринке, и чёрное одиночество, и, несмотря на это, — гордое осознание того, что я сделала всё как надо. Им я и утешусь, уж его-то у меня никто не отнимет.

А пока я отдыхала, наслаждалась абсолютным штилем и пустотой в душе. Меня даже не задевал тот факт, что я посреди ночи сижу одна-одинешенька в самом зловещем месте острова, месте, которое стало последним, что увидели в этой жизни девушки, тоже воспользовавшиеся Русалкиной ямой как путём на свободу. Но сейчас я сама стала её частью, слилась с темнотой и безлюдьем, и мне здесь ничего не грозило.

Тем более, я была не одна. Чувствовала это совершенно точно, как до этого чувствовала, что пытаться бежать с Яринкой нельзя. Поэтому не встревожилась и не оглянулась, услышав сзади приближающиеся шаги. Не пошевелилась, когда они стихли у меня за спиной. И, лишь когда тяжёлая рука легла мне на плечо, нехотя подняла голову.

— Я горжусь тобой, — тихо и серьёзно сказал Ральф. Луна мягко светила ему в лицо, скрадывая морщины, оттеняя глаза и губы, делая его почти красивым. Но для меня это была теперь чуждая и отталкивающая красота.

Не дождавшись моего ответа, наверняка почувствовав, как закаменело моё плечо под его рукой, Доннел, тем не менее, не отстранился. Напротив, сказал тепло, почти ласково:

— Надо уходить, Лапка. Скоро начнёт светать, и будет лучше, если к этому времени тебя никто не сможет увидеть на улице.

Ещё несколько секунд я не шевелилась, пытаясь продлить состояние спасительной пустоты в душе, потом медленно поднялась. Не потому, что боялась ослушаться Ральфа, просто понимала: сколько ни тяни, а время не остановишь. Новый день неотвратимо приближался, и встретить его будет лучше не здесь.

Оказавшись на ногах, я бросила последний взгляд на простертую через море лунную дорожку, по которой уплыла от меня Яринка. Попыталась представить, как несётся она сейчас по волнам, вольная, счастливая, а вокруг неё — только бескрайнее море и небо. В добрый путь, дорогая…

— Осторожно! — Ральф подхватил меня под локоть и удержал на ногах, когда я, ничего не видя из-за вновь набежавших слёз, шагнула с очередного камня в пустоту. И уже не отпускал, пока мы не оставили за спиной нагромождения камней и не ступили с гальки на песок. Там я остановилась и присела на корточки, словно для того, чтобы потуже завязать шнурки на ботинках, но на самом деле избавляясь от руки Ральфа. Я вообще надеялась, что он уйдёт: ведь я осталась на острове и уже никуда не денусь, — но Доннел терпеливо стоял рядом, пока я возилась с обувью. Наконец, поняв, что в одиночестве мне не остаться, я поднялась и побрела по пляжу, песок которого под лунным светом стал почти красным, марсианским, если верить астрономической энциклопедии, когда-то раздобытой для нас Дэном.

Ральф молча шагал рядом со мной, не то оберегая, не то конвоируя, но взять за руку больше не пытался. Русалкина яма осталась позади, как и мрачные нежилые строения на её берегу, и теперь слева снова уютно горели разноцветные фонари и развешанные на деревьях гирлянды. Но ни смеха гостей, ни звона их бокалов больше не слышалось: даже самые развесёлые гуляки угомонились в этот предутренний час.

Я представила, как возвращаюсь в пустой номер, где уже никогда не зазвучит Яринкин смех, как ложусь в холодную постель и слушаю влетающий в открытое окно шум прибоя — неизменное звуковое сопровождение моей здешней жизни… И съёжила плечи от первого, но далеко не последнего, в этом я была уверена, приступа глухой тоски. Какое ещё бесчисленное множество раз мне предстоит засыпать и просыпаться одной на этом проклятом богом, если он, конечно, есть, рукотворном острове?

Впрочем, почему одной? И кто сказал, что остаток ночи я проведу в нашем домике?

Я покосилась на шагающего рядом Доннела. Вот кто по-прежнему решает, где и с кем мне спать. Разве не за этим он оставил меня в Оазисе?

— Мне идти к тебе в номер? — спросила я и сама удивилась тому, как холодно и отстранённо прозвучал мой голос. Никогда раньше я не позволяла себе разговаривать с Ральфом таким тоном.

Он ответил не сразу, словно тоже был удивлён. Но когда наконец заговорил, я не услышала ни досады, ни раздражения.

— Как тебе угодно, милая. Хочешь пойти ко мне?

— Нет, — быстро ответила я. Быстрее и резче, чем мне бы хотелось, но Ральф не рассердился и на этот раз.

— Как тебе угодно, — повторил он. Я уловила в его голосе нотку сожаления и испытала мгновенную злорадную радость. Сударь Доннел думал, что, шантажом и угрозами разлучив меня с Яринкой, сумеет оставить в своём владении не только моё тело, но и душу? А вот не выйдет.

Потом мы шли молча до первой лестницы, уводящей с пляжей наверх, через хитросплетения узких улочек и переулков Оазиса к сияющему над всем этим, как исполинская елочная игрушка, Айсбергу. Здесь, у поворота к нашему домику, я не выдержала и, остановившись, задала вопрос, который не давал мне покоя с момента нашего с Ральфом последнего разговора.

— Если бы я села в лодку с Яринкой, что бы ты сделал?

Ральф помолчал; я чувствовала, что ему не хочется отвечать, но упрямо стояла на месте, вопросительно глядя снизу вверх на его резкий профиль.

Наконец Доннел коротко ответил:

— Я был бы вынужден сделать то, что обещал. Остановить вас всех.

Я кивнула сама себе, внутренне успокоившись: правильно сделала, что не поддалась на Яринкины уговоры и не провалила этим всё дело. Значит, и жалеть не о чём. Хорошо.

— Я пойду? — Ральф оставался моим хозяином, и я не осмелилась просто взять и уйти, не получив на это его разрешения.

— Нет, — неожиданно он одной рукой резко взял меня за плечо и развернул лицом к себе, а второй придержал за подбородок, не давая отвернуться. Заглянул в глаза.

— Ты помнишь, что я тебе говорил? Почему не отпустил?

Я помнила. Отлично помнила наш разговор в день его возвращения, когда он передал мне письмо Яна и поставил перед выбором: свобода Яринки в обмен на мою. Конечно, первое, о чём я спросила, услышав такое, — почему? Ответ меня не убедил.

Наверное, именно это сейчас отразилось на моём лице: я услышала, как Ральф с бессильной досадой скрипнул зубами.

— Да пойми, Худышка, ты же совершенно асоциальный ребёнок. Ничегошеньки не видела, кроме своей деревни в лесу, потом приюта, и вот теперь — этого острова. Почему ты не можешь просто не поверить тому, что здесь тебе будет лучше, и, главное, — безопаснее?

Теперь заскрипела зубами я. А почему бы ему просто не понять, что для меня возможность быть рядом с Яринкой важнее безопасности. Нашёл чем пугать!

Ральф продолжал говорить, но всё это я уже слышала в прошлый раз. Да, он же обо мне заботится. Да, я представления не имею о том, на что себя обрекаю, даже если каким-то чудом мы сумеем выйти на Михаила Юрьевича, Дэна и всех других. Да, при самом удачном раскладе меня ждут несколько тяжёлых лет в подполье, которые всё равно рано или поздно закончатся арестом, а то и гибелью. Да, побега на Запад мне не видать, как своих ушей, это всего лишь замануха для вербовки новых идиотов, придуманная кучкой вредителей, возомнивших себя сопротивлением. Да, он — Ральф Доннел, взрослый, видавший виды человек, который прекрасно знает, какие последствия может иметь моё опрометчивое стремление к свободе, и поэтому он взял на себя ответственность не дать мне совершить такую ошибку. Да, сейчас я могу сколько угодно дуться и злиться, но когда-нибудь пойму, что у него просто не было иного выхода. И скажу спасибо.

Последнее меня добило. Спасибо? За что? За те минуты, когда я не могла даже в последний раз посмотреть на свою уплывающую подругу из-за застившей глаза пелены слёз? За то, как была вынуждена раз за разом отказывать ей в том, чего сама хотела больше всего на свете, — умчаться прочь вместе, повторить восторг нашей звездопадной ночи побега из приюта? За предстоящие мне бесконечные дни, недели, месяцы, а, возможно, и годы одиночества? За то, что я не могу быть уверена в том, что вообще когда-нибудь ещё увижусь с Яринкой? За то, что ямка под поваленной сосной где-то в сотнях и сотнях километрах отсюда — единственное, на что мы обе можем надеяться?

Руки непроизвольно сжались в кулаки. Теперь Ральфу уже не нужно было придерживать меня за подбородок, чтобы не дать опустить глаза — я сама уставилась на него, испепеляя взглядом. И, наверное, ярость моя в тот момент была настолько осязаема, что разошлась вокруг незримой ударной волной, и Ральф отпустил мою руку, даже отступил на шаг, растерянно замолчав. А я, не в силах контролировать злость и обиду, даже не столько на него, сколько на всю свою нескладную жизнь, негромко, но непримиримо сказала:

— Ты всё врёшь. Плевать тебе на мою безопасность! Тебе просто жаль терять то, на что ты деньги потратил. Тебе хочется и дальше трахать меня, когда и как вздумается, я ведь не могу тебе отказать. Так не стесняйся говорить об этом, я и так знаю своё место и никогда его не забуду!

Лицо Ральфа дрогнуло. На миг брови поднялись знакомым домиком, рот как-то беспомощно приоткрылся, но тут же губы сжались, скулы закаменели. Он молчал какое-то время, выжидающе глядя на меня, словно думал, что я сейчас возьму свои слова обратно. Потом холодно усмехнулся.

— Значит, такого ты обо мне мнения? Что ж, не стану тебя разубеждать и отнимать роль жертвы: она имеет свои плюсы. Скажу только, что отныне не предъявляю никаких прав на твоё общество. Придёшь ко мне, только когда и если сама захочешь. А до тех пор избавляю тебя от своей деспотичной персоны.

С этими словами Ральф отвесил в мою сторону что-то вроде полупоклона и быстро зашагал вверх по улице. Но за долю секунды до того, как он отвернулся, я снова успела увидеть выражение почти детской обиды на таких обычно жёстких чертах лица.

«Вот теперь я осталась совсем одна», — подумалось мне, и внезапно пришло острое сожаление о сказанных Ральфу словах: я даже невольно потянулась вслед за ним — догнать, извиниться! Но тут же вспомнила, какими глазами смотрела на меня из лодки Яринка, как отчаянно переплелись наши пальцы в последнюю секунду… и осталась на месте.

А когда в начавшей уже сереть предрассветной темноте подходила к крыльцу дома, снова заплакала.

Яринки хватились только к вечеру. Доктора обеспокоило то, что она ни разу за весь день не явилась к нему на осмотр, и он спросил об этом Ирэн. Ирэн, в свою очередь, побеспокоила Аллу, Алла — меня. Я, проспавшая до обеда и пребывающая в самом мрачном расположении духа, — думаю, не надо объяснять, почему, — вяло огрызнулась, заявив, что Яринка в клинике, где ей и положено быть после того, до чего её довела чудесная местная работа. Алла посмотрела на меня странно, но ничего больше не сказала.

Здесь я и совершила ошибку, впоследствии ставшую роковой. Мне следовало изобразить крайнюю обеспокоенность Яринкиным исчезновением, ведь все знали о нашей дружбе. Если бы я предусмотрела это и начала самостоятельные поиски подруги, стала бы доставать Аллу, доктора и Ирэн, бегать по Оазису, поднимать всех на уши, — думаю, тогда в отношении меня не возникло бы подозрений. Скорее всего, через какое-то время Яринку сочли бы очередной отчаявшейся, что предпочла быструю смерть в глубине Русалкиной ямы новым издевательствам своего постоянника. Но я вела себя подозрительно равнодушно, и это не прошло незамеченным.

Возможно, следующую ночь охрана острова посвятила бесплодным поискам пропавшей, не знаю: я спала. Но утром, когда стало ясно, что на острове её нет, ко мне снова подошла Алла. И, отводя глаза, сообщила, что Ирэн велит немедленно явиться к ней. Я пожала плечами и явилась. Никакого страха не было, чувство потери, не отпускающее меня с момента нашего с Яринкой прощания на берегу, притупило все эмоции.

В роскошном кабинете управляющей Ирэн оказалась не одна. Здесь же, на небольшом кожаном диванчике, том самом, на котором я сидела больше года назад, во время подписания контракта с Оазисом, развалился грузный пожилой мужчина. Я никогда не видела Бурхаева-старшего, но сразу поняла, что это он. Словно далёкая теперь Яринка вдруг шепнула мне это на ухо.

— Здравствуйте, — бесцветным голосом сказала я в пространство, едва переступив порог, и стала смотреть на шикарный пейзаж за панорамным окном.

— Здравствуй, — холодно ответила Ирэн, Бурхаев же не удостоил меня приветствием, только скосил водянистые глаза.

Сесть мне не предложили, но я была не в том настроении, чтобы ждать предложений. Сама прошла к столу и опустилась на одно из кресел, расположившись напротив Ирэн. Её тонкие безупречные брови взметнулись вверх. Бурхаев крякнул.

— Где твоя подруга? — Ирэн не стала тянуть и сразу перешла к делу.

— Не знаю, — я тоже не затруднила себя многословием.

— Как это — не знаешь? Тебя не беспокоит, что её второй день никто не видел?

— Беспокоит, — я посмотрела в тщательно накрашенные красивые глаза управляющей и слегка пожала плечами. — Но ведь, если кто-то и знает, где она, то это вы. И если почему-то не говорите, то и не скажете.

Ирэн дёрнула уголком рта. Надо думать, оценила моё спокойствие. Покивала.

— Ты хочешь, чтобы я поверила, будто тебе всё равно и что ты заранее смирилась с тем, что я, например, продала Ярину в другое заведение?

Я ответила, как мне хотелось думать, смиренным взглядом.

— Дайника, — Ирэн поднялась, обошла стол и угрожающе нависла надо мной, поставив руки на подлокотники кресла. В другой момент я бы сжалась от ужаса, но сейчас даже не опустила глаз. Чем она теперь может меня напугать?

Напугать Ирэн и не пыталась. Она попыталась обмануть. Её колокольчиковый голос вдруг стал сладким и тягучим, как мёд, обволок со всех сторон:

— Дайника, ты, конечно, можешь не верить, но нам небезразлична судьба Ярины. Я не знаю, как ей удалось покинуть остров, но за его пределами она в куда большей опасности, чем была бы здесь. Я понимаю, что имели место некие…хм… причины, — тут Ирэн бросила быстрый взгляд на молчаливого Бурхаева, — но, к сожалению, это издержки местной жизни. И есть все основания полагать, что подобного не повторится, ведь твоя подруга сама спровоцировала недовольство гостя. Обещаю, что не стану наказывать Ярину, если ты сейчас расскажешь, где она может быть. Мы просто постараемся её вернуть, и всё будет как раньше.

Ах ты лживая гадина.

В том, что Ирэн врёт, у меня не было ни малейших сомнений. Не станешь наказывать? Конечно, не станешь, ведь, если тебе удастся добраться до Яринки, ты просто отдашь её Бурхаеву, верно? Комплимент постоянному клиенту от проштрафившегося заведения. Получите виновницу своих неприятностей, делайте с ней, что хотите, и давайте забудем об этом досадном инциденте?

Голову я не опустила, продолжала молча смотреть в глаза управляющей и видела, как в них притворная ласковость постепенно сменяется сначала раздражением, а затем неприкрытой злобой. Она опустила ладонь на мою кисть, лежащую на подлокотнике кресла, и неожиданно сильно сдавила. Длинные ярко-красные ногти глубоко вдавились в кожу, но я не дрогнула. И неизвестно, чем бы закончилось наше безмолвное противостояние, но тут Бурхаев счёл нужным напомнить о себе.

Он шумно завозился на диванчике, угрожающе запыхтел и изрёк:

— Уважаемая Ирина…эээ… сударыня. Долго мне ещё ждать?

Сказано это было сварливо-ядовитым тоном. И готова спорить, что Бурхаев не забыл отчества Ирэн, но нарочно пренебрёг им, желая напомнить о том, кто здесь платит, а, следовательно, заказывает музыку.

На щеках управляющей вспыхнули алые розочки румянца. Но когда она заговорила, голос продолжал сочиться мёдом:

— Одну минутку, пожалуйста. Дайника умная девочка, она понимает, что на самом деле будет лучше для её подруги, и всё нам расскажет. Не правда ли, дорогая?

Я не успела ответить, потому что Бурхаев внезапно взревел:

— Да мне насрать, кто тут у вас умный, а кто дебил! Мой сын пропал вместе с моими деньгами! И это ваша рыжая прошмандовка его надоумила! Пока вы тут кудахчете, они могут свалить куда угодно! Сделайте уже что-нибудь, или я пущу ваш бордель по миру!

Его рёв был ужасен, особенно после медового голоса-колокольчика Ирэн, но я обрадовалась. Раз Бурхаев так психует, значит, Яринка и Ян имеют все шансы скрыться бесследно. И он, по крайней мере, пока, не имеет никакого представления, где их искать.

Ирэн стремительно выпрямилась, её глаза сверкали. На миг мне показалось, что сейчас она взревёт не хуже Бурхаева, но управляющая справилась с собой, и, хоть теперь её голос уже не звучал тепло, он остался подчёркнуто вежливым.

— Сударь, я ещё раз приношу вам свои извинения за случившееся и обещаю, что заведение исправит свою оплошность и компенсирует вам все издержки.

Бурхаев скривился.

— Компенсирует, как же. Вы знаете, сколько бабла было в том сейфе, который подчистил мой сынок по наущению вашей шлюхи? Чтобы это компенсировать, нужно всех вас продать с потрохами!

Я вдруг поняла, что ситуация меня забавляет. Было интересно наблюдать, как Ирэн борется с собой, пытаясь оставаться вежливой. Её кулаки сжались, губы нервно дёргались, но через силу складывались в извиняющуюся улыбку.

— Сударь, я прошу, дайте мне несколько минут, и у нас будет информация.

Ага, конечно, будет. Информация о том, куда вам на парочку следует поспешно отправиться и откуда желательно подольше не возвращаться. Уж такую информацию с удовольствием предоставлю.

Я вдруг поняла, что улыбаюсь. Весело и открыто, словно не сижу тут на допросе, который вот-вот перейдет в пытки, а валяюсь на пляже с девчонками, потягивая холодный сок и болтая о пустяках. Заметили мою улыбку и Ирэн с Бурхаевым. Заметили и резко замолчали, уставившись на меня, как бараны на новые ворота, отчего мне стало ещё смешнее.

— А знаете, что?! — вдруг взвизгнул папаша Яна неестественно высоким голосом. — Оставьте меня с ней, и я мигом узнаю всё, что мне нужно! От ваших идиотских увещеваний толку не будет!

— Боюсь, это невозможно… — всё тем же ровным делано-вежливым тоном начала Ирэн, но Бурхаев истерично перебил её:

— Ну, хорошо, хорошо, я заплачу! Я куплю эту разрисованную шалашовку на час, так уж и быть, потрачусь ещё раз! В вашем притоне без этого никак, понятно! Сколько она стоит?!

— Боюсь, это невозможно, — терпеливо, но явно уже еле сдерживаясь, повторила Ирэн. — Эта девушка куплена другим гостем на продолжительный срок и больше ни с кем не работает.

— Ну так я её перекуплю! — Бурхаев вскочил на ноги, полез за пазуху, выхватил бумажник и затряс им перед собой. — Просто назовите уже сумму, чёрт вас дери! Или это будет продолжаться бесконечно?!

Он вдруг стремительно приблизился, схватил меня за руку и выдернул из кресла с такой силой, что я растянулась бы на полу, не поймай Ирэн мою вторую руку.

— Пожалуйста, — она судорожно попыталась освободить меня от бурхаевского захвата, — отпустите девушку, мы не имеем права оказывать на неё физическое воздействие! Её постоянный гость…

— Да мне насрать на её гостя и на вас заодно! — Бурхаев усилил хватку, и я вскрикнула от боли в безжалостно вывернутой кисти. — Или она сейчас же рассказывает, где может быть мой сын, или я ей шею сверну!

Что-то крича друг другу, они продолжали дёргать меня в разные стороны так, что моя голова болталась на плечах, а зубы лязгали. Я уже совершенно перестала что-либо соображать и была готова издать вопль ужаса, когда пришла неожиданная помощь.

Тяжёлая, тёмного дерева входная дверь вдруг распахнулась без стука, и на пороге появился Ральф. Его волосы были взъерошены, словно он только что поднялся с постели, рубашка застёгнута лишь на нижние пуговицы, глаза, сейчас снова казавшиеся чёрными, грозно блестели.

— Что здесь происходит? — вопросил он очень спокойным, даже учтивым голосом, который совершенно не вязался с его внешним видом.

От неожиданности Ирэн и Бурхаев одновременно выпустили меня, и я всё-таки плюхнулась попой на ковёр, продолжая изумлённо таращиться на так внезапно появившегося Доннела.

— Ральф?! — воскликнула Ирэн, удивлённая не меньше меня. Она судорожно поправляла волосы, растрепавшиеся во время противостояния Бурхаеву, а в расширившихся глазах появился неподдельный испуг. — Что ты здесь…

— Да вот решил зайти, — оборвал её Доннел, решительно пересекая кабинет, — и, как выяснилось, — не напрасно.

Он остановился возле меня, помог подняться на ноги, окинул быстрым, но внимательным взглядом. Убедившись, что со мной всё в порядке, обернулся к застывшей управляющей и повторил вопрос:

— Так что происходит? Почему Дайника оказалась здесь без моего ведома? Насколько я помню, это противоречит правилам. Разве не нужно было спросить разрешения на то, чтобы отзывать от меня девушку, за которую я заплатил?

Ирэн нервно прокашлялась, её зрачки бегали.

— Произошло ЧП, — наконец сказала она, избегая смотреть на Ральфа. — На острове пропала девочка, она была подругой Дайники. Вот я и хотела узнать, может быть, ей что-то известно.

— Неужели? — Ральф держал ладонь на моём плече, и у меня не появилось желания высвободиться. — И поэтому вы двое трясли её, как грушу?

Он перевёл глаза с Ирэн на Бурхаева, который, в отличие от управляющей, не выглядел смущённым. Скорее, раздосадованным. И взгляд Ральфа встретил уверенно.

— Это было недоразумение, — быстро сказала Ирэн. — Мы все на нервах. Исчезновение этой девушки повлекло за собой ряд неприятностей, вот и…

— Это ваши проблемы, — отрезал Ральф. — Что вы хотите от моей девочки?

Разумеется, он сказал «моей девочки», имея в виду вовсе не то значение, какое обычно вкладывают в такие слова, но мне всё равно стало неожиданно приятно. Я даже приосанилась, подняла опущенную до этого голову, расправила съёженные плечи. Что бы ни произошло между мной и Ральфом ранее, но в эту секунду я снова была ему искренне благодарна.

— Она должна что-то знать! — воскликнула Ирэн. — Они попали сюда вдвоём и всегда держались вместе!

Ральф указательным пальцем приподнял мой подбородок, посмотрел сверху вниз.

— Ты что-то знаешь, милая?

У меня хватило ума отрицательно потрясти головой.

— Ей ничего не известно, — сообщил Доннел Ирэн. — Ты довольна?

Ты? Неожиданно меня тревожно царапнуло такое свойское обращение Ральфа к нашей управляющей. Насколько я знала, во всём Оазисе тыкать ей позволялось лишь доктору Ватсону да Карлу, её заместителю, но он появлялся здесь редко.

— Нет, не довольна! — вспылила Ирэн и, словно разом забыв о Ральфе, вперила в меня пронзительный взгляд. — Хочешь сказать, что твоя Ярина пропала, а ты так спокойно на это реагируешь?! Алла говорит — спишь, как сурок, а доктор ни разу не видел тебя в клинике после того, как вы ушли оттуда вдвоём! И ты думаешь, после этого я поверю, что тебе ничего не известно?!

Я пожала плечами: не хотите, не верьте. А Ральф перешёл в наступление:

— Девочка потеряла единственную подругу, она расстроена и напугана! А тут ещё вы вцепились в неё, как клещи! Ты получила ответ на свой вопрос, чего ещё хочешь?

— Ральф! — в голосе Ирэн зазвучало отчаяние, а меня снова задела их панибратская манера общения. — Мы в очень трудном положении! Убытки, которые понесёт заведение, если девицу не найти, могут быть чудовищными! А ты, вместо того чтобы помочь, начинаешь сводить старые…

Тут она замолчала так резко, словно окончание фразы кто-то обрубил ножом. Метнула злой взгляд на меня, нервно сцепила руки в замок.

Ральф какое-то время молчал, вопросительно приподняв брови, но, не дождавшись продолжения, с плохо скрытым злорадством ответил:

— Я помог. Спросил у девочки о том, что вас интересовало, и получил ответ. Чего тебе ещё надо? Прикажешь её пытать?

Бурхаев, до этого стоящий посреди кабинета и медленно переводивший тяжёлый взгляд с Ирэн на Доннела и обратно, вернулся к диванчику и развалился на нём, всем своим видом демонстрируя ангельское терпение. Выглядело это зловеще и не предвещало ничего хорошего даже не мой взгляд. А уж Ирэн, наверняка хорошо знающая нрав отца Яна, внезапно приняла решение с отчаянием загнанного в угол животного.

— Сударь Доннел, — заговорила она металлическим отстранённым голосом. — Я приношу свои извинения, но вынуждена просить вас покинуть кабинет, а девушку оставить здесь. Позже заведение будет готово компенсировать вам доставленные неудобства, но сейчас, в связи с возникшей чрезвычайной ситуацией, это необходимо.

— Вот как? — вкрадчиво поинтересовался Ральф, выслушав её заявление. — А, позволь спросить, Ирочка, что ты сделаешь, если я проигнорирую твою так называемую просьбу? Вызовешь охрану?

Взгляд Ирэн снова заметался, словно в поисках чего-то, что подскажет ей ответ. Такого не нашлось, и она заговорила прежним голосом, в котором звучало отчаяние:

— Ральф, тебе обязательно делать это сейчас?! Ты… ты дискредитируешь меня в глазах… — она выразительно глянула на меня и Бурхаева по очереди. — Я не могу этого допускать! Я — управляющая заведением, и, если понадобится прибегнуть к помощи охраны, буду вынуждена так поступить!

Она перевела дыхание, попыталась улыбнуться; как мне показалось, многообещающе.

— Мы ведь можем обсудить всё позже, и, я уверена — придём к согласию. Но сейчас мне необходимо…

— Мне наплевать на то, что необходимо тебе, — оборвал её Доннел. — Мы уходим. Очень надеюсь, что впредь у тебя хватит благоразумия не делать чего-то через мою голову.

Последнюю фразу я не совсем поняла, да и не старалась. Мне хватило уже того, что Ральф взял меня за руку и повёл прочь. Я ещё успела увидеть застывшее, как маска, побелевшее от злости лицо Ирэн. Бурхаева, продолжавшего сидеть с самым мрачным видом. А потом дверь за нами захлопнулась, отрезая меня от их полных ненависти взглядов, и я смогла жадно перевести дыхание, чувствуя себя так, словно до этого не дышала вовсе.

Не говоря ни слова, продолжая сжимать мою руку, Доннел довёз меня на лифте до первого этажа, вывел на улицу, под яркое солнце и обманчивый простор, и только тогда отпустил. Мы стояли рядом на высоком крыльце, глядя на раскинувшееся до горизонта синее море, и, кажется, оба не знали, что делать дальше. Наконец, Ральф негромко произнёс:

— Иди к себе. Ирэн вряд ли посмеет ещё кого-то прислать за тобой, но на всякий случай не соглашайся никуда выходить, говори, что это моё распоряжение. Тебе, конечно, было бы спокойнее у меня в номере, но я не буду настаивать. Мои слова в силе — придёшь, только если сама захочешь.

Я кивнула. Теперь, когда рядом не было ни Ирэн, ни бешеного Бурхаева, моя обида на Ральфа вернулась. Впрочем, это даже обидой нельзя было назвать — обижаться можно на кого-то равного себе, он же своим поступком раз и навсегда указал мне моё место. И я, помня об этом, не думала, что когда-нибудь между нами всё может стать, как прежде. Да и было ли это «как прежде», или я просто нафантазировала, будто наше общение когда-то выходило за рамки отношений хозяин-наложница?

Не дождавшись от меня ответа, Ральф развернулся и исчез в дверях Айсберга, возвращаясь в свой номер, а я стала спускаться с крыльца…

…Домик встретил меня настороженной тишиной. Несколько девочек, в их числе Алла и Вика, сидели в столовой за столом, что-то оживлённо обсуждая. Но при моём появлении разговор стих, глаза опустились. Никаких вопросов, никакого праздного любопытства или вежливого сочувствия. Я тоже не подала виду, будто заметила, что нахожусь тут не одна. Прошла к холодильнику, достала оттуда распечатанный пакет сока (в горле пересохло после всего недавно произошедшего) и мимо девушек, которые чуть заметно отшатнулись при моём приближении, прошла наверх. Я не осуждала соседок и не чувствовала никакой обиды. Своя шкура ближе к телу, а общаться с той, кто, возможно, имеет отношение к самой злостной из всех провинностей, которые только могут быть совершены здесь, — к побегу, себе дороже.

До наступления ночи я выходила из номера только в туалет. Несколько раз заходили то Ася, то Вика, но, взяв что-то из своих вещей, они торопливо исчезали, словно боясь, что я заговорю о чём-то, чего бы им знать не хотелось. Я и не говорила. Изображать обеспокоенность отсутствием Яринки после целого дня и двух ночей равнодушия было бы глупо и неубедительно.

Поэтому я молчала. Смотрела в окно, усевшись на подоконник, как давным-давно любила сидеть в приюте. Лежала на Яринкиной кровати, пытаясь уловить остатки её запаха. Пролистывала наши фотографии в планшете. Но больше просто смотрела в пространство перед собой и думала. Пыталась представить: где сейчас моя подруга, её возлюбленный, а также их белокурый друг Ига? Удалось ли им найти безопасное укрытие? Куда они двинутся дальше? Я не знала, что собирался предпринять Ян после того, как сумеет вырвать Яринку из Оазиса, и был ли у него вообще какой-то план действий. Не знала, и сейчас, вспоминая взбешённого Бурхаева, была рада этому. Ведь благодаря своему незнанию я не смогу выдать друзей, даже если меня станут заставлять.

Ещё я думала об Ирэн. О том, что она, по непонятной причине невзлюбившая меня после аукциона, теперь, когда я стала причиной и свидетельницей её капитуляции сначала перед Бурхаевым, а после — перед Ральфом, окончательно станет моим врагом. И почему так получилось? Когда-то Ральф сказал мне, что давно знаком с Ирэн и у них даже было что-то вроде общего дела. Допустим, это объясняет свойскую манеру их общения, но не объясняет непонятной и плохо скрытой враждебности. И что означала недосказанная фраза Ирэн о сведении старых счётов? Какая кошка пробежала между ними в прошлом? И как это дало Ральфу право вести себя здесь не как гостю, но как хозяину? И почему псих Бурхаев, оравший до этого на Ирэн, самому Доннелу не сказал ни слова?

От Бурхаева мои мысли снова вернулись к Яринке и Яну. Яринка пообещала, что без меня не убежит на Запад, значит, скорее всего, они займутся поисками Дэна, Михаила Юрьевича и остальных, тех, кого Ральф называет террористами и вредителями. Других. Но, даже если у них всё получится, я узнаю об этом только из ямки под поваленной сосной, в необозримом будущем, если сумею туда добраться. А вообще символично, что мне в любом случае предстоит вернуться к исходной точке, к приюту, в сосновый лес, куда я когда-то убегала стрелять из Пчёлки.

Я вдруг заметила, что держу руки перед собой так, словно в одной сжимаю рукоять рогатки, а другой оттягиваю кожеток. И почему мне ни разу не пришло в голову смастерить здесь вторую Пчёлку? Уж тут-то за это никто не стал бы меня наказывать. Может, потому и не было это больше интересно? Да и скучала я именно по той Пчёлке, которая познакомила меня с Дэном, ещё больше сблизила с Яринкой, сопровождала в коротком, но насыщенном приключениями путешествии, последовавшем за побегом из приюта. Знать бы тогда, где оно кончится…

А после полуночи, когда на остров легла бархатная темнота, домик наш опустел и тишина стала невыносимой, я встала с постели, оделась и, почти бегом миновав многочисленные закоулки и лестницы Оазиса, поднялась в Айсберг, к Ральфу. Я понимала, что могу снова застать в его номере черноволосую девицу или кого-нибудь не менее грудастого (возможно, даже Аллу), но это меня не остановило.

Ведь больше на всём свете мне не к кому было пойти.