Я и Яринка всё ещё лежали на растрескавшемся асфальте бывшего моста, который с приходом ночи, наконец, остыл и теперь приятно холодил кожу сквозь одежду. Лежали и смотрели на звёзды. Смотреть на звёзды оказалось спокойнее всего: они были единственным, что выглядело привычно и почти по-домашнему здесь, в этом пустом, чужом и мрачном краю. Стоило опустить взгляд ниже линии горизонта, и он погружался в темноту. В темноту реки, ставшей густо-чёрной, словно вместо воды в ней текли чернила… или кровь. В темноту берегов Амура, на которых такими же чёрными силуэтами высились останки домов. В темноту неизвестности, ожидающей нас впереди.

Мы не строили планов. Какие могут быть планы в нашем положении? Добраться вплавь до берега — это уже очень хорошо. Найти там укрытие до утра — просто великолепно! А дальше… как повезёт. Если повезёт очень сильно, мы встретим людей, к которым нас вёл, но не сумел довести дед Венедикт. К беглецам. К дикарям. К людям, которые, возможно, знали моих родителей или других выживших из Маслят. Тогда я расскажу им, кто их сейчас ищет и зачем. Расскажу историю моего знакомства с Летними с самого начала, без утайки. И историю самих Летних, вместе со всеми её тёмными сторонами, расскажу тоже. А там пусть беглецы сами решают, нужно им ввязываться в грядущую смуту или нет.

Яринка вдруг нащупала мою руку, сжала в своей, шепнула:

— Помнишь, как мы лежали в лесу? Когда в первый раз вдвоём убежали из приюта? Тогда ещё падали звёзды…

— Помню… — та ночь и впрямь встала у меня перед глазами, словно была только вчера. Тонкие силуэты корабельных сосен, перестук колёс поезда вдали, пьянящий хвойный аромат и серебряные росчерки падающих звёзд в небе над нами. Мы тогда ещё загадали желание — остаться вместе до конца, что бы ни случилось. И остались.

— Как думаешь, сегодня мы увидим падучие звезды? — спросила подруга с такой надеждой, словно звездопад мог исправить случившееся и вернуть потерянное. — Хоть одну звезду?

— Думаю, да, — ответила я, хотя вовсе так не думала. Звездопады — дело случая.

— Я хочу загадать… — Яринка не договорила и сжала мою руку сильнее. — Дайка, пообещай, что звёзды будут падать, мне очень важно!

Разумеется, я не имела права обещать это, но Яринка просила с таким отчаянием, что отказать ей было выше моих сил.

— Обещаю.

— Тогда, может, подождём немного?

И мы немного подождали. Потом ещё немного. И ещё чуть-чуть. Созвездия уже заметно сместились на небосклоне, но не уронили ни одной звезды, и ждать дальше стало нельзя. Мы поняли это одновременно и поднялись с разочарованными вздохами.

— Ну что, поплыли? — спросила Яринка так небрежно, будто загорала на одном из пляжей Оазиса и собиралась слегка окунуться перед обедом.

— Сейчас…

Сложенные вещи виднелись неподалёку неряшливой кучкой. Я подошла, опустилась на колени, и погладила куртку Дэна, расправила на ней складки. Может быть, когда Михаил Юрьевич вернётся сюда, он заберёт её? Не хотелось думать, что вещь моего любимого, ставшая вдруг ненужной, будет размокать под дождями и покрываться пылью, пока не превратятся в выцветшее ничто.

— Может, мы сюда ещё вернёмся и всё заберём, — утешающе предположила Яринка, что было сродни моему недавнему обещанию звездопада.

— Конечно, — покорно кивнула я и, пристроив куртку, как мне показалось, поудобнее, в последний раз погладила прохладную ткань ещё хранившую запах Дэна.

Теперь Пчёлка. Что касается неё, то тут мне, напротив, совершенно не хотелось, чтобы чужие руки — неважно даже, будут это руки Михаила Юрьевича или кого-либо другого — брали моё оружие, натягивали звенящую тетиву, взводили спусковой механизм, нажимали на курок… Поэтому я решила оставить Пчёлку своему идеальному парню. Бросить в воду с того самого места, откуда он сорвался. Пусть она опустится на дно и навсегда останется рядом с ним, как частичка меня…

Арбалет мирно лежал в сумке, с той минуты, как оранжевая лодка удалилась на безопасное, с моей точки зрения, расстояние. И теперь я, оттягивая неизбежное (и какое уже сегодня по счёту?) прощание, принялась поглаживать сумку, как до этого — куртку Дэна. Руки скользили по бархатной замше, ощущая сквозь неё изгибы и углы моей Пчёлки, так и не сделавшей своего решающего выстрела. Скользили — и вдруг нащупали что-то чужеродное. Что-то маленькое и твёрдое в одном из боковых карманов. А, расстегнув его, я обнаружила стеклянный пузырёк. Пузырёк, который отдал мне Бранко, когда мы прощались на ночном перроне Иркутска, и который я закинула в сумку, спеша успеть на отправляющийся поезд. Пузырёк с жидкостью, способной удалить с моего лица уродливое пятно, маскировку, под которой последние недели прятались пушистые сосновые лапки, нарисованные моим сербским другом! И что-то там было ещё, под пузырьком. Что-то вроде плотной бумаги или картона. Но на это я не обратила внимания, обрадованная внезапной находкой.

— Яринка!..

В походной аптечке деда Венедикта нашлась вата. В вещмешке — фонарь. Под его жёлтым светом подруга с нешуточным энтузиазмом тёрла мою щёку, которая уже горела, как от пощёчины. Но эту боль я принимала с радостью. Не могу сказать, будто огромный нарисованный невус сильно напрягал меня (были проблемы поважнее), но сейчас в избавлении от него мне виделась некая символичность. Добрая примета. Совсем скоро я покину Русь, о чём мечтала долгих четыре года, почти треть своей жизни. Я переправлюсь на территорию бывшего Китая, и железный занавес, наконец, опустится за моей спиной.

А значит, мне больше не нужно прятать лицо и не от кого скрываться.

— Всё, — довольно сказала Яринка, светя на меня фонариком. — Как новенькая!

— Спасибо, — я осторожно прикоснулась к щеке — её нещадно жгло. Ну ничего: прохладная речная вода скоро остудит воспалённую кожу.

Подруга выпрямилась, размахнувшись, бросила опустевший пузырёк через перила моста, в темноту (он еле слышно булькнул далеко внизу), и снова спросила:

— Ну что, поплыли?

— Сейчас, — я вспомнила о неопознанном предмете, что нащупала в кармане сумки Ральфа. Что-то, похожее на бумагу. Может, деньги? Эта мысль была совершенно глупой — мы с Дэном перерыли сумку ещё в поезде, и я точно знала: никаких денег Доннел мне не передавал. Да и какой прок нам сейчас от них?

— Ярин, посвети!

Денег в кармане сумки, разумеется, не оказалось. Но там было письмо Ральфа. То самое, которое я выкинула под дождь, в разбитое окно бывшего торгового комплекса, желая этим показать Дэну, что прошлое осталось в прошлом, и я не хочу никаких вестей оттуда. Тот же конверт из некогда белой плотной бумаги, теперь свёрнутый вдвое и заляпанный грязью, в которую он упал.

Упал, но был поднят. Кем?

Ну конечно же, им — моим идеальным парнем, поставившим мою безопасность выше своих чувств. Дождавшимся, пока я усну в его объятиях на диванчике фудкорта, спустившимся посреди ночи вниз, на улицу. Каким-то чудом нашедшим в слякотной темноте размокшее письмо и вернувшим его мне даже после своей смерти.

Мой страшный сон той ночью, сон, в котором я проснулась одна, не был сном. Я действительно просыпалась — и действительно не обнаружила рядом Дэна, потому что как раз в это время он бродил под окнами фудкорта, светя себе под ноги фонарём и пытаясь найти то, что, по его мнению, найти было необходимо. Поэтому он подобрал брошенную мною сумку Ральфа, даже когда за нами по пятам шла погоня и на счету была каждая секунда. Поэтому нёс её всю дорогу. И поэтому не позволил упасть с моста вместе с ним, потратив на это единственный миг, которым мог бы воспользоваться для попытки спастись.

Зачем?!

Я не сразу поняла, что Яринка схватила и держит меня за руки, которые комкают злосчастный конверт, пытаются порвать его, уничтожить, хоть так отомстить судьбе за мою горькую потерю. Голос подруги долетал до меня издалека, её лицо, освещённое сбоку брошенным на дорогу фонарём, расплывалось перед полными слёз глазами.

— Дайка, да что с тобой?! Успокойся! Что это у тебя?! Отдай!

Она сумела выцарапать конверт из моих скрюченных пальцев и отскочила в сторону.

— Что это?! Откуда?

Я рухнула на асфальт, обхватила голову руками, зарыдала, раскачиваясь из стороны в сторону. И сквозь эти рыдания начала рассказывать подруге, единственному оставшемуся у меня близкому человеку, обо всём, только что мною понятом.

Яринка сначала слушала в отдалении, потом, на всякий случай, убрав мятый конверт в карман, подошла, присела рядом со мной, стала гладить по отрастающему ёжику волос. Сказала, дождавшись, пока мои всхлипы начнут стихать:

— Если Дэн сделал так, значит, хотел этого. Уважай его выбор.

— Заче-е-ем? — проскулила я, утыкаясь ей в плечо. — Мне не нужно письмо… мне нужен он!

— Наверное, в письме что-то очень важное, — предположила подруга. — Настолько важное, что…

Она не договорила, но я и так поняла: настолько важное, что Дэн счёл нужным пожертвовать собой, но сохранить конверт.

— Он бы точно не хотел, чтобы ты порвала письмо, — рассудила Яринка, строго заглядывая мне в глаза. — Иначе получится, что он умер напрасно.

Я жалко кивнула. Она права. Дэн заслуживает, чтобы его жертва не пропала зря. Он заслуживает намного большего, но всё, что я могу сейчас для него сделать — это прочитать, наконец, письмо Ральфа. Тем более, я ему обещала. В гостиничном номере Красноярска обещала сделать всё ради своего спасения, даже обратиться за помощью к Доннелу. Неужели Дэн уже тогда каким-то образом знал, что сам помочь мне не сможет?

Яринка села напротив меня, подвинула фонарь так, чтобы между нами легло пятно света. И зашуршала бумагой, разглаживая и распрямляя извлечённый из конверта некогда белый, а теперь весь в грязных разводах лист, исписанный рукой Ральфа. Потом протянула его мне, но я затрясла головой.

— Нет! Читай ты, я не хочу…

К счастью, мне не пришлось объяснять подруге, что, начав читать письмо от другого мужчины, письмо, доставшееся мне такой страшной ценой, я буду чувствовать себя предательницей — Яринка поняла это сама и не стала настаивать. Кивнула, склоняясь ближе к фонарю.

— Здравствуй, Лапка…

— Что?!

— Это уже Доннел пишет. «Здравствуй, Лапка. Если ты это читаешь, значит, не захотела возвращаться в Москву с Бранко и Ирэн. Я ожидал этого и, зная, что вы держите путь в Благовещенск, передаю…».

Голос Ральфа зазвучал у меня в голове, заглушая Яринкин, и я снова затрясла головой.

— Нет, не надо вслух! Прочитай сама, а потом просто перескажи. Своими словами!

И подруга замолчала, быстро скользя взглядом по строчкам и чуть шевеля губами в такт уже неслышным мне словам. Её брови поднимались всё выше, а руки, сжимающие письмо, начали заметно подрагивать. А закончив чтение, она подняла голову, но посмотрела не на меня, а на тонущий в темноте китайский берег. Посмотрела огромными немигающими глазами, в которых отразились звёзды.

— Ну, что там? — не выдержала я, когда странное молчание затянулось, но и тогда Яринка ответила не сразу.

А когда, наконец, ответила, её голос звучал сдавленно, словно подруга еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Или не засмеяться.

— Мы на Западе, Дайка! Мы уже почти на Западе!

— Что? — я опасливо покосилась на бумажный лист в её вздрагивающих руках. — Чего он там наплёл? Какой Запад?

— Наш! — Яринка всё-таки засмеялась. — Вот ведь как бывает — едешь на восток, а приезжаешь на запад!

— Да какой нахрен Запад?! — я уже кричала. — Можешь ты объяснить нормально?

И Яринка попыталась объяснить, снова и снова срываясь на нервный смех:

— Доннел написал… что, раз ты не улетела с Бранко, он заберёт тебя отсюда. Потому что там, — она махнула рукой в сторону китайского берега, — уже нейтральная территория! И беглецы твои теперь там, с другими обитателями ничьих земель, а не в руссийской тайге, как раньше.

Я нетерпеливо кивнула: это и так известно, ведь именно туда вёл нас дед Венедикт, туда отправил Михаил Юрьевич. Только при чём здесь Ральф?

— Заберёт меня? Доннел? Откуда он тут взялся?

Яринка опять хихикнула.

— Ниоткуда. Его здесь нет. Но есть те, кто ему подчиняется. Вот, слушай!

Она опять уткнулась в письмо и, прежде чем я успела возразить, начала читать вслух:

— «Лапка, только не вздумай приписывать мне несуществующих добродетелей. Я решил поддержать ваше сопротивление исключительно из практических соображений. Объяснять долго, а ты не всё сумеешь понять, так что скажу просто — мне это выгодно».

О, узнаю Ральфа — «ты не всё сумеешь понять»! Разумеется, ведь глупая маленькая Дайка из дремучей тайги вообще ничего не понимает! И, как ни прискорбно, кажется, это правда. Я и сейчас ни черта не поняла.

— Ральф поддерживает Летних? Чем это, интересно?

Яринка бросила на меня короткий многозначительный взгляд и снова уткнулась в письмо.

— «От Бранко мне стало известно, что вы должны пересечь Амур и найти дикарей на китайской стороне, в бывшем городе Хэйхэ, чтобы договориться с ними о присоединении к сопротивлению. Но мы нашли их раньше вас…».

У меня закружилась голова, и я была вынуждена попросить Яринку замолчать, не успевая усваивать обрушивающуюся на меня информацию.

— Подожди… подожди! Так Ральф один из…

Яринка договорила за меня:

— Один из людей, управляющих Летними из-за занавеса! Тех, о ком сегодня говорил Михаил Юрьевич.

— Но ведь он… ведь он же был тем, кто создал Оазис! — почему-то это показалось мне самым существенным контраргументом. — Он подонок!

— Ну да, — спокойно кивнула Яринка. — Оазис приносил ему прибыль, а революция на Руси, наверное, принесёт ещё больше, уж не знаю, как. Он же написал, что ему это выгодно.

Конечно. Ведь и Дэн сказал, что на самом верху сопротивления, скорее всего, стоят подонки, ибо кто ещё может обладать властью и деньгами, достаточными, чтобы вершить дела такого масштаба? Но я-то была уверена, что речь идёт о руссийских подонках!

— Кстати! — Яринка встрепенулась. — Ты говорила, что Доннел вернул себе остров, но больше там не будет борделя?

— Ну да, так сказали Карл и Ирэн…

Подруга призадумалась.

— Так может, мы ещё вернёмся туда? Может, теперь это будет территория Летних?

Я беспомощно пожала плечами, отказываясь что-либо понимать, а тем более — прогнозировать. Пусть будет, что будет. Сейчас меня больше волновало неожиданное перевоплощение Ральфа Доннела.

— Почему он мне ничего не сказал? — спросила я в пустоту, но осознала глупость своего вопроса ещё до того, как Яринка фыркнула:

— А должен был?

— Но я ведь рассказывала ему… о моих родителях, о Дэне, о том, зачем мы с тобой сбежали из приюта и кто нам помог… А он ответил, что мои другие — глупые террористы.

— Он объяснил! — Яринка подняла письмо к глазам. — «Я пытался уберечь тебя от всего этого. Для меня ваша борьба — лишь способ вести бизнес, и я не хотел, чтобы ты рисковала в погоне за ложной целью — потому и не отпустил из Оазиса вместе с твоей подругой…».

Ишь ты, какой заботливый! Выходит, что по плану Доннела я так и должна была куковать на острове в качестве его ручной зверушки?

Яринка поглядела на меня виновато.

— Ещё он пишет, что навёл справки о твоих родителях сразу, как только Бранко рассказал ему, почему ты так рвёшься в Сибирь. И узнал, что их давно нет в живых, что тебя обманывают, используют.

Я протянула руку и погасила фонарь. В темноте было легче выдерживать насмешливые пощёчины судьбы. Если бы я только прочла письмо раньше…

Спасаясь от этой безнадёжной мысли, я торопливо спросила Яринку:

— И как он собирается нас забрать? Написал об этом?

— Конечно, — она протянула руку к фонарю, но я шустро отодвинула его в сторону. — Не надо читать. Так скажи.

Подруга раздражённо вздохнула в темноте, но послушалась.

— У тебя среди стрел к арбалету есть несколько штук с красным наконечником. Они сигнальные. Наконечники нужно чем-нибудь поджечь и стрелять в воздух. Только…

— Что?

— Стрелять нужно на том берегу, уже в Хехе… в Хайху… короче, в этом китайском городе. У колеса. А мы же ещё над рекой.

— Сигнальные? — с сомнением протянула я и потянулась к сумке Ральфа. — В первый раз слышу. И не помню я там никаких красных наконечников.

Яринка светила мне фонарём, пока я доставала колчан и вытряхивала на асфальт россыпь тонких серебристых стрел. Серебристых… кроме нескольких, кажущихся более тёмными, которые при ближайшем рассмотрении оказались медного цвета. Их наконечники не были красными, как написал Ральф — скорее, бордовыми, — но в том, что речь в письме шла именно о них, сомневаться не приходилось.

Я подняла одну такую стрелу, показала Яринке.

— Попробуем?

— Сейчас? — почему-то испугалась она. — Но мы же ещё не на месте. Колесо — вон оно где…

— Мы не доплывём до берега с арбалетом! — пожалуй, чересчур резко ответила я, удивлённая внезапным замешательством боевой подруги. — Или здесь, или нигде.

— Подожди, — Яринка каким-то старушечьим жестом начала массировать виски. — Ещё немного. Надо же подумать! Ведь это… это слишком…

Слишком неожиданно, хотела сказать она? Да уж, неожиданнее некуда: я сама чувствовала себя так, будто лечу в пропасть, у которой не видно дна. А всё привычное, всё любимое, все надежды и планы последних дней, месяцев, лет — летят вместе со мной. С таким трудом собранная картина мира разбилась вдребезги, больно поранив осколками, и вокруг снова образовалась зияющая пустота.

Но, в отличие от подруги, меня это только подтолкнуло к немедленным действиям. Пустоту нужно было срочно чем-нибудь заполнить. Хоть чем!

У меня нашлась зажигалка, но я взяла походные негасимые спички из кармана Дэновой куртки. Не потому, что они больше годились для такого случая — просто хотелось, чтобы Дэн тоже принял участие во всём этом. Яринка перестала хныкать и подсказывала, заглядывая в письмо Ральфа:

— Нужно держать наконечник в огне, пока он не начнёт потрескивать. А затем сразу стрелять вертикально вверх.

Я кинула ей на колени коробок. Вложила медного цвета стрелу в ложу арбалета, взвела тугую тетиву… Вот как: Пчёлке всё-таки предстоит сделать свой решающий выстрел, ради которого она ко мне вернулась.

В темноте загорелся жёлтый огонёк: Яринка чиркнула спичкой, поднесла её к поблёскивающему наконечнику. И смотрела, как пламя лижет его, пока мы обе не услышали отчётливый треск, похожий на тот, с которым в приюте разгорались праздничные бенгальские огни — одна из маленьких радостей, иногда доступная его воспитанникам.

— Отойди!

Яринка отпрыгнула в сторону, а я вскинула арбалет, вдавливая приклад в плечо и до хруста изгибая поясницу. Вертикально вверх… Палец надавил спусковой крючок. Я даже успела порадоваться его мягкому ходу, когда белая комета разгорелась в темноте, заставив нас зажмуриться, и с яростным шипением рванулась в небо.

Мне с трудом удалось удержаться на ногах. Из-за отдачи в неудобной позе и кратковременной слепоты я неловко просеменила боком несколько шагов, выронила Пчёлку и присела. А когда выпрямилась, услышала, как Яринка негромко смеётся.

— Загадала! — с совершенно детским восторгом выкрикнула она, будто мы с ней играли во дворе приюта, а не ожидали своей судьбы на разрушенном мосту, меж двух враждебных берегов. — Я загадала желание!

У меня перед глазами всё ещё плавали пятна неожиданной вспышки, но сквозь них удалось разглядеть, что подруга стоит, запрокинув голову, хлопает в ладоши, а по её лицу скользит призрачный белый свет. Прищурившись, я посмотрела вверх.

Сияющая комета, сорвавшаяся с ложа Пчёлки, теперь плыла в вышине над нами и рассыпалась, рассыпалась в разные стороны веером серебряных искр, рассекающих небо короткими пронзительными росчерками. Падучими звёздами.

— Загадывай скорее! — крикнула мне Яринка, выглядевшая совершенно счастливой. — Звездопад!

Да, это был звездопад. Наш с ней долгожданный звездопад, заслуженный, выстраданный. И я мысленно заметалась, пытаясь из десятков желаний, начиная от совершенно мелочных и глупых, заканчивая глобальными, касающимися мироздания в целом, выбрать одно — самое главное, самое заветное… Но не успела. Белая комета, уже опускающаяся, уже завершающая свой полёт, вдруг снова вспыхнула, с треском разбрызгав вокруг себя целый сноп искр-звёзд, и медленно погасла, став сначала тускло-жёлтой, затем оранжевой, и, наконец, исчезнув совсем.

— Успела? — шепнула Яринка, сразу притихшая и погрустневшая, словно весь её детский восторг сгорел вместе с нашими падучими звёздами. — Загадала?

Я покачала головой, удивляясь, как сильно меня это расстроило. Будто не было у нас других причин для печали!

— Ничего… — начала утешать подруга и вдруг опять просияла. — Дайка! У нас же есть ещё такие стрелы! Мы можем снова устроить звездопад! Много раз!

Не дожидаясь моей реакции, она метнулась к россыпи стрел на асфальте, начала лихорадочно перебирать их в поисках нужной. Я, тоже обрадованная, хотела помочь ей, но заметила краем глаза проблеск света в темноте у руссийского берега. Повернула голову.

— Ярин…

Плечом к плечу мы медленно подошли к перилам, не сводя глаз с дрожащего жёлтого огонька. Огонёк слегка раскачивался вверх-вниз и, кажется, приближался.

Подруга сообразила первой.

— Лодка! — задохнулась она. — Эти… возвращаются!

Эти: Михаил Юрьевич, его «ребята» и Дульсинея Тарасовна… хотя нет, Дульсинею Тарасовну, скорее всего, оставили на берегу — несомненно возвращались. Возвращались, удивлённые и встревоженные диковинной иллюминацией, устроенной нами над ночной рекой. Возвращались, твёрдо намеренные на этот раз забрать нас с остатков моста, пусть даже силой. Сделать это под видом заботы и нежелания оставлять двух малолетних дурёх на верную смерть в диком краю, а на самом деле — вновь преследуя свои цели и выгоды.

— Ну что, поплывём? — опять спросила Яринка, и на этот раз я ответила:

— Да!

Поплывём, потому что, несмотря на всё произошедшее, я не хочу стрелять ни в Михаила Юрьевича, ни в кого-либо другого. Поплывём, потому что, даже если впереди нас никто не ждёт, это лучше, чем возвращаться назад. Поплывём, потому что Яринка права, и мы в одном шаге от исполнения своей некогда заветной мечты — вырваться за железный занавес Руси, попасть на Запад… и ничего, что он вдруг оказался на Востоке.

У меня не было времени попрощаться ни с Пчёлкой, которая так и осталась лежать там, где я её выронила, ни с курткой Дэна, ни с самим этим скорбным местом, где мы мы в последний раз были вместе. И, наверное, к лучшему: очередного прощания я могла уже и не выдержать.

Мы начали торопливо выбираться из платьев, из дурацких неудобных закрытых платьев, которые так раздражали нас, уже привыкших в Оазисе к джинсам и шортам. Под платьями, благодаря всё той же руссийской чопорной «моде», были у меня и у подруги ещё лёгкие комбинации, иначе отправляться бы нам в опасный заплыв нагишом. Платья упали на асфальт, за ними последовала обувь, за обувью — колготки. Когда мы, босые, налегке, чувствуя голой кожей ласку ночной прохлады, побежали к краю моста, я впервые со времён нашего с Бранко путешествия на машине по бесконечным дорогам, почувствовала себя по-настоящему свободной.

Ой-ой-ой… мысль, что мы слишком поторопились бросать обувь, пришла мне в голову, как это обычно бывает, опосля, когда узкие ступеньки-скобы больно впились в незащищённые ступни. Яринка, следовавшая за мной, тоненько взвыла и заспешила вниз, чуть не наступая пятками мне на макушку. Так что получилось даже лучше: мы с ней спикировали к воде, как чайки, не успев испугаться ни высоты, ни темноты, которые, дополняя друг друга, делали этот спуск весьма рискованным.

И снова — ой-ой-ой! Вода Амура, казавшаяся такой спасительно прохладной при дневной жаре, сейчас обожгла холодом. Вода не привычного мне Чёрного моря, но сибирской реки, неласковой к ночным купальщикам.

Скобу, за которую держалась руками, я отпустила сразу, лишь только пальцы ног почувствовали влагу, и поэтому окунулась в реку с головой. Вынырнула, вытаращив глаза и молотя руками, хотела предупредить Яринку, чтобы погружалась постепенно, но дыхание перехватило от озноба. Так что подруга разделила мою участь и снова заверещала.

Здесь, под мрачной громадой разрушенного моста, в темноте и холоде, безумная идея добраться вплавь до берега уже не казалась такой осуществимой. Да и сам берег отодвинулся вдаль, стал тонкой чёрной полоской на горизонте, от которого нас отделяли десятки метров зловещей глубины. И теперь мы беспомощно барахтались, глядя друг на друга, не смея ни начать путь к намеченной цели, ни вернуться на мост, пока не стало слишком поздно.

Всё решило течение, силу и скорость которого мы недооценили. Пока я и Яринка набирались решимости, восстанавливая дыхание после погружения в неожиданно холодную воду, нас уже незаметно отнесло в сторону. А мост, только что закрывавший небо над нашими головами, отодвинулся вбок и продолжил удаляться, покачиваясь на фоне звёзд.

— Нас уносит! — испуганно сказала Яринка, лязгая зубами. И тогда я приняла решение.

— Поплыли! Заодно согреемся.

Прежде чем рвануться к желанному берегу, я оглянулась назад, на Благовещенск. Огонёк приближающейся лодки по-прежнему светил из темноты, но ещё слишком далеко, чтобы её пассажиры могли нас увидеть или услышать. Это было хорошо, но одновременно пугающе. Если вдруг… мне не хотелось об этом думать, но, если вдруг что-то пойдёт не так, лодка не успеет нам на помощь.

Сначала казалось, что течение помогает плыть, мягко подталкивая в правый бок и поддерживая на поверхности. Оно могло бы быть потеплее, но сейчас, благодаря движению, холод почти отступил. Мы с Яринкой держались в паре метров друг от друга, не разговаривали, сосредоточившись на дыхании, на размеренных гребках, каждый из которых теперь был следующей маленькой промежуточной целью на пути к одной — самой важной, преследуемой нами с давней и такой же звёздной ночи, как сегодняшняя. Памятной ночи в сосновом лесу, когда мы впервые заговорили о Западе.

Сейчас эта цель была совсем близка, и её близость заставляла рваться вперёд с утроенной силой. Я думала обо всём, что произошло в моей жизни за прошедшие четыре года, гадала — а хватило бы той одиннадцатилетней девочке из соснового леса мужества встать на выбранный путь, знай она заранее, какую цену придётся уплатить? Через что предстоит пройти и сколько потерять?

«Лето придёт во сне», — пела я тогда, уверенная, что нужно лишь уметь терпеливо ждать, смиряясь с лишениями и невзгодами. Ждать, верить, надеяться — и рано или поздно желанное лето наступит, тепло растопит сугробы, и так некстати проснувшийся посреди зимы медведь выйдет под ласковое солнце, потягиваясь и зевая.

— Нет, мишка, — прошептала я, делая судорожные гребки к далёкому берегу, к заветной цели, к моему лету, — ты не уснёшь снова, ты просто погибнешь, если останешься в берлоге! Ты теперь шатун… иди на охоту!

Оказалось, что лета нельзя дождаться. К нему можно только прийти. И я иду. Я уже иду, я совсем рядом!

— Дайка… — голос Яринки звучал сдавленно, через силу, — берег не приближается!

Я рванулась вверх, на миг выскочила из воды по плечи, тут же погрузилась обратно, и плеснувшая в рот и нос волна вызвала приступ кашля — но мне хватило времени увидеть, что подруга почти права. Желанный берег приблизился, но не настолько, насколько можно было бы ожидать, учитывая время и усилия, затраченные нами на пути к нему.

Зато мост был теперь далеко в стороне, как и дрожащий, почти невидимый огонёк лодки.

А коварное течение, усыпившее нашу бдительность, больше не помогало плыть: оно обволакивало, опутывало, как паутиной, стесняя движения.

А руки слабели. А вода уже не держала так прочно, как раньше.

И холод вернулся, вкрадчивый, зловещий, проникающий внутрь тела, делающий мышцы вялыми и стылыми.

— Ещё немного! — хрипло крикнула я Яринке явную ложь. — Осталось немного!

Она не ответила, но теперь я слышала её тяжёлое и быстрое, на грани паники, дыхание, время от времени прерывающееся фырканьем и кашлем, когда речная вода попадала подруге в открытый рот.

Стараясь не думать, насколько ещё хватит наших сил, я сосредоточилась на гребках. Следующая промежуточная цель… гребок… следующая… гребок…почему ноги тянет ко дну? Цель… гребок… цель… гребок… почему руки так устали, разве мы долго плывём?

Далеко ли позади огонёк лодки? Нет, оглядываться нельзя, это лишняя трата сил. Только вперёд. Только чёрная полоска заветного берега перед глазами… по-прежнему далёкая. Только мириады звёзд наверху, среди которых ни одной падучей. Жаль, что я так и не успела загадать желание! И, как назло, теперь знала, что нужно было загадывать, теперь бы я…

— Дайка! — сбоку раздался беспорядочный плеск. — Нога! Ногу скрути…

Лицо Яринки с панически разинутым ртом было поднято к небу. В глазах вспыхнуло отражение звёзд — и тут же погасло, залитое водой.

Я оказалась рядом с подругой в два отчаянных гребка (только не судорога, нет, это же конец!) больше похожих на прыжки, но она уже вынырнула на поверхность, хрипло втянула воздух, снова начала погружаться… Я схватила её за волосы, потянула к себе, но Яринкины руки взметнулись из воды и стиснули мою шею, утаскивая за собой вниз, под воду. Мир вокруг исчез, сменившись непроглядной темнотой, и это напугало меня больше, чем холодная вода, льющаяся в рот и нос. Подтянув колени к груди, я сделала то единственное, что было разумно в нашей ситуации — обеими ногами с силой оттолкнула подругу от себя, разрывая душащее кольцо её рук. Вынырнула, жадно вдохнула…

От толчка Яринкина голова тоже показалась на поверхности, запрыгала, как поплавок, вверх-вниз, в отчаянных попытках удержаться над водой. К счастью, я знала, что делать. Ася и Вика, наши старшие «коллеги» в Оазисе — спасибо им сейчас из далёкой Сибири — научили меня. Снова оказавшись рядом с тонущей подругой, я подхватила её под мышки, на этот раз — правильно, сзади, дёрнула вверх. Яринка мотнула головой, и её затылок врезался мне в переносицу, отчего в глазах вспыхнули белые огни, но я не выпустила брыкающееся тело. Перехватила второй рукой, попробовала запрокинуть Яринку на спину и закричала ей в ухо, хрипло и страшно:

— Ложись! Ложись и расслабься, дура! Как на море, помнишь?!

Наверное, она помнила: мы любили так качаться на пологих волнах прибоя, глядя в бездонное голубое небо. А ещё моя Яринка даже на краю гибели оставалась моей Яринкой, и она сумела побороть панику. Тонкое тело изогнулось в моих руках, выпрямилось и легло на воду: дрожащее, натянутое как струна, но неподвижное.

— Вот так, хорошо, — я говорила еле слышно, словно громкий голос снова мог повергнуть подругу в панику, — теперь расслабься. Вода сама держит, помнишь? Сейчас полежим, отдохнём и поплывём дальше. Всё получится…

Я бормотала что-то ещё, при этом вытягиваясь рядом с Яринкой, сжимая её руку в своей. Отдохнуть… пусть течение само несёт нас, пусть… И только сейчас осознала, что свет, вспыхнувший в моих глазах при ударе Яринкиной головы, не погас. Он отражался от чёрной воды, от наших тел, танцевал белыми бликами на волнах…

— Там! — подруга тоже шептала, боясь повернуть голову и лишь отчаянно кося глазом в сторону китайского берега. — Оттуда!

А прежде чем я успела увидеть и понять то, что уже увидела и поняла она, над рекой, в клочья разрывая ночную тишину, разнёсся далёкий ещё рёв. Рёв заводящегося катера, который уже какое-то время держал нас в луче своего носового прожектора. Разнёсся, подобно Трубному гласу с небес, и начал приближаться.

Мы с Яринкой лежали на воде, в зыбком равновесии раскинув в стороны руки и ноги, мы были совершенно беспомощны и обессилены, и мы могли только надеяться, что на этот раз встретили друзей. Что сейчас к нам на помощь идут те, кто должен был увидеть посланный с моста сигнал. Что это люди Ральфа. Или беглецы. Или и те, и другие. Что это не проснувшиеся пограничники, стреляющие на поражение, без предупреждения. Что это вообще настоящий катер и настоящий свет, а не милосердная галлюцинация мозга, умирающего сейчас под водой от недостатка кислорода.

Рёв нарастал, вода пробками стояла в ушах, и я не сразу расслышала слово, которое снова и снова повторяла Яринка, стискивая мою ладонь.

— Загадывай! Загадывай! Загадывай!

Не понимая ещё, чего она хочет, я повернула голову и увидела, как над китайским берегом, над чёрным зеркалом Амура, над несущимся по нему светом прожектора взлетает белая комета. Взлетает, такая же, как та, что была отправлена в ночное небо решающим и единственным выстрелом моей Пчёлки. Взлетает, веером рассыпая вокруг себя серебряные падучие звёзды.

И, глядя, как рождаются и тут же гаснут их короткие, но такие яркие жизни, я загадала.