1. ГОРОДСКОЕ РЕМЕСЛО

Из приведенного выше обзора видно, что, несмотря на скудость сведений в наших источниках об экономическом развитии северо-восточных русских городов XIV–XV вв., мы с полным основанием можем рассматривать эти города центрами ремесленного производства. Ремесло было «необходимой составной частью городского быта» в средние века. Можно спорить о том, насколько глубоко зашел процесс общественного разделения труда в Северо-Восточной Руси XIV–XV вв., но самый факт существования городов как центров ремесла и товарного производства не подлежит сомнению.

Теперь при изучении экономического развития городов XIV–XV вв. мы имеем твердую опору в выводах капитального исследования о ремесле Б. А. Рыбакова. Очень важное значение имеет произведенный Б. А. Рыбаковым тщательный анализ этапов развития русского ремесла XIV–XV вв., в результате которого исследователь пришел к выводу о том, что «застой, вызванный разгромом 1237–1241 гг. и последующим установлением татарского господства, продолжался до XIV в. В середине XIV в. в развитии ремесла наступает перелом, и в течение второй половины XIV в. наблюдается расцвет ремесла, обусловленный общим развитием русской культуры».

Недостаток материала обусловил построение Б. А. Рыбаковым картины развития русского ремесла в широком общем плане, преимущественно на основе анализа новгородского и псковского ремесла. Северо-восточные города находились в целом в более тяжелом положении, что должно было сказаться и на уровне развития ремесленного производства в них по сравнению с Новгородом и Псковом. Но это справедливо по отношению не ко всем городам. Исследования Б. А. Рыбакова и М. Н. Тихомирова показали, что Москва в XV в. стала передовым центром ремесла не только в Северо-Восточной Руси, но и вообще в русских землях. Более того, отдельные отрасли ремесленного производства в Северо-Восточной Руси должны были получить весьма значительное развитие.

Б. А. Рыбаков показал большое развитие в городах XIV–XV вв. металлообработки, в том числе и литейного дела. Если учесть, что Северо-Восточная Русь вынесла на себе главную тяжесть вооруженной борьбы против монголо-татарского ига, то нужно считать, что обработка металлов и в особенности изготовление оружия занимали значительный удельный вес в ремесле северо-восточных городов XIV–XV вв. В конце XIV в. на Руси появилось артиллерийское дело, сразу получившее большое развитие. В Северо-Восточной Руси, по крайней мере в Москве и Твери, существовало с этого времени производство огнестрельного оружия. Города были также центрами развитого ювелирного дела. Большое развитие получили литейное производство, гончарное дело, обработка дерева, кожи, кости, ткачество, монетное дело и другие ремесла. Особое место должны были занять строительные ремесла, связанные с созданием и восстановлением городских укреплений, сооружению которых в условиях постоянной внешней опасности и тяжелой борьбы с врагами придавалось в Северо-Восточной Руси большое значение.

Сооружение городских укреплений было большим событием. На строительные работы стекалась в города масса ремесленников. Когда Димитрий Донской приступил к сооружению каменного кремля в Москве, он «многи мастеры наведе в Москву». Именно в городе, прямо на месте строительства, должны были развертывать свою деятельность ремесленники-кузнецы, может быть, литейного дела мастера, изготовлявшие необходимые строительные инструменты, нужда в которых в момент создания укреплений особенно возрастала, мастера-кожевники, изготовлявшие упряжь, и другие. Сосредоточение значительных масс рабочей силы на строительстве укреплений требовало развития тех отраслей городского ремесла, которые производили продукты питания и как известно по подсчетам более позднего времени, составляли предмет занятий до половины всех ремесленников в городах.

Правда, известно, что городское строительство осуществлялось в порядке феодальной повинности, «городового дела», распространявшейся и на сельское население. Но несомненно, что активную роль играли в строительных работах горожане. Особенно показательно в этом отношении строительство каменных укреплений. Каменное строительство при тогдашнем уровне техники могло вестись только летом. Следовательно, сезон каменного строительства в городе совпадал с сезоном сельскохозяйственных работ в деревне, а это значит, что каменное строительство, в отличие от создания дерево-земляных укреплений, могло осуществляться в первую очередь силами городских ремесленников, а не сельского населения. Если дубовый кремль Калиты строили зимой, то каменный кремль Донского создавался уже летом, а зимой были проведены лишь предварительные работы — «камень повезоша к городу». Ведение каменного строительства было возможно лишь в крупных городах с развитым ремеслом и значительным ремесленным населением.

Но если самый факт распространения в северо-восточных городах ремесленного производства и его высокого технического уровня после работ Б. А. Рыбакова не вызывает сомнений, то значительно сложнее вопрос о степени развития товарного производства в городах и превращении ремесленников в мелких товаропроизводителей. Данные источников в этом отношении явно недостаточны, но некоторые наблюдения можно все же произвести.

В XIV–XV вв. была широко распространена работа на заказ. Так, например, чеканка монет, являвшаяся княжеской прерогативой, бралась серебряных дел мастерами на откуп у князей, что приводило к огромному разнообразию типов монет, отмеченному исследователями.

Об этой же форме ремесла говорит также надпись на одном из Евангелий конца XIV в., опубликованная И. И. Срезневским в его «Сведениях и заметках» о древних памятниках: «Се яз Семен Тутолема клюшник вношу сию книгу Еулие опракос вкладом в монастырь стаго архангела княжим князя моего благоверного Ивана Дмитриевича и княгини его Марфы, а за писмо дал игумену Миките три рубли, а на кожу преже того дал тожь три рубли. А игумен Еулие взял в тетрадех». Речь здесь идет, судя по контексту, о Двинском Михайлоархангельском монастыре. Важно отметить, что за выполнение заказа деньги получил не только игумен, но и «паробок Семен», очевидно, непосредственный исполнитель заказа. Характерно, что Семен не чернец и не старец, а просто «паробок», — очевидно, нанятый монастырем как мастер-ремесленник, возможно переплетчик. Такие случаи могли, конечно, быть типичными и в других монастырях, особенно в городах» где грамотность была выше и где монастыри могли нанимать горожан-ремесленников для исполнения такого рода заказов. Работа на заказ являлась наиболее типичной чертой средневекового ремесла. Многочисленные шедевры русского ремесла XIV–XV вв., как например, изделия ювелиров, иконников, мастеров книжного дела и других, были созданы по заказу крупных феодалов. Они дают основание для суждений о техническом уровне ремесла, но не могут служить свидетельствами развития товарного производства.

Решающее значение для оценки товарного производства в городах могли бы иметь конкретные данные о работе ремесленников на рынок. Но таких данных у нас пока нет. Вероятно, когда археология даст новые материалы о городах XIV–XV вв., тогда и этот вопрос может быть разрешен столь же успешно, как это сделано Б. А. Рыбаковым в отношении Древней Руси, гораздо лучше изученной археологически.

Мы можем предполагать, что продукция городских ремесленников поступала на городской рынок. Мы знаем также, что городской торг был важнейшим элементом жизни средневекового города, и невозможно представить, чтобы там не торговали городские ремесленники. Но различные группы ремесленников имели неодинаковые условия для производства на рынок.

Известно, что социальный состав городских ремесленников был различным.

Поскольку города XIV–XV вв. были феодальными центрами, резиденциями крупных и мелких феодалов, то в них должно было быть немало вотчинных ремесленников, обслуживающих потребности своего феодала. По-видимому, особенно много должно было быть таких городских ремесленников, которые принадлежали великим и удельным князьям, крупнейшим духовным и светским феодалам. По мнению С. М. Соловьева, под названием упоминаемых в договорных грамотах князей «делюев» «разумеются всякого рода ремесленные и промышленные люди, поселенные на княжих землях». Об этих «делюях» князья уговаривались, чтобы им «знати своя служба, как было при наших отцех». Однако «делюи», видимо, жили не в княжеской вотчине, а на тяглой земле, потому что в договорных грамотах встречаем условия относительно «делюев» — «а земли их не купити». «Делюев», очевидно, следует считать близкими по положению к дворцовым людям, выполнявшим свои «службы» князю.

Немало ремесленников находилось в городских монастырях. Например, мы имеем упоминание о ремесленниках Московского Симоновского монастыря. В тексте правой грамоты 1463–1471 гг. великого князя Ивана Васильевича Суздальского Спасо-Преображенскому монастырю цитируется текст продажной грамоты епископа Коломенского Геронтия, в которой говорится: «Се аз, Иов, поп Симаиовский, купил есми себе, до своего живота, у архимандрита у Геронтия у Симоновского и у его старцов у Симоновских, у Мартирья у строителя, у Андрея у златого мастера, у Митрофана у иконника, у Амбросия у казначея, у Варлама у Завелского» и т. д. (следует еще несколько имен монастырских старцев). Можно предположить, что упомянутые в грамоте лица являлись не просто ремесленниками, а стояли во главе целых групп ремесленников соответствующих специальностей, поскольку вряд ли простые ремесленники могли входить в круг монастырской администрации, от имени которой заключались важные сделки. О церковных мастерах говорится в одном из ханских ярлыков митрополиту Феогносту: «А что церковные мастери, сокольницы, пардусници, что ни будет да ни заимуть их, ни емлють, ни издеруть, ни погубят их». О покупке митрополитом Филиппом холопов для строительства Московского Успенского собора свидетельствует рассказ летописца под 1472 г..

Пользуясь, по крайней мере официально, гарантированной неприкосновенностью от татар, церковные ремесленники находились в лучших условиях, чем остальные. Благодаря этому церковь имела достаточное количество ремесленников, в то время как даже великий князь договаривался с одним из своих удельных князей о том, чтобы приобретенных ремесленников делить между собой пропорционально «жеребью», что указывает на явный недостаток мастеров у великого князя.

Церковные мастера жили, вероятно, при крупных городских церквах. В летописи рассказывается, например, о том, что после смерти митрополита Филиппа в 1472 г. на теле его были обнаружены железные вериги, о существовании которых не было никому известно. Когда великий князь Иван Васильевич стал допытываться, кто сделал митрополиту эти вериги, то «кузнёцъ избрался един, его же искупил митрополит из полону у Татар и церкви той ковати на потребу», который и сказал, что он сделал митрополиту вериги. Перед нами интересный случай. Какой-то ремесленник попал в плен к татарам и был оттуда выкуплен московским митрополитом, но уже оказался вотчинным ремесленником митрополичьего дома, если не холопом. Продукты его труда шли не на рынок, а «на потребу церкви». Можно предположить, что вотчинные ремесленники тоже имели возможность выступать на городском рынке. Если в XV в. наблюдается тяготение феодалов к переходу к денежным оброкам наряду с усилением других видов крепостной эксплуатации, то вероятно, что на денежные платежи могли быть переведены и вотчинные ремесленники, что способствовало усилению их связей с рынком. Указания на продажу каких-то предметов на городском торге населением городских вотчинных владений феодалов мы находим, например, в грамоте князя Василия Ярославича Троице-Сергиеву монастырю на двор в Дмитрове 1447–1455 гг.: «… што у них двор монастырской в городе в Дмитрове, и хто у них в тех селах живет людей и в их дворе в городском, ино те люди купят ли што, продадут ли, ино тем людем ненадобет ни явлено, ни пятено, а мои пошлинники в то не вступаюца». Возможно, что монастырские люди, жившие в городском дворе, могли продавать и продукты своего ремесленного производства.

Но кроме вотчинных ремесленников, были в городах ремесленники другой категории, так наз. «свободные» ремесленники. Известное отличие в экономическом и юридическом положении «черного» населения создавало более благоприятные условия для производства ремесленных товаров на рынок.

Мы располагаем лишь некоторыми данными, определенно свидетельствующими о сбыте ремесленниками своей продукции на рынках в городах. В ответах владык Цареградского собора на вопросы Феогноста, епископа Сарайского (1291 г.), мы находим указание на тот случай, как поступать, если требуется обновить церковную утварь. Ответ таков: «Аще кто хощет обновити священные сосуды, да купят у мастера снасть всю, да сковав сосуды и ввергнут снасть во глубину, а опять де не куют снастью тою, да не получат себе греха от бога». Перед нами ясное свидетельство того, что можно было приобрести путем купли орудия ремесленного производства, которые, конечно, являются результатом труда мастеров-ремесленников. Житие св. Петра, царевича ордынского, рассказывает о том, что Петр покупал иконы в городском торгу. Имеются некоторые сведения о продаже книг.

Используя выводы Б. А. Рыбакова, располагавшего конкретным материалом в отношении Новгорода и Пскова, мы также вправе говорить о работе ремесленников на рынок и в городах Московской Руси. Правда, и у Б. А. Рыбакова материала часто явно не хватает для подтверждения начертанной им картины организации городского ремесла в XIV–XV вв., но все-таки Новгород и Псков дали хотя бы какое-то количество этого материала, на основании которого исследователь смог прийти к выводу о том, что «для XIV–XV вв. производство на рынок несомненно». Однако не следует преувеличивать масштабы рыночных связей городского ремесла XIV—ХV вв., которые были по преимуществу местными связями. Следует поддержать мнение Л. В. Даниловой и В. Т. Пашуто о том, что в этот период «в целом процесс превращения ремесла в мелкое товарное производство совершался медленно. Размеры и ассортимент товарной продукции городского ремесла по-прежнему лимитировались потребительским характером мелкого ремесленного производства, основанного на примитивной ручной технике, узостью рынка». С дальнейшим развитием товарного производства происходит расширение рыночных связей, подтачивающее экономические основы феодальной раздробленности. Но на Руси XIV–XV вв. при полном господстве феодального способа производства сфера развития товарного производства была весьма ограниченна: ко времени образования Русского централизованного государства возникли лишь некоторые торговые связи между различными землями. Только в новый период русской истории, примерное XVII в., происходит концентрация рыночных связей и образование всероссийского рынка.

В XIV–XV вв. города были центрами товарного обращения, но оно, по-видимому, лишь в незначительной степени было связано с товарным производством в городе. Для феодализма вообще характерно, что «продукт становится здесь товаром благодаря торговле. В этом случае именно торговля приводит к тому, что продукты принимают форму товаров, а не произведенные товары своим движением образуют торговлю». Поэтому свидетельства о городах как центрах товарного обращения не могут служить непосредственными показателями уровня развития товарного производства в городе.

Для характеристики развития товарного производства в городах важно отметить, что городские ремесленники были еще тесно связаны с земледелием и другими видами сельского хозяйства. Нельзя думать, что в городах XIV–XV вв., при всем значительном уровне развития ремесла, оно стало исключительным занятием городского населения. В таком случае нам пришлось бы признать наличие широкого товарообмена между городом и деревней, хотя в XIV–XV вв. товарно-денежные отношения получают постепенное развитие. Денежная рента, побуждавшая крестьянина к продаже продуктов на городском рынке, отнюдь не стала господствующей в XV в., параллельно с ней быстро росла барщина. Необходимо также учитывать исторические условия, в которых развивалась экономика русских феодальных городов XIV–XV вв. После татаро-монгольского нашествия, как показано Б. А. Рыбаковым, те рыночные связи городского ремесла, которые образовались в XIII в., были нарушены.

Городские ремесленники XIV–XV вв. еще не порывали в массе своей с земледелием. К. Маркс указывал, что в период феодализма городской ремесленник «сам еще до известной степени крестьянин, он имеет не только огород и сад, но очень часто клочок поля, одну-две коровы, свиней, домашнюю птицу и т. д.». Связь городских ремесленников с земледелием типична для феодальных городов в Северо-Восточной Руси XIV–XV вв. Известны сведения C. Герберштейна о полях и огородах в Москве начала XVI в… В Коломне в числе исследованных дворов коломенских горожан XII–XV вв. не оказалось ни одного, где земледелие и скотоводство не были представлены в той или иной степени. Обнаружены ручные мельницы, предметы охоты, рыболовства и других промыслов. «Земледелие и скотоводстве, добавочные промыслы — охота, рыболовство и сбор лесных орехов — сопровождают хозяйство коломенского ремесленника с XII по XV вв. включительно», — писал Н. П. Милонов. Понятно, что в более мелких городах связь с земледелием еще больше. Сошлемся на данные относительно Радонежа: «Существование и большое развитие ремесленного производства в Радонеже XIV–XV вв. доказывает преобладание находок ремесленных изделий в большей части жилищ и малое количество орудий и предметов сельского хозяйства, а также наличие соответствующих материалов и сырья для местного ремесла. Ремесло это в Радонеже в XIV–XV вв. все же составляло только дополнение к сельскому хозяйству и (как мелкое производство) было связано со сбытом изделий на мелкий и узкий рынок (посуда, игрушки)».

Упоминания о скотоводстве в городах имеются и в письменных источниках. В «Нижегородском летописце» в рассказе об обвале (оползне) горы над Нижегородским посадом 1392 г. говорится, что «засыпало в слободе сто пятьдесят дворов и с людьми и со всякою скотиною». В рассказе летописи о нападении татар на Владимир в 1411 г. говорится о том, что «они же окаяннии первое за Клязмою стадо градское взяша». Указание на наличие скота у городских жителей Твери мы видим в рассказе летописи об осаде города войсками Димитрия Ивановича в 1375 г., когда «во граде Твери бяше тогда скорбь немала, такова же не бывала в мимошедшая лета: бысть мор на люди на скот».

А А. Мансуров, обобщая свои наблюдения над археологическим материалом Старой Рязани дотатарского периода, пришел к выводу о том, что земледелие являлось всеобщим занятием городских жителей (имеются в виду ремесленники), и отмечал: «…массу же населения составляли мелкие ремесленники, очевидно, не порвавшие связи с земледелием. Черты натурального хозяйства прослежены по ряду признаков и, в частности, по недостаточно еще дифференцированным ремеслам. В одном хозяйстве мы часто наблюдали по нескольку производств».

Зто — данные первой половины XIII в., но нет оснований полагать, что по крайней мере в первый период после татарского нашествия произошли изменения в сторону ликвидации земледелия и скотоводства в городе. Описывая Кашин XIV–XV вв. на основании археологических исследований, Э. А. Рикман пишет: «Кашинские посадские люди не порвали связи с сельским хозяйством. Огороды, а на окраинах поля, представляли характерную черту городского ландшафта». Раскопки в Суздале дали ряд остатков сельскохозяйственных орудий в городе — серпы, косы и проч., которые вряд ли можно рассматривать только как изделия для сбыта в сельскую округу.

В непосредственной связи с этим находится вопрос о распространении наемного труда среди ремесленников в городах. У нас имеются лишь отрывочные данные о существовании найма ремесленников в городах. Так, в 1482 г. «владыка Ростовский Вассиан дал сто рублев мастером иконником Дионисию да попу Тимофею, да Ярцу, да Коне писати Деисусы в новую церковь святую богородицу; иже и написаша чудно велми, и с праздники и с пророки». Текст не оставляет сомнений: мастера были наняты. Сооружение храмов всегда было сопряжено с большими затратами, и эти последние шли, вероятно, не только на закупку материалов, но и на наем мастеров. Так было и в Ростове, когда епископ Григорий «не пощадев именья своего» для восстановления разрушенного в 1408 г. соборного храма, так было и во всех иных случаях. В 1345 г. иконописцы во главе с Гойтаном «подписаша в монастыре церковь святого Спаса велением и казною великой княгини Анастасии Семеновны Ивановича», — т. е. на средства ее; в 1346 г. мастер Бориско слил в Москве пять колоколов, а летописец упоминает по этому случаю имена Семена Ивановича и братьев его Ивана и Андрея, следовательно, отливка колоколов осуществлялась на их средства, и, вероятно, у Бориса были нанятые рабочие-ремесленники, помогавшие ему в работе. Можно привести много других сообщений о строительстве храмов, когда в качестве строителей упоминаются князья, митрополиты и другие феодалы, иногда гости, — речь идет о финансировании строительства, в том числе и о найме мастеров.

Однако феодалы практиковали не только наем, но и покупку холопов-строителей. Когда начали создавать Успенский собор в Москве, то «сотвори же митрополит тягиню велику, со всех попов и монастырей собирати серебро на церковное здание силно, якоже собра много серебра, нача разрушати церковь, и вскоре до земли разрушиша…» и т. д. Умирая, митрополит Филипп приказал В. Г. Ховрину и его сыну Ивану Голове продолжать работу по строительству и отдал в числе других распоряжение «и о людех, их же искупил бе на то дело церковное, приказывал отпустити их по животе своем». Ясно, что собранные деньги частично пошли и на покупку холопов для строительства.

Городское строительство должно было вести к оживлению ремесла и способствовать отрыву в известной степени ремесленников от земледелия. C другой стороны, ведение строительных работ большого масштаба было под силу лишь княжеской власти, располагавшей достаточными материальными возможностями и среди них — денежными средствами, и лишь в крупных городах, где можно было рассчитывать на достаточное количество рабочей силы, что и дает нам основания судить о степени экономического развития городов по дошедшим до нас данным о ходе городского строительства.

Но наличие найма на строительных и других работах в городах XIV–XV вв. еще не дает оснований для вывода о большом развитии товарно-денежных отношений и тем более не может расцениваться как начало развития буржуазных отношений. Наем в спорадической форме встречается на сравнительно ранних ступенях развития общественных отношений, однако лишь при определенных исторических условиях он становится основой развивающихся буржуазных связей. Наем в городах XIV–XV вв. носил отнюдь не постоянный характер, а продажа своей рабочей силы не могла стать основным источником существования для городского ремесленника. Городской наем XIV–XV вв. есть лишь побочная форма феодальной эксплуатации, но отнюдь не ведущая сила, организующая новые общественные отношения.

В связи с оценкой степени развития товарного производства встает вопрос об организациях городских ремесленников. В своем исследовании Б. А. Рыбаков мобилизовал все известные материалы, в подавляющем большинстве своем носящие характер косвенных свидетельств, для того, чтобы доказать наличие цеховой организации ремесленников в русском городе XIV–XV вв. Однако, подводя итоги своих разысканий, Б. А. Рыбаков пришел к выводу о том, что «прямых указаний источников на существование в русских городах XIV–XV вв. ремесленных корпораций с оформленными уставами в нашем распоряжении нет», но что «общая обстановка развития городского ремесла (степень дифференциации, техническая оснащенность, участие ремесленников в городском самоуправлении, ожесточенная классовая борьба) позволяет сопоставить наиболее крупные русские города XIV–XV вв. с городами Западной Европы, для которых на этом этапе характерно развитие ремесленных корпораций». Эти заключения автора построены на материале Новгорода и Пскова. Материалов по городам Северо-Восточной Руси нет. Упоминания относительно «дружин» иконописцев в городах не могут быть расценены как свидетельство в пользу цехового строя — Б. А. Рыбаков специально отмечает, что «артель наемных мастеров, даже возглавленная старейшиной, еще не является цехом». Если иметь в виду, что цеховой строй, как это отмечено классиками марксизма-ленинизма, является порождением всей структуры феодального строя, то следует прийти к выводу, что какие-то элементы цеховой организации должны были иметь место всюду, где господствовал феодализм. Поэтому вполне возможно предположить наличие этих элементов и в русских городах. Однако, как это хорошо показано в работе В. В. Стоклицкой-Терешкович, специально посвященной проблеме многообразия цеха на Западе и в России, самая форма цеховой организации в разных странах была весьма различной. В. В. Стоклицкая-Терешкович указывает: «Цех — общераспространенное явление в Европе в XI–XV веках и повсюду обладает рядом общих черт. Но наряду с общими чертами, свойственными цехам, имеются и черты глубокого различия в организации, компетенции и функциях цехов… Неправильно представлять себе цеховую организацию всех стран, городов и отраслей промышленности по типу немецкой цеховой организациии, наиболее исследованной и известной». Этот важный вывод исследователя справедливо требует отказа от стремления «подогнать» все средневековые города под «образец» немецких городов, и обязательно разыскивать в России такие же цеха, как и в средневековых городах Германии. Для развития форм организации городского ремесла «огромное значение… имеет характер государственной власти и структуры, в особенности степень государственной централизации. В централизованных государствах автономия цеха, как общее правило, уже, чем в децентрализованных». Известно, что на Руси XIV–XV вв. происходил интенсивный процесс централизации власти, что не могло не сказаться на судьбе цехового строя в городах. По-видимому, в России XIV–XV вв. в конкретно-исторической обстановке напряженной борьбы с татаро-монгольскими захватчиками и непрерывного усиления централизующейся великокняжеской власти, не создались условия для существования цехов в их развитых и законченных формах.

Развитие городского ремесла в XIV–XV вв. еще не привело к массовому превращению городских ремесленников в мелких товаропроизводителей. Товарное производство в городах продолжало обслуживать феодализм, оно не могло еще создать основы для образования национальных рыночных связей. Городское ремесло было необходимым дополнением феодального хозяйства, ведшегося на натуральной основе.

Развитие ремесленного производства в городах, подчиненных усиливающейся княжеской власти, способствовало укреплению ее материальных средств, необходимых для борьбы с сепаратизмом крупных феодалов. В свою очередь городское население, заинтересованное в создании наиболее бтагоприятных условий для ремесленного производства и обеспечения развивающихся торговых связей, поддерживало сильную княжескую власть.

При этом необходимо иметь в виду, что характеристика уровня развития ремесленного производства в городах XIV–XV вв. не может быть одинаковой для всех северо-восточных городов и для всего изучаемого периода. Процессы социально-экономического развития протекали в разных темпах и масштабах в различных городах. Москва, судя по имеющимся данным, в XV в. уже выделялась передовым характером ремесленного производства из всех северо-восточных городов. С другой стороны, в большинстве городов, по-видимому, еще в незначительной степени происходил процесс превращения ремесла в мелкое товарное производство. Да и в Москве этот процесс приобрел решающее значение лишь в XVII в., но все же Москва уже в XV в. стала наиболее развитым центром городского ремесла в Северо-Восточной Руси.

 

2. ГОРОДСКАЯ ТОРГОВЛЯ

Сосредоточение в городах торговли, как и ремесленного производства, является одним из главных отличительных признаков города в феодальную эпоху.

Известно, что в буржуазной науке существовало мнение о решающей роли торговли в возникновении и развитии городов. Эти взгляды были подвергнуты обоснованной критике в советской литературе. М. Н. Тихомиров писал, что «торговля не вызвала города к жизни, как это думал В. О. Ключевский, но она создала условия для выделения из них наиболее крупных и богатых», и отметил, что «если возвышение Москвы нельзя объяснить только ее географическим положением, выгодным для торговли, то в равной степени это положение нельзя и игнорировать». Это следует сказать и в отношении всех других городов Северо-Восточной Руси. Выше было указано на значительный рост тех городов, которые оказывались на важнейших торговых путях.

Города Северо-Восточной Руси были не только центрами крупной торговли, своеобразными перевалочными пунктами на больших торговых дорогах русского средневековья. В городах развивалась местная торговля, городские торги были местом сбыта продукции городских ремесленников, торговых предприятий крупных боярских и монастырских хозяйств и проч. Городской торг представлял собой подлинный центр общественной жизни, занимая центральное положение на городском посаде. Можно думать, например, что известное восстание в Твери в 1327 г. началось именно на городском торге в тот момент, когда он уже «снимался», судя по рассказам летописи. На городском торге, в центре общественной жизни города, производились наказания. Об этом свидетельствуют, например, сказание о Дракуле воеводе (вторая половина XV в.), летописный рассказ под 1462 г. о наказании великим князем Василием Васильевичем участников заговора, направленного на освобождение из Углича князя Василия Ярославича: «…и повеле князь велики имать их … казнити, бити и мучити, и конми волочити по всему граду и по всем торгам, а последи повеле им главы отсещи».

О том, что продавалось и покупалось на городских торгах XIV–XV вв., сведений в источниках немного.

Обращают на себя внимание летописные сообщения о торговле в городах хлебом. Эти известия появляются обычно тогда, когда наступал голод и цены на хлеб быстро поднимались. Летописец отмечал именно «дороговъ». Следовательно, торговля хлебом происходила на городских рынках постоянно, не только в голодные годы. В 1309 г. «мыш поела рожь, пшеницу, овес, ячмень всяко жито, и того ради бысть дороговъ велика и меженина зла и глад крепок по всей Русской земле, и кони и всяк скот помре». В 1412 г. «меженина бысть в Новгороде Нижнем: купили половник ржи по сороку алтын и по 400 старыми деньгами». Зимой 1423 г. «поча быти глад велик, и бысть три лета, люди людей ели, и собачину ели по всей Русъской земле, а на Москве оков жита по рублю, а на Костроме по два рубля, а в Новгороде и Нижнем по двесте алтын». В Кашине в те же годы «по полтине купили оков ржи». В 1442 г. в Твери «оков ржи по 16 алтын, а оков овса по 6 алтын». В 1443 г. снова был голод и цены поднялись еще выше: «в Твери оков ржи по 20 по 6 алтын, а оков овса по 10 алтын, а козлецъ сена по 12 алтын». В 1467 г. в Твери «быв оков хмелю по рублю». Характерно, что во всех этих сообщениях названы цены крупных мер хлеба, овса и т. п. Следовательно, речь идет об оптовых закупках, которые, вероятно, производились крупными хозяйствами— княжеских, боярских, духовных феодалов, — ибо только они и могли платить большие для того времени деньги за крупные партии хлеба. Например, в XV в. покупал хлеб для себя Троице-Сергиев монастырь, о чем мы узнаем из жалованной грамоты тверского князя Михаила Борисовича, освобождающего монастырские суда от мыта по пути за хлебом и на обратном пути с хлебом. Понятно происхождение этих записей в летописи, отражающей интересы господствующих классов феодальной Руси. Но хлеб, вероятно, покупался и небольшими мерами — городское население удовлетворяло свой спрос на хлеб, особенно в голодные годы, не только за счет своего земледельческого хозяйства, но и на рынке. Сказанное целиком относится и к фуражу. Вывоз хлеба и фуража на городские рынки, как правило, вряд ли был связан с перевозкой их на большое расстояние, поскольку города обычно развивались в районах земледельческих. Но в отдельных, случаях хлеб привозили издалека, как, например, это имело место в отношении снабжения Новгорода хлебом из Северо-Восточной Руси.

На городских торгах сбывались также продукты промыслового хозяйства. Большую торговлю вели в городах монастыри. Разрабатывая соляные залежи, они продавали соль по городам и другим торгам. При этом монастыри пользовались большими привилегиями со стороны великокняжеской власти. Например, в 1447–1455 гг. великий князь Василий Васильевич выдал грамоту Троице-Сергиеву монастырю: «Что их варницы в Нерехте, и кто от тех варниц поедет соловар соли продавати, летом дважды навозком выше и вверх по Волге или на Варок по урены купити, а в зиме двожды на пятидесет возах, вовсю мою вотчину великое княженье по всем городам, и им не надобе ни мыт, ни тамга, ни восмничее, ни костки, ни иные никоторые пошлины, опричь церковных пошлин». Собственное великокняжеское хозяйство также занималось продажей соли. В грамоте Василия Васильевича тому же монастырю на соляные варницы в Солигаличе 1449 г. говорится: «Коли мои великого князя соловарове учнут соль продавати, а монастырским приказникам соль продавати не заповедывати». Очевидно, всем остальным солепромышленникам продажа соли запрещалась, «заповедывалась», когда этим делом занималось хозяйстзо великого князя, в целях поднятия своих доходов. Новая грамота 1454 г. тому же монастырю указывала: «А коли закличет мои соловар продавать мою соль, а монастырскому соловару волно соль продавати и тогды, а мои ему соловар не возбраняет… А коли привезет монастырской их заказник продавати соль в город, ино ему не надобна моя тамга, ни восмничья, ни иная никоторая пошлина, а дрова монастырскому соловару волно купити у моих людей».

Монастыри торговали также рыбой. По грамоте великого князя Василия Васильевича 1432–1443 гг., данной им Троице-Сергиеву монастырю на право рыбной ловли в Ростовском озере, «люди монастырские кде учнут торговати в моих городах или в волостях, купят ли что, продадут ли, ино им ненадобе ни мыт, ни тамга, ни иные никоторые пошлины, ни явленое им ненадобе». Такое же пожалование сделал великий князь Иван Васильевич в 1473–1489 гг. Нижегородскому Благовещенскому монастырю: «А коли с чем пошлют на низ на судне или вверх с каким товаром ни буди, или на возах, или что купят себе в Новгороде Нижнем или на Суре, ино им с того товару монастырского ненадобе ни мыт, ни костки…». Очевидно, Благовещенский монастырь покупал в Нижнем Новгороде какие-то потребные для себя товары. В 1465 г. великий князь Иван Васильевич освободил от уплаты пошлин «во всех моих городах и волостях» суда монастыря, ходившие на Белоозеро «с товаром по соль и по рыбу с торговлею», такие же льготы в том же году были предоставлены монастырю и тверским князем Михаилом Борисовичем.

Характерно то, что, хотя мы знаем случаи, когда сами монастыри становились местами большого торга и под их стенами возникали большие ярмарки, все-таки монастыри шли торговать в города. Центром торговли были города, а не монастыри, и в города устремлялись все торговые дороги. Поэтому совсем не случайно появление в городах монастырских дворов. Монастырские дворы, прикрытые иммунитетными грамотами князей, существовали во многих городах: в Москве, Владимире, Дмитрове, Нерехте, Ростове, Соли Галичской, Переяславле-Залесском, Угличе (Троице-Сергиева монастыря), Вологде, Белоозере (Кирилло-Белозерского монастыря), — но эти сведения, конечно, далеко не полные. Вероятно, были монастырские дворы и в Нижнем Новгороде, и в Костроме, и в Твери, известие о которых по нашим источникам падает только на конец XV и XVI в. «Лучший хозяин средневековья», каким был монастырь, тянулся поближе к городскому торгу. После половины XIV в., когда начинается монастырская колонизация окраинных, не освоенных феодалами районов страны, крупные монастыри продолжают сохранять прочную связь с городскими рынками. Об этом говорит наличие монастырских дворов в городах. Создание этих дворов преследовало не только военно-оборонительные цели, как убежища за городскими стенами на случай нападения внешнего врага, но прежде всего цель организации торговых операций монастыря в городе. Это подтверждается тем, что, во-первых, монастырские дворы основывались часто именно на посадах — в центре торгово-ремесленнои жизни города, а во-вторых, тем, что содержание жалованных грамот князей на эти дворы также ясно указывает на торговый характер деятельности монастырского двора в городе, поскольку в число льгот входит всегда освобождение от торговых пошлин и в них содержатся прямые указания на торговлю жителей монастырских дворов и даже монастырских крестьян в городе. В жалованной грамоте князя Юрия Димитриевича Савино-Сторожевскому монастырю имеется выражение: «… а которой хрестьянин монастырской продаст в торгу или в селе…». Слово «торг» здесь явно обозначает городской торг, так как противопоставляется селу.

Активное участие в городской торговле принимали и другие крупные феодалы, как например митрополичий дом, великие и удельные князья. В уставной грамоте великого князя Василия Димитриевича и митрополита Киприана 1389 (1404?) г. содержалось такое условие относительно митрополичьих людей во Владимире: «А митрополичим людям церковным тамги не давати, как было и при Алексее митрополите, кто продает свое домашнее, тот тамги не дает, а который имет прикупом которым торговати, тот тамгу даст». Следовательно, митрополичьи люди вели торговлю не только продуктами своего хозяйства, но и «прикупом», занимаясь перепродажей товаров, как и городские купцы. Характерно, что в этом случае княжеская власть сохраняла взимание доходной для себя тамги. Это подтверждает общее наблюдение, что льготы для торговли феодальных хозяйств вообще распространялись лишь на продажу продуктов своего хозяйства.

В докончаниях великих князей московских с рязанскими содержится условие о том, что с «князей великих лодьи пошлины нет». Упоминание о «лодьях» великих князей непосредственно связано с предшествующими фразами о порядке сбора мыта, поэтому нет никаких сомнений, что речь тут идет именно о торговле, а не о чем-нибудь другом (договоры 1402, 1447 гг. и др.). Судя по тому, что наличие монастырских дворов в городах было связано с торговой деятельностью, можно думать, что великокняжеские дворы на посадах преследовали эту же цель. Упоминания о них неоднократно встречаются в грамотах. Так, во, второй духовной грамоте великого князя Василия Димитриевича 1417 г. упоминается «двор в городе, што был за Михаилом за Вяжем, да новой двор за городом у святого Володимира». Новый двор появился именно за городом, на посаде, — эта подробность характерна для XV в. с его растущими денежными и торговыми операциями феодалов. Князь галицкий Юрий Димитриевич в своей духовной грамоте 1433 г. также оставлял своим сыновьям «двор свой да сад за городом на посаде». В духовной грамоте великой княгини Софьи Витовтовны 1451 г. говорится о том, что у нее имеется место «на Подоле», а место дворовое «Фоминьское Ивановича», упоминавшееся выше, Софья Витовтовна променяла тоже на двор на Подоле, кроме того, внуку своему, князю Юрию, она отдала «Елизаровский двор за городом», «на великом посаде Моравьевский двор и с садом». Эти примеры можно умножить. Наличие на городских посадах дворов крупных феодалов подтверждает, что они также были участниками городской торговли.

Значительно меньший удельный вес во внутренней торговле должны были занимать продукты ремесленного производства, так как большинство ремесленников работало тогда на заказ, а не на рынок. Характерно, что в одной из грамот князя Михаила Андреевича, данной в 143 — 1447 гг. Кирилло-Белозерскому монастырю, где разрешается монастырю свободная торговля рыбой, специально предупреждается: «…и наместниця мои Белозерские и их тиуны и все горожане о том им не бранят». Таким образом, горожане могли быть недовольны конкуренцией монастыря в рыбном промысле, что еще раз указывает на большое значение земледельческого и промыслового хозяйства для горожан XIV–XV вв.

Большую трудность представляет собой изучение торговых связей внутри русских земель в XIV–XV вв. Как и в более раннее время, эти связи возникали, главным образом, на основе различия естественногеографических условий.

Наиболее отчетливо прослеживается по источникам торговля между Новгородской землей и Северо-Восточной Русью. Известно, что тверские князья в первой половине XIV в., а потом и московские, идя по стопам ростовских князей раннего времени, неоднократно пытались использовать затруднительное положение Новгорода, постоянно нуждавшегося в подвозе хлеба из Ростово-Суздальской земли, для подчинения его своей власти или хотя бы для получения денежной контрибуции с торгового города. Сколько-нибудь устойчивых торговых связей между городами Северо-Восточной Руси установить не удается, и это, конечно, не случайно.

Более ясны данные о внешнеторговых связях русских городов. Монголо-татарское нашествие и иго серьезно подорвали внешнеторговые связи северо-восточных русских земель. Главное значение во внешней торговле приобрел теперь путь по Волге в Орду и через нее — в страны Востока. Торговые связи с Ордой были в XIV–XV вв. оживленными. Когда Тохтамыш шел в 1382 г. в поход на Русь, он позаботился прежде всего о том, чтобы в Болгарах «торговци Руськие избити и гости грабити, а суды их с товаром отоимати и попровадити к себе на перевоз… не дающе вести перед себе, да не услышно будеть на Руськой земле устремление его». Еще в первой половине XIV в. имеются указания на торговые связи с Ордой. В 1319 г., когда Михаил Ярославич Тверской был убит в Орде, там нашлись «гости, знаеми ему». На недружелюбную встречу ордынских купцов в русских городах жаловался Едигей в письме к великому князю Василию Димитриевичу.

Приводившиеся выше сообщения летописи о грабеже Нижнего Новгорода и других городов ушкуйниками показывает, сколь оживленной была торговля по волжскому пути. Порой она приводила к страшным бедствиям, как это было в середине 60-х гг. XIV в., когда по Руси распространилась эпидемия, «мор». Путь его, прослеживаемый по летописным известиям, характерен: мор распространялся как раз по торговым дорогам. Сначала он возник «на Низу», потом в 1364 г. появился в Нижнем Новгороде, оттуда в том же году дошел до Костромы и Ярославля. Зимой или к весне мор пришел в Переяславль. На следующий год он достиг Ростова (если верить несколько сбивчивой хронологии летописей). Другая ветвь эпидемии шла от Нижнего Новгорода вверх по Оке и захватила Коломну. Москва осталась тогда в стороне от эпидемии.

В условиях сильно затрудненных торговых связей с Западом волжская торговля приобрела большое значение для Руси XIV–XV вв., а сама Волга стала главной внешнеторговой дорогой. Через Орду русские купцы проникали в далекую Среднюю Азию, а знаменитый Афанасий Никитин во второй половине XV в. добрался до Индии.

О значении волжского торгового пути для Московского княжества красноречиво говорят энергичные выступления московских князей против действий новгородских ушкуйников. Великий князь Димитрий Иванович не раз вступал в конфликт с Новгородом, предъявляя ему обвинение: «За что есте ходили на Волгу и гостей моих пограбили много?». В торговле по Волге принимали непосредственное участие такие крупные феодалы, как митрополичий дом. На Восток вывозились меха, кожи, мед, воск, оттуда в русские земли поступали ткани, предметы роскоши, пригоняли табуны коней на продажу.

Торговля с Востоком велась не только русскими купцами, но и часто приезжавшими на Русь торговцами из восточных стран. Имена некоторых из них, как например, Резеп-Хози и Абипа, сохранились в источниках, а о многих купцах из восточных стран содержатся различные известия в летописях. Эти известия относятся к Москве, Твери, Нижнему Новгороду. Кроме того, с каждым татарским посольством на Русь обычно являлись ордынские купцы.

В XIV в. стало развиваться новое направление внешней торговли — с Судаком и Константинополем. С этим направлением внешней торговли связано появление купцов-«сурожан». К числу «сурожан» относили не только русских купцов, но также византийских выходцев и итальянцев. М. В. Левченко отметил, что именно «наличие среди московских купцов видных византийцев и итальянцев из Крыма, привлекаемых в Москву постоянным ростом этого феодального центра, помогает нам объяснить появление термина «сурожаны». Через Крым русские купцы проникали в Константинополь. Развитие связей с Сурожем вызывало недовольство в Орде. В 1357 г. «на Москву приходил посол силен из Орды Ирынчеи на Сурожане». По мнению М. Н. Тихомирова, «торговля с Сурожем и Константинополем получила особенное развитие во второй половине XIV столетия. В это время она была, можно сказать, определяющей торговое значение Москвы». Московские купцы везли на юг меха, воск, мед, привозили оттуда ткани, оружие, вина, бумагу. К сожалению, не представляется возможным для XIV в. — первой половины XV в. установить участие купцов из других северо-восточных русских городов в торговле с югом, хотя несомненно, что, например, Некомат Сурожанин имел какие-то связи с Тверью. Но Некомат был, по всей вероятности, византийцем по происхождению.

Что касается торговых связей Северо-Восточной Руси с Западом, то источники содержат наибольшие указания на этот счет в отношении Москвы и городов Тверского княжества. Договоры между литовскими и тверскими князьями обусловили приезд тверских купцов в Витебск, Смоленск, Вязьму, Дорогобуж, Киев, а литовских — в Тверь, Кашин, Старицу, Зубцов.

В 1379 г. по приказу великого князя Димитрия Донского большое войско во главе с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским и другими ходило в поход на литовские владения, взяло Трубчевск и Стародуб и «придоша в домы своя с многыми гостьми». Враждебная Москве позиция Литвы затрудняла развитие торговли центральных русских земель с западнорусскими городами, и удачный поход московских войск сразу дал возможность проехать многим западнорусским купцам в Москву.

В источниках имеются и другие сведения о торговле литовских купцов в Москве. В Литву ездили торговать также слуги митрополичьего дома.

Основная торговая дорога на Запад шла через Волок Ламский и далее через Смоленск. По сведениям А. Контарини, в Москву приезжали купцы из Польши и Германии для закупки мехов. М. Н. Тихомиров считает, что второй по значению группой московских купцов после сурожан были суконники, составлявшие корпорацию торговцев со странами Запада.

Таким образом, значение северо-восточных русских городов как центров внутренней и внешней торговли выступает в источниках с полной определенностью.

Наряду с торговлей в городах развивалось и ростовщичество. Некоторые указания в источниках свидетельствуют о его распространении в XIV–XV вв. Еще в известии о восстаниях против татар в 1262 г., происходивших в северо-восточных городах, говорится о том, что в Ростове «мнозии люди убогие в ростех работаху». Это явилось одной из причин народного выступления против ростовщиков, откупавших сбор татарской дани. Ростовщиками в городах чаще всего, очевидно, были купцы, располагавшие значительными денежными средствами. В докончальтной грамоте между великим князем Василием Васильевичем и галицким князем Юрием Димитриевичем 1433 г. содержится интересное упоминание о том, что Юрий Димитриевич «занял у гостей и у суконников шестьсот рублев», причем эти деньги пошли на уплату долга великого князя Резеп-Хози и Абипу, по-видимому, ордынским купцам, и Василий Васильевич принял на себя обязательство рассчитаться по долгу Юрия Димитриевича гостям и суконникам. Даже великий князь в XV в. был вынужден обращаться за деньгами к купцам, тем более искали денег у купечества удельные князья и бояре, свидетельства чему мы находим во многих духовных грамотах с перечислением иногда многочисленных долгов, оставляемых наследникам. Правда, в этих грамотах, как и в договоре 1433 г., нет прямых указаний на то, что упоминаемые в них займы были связаны с ростовщичеством. Но нельзя отрицать самый факт распространения в русских городах ростовщичества, неизбежно порождавшегося общественно-экономическими условиями того времени. Потребность в деньгах в XV в. возрастала, а в экономике страны по-прежнему господствовало натуральное хозяйство. «Ростовщический капитал тем сильнее развивается в стране, чем больше производство в массе своей остается натуральным», — писал К. Маркс.

Являясь средоточием торговли и ростовщичества, русские города XIV–XV вв. выступали центрами растущего денежного обращения в стране. С середины XIV в. началась чеканка монеты в Москве, а в начале XV в. монеты чеканились уже во многих городах — Москве, Серпухове, Боровске, Верее, Можайске, Коломне, Дмитрове, Галиче, Ростове, Ярославле, Новом торге, Суздале, Нижнем Новгороде, Твери, Кашине, Городке, Микулине.

Необходимо поставить теперь вопрос о том, какую роль играли торговля, ростовщичество, денежное обращение, центрами которых были города, в общем ходе общественного и экономического развития русских земель XIV–XV вв. и в связи с этим оценить роль городов в указанном процессе.

В советской литературе получила распространение концепция, согласно которой развитие торговых связей и денежного обращения в XIV–XV вв. было началом формирования «всероссийского рынка» и буржуазных связей.

Основателями этой концепции нужно считать С. В. Бахрушина и К. В. Базилевича, которые исходили из того, что «всероссийский рынок» сложился уже в XVII в., а возникновение «предпосылок всероссийского рынка» относили к XVI в. Сам процесс образования общенациональных связей рисовался им как уходящий в глубь веков и уже отчетливо проявившийся в XV в. К. В. Базилевич, выступая в 1946 г. в дискуссии по поводу образования Русского централизованного государства писал: «В. И. Ленин указывает, что в XVII в. с образованием «всероссийского рынка» это слияние фактически завершилось. Но если оно завершилось под влиянием усиливавшегося экономического общения между областями, то вполне понятно, что это же условие действовало и на начальной стадии процесса». Таким образом, неправильно понимая ясное указание В. И. Ленина о XVII в. как начале нового периода русской истории, характеризовавшегося складыванием буржуазных связей и образованием всероссийского рынка, К. В. Базилевич рассматривал XVII в. как завершение названных процессов. На этом основании он проводил полную параллель явлений социально-экономического развития в эпоху складывания централизованных государств на Западе Европы и в России, отметив, что конкретно-исторические условия России могли наложить лишь «местный отпечаток» и что «эти местные особенности не настолько значительны, чтобы изменить характер изучаемого процесса». Так же понимал процесс образования всероссийского рынка С. В. Бахрушин, который считал, что «отмеченному В. И. Лениным слиянию земель, областей и княжеств «в одно целое», происшедшему примерно в XVII в., должен был предшествовать длительный процесс преодоления хозяйственной замкнутости, поэтому корни всероссийского рынка следует искать в предшествующей XVII веку эпохе». С. В. Бахрушин возражал лишь против поисков этех «корней» в XIV–XV в., относя их к ближайшему перед XVII в. времени. Что касается предшествующего складыванию всероссийского рынка времени, то оно рассматривалось им как абсолютное господство натурального хозяйства при отсутствии товарно-денежных отношений.

Эту же концепцию разделял в целом и Б. Д. Греков. Не случайно в первых изданиях его «Киевской Руси» для городов вообще не нашлось места, а в первом издании «Крестьян на Руси» Б. Д. Греков начинал с XV в. новый этап в истории России, который, по его мнению, характеризовался «появлением товарного хозяйства и превращением его в капиталистическое». В новом, посмертном издании этой монографии тезис о появлении товарного хозяйства и превращении его в капиталистическое заменен тезисом о значении проблемы товарного хозяйства, но сущность концепции Б. Д. Грекова от этого, конечно, не изменилась.

Таким образом, названная концепция выросла из представления о том, что товарно-денежные отношения появились лишь в XV в. и что само их появление было уже началом капиталистических отношений. Но совершенно ясно, что товарно-денежные отношения существовали значительно раньше и что их наличие нельзя рассматривать как начало капиталистического развития.

Кроме того, допущена была явная ошибка в понимании положения В. И. Ленина о всероссийском рынке. В. И. Ленин не писал, что всероссийский рынок сложился в XVII в. Он лишь относил «примерно к XVII веку» начало того «нового периода русской истории», который характеризовался «усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок». Это — целый период русской истории, вовсе не заканчивающийся XVII в., а лишь начинающийся «примерно с XVII века». В той же самой работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» В. И. Ленин еще раз возвращался к вопросу о «всероссийском рынке». Полемизируя с народниками, отрицавшими прогрессивность капиталистического развития для России, В. И. Ленин писал: «Вот если вы станете сравнивать эту действительную деревню с нашим капитализмом, — вы поймете тогда, почему социал-демократы считают прогрессивной работу нашего капитализма, когда он стягивает эти мелкие раздробленные рынки в один всероссийский рынок». Это высказывание не оставляет сомнений в том, что В. И. Ленин образование «всероссийского рынка» относил вовсе не к XVII в., а к тому времени, когда писалась его работа, — к 90-м гг. XIX в. Поэтому анализ развития экономических отношений в XV–XVI вв. под углом складывания «предпосылок всероссийского рынка» теоретически неверен.

В. И. Ленин государство «эпохи московского царства», т. е. Русское централизованное государство, рассматривал как основывающееся на «местных союзах», подчеркивал, что «о национальных связях в собственном смысле слова едва ли можно было говорить в то время: государство распадалось на отдельные «земли», частью даже княжества, сохранявшие живые следы прежней автономии, особенности в управлении, иногда свои особые войска (местные бояре ходили на войну со своими полками), особые таможенные границы и т. д.». Таким образом, В. И. Ленин характеризовал «Московское царство» как лишенное подлинного внутреннего единства, а усиление обмена между областями и концентрирование небольших местных рынков в один всероссийский рынок относил лишь ко времени «нового периода русской истории», т. е. примерно с XVII в.

Указания В. И. Ленина требуют весьма осторожного подхода к оценке характера экономических связей на Руси XIV–XV вв. Следует особенно подчеркнуть, что самый факт существования более или менее развитой торговли в XIV–XV вв. еще не может служить свидетельством роста внутреннего рынка.

Внутренний рынок появляется и растет вместе с ростом товарного хозяйства и общественного разделения труда, в то время как «денежное и товарное обращение может обслуживать сферы производства самой разнообразной организации, сферы, которые по своей внутренней структуре все еще направлены главным образом на производство потребительной стоимости». В данном случае «именно торговля приводит к тому, что продукты принимают форму товаров, а не произведенные товары своим движением образуют торговлю».

К. Маркс указывал, что «торговля повсюду влияет более или менее разлагающим образом на те организации производства, которые она застает и которые во всех своих различных формах направлены главным образом на производство потребительной стоимости. Но как далеко заходит это разложение старого способа производства, это зависит прежде всего от его прочности и его внутреннего строя. И к чему ведет этот процесс разложения, т. е. какой новый способ производства становится на место старого, — это зависит не от торговли, а от характера самого способа производства». Следовательно, для оценки степени развития внутреннего рынка и тенденций к экономическому единству надо исходить прежде всего из анализа развития производства, а не из установления самого факта наличия торговых связей. В литературе встречается иногда внутренне противоречивое мнение, согласно которому на Руси ХIV–XV вв. складывались «областные рынки», возникал некоторый «минимум экономических связей», но еще не было буржуазных связей. Но ведь В. И. Ленин более чем полвека назад доказал, что «степень развития внутреннего рынка есть степень развития капитализма в данной стране» и что «ставить вопрос о пределах внутреннего рынка отдельно от вопроса о степени развития капитализма (как делают экономисты-народники) неправильно».

Внешние показатели развития торговли не могут служить основанием для выводов о состоянии общественного разделения труда.

Прежде всего, не всякая торговля есть проявление деятельности купеческого капитала. Критикуя ошибки «школы Покровского» в оценке характера торговли в России, В. Н. Яковцевский справедливо отметил: «Непосредственные производители — ремесленники и крестьяне занимались торговлей, чтобы приобретать необходимое для восстановления хозяйства или средства существования. Участие в торговле господствующих классов имело целью превращение уже награбленного прибавочного продукта из его натуральной формы в денежную (а потом в предметы роскоши). Для купца же сама торговля является средством наживы, методом грабежа, получения торговой прибыли. Отсюда следует, что как русских князей XIV–XV вв., торговавших предметами дани, ясака или подати, так и непосредственных производителей — крестьян и ремесленников, торговавших продуктами своего труда, нельзя отнести к представителям купеческого капитала».

Мы видели, что князьям и другим феодалам принадлежало в XIV–XV вв. видное место в торговле, осуществлявшейся в городах. Широкие привилегии, предоставлявшиеся княжеской властью феодалам и их зависимому населению при совершении торговых операций, были льготами, направленными прежде всего на развитие феодального хозяйства, а не товарно-денежных отношений. Поэтому неправы те исследователи, которые видят в увеличении количества жалованных грамот феодалам на промысловые и торговые занятия свидетельство роста общественного разделения труда и товарно-рыночных связей. Развитие торговой и промысловой деятельности монастырей и других феодальных хозяйств само по себе отнюдь не означало образования купеческого капитала, а именно это последнее является ведущим фактором в складывании национальных рыночных связей; напомним, что В. И. Ленин прямо указывал на «капиталистов-купцов» как на «руководителей и хозяев» процесса развития товарного обращения между областями и складывания национального рынка.

Естественно, что при изучении роли городов в развитии торговли и рыночных связей нас прежде всего интересует вопрос о купеческом капитале, о формировании купечества как силы, непосредственно связанной по своему происхождению с городом. Не торговля вообще, а именно та торговля, где действует купеческий капитал, и является показателем складывания внутреннего рынка.

Известно, что развитие купеческого капитала прошло две основных стадии: первую, когда торговый капитал был самостоятельным и в основе его развития лежал неэквивалентный обмен, и вторую, когда торговый капитал стал подчиненным по отношению к промышленному капиталу. В свою очередь стадия самостоятельного развития торгового капитала делится на два этапа: в первом из них основной сферой приложения и развития капитала была внешняя торговля, что было обусловлено господством натурального хозяйства, а во втором капитал стал посредником между производителями на внутреннем рынке. Этот этап соответствует разложению феодального способа производства.

Само существование купеческого капитала в русских городах XIV–XV вв. не подлежит сомнению. Хорошо известно богатое и экономически сильное купечество Новгородской феодальной республики. Бесспорно существование купечества и в городах Северо-Восточной Руси — достаточно напомнить о московских «сурожанах» и «суконниках», купцах из Твери, Переяславля, Нижнего Новгорода и других городов, свидетельства о которых были уже приведены выше.

Значительно сложнее обстоит дело с оценкой стадии развития купеческого капитала в северо-восточных русских городах XIV–XV вв., однако, присматриваясь к сообщениям источников, все же можно сделать некоторые наблюдения. Обращает на себя внимание прежде всего тот факт, что городское купечество XIV–XV вв. развивалось в сфере внешней торговли. Далекую транзитную торговлю вели «сурожане» и «суконники»; за литовский рубеж и в Орду ездили тверские купцы; с Ордой, видимо, был связан нижегородец Тарас Петров, выкупавший пленников; на Север, «на Югру и Печору» ходил переяславльский купец, брат монаха Димитрия. Анализируя данные конца XV столетия, В. Е. Сыроечковский пришел к твердому выводу о том, что «московская вывозная торговля лишь отчасти опиралась на местные промыслы и производство… Наиболее ценные товары московского вывоза поступали в Москву с дальних окраин». Тем меньшей должна быть связь внешней торговли с местным производством в более раннее время. Наконец, сам перечень товаров, вывозившихся из русских земель и привозившихся в них, убедительно говорит о том, что в основе торговых операций купцов XIV–XV вв. был сбыт товаров главным образом промыслового хозяйства и ввоз предметов, потреблявшихся господствующим классом. С другой стороны, в имеющихся источниках нет указаний на то, что купцы XIV–XV вв. выступали посредниками между производителями на внутреннем рынке.

Все это свидетельствует о том, что в России XIV–XV вв. торговый капитал находился еще на первой стадии своего развития, когда основной сферой его приложения была внешняя торговля (при этом торговые операции купцов на Югре и Печоре должны рассматриваться по своему характеру как внешняя торговля, не связанная с местным производством, и приравниваться к колониальным экспедициям западноевропейского купечества). Это — транзитная торговля, являющаяся дополнением господствующего феодального хозяйства и не оказывающая еще сколько-нибудь заметного разрушительного влияния на него, хотя в самом образовании торгового капитала уже таилась тенденция возникновения в будущем новых общественных отношений.

Данный этап развития торгового капитала непосредственно отразился и на социальной природе русского купечества XIV–XV вв. Нам известны более или менее подробные данные об его отдельных представителях. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что наиболее богатое купечество приближалось по своему положению к феодальной аристократии и более того — стремилось проникнуть в ее ряды, обзавестись землями и вотчинами — верный признак относительной неразвитости купеческого капитала в эпоху, когда земля была главным средством производства, когда господствовало натуральное хозяйство и когда занятия торговлей были постоянно сопряжены с большим риском. В далеких путешествиях с товаром купцы подвергались немалым опасностям, не раз разорялись и гибли, и не случайно образовались «складничества» и другие объединения купцов для совместного противодействия всем опасностям, встречавшимся в их деятельности.

М. Н. Тихомиров совершенно правильно отметил тенденцию крупного московского купечества XIV–XV вв. к приобретению земельных владений и вступлению в ряды боярской знати. Это хорошо показано им на примере Ермолиных и Ховриных.

Крупный московский гость — В. Г. Ермолин именуется в летописи «гость да и боярин великого князя». Некомат Сурожанин имел вотчины, которые были за предательство отписаны на великого князя, о нижегородском госте Тарасе Петрове в «Нижегородском летописце» сказано, что «болии его из гостий не было, откупал он полону множество своею казною всяких чинов людей. И купил он себе вотчину у великого князя за Кудьмою… шесть сел… а как запустел от татар тот уезд, и гость Тарасий съехал к Москве из Нижнего». Характерно, что его материальное благополучие покоилось не в «гостьбе», а в земельной вотчине. Деньги, вырученные от торговли, Тарас Петров обращает на покупку вотчин и приобретение зависимых людей, которых он выкупал из татарского плена и, возможно, обращал в своих холопов или крепостных. На близость Тараса Петрова к боярской аристократии указал еще В. О. Ключевский, писавший на основании местнической грамоты нижегородского князя Димитрия Константиновича о том, что Тарас Петров служил казначеем у нижегородского князя и что брат его Василий Петрович Новосильцев был тоже крупным боярином.

О том, что положение крупных гостей-купцов мало чем отличалось в обществе от положения боярской и вообще феодальной аристократии, говорит практика предоставления гостям таких же льготных прав, которые давались и другим крупным феодалам. Об этом свидетельствуют, например, известные жалованные грамоты великого князя московского Димитрия Ивановича, выданные им в 70-х гг. XIV в. новоторжцам Микуле и Евсеевке.

В политическом отношении крупные купцы вели себя так, как поступали и крупные бояре, — отъезжали от одного князя к другому, используя старинную привилегию боярства, причем не случайно то обстоятельство, что они нередко оказывались даже противниками централизации власти, выступая в решающие моменты борьбы против московского князя, — достаточно вспомнить того же Некомата или «от гостей Московских», которые участвовали в заговоре против Василия Васильевича во время феодальной войны XV в. Образовывавшиеся в ходе торговли капиталы ввиду господства натурального хозяйства обращались на приобретение земельных владений или в ростовщичество.

Под влиянием М. Н. Покровского В. Е. Сыроечковский в своем исследовании о сурожанах стремился обнаружить в русских купцах XIV–XV вв. черты, которые позволили бы доказать, что они «прежде всего горожане, буржуа, подлинным делом которых была торговля». Поэтому В. Е. Сыроечковский считал, что владение вотчинами и наличие привилегий лишь «придают черты» феодала купцу XIV–XV вв. С пониманием «гостей» XIV–XV вв. как «буржуа» нельзя согласиться. То, что известно нам о крупном купечестве XIV–XV вв., говорит не столько об обособлении его в социальном отношении, сколько о тенденции к слиянию с землевладельческой феодальной аристократией.

М. Н. Тихомиров считает вероятным наличие особых корпоративных прав московского купечества. В. Е. Сыроечковский, наоборот, придерживался мнения о том, что таких прав не существовало.

Рассмотрим этот вопрос несколько подробнее.

М. Н. Тихомиров считает, что московское купечество объединялось в корпорации «типа западноевропейских гильдий», имевшие свои привилегии. Аргументирует он это положение ссылкой на порядки, существовавшие среди московских суконников XVII в., наблюдениями над договорными грамотами князей XIV в., сопоставлением грамоты 1598 г., данной новгородскому гостю Ивану Соскову, с грамотой, данной Димитрием Донским новоторжцу Микуле, и некоторыми соображениями общего порядка.

Ссылка на порядки XVII в. не может быть принята, потому что она относится к периоду на три столетия позже изучаемого времени. М. Н. Тихомиров говорит о том, что корпорация суконников сложилась гораздо раньше, потому что в 1621 г. суконники просили о выдаче им жалованной грамоты взамен сгоревшей «в московское разоренье». Но если это дает основания думать о наличии привилегий в XVI в., то все-таки не может доказать тезиса об оформлении привилегий в XIV в.

М. Н. Тихомиров далее ссылается на договорную грамоту Димитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем Серпуховским 1389 г., в которой говорится: «А гости и суконников и городских людий блюсти ны с одиного, а в службу их не приимати», и делает вывод о том, что речь идет о недопустимости нарушения корпоративных привилегий сурожан и суконников. Но это условие свидетельствует скорее об отсутствии корпоративных гарантий купечества, ибо иначе не было бы нужды гостям искать покровительства у чужого князя. Возникает, далее, вопрос, почему эта статья появилась в этой договорной грамоте? В целом договорные условия этой грамоты были подтверждены в следующих договорах с серпуховским князем, но статьи о гостях и суконниках мы там не находим. Перед нами, очевидно, не правило, а исключение, вызванное какими-то особыми обстоятельствами. Эти обстоятельства, как справедливо указал Л. В. Черепнин, объяснялись острой потребностью в деньгах после Тохтамышева разорения и уплаты тяжкой дани 1384 г., вследствие чего князья уговорились не допускать перехода гостей в службу к кому-либо и тем самым противодействовать уклонению их от торговых занятий, приносивших немалый доход князьям в виде пошлин.

Заметим, кстати, это свидетельство имевшей место тогда тенденции гостей к отказу от торговли и переходу в разряд феодальных слуг. Оно указывает еще раз на незрелость социального развития купечества того времени, которое далеко еще не оформилось в особое сословие и легко переходило как в ряды феодальной аристократии, о чем говорилось выше, так и в ряды феодальных слуг.

Вопрос о том, какую именно «службу» имеет в виду грамота 1389 г., по-разному разрешался в литературе. М. А. Дьяконов считал, что речь идет о финансовой службе гостей. Его соображения убедительно опроверг В. Е. Сыроечковский, согласившийся с мнением С. М. Соловьева о том, что под «службой» надо понимать военную службу и что речь идет о запрете принимать купцов и вообще горожан в ряды княжеских дружин.

Вслед за В. Е. Сыроечковским следует обратить внимание на то, что в тексте грамоты говорится не только о гостях, но и о горожанах вообще. Ссылка на грамоту 1389 г. во всяком случае не может быть бесспорным доказательством наличия корпоративных привилегий купцов.

Что касается грамоты новоторжцу Микуле с детьми, то она ничего не говорит о корпоративных привилегиях. Если в грамоте новгородцу Ивану Соскову 1598 г. предоставляемые ему привилегии обоснованы пожалованием ему «гостинного имени», то новоторжец Микула как личную привилегию получил право быть подсудным самому великому князю.

Ряд льгот был предоставлен в 1398 г. великим князем Василием Димитриевичем двинским купцам, в том числе непосредственная подсудность великому князю и право беспошлинной торговли в пределах великокняжеских владений. Но, по справедливому мнению В. Е. Сыроечковского, «льготы двинскому купечеству были одной из политических мер московского князя для привлечения к себе двинян, и не могут давать оснований для каких-либо выводов относительно аналогичных мер московского правительства по отношению к торговому населению его собственного княжества. Таким образом, у нас нет достаточных оснований говорить о льготах, предоставляемых высшему московскому купечеству в XIV или в XV в.». Кроме того, «общепризнано в литературе, что право, запечатленное в этом акте, является исконным правом Двинской земли, уходящим в ее прошлое».

М. Н. Тихомиров пишет, что нельзя понять большое влияние на политические события гостей, отвергая существование у них купеческих союзов. Но если самый факт существования купеческих организаций сурожан и суконников несомненен, то вопрос о наличии у них особых привилегий далеко не может быть утвердительно решен по имеющимся данным. Влияние гостей на политические события, насколько можно судить об этом по источникам, иногда развивалось в направлении, даже противоположном интересам великого князя, — напомним о деятельности Некомата Сурожанина, о заговоре московских гостей против Василия Темного и о займе, предоставленном суконниками противникам великого князя. Трудно представить, что в этих условиях великокняжеская власть была заинтересована в предоставлении купеческим объединениям привилегированного правового положения. Скорее можно предположить обратное, поскольку городская верхушка смыкалась с боярской аристократией, поддерживала тысяцких в их борьбе с усилением власти великого князя, поскольку великокняжеская власть должна была вести линию на сужение прав городской верхушки и подчинение ее себе.

В то же время князья использовали богатое купечество не только в экономических, но и в политических целях, Интересно сообщение о том, как, отправляясь во главе войска на решительное сражение с Мамаем, великий князь Димитрий Иванович в 1380 г. взял «с собою десят мужей сурожан гостей, видения ради; аще ли что бог случит, имут поведати в далных землях, яко сходници суть з земли на землю и знаеми и в Ордах и в Фрязех».

Вероятно, процесс усиления великокняжеской власти в XIV–XV вв. не мог не сказаться отрицательно на судьбах корпоративных прав городского купечества в XIV–XV вв.

Наряду с крупным купечеством источники отмечают также наличие других купцов, средних и мелких. Летописная терминология в отдельных случаях прямо указывает на различные категории купечества, как например, при сообщении о постройке церкви в Торжке в Никоновской летописи говорится о том, что ее осуществили новгородские «гости и прочий купцы» наряду с черными людьми. Выявить конкретную характеристику этих «прочих купцов» чрезвычайно трудно за отсутствием необходимых материалов. Исследуя этот вопрос по отношению к концу XV— началу XVI в., В. Е. Сыроечковский пришел к выводу о том, что можно «установить связь мелких купцов Москвы с ремесленного, зависимою и вольною, средой большого города, из которой черпали кадры мелкого купечества». Вероятно, что эти наблюдения могут быть распространены и на более раннее время. Но вместе с тем В. Е. Сыроечковский подчеркивал, что «вышедшие из ремесленной среды участники южной торговли торговали товарами, не имевшими отношения к прошлому, а, может быть, и настоящему ремеслу». Эта характеристика, данная для конца XV в., тем более должна быть верна для предшествующего времени.

Таким образом, торговля, центрами которой были города, несмотря на ее несомненное расширение в XIV–XV вв., сохраняла феодальный характер и являлась дополнением феодального хозяйства. Купеческий капитал находился еще на ранней стадии своего развития и основывался, главным образом, на внешней торговле. Период внедрения купеческого капитала во внутренний рынок, приведшего к постепенному разрушению феодального способа производства, еще не наступил, как правильно отметил В. Н. Яковцевский.

Княжеская власть активно способствовала развитию торговли. Князья следили за тем, чтобы не сокращался контингент людей, платящих торговые пошлины, и чтобы купцов не останавливали слишком многочисленные мыты, Не случайно летопись отметила как особую заслугу тверского князя Михаила Александровича то, что при нем «корчемники и мытаря и торговые злые тамги истребишася». В договорных грамотах князей постоянно встречаются обязательства не затруднять торговли «замышлением» новых мытов, «блюсти гостей с одиного», «а у купец повозов не имати, развее ратной вести» и т. п… Новейший исследователь истории русской экономической мысли А. И. Пашков, оценивая общее содержание экономической политики князей, пришел к выводу о том, что «междукняжеские договоры показывают стремление князей закрепить, упрочить политическую раздробленность страны путем сохранения экономической самостоятельности своих княжеств».

В то же время условие «пусть чист без рубежа» для торговцев А. И. Пашков понимает как отражение «прогрессивной тенденции нарастания экономического единства страны, в своем дальнейшем развитии послужившего основой преодоления политической раздробленности и создания централизованного Русского государства. Эта формула отражала противоречие между растущим рынком и политическим дроблением страны и вместе с тем служила задаче разрешения указанного противоречия на определенном этапе его развития». А. И. Пашков указывает также, что «политика покровительства торговле, как она чолучила свое выражение в договорах, диктовалась прежде всего, конечно, фискальными интересами князей. Рост торговли означал рост княжеских доходов». С этим последним мнением А. И. Пашкова нужно согласиться. Действительно, княжеская власть руководствовалась стремлением увеличить свои доходы от торговли, и поэтому она даже митрополичьему дому не давала льгот в случае торговли «прикупом», запрещала ездить «непошлыми» дорогами, устанавливала наказания за объезд мытов и т. п., свидетельств чему немало в различных грамотах. Потребность князей в деньгах особенно возрастала в силу тяжелой необходимости уплаты больших денежных «выходов» в Орду, и забота князей о поддержании источников своих доходов в XIV–XV вв. очень отчетливо выступает в их политике. Эта забота и была основой договорных условий, направленных на предотвращение излишних стеснений торговле, которые могли бы воспрепятствовать ее развитию.

Но в самом поощрении торговли нельзя видеть отражения нарастания экономического единства страны уже потому, что, как правильно отметил А. И. Пашков, в основе экономической политики князей лежало стремление сохранить экономическую самостоятельность своих княжеств. Поощрение со стороны государственной власти развития торговли не есть явление принципиально новое для XIV–XV вв. в России и вообще совсем не обязательно должно быть связано с нарастанием экономического единства. Такое поощрение существовало и в политике князей более раннего времени, оно хорошо известно в любом не только феодальном, но и рабовладельческом обществе, когда не было еще никаких тенденций к экономическому единству.

Но несомненно и то, что политика облегчения условий торговли, проводившаяся княжеской властью, объективно способствовала подъему торговли, а вместе с ней — развитию купеческого капитала и росту городов. Необходимо лишь учитывать, что в изучаемый период торговля обслуживала феодальное хозяйство, и города, как торговые центры, способствовали еще укреплению, а не разрушению феодального строя, находившегося на Руси в XIV–XV вв. в стадии прогрессивного, восходящего развития.

Столь же осторожно нужно подойти к оценке денежного обращения в XIV–XV вв. и роли городов в этом процессе. Исследователь этого вопроса Г. Б. Федоров установил, что в первой четверти XIV столетия появилась новая денежная система на Руси, так называемый «низовой вес», отличный от новгородского веса, и в письменных источниках стал упоминаться быстро распространявшийся московский термин «рубль». По мнению Г. Б. Федорова, причинами возникновения новой денежной системы были рост городов, развитие городского ремесла, превращение городского ремесла в одну из основ внешней торговли, когда вывоз продукции городских ремесленников имел своим следствием приток серебра из-за границы и создал материальную основу для чеканки монеты. С другой стороны, борьба за единство Русской земли и независимость от татар должны были вызвать и осуществление московским великим князем важнейшей прерогативы самостоятельного государя — чеканку собственной монеты, что и произошло в Москве в середине XIV в. Г. Б. Федоров пишет, что «потребность в собственной чеканной монете на Руси во второй половине XIV в. была настолько сильна, что почин московского великого князя был сразу же подхвачен экономически наиболее развитыми княжествами — Суздальско-Нижегородским и Рязанским — и привел к серьезным изменениям в денежном деле Тверского великого княжества и Новгорода Великого». В начале XV в. монеты чеканились уже в 21 городе. «Никогда — пишет Г. Б. Федоров, — ни до, ни после Василия Димитриевича Русь не знала такого количества монетных дворов. Это наглядно показывает величину потребности в монетных единицах, вызванной подъемом русской экономики, развитием ремесла и внутренней торговли. При этом московская монетная система играла главную, а для большинства княжеств и городов — определяющую роль в формировании и развитии их монетных систем».

Однако утверждение Г. Б. Федорова о том, что городское ремесло в XIV–XV вв. стало основой для ведения внешнеторговых операций, ничем не доказывается. Есть некоторые данные о том, что продукция городских ремесленников Московской Руси действительно попадала за границу, но они крайне малочисленны. По отношению к концу XV в. они собраны В. Е. Сыроечковским. В отношении XIV в. у нас имеется, кажется, единственное упоминание о сбыте тверских замков в Чехию, откуда и попали в район Твери так наз. «пражские гроши». Между тем, Г. Б. Федоров аргументирует свой принципиальный вывод только этим последним известием, что совершенно недостаточно. Не только в XIV–XV вв., но и в более позднее время, при более высоком уровне развития городов, основой для развития экспортной торговли были все же продукты промыслового и сельского хозяйства, а не городского ремесла. В. Е. Сыроечковский в своей монографии о гостях-сурожанах конца XV в. показал, что хотя среди гостей было немало людей, вышедших из ремесленной среды, а может быть, и остававшихся по основной профессии ремесленниками, они очень часто торговали отнюдь не продуктами своего ремесленного производства.

Города в средние века были центрами денежного обращения, но оно имело своим основанием развитие не только городского ремесла, но и всего феодального хозяйства в стране в целом, в котором преобладающую роль играло, конечно, хозяйство сельское. Г. Б. Федоров искусственно сузил экономическую основу денежного обращения, сводя ее лишь к городскому ремеслу, что противоречит всей структуре феодальной экономики XIV–XV вв.

Второе положение Г. Б. Федорова, нуждающееся в уточнении, — это оценка им развития чеканки монет при Василии Димитриевиче. Массовая чеканка монеты в 21 пункте есть яркий показатель того, что подъем экономики осуществлялся в рамках феодальной раздробленности, в рамках феодального способа производства. То, что в каждом феодальном центре стали чеканить свою монету, говорит гораздо более об отсутствии сколько-нибудь определившегося экономического единства русских земель, нежели о его наличии.

Торговля и денежное обращение на этом этапе не способствовали разрушению экономической основы феодализма, а дополняли ее, служили в первую очередь интересам обогащения феодалов и княжеской казны. Поэтому торговые связи не могли тогда еще создать условия для преодоления экономической разобщенности страны и возникновения «минимального»» ее экономического единства. Потому и города XIV–XV вв. еще не были центрами национальных рыночных связей. Выступая очагами развития торговли, они на этом этапе исторического развития укрепляли феодальный строй общественно-экономических отношений. Не превращение Москвы и Московского княжества в центр рыночных связей, чего быть не могло при тогдашнем уровне развития, а сосредоточение городов под властью московских князей и значительно более интенсивный рост их в самом Московском княжестве способствовали созданию превосходства в силах великокняжеской власти над ее противниками.

Историческая роль городов Северо-Восточной Руси в экономическом развитии страны в период борьбы за объединение русских земель вокруг Москвы определялась развитием в них ремесленного производства и торговли, укреплявших феодальный строй общественно-экономических отношений. Подъем северо-восточных городов в XIV–XV вв., явившийся закономерным следствием развития земледелия, ремесла и торговли в области экономики и феодализма в области общественных отношений, использовался различными феодальными группировками, которые были заинтересованы в росте городов для укрепления своих материальных средств. И лишь в эпоху зарождения и развития буржуазных отношений города приобрели историческое значение центров возникающих национальных связей и образующегося экономического единства страны. Но в России эта эпоха началась значительно позднее XIV–XV вв., она составила содержание «нового периода русской истории», начавшегося примерно в XVII в.

В этой связи необходимо отметить, что нельзя ставить знак равенства между исторической ролью городов в образовании централизованных государств в России и в Западной Европе. Между тем именно так понимают роль русских городов авторы «Очерков истории СССР XIV–XV вв.». Процитировав известное высказывание Ф. Энгельса о том, что «бюргеры стали классом, который олицетворял собой дальнейшее развитие производства и обмена, образования, социальных и политических учреждений», авторы «Очерков» пишут: «Эту роль горожане и прежде всего ремесленники играли и на Руси, где развитие городов было задержано губительными последствиями татарского разорения». Приведенное утверждение «Очерков» представляет собой, несмотря на сделанные оговорки, явное преувеличение степени развития городов на Руси. Ведь Ф. Энгельс анализировал роль городов в таких исторических условиях, когда «во всей Западной Европе феодальная система находилась… в полном упадке; повсюду в феодальные области вклинивались города с антифеодальными интересами, с собственным правом и с вооруженным бюргерством», когда «даже в деревне… старые феодальнье путы стали ослабевать под действием денег». Но в России в XV в. феодальная система вовсе еще не находилась в упадке, «феодальные путы» не ослабевали, а развивались и укреплялись, а городов с собственным правом и вооруженным бюргерством не было. Механическое перенесение формулы Ф. Энгельса, относящейся к Западной Европе XV в., на Россию того же времени неправильно. Пути развития русских городов совпадали, конечно, с путями развития всех феодальных городов во всех странах, но степень этого развития определялась повсюду местными условиями. Выше было уже отмечено, что монголо-татарское нашествие и иго сильно ухудшили условия развития русских городов и привели их к значительному ослаблению. Особенно пагубные последствия имело разрушение рыночных связей городских ремесленников и отрыв России от мировых торговых путей. По отношению к средневековой Германии Ф. Энгельс отмечал, что «пути мировой торговли отодвигаются в сторону от Германии, и она оказывается втиснутой в какой-то изолированный угол. В результате была подорвана сила бюргеров, а также и реформации»: Тем более была подорвана сила горожан-бюргеров в средневековой России XIV–XV вв., отрезанной от Европы, опустошаемой катастрофическими нашествиями с Востока и находившейся под тяжким игом. В городах XIV–XV вв. еще не сложился класс «капиталистов-купцов», организовывавших концентрацию мелких местных рынков в один всероссийский рынок. Образование Русского централизованного государства происходило в специфических по сравнению со странами Западной Европы условиях и совершалось на феодальной основе, при отсутствии капиталистического развития.

 

3. ГОРОД — ЦЕНТР ФЕОДАЛЬНОГО ГОСПОДСТВА

Как было отмечено выше, сосредоточение в городах ремесла и торговли, товарного производства и товарного обращения было важнейшей, но не единственной общественно-экономической функцией феодальных городов. Развиваясь в тесной связи с феодальным строем, города являлись также центрами феодальной власти, центрами судебно-административной и военной организации.

Поэтому феодалы были заинтересованы в росте городов не только с точки зрения удовлетворения своих фискальных интересов. Город был нужен феодалам как опорный пункт в системе владений, как организующий центр феодального господства. Эта сторона дела имеет весьма важное значение для объяснения того большого участия, которое принимала княжеская власть в строительстве и развитии городов. Не случайно была широко распространена повинность «городового дела», которую князья налагали на все подвластное население, делая исключение лишь в отношении иммунитетных владений. Характерно и то внимание, с которым летописи отмечали факты строительства городов — оно указывает на большое значение, придававшееся градостроительству княжеской властью. Понятно, почему в «Слове похвальном инока Фомы великому князю Борису Александровичу» так подчеркнуты заслуги тверского князя в строительстве городов. Как говорит инок Фома, князь Борис Александрович не только основывал монастыри, но «и выши того — грады содеяша некиа»; он «праотеческыя же и отческыя же грады вся понови». Так же, как в XV в. Борис Александрович Тверской «обновлял» Кашин и Клин, так в XIV в. муромский князь Юрий Ярославич «обнови град свой отчину Муром, запустевши издавна от первых князей, и постави двор свои в городе». Можно умножить такие свидетельства.

Внимание княжеской власти к городам не ограничивалось одним строительством городов. Князья были также заинтересованы в том, чтобы привлечь население в город, и в этой связи надо рассматривать не только предоставление временных льгот и «ослаб» приходящим в город людям, но и распространение городских укреплений на территорию посадов (например, сооружение в Москве в 1394 г. большого рва, прикрывавшего посад, создание укреплений вокруг посадов тверских городов Кашина, Старицы, Микулина и др.).

Князья вкладывали большие материальные средства в строительство городов. Именно они были наряду с церковью организаторами сложного каменного строительства, игравшего такую большую роль в развитии городов. На эту организующую роль князей и церкви в каменном строительстве справедливо указал Н. Н. Воронин.

Такое внимание княжеской власти к городам и ее организующая роль в их развитии уже сами по себе указывают на большое значение городов для феодальной власти.

Черты княжеской усадьбы, центра княжеского хозяйства, в русском городе XIV–XV вв. были прослежены С. В. Бахрушиным еще в 1909 г. в его известной работе, посвященной княжескому хозяйству XV в. С. В. Бахрушин писал тогда о том, что «резиденция князя в XV в., будь то Москва, Переяславль Рязанский, Можайск или Галич, являлась не только политическим центром государства, но и центром обширного княжеского хозяйства, тем, чем в частной вотчине является хозяйский двор, хозяйская усадьба. В духовных грамотах московских князей Москва-усадьба нередко даже заслоняет собой Москву-столицу княжества». Эти же мысли с незначительными оговорками С. В. Бахрушин, как было отменено выше, развивал и в поздних своих работах, посвященных общей характеристике городов и вопросу о так называемых «предпосылках формирования «всероссийского рынка» в XVI в.

Само по себе значение городов как феодальных центров было правильно указано С. В. Бахрушиным. Источники дают много свидетельств этому. Весьма показательным является самый факт сосредоточения крупных феодалов в городах.

В Москве жили многие удельные князья, имевшие одну из долей в так называемом «третном» владении Москвой. По своей духовной грамоте великий князь Василий Димитриевич завещал наследникам своим многочисленные дворы и дворовые места в Москве, как и его жена — великая княгиня Софья Витовтовна. Хоромы в Москве имела семья князя Владимира Андреевича Серпуховского, и дворовое место их на Подоле переходило го наследству на вотчинном праве. Дворы в Москве имел также князь Юрий Димитриевич Галицкий, передавший их детям. Дмитровский князь Юрий Васильевич тоже имел в XV в. в Москве дворы. В источниках упомянуты княжеские сени и палаты в Твери, подожженные во время восстания 1327 г… В городах было много боярских дворов. Дворы «княжеские и боярские» сгорели в Ростове в 1408 г… Мы знаем из текста многих междукняжеских договоров, что бояре (кроме «введенных» и «путников») были обязаны садиться в так наз. «городную осаду» и что это правило распространялось обычно на всех бояр по территориальному признаку. Многие бояре не постоянно жили в городе, но могли иметь свои дворы и дома на вотчинном праве. Если они не пребывали в городе постоянно, находясь в своих вотчинах, то они имели в городах «осадные дворы», где жили их холопы и крепостные.

Немалое место в городе принадлежало духовным феодалам. Митрополичий дом с его «клиросом и с всем житием своим» находился с 1300 г. во Владимире, а с 1326 г. — в Москве. В ряде крупных городов находились центры епархий. Не только городские монастыри, но и многие другие, иногда весьма отдаленные, также имели свои дворы в городах, где жили монастырские люди. Монастыри покупали дворы на тяглой, «черной» земле, и дворы эти становились вотчинной собственностью монастыря — феодальное землевладение клиньями врезывалось в городскую землю. Например, в жалованной грамоте великого князя Василия Васильевича Троице-Сергиеву монастырю 1432–1443 гг. говорилось: «…пожаловал есмь игумена Зиновья Сергиева монастыря… ослободил есмь ему купити двор в городе в Переяславле тяглой служен или черной, кто им продаст. А купят себе впрок без выкупа, а вотчичем того двора не выкупить. А ненадобе им с того двора тянути ни с слугами, ни с черными людми, ни к рыболовам, ни к сотцкому, ни к дворскому не тянути некоторыми пошлинами». Таким образом, монастырский двор сразу прикрывался иммунитетными правами и выключался из системы городского тягла. Монастырские дворы, как уже говорилось, вели в городах хозяйственную деятельность, организуя преимущественно торговые и промысловые операции монастырей в городах. Жители этих дворов — монастырские люди — были вне подсудности великокняжеской администрации, не платили установленных для других пошлин по торговым делам и прочих в соответствии с теми льготами, которые предоставлялись монастырям. Например, в жалованной грамоте нижегородского князя Александра Ивановича Благовещенскому монастырю 1410–1417 гг. говорилось: «…что люди монастырские пошлые в городе и в селах, коли придет моя дань и игумен за нее заплатить по силе, а опричь того ненадобе им ни мыт, ни тамга, ни побережное, ни костки, ни осмничее, ни становщики, ни езовщики не заплатят ничего».

Отметим также наличие во многих городах различных органов управления дворцово-вотчинным хозяйством князей. Например, упоминается о том, что в Коломне находился Остей, «кормиличичь князя великого». В Юрьеве находился посельский великого князя Василия Димитриевича. В городских дворах князей жила многочисленная княжеская прислуга, дворцовые ремесленники разных специальностей и проч.

Помимо дворов и дворовых мест, принадлежавших различным представителям светских и духовных феодалов, в городах имелись целые слободы, также находившиеся в вотчинном владении феодалов и получившие позднее название «белых». Некоторые из этих слобод нам известны по источникам. Например, в жалованной грамоте тверского великого князя Бориса Александровича Сретенскому женскому монастырю в Кашине 1437–1461 гг. говорится об освобождении от великокняжеского тягла и суда монастырских «сирот», которые живут на монастырских землях «или в городе слободка Ерусалимьская», принадлежавшей, следовательно, этому монастырю. В жалованной грамоте тверских князей тверскому Отрочу монастырю (1361 г.) говорится: «А к тому кого еще людий перезовет архимандрит из зарубежья во отчину нашю, на землю Святое Богородици, или кого в городе посадит во Тфери и в Кашине, а тем по тому же не емлют на них ничего же» — указание на монастырские слободки в этих городах. Вероятно, в большинстве городов были княжеские слободы.

П. П. Смирнов справедливо писал о том, что «княжеский город XIV–XV вв., как кружево, был изрезан иммунитетами своеземцев-вотчинников, владевших в нем дворами, улицами, слободами и т. п.». Некоторые владения феодалов в городах «тянули» к сельским вотчинным и дворцовым центрам. Например, великий князь Василий Васильевич завещал своим наследникам «село Бабышево у города у Коломны… з дворы з городскими, что к нему потягло», в Переяславле «село Рюминское з дворы з городскими», «село Доброе и з дворы з городскими, которые дворы тянули к путнику» и т. п..

Большой удельный вес феодального землевладения составляет характерную и важную черту средневековых городов XIV–XV вв. Однако нельзя не видеть того, что, кроме феодального землевладения в городах, в особенности на посадах и слободах, являвшихся составной частью города, существовали «черные» земли. Лишь путем искусственного исключения посада из понятия «город» П. П. Смирнов обосновывал тезис о «вотчинном» характере городов XIV–XV вв. Кроме того, мы не можем быть уверены, что внутри самого «княжеского города», укрепления, кремля, вся территория находилась в вотчинном владении.

Значение города как центра княжеского хозяйства было особенностью феодальных городов но не может рассматриваться как основная и определяющая их черта. Являясь средоточием товарного производства и обмена и включая в состав своего населения «черных людей» на посадах, слобода-город по своей социально-экономической структуре отличался от феодальной вотчины. С юридической стороны, несмотря на отсутствие особого правового положения горожан, город также не может быть отождествлен с вотчиной, хотя источники и называют города «отчиной» того или иного князя.

Если присмотреться к свидетельствам источников о владении городами, то нетрудно заметить, что оно понималось и осуществлялось как владение правом сбора и использования д о х о д о вс г о р о д о в, сочетавшееся с исполнением судебно-административных функций. В источниках встречаются упоминания о передаче города тому или иному князю «со всем», в том числе и «с хлебы земленые и стоячие». Князь серпуховский и боровский Владимир Андреевич по своей духовной грамоте 1401–1402 гг. дал сыновьям Семену и Ярославу Городец на Волге «оприсно мыта и тамги, а мыт и тамгу дал есмь жоне своей княгине Олене на старой пошлине, как было перед сего. А город и станы детям моим наполы, и со всеми пошлинами». Не случайным является тот факт, что в духовных завещаниях князей после того, как передавались наследникам «в вотчину и в удел» определенные города, в тексте особо оговаривалась передача вотчинных владений в этих же городах — дворов, дворовых мест, слободок и проч., являвшихся настоящими вотчинами. Особо указывалась та сумма доходов с городов, которая должна пойти в уплату ордынского «выхода». Наконец, о том, что города далеко не являлись вотчинными владениями князей, говорит и широко распространенная практика так называемого «смесного владения» городами. Так, Ростов в середине XIV в. оказался разделенным на две части, одна из которых, Борисоглебская, досталась князю Константину Всеволодовичу, а другая, Сретенская, — его брату Федору Всеволодовичу. Это разделение города было устойчивым, во владение московских князей город тоже переходил по частям. Город Ржев (Ржава Володимерова) также находился в «смесном» владении. Эти примеры можно было бы умножить, но достаточно ограничиться указанием на совместное владение Москвой и его характер, хорошо изученные М. Н. Тихомировым. «Третное» владение Москвой вовсе не носило «вотчинного» характера. «Трети» представляли собой лишь части судебных и других доходов, шедших в пользу князей, причем уже во второй половине XIV в. определенно установилось безусловное первенство великого князя во всех судебных делах, а затем, в ходе централизации Русского государства, «третное» владение окончательно ликвидировалось. Но и существуя в XIV в. (первые свидетельства о его установлении находим в духовной грамоте Ивана Даниловича Калиты), оно никак не могло быть следствием «вотчинного» владения частями городов, ибо не было сопряжено с территориальным делением города на части, а очень часто носило форму погодного владения.

В смысле передачи доходов с городов следует понимать и сообщения источников о пожаловании городами «в ветчину», как например, был пожалован Волок «со всею» князю Федору Святославовичу, выехавшему из Литвы на службу к великому князю Семену Ивановичу, или ряд городов, пожалованных Василием Димитриевичем Светригайлу в 1408 г. «со всеми волостьми, и с пошлинами, и с селы, и с хлебы», и другие аналогичные свидетельства.

Сказанное выше не означает, конечно, что не могло существовать вотчинных городов в подлинном смысле слова. Речь идет о том, что нельзя вообще все города Северо-Восточной Руси XIV–XV вв. рассматривать как вотчинные. Нам известны города, являвшиеся собственностью отдельных феодалов. Таков Алексин, находившийся до его обмена на Карашскую волость во владении митрополичьего дома; духовным феодалам принадлежали Гороховец, Клин; известны также такие владельческие города, как Федосьин городок, Тушнов, Вышгород и другие, которые А. В. Арциховский справедливо отнес к феодальным замкам. Вероятно, таков был Кличен в Тверском княжестве и многие другие, упоминающиеся в источниках под термином «город». Но в отношении названных населенных пунктов мы не располагаем сейчас твердыми данными о развитии в них ремесла и торговли. Предполагать наличие товарного-производства и товарного обращения в вотчинных городах мы вправе, поскольку товарно-денежные отношения, по крайней мере в XV в., определенно отмечены в феодальных хозяйствах. Однако отсутствие данных заставляет воздержаться от попыток представить социально-экономический характер вотчинных городов XIV–XV вв.

Во всяком случае все сколько-нибудь развитые города Северо-Восточной Руси, несмотря на значительный удельный вес в них феодального землевладения, не могут быть отнесены к категории вотчинных городов. Но все эти города имели большое значение в системе феодальных владений, и это значение не ограничивалось сосредоточением в городах центров княжеского, дворцового и иных видов феодального хозяйства.

Выше было отмечено, что сооружение городских укреплений организовалось феодалами. Эти укрепления имели своим назначением не только оборону от внешних врагов, но и от антифеодальных выступлений.

Как свидетельствуют археологические данные и некоторые другие источники, размер территории, охватывающейся укреплениями, был обычно очень невелик. Такова небольшая территория древнего московского Кремля, Звенигорода, Вереи и других городов. Вал древнего Городца имел протяженность в 2200–2300 шагов. Укрепления Опок охватывали территорию 150 х 80 сажен. Укрепления Кашина прикрывали территорию на небольшом мысу, образуемом петлей р. Кашинки. Вал в Микулине тянулся на 280 сажен, в Дмитрове — на 520 сажен, Волоколамске — 490 сажен, Рузе — 468 сажен, Верее — 470 сажен.

Незначительный размер площади, охватываемой укреплениями, говорит о том, что они предназначались в первую очередь для защиты княжеской резиденции. Об этом говорит и расположение городских укреплений. Например, при раскопках в Звенигороде Б. А. Рыбаковым было установлено наличие внутри городских укреплений массивной прочной ограды, более солидной, чем заборолы на валу. Б. А. Рыбаков склоняется к выводу о том, что эти мощные внутренние укрепления были возведены вокруг княжеского дворцового комплекса.

Так обстояло дело и в древнем Владимире, где, по наблюдениям Н. Н. Воронина, укрепления Андрея Боголюбского «опоясывают в первую очередь западный княжеский участок города, в эту же часть вводят главные ворота — Золотые». После городских восстаний 1175, 1177 и 1186 гг., когда было разгромлено оппозиционное старое боярство, княжеская резиденция была перенесена в другое место, в так наз. «средний город», «но и здесь княжеский участок укрепляется: княжеский и епископский дворы ограждаются стеной детинца. Детинец занимает юго-западный угол среднего города». Для предотвращения новых выступлений горожан княжеская власть во Владимире предприняла ту же меру, что и в Киеве после городского восстания 1068 г. перенос торга с клязьминского «подола» на «княжескую гору» среднего города, осуществленный Всеволодом Большое Гнездо.

Создание мощных городских укреплений было неразрывно связано с укреплением политического могущества феодалов. Отчетливо видно это в словах Рогожского летописца под 1367 г.: «Того же лета на Москве почали ставити город камен, надеяся на свою великую силу, князь Русьскыи начата приводити в свою волю, а который почал не повиноватися их воле, на тех начали посягати злобою». Каменные стены московского Кремля позволили Димитрию Донскому смело вести свою политику борьбы с сепаратистскими стремлениями тверских и других князей, что и вызвало раздраженную реакцию тверского автора.

К укрепленному городу — центру феодальных владений — «тянула» определенная территория. В текстах духовных и договорных грамот великих и удельных князей XIV–XVI вв. подробно перечисляется состав владений того или иного князя. Формулы, в которые облечено это перечисление, весьма показательны. Показательно и их развитие. Например в духовной грамоте Ивана Даниловича Калиты (ок. 1339 г.) встречаем такой текст: «Се дал есмь сыну своему болшему Семену Можаеск со всими волостьми, Коломну со всими Коломеньскими волостьми…». В духовной грамоте Семена Ивановича (1353 г.) формула уже более развернута: «Коломна с волостми и с селы и з бортью, Можаеск с волостми и с селы и з бортью». В духовной грамоте Ивана Ивановича (ок. 1358 г.) находим дальнейшее развитие формулы: «Можаеск со всеми волостми и с селы, и з бортью, и с тамгою, и со всеми пошлинами… Коломна со всеми волостми, с тамгою, и с мытом, и с селы, и з бортью, с оброчники, и с пошлинами». В той же грамоте, помимо Можайска и Коломны, такая развернутая формула применена и к Звенигороду, о котором до сих пор упоминалось лишь в порядке общего перечисления названий владений. В духовной грамоте (второй) Димитрия Ивановича (1359 г.) при наименовании Можайска прибавляется еще «и с мыты и с отъездными волостьми», развернутая формула применена к Дмитрову, введено подробное перечисление волостей каждого города. В последующих грамотах XIV–XV вв. мы видим, как к наименованию все большего количества городов применяется формула «со всеми волостьми и с селы, и с тамгою и с мыты» и проч.

Как распространение этой формулы на все большее количество городов, так и обогащение ее содержания путем включения в нее все новых элементов нельзя считать случайным. В этом нашли свое отражение определенные процессы, протекавшие в изучаемое время. Поэтому в Москве внимательно следили за правильностью формул в текстах договоров. Л. В. Черепниным впервые опубликовано значительное количество черновых вариантов духовных и договорных грамот. Сличая их с беловыми текстами, мы находим там ряд интересных изменений. Так например, текст докончания великого князя Ивана Васильевича с князем углицким Андреем Васильевичем подвергался правке, туда было включено «пожалование» великого князя Калуги «с волостьми» и т. д… В первоначальном тексте стояло: «…что яз, князь велики, тобя пожаловал Колугою с волостьми, изселы, испутьми…». При вторичной правке его вместо слова «Калуга» было поставлено «Можайск» и соответственно изменена формула: слова «и с путьми» были зачеркнуты. До 1473 г. слова «и с путьми» по отношению к Можайску встречались в грамотах — в последний раз в духовной грамоте великого князя Василия Васильевича 1451–1452 гг. Но в 70-х и последующих годах этих слов нет: в докончании Ивана Васильевича с Андреем Васильевичем от 2 февраля 1481 г. говорится: «Можайске ме волостьми и с селы», в новом докончании от 30 ноября 1486 г. употребляется опять эта же формула. И лиш в духовной грамоте Ивана Васильевича 1504 г. мы встречаем «город Можаеск с волостьми, и с путми и з селы, и со всеми пошлинами». Изъятие упоминания о «путях» в течение определенного периода вполне объяснимо: «путь» есть определенный хозяйственный комплекс в системе дворцового великокняжеского хозяйства, который не быть передан удельному князю вместе с городом. В 1493 г. Андрей Васильевич был лишен своих прав за участие в группировке, направленной против великого князя, и города, в том числе и Можайск, вернулись в непосредственное владение великого князя Ивана Васильевича, который передал Можайск старшему сыну Василию Ивановичу, естественно, с «путьми».

Этот пример говорит о том, что состав формулы при упоминании городов в грамотах является отнюдь не случайным, а позволяет уточнить отдельные стороны значения того или иного города как феодального центра.

Упоминания о волостях, селах, путях, тамгах, мытах, пошлинах рисуют перед нами город, являющийся центральным звеном в системе феодальных владений, к которому «тянет» определенная территория. В совокупности эта территория образует городской уезд, не являвшийся, однако, целостным в территориально-географическом и административном отношениях.

Великокняжеские или княжеские волости не обязательно лежали сплошным массивом вокруг городов. Они были разбросаны на значительное расстояние. Грамоты упоминают об «отъездных местах», например по отношению к тому же Можайску в 30—40-х гг. XV в… Далее, вокруг городов и среди волостей, «тянущих» к городу вообще, находилось много владений монастырей и крупных феодалов, прикрытых иммунитетами.

Однако по отношению к таким иммунитетным владениям город не переставал быть судебно-административным центром. Передача феодальному владельцу судебно-административных прав не всегда была полной и окончательной. По мере сокращения и ограничения иммунитетных прав феодалов в процессе централизации государственной власти значение городов как судебно-административных центров окружающей их территории все более возрастало. Об этом говорит и широко распространенная практика «смесных судов» в городах между княжескими и монастырскими людьми, равно как и зависимыми от прочих феодалов, с обязательным участием княжеского наместника и с принадлежностью окончательного решения самому великому князю.

Территория, которая «тянула» к городу, складывалась исторически, и границы ее были довольно устойчивыми. В докончании великого князя Василия Васильевича с тверским князем Борисом Александровичем 1439 г., в статье о рубежах, говорится: «А рубеж Твери и Кашину, как было при моем пращуре, великом князе Михаиле Ярославиче… что гютягло ко Тфери и к Кашину». В докончании великого князя Димитрия Ивановича с князем серпуховским и боровским Владимиром Андреевичем сказано: «А которые суды издавна потягли к городу, те и нынеча к городу». При передаче городов во владение по духовным или договорным грамотам обязательно передавалась и территория уезда. Например, уславливаясь о независимости Кашина от Твери в 1375 г. Димитрий Иванович писал в докончальной грамоте тверскому князю: «А в Кашин ти ся не вступати, и что потягло к Кашину, ведает то вотчич князь Василей». Положение города как судебно-административного центра сохранялось и в том случае, если какое-либо владение в уезде выходило из рук того князя, которому принадлежал город. Например, в докончании великого князя Василия Васильевича с Димитрием Юрьевичем в 1441–1442 гг. говорится о том, что Звенигород «с волостьми, и с путьми, и с селы, и с мыты, и со всеми пошлинами и со всем, что к нему потягло», который Василий Васильевич отобрал в свою пользу у кн. Василия Юрьевича, входит во владения великого князя «оприсно тего села, што есми взял у Семена у Аминова пасынка в Тростно в своем имяни». Относительно этого села в грамоте Василия Васильевича Димитрию Юрьевичу говорится так: «…и то село твое со всем, а судом и данью тянет к Звенигороду по старине». Следовательно, село перешло к другому владельцу, нов судебно-административном отношении оно продолжает подчиняться звенигородским наместникам великого князя.

Аналогичная практика наблюдается по докончанию великого князя Василия Васильевича с князем серпуховским и боровским Василием Ярославичем 1451–1456 гг. В этой грамоте упоминается о «Ершовском селе», «што есмь променял княгине кияже Андрееве Ивановича и их сыну князю Димитрию, а то село Ершовское судом и данью по тому, как был за мною, за великим князем, Звенигород». И здесь Звенигород сохраняет свое значение административно-судебного центра по отношению к владениям другого князя.

Можно думать, что здесь мы имеем дело с определенной централизаторской политикой московских князей, стремящихся сохранить в своих руках административно-судебное управление.

Однако в источниках встречаем указание на то, что княжеские села не всегда «тянули» к городам. В данной грамоте княгини Марии, жены нижегородского князя Даниила Борисовича, 1425 г. Спасо-Евфимьеву монастырю на село Омуцкое говорится о том, что «то село Омуцкое к городу не тягивало ничем, никакими пошлинами и душегубством».

Многочисленные упоминания о «мытах», «тамгах» и всяких иных «городских пошлинах» не только свидетельствуют о развитии торгово-рыночных отношений и месте городов в этом развитии, но и указывают также на использование феодальным государством городов в своих фискальных интересах.

Город является главным центром взимания всякого рода пошлин и оброков. Правда, термин «городские пошлины» охватывает не только те пошлины, которые взимались в самом городе, но и те, которые собирались от него на значительное расстояние. Но они тем не менее «тянули» к городу. Известен, например, Воиничский мыт на р. Сходне у с. Спас близ Москвы, который «по старине» тянул к Волоколамскому, находившемуся почти в 100 километрах. По преимуществу взимание пошлин сосредоточивалось в городах. Об этом свидетельствуют многочисленные упоминания источников. Когда великие князья освобождали от пошлин монастырскую торговлю, то они в грамотах прямо указывали на освобождение от пошлин «во всех моих городах», «по всем городам». Если пошлины собирались вне стен города, в волостях, то все равно сбор их организовывался княжескими наместниками и пошлины поступали в город, почему грамоты и говорят все время о «пошлинах к городу», «городских оброках» и проч. «Даныцики» посылались «по городам». Когда в Орде судили тверского князя Михаила Ярославича, ему предъявили обвинение в том, что он «много дани поймал еси на городах наших». Центральное положение феодального города во взимании пошлин и оброков и, следовательно, в организации доходов великокняжеской власти видно очень отчетливо, и в этом — специфическая черта феодального города.

Таким образом, феодальный город XIV–XV вв. предстает перед нами как важнейший элемент в системе феодального строя. Организация властвования осуществлялась прежде всего через города, являвшиеся центрами определенных территорий. Города были в этом смысле оплотом господствующего класса феодалов и имели очень важное значение для развития феодального государственного аппарата. Это относится как к области внутренней функции феодальной государственной власти, так и ко внешней. Города были средоточием военной организации класса феодалов. Бояре и княжеские слуги, жившие в своих вотчинных владениях, обязаны были в случае нападения извне садиться в «городскую осаду», а в случае наступательных действий князя — собираться под его стяги в городе. Л. В. Черепниным прослежены те изменения в системе военной организации, которые были внесены Димитрием Донским, но не удержались при его преемнике. При Димитрии Донском бояре должны были выступать в поход по территориальному признаку, т. е. с тем князем, на территории которого расположены их владения, вне зависимости от того, какому князю служат они. До Донского и после него действовал другой принцип: князья «блюдут» чужих бояр в своих владениях, но в случае войны боярин выступает под стягом своего князя. Что касается «городской» осады, то она строилась всегда по территориальному принципу. В договорных грамотах середины XV в. мы находим ясные указания относительно города как центра феодальной военной организации. В докончании Юрия Димитриевича, захватившего великое княжение в 1434 г., с князьями можайским и верейским говорится: «А хто имет жити у меня в великом княжении наших бояр и слуг, и мне их также блюсти, как и своих. А хто которому князю служит, где бы ни жил, и поехати ему с тем князем, которому служит. А городная осада, где хто живет, туто тому и сести, опроче путных бояр». Исключение делается лишь для «путных» бояр, занимающих высшее положение на иерархической лестнице, которые не садятся в «городную осаду» по территориальному признаку. Те же принципы содержатся и в докончании великого князя Василия Васильевича с Димитрием Шемякой и Димитрием Юрьевичем в том же 1434 г.: «А осада городнаа, где хто живет, тут тот и сядег, опроче бояр введенных и путников. А где будет ити нашим ратем и где хто живет в вашей очине, хто кому служит, тот идет своим осподарем. А где пошлю своего воеводу которого города, а которые люди того города вам служат, и тем людям ити под вашим воеводою, а вашему воеводе ити с моим воеводою. А хто служит мне, великому князю, а живет в вашей очине, и где пошлем своих воевод, и тем людем ити под моим воеводою, а вашим воеводам ити с моими воеводами; А хто служит мне великому князю, а живут в вашей очине, и вам тех людей блюсти, как и своих». Города были сборными пунктами ополчений, куда являлись «бояре со своими войсками».

На город как центр военной организации неоднократно указывают и летописи, когда говорят о «рати с городов», о роспуске рати «по городам» и проч.

Наконец, города были важнейшими центрами политической жизни. В городах находились резиденции органов светской и духовной власти, происходили княжеские съезды, заключались важнейшие политические соглашения, совершались различные государственные и политические акты. В городах хранились княжеские архивы, велось летописание, имевшее в средние века очень важное политическое значение.

Города являлись такхсе средоточиями развития феодальной культуры. Во всех областях общественных и экономических отношений феодальной эпохи городам принадлежала большая роль. Города были органическим звеном феодальной системы, несмотря на то, что их социально-экономическая структура таила в себе в зародыше элементы новых общественных отношений. Но степень развития этих элементов зависела от многих конкретно-исторических условий. В течение длительного времени города играли важную роль в развитии и укреплении феодализма, и именно эта роль принадлежала русским городам XIV–XV вв.

 

4. ГОРОДСКОЕ НАСЕЛЕНИЕ

Там, где развивались ремесло и торговля и где находился административно-политический центр округи — в средневековом городе, — накапливались большие массы людей.

Обычно в летописях характеристика социального состава городского населения предстает в формуле «бояре и черные люди». Например, в 1293 г. в Твери в момент значительных волнений в связи с угрозой вторжения татарских полчищ «Тферичи целоваша крест, бояре к черным людам, такоже и черные люди к боярам, что стати с единаго, битися с Татары». В этом сообщении отчетливо видны две противостоящие друг другу общественные группировки, которые для сплочения сил в моментборьбы с внешней опасностью должны скрепить взаимную лояльность высшей клятвой — крестным целованием. В сообщении о восстании 1305 г. в Нижнем Новгороде находим опять те же категории: «черные люди побили бояр». В том же году (или в 1304) «бысть вече на Костроме на бояр». Точно так же происходило дело в Торжке в 1340 г., когда «восташа чернь на бояр». В упоминавшемся выше сообщении о нападении литовского и тверского войска на Торжок в 1372 г. говорится о том, что напавшие «бояр и людей множество полониша, а иных побита». Таким образом, в летописях устойчиво держится формула о боярах и черных людях (или просто — людях). Она отражает действительное размежевание двух основных классов в феодальном обществе вообще и в феодальном городе в частности. Классовый состав населения феодального города соответствовал общественной структуре эпохи феодализма.

Иногда эта сжатая формула подвергается некоторому распространению. При описании похорон великого князя Димитрия Ивановича Донского в Москве в 1389 г. летопись сообщает, что в похоронах участвовали «князи и бояре, и велможи, епископи, архимандрити и игумени, и попов и, диакони и черноризци, и весь народ от мала до велика». Перед нами уже довольно подробное перечисление различ групп феодалов, а слово «люди» заменено тождественным в данном случае понятием «народ». Приведем еще одно сообщение. Оно относится к 1471 г. и рассказывает о встрече Ивана Васильевича в Москве после победы над Новгородом в Шелонской битве: «И срете его Филипп митрополит кресты близ церкви, толико с мосту болшего сшед каменного до кладязя площадного со всем освященным собором. А народи Московьсти многое их множество, далече за градом стречили его… А они его князь велики Иван и брат его князь Андрей меньший, и князи его и бояре, и дети Ооярские, и гости, и купцы лучшие люди стретили его на канун Семеня дня». Здесь характерно появление «гостей» и «купцов лучших людей» в составе феодальной верхушки ррода что особенно следует подчеркнуть как отражение того действительного общественного положения, которое занимала верхушка городского купечества в XIV–XV вв. Тот факт, что она здесь упомянута особо, может дать основание судить о том, что к этому времени эта группа стала занимать достаточно видное место в городе В Никоновской летописи под 1367 г. в рассуждении о единстве рода человеческого встречаем в перечне различных групп населения отдельное упоминание о ремесленниках и работных людях («Вси бо люди един род и племя Адамово — цари, и князи и бояре, и велможи и гости, и купцы, и ремесленницы и работнии людие»).

В Твери отмечены под 1339 г также «житейские мужи». Можно предположить, что эта категория населения соответствовала «житьим людям» в Новгороде. Значительную часть городского населения составляла масса ремесленников промысловых людей, земледельцев и мелких торговцев. Они жили и в городских владениях феодалов, и в особенности — на черных землях В 1293 г. «слышавшеже горожане Переяславци рать татарскую, разбегошася разно люди черные». Князь Юрий Васильевич, освобождая своей грамотой 25 марта 1457 г двор Симонова монастыря в Дмитрове от разных повинностей отметил чтобы «ни с слугами, ни с черными з городцкими людми не надобе им тянути ни в какие цроторы, ни в разметы, ни иная некоторая им пошлина не надобе». Подобное указание на черных городских людей много раз встречается в княжеских жалованных грамотах. Население черных земель в городах нельзя считать вполне свободным. Оно тянуло к сотникам (сотским), в отличие от сельских черных людей, «тянувших» к становщикам. Сотские в свою очередь были, вероятно, зависимы от назначавшихся княжеской властью тысяцких, а позднее — наместников и воевод. По этой линии княжеская власть осуществляла в своих интересах подчинение и эксплуатацию черного населения. Если его правовое положение отличалось от состояния феодально зависимого населения княжеских и боярских вотчин, то в отношении степени эксплуатации население черных земель в городах оказывалось порой в условиях даже более трудных. В уставной грамоте великого князя Василия Димитриевича и митрополита Киприана о церковных судах, распорядках и пошлинах в волостях, принадлежащих духовному ведомству 1389 (1404?) г., говорится: «…а что люди митрополичи живут в городе, а тянут ко дворцу, а тех описав, да положить на них оброк, как на моих князя великого дворчан». Анализируя эту грамоту, а также владимирскую писцовую книгу 1510 г. и писцовую книгу Переяславля-Залесского 1519 г., Л. В. Черепнин пришел к выводу относительно положения городских ремесленников, зависимых от митрополичьей кафедры: «Эти ремесленники находились в более льготных условиях по сравнению с другими посадскими людьми; определенная сумма оброка заменяла для них все другие посадские подати и повинности. Этот вывод, быть может, грешил бы известной долей гипотетичности, если бы не некоторые позднейшие документы, позволяющие подвести под него вполне твердое основание». Именно потому, что эксплуатация черного населения в городах, осуществлявшаяся в разных формах, давала князьям большие выгоды, княжеская власть принимала меры к недопущению «закладничества» горожан: «А закладнии не в городе не держати. А с двором человека в городе не купити. А блюсти ны их с одиного».

Княжеская власть, по-видимому, не делала особых различий между черным населением, жившим в городах и вне их. Если сельское население, «волостные люди», привлекались к строительству городских укреплений и сооружений, то и городских людей могли использовать на сельских работах, тем более, что и сами горожане XIV–XV в. не были чужды сельскохозяйственных занятий.

Некоторые сведения о круге повинностей городских жителей можно уловить из жалованных грамот. Конечно, на основании перечисления повинностей, от которых освобождалось население феодального владения, нельзя безусловно предполагать, что эти повинности обязательно существовали. Возьмем, однако, жалованные грамоты на городские владения феодалов. В жалованной грамоте князя Юрия Васильевича Троице-Сергиеву монастырю на монастырский двор в Дмитрове, датированной 6 марта 1461 г., нет упоминания об освобождении от обязанности «тянуть» к дворскому, что обычно для грамот на сельские владения, но зато есть указание на освобождение от повинностей к сотскому и десятскому. Видимо, грамота написана с учетом именно городского положения этого владения. Мы читаем: «…и яз их пожаловал, ненадобе им с того двора никоторая мои дань, ни подвода, ни к сотскому, ни к десятскому не тянут ни в которые проторы, ни в розметы, ни луга моего не косят, ни иные им некоторые пошлины ненадобе, а дают мне, князю Юрию Васильевичу, оброк с того двора на год, на Рожество Христово, рубль, опроче того ненадобе им ничто, знают один свой срок». Как видим, грамота отделяет население монастырского двора в Дмитрове от массы «черных людей», освобождая его от обязанности тянуть к сотскому и десятскому. Но и здесь, в «городской» по содержанию грамоте, мы встречаем покос княжеских лугов. По-видимому, это указывает на действительное распространение такой повинности и на городских жителей. В грамоте тверского князя Бориса Александровича Сретенскому монастырю на городскую слободку («в городе слободка Ерусалимская») в 1437–1461 гг. также встречаем освобождение этой слободки от покоса в княжеском бору («а слободчаном их бору моего великого князя не косить»).

В цитированной выше грамоте Сергиеву монастырю есть также упоминание о «дани», от которой освобождается городской двор в Дмитрове. Трудно выяснить, какой характер носила эта дань, но, по-видимому, она могла быть и денежной, и натуральной. Город Серпухов еще при Иване IV платил дань одним медом. В духовных и договорных грамотах мы встречаем упоминания о сборе дани по городам. Например, в докончании великого князя Димитрия Ивановича с князем серпуховским и боровским Владимиром Андреевичем около 1367 г. говорится: «А коли ми будеть слати свои даньщики в город и на перевары… а тобе свои даныцики слати с моими даньщиками вместе. А в твои ми удел даньщиков своих… не всылати». Аналогичные тексты встречаем и в других грамотах. О том же говорят и летописи. Волнения в Торжке в 1340 г. начались от того, что прииде князь Семен из Орды и наела на Торжок дане брати, и почаша силно деяти». После нападения Тохтамыша также пришлось московскому князю организовать сбор дани: «Того же лета (1384), бысть дань великая тяжкая по всему княжению великому всякому без остатка, с всякие деревни по полтине», «тогда и золотом давали в Орду». Летописный текст говорит о сборе дани по деревням, но кажется невероятным, чтобы дань не собиралась в городе. Тем более характерно упоминание о сборе золота; золото, конечно, скапливаться могло именно в городах. Под золотом здесь имеются в виду, вероятно, не только деньги, а и золотые изделия мастеров-ремесленников.

Эта дань собиралась для уплаты «выхода» в Орду, но несомненно и то, что она шла также и в пользу княжеской власти. Немалая часть ее, на что обращено было внимание уже давно в исторической литературе, оставалась у князей, и Иван Данилович не зря получил меткое прозвище «Калиты». Дань была одной из форм феодальной эксплуатации населения, в том числе и городского. Вряд ли она носила систематический характер, об этом ясно говорит весь контекст сообщений — «а коли ми будет послати» и т. п., — но, несмотря на это, она тяжелым бременем ложилась на массы городских и сельских жителей. Для сбора дани проводилась специальная опись, от которой, например, были в 1447–1455 гг. освобождены соляные варницы и четыре двора Троице-Сергиева монастыря у Соли Переяславской: «…и писцы мои великого князя тех людей и тех варниц монастырских в мою дань не пишут».

В упомянутой выше грамоте содержится также указание на взимание оброка с городского двора в Дмитрове. В данном случае этот оброк выступает как льготная замена для монастыря тех пошлин и даней, которые ложились обычно на городской тяглый двор. Это было подтверждено тем же князем Юрием Васильевичем в особой грамоте в 1463 г. Троице-Сергиеву монастырю: «Что его два двора в Дмитрове, один двор внутри города, а другой двор на посаде, и они мне дают с тех дворов в мою казну на год оброком з двора по полтине». Сумма оброка здесь снижена вполовину по сравнению с предыдущей грамотой — монастырь, видимо, получил еще более льготное положение для своих дворов в городе. Но может быть, что оброки денежные существовали не только как замена всего комплекса «тягла», но и входили в его состав.

В жалованной грамоте князя Михаила Андреевича белозерского Кирилло-Белозерскому монастырю говорится об уравнении пошлин с монастырских неводов. Из текста грамоты мы узнаем, что в Белоозере в пользу княжеской власти взимался оброк с рыбных ловель: «…мои рыбники с игумновых неводов и с его людей неводов, колко игумновых неводов ни буди, за рыбное емлют с невода по двадцати бел, как и у горожан емлют, и с Мартемьянова монастыря неводов, и с Троецкого монастыря на устьи. А возмут мои рыбники с Мартемьянова монастыря неводов, и с Роецкого монастыря, и з городцких неводов боле того рыбного с невода, и мои рыбники с игумновых неводов Нифонтовых возмут по тому жо, а боле того не емлют на них ничего». По-видимому, оброк этот взимался не рыбой, а деньгами, если под «белями» понимать архаическое обозначение денежных единиц.

Конкретные указания на то, от чего освобождаются привилегированные дворы, в различных городах различны, и это указывает на то, что круг повинностей городских и сельских жителей — «черных» людей был весьма широк и разнообразен. Если в Твери «не косят бору», и не въезжают «полазники» и «бобровники», то в Переяславле, как явствует из жалованной грамоты великого князя Василия Васильевича Троице-Сергиеву монастырю 1432–1443 гг. предусматривается другое: «…ненадобе им с того двора тянути ни с слугами, ни с черными людьми, ни к рыболовем, ни к сотцкому, ни к дворскому». В Ростовском дворе того же монастыря «тем монастырским людем ненадобе моя никоторая дань, ни писчая белка, ни ям, ни подвода, ни мыт, ни тамга, ни пятненое, ни костки, ни закос, ни коня моего не кормит, ни иные никоторые им пошлины неиадобе… Также те люди монастырские кде учнут торговати в моих городах или в волостях, купят ли что, продадут ли, ино им неиадобе ни мыт, ни тамга, ни иные никоторые пошлины, ни явленое им иенадобе». Судя по запретам въезда в монастырские дворы княжеских бобровников, рыболовов и проч., можно предположить, что в обычные городские дворы они «въезжали», может быть, только для постоя, а может быть, и для взимания каких-либо пошлин и оброков. Иа это указывает как будто выражение о том, чтобы «не тянути» к дворовым рыболовам, бортникам и проч. Поэтому мы вправе думать, что на городское и сельское «черное» население в числе прочих пошлин и оброков ложились еще и обязанности по непосредственному обслуживанию потребностей дворцового хозяйства князей, в частности, натуральные оброки. В одной из грамотесть указание на то, чтобы жителей двора Симонова монастыря в Дмитрове княжеские ловчие «на лоси и па медведи не поймали».

Укажем также на платежи городских людей в княжескую казну в ходе их торговых предприятий. Многочисленные пошлины, которые упоминаются в княжеских духовных и договорных грамотах, — тамги, мыта, пудовое, весчее, осмничее, костки, побережное, гостиное и проч., был не чем иным, как взиманием косвенных налогов в пользу феодального государства. Один из московских совладельцев, князь Владимир Андреевич в 1401–1407 гг. завещав княгине «свою часть тамги московские, и восмничее, и гостиное, и весчее, и пудовое, и пересуд, и серебреное литье, и все пошлины московские». В значительной степени эти пошлины ложились именно на черное, в том числе и городское, население, связанное с торговой и ремесленной деятельностью. В договоре 1307–1308 гг. Великого Новгорода с Тверью устанавливалась плата на мытах: «…от воза по две векше, и от лодие, и от хмеляна короба, и от лняна». Конкретную картину взимания торговых пошлин раскрывает, например, докончание великого князя Василия Димитриевича с тверским князем Михаилом Александровичем 1396 г.: «А новых ти мытов не замышляти. А на старых ти мытех имати по мортке обеушнои, а костки с человека мертва. А поедет по Верее с торговлею, кно мортка же. А кто промытится, иное возы промыты по шестидесят, а заповеди шестидесят едина, колько бы возов не было. А промыта то, где объедет мыт. А проедет мыт, мытника у завора не будет, мыта и промыты нет. А с лодии пошлин з доски по два алтына всех пошлин, а боле того пошлин нет, а с струга алтын всех пошлин. А тамгы и оемничего от рубля алтын. А тамга и оемничее взяти, а оже имет торговати. А поедет мимо, знает мыт да костки, а более того пошлин нет. А поедет без торговли, с того мыта и пошлин нет. А меж нас людем нашим и гостям путь чист без рубежа».

Двинские гости по уставной грамоте Василия Димитриевича 1398 г. получали большие льготы на территории великого княжения — они освобождались от торговых пошлин, но все-таки на Устюге они должны были великокняжеским наместникам отдать «с лодии… два пуда соли, а с воза по белке». В докончании великого князя Василия Васильевича с великим князем рязанским Иваном Федоровичем 1467 г. находим такие нормы взимания торговых пошлин: «А мыта нам держати старые и пошлые, которые были при наших прадедах… А новых нам мытов не замышляти, ни пошлин. А мыта с воза в городах всех пошлин денга, а с пешехода мыта нет. А тамга и всех пошлин от рубля алтын, а с лодьи с доски по алтыну, а с струга с набои два алтына, а без набои денга. А со князей великих людей пошлин нет». Торговые пошлины взимались в городах не только в пользу великокняжеской власти, но и в пользу различных феодалов, в особенности духовных. Например, в Волоколамске бралась пошлина в пользу Воскресенского собора, по-видимому, за взвешивание товаров, «с торговых людей на Волоце и в сельских торгах, хто что продаст или купит со всякого товару и в животов с волочан и с приезжих людей с купца и с продавца с рубля по четыре денги, да и с пятка им шло две денги, а приходило, зказывает, тое пошлины на год пятдесят рублев, опричь правого десятка, а правой десяток брали с наместнича суда к Воскресенью на темьян». В 1514 г. эти пошлины были взяты на великого князя, а собор переведен на ружное содержание. Владимирский Успенский собор получил еще от Андрея Боголюбского «торг десятый», т. е. десятую часть торговых пошлин. Источники упоминают митрополичьих и епископских десятников, собиравших в городам и волостях церковную «десятину». О десятиннике ростовского епископа в Устюге — Иове Булатове говорится г летописи под 1436 г… Десятинник митрополита Ионы, конюший Юрий, «поехал по десятине, да приехал в Вышегород и стал на подворие у попа, и тот поп с теми с cbohmi городскими людии пришед, того… боярина Юрия конюшегч убили в улог, и дворян перебили», видимо, за насилш и поборы.

Один из документов середины XV в. (1443 г.) свидетель ствует об обязанности городского населения платить пош лины в пользу монастыря за переезд через реку. Попытю горожан отказаться от уплаты пошлин вызвала специальную грамоту великого князя Василия Васильевича кост ромскому наместнику с подтверждением прав монастыря «…бил им челом Елпатьева монастыря игумен Фегнаст а сказывает, что возятся на реке на Костроме выше Ипатье ва монастыря и ниже градцкие люди костромичи, проез жие всякие люди, а тот перевоз дан в Ипатьевский монастырь на темьян, и ты бы ся велел возити градцким людем костромичом и всяким людем проеждим на реке на Костроме под Елпатьем, а выше Ипатьцкого монастыря и ниже возити бы ся еси не велел никому». Так монастырь входил в круг феодалов, подвергавших эксплуатации городское население, а великокняжеская власть защищала здесь, как и в деревне, интересы духовных феодалов.

Известны и другие аналогичные свидетельства. В духовной грамоте Димитрия Донского читаем: «А что отець мой князь великий… сдал… и святей богородицин на Крутицю четвертую часть из тамги из коломеньское, а костки московьские и святей богородици на Москве и к святому Михаиле, а того не подвигнуть». По жалованной грамоте белозерского князя Михаила Андреевича 1473–1496 гг. Череповецкий Воскресенский монастырь подтверждал старинное право сбора пошлин в Белоозере, восмничего и померного, со всех монастырских и иных людей, приходящих торговать на Белоозеро, «и они у них емлют пошлин, восмничею с рубли по четыре денги, а с мыта емлет померного с дву бочек по дензе, также и в зиме, кто приедет с возом на Белоозеро с каким товаром ни буди, или с житом, и они по тому дают восьмничее с рубли по четыре денги, а померного с воза по две денги, а иным мерам не быть, опричь моее меры печатные, а у кого вымут меру, а они на нем возьмут два рубля заповеди, а в вине дадут на поруху. А сиа пошлина придана к Великому Воскресенью на воск да на темьян». Конечно, взимание пошлин нельзя рассматривать как эксплуатацию, типичную для города, так как торговые пошлины взимались со всех, принимавших участие в торговле. Но так как городское население играло очень значительную роль в торговле, то взимание пошлин было одним из косвенных налогов в пользу отдельных феодалов или феодальной власти, тяжелее всего ложившимся на городское население.

Таким образом, городское «черное» население являлось объектом эксплуатации как со стороны великокняжеской власти, так и со стороны крупных феодалов (монастыри), которым великокняжеская власть передавала право сборз различных пошлин, а возможно, и обложения некоторыми повинностями городского населения.