Ночь опустилась над Амуром, безлунная, зато звёздная. Дневная жара, ставшая под вечер невыносимой и раскалившая мост, заставила меня и Яринку трижды спускаться по ступенькам-скобам к воде, чтобы окунуться в неё прямо в одежде. Это приносило облегчение, но я каждую секунду помнила, что где-то внизу, подо мной, на тёмном дне лежит Дэн, безмолвный и неподвижный, разве что его русые волосы колышет медленное течение. Нет, мысли об этом не казались страшными, и я не ожидала, что холодная рука вдруг сомкнётся на моей лодыжке — бояться Дэна, даже мёртвого, было немыслимо — но чувствовала себя предательницей, находя спасительную прохладу там, где мой любимый нашёл смерть. Не знаю, были ли подобные мысли у Яринки, но и она не задерживалась в воде, почти сразу возвращаясь на мост, под безжалостное солнце.

Примерно часа в четыре дня, когда мы пытались найти хоть какое-то спасение в узкой тени остатков парапета, дед Венедикт, лежавший на прежнем месте, громко и протяжно вздохнул.

Я ничуть не испугалась. Напротив — обрадовалась. Ведь мёртвые не оживают, такое невозможно, а значит, весь сегодняшний день — просто страшный сон! Не было преследовавшего нас вертолёта, не было Бурхаева, не рушился мост, никто не погиб, и Михаил Юрьевич, явившийся после всего этого, не сказал нам безнадёжную правду…

Я даже успела представить, как сейчас проснусь в обнимку с Дэном на узком диванчике фудкорта в бывшем торговом центре, а может быть, и ещё раньше — в поезде. Но тут Яринка сжала мою руку и (тоже без страха в голосе) спросила:

— Ты слышала?

Всё ещё надеясь, что вот-вот этот невыносимо солнечный день над рекой начнёт таять вокруг меня, проваливаться в небытие, как происходит поутру со всеми снами, я всё-таки ответила:

— Слышала…

Мы смотрели на деда Венедикта, но он был по-прежнему неподвижен. Только куртка, которой прикрыла его лицо Дульсинея Тарасовна, немого сползла, потревоженная недавним вздохом.

— Что будем делать? — так же буднично поинтересовалась Яринка, словно речь шла о невыученных уроках, а не о внезапно подавшем признаки жизни мертвеце.

С каждой секундой я всё больше убеждалась, что, к несчастью, происходящее вокруг реально — поэтому начала искать объяснение странной ситуации. Много времени поиск не занял: объяснение висело у нас над головами.

— Солнце. Очень жарко, — я вспомнила Маслята и однажды обнаруженную мной на опушке тушу убежавшей у кого-то из соседей овцы с неимоверно раздутым животом. — У… у мёртвых внутри скапливается трупный газ. Он как-то должен выходить наружу, вот и…

Яринка выдохнула с явным облегчением, но сразу снова насупилась.

— Дайка… надо его убрать, значит. Нельзя так…

Дед Венедикт снова вздохнул — на этот раз еле слышно, — и в этом вздохе зазвучала искренняя грусть, словно он скорбел о своей долгой, полной лишений жизни. Меня обдало волной холода, несмотря на солнцепёк, и я торопливо встала.

— Ты права. Надо в реку его… скинуть.

Яринка мучительно сглотнула, но тоже поднялась, попробовала даже уныло пошутить:

— Хорошо, что мы сегодня не ели.

Осуществить задуманное оказалось на удивление просто: старик был совсем лёгким и сухоньким. Мы взяли его за ноги и поволокли к разлому, стараясь не смотреть на потемневшее лицо, с которого сползла прикрывавшая его куртка. Сталкивать тело пришлось ногами, усевшись на асфальт, чтобы ненароком от толчка самим не упасть в реку. Дед Венедикт в последний раз тяжело вздохнул, неуклюже перевалился через край и исчез. Внизу лениво плеснул Амур, и всё стихло. Мы вернулись к парапету, скорчились в его неудобной тени.

Снова потекли минуты безмолвия. И я, и подруга переживали свою утрату вдвоём, погрузились в это переживание и не хотели отвлекаться, будто думая, что, чем больше горя мы испытаем сейчас, тем меньше его останется на потом. Да и что ещё нам оставалось? Деться с разрушенного моста можно было только в воду — но мы медлили с этим. Не потому, что боялись утонуть: просто понятия не имели, что делать потом, куда идти — и, главное, зачем? А может быть, даже подсознательно ждали возвращения Михаила Юрьевича, который заберёт нас отсюда силой. После нашего последнего разговора это был бы ужасный поворот событий, но мысль, что нас бросили здесь, как пришедшие в негодность вещи, была не лучше.

Яринка нарушила молчание, когда солнце начало клониться к западу, а тень от парапета стала настолько широкой, что мы смогли лечь рядом.

— Вот уж не думала, что всё так кончится…

Я уже хотела сказать, что пока ничего не кончилось, что мы ещё побарахтаемся, но поняла: она имела в виду себя и Яна. Что ж, на это было нечего возразить: я тоже была уверена, что у нас с Дэном вся жизнь впереди. А ведь мы даже не успели…

— Мы так и не занялись любовью, — сказала я Яринке, не в силах сдержать внезапную горечь. — Он не захотел… ни в гостинице, ни в поезде. Сказал, что так будет неправильно, что надо по-другому.

Яринка помолчала, обдумывая мои слова. Кивнула.

— Он был прав. Когда человека любишь, всё должно быть идеально, а не как придётся. Не в спешке. Не в грязи. Не от страха, что не успеете.

— Так ведь и не успели! — простонала я, с силой вдавливая ногти в щёки, царапая ими кожу, не зная, как ещё дать выход горькому, как полынь, запоздалому сожалению.

— Значит, так надо было, — подруга приподнялась, взяла меня за руки, мягко развела их в стороны. — Зато теперь… теперь ты можешь себе придумать что угодно. Какой захочешь ваш первый раз. И это будет правдой, потому что ведь могло бы быть правдой.

Я закрыла глаза. Мы с Дэном посреди бескрайней ночной тайги, на мягкой траве, под звёздами… Мы на роскошной постели под невесомым пологом, освещённые мерцанием свечей… Мы в огромной джакузи в облаке белой пены… Мы… Я всегда с ним, там, где захочу. С любимым, которому в моей памяти и в моих грёзах навечно суждено остаться восемнадцатилетним. Что ж, так, наверное, можно жить.

— Поплывём? — шёпотом спросила Яринка. — Надо до темноты ещё найти, где переночевать.

— В Благовещенск или на китайский берег? — мне, собственно, было всё равно, но при мысли о китайской стороне в глубине души еле заметно шевельнулся червячок любопытства, что удивило меня до онемения — настолько за последние часы я отвыкла от каких-либо эмоций, кроме горя и разочарования.

— Давай вперёд, — предложила подруга, тоже, несмотря ни на что, сохранившая свой авантюризм. — Позади-то мы уже были.

— Давай, — лениво согласилась я, и мы продолжили лежать. Прошло ещё не меньше двадцати минут, прежде чем Яринка снова заговорила:

— Вещи придётся бросить. И верхнюю одежду.

— Придётся, — согласилась я. — С ними не доплывём.

— А Пчёлку? Тоже?

Моё равнодушие исчезло, снова уступив место горечи. Бросить Пчёлку? Пчёлку, вернувшуюся ко мне через время и расстояние и так и не сделавшую своего решающего выстрела? Чуть-чуть не сделавшую. Но и этого сегодня хватило.

— Здорово я их прогнала? — вырвалось у меня совершенно детское хвастовство, но Яринка не засмеялась.

— Здорово. Главное, чтобы не вернулись.

Мы помрачнели, потому что несколько часов назад, отступая к краю моста, Михаил Юрьевич пообещал именно это.

— Если и вернутся, то не сегодня, — попробовала я успокоить её. — На надувной лодке сюда больше не сунутся, а где найдут другую?

— Я уже всего ожидаю, — устало и безнадёжно ответила подруга. — До сих пор не верится, что они… так…

Да, когда Михаил Юрьевич рассказал о сделке с Бурхаевым и о дальнейшем их сотрудничестве, я сначала ничего не поняла, будто даже не услышала. В моих глазах он всё ещё был жертвой пыток, человеком, которого жесточайшим образом вынудили совершить предательство. Я даже сочувственно спросила:

— Так это он вас… заставил? Бурхаев?

Михаил Юрьевич отвёл глаза.

— Нельзя сказать, что заставил. Просто выбора не было. Точнее, был, но очень уж неприглядный. Я взрослый и трезвомыслящий человек, девочки, а жизнь такая штука, что часто приходится идти на компромисс.

И это я тоже уже слышала недавно, только не могла вспомнить, где и от кого.

— Ну хорошо, пусть вы рассказали о нас! — я не видела подругу, но чувствовала исходящие от неё волны плохо сдерживаемой ярости. — Но о каком сотрудничестве вы говорите?! Какое сотрудничество может быть с этим… с этим…

Пока Яринка подбирала слово, должное как можно точнее охарактеризовать Бурхаева-старшего, сухо заговорила Дульсинея Тарасовна:

— С влиятельными и сильными людьми мира сего любое сотрудничество выгодно, если вы не знали. Хотя пора бы уже знать.

Яринка уставилась на неё во все глаза, а я, наконец, начала что-то понимать.

— А как же… вы же… наша цель?

— Цель никто не отменял, — торопливо и почти заискивающе заверил меня Михаил Юрьевич. — Мы долго говорили с… отцом Яна. Он видит ситуацию в государстве и чует, куда дует ветер. Народ на грани, к нам каждый день примыкают новые люди, нас поддерживают уже в открытую, не боясь огласки и арестов. Огонь революции вот-вот вспыхнет. В этой ситуации любой бизнесмен, да и вообще любой разумный человек, хочет как минимум обезопасить себя, а как максимум — ещё и выиграть с этого. А Бурхаев — разумный человек. Сволочной на редкость, не спорю, но ума ему не занимать.

— Так он что, — я чуть не сорвалась на визг, — теперь один из нас?!

— Он погиб, — мягко напомнил Михаил Юрьевич, но ему не удалось заговорить мне зубы.

— А если бы не погиб?!

— Ты немного неправильно поняла, Даша…

— Я Дайника!

— Хорошо. Ты немного неправильно поняла, Дайника. Он не стал бы одним из нас, он просто человек, с которым мы в будущем смогли бы взаимовыгодно сотрудничать.

Яринка оправилась от шока, переварила новую информацию и, в отличие от меня, сразу уловила суть.

— Но ведь Бурхаев не просто решил обезопасить себя нужными связями на случай смены власти: он… он, можно сказать, сам её готовит, эту смену, раз помог вам освободиться!

Я вспомнила наши разговоры в поезде — и, позже, слова, что поимка Михаила Юрьевича равно крах всему, ведь, стоит ухватить одну ниточку, распустится весь клубок — и мысленно согласилась с Яринкой.

— Ну, я же сказал, что сударь Бурхаев был далеко не глуп, — туманно ответил наш чудом оставшийся на свободе лидер и снова отвёл глаза. — И он не напал на наш дом той же ночью, когда оказался на свободе, только потому что наверняка уже тогда предполагал возможный выгодный союз. Но какой смысл говорить о нём теперь?

Я смотрела сквозь него и видела темноту пустого торгового центра в Благовещенске, едва угадывающееся в этой темноте лицо Дэна, его руки, обнимающие меня на узком диванчике, и слова… слова о том, что любая война, как и любая революция — кому-то выгодна.

— Смысл очень даже есть, — спокойным, но до озноба ледяным тоном ответила Яринка. — Ваш… новый союзник, после того как убил дедушку Веню и заставил Яна сесть в вертолёт, собирался нас всех здесь просто расстрелять. Странное у вас было сотрудничество.

Михаил Юрьевич нахмурился.

— Расстрелять? Это вряд ли. Договор был, что, если ему удаётся найти вас раньше, чем мне, он просто заберёт своего сына в безопасное место и по возможности сообщит о вашем местонахождении.

— Клал он на ваш договор, — мстительно сообщила Яринка. — И, если бы мост не провалился под вертолётом, вы бы тут нашли только кучку трупов. Да и сейчас не лучше…

— Он ничего не сказал мне о том, что завербовал Сергея и поддерживает с ним связь, — Михаил Юрьевич не оправдывался, просто рассуждал вслух, — значит, с самого начала держал что-то на уме. Мстительный старый козёл… Мне очень жаль. Ситуация вышла из-под контроля и…

— В жопу себе засунь свои сожаления! — с отчаянной грубостью выкрикнула моя подруга, и слёзы брызнули из её глаз. — Это ты виноват! Во всём, что здесь произошло — ты виноват! Ты доверял педофильскому уроду, который нас предал, ты навязал его нам! Ты выдал нас Бурхаеву, и это из-за тебя погиб Ян! Все погибли из-за тебя!

— Ярина, успокойся! — прикрикнула Дульсинея Тарасовна, явно собираясь купировать истерику, но я-то знала свою подругу и понимала, что никакая это не истерика. О нет. Яринка прекрасно себя контролирует, а кричит потому, что пытается хоть как-то причинить боль человеку, виновному в её утрате.

И да, Михаил Юрьевич был виновен! Но… я вспомнила, где слышала слова про компромисс, на который иногда приходится идти. Так сказал Дэн в нашу последнюю с ним совместную ночь в темноте заброшенного фудкорта. И ещё он сказал, что те, кому выгодны войны и революции, нужны нам так же, как мы нужны им. Даже если это подонки. И что скорее всего это подонки. Потому что хорошие люди не поднимутся наверх при нынешних обстоятельствах.

Словно подтверждая мои мысли, Михаил Юрьевич посуровел и довольно жёстко сказал:

— Девочки, начинайте взрослеть! Нельзя пытаться выбраться из дерьма и не измазаться в нём! Бурхаева больше нет, я свободен от договорённости с ним, и обсуждать тут больше нечего. Да, наши друзья тоже мертвы, но мы должны продолжать борьбу, чтобы их жертва не стала напрасной.

Я промолчала, потому что, несмотря на обиду, разочарование и горе, где-то на самом краешке сознания — наверное, в той его части, которая никогда не поддаётся эмоциям, откуда и звучит голос-без-слов — понимала: Михаил Юрьевич прав. И, пусть моя душа восставала против такой правоты, которая здесь, на месте гибели моего любимого и моих друзей, казалась кощунственной, отрицать её я не могла.

Яринка молчала тоже, но, как стало ясно позже, совсем по иной причине.

Не дождавшись наших возражений, Михаил Юрьевич чуть расслабился, и его голос снова смягчился.

— Потом мы это ещё обязательно обсудим, а если хотите, то и не раз. Обещаю ответить на все вопросы. А сейчас нужно уходить: боюсь, этот мост крайне нестабилен. Отдайте вещи ребятам, а сами спускайтесь в лодку налегке.

Двое молчавших до сих пор (и этим ещё больше напомнивших мне бурхаевских камуфляжных бойцов) спутников нашего лидера зашевелились и двинулись было в нашу сторону, но их остановил, буквально заставил замереть на месте, резкий Яринкин приказ:

— Назад!

Последовала короткая немая сцена. Потом Михаил Юрьевич закатил глаза и спросил тоном бесконечного терпения:

— Что ещё?

Но Яринка не смотрела на него: она повернулась к Дульсинее Тарасовне.

— Баба Дуся! Что дедушка Венедикт хотел сказать Дайке, перед тем как Дэн упал? Что-то про её родителей!

Меня подбросило на месте, как если бы по покрытию моста пустили разряд тока. Вот оно! Вот что грызло меня все часы, последовавшие после гибели Дэна, пробиваясь даже сквозь боль утраты! Я забыла о коротком разговоре между дедом Венедиктом и матерью Михаила Юрьевича, а Яринка, Яринка, которая на тот момент казалась совершенно дезориентированной и оглушённой горем — запомнила!

— Да! Он говорил, что я должна знать что-то про маму и папу! Что?!

Глаза Дульсинеи Тарасовна забегали. Она посмотрела на Михаила Юрьевича, словно ища поддержки или совета, но тот выглядел не менее растерянным.

— Дайника, — наконец проблеяла старуха, глядя в сторону, — это очень непростой разговор, и тебе не стоит сейчас…

— Что с ними?! Я не сдвинусь с этого места, пока вы мне не скажете, даже если мост опять начнёт рушиться!

— Я тоже, — тихо, но твёрдо подтвердила Яринка, вплотную придвигаясь ко мне, прижимаясь плечом, в который уже раз за кошмарный сегодняшний день подхватывая мою ношу.

Дульсинея Тарасовна посмотрела на неё, на меня, на своего сына — и… отступила. Понурила голову, побрела в сторону — сутулая и древняя, словно все прожитые годы вдруг разом опустились на её плечи.

И это сказало мне обо всём лучше любых слов.

А когда стремительно намокающими глазами я поймала взгляд Михаила Юрьевича, он тоже понял, что я уже знаю, и не стал врать.

— Твои родители мертвы, — тихо сказал он, как будто понижение голоса могло как-то смягчить удар. — Прости.

Почувствовав, что мост опять закачался, я медленно опустилась на асфальт. Не потому, что испугалась или не хотела упасть: просто ноги стали ватными и перестали меня держать. Пространство вокруг колебалось и вращалось, но никто не закричал, не побежал, и я сделала отстранённый вывод: остатки моста по-прежнему неподвижны — это мой личный мир сейчас сотрясается в конвульсиях.

Яринка встала на колени, обняла меня, но смотрела на Михаила Юрьевича. Потребовала:

— Расскажите ей! Расскажите, когда!

— Ярина…

— Расскажите! Или я сама скажу, о чём догадалась!

Михаил Юрьевич опустился на корточки, чтобы наши лица оказались на одном уровне, заглянул мне в глаза.

— Дайника? Я понимаю, после того, что ты сейчас услышишь, ты будешь очень зла на меня… на нас. Возможно, возненавидишь. Но я призываю тебя оставить эмоции на потом, чтобы позаботиться о своём будущем. От решения, которое ты примешь, может зависеть очень многое — вплоть до судьбы государства.

Эти высокопарные слова меня ничуть не впечатлили, и я только смотрела на этого ставшего вдруг совершенно чужим пожилого мужчину с усталыми глазами.

— Твои родители, — сказал он, подождав, но не дождавшись от меня ответа, — были казнены четыре года назад по совокупности статей. Как и все взрослые из вашей деревни, кого удалось задержать. Церковь очень строга к тем, кто пытается так или иначе вырваться из-под её крыла.

Мир перестал качаться и замер, изменившийся до неузнаваемости. Ставший пустым и плоским, как небрежно раскрашенная декорация. Теперь, когда в нём не стало ни Дэна, ни моих родителей, надежда на скорую встречу с которыми двигала мною последние дни и часы, он перестал иметь какое-либо значение. И от этого стало неожиданно легко. Легко не на душе, нет: на душу легла гигантская глыба грязного льда, которая, если и растает когда-нибудь, то ещё очень-очень нескоро. Зато я получила абсолютную свободу. Больше ничего не имело значения, любые действия лишились последствий, а причинно-следственные связи исчезли. Можно всё!

Можно, например, встать, вырвавшись из кольца Яринкиных рук, подойти к горке сложенных ранее вещей, потянуть оттуда замшевую сумку Ральфа, дёрнуть молнию, запустить руку внутрь. И прижать приклад арбалета к плечу, направляя его прицел в грудь ничего ещё не понявшему Михаилу Юрьевичу.

— Дайка! — предостерегающий голос Яринки прозвучал одновременно с испуганным возгласом Дульсинеи Тарасовны. Молчаливые «ребята» встрепенулись, оживились, а один из них, тот, что стоял ближе ко мне, змеиным движением запустив руку за пазуху, вынул маленький, словно игрушечный пистолет, еле видневшийся в его широкой ладони.

Не двинулся только Михаил Юрьевич. Не двинулся и не отвёл глаз, спокойно глядя мне в лицо — словно был согласен, что я имею полное право убить его за то, как жестоко он обманул меня, преследуя свои цели.

— А ну положи лук! — рявкнул мужик с пистолетом, и я криво усмехнулась. Лук! Да уж, лучше бы этим дурилам и дальше молчать.

Но Михаил Юрьевич, не оборачиваясь, что-то коротко сказал, и дуло пистолета растерянно опустилось.

— Дайника, — наш лидер был серьёзен и почти торжествен, — Дайника, я знаю, что виноват перед тобой. Очень. Но я пошёл на этот обман осознанно. Есть цели, которые оправдывают средства. Прости.

Я открыла рот, но заговорить смогла только со второго раза.

— Почему?! Почему вы просто не попросили меня отправиться искать беглецов?! Я бы пошла! Если бы вы объяснили всё! Если бы объяснил Дэн…

Я осеклась. В голову пришла ужасная мысль — а если Дэн знал?! Что, если Дэн знал об этом чудовищном обмане и ничего мне…

— Никто больше не знал! — отрезал Михаил Юрьевич, прочитав мои мысли благодаря той необъяснимой телепатии, что иногда возникает между людьми в пронзительные до бритвенной остроты моменты их конфликта. — А тем более Денис! Я же видел, как вы смотрите друг на друга. Он бы не смог ничего скрывать от тебя.

Облегчение, испытанное мной, было таким сильным, что слегка подтопило краешек ледяной глыбы, лежавшей на душе. Я даже чуть-чуть опустила арбалет и смогла повторить свой последний вопрос уже спокойнее.

— Почему просто не попросили меня?

— Потому что это не давало стопроцентной гарантии твоего согласия, — без каких-либо эмоций ответил Михаил Юрьевич. — Ты могла сказать «да», но могла сказать и «нет». Кроме того, не будь у тебя личной заинтересованности, ты бы не рвалась вперёд отчаянно и без оглядки, так, как это было нужно. И ты бы не захотела расставаться с друзьями по пути.

— Значит, это правда, что по вашим планам до конца должна была дойти только я?

— Нет, конечно. Ты ещё слишком юна для этого. Я планировал оставить с тобой Сергея, как самого взрослого и трезвомыслящего из вас.

Мои руки непроизвольно дрогнули, спусковой крючок чуть поддался под напрягшимся пальцем.

Дульсинея Тарасовна заковыляла вперёд и закрыла собой сына. Можно подумать, у меня не хватит стрел на обоих! Или что я не смогу выстрелить в старуху, которая оказалась одной из тех, кто использовал меня, выбрав для этого самый подлый, самый циничный способ!

— Не надо, мама, — Михаил Юрьевич осторожно взял её за плечи, отодвинул в сторону. — Дайника не будет стрелять.

— Я не была бы так уверена, — буркнула себе под нос Яринка, но её услышали. Придурки растерянно переглянулись, Дульсинея Тарасовна снова сделала движение в сторону Михаила Юрьевича, но осталась на месте. А он приподнял руки над плечами, словно сдаваясь на мою милость.

— Дайника, помнишь, я тебе говорил, что, когда делаешь общее дело, нужно уметь ради него жертвовать своими интересами? Так вот — самое тяжёлое не это. Самое тяжёлое — жертвовать не своими интересами, а чужими. Мне приходилось это делать много раз, и ты далеко не первая, кого я обманул для получения наилучшего результата.

Я еле сдержала неуместный смех: не хотела сбивать прицел. Наилучший результат? Да уж, какого-то результата он, несомненно, добился, вот только назвать его наилучшим можно разве что с точки зрения наших врагов. Впрочем, каких врагов? Враги тоже мертвы.

— Я не пытаюсь оправдаться, я озвучиваю факт — на войне как на войне. И обманывать приходится не только противника. Ты поймёшь это, когда станешь старше, когда больше времени проведёшь с нами и, возможно, сама начнёшь принимать такие трудные решения.

— Что? — я всё-таки рассмеялась, хоть это больше походило на звериное фырканье. — С вами? Вы думаете, что я останусь с вами? Теперь?!

— Надо, Дайника, — серьёзно кивнул Михаил Юрьевич, будто не замечая моего смеха. — Сейчас решающий момент: колесо завертелось. Власти упустили меня, но им уже многое известно, и скоро они возьмутся за нас всерьёз, нанесут решающий удар. Поэтому мы должны ударить первыми! Помощь беглецов теперь нужна нам как никогда.

Нам… Мы… Кому — нам? Кто — мы? Да пошли вы со своей грёбаной конспирацией!

— Кто?! — я потрясла взведённым арбалетом, подчёркивая важность вопроса. — Кто стоит за всем этим? Кто на самом верху?

Михаил Юрьевич удивлённо помолчал. Качнул головой.

— Мне это неизвестно…

— Врёте! — перебила я. — Если Бурхаев договаривался о сотрудничестве с вами лично, а не с кем-то через вас, значит, вы не последний… не рядовой…

Я, далёкая от политики, запуталась, не зная, как правильно выразить свою мысль, но Михаил Юрьевич догадался сам.

— Я не последний, конечно, — медленно, словно разговаривая с истеричным ребёнком, сказал он. — Я один из лидеров по Москве и области, но даже мне…

— Кто они?! — я снова перебила его, стараясь не дать увести меня в сторону от главного вопроса. — Не вы, а они!

— Я не знаю! — Михаил Юрьевич тоже повысил голос. — Я никогда их не видел! Сомневаюсь, что они вообще бывают на Руси.

— В смысле? — изумилась Яринка. — Как они могут здесь не бывать, если они у нас типа главные?

Она сказала «у нас» а не «у вас», как будто ничего не изменилось, и это разозлило меня ещё больше.

— Опять врёте! Если они сумели сбежать за границу, то зачем им нужно устраивать тут какие-то революции?

— Они не сбежали. Они здесь никогда и не жили. Девочки, ну вы же вроде не глупые! И книжек много читали, запрещённых в том числе. Должны знать, что ни одна революция не происходит без влияния извне. Русь, а в прошлом и Россия, — слишком большое и богатое государство, чтобы им не интересовалась вся планета. Сейчас — тем более. Или вы думаете, что железный занавес и правда железный?

— Летних спонсируют с Запада? — деловито и даже строго, словно это имело какое-то значение для неё лично, спросила Яринка, и Михаил Юрьевич одобрительно кивнул.

— Садись, пять. Поэтому, Дайника, я при всём желании не могу ответить на твой вопрос — не знаю ответа. Мне известны только имена тех, кто стоит выше и через кого осуществляется связь с нашими покровителями из-за занавеса. Но эти имена тебе вряд ли что-то скажут.

Я ему поверила. Даже не потому, что убедили аргументы — просто потеряла интерес к этой теме. Как бы Летние ни вели свои дела, кто бы ни управлял ими, меня это больше не касались. Никакой правоты за Михаилом Юрьевичем не было, и даже преданность Дэна их общим идеям теперь не могла убедить меня в обратном. Дэн погиб из-за веры в эти идеи, из-за того, что нас использовали, обманом отправив на поиски людей, которых уже четыре года не было в живых. Использовали в своих интересах, а потом заключили договор с нашим злейшим врагом.

Теперь любимый одобрил бы моё решение.

— Убирайтесь!

— Дайника…

— Убирайтесь! — подхватила Яринка. — Мы больше не с вами. Не ваши!

Дульсинея Тарасовна сделала шаг вперёд, умоляющим жестом простёрла к нам сухие руки.

— Девочки, не глупите! Вы погибнете здесь одни! Куда вы пойдёте?

— Не ваше дело! — я поудобнее перехватила арбалет, отступила назад. — Уходите, или я выстрелю!

Михаил Юрьевич беспомощно развёл руками, улыбнулся.

— Стреляй. Я всё равно не брошу вас здесь.

Ах ты… Пчёлка, в который уже раз за сегодняшний день, потяжелела в моих руках, завибрировала, словно вдруг обрела свою собственную хищную волю, и я невольно поддалась её тёмной и древней силе, силе смертельного оружия, готового исполнить своё предназначение. Сделать наконец решающий выстрел… Я закусила нижнюю губу и напрягла палец на спусковом крючке.

— Нет… — прошелестела еле слышно Дульсинея Тарасовна, безошибочным материнским чутьём поняв, что её сын находится на волосок от смерти.

Но не это остановило меня. Не это заставило обуздать холодную и чужеродную волю оружия в моих руках. Просто я до сих пор помнила, как два года назад Михаил Юрьевич пришёл за мной в приют. Пришёл, когда мы с Яринкой уже ни на что не надеялись.

Нет, я не опустила Пчёлку, ничем не выдала своей капитуляции. Да и не было никакой капитуляции: я по-прежнему собиралась избавиться от ставших ненавистными мне людей, но уже знала, как сделать это, не причинив никому вреда.

Медленно, боком, начала продвигаться к краю моста. Яринка, хоть и явно пока не понявшая моего замысла, посторонилась. Михаил Юрьевич и его мать смотрели, не шевелясь, дурни за их спинами тоже замерли. А я, добравшись, до перил, перегнулась через них, навалившись грудью на чугунную кромку, и прицелилась из арбалета вниз. Прицелилась в оранжевую надувную лодку, привязанную к нижней ступеньке-скобе и качавшуюся на пологих волнах Амура.

— Убирайтесь! — повторила, не поворачивая головы. — Убирайтесь, или я продырявлю вашу посудину!

Дульсинея Тарасовна выдохнула с явным облегчением, что можно было понять: наверняка любой матери спокойнее, когда на мушке держат не её сына, а всего лишь неодушевлённую вещь, хоть и очень нужную сейчас. Жизненно необходимую.

Яринка коротко и зло рассмеялась: она уже поняла, что мы выиграли этот раунд. Стрела из арбалета войдёт в тугой надувной бок лодки, как раскалённый нож в масло, в один миг превратив плавсредство в плоский резиновый блин, бесполезно болтающийся на поверхности воды. Даже, скорее всего, уходящий на дно под грузом возложенных на него вещей. И тогда останемся мы все, отнюдь не дружной компанией, куковать на разрушенном мосту, с которого если и можно податься вплавь, то лишь пожертвовав всеми вещами и верхней одеждой.

Понял это и Михаил Юрьевич.

— Не надо стрелять, — грустно сказал он. — Мы уйдём. Мы дадим вам достаточно времени, чтобы успокоиться, и тогда вернёмся за вами. Потому что сами вы отсюда не выберетесь.

— Девочки… — страдальчески начала Дульсинея Тарасовна, но, так ничего и не сказав, безнадёжно махнула рукой.

— Пойдём, мама, — Михаил Юрьевич ласково положил ладонь ей на плечо. — С ними всё будет хорошо.

— Не смейте возвращаться! — предупредила я, продолжая держать лодку на прицеле. — Иначе точно выстрелю! Когда вы будете ещё в воде, чтобы окунулись нахрен!

— На этой лодке мы уже не приплывём, — спокойно заверил наш… уже не наш лидер, — но мы вернёмся, Дайника, и вам придётся отправиться с нами. Когда-нибудь потом скажете спасибо.

— Да пошёл ты! — беспечно отозвалась Яринка и подняла с асфальта вещмешок Дульсинеи Тарасовны. Небрежно швырнула в его сторону. — Забирайте! Нам чужого не надо.

А потом мы с ней, стоя рядом у перил, смотрели, как оранжевый поплавок лодки удаляется к руссийскому берегу, и, несмотря на всё случившееся, чувствовали себя победительницами. Я думала, что Дэн сейчас гордился бы мной, и, наверное, то же самое думала Яринка про Яна. В лодке, которую размашистыми движениями вёсел уводили прочь молчаливые и не очень расторопные «ребята», сидели и смотрели на нас Михаил Юрьевич и Дульсинея Тарасовна. Выражений их лиц мы уже не видели, но было весело думать, что они разочарованные и сердитые. Яринка вскинула руки над головой и замахала ими, не забыв сложить пальцы неприличным жестом, которому научилась в Оазисе. Я, не желая отставать от неё, пронзительно и насмешливо засвистела.

А когда провожать взглядом уменьшающуюся лодку надоело, мы отошли от перил, только сейчас заметив, что изнываем от жары. Тогда-то Яринка и предложила спуститься вниз и окунуться в воду. После этого мы с ней несколько раз порывались пуститься вплавь к китайскому берегу, но постоянно откладывали. И страшно было: всё-таки здесь не ласковое Чёрное море, чьи волны сами несут тебя к берегу, стоит лишь перестать грести против них, да и сам берег с его золотистым песком — вот он, рядом. В то время как оба берега Амура были одинаково далеки и одинаково неприветливы, если не сказать — враждебны. Мне нравилось смотреть только на белоснежное, вопреки времени и когда-то бушевавшему вокруг него пожару, колесо обозрения. Колесо обозрения, гордо высящееся среди останков города, ранее принадлежавшего ушедшему в прошлое государству Китай…

Но кроме естественного страха утонуть и страха оказаться беззащитными в неведомом месте перед неведомыми пока опасностями, нас держало на мосту наше горе. Пока мы не ушли, мы ещё не перевернули эту страницу, не отодвинули в прошлое произошедшие здесь события, а с ними — и наших мальчиков: ведь, в отличие от нас, Дэну и Яну суждено было остаться тут навсегда. Их праху — покоиться под холодными водами Амура, а нашим последним воспоминаниям о них — витать над разрушенным мостом.

Потому мы и тянули время, успев проститься с дедом Венедиктом, поспать, поплакать, обнимая друг друга, и несколько раз искупаться — если можно назвать купанием короткое погружение в воду прямо в одежде. Но, в конце концов, пришла тёмная сибирская ночь, в которой не светилось ни единого огонька, не считая звёздной пыли над головой, а вместе с ней — время уходить. Уходить всегда легче ночью: ведь, когда не видно в темноте предстоящего трудного пути, он не кажется таким страшным.