Договоры Руси с варягами, уграми, Болгарией

 

1. Историография вопроса о договоре 907 г

907 год стал в истории русской дипломатии вехой не менее, если не более, значительной, чем год 860-й, когда Русь была признана Византией как государство и заключила с империей первый договор "мира и любви".

Под 907 г. автор "Повести временных лет" помещает рассказ о новом походе русского войска на Константинополь и о заключении нового русско-византийского договора. На этот раз в летописи сохранилось сообщение и о заключении перемирия, и о ходе переговоров по поводу выработки мирного договора, и о его содержании.

В трудах историков XVIII в. версия "Повести временных лет" о договоре 907 г. была принята безоговорочно. В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов, М. М. Щербатов, И. Н. Болтин не сомневались в достоверности этого договора. Многолетнюю дискуссию открыл А. Л. Шлецер, который поставил под сомнение летописное известие и о походе, и о договоре 907 г. Он первым ввел в историографию для подтверждения своей позиции такой аргумент, как умолчание об этих событиях византийских источников.

На протяжении последующих 150 лет в дискуссии четко определились две линии: одни историки считали договор плодом вымысла автора "Повести временных лет"; другие полагали, что он является исторической реальностью, но по-разному оценивали его содержание, место в системе восточноевропейской дипломатии.

В течение XIX в. русская официальная и либеральная историография воспринимала договор традиционно: его содержание освещалось едва ли не во всех общих курсах по отечественной истории и в специальных исторических, историко-правовых, историко-церковных работах. А в начале XX в., опираясь на мнение А. Л. Шлецера, новый удар по достоверности договора 907 г. нанес Г. М. Барац. Он писал, что в договорах Руси с греками "ничего не поймешь", что это просто "изодранные лоскуты", случайно сцепленные между собой неумелой рукой плохого компилятора.

Скептической линии по отношению к договору 907 г. придерживался В. И. Сергеевич. Он считал, что "причины, вызвавшие заключение нового мира (договора 911 г. — А. С.), остаются… неясными", да и само изложение договора 907 г., по Сергеевичу, выглядит отрывочно, он не имеет начала. Выступая против точки зрения ряда историков о том, что договор, возможно, носил прелиминарный (предварительный) характер и лишь предварял дальнейшее соглашение 911 г., В. И. Сергеевич писал, что эта концепция слишком искусственна по отношению к "таким примитивным деятелям, какими были руссы времен Олега".

Реальность договора 907 г. вызывала сомнения и у А. А. Шахматова. Он утверждал, что договор 907 г. — это вымысел летописца, причем вымысел хорошо продуманный, преднамеренный. А. А. Шахматов объясняет и мотивы этой древней фальсификации. Летописец, ознакомившись с текстом договора 911 г., обнаружил в его заглавии указание на то, что ему предшествовал какой-то договор, тождественный с договором 911 г., - именно так понял А. А. Шахматов начальные слова договора 911 г.: "Равно другаго свещания, бывшаго при тех же царьхъ Лва и Александра". Из заглавия летописец вывел, что первый мир относится ко времени Олегова похода на Царьград. Он высчитал и время похода — 907 г., просто-напросто взяв эту дату из народного предания, которое оказалось здесь же, в летописи, и говорило о смерти Олега через четыре года на пятый после его похода на Византию. Но в 907 г. еще не правил император Константин, венчанный на царство позднее. А он-то и упоминало в преамбуле соглашения 911 г. Тогда летописец вычеркнул из преамбулы имя Константина и оставил там имена царствовавших в 907 г. Льва и Александра, которые и заключили в 907 г. с Олегом какой-то договор, в чем-то "равный" договору 911 г. Но серия подделок на этом не кончается. Летописец изобретает и самый договор 907 г. К тому же, замечает А. А. Шахматов, в договоре Игоря 944 г. есть ссылки на статьи "ветхого мира", которые ведут к 911 г., но самих статей в договоре 911 г. нет. Значит, делает вывод А. А. Шахматов, их искусственно перенесли из 911 в 907 г. И вот итог: договора 907 г. не существовало, "Олег заключил с греками только один договор" — 911 г.

Сомнения А. А. Шахматова в дальнейшем разделяли А. Е. Пресняков, С. П. Обнорский, С. В. Бахрушин. Отзвуки скептического подхода к договору 907 г. ощущались и в советской историографии. Так, Д. С. Лихачев, с одной стороны, не сомневался в реалиях похода 907 г. и писал о четырех договорах (907, 911, 944 и 971 гг.). Руси с греками, включая в их состав и договор 907 г., а с другой — согласился с точкой зрения А. А. Шахматова, что договор 907 г. — это извлечение, "простая выборка некоторых статей из договора 911 г.". Б. А. Рыбаков в своих работах проходит мимо как даты похода (907 г.), так и самого договора 907 г., хотя признает исторически реальными факты похода. А. А. Зимин упоминает о договоре 907 г., но опирается при этом на мнение тех ученых, которые считали его литературной компиляцией, основанной на материале договоров 911 и 944 гг. Так, он отмечает, что "договор 907 г. появился только под пером составителя "Повести временных лет" из имевшихся в его распоряжении материалов". Еще раз версия об искусственном происхождении текста договора 907 г. прозвучала в работах А. Г. Кузьмина и О. В. Творогова.

Другая группа ученых — как дореволюционных, так и советских — не отрицает достоверности летописных сведений о договоре 907 г., но считает его прелиминарным миром, который был перезаключен в 911 г..

М. С. Грушевский, отрицая историческую достоверность факта нападения Руси на Константинополь, тем не менее признал, что какие-то походы русских ратей на Византию предпринимались, результатом чего и явилось заключение выгодных для Руси договоров с империей, включавших условия о выплате греками контрибуции, дани и иные благоприятные для Руси пункты.

В советской историографии мнение о прелиминарном характере договора высказали Б. Д. Греков, М. В. Левченко, В. Т. Пашуто, а в юридической литературе — Ф. И. Кожевников. Б. Д. Греков, не указывая, правда, дату похода, полагал, что под стенами Константинополя византийцы пошли на невыгодный для них мир, "после чего был заключен письменный договор, определявший отношения между Киевским государством и Византией". Договор 907 г., надо полагать, такие отношения еще не регламентировал. Анализируя договор 911 г., Б. Д. Греков рассматривал в его составе и статьи, помещенные летописцем под 907 г., т. е. он опирался на ставшее к тому времени традиционным понимание статей договора 907 г. как извлечения из текста договора 911 г.. М. В. Левченко считал, что договор 907 г. не вполне соответствовал условиям развивавшихся русско-византийских отношений, чем и объяснялось направление в Византию посольства Олега и заключение нового соглашения 911 г.. Эту точку зрения разделяет В. Т. Пашуто. "Кажется, правы те, — пишет он, имея в виду М. В. Левченко и польского историка С. Микуцкого, — кто считает его (договор 907 г. — а. С.) предварительным соглашением, судьбу которого и решил поход 911 г.". Договор 907 г. В. Т. Пашуто характеризует как "межгосударственный", "юридически зрелый". Он подчеркивает, что договор 907 г. "лишь зафиксировал и объединил нормы, уже бытовавшие в прежних соглашениях отдельных славянских земель с Византией".

Существует и третья версия, согласно которой договор 907 г. являлся основным, решающим в отношениях Руси и Византии в начале X в. и имел универсальное значение для последующих отношений двух государств в X–XI вв. Первым эту точку зрения высказал Н. А. Лавровский, а детально обосновал ее В. В. Сокольский в публичном выступлении в 1870 г. Он обратил внимание на то, что само оформление этого акта сопровождалось предварительным договором, что было свойственно лишь самостоятельным внешнеполитическим соглашениям. Договор же 911 г., по мнению; Сокольского, был только дополнением к договору 907 г., которое стало необходимым в ходе торгового и политического сотрудничества Руси и Византии.

С. М. Соловьев дал на этот счет почти бытовую зарисовку, которая в общем достаточно четко укладывается в концепцию самостоятельности и универсальности договора 907 г. Допустив русских в Византию, писал С. М. Соловьев, "греческий двор должен был урядиться с киевским князем, как поступать при необходимых столкновениях русских с подданными империи". Так появился договор 911 г., который был утвержден "на основании прежнего ряда, заключенного тотчас после похода". Его точку зрения разделяли А. В. Лонгинов и Д. Я. Самоквасов. "Древний мир" стал основой для последующих соглашений — так определил Д. Я. Самоквасов значение договора 907 г. По его мнению, "договоры 911, 945 и 971 гг. представляли собой только подтверждения и дополнения договора 907 г.".

В защиту этой концепции выступил советский ученый В. М. Истрин. Он считал, что соглашение 907 г. отвечало всем современным ему дипломатическим канонам, но оказалось недостаточным для дальнейшего регулирования отношений между двумя странами. Поэтому в 911 г. Олег отправил "особых послов" в Константинополь для восполнения недостающих взаимных условий. Они и появились в договоре 911 г., но позднейший летописец сократил их как простое повторение норм договора 907 г.

Наконец, некоторые историки — как дореволюционные, так и советские, признавая самостоятельность договора 907 г., придавали ему ограничительный, торговый характер.

Советские историки — авторы коллективных обобщающих трудов, несомненно, учитывали отсутствие единого мнения по поводу данного исторического сюжета. Отсюда и осторожные оценки. Так, в многотомных "Очерках истории СССР" говорится: "О соотношении текстов этих договоров (907 и 911 гг. — А. С.) в литературе существуют разногласия. Во всяком случае, факт заключения договора в 907 г. не подлежит сомнению и можно смело утверждать, что выгодный для Руси договор явился следствием удачного похода русских "воев" на Царьград. Несколько лет спустя авторы многотомной "Истории СССР с древнейших времен до наших дней" обошли молчанием этот спорный вопрос. Авторы двухтомной "Краткой истории СССР", напротив, признали как конкретно-исторический факт поход Олега 907 г., но посчитали, что условия мира 907 г. были оформлены позднее, в русско-византийском договоре 911 г., "весьма выгодном для Руси". В "Истории дипломатии" не нашли отражения ни поход, ни договор 907 г. В "Истории Болгарии" договор 907 г. оценивается как чисто "торговый". По-иному трактуются ход и итоги военной кампании 907 г. в "Истории Византии". Автор главы "Византия и Русь в IX–X вв." Г. Г. Литаврин не сомневается в достоверности похода и договора 907 г. По его мнению, в 907 г. у стен Константинополя было достигнуто соглашение, а в 911 г. был заключен еще один договор.

В работах зарубежных историков отразилась острая полемика по этому вопросу в отечественной историографии. В XVIII–XIX вв. в обобщающих трудах по русской истории, выходивших за рубежом, история похода и договора 907 г. излагалась в соответствии с интерпретацией этого вопроса в русской историографии XVIII в.. Но уже в первой трети XIX в. на Западе раздавались голоса скептиков, выразивших недоверие сообщению "Повести временных лет". "Полностью мифической традицией" назвал события 907 г. немецкий историк Ф. Вилькен. Ему вторил англичанин С. Рэнсимэн. "Обычной сагой" считал историю Олегова похода и договора 907 г. немецкий историк Г. Лэр. Эти ученые расценивали умолчание греческих источников в качестве основного аргумента в пользу отрицания реалий 907 г.

Особенно активно против достоверности сведений русской летописи о походе и договоре 907 г. выступили в 30 — 50-х годах XX в. бельгийский византинист А. Грегуар и английский историк Р. Доллей.

В. Грегуар в статье "Легенда об Олеге и экспедиции Игоря" писал, что князь Олег никогда, не существовал, что летопись Нестора "содержит столь же много ошибок, сколь и слов". В дальнейшем положения А. Грегуара о "неисторичности" похода развивал Р. Доллей, который аргументировал свою позицию опять-таки ссылками на умолчание греческих источников о походе и договоре 907 г. и последующие "заимствования" из истории болгаро-византийских отношений.

В начале 60-х годов XX в. в Париже вышла в свет работа И. Сорлен "Договоры Византии с Русью в X в.". Не определив четко своей позиции в подходе к договору 907 г., И. Сорлен, с одной стороны, допускает, что "достоверность договоров может быть взята под сомнение, если сам поход, который им предшествовал, является только легендой", а с другой — отмечает, что если принять оба договора как реальные факты, то соглашение 907 г. "представляет собой документ, независимый от договора 911 г.".

В 70-е годы XX в. против достоверности договора 907 г. выступили Д. Оболенский и его ученик Д. Шепард. Д. Оболенский в труде "Византийское сообщество. Восточная Европа. 500 — 1453" принял версию о том, что договор 907 г. был лишь частью соглашения 911 г., но прошел мимо таких сюжетов переговоров 907 г., как заключение мирных отношений между двумя странами или выплата Византией дани Руси. Д. Шепард в небольшой студенческой работе о проблемах русско-византийских отношений с 860 по 1050 г., не утруждая себя аргументами, вообще опустил дату 907 г..

Однако А. Грегуар был глубоко не прав, когда утверждал, что к концу 30-х годов XX в. не было слышно ни одного голоса в защиту достоверности русских летописных известий о событиях 907 г. В пользу правдоподобности похода и договора 907 г. выступил в 1938 г. американский историк Г. Рондал. В 1947 г. известный французский византинист Л. Брейе не только отметил реальность похода Олега и поражения греков, но даже настаивал на достоверности факта встречи Льва VI и Олега для утверждения мирного договора. В 1948 г. летописную версию похода и договора 907 г. принял канадский ученый А. Боак. Как и историки прошлых лет, он рассматривал переговоры 907 г. лишь как предварительное соглашение, которое было завершено "формальным договором" 911 г.

Но наиболее решительно в защиту достоверности летописных сведений о русско-византийских отношениях в 907 г. выступили Г. Острогорский и А. А. Васильев. В статье "Поход князя Олега против Константинополя в. 907 г." Г. Острогорский отметил, что русский летописный текст восходит к какому-то древнейшему источнику. Факт умолчания греческих хронистов о событиях 907 г. он объяснял тем, что все их сведения также восходят к общему корню — хронике Симеона Логофета, в которой действительно не упомянут поход 907 г. А. А. Васильев в книге "Второе русское нападение на Константинополь" подробно разбирает обстоятельства похода и договор 907 г. Правда, он считает Киевскую Русь норманским государством, а Олега — варяжским вождем, но ни минуты не сомневается в реальности самого Олега, его похода и договора 907 г. Как и Г. Острогорский, он не согласен с негативной оценкой договора 907 г. А. А. Шахматовым и попытался реконструировать его полный текст, утверждая, что в этом договоре имелась и статья о разрешении русским воинам служить в Византии. А. А. Васильев выступает против скептических оценок А. Грегуара. Такой взгляд на работы А. Грегуара разделяет и Г. Вернадский.

Таким образом, на наш взгляд, объективное понимание событий 907 г. возможно лишь при ответе на два взаимосвязанных вопроса: был ли поход 907 г. исторически реальным фактом и достоверны ли сведения автора "Повести временных лет" о заключении Олегом договора в 907 г. Каждый из этих вопросов таит в себе самостоятельную исследовательскую тему.

 

2. Дипломатические соглашения Византии второй половины 1-го тысячелетия и договоры Руси с варягами, уграми, тиверцами, Болгарией, Византией в 907 г

По нашему мнению, достоверность сведений "Повести временных лет" о русско-византийском договоре 907 г.можно проверить методом их сравнительно-исторического анализа и сопоставления:

во-первых, с фактами заключения Византийской империей дипломатических соглашений с "варварскими" государствами и народами во второй половине 1-го тысячелетия;

во-вторых, с практикой заключения дипломатических соглашений Руси с соседними государствами и народами в IX в.;

в-третьих, с летописными же фактами о заключении иных соглашений Руси с Византией для выяснения места договора 907 г. в общей цепи русско-византийских отношений IX–X вв.

До настоящего времени в историографии затрагивались отдельные аспекты такого подхода к теме, но не было предпринято комплексного рассмотрения проблемы по основным выделенным нами направлениям. Такой методологический подход оправдан, на наш взгляд, хронологической сопоставимостью процессов государственного развития у народов Восточной Европы и древней Руси именно во второй половине 1-го тысячелетия и началом их дипломатических контактов с Византийской империей. В тот период на необозримых пространствах Восточной Европы — от Волги до Паннонии и Карпат, от Балтийского побережья до Северного Причерноморья — складывается ряд крупных государственных образований: Аварский каганат, государство хазар, Болгария и др.; одновременно на южных границах Византийской империи и в Передней Азии складывается новое мощное государство арабов — халифат, а на Западе мужает держава франков. Эти государственные образования со всех сторон охватывают Византию в VI–X вв., все чаще становятся их дипломатические контакты с империей. В это время продолжают развивать свои дипломатические отношения с Византией и такие древние государства, как Персия. Их взаимоотношения дают образцы уже разработанных дипломатических норм.

Древнерусское государство не только переживает те же стадии перехода от военной демократии к раннефеодальному государству, как и некоторые другие окружавшие Византию народы в 1-м тысячелетии, но и ведет параллельно с последними войны против империи, осуществляет с ней дипломатические контакты, включаясь постепенно в общую систему международных отношений своего времени.

Подобная постановка вопроса определяет и корпус исследованных источников. В первую очередь это, конечно, спорный текст "Повести временных лет", рассказывающий о заключении Олегом русско-византийского договора 907 г., и тексты русско-византийских соглашений 911, 944, 971 гг., историческая достоверность которых в основном не вызывала сомнений ни у русских, ни у зарубежных исследователей. Изучение договоров Византии с сопредельными государствами основывается на собранном немецким византинистом Ф. Дэльгером реестре всех упоминаний в византийских и западноевропейских хрониках, исторических, географических и прочих трудах арабских, персидских и иных восточных авторов о договорах, дипломатических переговорах, дипломатической переписке византийских императоров с монархами окружавших Византийскую империю государств с 565 по 1025 г. Эти сведения составили 1-й том его многотомного издания "Regesten der Kaiserurkunder des Ostromischer Reiches von 565 — 1453". Ценность этой работы Ф. Дэльгера заключается в том, что сведения о том или ином договоре, переговорах, посольстве, переписке приводятся на основании всех известных на этот счет сообщений различных авторов.

Для того чтобы выяснить реальность или ложность сведений "Повести временных лет" о соглашении 907 г., прежде всего следует установить, какие типы договоров заключала Византийская империя с окружавшими ее "варварскими" государствами. В работе о византино-иностранных договорах и способах их заключения Д. Миллер отметил, что в дипломатических отношениях во второй половине 1-го тысячелетия империя в основном руководствовалась стремлением во что бы ни стало не допустить военной конфронтации с соседними государствами и урегулировать отношения с ними "через договоры, соглашения… которые обеспечивали мир и продлевали его. Мир… был первейшим желанием".

Подобную же трактовку византийской дипломатии дает и Д. Оболенский, настаивавший на том, что Византийская империя, вынужденная оборонять свои границы на двух фронтах: на востоке — против Персии, арабов, турок и на севере — против "степных варваров" и балканских славян, неуклонно "предпочитала дипломатические урегулирования войнам". Византия действительно стремилась путем мирных урегулирований обеспечить безопасность своих границ, но в то же время она использовала любую благоприятную возможность для захвата новых территорий, возвращения ранее потерянных владений, а путем мирных установлений пыталась, как правильно заметил Д. Миллер, перевести народы из разряда тех, "кто получал приветствия", в разряд тех, "кто получал приказ", иначе говоря, превратить союзников в вассалов.

В зависимости от терминологии Д. Миллер делит договоры на клятвенно подтвержденные оборонительные союзы и "миры", связанные с уплатой дани одной из сторон. Необходимо отметить важное наблюдение историка, что "империя не заключала "торговых", "политических", "мирных" договоров или каких-то иных соглашений "in separate"; "инструмент договора пытался регулировать весь комплекс отношений между империей и иностранным государством". Вместе с тем в соглашениях акцентировались те условия, которые более всего соответствовали отношению сторон в данный момент и вытекали из конкретной внешнеполитической ситуации. Из наиболее общих условий соглашений Д. Миллер выделяет пункты политического, военного, юридического, торгового, религиозного содержания. Мы бы добавили сюда и условия о династических браках, которые представляют собой самостоятельный сюжет в переговорах Византии с рядом государств (Хазарский каганат, империя франков, в X в. — Болгария, Русь). Особо выделяет он "неагрессивные" договоры "мира и союза" (с франками), а также статьи о ненападении (греко-персидский договор 562 г.). Группа условий, охватывающих вопросы об уплате дани, военной помощи, регулирующих имущественно-юридические отношения подданных обоих государств, объединяется им в понятие "политические статьи". Договоры Византии с Русью, по мнению Д. Миллера, дают "наиболее полное описание торговых отношений" между двумя странами.

Используя некоторые наблюдения Д. Миллера, рассмотрим, какие основные условия входили в состав того или иного типа договоров. Заметим при этом, что договоры, о которых вел речь Д. Миллер и о которых мы будем говорить ниже, были как письменные, включающие ряд статей, так и устные. Наиболее распространенным древним типом соглашений являлись устные "миры", которые назывались договорами "мира и дружбы" или "мира и любви". Они либо устанавливали мирные отношения после военных действий, либо подтверждали прежний мир, либо впервые регулировали отношения Византии с новым соседом. Эта терминология в дальнейшем была воспринята и на Руси. Каковы их главные условия? Первое — ежегодная уплата дани. Платил один из контрагентов, а именно тот, кто больше был заинтересован в мирных отношениях или проиграл войну. Крупные суммы за соблюдение мира на византийских границах империя выплачивала еще антам в VI в., о чем договаривались византийские и антские посольства. С тех пор как в 545 г. император Юстиниан I заключил такое соглашение с антами (оно включало и территориальные уступки), на дунайских границах империи воцарился мир и анты стали союзниками Византии. Выплачивали византийцы дань и Аттиле в обмен за обязательство "не воевать пределов" империи. Византийский писатель и дипломат V в. Приск Панийский сообщал, что по мере возрастания своей мощи гунны требовали повышения размера дани.

В 558 г. Аварский каганат обязался в ходе переговоров охранять дунайскую границу империи от посягательств со стороны "варваров" при условии получения ежегодной дани от Византии. Византийский историк Менандр писал, что авары соглашались соблюдать мир, в случае если "будут получать… драгоценные подарки и деньги ежегодно". Отказ же Византии увеличить это ежегодное вознаграждение привел к аваро-византийской войне в 60-х годах VI в. В 562 г. посол персидского шаха Хосрова I соглашался заключить мирный договор с проигравшей военную кампанию Византией при условии, что "римляне ежегодно будут платить им определенное количество золота". Этот пункт нашел отражение в особой утвердительной грамоте о мире, которая была составлена отдельно от статей конкретного договора. По данным Менандра, еще в VI в. отдельные арабские племена регулярно взимали платежи с Византии. Получив отказ в этих платежах при Юстиниане II и ничего не добившись путем дипломатических переговоров, они возобновили набеги на союзников Византии.

По данным Прокопия Кесарийского, в 550 г., когда истек пятилетний срок перемирия Византии и Персии, Юстиниан I послал к шаху Хосрову I магистра Петра для заключения прочного мира на Востоке. Однако посол вернулся ни с чем. Правда, вскоре, несмотря на ожесточенные боевые действия, в Константинополе появился персидский посол Иесдегусн и повел переговоры о новом пятилетнем перемирии, установлении системы взаимных посольских обменов и о согласии Византии в течение этих пяти лет выплатить Персии 20 кентинариев золота и еще 6 кентинариев за те 18 месяцев, что прошли после окончания срока первого перемирия до начала посольских обменов. Прокопий, комментируя этот договор, недаром отметил, что Хосров I "в сущности наложил на римлян ежегодную дань в 4 кентинария, чего он искони домогался".

Вскоре после заключения в 562 г. мирного договора на 50 лет между Византией и Персией разгорелся новый конфликт из-за Армении. В 571 г. была сделана попытка заключить мир. О договоре просил Хосров I и вместе с тем требовал, чтобы империя вновь выплачивала Персии дань, как это было установлено в 562 г. Любопытен ответ византийского императора Юстиниана II на это предложение: "Тот, кто просит мира, должен заплатить дань". В том же году император, потерпев поражение в войне с аварами, согласился на выплату ежегодной дани каганату в обмен на восстановление мирных отношений. Через несколько лет и с аварами, и с персами был проведен новый тур переговоров. В 574 г. мир с аварами был подтвержден, а Византия должна была ежегодно выплачивать каганату 80 тыс. золотых монет. Переговоры с персами вновь зашли в тупик из-за вопроса о выплате дани. Ни в 575, ни в 577 гг. не удалось достичь договоренности по этому поводу. В 582 г. по мирному договору с аварами Византия подтвердила свою обязанность платить им дань и даже обещала отдать деньги за те годы, когда дань не выплачивалась. Через два года после очередного военного конфликта договор был подтвержден, а ежегодная дань аварам возросла на 20 тыс. золотых монет. В 600 г. был заключен еще один мирный договор с аварами и дань им вновь была увеличена. Договоры мира с уплатой аварам дани были перезаключены в 603 — 604 и 617 гг.

В VII в. после ряда военных столкновений Византия заключила аналогичные договоры с арабами. По миру 641 г. империя обязалась заплатить арабам дань. В 650 г. в Дамаске появилось императорское посольство для заключения с арабами мира и обязалось в течение трех лет выплачивать дань. В 659 г. фортуна изменила арабам, и уже они должны были платить Византии денежную дань за мир. В 678 г. арабский халиф Моавия заключил с империей мир, по которому он согласился выплачивать Византии дань в течение 30 лет, а также выполнять другие обязательства. В 685 г. халиф Абдель-Малик подписал с Византией мир на три года на близких условиях: халифат продолжал выплачивать империи дань. Через три года эти условия были подтверждены.

После долгих и упорных войн в VIII в. византийское посольство Константина VI заключило в 781 г. мир на три года с халифом Гаруном аль-Рашидом, по которому империя обязалась уплачивать арабам денежную дань. В 798 г. мирный договор 781 г. был подтвержден, а затем император Ники- фор заключил мир заново. И вновь империя обязалась платить арабам дань. В 813 г. византийское посольство к халифу Мамуну предложило мир на пять лет, причем империя обязалась заплатить 100 тыс. золотых монет. В течение X в. Византия, подписывая мирные договоры с различными арабскими эмиратами (Египтом, эмирами Алеппо, Месопотамии), неизменно брала на себя обязательство выплачивать им ежегодные дани.

Аналогичные мирные договоры с условием уплаты империей дани заключались с болгарами. В 680/81 г. ежегодной выплаты дани добился от империи хан Аспарух, согласившись на установление с Византией отношений мира. По миру с ханом Тервелем в 716 г. Византия платила болгарам ежегодную дань одеждой, дорогими красными кожами и другими товарами на сумму 30 литр золота. Но когда в 755 г. император Константин V отказался платить болгарам положенную дань, разразилась война. В 893 г. империя изъявила готовность выплачивать ежегодную дать Симеону. Это обязательство было одним из условий мирного византино-болгарского договора. Болгаро-византийские войны 894 — 896, 913 и последующих годов заканчивались мирными договорами, включавшими пункт о выплате Византией ежегодной дани Болгарии. И конфликт 912 г. возник из-за того, что правительство императора Александра не смогло выплатить дань Симеону. В 927 г. затяжные болгаро-византийские войны закончились заключением мирного договора, по которому Византия вновь обязалась выплачивать Болгарии ежегодную дань. Эту дань империя платила Болгарскому царству вплоть до 60-х годов X в. Новая болгаро-византийская война, вспыхнувшая в 966 г., началась, в частности, из-за того, как сообщает Лев Дьякон, что империя прекратила выплату Болгарии дани, а на требование болгарского посольства выполнять свои даннические обязательства император Никифор Фока ответил презрительным отказом и жестоко оскорбил послов. То было время, когда Византийская империя значительно окрепла после военных потрясений начала века и располагала превосходной армией.

Мирные отношения с франками также обеспечивались дорогими подарками: сначала королю Пипину Короткому (757 г.), с 798 г. — Карлу Великому, а затем Людовику Благочестивому. Нельзя сказать, что это была дань, но связь денежных выплат с сохранением мира с сильной державой франков определенно прослеживается и в данном случае.

Установление мирных отношений как на короткие (три — пять лет), так и на длительные (30 — 50 лет) сроки обеспечивалось порой не только ежегодными денежными платежами, но и другими условиями: территориальными урегулированиями (с болгарами), обменом военнопленных (с арабами) и т. д. Несмотря на разные терминологические определения этих "миров", вызванных конкретными историческими обстоятельствами, их содержание во многом оказывается сходным и обнимает все те же вопросы уплаты ежегодных даней, территориальных, торговых, династических договоренностей.

Близки к ним по содержанию и договоры о мире и союзе. Их отличительной чертой явилось наличие в соглашении условий о предоставлении Византии военной помощи, но выплата империей ежегодной дани своим союзникам представляла собой один из центральных пунктов и таких соглашений. Так, в 622 — 623 гг. Византия заключила договор о союзе и помощи с аварами. Как и в прежних мирных договорах с аварами, денежная ежегодная плата и в этом случае была главным условием соглашения. В 625 — 626 гг., во время войны с Персией, император Ираклий просил у Хазарии помощи в 40 тыс. всадников, обещая кагану отдать ему в жены свою дочь Евдокию и отправив ему богатые подарки. Союзная помощь за деньги покупалась империей в 893 г. у угров против Болгарии, в 917 г. — у печенегов против той же Болгагии. Неоднократно Византия старалась подкрепить такие союзы династическими браками. Заключение союза против конкретного врага (например, с аварами против склавинов в 578 г.) порой основывалось на прежних договорных мирных отношениях, поддерживаемых ежегодными данями со стороны Византии. Поэтому вряд ли можно провести резкую грань между "мирами" и "союзами". Мирные отношения Византии с соседями, подкрепленные ежегодными платежами, в период войны вызывали к жизни соглашения о союзе и помощи.

Подобного же рода договоры заключались и другими государствами. Так, после опустошительного набега на Германию венгры договорились с Генрихом I в течение девяти лет не нарушать мира, если он выдаст им взятого в плен вождя и будет выплачивать ежегодную дань. Эти условия были приняты, и мир был заключен. Но едва Генрих I отказался платить дань, как в 933 г. последовало новое вторжение венгров в Саксонию.

Таким образом, система ежегодных денежных платежей лежала в основе мирных урегулирований Византии и других государств со своими соседями. Д. Оболенский заметил по этому поводу: "Византийское правительство со времени Юстиниана I до Василия II выплачивало значительные суммы для того, чтобы обеспечить лояльность народов — сателлитов империи. Во многих случаях эти деньги были несомненной данью, добытой варварами острием меча".

Русь не оставалась в стороне от дипломатических традиций раннего средневековья, и договоры с Византией 60-х годов IX в. и 907 г. не были единственными в ее политической истории конца IX — начала X в. У нас есть свидетельства о заключении Русью договоров "мира и любви" и с другими государственными объединениями. В первую очередь здесь следует сказать о варягах.

В "Повести временных лет" говорится о том, что Олег "устави варягомъ дань даяти от Новагорода гривенъ 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варягомъ". Об этом же повествует и "Новгородская первая летопись": "…на лето мира деля". Историки по-разному оценили это событие. Мы полагаем, что в данном случае Русь получила мир на своих северо-западных границах за счет уплаты варягам ежегодной дани по образу и подобию многих византино-иностранных соглашений второй половины 1-го тысячелетия. Это соглашение явилось итогом всей истории взаимоотношений Руси с варягами, как она представлена в "Повести временных лет" и других летописных сводах. Они донесли до нас сведения о давних и разнообразных отношениях варягов и северо-западных славяно-русских и других племен. Под 859 г. "Повесть временных лет" сообщает о том, что варяги "имаху" дань с чуди, словен, мери, кривичей. Здесь же летописец сравнивает взаимоотношения варягов и славянских племен (словен, кривичей) с отношениями между хазарами и другими славянскими племенами: хазары брали дань с полян, северян, вятичей. В этих условиях дань являлась признаком зависимости славянских племен как от варягов, так и от хазар. Затем следует известие о том, что варяги были изгнаны за море. Следствием этого явилось прекращение уплаты им дани: "…и не даша имъ дани". И вот вновь появляются сведения об уплате варягам дани "мира деля". Беспокойные соседи, видимо, наносили ощутимый вред северо-западным русским землям. И едва ли не первой акцией молодого древнерусского государства стала выплата варягам дани "мира деля" (ради соблюдения мира).

Овладев Киевом, подчинив себе окрестные славянские племена, Олег оградил себя от постоянных нападений со стороны варягов, откупившись от них ежегодной данью. В дальнейшем менялись князья на киевском престоле, бурно развивалось древнерусское государство, иным, видимо, становился и варяжско-прибалтийский мир, но 300 гривен в год в течение 150 лет Русь регулярно выплачивала варягам "мира деля". Думается, то был обычный для тех времен договор "мира и дружбы", который связывал тогда многие государства. В рамках подобного же договора с варягами наряду с уплатой им дани осуществлялась, по-видимому, и регулярная военная помощь варягов киевским князьям. Действительно, варяги шли с Олегом и на Смоленск, и на Киев, позднее они приняли участие, согласно летописным данным, в походах на Константинополь Олега (907 г.) и Игоря (944 г.).

Аналогичный договор, правда, в иных, более тяжких для Руси обстоятельствах, был заключен Киевом с уграми. Под 898 г. "Повесть временных лет" сообщает: "Идоша угри мимо Киевъ горою еже ся зоветь ныне Угорьское, и пришедъше къ Днепру сташа вежами; беша бо ходяще аки се половци". Обращает на себя внимание та настойчивость, с которой народное предание повторяет факт прихода угров к Киевским горам. В летописи частично отразилась и причина такого упорства: угры стали под Киевом вежами, как это делали позднее половцы. А это значит, что над русской столицей нависла смертельная опасность — враг грозил штурмом. Иных следов событий, разыгравшихся под Киевскими горами, летописи не сохранили. Уже одно это указывает на определенный информационный провал в истории взаимоотношений угров и древней Руси тех лет, имеющийся в летописях. Возможно, сам ход событий был таков, что его отражение в древнейших летописных сводах было политически невыгодно великокняжеской власти.

Поход Олега на Константинополь

Поход руссов в ладьях 'на колесах'

Морской поход русского войска

Бой руссов с византийцами

Подношение дани киевскому князю племенами

Возвращение Олега в Киев

Олег и его 'старый' конюх

Гибель Олега от укуса змеи

В какой-то мере восполняет этот пробел известие венгерского анонимного хрониста XII–XIII вв. об угро-русской войне на исходе IX в., восходящее к протографу XI в. Хронист рассказывает, как, двигаясь на запад, кочевья угров дошли до киевских земель и "захотели подчинить себе королевство Русов". Киевский князь решил дать уграм бой и выступил им навстречу, но был разгромлен войсками венгерского вождя Альмоша. Воины Альмоша преследовали руссов вплоть до стен Киева, где те и заперлись. Далее хронист сообщает, что угры "подчинили себе землю Русов", хотя из самого текста изложения видно, что речь идет не о подчинении, т. е. не о долговременном владении завоеванными землями, а о типичных действиях пришельцев-завоевателей в чужой стране, напоминавших аналогичные действия русских войск в Византии, Закавказье. Угры "забрали" "имения" руссов, иными словами, разграбили близлежащие местности, а затем пошли на приступ киевских стен. Руссы запросили мира, и их посольство появилось в лагере Альмоша. Угры потребовали заложников, уплаты ежегодной дани в 10 тыс. марок и предоставления им продовольствия, одежды и других необходимых вещей. Руссы согласились на эти требования, но в свою очередь предложили, чтобы угры покинули русские земли. Хронист пишет, что Альмош посоветовался со своими вельможами и угры "исполнили просьбу князей Русов и заключили с ними мир". Таким образом, после неудачно проведенной войны руссы заключили с уграми стереотипный "мир", в основе которого лежала взаимная договоренность по ряду пунктов, и в первую очередь об уплате руссами уграм ежегодной дани. Дальнейшие следы этого "мира" и русско-венгерских отношений в конце IX — начале X в. не сохранились.

Выплачивая за мир дань уграм, за мир и союзную помощь — ежегодную дань варягам, Русь, согласно договору с Византией 60-х годов IX в., вероятно, взимала дань с империи, состояла с ней в мирном согласии и, возможно, в союзе.

Какое же место в свете этих дипломатических соглашений занимал в раннесредневековой истории Восточной Европы русско-византийский договор 907 г.?

К началу X в. взаимоотношения Киевской Руси с Византией представляли собой урегулированное состояние "мира и любви", установившееся после нападения руссов на Константинополь в 860 г. и заключения первого межгосударственного русско-византийского договора 60-х годов IX в. Этот договор являлся общеполитическим соглашением, которое прекращало состояние войны между двумя государствами, декларировало между ними "мир и любовь", что во многих других аналогичных случаях имело в виду уплату Византией ежегодной дани недавнему противнику, регулярный допуск в империю посольств и купечества, т. е. предоставление обычных привилегий руссам.

Не отрицая торговых противоречий в качестве одной из возможных причин военного конфликта между Византией и Русью в начале X в., все же следует сказать, что, видимо, не они предопределили новое нападение Руси на Константинополь. Скорее всего, причина заключалась в отказе Византии соблюдать наиболее обременительное для нее условие договора 60-х годов IX в. — платить дань. Рухнула сама основа политического договора о "мире и дружбе", и поход Олега мог явиться санкцией в ответ на нарушение греками этого кардинального условия прежнего договора. У нас нет сведений о нарушении греками своих обязательств в отношении уплаты дани Киеву. Но если допустить, что такие обязательства существовали, то греки вполне могли их нарушить, воспользовавшись междоусобицей на Руси, падением старой княжеской династии в Киеве, появлением на киевском престоле нового правителя, затяжными войнами Олега с окрестными племенами и хазарами. И не случайно вопрос о дани как основе общеполитического договора возник с первых же шагов византино-русских переговоров под стенами Константинополя в 907 г. по образу и подобию других византино-иностранных соглашений.

Готовясь к походу против Византии, Олег не только собирал под свою руку все наличные силы восточнославянских племен, подчиненных Киеву, но и привлек тех из них, которые еще не вошли в состав Киевского государства. В первую очередь здесь следует сказать о тиверцах. О них говорится в той части летописи, где речь идет о составе Олегова войска: "…поя же множество варяг, и словенъ, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци, яже суть толковины: си вси звахуться от грекъ Великая скуфь". Почти все названные в этом списке племена не раз до этого встречались на страницах летописи, В частности, они упоминаются в той ее части, где говорится о подчинении Олегом окрестных славянских племен. Что касается теверцев, то о них ранее было сказано следующее: "…а съ уличи и тиверци имяше рать". Это означало, что, подчинив древлян, северян, радимичей, Олег лишь начинал завоевание других славянских племен. Любопытно, что именно тиверцы, с кем вел войну Олег ранее, выделены в этом списке особой характеристикой — названы "толковинами".

Эта характеристика вызвала в историографии оживленные споры, в ходе которых выявились в основном три точки зрения. Г. М. Барац и французский историк Ж. Леписье полагали, что в данном случае имеет место ошибка переписчика. Так, французский автор считал, что здесь должно было стоять слово "толкованы" и смысл всей фразы в связи с этим должен был заключаться в том, что тиверцев надо было толковать как ту же "скуфь".

М. Н. Тихомиров и Д. С. Лихачев вслед за А. А. Потебней, А. И. Соболевским, А. А. Шахматовым предположили, что "толковины" — это переводчики, толмачи и это слово относится не только к тиверцам, но и к уличам, племенам южным, владения которых граничили с владениями балканских славян и Византии.

Но существует и третья точка зрения. Еще в 1936 г. Д. Расовский высказал мысль, что слово "толковины" происходит от старославянского "толока" (помощь) и означает "помощники", "подручники". Ссылаясь при этом на такое же понимание этого слова П. П. Вяземским, И. И. Срезневским, М. С. Грушевским, он заметил, что было бы странным, если бы целое племя вдруг характеризовалось в качестве переводчиков. По нашему мнению, такое возражение вряд ли состоятельно.

Русский летописец вполне мог дать подобную характеристику тиверцам по наиболее распространенному роду их занятий в византийском и болгарском приграничье. Однако, обратившись к "Слову о полку Игореве", Д. Расовский справедливо, на наш взгляд, заметил, что там слово "толковины" связано с определением "поганые" — "поганые толковины", т. е. в данном случае речь может идти о союзниках-кочевниках, которые помогали Руси в борьбе с врагами. К этому следует добавить, что такими же "толковинами" могли быть печенеги — союзники Игоря, а позднее и Святослава.

Вместе с тем ни Д. Расовский, ни позднее высказавший ту же мысль Б. Д. Греков не обратили внимания на то, что в составе Олегова войска шли, скажем, вятичи, которые в начале X в. еще не входили в состав Киевского государства. Во всяком случае, согласно летописи, они были подчинены Киеву, кажется, лишь Святославом. Однако этих очевидных союзников летописец не называет "толковинами". Вполне вероятно, что сведения о вятичах могли быть позднейшей вставкой. И все же понимание тиверцев как союзников, помощников, "толковинов" представляется нам верным, но объяснять значение слова следует в аспекте не столько филологическом (в этом случае толкования могут быть весьма различными и каждое из них трудно доказуемо), сколько чисто историческом. Несомненно, что упоминание племен, шедших с Олегом на Константинополь, было связано с их местом в системе древнерусского государства, как оно было отражено в летописи. Так, и древляне, и радимичи, и северяне были к тому времени подчинены Киеву; варяги были замирены и стали союзниками Киева; словене входили вместе с Новгородом в состав возникшего государства; о кривичах, вятичах, хорватах, дулебах иных сведений от этого времени нет, а о тиверцах есть: с ними Олег воевал. Следовательно, из всех упоминавшихся в данном смысле племен лишь тиверцы отличались тем, что незадолго перед походом на Византию Олег вел с ними, как и с уличами (не упомянутыми в списке), войну. И появление в составе Олеговой рати тиверцев — недавних противников, так и не подчинившихся Киевскому государству, видимо, потребовало дополнительной характеристики летописца. Он назвал их союзниками, помощниками, потому что еще вчера они были противниками Олега. А это означает, что, готовясь к походу против Византии, русский князь стремился обеспечить союзную помощь со стороны сильного южнорусского племени.

Поистине Олег поднимал в поход всех своих данников, вассалов, союзников, среди которых были и недавние противники — тиверцы. Но этим дипломатическое обеспечение похода со стороны Руси не ограничилось. Олег, по всей видимости, постарался заручиться и поддержкой Болгарского царства, антивизантийски настроенного царя Симеона.

В "Повести временных лет" записано, что Олег двинулся против греков "на конех и на кораблех". На первый взгляд это малозначительная деталь, однако сразу же возникает вопрос: если сообщение летописи о движении части русского войска на конях достоверно, то каким путем двигались руссы по суше к Константинополю?

Древние известия о знакомстве предков славяно-руссов с конным войском содержатся в сочинении сирийского автора VI в. Псевдо-Захария Митиленского, который записал под 555 г.: "Соседний с ними (амазонками. — а. С.) народ hros (hrus) мужчины с огромными конечностями, у которых нет оружия и которых не могут носить кони из-за их конечностей". Разумеется, нельзя понимать данную фразу буквально: если кони не могут носить руссов, то и самих коней не было. Она говорит как раз об обратном: о трудностях, которые возникали у руссов с созданием конного войска, хорошо им известного. Ибн-Русте, арабский автор, писавший около 30-х годов X в., заметил: "Они высокого роста, статные и смелые при нападениях. Но на коне смелости не проявляют, и все свои набеги и походы совершают на кораблях". Из контекста следует, что руссы знали конный строй, но предпочитали морские переходы. Под 593 г. Феофан сообщил, что во время противоборства с византийцами славянский вождь Ардагаст спасся, благодаря тому что "вскочил на неоседланного коня" и бежал. Более поздние сведения восточных авторов об использовании славянами лошадей для военных походов на первый взгляд весьма противоречивы. Автор конца IX в. ал-Марвази писал, что "если бы у них были лошади и они были наездниками, то они были бы страшным бичом человечества". А хорасанский автор XI в. Гардизи, чей труд восходил к работам географа ал-Джайхани, писавшего около 922 г., отмечал, что "лошадей у них мало". И тем не менее эти сведения не противоречат основной мысли, высказанной Ибн-Русте, что, хотя конный способ передвижения и знаком руссам, они предпочитают походы по воде.

Данные о наличии у руссов конного войска в IX–X вв. подтверждают и дружинные (курганные) погребения с конями и богатой сбруей.

Несколькими страницами ниже летописного известия о походе 907 г. отмечено, что, идя в 944 г. против Византии, Игорь включил в состав своей рати печенегов, которые, как известно, и передвигались, и сражались на лошадях. Да и сам Игорь, как и Олег, шел на греков, по свидетельству летописца, "въ лодьях и на конихъ", а за три года до этого, во время похода на Византию, руссы туда "придоша" и "приплуша". А это значит, что летописец весьма настойчив в своем понимании пути следования русского войска к границам Византии и в 941, и в 944 г. — не только морем, но и сушей, на конях. Любопытно, что и в жизнеописание Олега включена легенда о гибели его от собственного коня. Таким образом, территория Болгарии — вот тот традиционный путь, которым шло конное войско Олега к границам Византии. Путь этот был хорошо известен с древности. Соображения некоторых историков о том, что руссы до Святослава не знали конного войска, в связи с вышерассмотренными фактами представляются нам неоправданными, так как конные переходы по суше прочно вошли в практику военных действий Восточной Европы того времени, в том числе и Руси.

Неизменно при этом возникает вопрос, каким образом руссы сумели пройти к Константинополю по территории Болгарии, где правил в то время могущественный Симеон? На наш взгляд, ответ на этот вопрос содержится не только в анализе взаимоотношений Болгарии, Византии и древнерусского государства, но и в изучении общей обстановки на византийских границах в начале X в.

Это время ознаменовалось для Византийской империи серьезными внешнеполитическими трудностями. Активизировал свои действия арабский флот, установивший контроль над многими островами Эгейского моря. В 902 г. арабы разграбили город Димитриаду в Фессалии. В 904 г. Лев Триполийский во главе арабского флота ворвался в Фессалонику и овладел колоссальной добычей. Победы греческих полководцев Андроника Дуки на суше и Имерия на море (904 и 906 гг.) лишь на время приостановили арабское давление. Накануне нападения Олеговой рати значительная часть сил во главе с Имерием была отвлечена на борьбу с арабами.

Одновременно шла война и с могущественной Болгарией. Царь Симеон, вступив на престол в 893 г., уже через год направил свои войска к границам империи. После поражения при Болгарофиге в 896 г. греки запросили мира. Одновременно венгры по наущению Византии выступили против Болгарии, что ускорило заключение болгаро-византийского соглашения. Разгромив венгров при помощи печенегов, Симеон вновь обрушился на Византию и подошел к самым стенам Константинополя.

Шел 904 год. Арабы хозяйничали в Фессалонике. Симеон потребовал от Византии территориальных уступок, и болгаро-византийская граница была передвинута далеко на юг. Начало X в. ознаменовалось для империи и внутренними неурядицами. В 907 г., когда войска Имерия ушли из столицы, поднял мятеж Андроник Дука — глава провинциальной знати. Он вступил в сношения с арабами. Патриарх Николай Мистик тайно поддерживал честолюбивого полководца, которому уже виделся императорский трон. Эти беды пришлись как раз на весну 907 г. А. А. Васильев, специально исследовавший этот вопрос, даже считал, что Имерий не смог развернуть активных действий против арабов именно в 907 г., так как нашествие русских войск значительно сковало византийские силы.

На фоне этих исторических событий яснее становится факт появления руссов под Константинополем в 907 г., определеннее выглядит и путь их следования по территории Болгарии "на конех" прямо под стены византийской столицы.

А теперь об отношениях Руси с Болгарией. Сам ход их противоборства с Византией делал два раннефеодальных славянских государства естественными союзниками. Болгария, так же как и древняя Русь, мечом утверждала на византийских границах свои политические, территориальные и торговые притязания, вырывала у империи право на получение ежегодной дани. Эти сюжеты со времен хана Аспаруха (конец VII в.) до царя Симеона (первая четверть X в.) были едва ли не основными во взаимоотношениях двух государств. Во всяком случае, они нашли отражение в известных нам болгаро-византийских договорах VII–X вв., заключенных до 913 г., и в сюжетах других болгаро-византийских переговоров. И последняя перед походом Олега болгаро-византийская война была вызвана нарушением Византией условий болгарской торговли на территории империи.

В плоскости политических и экономических интересов находились и конфликты между древней Русью и Византией в IX–X вв.

Сближению двух стран способствовали их давние культурные связи, о чем подробно писали болгарские ученые В. Н. Златарский, П. Н. Денеков, а также советские историки М. Н. Тихомиров, Б. А. Рыбаков, Э. Г. Зыков и другие авторы.

На возможность русско-болгарского союза в начале X в. указал М. Н. Тихомиров. Г. Г. Литаврин также считал, что проход русских войск по территории Болгарии был невозможен без согласия Симеона. Необходимо обратить внимание и на содержащееся в письме византийского патриарха Николая Мистика известие о союзе болгар с "варварами". "Впрочем, нельзя с уверенностью говорить, — осторожно замечает А. П. Каждан, — что эти "варвары" — русские; это могли быть и арабы".

Болгарский ученый X. Коларов аргументированно показал, что между Русью и Болгарией до первой половины IX в. существовала общая граница и имели место прямые политические контакты, о чем, кстати, свидетельствует памятник эпиграфики времен хана Омортага, в котором говорится о том, что земли Северной Болгарии граничили с русскими землями. Эта граница, полагает X. Коларов, была восстановлена в X в., когда Руси удалось преодолеть путем ряда соглашений враждебность печенегов.

В западной историографии вопрос о болгаро-русско-византийских отношениях того времени был поставлен в работах Р. Доллея и А. А. Васильева. Оба они считали, что болгаро-византийский договор 904 г., по которому Болгария и Византия прекратили военные действия и договорились о передвижении болгаро-византийской границы к югу, исключал возможность болгаро-русского союза. Нам эта точка зрения представляется необоснованной.

Когда Симеон настойчиво пытался вернуть Болгарии утраченные торговые позиции на территории Византийской империи, Олег воевал со славянскими племенами. Когда же он подчинил власти Киева славяно-русские племена и, утвердив мирные отношения с варягами, был готов силой восстановить политические и экономические отношения между Византией и Русью, добытые в результате похода 860 г., Симеон действительно успел заключить мир с империей в 904 г. Но прошло лишь несколько лет, и правительство императора Александра оказалось не в состоянии выплачивать болгарам традиционную дань. В 913 г. началась очередная болгаро-византийская война. Таким образом, поход Олега, согласно "Повести временных лет", приходится на период между окончанием одной болгаро-византийской войны и началом другой, что указывает на всеобъемлющий характер и долговременность болгаро-византийских противоречий того периода.

В условиях перманентной борьбы Болгарии против Византийской империи проход русских войск по болгарской территории был не только естественным, но и желанным для болгарского правительства. С одной стороны, болгары соблюдали недавно заключенный с Византией мирный договор, а с другой — помогали нанести удар своему давнему и исконному противнику. Кстати, тайные договоры с целью сокрушить противника практиковались и Византией, и Болгарией, и уграми. Так, в 895 г. Симеон во время войны с Византией сумел направить печенегов против угров, выступавших на стороне Византии. В. Н. Златарский, анализируя сложившуюся ситуацию, писал о "тайных сношениях" болгар с печенегами. Болгары весьма умело пользовались своим правом разрешать войскам других государств проходить по болгарской территории к Константинополю. Во времена царя Петра (середина X в.) Болгария заключила с венграми соглашение, разрешавшее им проход по болгарской территории к границам Византии, о чем сообщил Скилица. Необходимо иметь в виду и то, что с середины 30-х годов X в., в период обострения отношений между Болгарией и Русью, болгарские правящие круги дважды — в 941 и 944 гг. — звещали Константинополь о движении войска Игоря в направлении имперских границ. В 907 г. не было ничего похожего.

В связи с вышеизложенным мы полагаем, что в 907 г. между Болгарией и Русью не было заключено открытого соглашения, так как оно противоречило бы духу болгаро-византийского договора 904 г. Однако тайное соглашение в данном случае вполне вероятно, поскольку болгары, по справедливому замечанию В. Н. Златарского, использовали любой благоприятный момент, чтобы ослабить политические и военные позиции своего давнего врага. Практика таких тайных соглашений была хорошо известна тогдашнему миру. И факт прохода русского войска по болгарской территории подтверждает ее жизненность, хотя необходимо отметить гипотетичность данного вывода.

 

3. Русско-византийские переговоры и условия мирного договора 907 г

Согласно "Повести временных лет", переговоры руссов с греками начались с того, что последние выслали к Олегу своих парламентеров и те заявили: "Не погубляй града, имемъ ся по дань, яко же хощеши". Олег остановил своих воинов.

Возможно, что греки говорили какие-то другие слова, что автор этого древнего летописного отрывка использовал какой-то образный стереотип. Но мы хотим обратить внимание на два момента, которые во всех вариантах, при всей эмоциональной окраске истории были классическими в подобного рода ситуациях. Во-первых, на сам момент переговоров и факт посылки к руссам греческих представителей, а во-вторых, на согласие греков выплачивать дань — именно выплачивать, а не выплатить единовременно. Греки остановили военные действия и перевели конфликт из сферы военной в сферу политическую. Здесь уже четко прослеживается идея дани как непременного условия дальнейших мирных отношений. Тут же, по горячим следам событий, Олег потребовал выплатить ему "дань" по 12 гривен на человека на 2 тыс. кораблей, "а в корабли по 40 мужь". Греки, как сказано в летописи, согласились на это и просили начать мирные переговоры: "И яшася греци по се, и почаша греци мира просити, дабы не воевал Грецкые земли".

Так закончился начальный этап переговоров между греками и руссами. Первые обещали удовлетворить требования Олега о выплате дани. Русский князь запросил огромную сумму единовременной контрибуции, что и явилось основной темой для развернутых переговоров о мирном договоре. Во всяком случае, это все, что русские летописи могут нам сказать по данному поводу.

Как оценивалась в историографии эта ситуация? В. Н. Татищев, а позднее М. М. Щербатов и Г. Эверс заметили, что до заключения договора 907 г. под стенами Константинополя состоялись предварительные переговоры, результатом которых было прекращение военных действий, отход руссов от города и начало переговоров о мире. Но в дальнейшем эта мысль затерялась. В последующих трудах история и похода, и договора была изрядно скомпрометирована. В ряде исследований советских историков эта немаловажная деталь событий вообще исчезла. В большинстве обобщающих работ данному сюжету вовсе не уделялось внимания, в некоторых из них он толкуется нечетко. Так, Г. Г. Литаврин полагает, что "под стенами Константинополя было достигнуто соглашение, важнейшие статьи которого сообщает русская летопись".

Если говорить точно, то под стенами византийской столицы было достигнуто лишь соглашение, прекращавшее военные действия, а дальнейшие переговоры относительно договора были проведены в самом городе и отделялись по времени от предварительного соглашения. Причем, рассказывая о появлении греческих парламентеров в стане Олега, летописец не выдумал ничего сверхъестественного: он просто отразил весьма стереотипное положение, когда военные действия приостанавливались и заключалось перемирие. Вслед за первым этапом переговоров, в результате которых греки пообещали выплатить Олегу дань, какую он захочет, летопись сообщает о том, что начался второй этап переговоров: "Олегъ же, мало отступивъ от града, нача миръ творити со царьма грецкима, со Леономъ и Александромъ". В Константинополь отправилось Олегово посольство в составе пяти человек — Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида.

Историки давно обратили внимание и на второй этап переговоров, начавшийся после отхода русских дружин от Константинополя и связанный с посольством Олега, присланным в столицу империи. Предшествующей историографией этот факт рассматривался изолированно, между тем он имел прямую связь с международной практикой. После военных столкновений Византии с персами, арабами, болгарами вслед за перемириями, как правило, проводились переговоры по поводу заключения мирного договора. В этой связи посылку руссами своих послов в Константинополь в 907 г., для того чтобы "миръ творити" с греками, следует также рассматривать не как событие экстраординарное, поверить в которое трудно, а как заурядный факт, дипломатический стереотип и обычное средство политического завершения военной кампании, которое было хорошо известно "варварским" государствам, в том числе и древней Руси начала X в.

Автор "Повести временных лет" точно определил хронологию этих переговоров: он пишет, что русские послы начали переговоры в Константинополе с императорами Леоном и Александром, т. е. со Львом VI и его братом Александром. Третий император, сын Льва VI Константин, будущий Константин Багрянородный, был коронован на царство лишь 9 июня 911 г., т. е. уже после похода 907 г., после заключения договора 907 г., но до подписания договора 911 г..

Основным положением договора 907 г. явилось восстановление мирных и добрососедских отношений между двумя государствами. Об этом говорят и фраза о том, что греки по прекращении военных действий начали "мира просити", и последующие слова: "Олегъ же, мало отступивъ от града, нача миръ творити со царьма грецкима", а также заключительный текст, свидетельствующий о том, что "царь… Леонъ со Олександромъ миръ сотвориста со Олгом". Наконец, о клятвенном утверждении "мира", т. е. договора, восстанавливавшего мирные отношения между странами, идет речь в последних словах, посвященных соглашению 907 г.: "…и утвердиша миръ". Договор, таким образом, восстанавливал традиционные отношения "мира и любви" между Византией и Русью, известные еще со времен 60-х годов IX в. Все остальные условия договора 907 г. основывались на этом принципиальном положении — договоренности о мирных отношениях между двумя государствами. А затем встал вопрос о дани — главной причине многих войн "варваров" с Византией и постоянном объекте их мирных переговоров и договоров с империей.

Последующий текст летописи позволяет не только познакомиться с конкретными условиями договора 907 г., но и представить атмосферу самих переговоров. Отправляя послов в Константинополь, Олег дал им наказ ("посла к нима въ град… глаголя"). Согласно предварительному соглашению, послы прежде всего должны были потребовать выполнения обещанного — уплаты дани. "Имите ми ся по дань" (т. е. "платите мне дань") — наказал им Олег. Греки согласились с этим требованием ("Чего хощеши, дамы ти"). И тут совершенно неожиданно в летописи идет текст о новой "заповеди" Олега: "И заповеда Олегъ дати воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключь и потом даяти уклады на рускыа грады".

Этот текст поставил некоторых историков в тупик. Первый из них — В. Н. Татищев. Он справедливо усмотрел в нем явное противоречие и опустил требование русских уплатить 12 гривен на человека. М. В. Ломоносов зафиксировал внимание как раз на том, что опустил В. Н. Татищев. И. Н. Болтин, заметив, что "такого количества серебра, уповаю, во всей Греции в наличности не могло бы сыскаться", поддержал вторую цифру. Н. М. Карамзин полагал, что требования об уплате дани на человека и на ключ не расходятся, так как уплата "на ключъ" и означала уплату на человека, потому что каждый славянин носил на поясе ключ. С. М. Соловьев усмотрел в этом отрывке повторное изложение одного и того же события, которое объяснил сшивкой воедино двух разных известий на одну и ту же тему. М. А. Оболенский писал об ошибке переписчика. М. П. Погодин заявил, что по бытовавшим тогда канонам 300 пудов серебра (из расчета 12 гривен на ключ, т. е. на уключину) — это нормальная сумма единовременной дани; не больше запрашивали франки, а позднее и руссы времен Ярослава. Вслед за Н. М. Карамзиным А. В. Лонгинов полагал, что 12 гривен были затребованы не на ключ, а на человека, и в подтверждение этого тезиса привел ряд фактов из древнерусской истории, когда Игорь, Святослав, Владимир Ярославич требовали дани на каждого воина. В. И. Сергеевич увидел здесь "две редакции" одного и того же текста. Необъяснимым представляется этот "повтор" для Д. М. Мейчика.

Данный сюжет нашел отражение в работах Д. С. Лихачева и Б. А. Романова, осуществивших в 1950 г. издание "Повести временных лет". Б. А. Романов хотя и признал цифру кораблей легендарной, но на основании ряда расчетов показал, что 12 гривен на ключ, т. е. на уключину, вполне могли быть уплачены византийцами. Д. С. Лихачев в комментарии к источнику отмечает, что в сумме 960 тыс. гривен "сказалось, конечно, эпическое преувеличение, свойственное фольклору". Вызывает недоумение, что переводчик и комментатор за основу своих рассуждений взяли разные суммы дани, о которых говорилось в летописи, не объяснив эту разницу. Как ни странно, первым, кто попытался объяснить появление разных известий о сумме дани, исходя из практики самих переговоров, а не из редакторской "виртуозности" летописца, осуществившего "сшивки", "повторы", был A. Л. Шлецер. Хотя именно он отрицал и сам поход, и договор, с ним связанный, ему принадлежит совершенно реальное, близкое к событиям дня наблюдение: "Олег потребовал сперва страшную сумму по 12 гривен на человека, но после, как обыкновенно случается, начал торговаться и согласился на 40-ю часть". Таким образом, "сказка" неожиданно приобретает под пером А. Л. Шлецера совершенно реальные черты.

Мысль об изменении в ходе переговоров суммы единовременной контрибуции с греков прозвучала и в одной из последних работ о внешней политике древней Руси — книге B. Т. Пашуто. Он отметил, что, согласно договору, Олег будто бы получил 12 гривен "на ключъ", который В. Т. Пашуто переводит как корабельный руль, хотя "первоначально он требовал эту сумму на каждого воина".

Обратим внимание еще на одно любопытное обстоятельство, которое было замечено И. Н. Болтиным, а затем подчеркнуто М. С. Грушевским и недавно — Г. Г. Литавриным и О. М. Раповым: речь идет о появлении в ходе переговоров условия о единовременной контрибуции русскому войску и о ежегодной дани, которую должна была выплачивать Руси Византия.

В летописном тексте наряду с условием об уплате денег "на ключъ", которое как бы корректирует первое требование Олега ("по 12 гривень на человекъ"), в той его части, где речь идет о ходе переговоров руссов с греками, упоминается новое условие: "…даяти уклады на рускыа грады". Среди этих городов — Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Ростов, Любеч и "прочаа городы", где сидели русские князья — вассалы и данники киевского князя. В этом тексте можно усмотреть определенную дифференциацию дани. Сумма, которую греки должны были выплатить руссам "на ключъ", по-видимому, являлась единовременной денежной контрибуцией победителю. Свидетельством в пользу этой версии служит и параллельный текст в "Новгородской первой летописи", где говорится: "И заповеда Олегъ дань даяти… сам же взя злато и поволокы, и возложи дань, юже дають и доселе княземъ рускымъ". Олег, судя по этому тексту, запросил единовременную контрибуцию в свою пользу и в пользу своих воинов. Вполне соответствует этому факту "Новгородской первой летописи" и заключительный текст "Повести временных лет": "И приде Олег к Киеву, неся злато, и поволоки, и овощи, и вина, и всякое узорочье". Русская рать вернулась на родину, отягощенная несметными богатствами, награбленными в пригородах Константинополя и взятыми в виде единовременной контрибуции. Соответствует подобное требование победителей в 907 г. и практике руссов 860 г. Тогда, по свидетельству патриарха Фотия, руссы также ушли неотомщенными и со времени нападения на Константинополь получили "несметные богатства".

Практика выплаты контрибуции победителям была хорошо известна в Византии и стала для империи столь же привычным делом, как и сами "варварские" нападения на ее протяженные границы. В VI в. Византия неоднократно откупалась с помощью контрибуции от вторжений славян. Факты уплаты византийцами единовременной контрибуции тканями, мехами, золотом встречаются в договорах Византии с Болгарией в VII–X вв. Получение контрибуции являлось, например, составной частью договоров с Византией болгарских ханов Тервеля (в 705 — 706 и в 716 гг.), Крума (811 — 813 гг.), которые были заключены после нападения болгарских войск на Византию. Позднее в это же русло вступила Русь 60-х годов IX и начала X в. Да и в последующей истории русско-византийских отношений греки не раз платили единовременную денежную контрибуцию руссам, выполняя тем самым одно из основных условий прекращения ими военных действий. Так, во время второго похода Игоря на Византию греческие послы явились в русский лагерь и, пообещав Игорю уплатить все византийские долги по дани, установленной еще Олегом, тут же предложили руссам единовременную контрибуцию. Далее летопись отмечает, что Игорь взял у греков золото, паволоки "на вся воя" и повернул назад. Через 25 лет, во время переговоров со Святославом, который, опустошив Фракию, вел свое войско на византийскую столицу, греки снова воспользовались знакомой формулой: "Возми дань на насъ и на дружину свою". И еще раз греки пытались откупиться единовременной данью от русского наступления — император Иоанн Цимисхий передал через своих послов Святославу: "Не ходи къ граду, возми дань, еже хощеши". Святослав приостановил наступление на Константинополь, взял дань на живых воинов и на убитых, заявив грекам: "Род его возьметь", и вернулся с "дары многы" в Переяславец на Дунае. Вот эту-то единовременную контрибуцию и требовал Олег с греков в 907 г. в полном согласии с тогдашней практикой войны и мира "варварских" государств с Византийской империей.

Иное дело — "уклады". Это регулярная ежегодная дань, которую Византия, как правило, выплачивала либо своим союзникам, либо тем победителям, которые "за мир и дружбу", т. е. за соблюдение мирных отношений, вырывали у империи это обременительное для нее обязательство.

В дореволюционной и советской историографии (за исключением, пожалуй, А. Л. Шлецера и В. И. Ламанского), а также в работах зарубежных историков не высказывалось сомнений по поводу факта уплаты Византией дани Руси. Правда, в последнее время появилась еще одна точка зрения на "уклады". В. Т. Пашуто высказал мнение, что "уклады" — это и есть то самое шестимесячное довольствие в виде хлеба, вина, мяса, рыбы, фруктов, которое получали в Византии по договору 907 г. приезжавшие туда для торговли русские купцы.

Вопрос об "укладах", на наш взгляд, также следует решать не изолированно, лишь в плане русско-византийских отношений, а на основе традиционных дипломатических сношений Византии со всем окружавшим ее "варварским" миром, и в первую очередь с государствами, сопредельными с Русью.

Как было сказано выше, Византия на протяжении долгих столетий ежегодно выплачивала значительные денежные суммы различным государствам. В одном случае это была дань побежденного победителю (Персии — VI в.), в другом — плата за соблюдение мирных отношений и союзную помощь, также вырванная военной силой (Аварскому каганату — VI–VII вв., Руси — IX–X вв.), но при всех обстоятельствах мирные отношения (к которым и Византия, и окружавшие ее государства приходили разными путями) подкреплялись ежегодными денежными взносами-данями, которые империя выплачивала своим соседям. Во второй половине 1-го тысячелетия эта практика была настолько широко распространена и общепринята при заключении мирных соглашений, следовавших за военными конфликтами, что не приходится сомневаться в доскональном знакомстве с нею и на Руси, тем более что сама Русь выплачивала за мир и союзную помощь ежегодную дань варягам и согласилась на ежегодную выплату ее уграм.

Таким образом, выплата Византией ежегодной дани Руси имеет прочную и древнюю историческую аналогию. Да и сам этот факт стал традицией в византино-русских отношениях. В 944 г., во время второго похода Игоря против Византии, послы греков пытались остановить русское войско на Дунае и избавить Константинополь от новых военных испытаний. Они передали русскому князю слова императора Романа I Лакапина: "Не ходи, но возьми дань, юже ималъ Олег, придамь и еще к той дани". Святослав, по свидетельству "Повести временных лет", также получал дань до начала своего похода на Византию: "Седе княжа ту въ Переяславци, емля дань на грьцех". Во время переговоров летом 970 г. со Святославом греки заявили русскому князю: "Возми дань на насъ, и на дружину свою". И здесь мы вновь видим раздельное понимание летописцем дани и единовременной контрибуции. В этом же направлении ведет нас летописная речь Святослава к дружине, произнесенная им в трудный для русских час в осажденном Доростоле. Святослав уговаривал дружину заключить мир с Цимисхием и взять с греков дань: "Аще ли почнеть не управляти дани, да изнова из Руси, совкупивши вои множайша, поидемъ Царюгороду". В данном случае нас интересует не столько достоверность самого факта Святославовой речи (мы вполне допускаем, что русский князь мог этого и не говорить), сколько логика умозаключений летописца, привыкшего к тому, что Византия в течение долгих лет платила дань Руси и ее неуплата могла послужить причиной новой русско-византийской войны. Пункт договора Олега об "укладах", взятых на русские города, как раз и говорит об этой регулярной дани.

Таким образом, по договору 907 г. древнерусское государство установило с Византией отношения, которые уже стали нормой для окружавших империю государств. Разрыв этих отношений приводил к межгосударственным осложнениям и к войне. Так было с Болгарией в начале X в. или в 60-х годах при Никифоре Фоке. Византия могла прекратить регулярную уплату руссам дани после убийства Аскольда и Дира и захвата Киева Олегом и определенно перестала платить ее на каком-то этапе правления князя Игоря, что и вызвало, по мнению В. Н. Татищева, поход руссов на Константинополь в 941 г. Вместе с тем Византия поддерживала "даннические отношения", когда нуждалась в словной помощи со стороны своего соседа или вассала. Кстати, периодичность такой дани подчеркивается и словом "даяти". Если бы речь шла об "укладе" как единовременной контрибуции, то, конечно, летописец должен был бы употребить слово "дать". Слова "даяти уклады", т. е. давать уклады, ясно указывают на долговременность действия этого пункта договора.

Регулярная плата Византией дани древнерусскому государству ради обеспечения от нападений с севера — а возможно, и ради оплаты союзнических услуг — отныне становится нормой политических взаимоотношений двух стран. И это нашло четкое отражение в заключительной части договора 907 г., где говорится, что "царь же Леонъ со Олександромъ миръ сотвориста со Олгом, имшеся по дань".

Закономерным развитием этих переговоров и положения договора 907 г. об обязательстве империи выплачивать "уклады" Руси явилось согласие Византии возобновить выплату дани, положенной Руси, при Игоре, в 944 г. Последующие переговоры о выплате греками дани Игорю, Святославу неизменно возвращают нас к переговорам, помеченным 907 г., и к самому условию договора 907 г. о дани. Вот неизбежный вывод, вытекающий из анализа источников.

Итак, в ходе переговоров 907 г. выделяются три условия договора: восстановление "мира и дружбы" между Русью и Византией, выплата Византией единовременной контрибуции в виде денег, золотых вещей, тканей и т. п., а также периодической дани Руси. Но это далеко не все. В разделе, который идет после слов: "И заповеда Олег…", говорится и об иных условиях русско-византийского договора, выраженных в требованиях русской стороны. После требования выплаты контрибуции и "укладов" следует фраза: "Да приходячи Русь слюбное емлют, елико хотячи".

По поводу этого пункта договора в историографии нет разногласий. Историки отмечали, что "слюбное", или "слебное", — это содержание русских послов в соответствии с посольскими традициями, утвердившимися в империи. Но все писавшие по этому поводу говорили лишь о том, что "слюбное" — это корм. Между тем послы иностранных держав, пересекавшие византийскую границу, брались империей на полное бесплатное содержание. Послам предоставлялись транспорт, продовольствие, кров; они обеспечивались провожатыми как на пути в Константинополь, так и обратно, до границ империи.

В связи с этим мы не исключаем, что под "слюбным" имелось в виду посольское содержание в широком смысле слова. Более того, греческая сторона обязывалась предоставлять послам "мовь, елико хотят", т. е. возможность пользоваться банями. А когда они соберутся в обратную дорогу, которая, как известно, шла морем, то получат и "брашно", и "якори", и "ужища", и "парусы"- опять же "елико имъ надобе". Этот текст, правда, помещен в договоре после слов о предоставлении месячного содержания русским гостям, т. е. купцам, ведущим за рубежом торговлю. Однако слова: "…и да творят им мовь, елико хотят. Поидучи же домовь в Русь, да емлют у царя вашего на путь брашно…" — согласно контексту могут быть отнесены как к гостям, так и к послам. Обратим внимание на слова "елико хотячи" ("сколько хотят"). Они указывают на то, что время пребывания русских послов в Константинополе и их содержание за счет империи практически не ограничивались.

Как отмечалось, традиция обмена посольскими миссиями между Византией и Русью, имевшая длительную историю, нашла отражение и в одной из статей русско-византийского договора 911 г., где говорится: "Да егда ходим в Грекы или с куплею, или въ солбу ко цареви вашему". Эта запись свидетельствует о прочной и длительной традиции как посольских обменов, так и русско-византийской торговли. Мы рискнули предположить, что первое соглашение о выработке статуса русских миссий в Византии, уравнении их в правах с посольствами других дружественных империи стран восходит еще к 60-м годам IX в. Теперь же, в 907 г., это соглашение из гипотетического становится историческим фактом.

Данный пункт русско-византийского договора 907 г., как и предшествующие условия — о восстановлении "мира и дружбы", о контрибуции и о дани — "укладах", носит чисто политический характер и указывает на то, что дипломатические отношения между Византией и Русью прочно входят в русло международных традиций, в русло внешнеполитических связей Византийской империи с другими признанными ею государствами.

Следующий сюжет договора касается торговых отношений Руси и Византии, а точнее, статуса русских купцов в империи: "А иже придутъ гости да емлют месячину на 6 месяць, хлебъ, вино, мясо, и рыбы, и овощь", а далее говорится о предоставлении руссам возможности пользоваться баней, снаряжением на обратную дорогу. В этом условии отражены, несомненно, требования русского купечества о предоставлении ему в Византии определенного статуса. Месячина — это месячное содержание русских гостей, состоявшее, как указано в тексте, из хлеба, вина, мяса, рыбы, овощей.

Весь этот текст является, по-видимому, своеобразным проектом договора, или, говоря языком XV–XVII вв., посольским "наказом", где формулировались требования русской стороны на предстоящих переговорах. В пользу подобного предположения говорит, во-первых, общая "шапка" к тексту: условия договора и о дани, и об "укладах", и о "слюбном", и о гостевой месячине определяются "наказом" Олега ("заповеда Олегъ"). Во-вторых, на предварительный характер русских предложений указывает следующая за ними фраза, констатирующая, что греки согласились на это ("и яшася греци"), а затем императоры и византийские высшие чиновники, принимавшие участие в переговорах, предъявили руссам свои встречные условия договора.

На это первыми обратили внимание Н. М. Карамзин и С. М. Соловьев, который писал: "Император и вельможи его приняли условие только со следующими изменениями…" А далее С. М. Соловьев приводит факты об ограничениях, налагаемых на русских гостей, прибывавших в Константинополь.

Краткая запись летописца о том, что греки согласились на те требования, которые Олег наказал отстаивать послам, и что византийская сторона выдвинула свои требования, вводит нас в обстановку самих переговоров. Составитель летописи изложил их в определенной последовательности: сначала Олег "заповеда", потом греки "яшася", т. е. согласились, а потом сами они "реста", т. е. сказали. По существу, эти лаконичные слова отражают типичную картину переговоров по серьезной, основополагающей проблеме. Русские войска стояли неподалеку от Константинополя, поэтому византийцы сразу же пошли на уплату контрибуции, но снизили ее сумму, согласившись на уплату ежегодной дани; признали они и определенный статус русских послов и купечества в Византийской империи.

При анализе условий договора 907 г., как они изложены русской и греческой сторонами, нельзя не обратить внимание на то, что "русские" пункты договора в основном содержат требования общеполитического порядка: о мире, контрибуции, дани, посольском и торговом статусе для русских в Византии. "Греческие" же условия касаются главным образом порядка пребывания русских купцов на территории империи, который ставил их под контроль императорской администрации. Оговоренными условиями греки как бы вводят русскую торговую стихию в Византии в русло строгой законности, традиционных устоев, и дело здесь не только в том, что греческие власти боялись конфликтов, которые могли вызвать руссы в империи, как полагал М. А. Шангин. "Аще приидуть Русь бес купли, да не взимают месячины", — говорит первый пункт "греческих" условий, посвященных проблемам русско-византийской торговли. Таким образом, одно из ограничений для руссов в Византии состояло в том, что получали купеческую месячину только те из них, кто прибывал в империю для "купли", торговых операций. Как это устанавливалось? В данной связи мы хотим обратить внимание на следующий текст в договоре, идущий от греков: "И да испишут имена их, и тогда возмуть месячное свое, — первое от города Киева, и паки ис Чернигова, и ис Переаславля, и прочии гради".

Относительно параллельного места в русско-византийском договоре 944 г. В. О. Ключевский писал: "Это была предосторожность, чтобы под видом агентов киевского князя не прокрались в Царьград русские пираты". Позднее Д. В. Айналов, анализируя условия договора 907 г., также заметил, что "перепись совершалась из предосторожности". Но существовало и другое мнение. А. В. Лонгинов связал требование о переписи с получением месячного корма русскими торговцами.

Мы полагаем, что при анализе данной части летописного текста следует учитывать оба этих момента. Византийский автор XI в. Кекавмен в своем "Стратегиконе" неоднократно говорит о случаях захвата в IX–X вв. крупных городов на Балканах, в Италии болгарами, франками, турецкими пиратами при помощи военной хитрости. Понятно, что и греки впускали руссов в город лишь невооруженными и небольшими партиями. Однако условие о переписи византийскими властями русских караванов связано не с этой предосторожностью (трудно себе представить, каким образом перепись могла гарантировать город от нападения), а с общим порядком определения цели и состава торговой миссии, выяснения потребного количества корма, жилья и т. д. Кстати, о том же свидетельствует и устанавливаемый по этому договору порядок выдачи русским гостям месячины. Сначала ее получали представители Киева, затем Чернигова и Переяславля, а далее шли уже "прочие гради". Определить такой порядок можно было лишь при помощи переписи, о которой говорится в предложениях греческой стороны. Позднее эта практика стала обычной для средневековых государств.

С условием "конституирования" русских купеческих караванов по прибытии их в Византию связано и условие их прохода в город через одни ворота, без оружия, партиями по 50 человек и непременно в сопровождении "царева мужа": "И да входят в град одними вороты со царевымъ мужемъ, без оружьа, мужь 50". Кто же такой "царев муж"? Да не кто иной, как чиновник, приставленный для сопровождения иностранных миссий и торговых караванов. О существовании института такого рода чиновников сообщается в "Книге эпарха" — византийском источнике X в. Так, в главе "О легатарии" говорится, что этому видному государственному чиновнику, заместителю и первому помощнику эпарха Константинополя, вменяется в обязанность докладывать эпарху о всех, кто прибывает в столицу империи "из какой бы то ни было местности и с какими бы то ни было товарами", устанавливать сроки продажи товаров и т. д. Естественно, что сам легатарий не мог осуществить всю эту многообразную работу и в своей деятельности должен был опираться на непосредственных исполнителей. Именно поэтому мы и утверждаем, что речь в данной главе "Книги эпарха" идет не столько о самом легатарии, сколько о ведомстве, им возглавляемом.

Спустя четыре года, когда был заключен русско-византийский договор 911 г., специальные императорские "мужи" сопровождали русских послов в их знакомстве с достопримечательностями Константинополя ("Царь… пристави к ним мужи"). "Царев муж", упоминаемый в договоре 907 г., должен был ввести русский караван в город и проследить, чтобы русские купцы входили в город без оружия. Он осуществлял и охрану прибывших к Константинополю русских посольских и купеческих караванов. Косвенно об этом говорит упоминание в договоре 944 г. о том, что вошедших в город руссов "мужь царства нашего да хранить". Возможно, в ведомство "царева мужа", чиновника легатария, входили и другие обязанности, связанные с размещением русских торговцев в пригороде Константинополя — у монастыря св. Маманта.

Уже при выработке договора 907 г. ярко проявились мотивы озабоченности греков по поводу поведения русских миссий на территории Византии. "Да запретить князь словомъ своим приходящимъ Руси зде, да не творять пакости в селех в стране нашей", — говорится в тексте, идущем от греческой стороны. По нашему мнению, предостережения греков против возможных "пакостей" касались не только купеческих караванов, но и посольств, так как в тексте речь идет об указании "приходящимъ Руси", т. е. всем, приходящим из Руси.

В "Троицкой летописи" вместо слов: "Да запретить князь словомъ своим…" — стоит фраза: "Да запретить князь послом своим…" Видимо, составитель "Троицкой летописи" посчитал, что "пакости", творимые руссами на территории империи, совершали не гости, а послы. Думается, что летописец недалек от истины и ограничение подобного рода в равной мере могло относиться как к гостям, так и к послам, которые отнюдь не заботились о благопристойном поведении своей свиты на чужой территории. Любопытно, что идентичный текст договора 944 г. в аналогичном случае имеет в виду послов и остальную Русь, а не княжеское слово, и, пожалуй, это лучше всего свидетельствует об ошибке здесь автора "Повести временных лет". Вот как читается эта фраза в русско-византийском договоре 944 г.: "Да запретить князь сломь своимъ и приходящимъ Руси сде, да не творять бещинья в селехъ, ни въ стране нашей".

Не случайно в этой части говорится лишь о порядке, устанавливаемом для русских посланцев в "селех". Путь к Константинополю русские посольские миссии и торговые караваны проделывали порой по суше от болгарской границы. Они проходили через населенные пункты мимо богатых, расположенных на старинном торговом пути поселений и известных монастырей. Немало, видимо, самоуправств и насилий допускали хорошо вооруженные и многочисленные русские караваны на пути к византийской столице. Отражением этого и явилось упомянутое условие договора 907 г. В дальнейшем та же мысль нашла развитие и в порядке размещения русских близ монастыря св. Маманта и их прохода в город. Одновременно условие о статусе русского купечества в Византии совершенно очевидно проникнуто и мотивом озабоченности русской стороны по поводу порядка появления русских купцов в империи. Здесь говорится, что руссы, приехавшие "бес купли", не имеют права на месячину. Из договора 944 г. известно, что торговцы до нового порядка, установленного договором 944 г. (предъявление послами и купцами грамот), должны были иметь при себе серебряные печати в качестве знака, удостоверяющего их личность и род деятельности. В этом факте мы усматриваем отражение не только заинтересованности Византии в определенном порядке предоставления ряда прав и льгот купцам, пришедшим из Руси, но и стремления складывающегося древнерусского государства поставить русскую торговлю с Византией под свой контроль. И договор 907 г. указывает на первые шаги в этом направлении, которые имеют аналогию в отношениях Византии с другими странами. Так, по болгаро-византийскому договору 716 г. купцы обеих сторон должны были по прибытии на территорию страны партнера предъявлять грамоты. Этот уровень отношений для Руси был достигнут к 944 г.

Таким образом, в тексте договора 907 г., идущего от греческой стороны, поднимаются вопросы поведения русских посольских и торговых миссий на территории Византии, регламентируется порядок их продвижения по стране, определяются условия их пребывания под Константинополем и в самой столице. В нем заложены мысли, которые в дальнейшем были развиты и конкретизированы в русско-византийском договоре 911 г. Пока же они были выражены в общей форме, что соответствовало всему стилю договора 907 г., который решал узловые вопросы политических и торговых отношений между двумя странами. Главным, определяющим основы взаимных торговых соглашений Византии и Руси следует считать и положение об освобождении русских торговцев от "мыта" — пошлины с продаваемых товаров: "И да творят куплю, яко же имъ надобе, не платяче мыта ни в чем же".

Это условие, видимо, явилось отражением военного давления Руси и лежит в русле тех же льгот, вырванных у Византии Олегом, что и контрибуция, и уплата империей ежегодной дани древнерусскому государству.

В. И. Сергеевич полагал, что в летописи нигде не сказано о принятии Олегом этих греческих условий. Однако в летописном тексте отразились не только порядок выработки в русском лагере предварительных условий договора и сам ход переговоров — своеобразная дипломатическая дискуссия, но и условия согласованного договора. Несмотря на очевидную многослойность летописного текста, вероятно говорившего и о следах окончательного договора, мы четко прослеживаем основные черты договора как единого целого.

 

4. О форме договора 907 г

А. В. Лонгинов высказал интересную гипотезу, что как "заповедь" Олега, так и греческие контрпредложения, т. е. весь ход переговоров, были оформлены в виде письменных документов, но каких-либо подтверждений в пользу этого положения не привел. Конечно, характер изложения хода переговоров в летописи, особенно в тех случаях, когда дело касается русских предложений о контрибуции и дани, напоминает древнюю традицию устных "речей", которые послы от имени своего правителя передавали правителю другой страны. В этой дипломатической практике, наполненной духом живой разговорной речи, не ощущается четкости письменного документа. Историки обращали внимание на своеобразие языка, которым излагаются условия договора 907 г.: он почти свободен от книжных славянизмов, от не свойственного русскому языку расположения слов в предложении, что имеет место в русско-византийских договорах 911 и 944 гг. Скорее всего, это в значительной степени разговорный язык, не стиснутый рамками письменного текста, а тем более перевода, живой речевой диалог, какой обычно и использовался в древности во время посольских переговоров. Так, в договоре 911 г. говорится, что Олеговы послы, возвратившись в Киев, передали великому князю "вся речи обою царю, како сотвориша миръ, и урядъ положиша межю Грецкою землею и Рускою и клятвы не преступити ни греком, ни руси".

Однако не исключено, что речи послов могли фиксироваться и письменно. И здесь следует вспомнить аналогичные случаи из практики дипломатических отношений VI–X вв. Еще от времени выработки известного греко-персидского договора 562 г. Менандр донес до нас записанные речи обоих послов — греческого и персидского. Эту практику использовали греки и в дипломатических контактах с руссами. Во время переговоров в Константинополе в 944 г. по поводу нового русско-византийского договора русских послов принял император Роман I Лакапин и повелел "глаголати и псати обоихъ речи на харатье", т. е. речи-предложения были зафиксированы после обсуждения в виде "харатьи" — документа. В дальнейшем Романовы речи были переданы русскими послами Игорю, а Игоревы — византийскими послами, побывавшими в Киеве, Роману. Посредством посольских речей вел переговоры в 971 г. с Иоанном Цимисхием Святослав. Речи Святослава, переданные Иоанну через русских послов, император повелел записать "на харатью". То, что говорили руссы, вылилось в договор-обязательство 971 г.. Эта практика напоминает ту, что имела место во время переговоров Романа I Лакапина с болгарским царем Симеоном после окончания болгаро-византийской войны (в начале 20-х годов X в.). Речи Романа к Симеону были записаны писцами и явились основой для заключения мира. Однако у нас нет прямых свидетельств в пользу подобной практики и в 907 г. Поэтому мы хотим обратить внимание на высказанное Д. С. Лихачевым положение о том, что на Руси задолго до зарождения письменности появилась практика дипломатических переговоров "через устные передачи послов". Думается, что содержание и форма переговоров послов Олега в Константинополе прекрасно отражают эту практику, которую Русь получила из седой древности, черпала в старинных дипломатических обычаях. В древней Греции и Риме и в сопредельных с ними странах в течение долгих столетий широко использовался порядок устных посольских "речей", при помощи которых дипломатические представители точно передавали поручения своих монархов или правительств, о чем сообщали в своих сочинениях Геродот, Тацит, Саллюстий и другие древние авторы. Позднее в Риме и Византии (в дальнейшем в Русском централизованном государстве, Речи Посполитой, Германской империи и других государствах средневековья) подобная практика уступила место письменным инструкциям, а также официальным письменным обращениям монархов и правительств друг к другу. Но наряду с этим в раннем средневековье, и в частности на Руси, как показал Д. С. Лихачев, долго еще сохранялся древний дипломатический обычай передачи устных посольских речей.

К тому времени, когда русские послы явились в Константинополь, византийская дипломатия уже детально разработала систему ведения посольских переговоров, оформления письменных договоров, записывания посольских речей. Поэтому в данном случае греки, видимо, согласились на ту форму переговоров и самого договора, сформулированного в посольских речах, которой владели руссы. И не случайно позднее, в русско-византийском договоре 911 г., было подчеркнуто, что "любовь", существовавшую в течение долгих лет между Русью и "хрестьяны", решено было закрепить "писанием и клятвою твердою", "не точью просто словесемъ".

Сопоставление приведенных фактов о переговорах 907 г. с этой фразой договора 911 г., на наш взгляд, весьма недвусмысленно подтверждает в основном "речевой" характер переговоров 907 г., что и нашло отражение в стиле самой летописной записи и в характере изложения условий договора. То были требования руссов и встречные предложения греческой стороны, как они отложились в ходе обсуждения условий мирного договора.

В то же время нельзя не обратить внимание на одну существенную деталь: предложения русской и греческой сторон отложились также в форме статей письменного договора. Действительно, текст летописи от слов: "Аще приидуть Русь бес купли…" — и далее до конца текста договора является не речевым, а письменным, статейным отражением заключенного соглашения. Этот кусок текста выпадает из общего ряда живой разговорной речи. Он является частью какого-то документа. Но какого?

А. А. Шахматов и другие ученые полагали, что именно эта часть текста, отнесенного к 907 г., представляет собой отрывок договора 911 г. И. И. Срезневский, задолго до А. А. Шахматова обративший внимание на необычность стиля этой части изложения и ее сходство с документальной основой, высказал мысль, что в данном случае мы имеем дело с отрывком "особенной грамоты" и что договор 907 г., так же как и соглашения 911, 944, 971 гг., был письменным документом. Он полагал, что и заключительная часть договора 907 г. имела такое же окончание, как и в других договорах, о чем говорит указание на "роту" — клятву сторон; и начинался договор 907 г. теми же словами, что и другие договоры: "Равно другаго свещания…" и т. п.

В связи с этим спором мы хотим обратить внимание на почти полную идентичность этой части договора 907 г. и одной из статей договора 944 г., посвященной статусу русских послов и гостей в Византии:

Договор 907 г.

"Аще приидуть Русь без купли, да не взимают месячины: да запретить князь словомъ своим приходящимъ Руси зде, да не творять пакости в селех в стране нашей. Приходяще Русь да витают у святого Мамы, и послеть царьство наше, и да испишут имена их, и тогда возмуть месячное свое, — первое от города Киева, и паки ис Чернигова и ис Переаславля, и прочии гради. И да входят в град одними вороты со царевымъ мужемъ, без оружьа, мужь 50, и да творят куплю, яко же имъ надобе, не платяче мыта ни в чем же".

Договор 944 г.

"Аще придуть Русь без купли, да не взимають месячна. Да запретить князь сломъ своимъ и приходящимъ Руси сде, да не творять бещинья в селехъ, ни въ стране нашей. И приходящимъ имъ, да витають у святаго Мамы, да послеть царство наше, да испишеть имяна ваша, тогда возмуть месячное свое, съли слебное, а гостье месячное, первое от города Киева, паки изъ Чернигова и ис Переяславля и ись прочих городовъ. Да входять в городъ одинеми вороты со царевымъ мужемъ безъ оружья, мужь 50, и да творять куплю, яко же имъ надобе, и паки да исходять".

Как видим, статья договора 944 г. в данной части почти дословно повторяет текст соглашения 907 г. Но возможно ли, чтобы в течение почти 40 лет устная традиция почти без изменений сохранила текст этой важнейшей части соглашения 907 г., с тем чтобы включить его при возникшей необходимости в новый договор? Думается, что это исключено. К тому же воспроизведен не только смысл статьи, но и ее "бюрократический", документальный стиль, отличный от повествовательного, летописного. Несомненно, создатели договора 944 г. имели перед собой письменный текст более ранней статьи, которая в основной части, утратив пункт о праве Руси на беспошлинную торговлю, вошла в состав договора 944 г.

Но аналогичным образом в качестве документального текста можно воспринять и еще один летописный отрывок, помеченный 907 г., а именно статью, идущую от русской стороны: "Да приходяче Русь слюбное емлют, елико хотячи…" И далее по тексту до слов "и яшася греци", на что до сих пор не обращалось внимания. По своему стилю и эта статья также выпадает из общего речевого повествовательного склада всей записи; она, так же как и предложения, идущие от греков, напоминает статьи письменного договора 911 г. Интересно, что в договоре 944 г. сохранился след и этой статьи, но не в столь чистом виде, как в случае, только что рассмотренном. В договоре 944 г. говорится: "А великий князь руский и боляре его да посылають въ Греки къ великимъ царемъ гречьским корабли, елико хотять, со слы и с гостьми, яко же имь уставлено есть". Прямая ссылка на текст, содержащий "русские предложения"! Тот же смысл, тот же речевой оборот "Да посылають… елико хотять", а по поводу остального просто сказано: "…яко же имъ уставлено есть". Таким образом, складывается удивительная, но закономерная картина: все общеполитические положения — о мире, контрибуции, дани — переданы в пересказе, все условия конкретного характера, как политические, так и экономические, напоминают документальные отрывки. И именно они нашли прямое отражение в последующем договоре 944 г.

Любопытно, что и в первом, идущем от Руси предположительно документальном отрывке допущена та же путаница с местоимениями, что и в договоре 911 г. В тексте 907 г. говорится: "И да творят им (русским. — а. С.) мовь, елико хотят", а далее: "…да емлют у царя вашего на путь брашно…" Итак, в одном случае Русь говорит о себе "им" вместо "нам", а в другом, напротив, точно говорит об императоре: "…царя вашего". В отрывке, идущем от греков, такой путаницы нет. Уже одно это наблюдение, во-первых, может убедить в том, что мы имеем дело с какой-то письменной статьей, занесенной в летопись; во-вторых, способно заметно поколебать версию о самостоятельности договора 907 г. и подтвердить версию А. А. Шахматова о переносе в договор 907 г. статей из договора 911 г.

Однако если взглянуть на эти тексты с точки зрения именно переговоров, речей, когда стороны излагали свои соображения по тому или иному вопросу, а писцы записывали их выступления, с тем чтобы позднее на основе этих письменных документов составить единый проект договора, то они вполне могут быть отрывками таких записанных речей, оказавшихся под рукой летописца. В пользу такого предположения говорит и то, что в тексты документального характера вошли пункты, определявшие конкретные обязательства сторон: время уплаты месячины, ее содержание, перечень предметов, которыми греки должны снабжать руссов на обратную дорогу, порядок пребывания руссов в Константинополе. В этих двух отрывках, как в диалоге, отражены предложения сначала русской, а затем греческой сторон. Переговоры оказались как бы перенесенными на пергамент. И если бы перед нами был искусственный перенос статей 911 г. в договор 907 г., то как объяснить, что летописец выбрал именно эти отрывки, представляющие собой своеобразный диалог: в ответ на предложения руссов о посольском и купеческом статусе греки выдвинули встречные требования.

Следует иметь в виду и еще один возможный вариант появления этих отрывков в летописном тексте: не исключено, что перед нами след императорского хрисовула, т. е. указа византийских императоров, подтверждавшего от их имени те привилегии, на которые греческая сторона согласилась в ходе переговоров. На это, в частности, указывает и текст договора 944 г., где трижды повторяется фраза: "Яко же имъ установлено есть". Но и в этом случае хрисовул в конечном счете отражал ход переговоров, закрепленных в данном императорском документе. В пользу того, что перед нами след хрисовула, говорит и наличие в сохранившихся текстах, идущих как от Руси, так и от Византии, лишь обязательств империи, как это и было принято в подобных греческих документах. Именно так в Византии оформляли дипломатические соглашения с государствами и правителями.

Традиционная путаница с притяжательными местоимениями в дошедших до нас письменных отрывках договора 907 г. может служить косвенным подтверждением не только практики записывания речей во время посольских переговоров, но и перевода хрисовула на русский язык, что также соответствовало правилам императорской канцелярии. Правда, допуская такую возможность, следует выяснить, имелись ли в начале X в. прецеденты подобного рода в отношениях Византии с другими государствами. Исследователи отвечают на этот вопрос совершенно определенно: первый договор в виде хрисовула был выдан византийским императором Венеции лишь в 992 г.. Следовательно, согласившись с фактом заключения в 907 г. русско-византийского договора в форме хрисовула, мы вынуждены будем признать, что задолго до этого времени на такой путь в отношениях с Византией вступило древнерусское государство. И в любом случае — след ли это хрисовула, посольских речей, "заповеди" — мы имеем дело с дипломатическими переговорами по широкому кругу межгосударственных проблем, завершившимися заключением общеполитического русско-византийского соглашения.

Можно высказать и еще одно предположение: договор 907 г. мог быть комбинированным. С одной стороны, он мог быть "варварским", устным, клятвенным соглашением относительно "мира и любви", уплаты контрибуции, дани, т. е. таких подверженных изменениям пунктов, как контрибуция, дань, которые греки избегали заносить в развернутые дипломатические документы, а с другой — он мог быть дополнен императорским хрисовулом относительно конкретных привилегий, дарованных русским, как это было принято в византийской дипломатии в течение долгих веков.

В соответствии с тогдашними международными традициями переговоры завершились встречей Олега с византийскими императорами Львом и Александром. Императоры, "роте заходивше межы собою, целовавше сами крестъ". А Олег "и мужи его" "по Рускому закону" клялись своим оружием и своими богами — Перуном, Волосом. Это и было утверждение мира. Переговоры нашли в этой традиционной дипломатической процедуре свое логическое завершение. Они закончились так же, как кончались нередко и мирные переговоры правителей других государств с Византией в VI–IX и X вв. Прямые аналоги такому окончанию переговоров есть в трудах Прокопия Кесарийского, Феофана, Георгия Амартола, повествующих о войнах с готами и славянами, о болгаро-византийских войнах, о переговорах Крума с императором Михаилом I и позднее — послов Симеона Болгарского да и самого болгарского царя с византийскими вельможами и императорами. Так, во время переговоров греков с гепидами в 550 г. был заключен военный союз против склавинов. Император подтвердил договор клятвой, дали клятву и послы. О клятвенных мирных договорах империи с персами, аварами, арабами сообщают Георгий Амартол и Феофан. Во время болгаро-византийской войны в начале 20-х годов X в. император Роман I Лакапин сам явился на встречу с Симеоном, который его "искаше видети", и, "целовав же дроуг дроуга", они "о мире словеса подвигоста".

Достигнутые соглашения скреплялись клятвами сторон. Болгары, как и руссы, обычно клялись на оружии. Этот старинный обычай, распространенный у славян, давно отмечен в историографии. Так же утверждался с русской стороны русско-византийский договор 911 г., а позднее и договор 944 г. Таким образом, договор 907 г. явился первым известным в истории русской внешней политики межгосударственным соглашением, утвержденным по всем дипломатическим канонам своего времени.

В связи со всем сказанным перед нами четко выявляется вполне сложившийся, цельный общеполитический договор между Русью и Византией, который по своим принципиальным направлениям напоминает общеполитические соглашения "мира и дружбы" или "мира и любви", нередко заключаемые Византийской империей с окружавшими ее "варварскими" государствами, в том числе и договор, который Русь впервые заключила с Византией после похода 860 г. Договор 907 г. отразил основные проблемы соглашений такого рода между Византией и другими "варварскими" государствами: о восстановлении мирных отношений между Русью и Византией (эти вопросы решались во время предварительных переговоров в стане Олега); о контрибуции; об уплате Византией ежегодной дани; о регулировании между двумя странами политических отношений, подразумевавшем периодические посольские обмены, статус русских послов в Византии; о торговых отношениях между странами, включавших статус торговых русских миссий на территории империи и непосредственно в Константинополе и условие о беспошлинной русской торговле в Византии (переговоры по этим вопросам проходили уже в Константинополе). Не исключено, что в этом же договоре присутствовал и пункт о союзных обязательствах Руси по отношению к Византии, который обычно тесно увязывался с вопросом об уплате Византией дани "варварам" и который и Византия, и Русь не желали, видимо, широко оглашать.

Так через 47 лет после нападения 860 г. Русь вторично вырвала у Византии общеполитическое соглашение — типичный договор "мира и дружбы" с империей. И если в 60-х годах IX в. такой договор явился своеобразным дипломатическим признанием древней Руси тогдашней мировой державой, то 40 с лишним лет спустя древняя Русь не только заставила Византию вернуться к исходным позициям 60-х годов IX в., но и вынудила ее к более серьезным уступкам.

С этих позиций можно адресовать сторонникам точки зрения об искусственно разорванном единстве договоров 907 и 911 гг., полагавшим, что статьи договора 907 г. составляли лишь часть договора 911 г., по крайней мере два вопроса. Как могло случиться, что древний автор так тонко и умело выделил из договора 911 г. лишь статьи общеполитического порядка, которые являют собой содержание стереотипного "варварского" договора о мире с Византией; что он сумел обозначить именно те конкретные статьи (шедшие от русской и греческой сторон), которые также находились в русле этого общеполитического соглашения и испокон веков были предметом притязаний других "варварских" государств? А ведь если встать на точку зрения скептиков, то придется признать, что некий опытный фальсификатор, изучив огромный предшествующий материал, типичные договоры других стран с Византией и требования самой Руси в 860 г., на основании договора 911 г. создал новый цельный документ — русско-византийский общеполитический договор 907 г. Но при этом он почему-то не заимствовал из договора 911 г. готовых, сформулированных статей по принципиальнейшим вопросам, а преподнес сведения о соглашении 907 г. в довольно странной манере — в виде диалога отрывочных проектов русской и греческой сторон относительно условий о политическом и торговом статусе русских купцов в Византии.

Нам представляется, что подлинный талант летописца состоял в том, что на основе имевшихся у него скудных материалов о походе Руси на Константинополь в 907 г., дошедших до него преданий, переложений речей русских и византийских послов, каких-то неведомых нам письменных документов, он сумел воссоздать живую картину переговоров и донес до нас сами сюжеты второго русско-византийского межгосударственного договора.

 

5. Историческое значение договора 901 г

Прежде всего несколько замечаний по поводу того, что из договора 911 г. были изъяты все те фрагменты, которые отразились в договоре 907 г. и которых нет в договоре 911 г. Этот главный аргумент некоторых историков в пользу недостоверности договора 907 г., на наш взгляд, несостоятелен.

Договор 911 г. отразил центральную идею "мира и дружбы", которая лежит в основе и договора 907 г. В 907 г. "по- чаша греци мира просити, дабы не воевал (Олег, — а. С.) Грецкые земли". "Миръ сотвориста", "утвердиша миръ", — говорится и в заключении текста о ходе переговоров в 907 г. В 911 г. эта идея была повторена: "удержание" и "извещение" бывшей "любви" декларируются в преамбуле договора 911 г. "Суть, яко понеже мы ся имали о божьи вере и о любви, главы таковыа", — читаем в тексте, идущим за преамбулой. Это означает, что весь последующий текст договора 911 г. его авторы рассматривают сквозь призму "мира и любви". "Да умиримся с вами, грекы, да любим друг друга от всеа душа и изволениа", — извещает первая статья договора 911 г. Таким образом, идея "мира и дружбы", лежавшая в основе всех крупных общеполитических соглашений, нашла яркое и четко сформулированное отражение уже в первых строках договора 911 г. И в рассказе "Повести временных лет" о событиях 911 г., о возвращении русских послов из Константинополя в Киев уже после заключения договора 911 г. говорится: "И поведаша вся речи обою царю, како сотвориша миръ, и урядъ положиша". Здесь вновь на передний план выступает идея общеполитического соглашения, "мира", которая пронизывала договоры и 907, и 911 г.

В договоре 911 г. нашла отражение и другая кардинальная идея договора 907 г. — о регламентации поведения руссов в Византии. В договоре 907 г. говорится о том, что руссы не должны творить "пакости в селех". Договор 911 г, эту идею развивает и конкретизирует в разделе "Аже ся ключит проказа, урядимъ ся сице", т. е. если случится какое-либо злодеяние, то стороны договорятся по этому поводу следующим образом, а далее идет серия конкретных статей относительно возможных "проказ". В договоре 907 г. эта идея носит общеполитический характер, а в договоре 911 г. она получает конкретное развитие, хотя исходная точка и в том и в другом случае одинакова. Слова договора 911 г.: "Да егда ходим в Грекы или с куплею, или въ солбу ко цареви вашему" — ясно указывают на то, что и сюжет о посольских и торговых обменах знаком авторам договора 911 г. Однако они говорят и о том, что в договоре 911 г. ранее не было речи ни о посольских, ни о торговых миссиях. Данная статья договора 911 г. как бы заново раскрывает сюжет, который столь подробно изложен в договоре 907 г. Наконец, обе статьи о полоняниках договора 911 г. являются определенным дополнением к рассказу о событиях 907 г., когда вопрос о пленных, которые были лишь объектом действия воюющих сторон, и прежде всего, конечно, напавшей Руси, не попал еще в сферу правового межгосударственного регулирования.

Не исключено, что в испорченном тексте договора 911 г., открывающемся разделом "О взимающих куплю Руси", могли быть представлены какие-то конкретные статьи, касающиеся порядка русской торговли в Византии. Однако не представляется возможным считать, как это сделали А. А. Шахматов и ряд других поддержавших его в этом вопросе ученых, что текст следует читать по-иному: "О взимающих месячину и творящих куплю Руси" — и что именно в этом месте должен был находиться текст, идущий в договоре 907 г. от греческой стороны. Во-первых, следует обратить внимание на некоторую терминологическую неточность реконструкции А. А. Шахматова: руссы не взимали в Византии месячину — им ее предоставляли. Во-вторых, — и это, на наш взгляд, главное — суть договора 907 г., в том числе и данной статьи, не столько торговая, сколько политическая. Да и указания "Троицкой летописи" и позднейшие цитирования данной статьи в договоре 944 г. свидетельствуют о том, что речь идет как о купцах, так и о послах, т. е. об общеполитическом характере этой статьи. Упоминание о послах под рубрикой "О взимающих куплю Руси" представляется маловероятным. Данная статья договора 907 г. по существу лишь одна из сторон общеполитического соглашения древней Руси с Византией, и ее присутствие среди конкретных статей договора 911 г. представляется неправомерным.

Об общности двух договоров говорит и заключительная часть договора 911 г. Здесь трижды проводится узловая идея "мира и любви", лежавшая в основе договоров как 907 г., так и 911 г. Об этом свидетельствуют и слова об утверждении "бывшего мира", и клятва не преступить "уставленых главъ мира и любви" и утвердить "бывающаго мира". Конечно, можно предположить, что во всех этих случаях договор 911 г. лишь содержал те прокламации "мира и любви", которые в дальнейшем летописец вынес "за скобки" и на основании которых создал свою версию договора 907 г. Однако версия "мира и любви" в договоре 907 г. имеет свою закономерность: она тесно связана с решением других общегосударственных вопросов — с обязанностью Византии выплачивать дань руссам, с вопросом о посольских и купеческих обменах. В договоре же 911 г. эта идея связана с конкретными статьями. Поэтому не ясно, какой текст мог быть изъят из договора 911 г., поскольку все его части тесно связаны друг с другом, как и части договора 907 г. А если уж говорить об искусственном воссоздании договора 907 г., то так же подробно, видимо, следует сказать и о полной переработке договора 911 г., после которой он приобрел столь законченный вид. Наконец, оба договора завершаются их утверждением и русской, и греческой сторонами.

Ученые, писавшие о переносе летописцем ряда статей из договора 911 г., подчеркивали, что ссылки соглашения 944 г. приходятся на эти вынесенные статьи. Наиболее четко эту мысль выразил А. А. Шахматов. Собственно, этот факт и являлся одним из основных аргументов неисторичности договора 907 г. Но А. А. Шахматов и другие исследователи упустили из вида, что договор 944 г. не только благосклонно дарит своим вниманием договор 907 г., но и ссылается на соглашение 911 г. Это относится к статье договора 944 г. "Аще ускочить челядинъ от Руси". В договоре 911 г. в особой статье было записано, что если будет украден русский челядин, или он убежит, или будет насильно продан, а затем русские пожалуются по этому поводу, то он должен быть возвращен на Русь; потерянного челядина также следует возвращать через суд. Об этом же говорит и статья договора 944 г.: русские могут вернуть бежавшего челядина; если же он не будет обнаружен, то по заявлению русской стороны греки за него будут обязаны отдать "цену свою", "яко же уставлено есть преже, 2 паволоце за чалядинъ". Слова "яко же уставлено есть преже" непосредственно относятся к соответствующей статье договора 911 г. и к сложившейся на ее основе практике. И оказывается, что некоторые статьи составитель "Повести временных лет" вынес за рамки договора 911 г. и сотворил на их основе соглашение 907 г., а с другими это сделать "позабыл". Авторы же договора 944 г. не обратили внимания на эту "забывчивость" и сослались на статьи как одного, так и другого договора. Этот факт, думается, может говорить только об одном — о реальности договоров 907 и 911 гг. и о внимательном изучении авторами договора 944 г. предшествующих русско-византийских соглашений, о чем свидетельствуют ссылки на оба этих соглашения.

Не выдерживает критики и точка зрения, что судьбу договора 907 г. определил поход 911 г. Судьбу договора 907 г. определил в действительности поход ему предшествовавший. Договор 907 г. политически вырос из событий, разыгравшихся под стенами Константинополя. Он — детище успехов русского оружия. О походе же 911 г. в источниках вообще нет никаких сведений. Кроме того, весьма сомнительно, чтобы руссы организовали второй поход, после того как добились общеполитического соглашения, которое дало им все, на что могло претендовать в отношении Византии "варварское" государство, — мир, контрибуцию, дань, выгодный статус для посольских и торговых миссий, беспошлинную торговлю.

Не правы и те историки, которые полагали, что, поскольку есть два договора, должны быть и два похода; а если поход был один, то и договор должен быть один (А. А. Шахматов, А. Е. Пресняков, С. В. Бахрушин, С. П. Обнорский, И. Сорлен). Подсказать именно такое решение может формальный подход к проблеме, но суть как раз и заключается в том, что такое мнение опровергается всем ходом исторических событий. Разрыв в три-четыре года между полевым перемирием и окончательным миром или между двумя мирными договорами (при отсутствии военных действий), когда более позднее соглашение либо дополняло, либо подтверждало ранний договор, неоднократно встречается в истории дипломатических отношений Византии с соседними странами.

Напомним события VI в. — длительную войну Византии с Персией. В 558 г. военные действия были приостановлены, состоялось перемирие "до точнейшего рассмотрения спора", а поскольку мир был, как пишет византийский историк Менандр, "половинчатым", в Персию в 561 г. было направлено посольство магистра Петра, для того чтобы заключить полный мир и "прийти к совершенному покою". Никаких крупных военных действий между договором 558 г. и договором 562 г. не последовало. Мир 562 г. в деталях определил политические и экономические отношения между двумя государствами.

В 574 г. греки направили в Персию посольство, которое заключило мир на три года. Было решено, что в течение этих лет стороны окончательно договорятся по спорным вопросам и выработают долгосрочное соглашение. Переговоры состоялись, но не дали желаемого результата. В 617 г. Византия заключила мирный договор с Аварским каганатом, но авары предложили провести позднее переговоры лично между каганом и императором Ираклием по поводу взаимоотношений двух государств. Мирные переговоры с арабами также должны были начаться по истечении 11 месяцев после заключения предварительного мира 641 г. В 762 г. аварскому кагану Байану было послано письмо из Константинополя с согласием на встречу с ним императора Константина V для переговоров о подтверждении мира, хотя состояние мира между двумя странами было установлено ранее. И позднее в отношениях с болгарами, арабами, уграми не сразу достигались необходимые дипломатические результаты, велись длительные переговоры, после одних мирных соглашений заключались другие. В VIII–IX вв. попытки заключить договоры о мире с державой франков византийские императоры предпринимали неоднократно при отсутствии каких-либо военных действий между Франкским королевством (позднее империей) и Византией.

И в случае русско-византийского конфликта начала X в. события в известной мере повторились: поход был один, а договоров было два — один общеполитический, регулировавший принципиальные вопросы отношений между двумя государствами, а другой также межгосударственный, но более конкретный, основывавшийся на положениях первого соглашения.

Не можем мы согласиться и с теми, кто определял договор 907 г. как прелиминарный мир. Во-первых, ему самому предшествовала предварительная договоренность под стенами Константинополя о прекращении военных действий и отходе русской рати от города, что указывает на его вполне самостоятельный характер. Во-вторых, и это главное, содержание договора 907 г. говорит отнюдь не о прелиминарном соглашении, а о развернутом, самостоятельном, законченном политическом документе.

Трудно квалифицировать договор и лишь как торговое соглашение. Конечно, и договор 907 г., и последующие соглашения Руси с греками содержали статьи, регулировавшие торговые отношения двух стран. Но сами эти статьи не имели чисто торгового характера, и договор 907 г. ясно это показывает.

В соответствии с этим соглашением статус русских купцов в Византии являл собой определенное политическое достижение древнерусской дипломатии: ведь трудно защищать тезис о том, что право русских гостей на беспошлинную торговлю в Византии представляет собой лишь экономическую уступку. Но главное не в этом. Торговые статьи договора 907 г. (о других русско-византийских договорах мы пока не говорим) — это лишь небольшая и не самая важная часть соглашения. Основной пафос договора лежит в чисто политической сфере — восстановление мирных отношений, проблема ежегодной дани, статус русских посольских и торговых миссий.

А теперь с этих позиций рассмотрим вопрос об "умолчании" источников о договоре 907 г. Если византийские источники действительно не упоминают об этом заурядном в византийской истории событии — очередном приходе русской рати под стены Константинополя, возобновлении с Русью мирных отношений, ряде уступок Руси, являвшихся весьма традиционными в отношениях Византии с "варварским" миром, то русская летопись не только не умалчивает об этом, но буквально заполнена сообщениями о договоре 907 г. Красной нитью проходит мысль о нем через последующие соглашения и тексты, повествующие о новых военных конфликтах и мирных переговорах с империей.

На эту черту русской летописи исследователи давно обратили внимание и, как это случилось с оценкой похода и договора 907 г., сразу же разошлись во мнениях. Одни (А. Димитриу, В. И. Сергеевич, А. А. Шахматов, М. Д. Приселков) считали, что в этих случаях летописец имел в виду любой иной договор, кроме соглашения 907 г.; другие (А. В. Лонгинов, Д. Я. Самоквасов) полагали, что речь могла идти только о договоре 907 г.

Нам хочется поддержать позицию второй группы ученых, но при этом отметить одну существенную слабость в их аргументации: они ищут в позднейших документах упоминания о договоре 907 г., отдельные схожие статьи. Между тем следует рассмотреть, как в источниках отразилась вся концепция русско-византийского договора 907 г. в качестве основополагающего внешнеполитического документа, который определял отношения между двумя государствами. Такой подход раскрывает некоторые дополнительные возможности. И в этой связи обратимся прежде всего к идее "мира и дружбы", являвшейся основополагающим принципом договора 907 г. Во все последующие времена (и в период выработки позднейших русско-византийских договоров, и в моменты конфликтов, заканчивавшихся предварительными переговорами) эта идея, сформулированная в договоре 907 г. в качестве основы иных договорных статей, оставалась главной.

А. А. Шахматов и другие исследователи не обратили внимания на то, что ссылки чаще всего делаются на "первый мир", "ветхий мир", т. е. прежде всего именно на мир как общеполитическое соглашение, каким являлся договор 907 г., а не на "мир-ряд", как неоднократно назывался договор 911 г. Так, идея "мира и любви" возникает после военного конфликта Руси с Византией 941 г. В 944 г., согласно летописи, послы византийских императоров явились в Киев "построити мира первого". Это "построение" начинается с политической преамбулы договора 944 г., где говорится, что сторонами было "заповедано обновити ветъхий миръ" и князь Игорь с князьями и боярами решили "створити любовь с самеми цари, со всемъ болярьствомъ и со всеми людьми гречьскими на вся лета". А далее идут конкретные статьи договора, опирающиеся на это восстановление "первого мира", "ветхого мира", договора "мира и любви".

Судя по данным конкретным статьям, первые из которых повторяют принципиальные положения договора 907 г., мы видим, что понятия "мир и любовь" договора 944 г. и договора 907 г. соотносятся с одними и теми же конкретными политическими условиями обоих соглашений. Это посольские и купеческие обмены, посольский и купеческий статусы. Более того, именно в этой общеполитической части соглашения 944 г. есть прямые отсылки к тому самому "ветхому миру". Так, в первой же статье говорится о том, что руссы могут снаряжать в Византию корабли с послами и купцами "елико хотять", "яко же имъ установлено есть", т. е. как об этом было договорено прежде. Далее следует, что руссы, приходящие в Константинополь "без купли", т. е. не имея торговых интересов, "да не взимають месячна". Данная статья подразумевает, что обе стороны хорошо знали содержание этого понятия. И оно им действительно было известно из договора 907 г. И следующая статья, где сказано об обитании руссов близ монастыря св. Маманта, упоминает о "слебном" и "месячном" без расшифровки того и другого понятия, как о хорошо знакомой практике. Таким образом, данный текст представляет собой еще одну косвенную отсылку к "ветхому миру" прошлых лет.

В этой же связи следует рассматривать и упоминание в договоре 911 г. о системе посольских и торговых обменов, установленной договором 907 г.: "…егда ходим в Грекы или с куплею, или въ солбу". "Мир и любовь" договоров 911 и 944 гг. соотносятся с общеполитическими условиями отношений двух государств, утвержденными в договоре 907 г. Точно такую же отсылку к "ветхому миру" содержит и статья договора 944 г. о предоставлении русским послам и гостям снаряжения на обратную дорогу: "…яко же уставлено есть преже". И вновь эта отсылка касается прежней статьи, свидетельствующей об общем порядке посольских и торговых обменов и отраженной в договоре 907 г. Тем самым практически все основные положения договора 907 г. получили развитие, подтверждение, прямые и косвенные ссылки в соглашении 944 г., и все это связано с понятием "мира и любви" в трактовке договора 907 г.

В заключительных словах договора 944 г. мы вновь встречаемся с отсылкой к соглашению 907 г., на что до сих пор не обращалось внимания. Там говорится: "Да аще будеть добре устроилъ миръ Игорь великий князь, да хранить си любовь правую", т. е. если Игорь утвердит мир, то пусть "сохраняет так любовь первую". Б. А. Романов в данном случае перевел слово "правую" без изменения — "любовь эту правую". Между тем то же самое слово в другом случае — в грамоте 911 г. ("да схранимъ правая свещанья") — он перевел иначе — "прежний договор". Думается, что в обоих случаях следует переводить слово "правый" одинаково — либо "прежний", либо "первый". И здесь, как и в других случаях, речь идет о "любви", т. е. о договоре "мира и любви", каким являлось соглашение 907 г.

Наконец, ссылку на "первый" мир делает и договор 911 г., на что также ранее не обращалось внимания. В заключительной его части говорится: "На утверженье же и неподвижение быти меже вами, хрестьаны, и Русью, бывший миръ сотворихом Ивановым написанием на двою харатью". Что имели в виду авторы договора 911 г. под "бывшим миром", который заключен ими на "утверженье" и "неподвижение" отношений между Русью и Византией и написан "на двою харатью"? Все, кто занимался этим сюжетом, сочли, что здесь речь идет об изложенном выше договоре 911 г. Однако это не так. В тексте четко сказано, что записан не договор-ряд, каким являлся в основной своей части акт 911 г., а договор-мир; подчеркнуто также, что он заключен не заново, а лишь на "утверженье". Но самое главное состоит в том, что это понятие "бывший миръ" в заключительной части договора 911 г. точно корреспондирует с преамбулой этого же соглашения, где отмечается, что Олег послал русских послов в Византию "на удержание" "бывьшюю любовь", для того чтобы "удержати" "такую любовь, бывшую межи хрестьяны и Русью многажды". Эту "любовь" решено было оформить "писанием и клятвою твердою". В заключительной части акта 911 г. речь также идет о том, что "бывший миръ сотворихом… написанием". Совершенно очевидно, что в данном случае мы имеем дело с письменным оформлением договора "мира и любви", каким являлся договор 907 г. и какой вошел составной частью в "мир-ряд" 911 г. Это прямая и непосредственная ссылка на договор 907 г.

Но как быть с данью? Ведь уплата Византией дани являлась одним из основных условий договора "мира и любви" между Русью и Византией 907 г. Упоминаний о ней нет в договоре 944 г., и кажется, что сам этот факт катастрофически подрывает всю схему связи договоров 907 — 911 — 944 гг. Однако при внимательном чтении летописи оказывается, что и в период событий 941 — 944 гг. вопрос о дани выносится на передний план. Его обсуждение являлось ключевым в ходе мирных переговоров Игоря с греками во время его второго похода на Византию в 944 г. Византийские послы, встретив в пути корабли князя Игоря, передали ему речи императора Романа I Лакапина: "Не ходи, но возьми дань, юже ималъ Олегъ, придамъ и еще к той дани". Игорь посоветовался с дружиной, и руссы решили не искушать судьбу: "Се бо не по земли ходимъ, но по глубине морьстей: обьча смерть всемь", тем более что за три года до этого руссы именно на "глубине морской" потерпели сокрушительное поражение от греческого флота. Вопрос о дани решил исход всего предприятия. Греки согласились ее выплачивать с надбавкой против прежних платежей. Руссы повернули свои корабли обратно. Начались мирные переговоры, закончившиеся новым русско-византийским договором 944 г. Кстати, Игорь вновь взял с греков и единовременную контрибуцию: "А самъ вземъ у грекъ злато и паволоки и на вся воя".

Таким образом, подтверждение греками одного из решающих условий договора 907 г. — об уплате дани Руси — явилось прологом нового русско-византийского мирного соглашения. В этом факте мы видим не только решающее значение вопроса о дани в судьбах русско-византийских отношений того времени, не только одну из возможных причин самого военного конфликта Руси с Византией в 941 г. по образу и подобию войны 907 г., но и прямую отсылку русской летописи к договору 907 г.

Миновали события 941 — 944 гг., но политическое влияние договора 907 г. продолжалось. Вновь оно сказалось в период конфликта Руси с Византией в 60 — 70-х годах X в., когда вопрос об уплате Византией дани Руси неоднократно возникал во время балканской кампании Святослава. Да и на переговоры о мире в 971 г. Святослав пошел, согласно тексту летописи, лишь после того, как греки обязались по-прежнему выплачивать Руси дань.

Характеристика договора 907 г. будет неполной, если не обратить внимание на последующие союзные действия Руси и Византии.

Константин Багрянородный упомянул о факте совместных действий руссов и византийцев в 911/12 г., когда в составе войск Имерия, отправленных против критских арабов, шел русский отряд в 700 человек. А. А. Васильев, основываясь на этом сообщении, полагал, что статья договора 911 г. о разрешении русским воинам служить в императорских войсках была вторично, после 60-х годов IX в., возобновлена именно в договоре 907 г. и лишь затем письменно оформлена в договоре 911 г. В этой связи следует обратить внимание и на факты, приводимые А. П. Новосельцевым относительно русского похода в Прикаспий в 909 — 910 гг., направленного против Юсуфа ибн-Абу с-Саджа, наместника багдадского халифа в Южном и Юго-Западном Прикаспии, и против Саманидов — владетелей Мавераннахра, Хорасана и Табаристана, бывших вассалами халифа. По владениям этих врагов Византийской империи и направили свой удар руссы. Одновременно происходило сближение древнерусского государства с Хазарией, с которой оно заключило соглашение.

Здесь же можно было бы сказать и об ударе руссов по Закавказью в 912/13 г., о последующих союзных действиях Руси и Византии против арабов в 30-х годах X в. и, наконец, о знаменитой фразе константинопольского патриарха Николая Мистика в письме к болгарскому царю Симеону (начало 20-х годов X в.) о том, что если болгары не прекратят своих действий против Византии, то их ждет нашествие "скифских племен", среди которых патриарх упомянул и руссов.

Совершенно очевидно, что после событий 907 — 911 гг. Русь вошла в союзные отношения с Византией, которые продолжались вплоть до конфликта между этими государствами где-то в середине 30-х годов X в. В историографии эти союзные отношения возводились, как правило, к известной статье русско-византийского договора 911 г., где сказано следующее: "Егда же требуетъ на войну ити, и сии хотять почтити царя вашего, да аще въ кое время елико их приидеть и хотять остатися у царя вашего своею волею, да будуть".

Однако анализ статьи показывает, что она имеет как бы два сюжета. Первый говорит о разрешении руссам наниматься на службу в византийскую армию. Конечно, это разрешение ни в коей мере не являлось основой для тех союзных действий, которые предпринимали Русь и Византия в течение почти 40 лет. Однако второй сюжет раскрывает такую основу русско-византийских отношений. В статье говорится, что руссы могут остаться "своею волею" на службе у византийского императора, после того как они отвоевались вместе с греками против какого-либо противника. Слова "своею волею" лишь подчеркивают, что помощь империи со стороны Руси ("егда же требуеть на войну ити") имеет не личный, добровольный характер, а все черты государственной союзной акции. В договоре 911 г. факт такой государственной союзной помощи признается само собой разумеющимся и просто дополняется новым условием — разрешением руссам оставаться на службе в империи. А это значит, что сама договоренность о союзной помощи восходит к более раннему времени, вероятнее всего к 907 г., когда Византия обязалась платить Руси дань, которая нередко являлась платой за такую союзную помощь.

Все это позволяет выдвинуть гипотезу о том, что во время заключения договора 907 г. было достигнуто соглашение о военном союзе между Русью и Византией, отраженное в договоре 911 г. и в дальнейшем развитое в договоре 944 г.

С точки зрения византийской дипломатической практики договор 907 г. был типичным "глубоким", как его называли в Византии, миром, какие греки прежде заключали с Персией в 562 г. на 50 лет, с Болгарией в 814 (815) г. и 864 г. на 30 лет. На эту особенность византино-иностранных договоров второй половины 1-го тысячелетия н. э. указал болгарский исследователь И. Дуйчев. Думается, что такими же "глубокими", "прочными" мирами были и другие общеполитические соглашения Руси и Византии — договоры 60-х годов IX в. и 944 г. Об этом говорит не только их содержание, отражающее решение принципиальных политических вопросов в отношениях между двумя государствами, но и сам срок их действия. Русско-византийский конфликт начала X в. произошел спустя почти пять десятилетий после 860 г. (конечно, 907 год является для нас лишь решающей хронологической гранью конфликта и это вовсе не означает, что действие договора 860 г. греки не прекратили ранее).

Очередной конфликт между Русью и Византией произошел через 30 с лишним лет после договора 907 г., т. е. в середине 30-х годов X в., и вылился в войну 941 — 944 гг.

Затем еще 30 лет русско-византийские отношения были мирными. Новое их осложнение относится уже к середине 60-х годов X в. и заканчивается русско-византийской войной 970 — 971 гг.

Таким образом, русско-византийский договор 907 г. стал действительно важным политическим соглашением, которое определило на десятилетия вперед нормы отношений между Византией и Русью. В последующих русско-византийских соглашениях они лишь развивались, углублялись, восстанавливались, корректировались. Дальнейшая история русско-византийских дипломатических отношений проходит под знаком идей, заложенных в договоре 907 г. И, повторяем, русский источник не только не умалчивает об этом договоре, но напоминает о нем на каждом шагу, едва заходит речь о русско-византийских отношениях. Да и греческий хронист Лев Дьякон, нам кажется, совершенно определенно сослался на этот "ветхий мир" в следующих переданных им "речах" Иоанна Цимисхия, обращенных через византийских послов к Святославу: "Мы не должны сами разрывать мира, непоколебимо до нас дошедшего от предков наших… вы разорвете союз наш, а не мы… Я думаю, что ты, Святослав, еще не забыл поражения отца своего Игоря, который, презревши клятву, с великим ополчением на десяти тысячах судов подступил к царствующему граду Византии и едва только успел с десятью ладьями убежать". Игорь нарушил клятвенный мир прошлого. Святослав также разорвал его, но потом вновь вернулся к изначальному миру. Согласно данным византийских хронистов Скилицы и Зонары, русские должны были по мирному договору, заключенному под стенами Доростола, считаться по-прежнему "друзьями" и "союзниками" Византийской империи. Такая характеристика договора 971 г. вновь напоминает нам об условиях соглашения 907 г.

С этими сведениями византийских авторов корреспондирует и обязательство Святослава Игоревича соблюдать "правая съвещанья", т. е. прежние (или первые) договоры, которое он дал в своей грамоте 971 г.. Что в данном случае имеется в виду под прежними договорами? Мы думаем, что все три предшествующих русско-византийских соглашения, и прежде всего договоры 907 и 944 гг., затрагивающие принципиальные вопросы взаимоотношений двух стран; а договор 907 г. — это та самая клятва, которую нарушил в свое время Игорь, так как именно это соглашение имело основополагающую силу в вопросе дани. На него-то, очевидно, и ссылался в первую очередь Святослав. В этом аспекте по-иному звучат слова византийского императора Константина Багрянородного о том, что мир с печенегами гарантирует Византию от нападений угров и Руси, которые тогда не смогут "требовать от ромеев чрезвычайно больших денег и вещей в уплату за мир", каким мог быть и договор 60-х годов IX в., и договор 907 г.

 

6. "Равно другаго свещания" и появление на Руси системы предварительных переговоров

Прежде всего ряд соображений по поводу сомнений А. А. Шахматова и целой группы ученых относительно достоверности договора 907 г. в связи с фразой договора 911 г.: "Равно другаго свещания…"

Высказывая свою точку зрения, А. А. Шахматов не обратился к предшествующей историографии. Между тем уже в течение полутораста лет на страницах русских исторических трудов шла полемика по поводу первой фразы договора 911 г. Собственно полемики, как таковой, не было, просто каждый из историков, касавшихся этого вопроса, переводил данный текст по-своему. Эти переводы свелись к двум основным позициям: одни переводили фразу как "копия (список) с другого договора", т. е. с самого договора 911 г., и рассматривали ее в качестве удостоверения, определяющего соответствие этого документа его первооснове — византийскому хрисовулу или русскому переводу с греческой грамоты, написанной от имени русского великого князя; другие считали, что в этой фразе говорится о предшествующей договоренности, или договоре; в соответствии с этим перевод выглядел так: "Согласно другому договору, бывшему при…" Первым точку зрения о копии-списке высказал в 1852 г. И. И. Срезневский. Он полагал, что слово "равно" означает копию, противень другого договора. Затем данная версия была поддержана Н. А. Лавровским, С. А. Гедеоновым, Н. П. Ламбиным, а на исходе XIX в. А. Димитриу.

Вариант подобного подхода к вопросу дали польский историк С. Микуцкий и С. М. Каштанов. Микуцкий считал, что начало спорной фразы следует переводить как "копия договора". Однако он признает недостаточность точных обоснований на этот счет и обращает внимание на то, что во всех трех известных нам письменных договорах (помеченных в летописи под 911, 945, 971 гг.) все три заголовка, содержащие эту фразу, отличаются один от другого и непосредственно связаны с содержанием описываемых событий. А это значит, что мы имеем дело не с официальными копиями, а с переводами обязательств русской стороны и т. д. Каштанов по этому поводу заметил: "Слова "Равно другаго свещания…" в грамотах 911 и 944 гг. выражали равносильность грамоты соответствующему хрисовулу"; т. е. императорскому указу, выданному другой стороне в качестве своеобразного "удостоверения" правомерности заключенного договора.

Первым представителем иной точки зрения был В. Н. Татищев. Вот его трактовка первых слов договора 911 г.: "Противо прежде учиненного им самим (Олегом. — а. С.) со цари Львом и Александром". Затем Г. Эверс посчитал начало договора 911 г. относящимся к предварительному соглашению, на основании которого был заключен сам договор 911 г. С. М. Соловьев представлял дело довольно просто: "На основании прежнего ряда, заключенного тотчас после похода", Олег направил своих послов в Константинополь для заключения мира и "ряда". Тем самым он определенно связал начальную фразу договора 911 г. с предшествующей на этот счет договоренностью. В. В. Сокольский заметил, что в грамоте 911 г. совершенно ясно говорится о предварительных переговорах и соглашении, предшествовавших заключению договора 911 г. Д. Я. Самоквасов также считал, что в начале договора 911 г. идут высказывания послов по тем положениям, которые были согласованы на другом совещании, состоявшемся при императорах Льве и Александре. Он не согласен с версией о копии, поскольку сама глагольная форма "бывшаго" указывает на действие, происшедшее прежде. Да и пропуск имени Константина он не считал случайным — просто тот еще не был венчан на царство к моменту переговоров. Так же трактует Самоквасов и спорную формулу, имеющуюся в начале договора 971 г., - "согласно с предварительным соглашением…". Она же, по мысли и Д. М. Мейчика, доказывает лишь одно — существование договоренности и до 911 г.

Развернутую защиту тезиса о понимании первых слов договора 911 г. как ссылки на состоявшуюся ранее договоренность, являвшуюся юридическим основанием для выработки договора 911 г., дал А. В. Лонгинов. Он также обратил внимание на глагольную форму "бывшаго", аналоги которой находит в договорах польского короля Болеслава II с Изяславом Ярославичем в 1070 г., византийского императора Исаака Ангела с Венецией в 1187 г. Автор приводит и факты из практики Русского централизованного государства, когда посольские обмены и заключение дипломатических соглашений определялись ранее достигнутыми на этот счет соглашениями. Лонгинов не согласен с узким пониманием Н. А. Лавровским слова "свещание" лишь как "договор" и толкует его более широко — в качестве и "переговоров", "совещания". Вовсе не связывая эту фразу с событиями 907 г., он пишет о тождестве упомянутого в начальных словах договора 911 г. совещания "с предварительным, изложенным на письме соглашением, достигнутым взаимным обсуждением державами через своих послов условий того же договора, в коем делается ссылка на совещание", т. е. договора 911 г. Это соглашение о заключении мира 911 г. состоялось при императорах Льве и Александре, которые провели, как полагает Лонгинов, переговоры через своих послов, аналогично тому как это было при заключении договоров 944 и 971 гг.

В 941 г. сомнение в правомерности шахматовского анализа высказал М. А. Шангин, а при подготовке к изданию "Повести временных лет" Д. С. Лихачев и Б. А. Романов вновь отдали предпочтение версии Шахматова. Правда, Лихачев склонился к мнению Срезневского, переводившего слово "другый" не как "другой", а как "дружественный". Но, приняв термин "дружественный", мы должны отказаться от понятия "список", "копия", так как дружественной копия быть не может, дружественным может быть только договор, соглашение. В то же время и Лихачев, и Романов согласились с гипотезой Лавровского и его последователей относительно перевода слова "равно" как "список", "копия", хотя все построение Шахматова основывалось на ином понимании летописцем этого текста — как говорящего о ранее заключенном соглашении.

И. Сорлен заметила, что упоминание в договоре 911 г. сначала двух императоров, а потом трех могло означать, что переговоры по поводу заключения договора 911 г. начались при Льве VI и Александре, а завершились, когда на троне было уже три соправителя.

Рассматривая спорный текст, мы должны иметь в виду следующие направления исследования: во-первых, учитывая возможность перевода договора с греческого языка, выяснить соответствие русского слова "равьно" греческому оригиналу; во-вторых, определить значение самого этого русского слова; в-третьих, подойти к вопросу с точки зрения не только филологической, но и сравнительно-исторической, прочитать начальную фразу договора как 911 г., так и 944 и 971 гг. в историческом контексте.

Что касается проблем перевода, то мы не располагаем возможностями филологического анализа и отдаем себе отчет в ограниченности и гипотетичности в связи с этим своего общего вывода. Тем не менее исследование спорного вопроса по двум другим направлениям может помочь, на наш взгляд, в его относительном прояснении, тем более что и поиск греческого оригинала слова "равьно" сам по себе, без сравнительно-исторического анализа, также является весьма альтернативной и непрочной основой для решения данного вопроса.

Что касается трактовки слова "равьно", то ее дал И. И. Срезневский. Он переводил это слово как "наравне", "вровень", "поровну", "ровно", "одинаково", "столько же", "тем не менее", "список", "копия", а слово "равный" — как "ровный", "одинаковый", "сходный", "подобный", "равный по значению", "достаточный". Сам И. И. Срезневский из этого обилия понятий выбрал "копию", "противень", хотя можно было бы воспользоваться и другими понятиями, которые говорили бы о том, что речь идет о соответствии данного договора другой договоренности.

Но посмотрим, к каким выводам приведет нас сравнительно-исторический анализ.

Такую попытку в свое время предпринял А. В. Лонгинов. Он исследовал случаи употребления в X в. слова "свещание", проявил интерес к реальности исторических фигур, упоминаемых в начальных словах русско-византийских договоров 911, 944 и 971 гг., и пытался выявить хронологическую и как следствие этого политическую обусловленность их упоминаний в этих документах, а также стремился выяснить вопрос, существовала ли в X в., в том числе и в других русско-византийских договорах, практика ссылки на заранее достигнутую обеими сторонами договоренность. Однако, на наш взгляд, аргументы Лонгинова ограничены, а источник может дать значительно больше.

Действительно, Н. А. Лавровский и его последователи, в основном филологи, довольно узко понимали слово "свещание" и переводили его лишь как "договор". Отсюда и их перевод: "другой договор", т. е. документ, а слово "равьно" подсказывало, что этим другим документом могли быть только копия, список и т. д.

Проанализируем, в каком контексте употребляется это слово в летописи. В этом же договоре 911 г. слово "свещание" встречается еще раз в заключительной части: "И таковое написание дахом царства вашего на утвержение обоему пребывати таковому свещанию, на утвержение и на извещание межи вами бывающаго мира". Здесь действительно слово "свещание" можно перевести как "договор", что и отражено в тексте перевода "Повести временных лет". Причем очевидно, что эти заключительные слова говорят об итоговом моменте выработки документа: процесс его создания закончен и теперь он подлежит утверждению и византийскими императорами, и русскими послами.

Далее мы сталкиваемся с этим понятием при описании похода Игоря на Византию в 941 г. Когда доместик Памфир и патрикий Фока выступили навстречу руссам, "съвещаша" Русь и решила дать бой грекам. Здесь слово "съвещаша" явно обозначает совещание, военный совет. В заключительной части договора 944 г. говорится: "Мы же свещание се написахомъ на двою харатью…". В этом случае слово "свещание" можно понять и как договор-документ, и как ход переговоров, обмен мнениями. Вторая версия предпочтительнее, так как, во-первых, документ здесь обозначен словом "харатья", на которую занесено "свещание", и, во-вторых, буквально несколькими строками ниже глагол "свещахомъ" расшифровывает характер переговоров: "А отходяче послом царства нашего до допроводять къ великому князю рускому Игореви и къ людемъ его; и ти приимающе харатью, на роту идуть хранити истину, яко мы свещахомъ, напсахомь на харатью сию…". Здесь говорится о том, что по приезде в Киев императорские послы должны принять присягу в верности договору со стороны руссов, о чем состоялась договоренность при выработке соглашения в Константинополе и что зафиксировано "на харатью сию". В данном случае понятие "свещание", "свещахомъ" мы обязаны понимать как предварительную договоренность по интересующему нас вопросу.

В договоре 971 г. говорится, что Святослав клялся соблюдать вновь заключенный мир и утвердил эту клятву "на свещанье семь". Здесь слово "свещанье" обозначает ход переговоров, совещание, встречу дипломатических представителей. В этом же документе Святослав клянется сохранить "правая съвещанья", т. е. первые договоры, первые договоренности.

Таким образом, мы не видим четкости в употреблении древним летописцем и переводчиком слова "свещание". Оно означает и договор, и переговоры, записанные на "харатьи", и просто сам ход переговоров. Думается, что это не случайно. По-видимому, в то время грани между "речами", письменными документами, ходом совещания и его фиксацией в виде договора в сознании русских дипломатов, переводчиков, летописцев были весьма расплывчатыми. Отсюда и употребление в разных, но, подчеркиваем, весьма близких значениях слова "свещание".

Посмотрим теперь, в какие исторические условия поставлена спорная формула в каждом из трех (911, 944, 971 гг.) русско-византийских договоров и как ее появление соотносится со средневековой дипломатической практикой. Этот вопрос полезно рассмотреть в связи с определением политической роли тех или иных лиц, упоминаемых в начальных словах всех трех договоров.

Итак, договор 911 г. Сразу же обратим внимание на одну немаловажную деталь, которую упустили спорящие стороны: Олег послал своих "мужей" в Византию "и посла глаголя", т. е. наказал им говорить, а далее следует знакомый текст: "Равно другаго свещания…" и т. д. Закономерен вопрос: как может быть увязана конструкция "глаголя" с переводом "список" (или копия) с "другой грамоты"? Разве можно "глаголить" копию, да и для чего? Послам наказывается говорить или вручить написанные речи оригинального и суверенного происхождения. Конструкция "и посла глаголя" непосредственно подсказывает и смысл перевода следующей фразы: "Согласно другой договоренности" или "Согласно другому совещанию, бывшему при тех же царях Льве и Александре. Мы от рода русского…" и т. д. Об этом же говорит и глагольная конструкция "бывшаго". Следовательно, речь идет о предварительной договоренности по поводу заключения данного договора 911 г., как на это совершенно справедливо указывали Самоквасов и Лонгинов. Смысл фразы представляется нам ясным и точным.

В таком же сочетании с формулой "Равно другаго свещанья…" встречается слово "глаголати" и при изложении летописцем договора 971 г.: "Нача глаголати солъ вся речи, и нача писець писати. Глагола сице…". А далее следует известная нам формула. Как видим, и в этом случае оборот "глагола" связан с последующим текстом, открывающимся формулой "Равно другаго свещанья…". А это значит, что и здесь трудно понять смысл слова "глагола", если переводить формулу как "Список с договора…". Однако предлагаемый нами перевод этой формулы и в этом случае соответствует слову "глагола": "Говорил же он так": "Согласно договоренности, состоявшейся…" или "Согласно переговорам…" и т. д.

Шахматов считал слова "тех же" в договоре 911 г., сказанные об императорах, совершенно лишними. Нам, напротив, думается, что их употребление там вполне закономерно. Вспомним летописное изложение событий 907 г.: Олег, "мало отступивъ от града", начал "миръ творити со царьма грецкима, со Леономъ и Александромъ". Именно с этими двумя императорами начали мирные переговоры в византийской столице Олеговы послы Карл, Фарлоф и др. Выслушав предложение русских послов, "реста царя и боярьство все", т. е. сказали цари и все бояре. И снова мы видим здесь "царей". Еще раз с императорами Львом VI и его братом Александром мы встречаемся в заключительной части изложения, где сообщается, что Олег с ними "сотвориста" мир. И все это точно соответствует указанию начальных слов договора 911 г. о том, что предварительное соглашение по поводу заключения будущего договора 911 г. было достигнуто при участии императоров Льва VI и Александра. И было бы нелепо, если бы здесь оказался еще и Константин, венчанный на царство, как известно, 9 июня 911 г. в шестилетнем возрасте. Его имя летописцу и не требовалось исключать из текста договора 911 г. Его там просто не было, да и не могло быть. Все дипломатические переговоры послы Олега вели с представителями двух византийских императоров. Если же согласиться с версией Шахматова, то придется признать, что летописец не только выдумал договор, но и в ходе изложения событий тонко обошел имя Константина и во всех случаях ограничился именами лишь двух императоров.

И еще один аргумент, не приведенный ранее. Как известно, договор 911 г. официально был заключен Олегом с тремя византийскими императорами — Львом, Александром и Константином 2 сентября 911 г., т. е. уже после венчания на царство малолетнего Константина, будущего Константина VII ("Мы от рода рускаго… иже послани от Олга, великого князя рускаго, и от всех, иже суть под рукою его, светлых и великих князь, и его великих бояръ, к вам Лвови и Александру и Костянтину, великим о бозе самодержьцем царемъ греческым…"). Однако в рассказе летописца уже после изложения договора 911 г. говорится, что русские послы, возвратившись в Киев, "поведаша вся речи обою царю, како сотвориша миръ, и урядъ положиша межю Грецкою землею и Рускою…", т. е. они передали русскому великому князю речи обоих византийских императоров. Не трех, а именно двух, "обою". Может быть, летописец слукавил и здесь и тоже что-то заменил, сознательно перепутал? Нет. В документе точно зафиксирован исторический факт: договор 911 г. вырабатывался русскими послами с представителями двух византийских императоров — Льва VI и Александра, и ход переговоров и речи обоих императоров в процессе этих переговоров были доложены Олегу. Переговоры, вероятно, происходили до венчания на царство Константина. Но предположим, что они протекали уже после 9 июня 911 г., когда византийских императоров было трое (Лев и его соправители Александр и Константин), и все равно шестилетний Константин практически не мог принимать участия в переговорах, и сообщение летописца о "речах" обоих царей точно соответствует реальному положению дел. Этот факт, по нашему мнению, определеннее, чем все остальные, вместе взятые, решает спор в пользу правомерности упоминания в преамбуле договора 911 г. именно двух императоров; подписан же договор был в сентябре греческой стороной от имени трех официально являвшихся правителями Византии императоров — Льва, Александра и Константина.

А. Г. Кузьмина удивило то обстоятельство, что договор был заключен от имени трех царей, в тексте под 907 г. упоминаются два царя, а красоты и святыни византийской столицы русским послам показывал лишь "один Леон". Но как раз это обстоятельство и является наиболее веским аргументом в пользу достоверности фактов, изложенных в летописи. Что касается ознакомления с городом, то им действительно руководил правящий император — Лев VI, который и упоминается в летописном тексте, рассказывающем о событиях, которые последовали за заключением русско-византийского договора 911 г.

Но сказанное вполне определенно указывает, что именно с двумя императорами велись предварительные переговоры относительно заключения соглашения 911 г. И уже это свидетельствует в пользу того, что в преамбуле договора 911 г. речь идет не о копии (ее и не могло быть в момент предварительной договоренности об условиях договора), а о совещании, договоренности относительно грамоты 911 г.

А. А. Шахматов обратил внимание на несогласование падежей в спорной формуле. По его мнению, правильнее было бы написать: "…при тою же цесарю Льве и Александре". Однако еще за 60 с лишним лет до этого Н. А. Лавровский высказывал предположение о том, что эта ошибка могла быть вызвана неточностями перевода договора с греческого языка, а летописец скрупулезно скопировал русский текст договора. Нельзя с уверенностью ни принять, ни отвергнуть версию Лавровского. Ошибка в согласовании падежей несомненна. Можно лишь высказать два соображения. Во-первых, представляется совершенно нелогичным, что летописец, создав искусственно текст договора 907 г. и исключив из грамоты 911 г. имя императора Константина VII, тем не менее повторил ошибку в согласовании падежей. Если уж следовать логике А. А. Шахматова, то сочинитель в первую очередь должен был бы исправить ошибку древнего текста. Он этого не сделал. Почему? Аргументы А. А. Шахматова теряют в своей доказательности из-за невозможности ответить на этот вопрос. А во-вторых, напрашивается чисто житейское соображение: в каком количестве не только древних, но и современных трудов порой допускаются ошибки, опечатки? Здесь же, в случае едва ли не с первым в отечественной истории переводом с иностранного языка на русский, мы требуем от переводчика работы идеальной.

Многие исследователи обнаруживают в летописном рассказе об Олеге под 907 и 912 гг. повторы, которые, по их мнению, являются признаком искусственной сшивки разных текстов. Наиболее четко эту версию вслед за А. А. Шахматовым высказал А. Г. Кузьмин. Он обратил внимание на то, что после рассказа под 907 г. о возвращении Олега в Киев летопись уже под 912 г. вновь как бы подводит итог деятельности Олега. А в самом тексте под 912 г. А. Г. Кузьмин обнаружил "перебивку текста": "рассказ о предсказании волхвов дан после слов "И приспе осень, и помяну Олегъ конь свой…". Естественнее было бы, полагает Кузьмин, дать сначала рассказ о встрече Олега с волхвами, а потом уже изложить историю его смерти. Выход из положения летописец, по мысли Кузьмина, находит еще в одном повторе: "И пришедшу ему Кыеву и пребывьшю 4 лета, на пятое лето помяну конь". А далее уже идет рассказ о смерти Олега от укуса змеи. Уточнение летописца "4 лета, на пятое лето", считает Кузьмин, должно было объяснить, почему завершение рассказа об Олеге перенесено с 907 под 912 г. Старый текст летописец разорвал надвое договором 911 г., который оказался в его руках. "Так и получилось два договора и хронологическое расхождение в 4 — 5 лет", - заключает автор. А. Г. Кузьмин тем самым приходит к тому же выводу, что и А. А. Шахматов на основании трактовки первой фразы договора 907 г.

Конечно, мы не располагаем прочной системой аргументации против подобного подхода, однако некоторые основания, подрывающие эту схему, летопись все же дает. Единственный шанс здесь, пожалуй, — это обращение к строю мысли самого летописца, к тексту самих повторов.

Описание похода 907 г. заключается словами: "И приде Олегъ к Киеву, неся злато, и паволоки, и овощи, и вина, и всякое узорочье. И произваша Олга — вещий: бяху бо людие погани и невеигласи". Совершенно очевидно, что летописец не подводит итог правлению Олега вообще, как утверждает А. Г. Кузьмин, а завершает рассказ именно о событиях 907 г. Он рассказывает о возвращении Олега в Киев с богатой добычей и о том, что с этого времени Олега прозвали вещим, — разве несколькими строками до этого он не передал восхищение греков мудростью русского князя, которого они сравнивали со святым Дмитрием Солунским?

Совсем иное дело текст, следующий за договором 911 г. Кстати, заметим, что все историки, писавшие на эту тему, почему-то обходят молчанием тот факт, что вслед за договором 911 г. идет не текст, который цитирует А. Г. Кузьмин: "И живяще Олегъ миръ имеа ко всем странамъ, княжа в Киеве…", а другой текст, рассказывающий о пребывании Олеговых послов в столице империи, их возвращении на родину и докладе Олегу о ходе переговоров в Константинополе: "Послании же Олгом посли приидоша ко Олгови, и поведаша вся речи обою царю…" и т. д. И лишь после этого рассказа летописец пишет о том, как Олег стал жить в мире со всеми странами и княжить в Киеве. Этот текст не имеет никакого отношения к рассказу о возвращении Олега в Киев в 907 г. Он несет совсем иную смысловую нагрузку и как бы завершает весь цикл внешнеполитических усилий Олега: после военных событий и оживленной дипломатической деятельности Олега наступает период "мира и дружбы", урегулированных отношений со всеми странами и народами. Это и отмечает летописец. И уже затем идет рассказ о смерти Олега. Вот его начало: "И приспе осень, и помяну Олегъ конь свой, иже бе поставил кормити и не вседати на нъ. Бе бо въпрашал волхъвовъ и кудесникъ: "От чего ми есть умрети?"" и т. д. И здесь не ощущается перебивки текста, хотя он изложен довольно неуклюже: Олег вспомнил о своем коне, потому что поставил его кормить и не садился более на него, так как в свое время он вопросил волхвов о своей судьбе и те связали ее с судьбой коня. Фразу можно построить и по-другому, начав с волхвов, но тогда будет непонятно, почему после эпического начала о мирном княжении в Киеве идет рассказ о встрече Олега с волхвами. С чего-то летописец должен был начинать историю гибели Олега! Он начал ее с основного — с воспоминания князя о своем коне, а потом уже объяснил этот княжеский интерес. Повторяем, на наш взгляд, здесь нет никакой перебивки текста, он прочно спаян в смысловом отношении.

Е. А. Рыдзевская рассмотрела вопрос о летописном тексте о смерти Олега и показала, что, несмотря на существование параллельной версии в исландской саге об Орваре-Одде, летописное предание является оригинальным, а не производным сюжетом (на чем настаивал, в частности, А. Стендер-Петерсен); что "как художественное произведение небольшой рассказ летописи заслуживает высокой оценки". Она также обратила внимание на то, что историю с пророчеством о смерти Олега от коня летописец "начинает с конца", но, по ее мнению, "это лишь деталь композиционного характера".

После рассказа о встрече Олега с волхвами летописец говорит о том, что Олег оставил коня и, "не виде его, дон-деже на грекы иде". И далее идет текст, который А. Г. Кузьмин объявил повтором: "И пришедшу ему Кыеву и пребывьшю 4 лета, на пятое лето помяну конь…" Но и в данном случае мы не видим повтора: летописец логично развивает тему расставания Олега с любимым конем на долгий срок и встречи князя со своим боевым соратником лишь после похода "на грекы". Хронология — "4 лета, на пятое лето…" — лишь подтверждает мысль летописца о том, что интерес Олега к коню возник после похода на Византию.

Сравнивая хронологический перечень правлений киевских князей от Олега до Ярослава, приведенный летописцем в том месте, где он рассказывает, как при византийском императоре Михаиле III "начася прозывати Руска земля", с последующим летописным погодным изложением их правлений, А. Г. Кузьмин отметил, что за полтораста с лишним лет разница между перечнем и последующей хронологией летописи достигла четырех лет. Их-то, делает вывод автор, и ликвидировал составитель летописи вставкой о смерти Олега не в 907 г., а в 912 г., созданной на основе каких-то народных преданий.

Нам же представляется, что расхождение хронологии перечня и последующего изложения объясняется совсем иными причинами. Во-первых, и в перечне, и в летописи нет четкого представления о первом и последнем годах правления того или иного князя. Какой год считать начальным в правлении Игоря: 912 г. (год смерти Олега) или 913 г. (год начала самостоятельного правления Игоря)? В перечне стоит дата 912 г., а в последующем летописном изложении — 913 г. ("Поча княжити Игорь по Олзе".) Та же ситуация повторяется и с некоторыми другими датами. Во-вторых, оказывается, что применительно к годам правления Олега, Игоря, Святослава, Ярополка между перечнем и летописью либо вообще нет расхождений, либо они равняются одному году, так как, видимо, трудно было определить, когда в действительности начал править тот или иной князь. Расхождение начинается с правления Владимира: его хронология в перечне определяется с 981 по 1018 г., а в тексте летописи — по 1015 г. За исключением даты правления Владимира, мы не видим иных расхождений с погодным летописным летосчислением, как не видим и повода для исправления летописцем так называемых хронологических ошибок за счет искусственного удлинения времени правления Олега.

И еще одна деталь в данном летописном тексте привлекает внимание. "И приспе осень…" — рассказывает летописец. Договор 911 г. был заключен 2 сентября. Процедура его подписания состоялась в Константинополе. Затем послов знакомили с городом, "церковной красотой". Далее был долгий путь в Киев, на который, по самым скромным подсчетам, требовалось не менее месяца Умер же Олег, как отмечает "Повесть временных лет", осенью, когда поехал смотреть на останки своего коня. Допустим даже, что послы добрались в Киев в октябре — ноябре 911 г., и все равно весьма сомнительно, чтобы Олег "успел" при этом умереть осенью 911 г. Его смерть, как на это указал Д. С. Лихачев, случилась, всего вернее, осенью 912 г., а уже в 913 г. на Киевском престоле, как об этом также говорится в "Повести временных лет", был новый великий князь — Игорь.

Так обстоит, на наш взгляд, дело с "перебивкой текста", искусственными его "разрывами", "вставками" и т. п.

Теперь посмотрим, в каком контексте стоит спорная формула в преамбуле договора 944 г. Там также присутствует знакомый текст: "Равно другаго свещанья, бывшаго при цари Рамане, и Костянтине и Стефане…" Однако повтор этот не носит механического характера. В договоре 944 г. говорится, что "другое свещанье" состоялось при царях Романе, Константине и Стефане. Все трое — наряду с будущим Константином VII — действительно занимали во время выработки договора императорский престол.

Рассказывая о порядке выработки договора 944 г., летописец непосредственно сообщает об этой предварительной договоренности: "Присла Романъ, и Костянтинъ, и Степанъ слы к Игореви построити мира первого. Игорь же глагола с ними о мире". Затем русские послы направляются в Византию, где ведут переговоры с "боляре" и "сановники". В ходе этой константинопольской встречи и вырабатывается договор 944 г. Таким образом, летопись говорит о том, что предварительные переговоры по поводу договора состоялись в Киеве. Имеет ли их в виду начальная фраза договора 944 г., или здесь речь идет о каком-то другом совещании, — точно сказать невозможно. Но несомненно одно: трое императоров — реальных политических деятелей — упомянуты в этой фразе вполне правомерно.

Есть еще одно отличие и одновременно общая черта в ходе переговоров о договорах в 911 и 944 гг. Если в 911 г. переговорами руководили оба императора, то в 944 г. назван один Роман I Лакапин, и это естественно, так как именно он был императором-"автократом". Роман принимает Игоревых послов в Константинополе, а послы, вернувшись к Игорю, "поведоша" ему "вся речи царя Рамана". Исходя из формальной логики А. А. Шахматова, можно предположить, что и здесь составитель "Повести временных лет" совершил "грех": вычеркнул по каким-то соображениям имена трех других Романовых соправителей. Однако историческая обстановка, сложившаяся в тот период в Византии, свидетельствует в пользу автора русской летописи и в этих сказанных мимоходом фразах: правящим императором в то время был действительно Роман I Лакапин, который, видимо, и руководил всеми переговорами с руссами. Сам же этот факт подтверждает правильность сообщения летописца о том, что переговоры 907 — 911 гг. были проведены именно двумя "царями" — Львом и Александром, как об этом говорит и преамбула соглашения 911 г. Специфика выработки соглашений 911 и 944 гг., отраженная в летописи, лишь подчеркивает прочное историческое сцепление и внутреннюю взаимосвязь текстов сообщений о русско-византийских договорах этих лет и убеждает в правомерности предложенной в историографии трактовки спорной формулы как предварительной договоренности или заранее согласованных в ходе предварительных переговоров того или другого договоров.

Еще раз эта формула встречается в начале договора Святослава Игоревича с византийским императором Иоанном Цимисхием в 971 г.: "Равно другаго свещанья, бывшаго при Святославе, велицемь князи рустемъ и при Свеналъде…". И здесь, как и в 911 и 944 гг., начальные слова акта указывают, при каких обстоятельствах он был выработан, какая договоренность явилась его государственно-юридическим основанием. Речь идет о переговорах, где были выработаны условия данного соглашения. Проходили они под руководством Святослава. Упоминание имени Свенельда, ближайшего Святославова соратника, может указывать на его особую роль в этих переговорах. Возможно, он возглавлял на них русскую делегацию. Упоминаются в начальной формуле и греки — "Фефел синкел" и император Иоанн Цимисхий, и здесь мы вновь сталкиваемся с тем кругом лиц, которые были связаны с выработкой именно этого соглашения.

Кроме того, необходимо принять во внимание и аргументы, приводимые А. В. Лонгиновым относительно фактов использования той же формулы в позднейших документах XI–XVI вв. Во многих межгосударственных договорах этого времени говорится, что они были заключены на основании достигнутой между обеими сторонами договоренности.

Таким образом, формула "Равно другаго свещанья…", находящаяся в преамбуле трех русско-византийских договоров X в., является первым в отечественной истории упоминанием о государственно-юридической основе заключаемых договоров, раскрывает длительный характер выработки этих договоров, проводимой под руководством государственных деятелей двух стран. Данная формула не имеет никакого отношения к искусственному воссозданию договора 907 г., как полагали некоторые историки.

Напротив, она указывает, что межгосударственные русско-византийские переговоры между 907 и 911 гг., закончившиеся заключением нового русско-византийского договора 911 г., состоялись на международно-правовой основе русско-византийского соглашения 907 г.