До возвращения Дэна с учений оставалось три дня, когда и мою скромную персону осчастливила своим вниманием сильная половина человечества.

Утром, перед завтраком, когда мы по обыкновению собрались в гостиной, ожидая новостей, Агафья обратила на меня благосклонный взгляд.

— Дарья, сегодня в четыре часа жду в воспитательской. Тобой заинтересовался уважаемый человек и хочет разговора.

Я поймала на себе оживлённые взгляды девочек, услышала завистливые вздохи, и весьма неуклюже попыталась изобразить радость.

— Спасибо, сударыня. Я обязательно приду.

— Надеюсь, ты помнишь, что явиться желательно за десять минут и выглядеть опрятно, — Агафья поджала губы — её явно не обманула моя деланная улыбка.

Во время завтрака Яринка деловито говорила мне, не обращая внимания на остывающую еду.

— Этот хрен по-любому будет спрашивать тебя о прошлом, о семье. Тем более, что твой случай редкий. Не обращай внимания, не психуй. Такое придётся выслушать только один раз. Мой Львович вон больше даже не заикается о моих родителях.

С тех пор, как моя подруга обзавелась женихом, у них уже было три онлайн-свидания.

— О чём вы вообще там разговариваете? — обычно я старалась не задевать эту тему, помня Яринкину реакцию на первое общение с кандидатом в мужья. И она ничего не рассказывала, из воспитательской после таких разговоров возвращалась кислая и сразу утыкалась в планшет. Но сейчас поделилась охотно.

— Да ни о чём. Он скучный как воскресная служба. Спрашивает про учёбу, про то, что я люблю, рассказывает, как хочет обустроить квартиру с такой рукодельницей, — Яринка закатила глаза, — Кажется, он думает, что я целыми днями буду вязать пледы и плести салфетки… или наоборот, не помню уже. Может, он ими торговать хочет?

Я хихикнула.

— Так начинай уже сейчас, приданое будет.

— Ах да! Пару раз он вздохнул, что вот мол — невеста бесприданница, а он всё равно меня берёт, благородный, что куда деваться.

— Так ты уже согласилась идти за него замуж? — я нервничала перед предстоящим знакомством, и как всегда в таких случаях мне хотелось болтать без передышки.

— Он и не спрашивал, — Яринка криво усмехнулась, — Старичок ведь и правда думает, что облагодетельствовал меня своим вниманием, и я не могу отказаться от такого счастья. Когда появится следующий дурак, надо будет и его придержать.

— А разве можно общаться сразу с двумя?

— Ты Агафью совсем не слушала? Можно, пока не согласилась за одного замуж пойти. Тогда уже невеста. А так имеешь право общаться и выбирать.

Я деловито кивнула. Мало шансов, что меня выберет кто-то ещё, но если выберет, я поступлю так же. Дэн ведь говорил, что общение с людьми из внешнего мира пойдёт мне на пользу и поможет расширить кругозор, вот и буду стараться.

К счастью уроки отвлекли меня от предстоящего свидания, и помогли не нервничать. Теперь учителя стали к нам намного требовательнее и строже, поэтому считать ворон на занятиях уже не получалось.

А без десяти четыре, я, старательно причесавшись, отправилась в воспитательскую. Агафья встретила меня оценивающим взглядом, и, судя по тому, что замечаний не последовало — осталась довольна.

— Садись вот здесь, — я была водружена в кресло перед широким монитором (куда там стареньким компьютерам из библиотеки!), — Вот микрофон, вот камера. Говорить нужно глядя в неё, а не на экран, тогда собеседнику будет казаться, что ты смотришь ему в глаза. Будь вежлива, веди себя скромно, но не зажато. Улыбайся. На вопросы отвечай честно, но коротко, ничто так не раздражает мужчин, как женская болтовня.

Я рассеяно кивала, и теребила пальцами подол. Суета Агафьи лишь накрутила меня ещё больше, и теперь мне хотелось оказаться в любом другом месте кроме этого. Но давать задний ход было уже поздно, поэтому я откинулась на спинку кресла и постаралась думать о Дэне, о том, как он вернётся с учений, весёлый и повзрослевший, как мы будем разговаривать у скамейки, какие новые книги он нам привезёт. Нужно не забыть записать вопросы, которые я хочу ему задать…

Из приятных размышлений меня вывел громкий компьютерный трезвон. Я дёрнулась в кресле, отчего оно сделало пол-оборота, развернув меня спиной к монитору. Но Агафья железной рукой вернула нас с креслом в прежнее положение, хлопнула меня ладонью по спине веля выпрямиться, и, растянув губы в подобострастной улыбке, клацнула пальцами по клавиатуре.

Экран моргнул, на нём возникло окно, а в окне мужская голова с редкой седой порослью. Голова таращилась на нас, не моргая.

— Добрый день, Михаил Юрьевич, — пропела Агафья непривычно весёлым голосом.

Голова едва заметно кивнула.

— Позвольте представить вам нашу воспитанницу — Дашеньку. Надеюсь, знакомство будет приятным.

Агафья слегка приобняла меня за плечи, при этом незаметно, но чувствительно ущипнув, и я торопливо сказала:

— Здравствуйте. Очень… рада.

Голова снова качнулась, а Агафья, продолжая неестественно улыбаться, подытожила:

— Оставлю вас наедине. Спасибо за внимание к нашим воспитанницам.

Конечно, наедине она нас не оставила, только отошла, и села за другой стол, не сводя с меня строгого взгляда. Под её взглядом, и перед этой неподвижной головой пялящейся с монитора, я совсем стушевалась, и последние мысли покинули мою голову. Не знаю, как долго длилось молчание, но к счастью голова решила сама начать разговор.

— Ну, здравствуй, — голос у головы оказался глухой и надтреснутый, — Даша, значит? А я Михаил Юрьевич Шестаков, пятидесяти шести лет, заместитель директора завода «НикельСплав», вдовец, отец трёх взрослых детей, проживаю в Москве, но владею так же загородным участком. Кроме официальной работы занимаюсь небольшим частным бизнесом, дающим стабильный доход. Имею два высших образования, и многочисленные грамоты за добросовестный труд.

Я продолжала молчать, оторопев от объёма зачем-то вываленной на меня информации. Да и что тут вообще можно ответить? «Я Даша, мне одиннадцать лет, живу и учусь в приюте, не имею ни фига»? Так ведь это он и сам знает.

Агафья чуть слышно кашлянула, встревоженная моим молчанием. По-прежнему, не зная, что сказать, я только часто закивала, глупо моргая.

Седая голова, Михаил Юрьевич Шестаков, заместитель директора завода, отец и бизнесмен, изволили улыбнуться.

— Ты милая девочка, стеснительная и робкая, такой я тебя и представлял.

На этот раз мне удалось выдавить из себя еле слышное «спасибо» и улыбка головы стала шире.

— Ответишь мне на несколько вопросов, дитя?

Я снова закивала. Правильно, пусть лучше он спрашивает, а я буду отвечать, потому что о чём можно говорить самой, понятия не имею.

— Я прочитал в твоей анкете, что ты поёшь в церкви, Даша, это правда?

С моей стороны опять последовали кивки, ну а чего ещё? Однако следующий вопрос Головы оказался посложнее.

— Ты видимо набожная девочка, раз решила славить Господа нашего?

— Да, — ответила я, и чуть подумав, добавила — Набожная.

— Умница, — совсем уж расплылась в улыбке Голова, — Для женщины набожность, как я считаю, одно из главных достоинств. Скажи, Дашенька, ты решила прийти к Богу после того, как осознала здесь, насколько грешной и неправильной была жизнь твоих родителей?

Вот оно. Я прислушалась к себе, но злости, о которой меня предупреждала Яринка, не почувствовала. Скорее облегчение, что мы наконец-то коснулись этой темы, и можно больше её не бояться. В принципе — ничего сложного, буду просто соглашаться со всем, что говорит этот сноб.

И я снова кивнула, старательно потупив взгляд, чем Голова вполне удовлетворился.

— А что ты ещё любишь кроме пения в церкви?

На миг я представила как отвечаю «Люблю читать запрещённые книги, убегать в лес со взрослым парнем и стрелять из рогатки», и торопливо прикусила губу, чтобы не дать ехидной улыбке выдать эту мысль.

— Я люблю… люблю… — чёрт, чёрт, чёрт, что ответить? Что я могу любить из того, что не запрещено? — Я люблю природу и животных.

О чём это я? Какая здесь природа, какие животные?!

Но Голове, как ни странно, такой ответ очень понравился.

— Это же замечательно! Как я уже говорил, у меня есть загородный участок. Но, к сожалению, мало времени, чтобы заниматься им, хотя я очень люблю бывать там, — Голова грустно вздохнул и обратил на меня задумчивый взгляд.

Агафья кашлянула чуть громче, давая понять, что вечно кивать и отмалчиваться с моей стороны не есть хорошо.

— Мне, — я тоже прокашлялась, — Мне очень нравится ухаживать за растениями.

— Я рад, что у нас есть общие интересы, — Голова снова улыбнулся, потом озабоченно глянул куда-то вбок, — Однако наше время на исходе. Ты не будешь против поговорить со мной ещё раз?

— Да! То есть, нет, — запуталась я, — То есть я не буду против. С удовольствием.

Судя по снисходительному кивку, Голова другого ответа не ожидал.

— В таком случае позволь с тобой проститься. Рад знакомству.

— Я тоже… рада… очень, — успела сказать я, прежде чем экран опять моргнул и Голова исчез, успев зачем-то хитро подмигнуть. А может, мне показалось.

Я торопливо спрыгнула с высокого кресла, в котором чувствовала себя курицей на насесте, и вопросительно повернулась к Агафье. Как ни странно, та улыбалась.

— Поздравляю, Даша. Судя по тому, что этот сударь захотел продолжить общение, тебе удалось ему понравиться.

— А… он… когда теперь снова?

— Когда сочтёт нужным. Я тебе сообщу. Иди к себе, и девочкам сильно не хвастай, не зазнавайся.

Я согласно склонила голову, и шмыгнула за дверь. Не хвастай, не зазнавайся? Она правда думает, что когда старый пень желает сделать тебя своей временной игрушкой и по совместительству бесплатной рабочей силой на приусадебном участке, это повод для гордости?

Яринка ждала в гостиной, поминутно выглядывая в коридор, и устремилась мне навстречу, как только увидела.

— Ну что, можно поздравить? Когда на свадьбе гулять будем?

Другие девочки, сидящие перед телевизором, как по команде повернулись к нам, и мне пришлось коротко поведать о своём первом свидании, изображая при этом смущение и радость. Яринка стояла рядом, ахала и качала головой вместе со всеми, а потом поволокла меня за руку в дортуар, где сразу став серьёзной, спросила:

— И как? Старый?

Я кисло кивнула и рассказала всё второй раз, но теперь уже в подробностях и, не скрывая того, что на самом деле думаю о «женихе».

— Ну, ясно. Набожность ему от тебя нужна, ага. Небось, по ночам хочет хором псалмы петь.

Я передёрнула плечами. Представлять себя ночью наедине с обладателем седой головы совершенно не хотелось. Скорей бы вернулся Дэн, у меня к нему миллион вопросов!

Дэна и остальных мальчишек из шестнадцатой группы привезли первого марта, во второй половине дня. Мы к тому времени уже пообедали и сидели на подоконнике, следя за воротами. Коротко стриженые парни выплеснулась из зелёного автобуса и, перекинув за плечи сумки, зашагали к корпусам. Я расплющила нос о стекло, пытаясь разглядеть среди них Дэна. Это мне удалось, когда новоиспечённые защитники Родины проходили под нашими окнами. Дэн шёл одним из последних, о чём-то оживлённо разговаривая с одногруппниками, и на девчачий корпус даже не посмотрел. Ну и ладно, главное, что он снова здесь.

— Как думаешь, он сможет уже сегодня написать нам ответ? — ёрзала рядом Яринка.

— Вряд ли. Думаю у них и так много дел, да и отдыхать будут. Но на всякий случай проверим.

И мы проверили. И завтра проверили тоже. И на следующий день. Дэн не только не написал нам записку, но даже ещё не достал из тайника нашу. На территории я тоже его ни разу не видела.

— У них же наверняка теперь усложнилась программа, — успокаивала меня Яринка, — Тем более, сколько времени они потеряли на своих учениях? Сейчас догоняют.

Я это понимала, но сердце всё равно было не на месте.

Чтобы гнать от себя тревожные мысли, мы с Яринкой решили отдавать больше времени учёбе, и по-прежнему ходили в библиотеку. Это уже вошло в привычку, да и не хотелось привлекать внимание Агафьи внезапным изменением распорядка дня. Опять же — чего греха таить — было любопытно заглянуть в свои анкеты, узнать сколько людей просматривало её за прошедший день. Но бум интереса к новоявленным невестам спадал, просмотров становилось всё меньше, и всё реже Агафья перед завтраком сообщала девочкам о желающих пообщаться с ними мужчинах. Кроме меня, Яринки, и Зины, кавалерами обзавелись ещё пять девочек, остальные напряжённо ждали с лихорадочным блеском в глазах. Отличить одних от других было легко, и не только по умиротворённом лицам первых, но и по заметному расколу, который произошёл в группе после посвящения в невесты. Отношение к выбранным девочкам стало холоднее. Нет, с нами по-прежнему разговаривали, садились рядом в гостиной и столовой, даже интересовались общением с женихами, но гулять во дворе или кататься на горках с собой не звали, в свои дортуары на вечерние посиделки не приглашали. Раскол между одинокими и «невестами» хоть и не был заметен внешне, но хорошо чувствовался внутри группы.

Исключением стала, пожалуй, только Настуся. Она искренне радовалась за тех, кому повезло обзавестись женихами, одновременно не теряя веру и в свой успех.

Мы же, выбранные, общались со своими «сужеными» как и положено — каждую неделю, по пятнадцать минут. К моменту возвращения Дэна, я уже три раза имела сомнительную честь беседовать с Головой, как я про себя окрестила своего пожилого кавалера. К счастью он больше ни словом не задел моих родителей, хоть и говорили мы в основном о Маслятах, но интересовало его другое. Кажется, в моём лице Голова действительно увидел будущую работницу его загородного хозяйства, потому что подробно расспрашивал о способах которыми мы добивались хорошего урожая в холодных сибирских краях. Спрашивал он и о содержании домашней скотины, причём вопросы были такие наивные и нелепые, что я невольно преисполнялась чувством превосходства над этим жителем каменных ульев.

Такие разговоры даже стали приносить мне удовольствие. Было приятно вспомнить деревенскую жизнь и почувствовать, что мои знания о ней кому-то нужны. Но больше всего меня радовали поджатые в бессильной злости губы Агафьи и её застывшая неестественно прямая спина. Услышь она, как я болтаю на подобные темы с девчонками, как расхваливаю жизнь «дикарей» и «безбожников», не избежать бы мне сурового наказания. Но в данном случае, я была не виновата и даже наоборот — добродетельна, ведь это мой «жених» хочет говорить об этом, разве можно проявить к нему неуважение и ослушаться? И я в красках расписывала способы удобрения огорода, ухода за скотиной, хранения урожая, при этом косясь на неподвижную Агафью и хохоча про себя.

Спустя четыре дня после возвращения шестнадцатой группы с учений, Яринка прибежала в дортуар, улыбаясь до ушей, и хитро подмигнула мне. Я возликовала, решив, что она принесла весть от Дэна, но как выяснилось позже, Дэн ничего не передал нам, он только забрал из тайника то, что положили туда мы. Велев себе не расстраиваться, я попыталась утешиться мыслью, что и это не мало. Он помнит о нас, он прочитает нашу записку, и обязательно ответит. Просто Яринка права, и у него сейчас совсем нет времени.

Но прошла неделя, за ней другая, а вестей не было. Ни флэшки с новыми книгами, ни какой-нибудь, пусть совсем короткой записки. И мне всё труднее становилось придумывать для этого оправдания. Дэна я несколько раз видела в школьном коридоре, но он не смотрел в мою сторону. Даже Яринка перестала преувеличено бодро говорить «Наверно завтра» и теперь чаще отмалчивалась, когда я заводила разговор о Дэне.

Минула ещё одна неделя. В воздухе носился весенний дух, дули порывистые влажные ветра, температура даже по ночам перестала опускаться ниже двадцати градусов. Каждый раз, выходя на улицу, я жадно отмечала эти перемены, с наслаждением втягивая ноздрями приносимые издалека запахи весны, но теперь к радости примешалась немалая тревога. Когда растает снег, неважно будет это уже в середине апреля, или только в начале мая, но когда сугробы больше не помешают мне пройти к забору, и перелезть на ту сторону, на сторону свободы — будет ли там Дэн, или уже нет? Что, если на этом наша дружба кончилась? Да и была ли она или я всё придумала, выдавая желаемое за действительное?

И с каждым днём мне всё больше казалось, что так и есть.

То, чего не смогла сделать загруженность чтением и порождённый ею отрыв от действительности, сделали растущие тревога и тоска — я начала отставать в учёбе. На уроках сидела, глядя в одну точку, пропуская мимо ушей почти всё сказанное учительницей, а если меня спрашивали — отвечала невпопад. На спевках в церкви не вызывалась как раньше первой на клирос, и не прыгала за фортепиано при каждом удобном случае, а больше отсиживалась в уголке, тихонько подпевая другим. Разумеется, такое поведение ни для кого не прошло незамеченным. Агафья прочитала мне нотацию о том, что обзавестись женихом — ещё на значит удержать его, и если я думаю, будто кому-то нужна нерадивая жена, то очень скоро останусь в одиночестве. Марфа Никитовна спросила, как я себя чувствую, и не начались ли у меня женские дни. Одногруппницы решили, что я загордилась. И только Яринка правильно истолковала произошедшие во мне перемены, и как-то, уже в середине марта, когда мы остались в дортуаре вдвоём, решительно сказала:

— Завтра я подойду к Дэну и прямо спрошу его, что это за фигня.

— Не надо! — перепугалась я, — Вдруг кто-нибудь увидит?

— Обязательно увидит, — с мрачным удовольствием подтвердила Яринка, — Потому что я собираюсь сделать это прямо в школе на перемене. И пусть он только попробует мне не ответить — не отстану.

Поняв, что поколебать решимость подруги можно лишь выкинув что-то, чего она не ожидает, я прищурилась и твёрдо сказала:

— Ну, уж нет. Это сделаю я.

Яринка недоверчиво уставилась на меня.

— Ты? Ты подойдёшь к Дэну на перемене? При всех?

Я отчаянно кивнула.

— Да. Пусть он мне самой скажет, что же это за фигня.

— Ну-у, — Яринка поглядела на меня с уважением, — Да, наверно тебе он объяснит всё быстрее, вы дольше знакомы.

Я временно перевела дух, теперь осталось только придумать, как отвертеться от такого безумного поступка. Конечно, ничего ужасного бы не случилось, подойди я на самом деле к Дэну при всём честном народе. Самое неприятное, что может произойти — это чей-нибудь донос Агафье и ей последующие за этим вопросы. Но неужели я не смогу заранее придумать что-нибудь правдоподобное, что могло бы объяснить мой поступок? Смогу, раз плюнуть. Но я сама не хочу подходить к Дэну, и не хочу, чтобы это делала Яринка. Нет, я не обиделась на него за молчание, всё куда хуже. Я боюсь.

Боюсь, что Дэн посмотрев на меня удивлённо и холодно, ничего не ответит. Или ответит, но такое, что лучше бы не отвечал. Понятия не имею, какие перемены могли произойти с ним там, на неведомых учениях, в загадочной армии, но вдруг он теперь совсем взрослый? Настолько взрослый, что общение с нами кажется ему глупым и ненужным.

Я понимала, что прячу голову в песок, но намерена была поступать так и дальше, так долго, сколько понадобится для того, чтобы всё разъяснилось само собой. Либо мы рано или поздно обнаружим в тайнике записку Дэна, объясняющую его молчание, либо уже никогда ничего не обнаружим, и это тоже будет объяснением. Но пока я не готова узнать правду.

А на завтра ничего придумывать не пришлось, потому что случилось такое, что надолго привело приют в оцепенение, и отодвинуло на задний план всё остальное.

Ближе к утру меня разбудили крики с улицы. Сейчас по ночам уже не стояли суровые холода, и мы оставляли форточку приоткрытой, а поскольку я спала на верхнем ярусе койки стоящей ближе к окну, то мне было лучше всех слышно, что происходит снаружи. И в этот раз происходило там что-то плохое.

Сначала я подумала, что проспала подъём и теперь слышу голоса воспитанников идущих на завтрак, но открыв глаза, обнаружила, что дортуар погружён в темноту, а доносящиеся до меня крики принадлежат взрослым мужчинам. Потом их заглушил пронзительный женский визг, переходящий в рыдания. Кто-то отчётливо произнёс «О, господи!»

Я свесила ноги вниз, осторожно, чтобы не разбудить Яринку слезла на пол, и на цыпочках подбежала к окну.

Внизу метались лучи фонарей. Я разглядела несколько фигур у торца нашего корпуса, большинство из которых оказались охранниками. Того, что привлекло их внимание видно не было, оно находилось за углом корпуса, именно туда смотрели собравшиеся, и оттуда продолжали доноситься рыдания.

Решив, что уснуть теперь всё равно не удастся, я растолкала и Яринку. Подруга не простит, если узнает, что я наблюдала что-то из ряда вон выходящим без неё. И мы, набросив поверх пижам покрывала, устроились на подоконнике, пытаясь понять, что происходит.

А взрослые продолжали прибывать. Я увидела суетливо крестящегося батюшку Афанасия, сбежавшую с крыльца Агафью в наспех накинутом пальто, мужчин-воспитателей из мальчишеского корпуса. А потом, в заранее открытые охраной ворота заехали две машины, освещая всё вокруг красно-синими всполохами маячков.

— Ой-ой-ой, — прошептала Яринка, — И скорая, и полиция…

— Думаешь, кого-то убили? — ляпнула я первое, что пришло в голову.

— Не знаю… может быть…

Между тем ночь подошла к концу, за окном всё постепенно окрашивалось в серые тона. И в этом тусклом унылом полусвете, мы увидели, как в одну из машин один за другим занесли два продолговатых предмета в глухих чёрных мешках.

Яринка растерянно посмотрела на меня, я — на неё. Мы ничего не сказали, и не стали строить предположений, вместо этого молча и поспешно вернулись в постели. Такого в приюте на нашей памяти ещё не случалось. Разве что полтора года назад, тогда тяжело заболел один мальчик из седьмой группы, его увезли в больницу, где он и умер. Но он умер не здесь и не сразу, так что это событие никого особо не взволновало. Его отпели в церкви и всё забылось. Но то непонятное, что произошло сейчас, напугало нас. Мы не стали смотреть как развиваются события за окном дальше, и ни обмолвились ни словом до звонка будильника, хотя, конечно, уже не сомкнули глаз.

И я, и Яринка продолжали подавленно молчать, пока одевались, причёсывались, заправляли постели под недоумёнными взглядами Зины и Настуси. И не избежать бы нам их дотошных расспросов, если бы в дверь вдруг не заглянула мрачная больше обычного Агафья, и не велела всем срочно собраться в гостиной. Там, среди враз растерявших своё веселье одногруппниц, нам и было вкратце пересказано произошедшее ночью.

Парень и девушка семнадцати лет, которым до выпуска оставалось меньше года, вдвоём забрались на крышу нашего корпуса по пожарной лестнице, и спрыгнули вниз, взявшись за руки. Тела погибших увезли, сейчас на территории приюта работает полиция, поэтому школа сегодня отменяется.

— Теперь все тихо идём на завтрак, — распорядилась Агафья, не глядя на своих перепуганных питомиц, — Потом вы расходитесь по дортуарам, и носа не высовываете, пока я не разрешу, ясно?

Всем было ясно и не нашлось ни одной сумасшедшей, чтобы задавать вопросы.

Нам с Яринкой в какой-то степени повезло — мы не выспались, перенервничали, и поэтому, вернувшись в дортуар, залезли в койки, где благополучно отключились до полудня. Остальным же пришлось маяться в догадках, строить предположения о случившемся, и протирать носами окна, наблюдая за взрослыми на улице. Во второй половине дня полиция уехала, и воспитанникам было разрешено покинуть дортуары.

После обеда я заторопилась в церковь — сегодня должны были быть занятия в хоре, и я хотела узнать, не отменили ли и их. Неожиданно, в нашей комнатке за клиросом кроме Марфы Никитовны, обнаружились все четыре девочки-певчие во главе с батюшкой Афанасием.

Едва переступив порог, я поняла, что застала не самый приятный момент.

Нюра, с заплаканным лицом, судорожно комкала подол платья, Аня и Света с двух сторон придерживали её за плечи, а батюшка Афанасий стоял перед ними, ссутулив плечи, и говорил, кажется уже не в первый раз:

— Не могу… не положено… нельзя…

— Но ведь никто не узнает! — выкрикнула Нюра, резко подавшись к нему.

— Не могу, — глухо повторил батюшка, и круто развернувшись, бросился в двери — я едва успела отскочить.

Его уход словно лишил Нюру последних сил, она рухнула на стул и закрыла лицо руками. Девочки склонились над ней, а Марфа Никитовна устало опёрлась о стол.

— Что случилось? — робко спросила я, и, судя по удивлённым взглядам, только сейчас была замечена.

Надо отдать должное солидарности нашей певчей компании, никто не стал скрывать от меня правду, как от самой младшей. И я постепенно узнала вот что.

Погибшая ночью девушка была старшей сестрой Нюры, и в приют они попали вместе, когда их отца и мать посадили за изготовление и продажу табачных изделий. Сюда Нюра прибежала просить батюшку Афанасия втайне провести заупокойную службу по сестре, в чём он был вынужден отказать — как известно, отпевать самоубийц запрещено.

— Почему они сделали это? — тихонько спросила я, имея в виду Нюрину сестру и того парня, что прыгнул с крыши вместе с ней.

Девочки разом посмотрели на Марфу Никитовну, словно спрашивая разрешения говорить, но та ответила сама.

— В этом возрасте… всё кажется серьёзным, даже если это не так. Мальчик и девочка понравились друг другу, решили, что это любовь. И понимая, что вместе быть не получится, подумали, что лучше вот так… глупые дети.

Нюра затрясла головой, но рук от лица не отняла и ничего не сказала.

А я вдруг поняла, что зная о запрете на отношения между воспитанниками приюта, никогда не интересовалась его причиной.

— Почему им нельзя было пожениться после выпуска?

Все изумлённо поглядели на меня, даже Нюра перестала всхлипывать. И снова ответила Марфа Никитовна:

— Евгеника, — сказала она непонятное слово, — В коррекционный приют попадают дети тех родителей, кто так или иначе был виноват перед законом и осужден. Таким детям разрешается в будущем образовать пару с кем-то из порядочной семьи, в надежде, что хорошая наследственность пересилит плохую. Но не друг с другом.

— Но ведь, — я не знала что сказать, и брякнула, не подумав, — Можно убежать…

Что-то, возможно тот самый голос-без-слов, что уже не раз выручал меня, помог и сейчас, только благодаря ему я не добавила два слова «на запад». Не знаю, что бы случилось тогда, может, что и ничего страшного, но озвучивать такие мысли, даже в кругу, как я считала близких людей, было бы крайне опрометчиво.

— Куда убежать? — грустно спросила Аня, осторожно гладя Нюру по голове, — Ну убежали бы, а где жить и на что? Парня на работу никто не возьмёт без протекции приюта, а девушку — вообще не возьмут.

Я опустила голову, надеясь, что это выглядит так, будто я застеснялась сказанной глупости. К счастью, о моих неосторожных словах сразу позабыли, сочтя их болтовнёй ребёнка, который сам не понимает о чём говорит.

— Выпей, — Марфа Никитовна накапала что-то в стакан с водой и протянула Нюре, — Не злись на батюшку, он бы и рад тебе помочь, но не может.

Нюра не притронулась к стакану, вместо этого быстро заговорила, отняв руки от лица:

— Я же не просила при всех… службу не просила… только чтобы он… сам… помолился за неё…

Марфа Никитовна поставила отвергнутый стакан на стол и тяжело опустилась в кресло.

— Афанасий — божий человек, Нюрочка. Не может он идти против церковных канонов. Не может отпевать самоубиенных даже наедине с собой.

Я уже поняла, что ни занятий, ни спевки сегодня не будет, смотреть на горе Нюры было невыносимо, поэтому отступила к двери, и тихонько сказала:

— До свидания.

Но моего ухода тоже никто не заметил.

Вернувшись в дортуар, я застала девочек в прескверном настроении. Яринка сидела на подоконнике, мрачно уставившись в окно, Зина и Настуся пытались учить уроки, но судя по рассеянным взглядам, не очень-то им это удавалось.

При моём появлении Яринка слегка оживилась, повернула голову.

— Что, не будет занятий в церкви?

— Там Нюра, — грустно поделилась я, залезая на подоконник рядом с ней, — Оказывается погибшая девушка — её сестра.

Подруга присвистнула. То есть действительно вытянула губы трубочкой и издала протяжный свист. Агафья упала бы в обморок.

— Ничего себе! И как она сейчас?

— Плохо. Плачет. Просила батюшку Афанасия помолиться за сестру, а он не захотел.

Неожиданно раздался громкий стук — это Настуся с силой опустила на стол свой планшет, в котором до этого пыталась что-то читать. Мы удивлённо уставились на неё, и не потому, что она никогда не позволяла себе такого губительного обращения со школьными принадлежностями, но из-за ярости, горевшей в обычно кротких Настусиных глазах.

— Конечно, не захотел, — отчётливо сказала она таким же яростным голосом, — Ещё молиться за неё не хватало.

От изумления никто из нас не смог вымолвить ни слова, и, не дождавшись никакой реакции, Настуся спросила:

— А вы считаете было бы правильно отпевать таких, как она?

— Каких — таких? — наконец выдавила я.

— А вот таких! — Настуся, кажется, призвала на помощь все внутренние силы, и выплюнула слово, которое я никак не ожидала услышать в этих стенах, — Шлюх!

Снова повисло ошеломлённое молчание. А потом Яринка, тихим и вкрадчивым голосом, не предвещавшим ничего хорошего, почти ласково спросила:

— И почему же она была шлюха?

— А кто? — Настуся не опустила глаз, — Зачем ей понадобилось прыгать с крыши за ручку с парнем, если только не за тем, чтобы скрыть свой позор?

Боковым зрением я увидела, как медленно вздымается грудь Яринки, набирающей воздух для ответа, и поспешно спросила в жалкой попытке предотвратить грядущую ссору:

— Насть, ты же не можешь знать, что там на самом деле было. Почему сразу позор?

Настуся посмотрела на меня как на умственно-отсталую.

— Она была ночью наедине с парнем. На крыше. Никто не видел, как они туда поднялись и как вообще вышли из корпусов, а значит, делали это не первый раз. Этого мало?

Я тоже начала заводиться.

— Мало. Они поднялись на крышу, чтобы прыгнуть оттуда, с чего ты взяла, что было что-то ещё?

— Ага, просто вдруг решили, что хотят вместе прыгнуть с крыши, — неестественно рассмеялась Настуся, — Обычное дело.

— Она была беременна, — сказала вдруг молчавшая до этого Зина.

В который уже раз возникла немая сцена. Не многовато ли их для одного дня?

— С чего ты взяла? — наконец спросила Яринка, на время забывшая про Настусю. И Зина коротко отозвалась:

— Люди говорят.

Сплетни и слухи в приюте разлетались совершенно непостижимым образом. Как ни пытались взрослые скрыть тот или иной инцидент, но он моментально становился достоянием общественности, причём в мельчайших подробностях и с такими далеко идущими выводами, которых не могли сделать иные воспитатели. Взять хотя бы тот случай, когда Яринка пририсовала мозаичному Иисусу недостающие части тела. Не смотря на то, что произошло это в корпусе мальчишек, к вечеру каждая девочка из младшей группы семилеток узнала о том, что находится у мужчин в штанах.

Поэтому слова Зины меня не удивили и почти не вызвали сомнений в их правдивости. Но не Яринку.

— Слушайте больше! — фыркнула она, а потом сказала такое, за что была бы порота розгами, присутствуй здесь кто-нибудь из взрослых, — И вообще, беременна или нет, никого не касается!

Теперь настала очередь Настуси ошеломлённо хлопать глазами.

— Что… да это же… она же…

— Ну что, что? — подначивала Яринка, — Если она и забеременела от того парня, это только их дело!

Настуся, наконец, собралась с мыслями и почти закричала:

— Из-за таких как она потом обо всех девушках плохо думают! Она опозорила приют! Она спуталась с парнем, а они даже не были помолвлены! А ещё она убила своего ребёнка, прыгнула с крыши, зная, что беременна! Она такая же, как те, кто убивают детей во чреве! Её отпевать грех! Шлюха и убийца!

Я не переставала изумляться — скажи мне кто-нибудь час назад, что я услышу подобное от Настуси, от нашей скромницы, вздрагивающей от слова «чёрт» — ни за что бы не поверила. Я вообще сомневалась, что она знает откуда берутся дети, и уж тем более никак не могла представить что ей известны такие вещи, как искусственное прерывание беременности.

Яринка тоже выглядела ошарашенной, но от этого не менее злой. Она непримиримо процедила сквозь зубы:

— Ах ты, святоша! А как насчёт «не суди»?

— А я и не сужу, — вдруг совершенно спокойным голосом отозвалась Настуся, — Я просто говорю правду.

Но моя подруга от этого завелась ещё больше.

— Значит, шлюха? А как насчёт твоей мамы, а? Как ты у нас появилась на свет, если не так же?

Настуся слегка побледнела, но ответила сразу:

— А я мать и не оправдываю. Она получила по заслугам за свой грех. Но она хотя бы родила меня, не стала губить.

Яринка зло рассмеялась.

— А, так тебе и собственную мать не жалко? Правильно, чего шлюх жалеть.

На этот раз на щеках Настуси вспыхнули пятна румянца, она прикусила губу. А потом сказала:

— Да, моя мама шлюха. Как и твоя.