В доме знахарки Елены, я прожил еще четыре дня, и как только почувствовал, что твердо стою на ногах, и болезнь окончательно отступила, закинул на плечи РД, оставленный моими камрадами, и двинулся в путь. На прощание, увидев взгляд, каким меня провожала хозяйка, я еще раз подтвердил свои слова о том, что постараюсь вызволить ее супруга из плена и, поблагодарив за все хорошее и доброе, вышел на дорогу. Мне повезло, от Золотушек добрался до Пятигорска на телеге старосты Трофима, а от города до Иноземцева, где раскинул свои палатки Кавказский корпус, с табунщиками, перегонявшими два десятка лошадей для нашего обоза.

Попав на территорию лагеря, я обратил внимание, что в расположении что-то не так как всегда. В чем же странность, что не так? Вроде бы, все как обычно, палатки на окраине хорошо укрепленного поселка, на въездах охрана из штурмовиков, а перед штабом корпуса, сборно-щитовым домиком, флаг Конфедерации на ветру развевается. Что привлекло мое внимание? Я остановился и, не торопясь в расположение своего батальона, еще раз огляделся. Вот оно! Мать честная, на ровном поле за лагерем, стоял самый настоящий самолет, и если я правильно помнил картинки из своего ноута, то это ни что иное, как АН-2 «Кукурузник». Вот это да, прогресс прет вперед семимильными шагами. Значит, хоть какой-то, летательный аппарат смогли собрать, зашибись. В общем, постоял, поглазел на это чудо воздухоплавательной техники и двинул к себе.

Войдя в палатку, отведенную под нашу группу, я застал не характерную для нас суету. Все как один, бравые бойцы спецназа сидели на своих местах, и занимались тем, что подшивали подворотнички и пытались привести в порядок свой самый лучший камуфляж.

— Здорово, братва! — поприветствовал я своих товарищей, и сбросил РД на свободные нары в уголке.

— Мечник вернулся.

— Привет, сержант.

— Выздоровел все же…

— Нормально, ветеран с нами.

В группе оставалось девять человек, и парни мне были рады, хорошо это и душу греет. Присев, я оглядел бойцов, вернувшихся к своему занятию, и спросил:

— Что за дела, воины, парад, что ли намечается?

— Намечается, — откликнулся Север, — говорят, что сам Большой Папа нас навестить планирует.

— Симаков-старший, что ли?

— Он самый. Завтра самолет прилететь должен.

— А этот, что на поле стоит, чего привез?

— Это наша зарплата прилетела, вечером раздавать будут. В горах-то нам денежки ни к чему были, а здесь, хоть какая, а цивилизация. Опять же, в Пятигорске девок молодых много и питейные заведения имеются. Пока на границах тишина, начальство желает, чтобы храбрые воины отдыхали душой и телом. Кроме того, на нем и безопасники прибыли, которые должны покой и жизнь президента беречь. Все же не абы кто, а сам глава государства в гости ожидается, встреча должна пройти как по нотам и без всяких непредвиденных случайностей.

— Понятно, теперь вопрос другой. Отряд Гойгова еще здесь?

— С утра были здесь, — перекусывая нитку, вновь ответил Север, — только ушли уже, наверное. Для них война продолжается, старейшина собрал кого смог, и теперь обратно в свои горы возвращается.

— Где они остановились? — кивнул я парню.

— Из нашей палатки налево, седьмая по правую руку.

Быстренько проскочив между палаток в указанном направлении, застал покидающих наш лагерь горцев, десятков семь бойцов, направляющихся на выход. Замыкал их колонну сам старейшина, так же как и все его воины, в черной горке, с оружием и рюкзаком на плечах. Успел все же. Разговоры долгие вести было некогда, и кратко объяснив алиму суть моей просьбы, я получил ответ, что дело будет решено в самом скором времени. После чего, все что мне оставалось, это пожелать старейшине и его бойцам удачи, попрощаться и вернуться к себе.

На следующий день, ближе к полудню, весь личный состав Кавказского корпуса выстроился на утоптанной площадке возле полевого аэродрома. По правому флангу, в окружении немногочисленной свиты, сам комкор, тридцатилетний обрюзгший мужчина в новеньком сером мундире при погонах генерал-майора, дальше, все мы, стоящие неровными коробками воины корпуса. Первыми стоят штурмовики, за ними территориалы, дальше каратянцы, а в самом конце, как сироты какие, мы, все, что осталось от элитного гвардейского батальона спецназначения, восемьдесят девять солдат и сержантов, два прапорщика и один офицер, наш комбат.

Простояли мы без малого два часа и, наконец, рядом с первым «Кукурузником», приземлился второй. Открылся люк, экипаж второго самолета сноровисто подтянул к нему небольшую лесенку, и появился он, наш Верховный Главнокомандующий собственной персоной, стройный и подтянутый дядька пятидесяти пяти лет. Выглядел он так же, как и на своих портретах, в изобилии украшающих стены всяческих ответственных работников по всей Конфедерации. Те же самые очки в тонкой оправе, та же самая бородка клинышком, умное лицо, седые волосы, строгий серый костюм, а в руке неизменная инкрустированная трость.

В сопровождении трех офицеров Генштаба в полковничьих чинах, думается мне, замаскированных офицеров госбезопасности, он неспешно направился к нам, и над полем разнеслась команда комкора:

— Смирно! Равнение на середину!

Музыки у нас не было, плаца ровного тоже и, пройдя по утоптанному в землицу гравию, комкор направился к Главкому. Симаков-младший хотел выглядеть браво перед своим отцом, но на подходе стушевался, голос его резко охрип и, как-то невнятно доложившись, он понурился и пристроился позади сопровождающих президента полковников.

Президент, сделав вид, что в упор не замечает своего первенца, медленно и не торопясь, как на прогулке, направился вдоль строя. По его невозмутимому виду нельзя было понять, о чем он думает в этот момент, и ради чего собственно, он покинул столицу и совершил столь дальний перелет. Он прошел мимо штурмовиков, миновал территориалов и каратянцев, а напротив Еременко, стоявшего без движения и преданно поедавшего начальство глазами, остановился. Рядом с ним, буквально в двух шагах, замерли офицеры из свиты, а позади, как не пришей рукав, неловко переминался с ноги на ногу комкор.

«Ну, сейчас начнется», — подумал я, и скосил глаза на наш строй. Слухи о строгости президента ходили самые, что ни есть устрашающие, и то, что он не любил разболтанность и неопрятность в одежде, знал каждый солдат в Конфедерации. Мы для него, просто идеальные в этом плане жертвы, так как, не смотря на все наши усилия привести униформу в порядок, видок у нас был самый затрапезный. На кого ни посмотри в нашем строю, у всех недостатки какие-то имеются, то пуговиц нет, то заплатки на самом видном месте, а то и берцы покушать просят. В общем, с виду, самая натуральная банда. Хотя, человек он все же не глупый, должен понимать, через что мы прошли. Посмотрим, что будет, а нам бояться нечего, так как дальше фронта не пошлют.

Симаков-старший, так и не сказав комбату ни единого слова, возобновил свое продвижение вдоль строя. Все так же неспешно прошелся до самого его конца и направился на середину. Вот, он оказался напротив меня, буквально метрах в пяти, обернулся и, еще раз оглядев наш негустой трехшереножный строй, громко сказал:

— Воины-гвардейцы, благодарю за службу!

Никто нас к этому не готовил, но грудь сама собой вобрала в себя воздух, на миг задержала его, и выдохнула:

— Служим Конфедерации, товарищ Верховный Гланокомандующий!

Главком кивнул одному из полковников, который держал в руках небольшой чемоданчик, и тот, без всякого промедления его открыл. Там лежали первые наградные знаки нашего государства, черные кресты с перекрещенными мечами серебристого цвета. Это был Кубанский Крест, и мы, все те, кто уцелел в боях за Нальчик, Нарткалу, Алтуд, Советское и Карагач, вошли в первую сотню тех, кто получил эти знаки отличия. Наш президент начал с конца строя, каждому из нас жал руку, и вкладывал в ладонь этот небольшой покрытый эмалью кусочек металла. Вся процедура награждения прошла всего за десять минут, но эти самые минуты тянулись для каждого из нас очень и очень долго.

Возле Еременко, Симаков-старший задержался, кивнул ему так, как если бы узнал его, и отошел с ним в сторону. Несколько минут, на виду у всего строя, они беседовали один на один, и о чем шел разговор, не знал никто.

Глава государства направился дальше, а Еременко встал в строй и бросил очень нехороший взгляд в сторону нашего комкора. В свете всего того, что я знал и слышал, можно было предположить, что дела Геннадия Симакова очень плохи. Видимо, пока претендент на президентский трон находился вдалеке от столицы, Симаков-старший смог разрешить все свои вопросы с богатейшим Приморо-Азовским районом, и теперь, мог не опасаться предательства со стороны своего старшего сына. По крайней мере, именно такие думки посетили меня в тот самый момент, а уж как оно было на самом деле, остается только догадываться.

На импровизированном плацу мы простояли еще около часа, после чего президент отправился в гости к местному князю, а нас распустили по палаткам. Я сидел на своем спальнике, и вертел в руках свою самую первую в жизни награду, черный крестик с перекрещенными мечами. Эх, награда это хорошо, вот только радости в тот самый момент, у меня от нее не было никакой, и я вспоминал своих камрадов, сгинувших на полях сражений, и не доживших до сегодняшнего дня. Сколько раз так бывало, что хочешь о чем-то спросить кого-то, по привычке смотришь туда, где он должен быть, на его спальное место, а там совершенно другой человек находится. В этот момент, чувствовал себя несколько виноватым, и хотя понимал, что вины моей, в том, что я выжил, а кто-то нет, не имеется, напряг в душе все же был.

Президент покинул нас на следующее утро, сразу же по возвращении из Пятигорска. По корпусу пронесся слух, что на смену нашему Наполеону, я имею ввиду, Гену Симакова, в течении двух недель должен прибыть генерал Крапивин, самый результативный наш военачальник. В отличии от наших бойцов, постоянно обсуждавших, как славно они заживут при новом начальстве, лично у меня, это известие радости не вызывало. Почему? Можно и объяснить. Крапивин генерал хороший, спору нет, но он человек действия, и в отличии от того же самого Симакова-младшего, который будет тупо сидеть на месте, он непременно постарается перейти к активным действиям. Оно мне надо? Правильно, совсем не надо. У меня цель одна, до окончания контракта дотянуть, и если нынешнего комкора можно было бояться за тупость и глупость, то следующего, за его активность и инициативу. Грело только одно, то обстоятельство что Крапивин ценил жизни солдат, и если рисковал, то вполне обдуманно и каждый свой шаг просчитывал заранее.

Итак, начальство отбыло восвояси, и мы ожидали, что нам непременно дадут какой-то небольшой отпуск или увольнение на пару деньков, но судьба-злодейка распорядилась совершенно иначе. От отряда Гойгова, все же сумевшего прорваться в родные горы, по рации, выделенной от щедрот корпуса, поступила информация, что по правому берегу пограничной реки Малка, скапливаются крупные силы противника. В основном, это были отряды под командованием Алиева и несколько минометных батарей Халифата. По мнению алима, противник хотел перейти границу и атаковать город Пятигорск. Наш, все еще начальник, Гена Симаков, впал в какую-то прострацию, и несколько дней мы ждали только одного, когда же он отдаст приказ на выдвижение к границе. Наконец, комкор все-таки дал отмашку, и войска корпуса пришли в движение.

Делать нечего, приказ есть приказ. Отдых и увольнительные снова откладывались на неопределенный срок, и мы, привычно взвалив на плечи рюкзаки и, пополнив боезапас, опять направились юг. Кроме нас к границе выдвигались два батальона территориалов, сотни четыре бойцов, готовых в любой момент сбежать с поля боя, двести каратянцев, ждущих своего возвращения домой, и сотня самых лучших дружинников пятигорского князя. Планировалось, что наши войска должны занять оборону на развалинах станицы Зольской и из этого места проводить постоянный поиск в сторону границы, да не тут то было, так как руины поселения уже находились под контролем передовых «индейских» отрядов.

Однако мы были отдохнувшие и силу за собой чуяли. Наш батальон по приказу комкора вырвался несколько вперед от основных сил, которые нехотя плелись по дороге вслед за нами и, пользуясь густыми вечерними сумерками, тихо вошел в Зольскую. Здесь, на руинах, мы и зарубились с «индейцами» Алиева.

Моя группа, в которой я был временно назначен командиром, ворвалась в одно из зданий в центре станицы, где остановились на ночевку спокойные и не чуявшие никакой беды горцы, и началась работа. Я шел впереди своих бойцов, и первым на моем пути оказался часовой, который только выходил на свой пост. Дабы не привлекать внимания остальных вражеских бойцов, паливших в центре развалин костер и готовивших себе ужин, я притаился за углом одной из комнат на входе, и дождался, пока противник появится передо мной. Что-то напевая, плотного телосложения мужик, одетый в маскхалат с автоматом на плече, прошел мимо, и я бросился ему на спину. Рука привычно зажимает рот, а нож, пробивая ткань одежды, вонзается ему между ребер, и проворачивается в расширяющейся ране. Горец дернулся, засучил ногами и, подождав, пока он затихнет, я сбросил его тело на груду кирпичей под ногами, и маякнул своим парням, чтоб занимали огневые позиции.

Мы готовы, и ждем только того, что бой начнут группы, которыми руководит сам комбат. Наконец-то ударили все три пулемета, которые оставались в нашем батальоне. Сейчас, они направлены на основную группировку горцев засевших на южной окраине поселения. Вторя пулеметам, гремят разрывы гранат, а наша группа из автоматов косит тех, кто является нашей целью. На фоне костерка, возле которого они сидят по кругу, «индейцы» просто отличная мишень, и у нас все как в тире получилось, выстрел, попадание, трупак.

Все враги убиты, а от комбата прибежал посыльный. Приказ Еременко ясен и прост, выставить посты, устраиваться на новом месте и готовиться к завтрашнему бою, который в любом случае неизбежен. Нормальный приказ, и учитывая, что ближе к утру подойдут основные силы корпуса, все складывается для нас очень неплохо. Осваиваемся в захваченном здании, обираем убитых и собираем боеприпасы, благо, что и у нас и у горцев, оружие в принципе, одно и то же, пережившие все возможные катаклизмы «калаши», карабины, и большое количество гранат. Сажусь на еще не остывший труп молодого парня в какой-то домотканой одежде, видимо, с дальнего аула за подвигами, только недавно спустился. Поворошив в костерке уголья, пододвинул к себе поближе железный котелок, в котором варились куски баранины, и обратился к своим бойцам:

— Кто жрать хочет? Парни, налетай пока горячее.

Никто не отозвался, а я ничего, посидел и перекусил. Пока, суть да дело, ночь переночевали спокойно, наступило утро, а подкреплений мы так и не дождались. Комбат терзал рацию, а ответ был один, держите развалины и проходящую через них дорогу, подкрепления вот-вот будут. Ладно, приказ есть, закрепляемся и ждем гостей, которые не замедлили появиться.

Часам к десяти утра, показались передовые разведывательные группы «индейцев». Их подпустили поближе и посекли из пулеметов. Наваляли около десятка вражеских бойцов, но на этом, эффект внезапности исчерпал себя полностью, и пришлось биться в полную силу. Горцы подтянулись к станице, скопились в лесах, разросшихся вокруг за последние десятилетия, и окрестных карьерах, оставшихся от старых времен, и после полудня предприняли на наши позиции первую и последнюю свою атаку.

Мелкие вражеские группы, как правило, тройки и пятерки, просочились в окраинные развалины, закрепились, и начали выкуривать нас из станицы. Как могли мы огрызались, но нас было мало, а три наших пулемета против всей огневой мощи наступающих, играли не очень. Два часа мы сдерживали «индейцев», и в итоге, потеряв несколько человек, откатились сначала на другой конец поселения, а затем на левый берег небольшой речушки Золка.

На наше удивление, вслед за нами воины Алиева не ломились, засели в Зольской и перегруппировывались. Так прошел этот, еще один поганый денек. Вслед за ним пролетела и холодная весенняя ночь, которую мы провели в лесу по левому берегу реки. Подкреплений все не было.

Утро началось с мощного минометного обстрела, и по растущему вдоль дороги лесу, в котором мы закрепились, пронеслась череда разрывов. В такой момент, все, что ты можешь, это зарыться в какую-нибудь промоину или разрытую дикими кабанами яму, вжаться в землю и молиться всем известным тебе богам, чтобы пронесло, чтобы смерть, падающая на тебя сверху, в очередной раз промахнулась. Противный визг мин, они ударяются о стволы деревьев, взрыв, и смерч осколков, сшибая сучья и срезая ветки, разносится вокруг. Что-то горит, и густые клубы дыма заволакивают все вокруг. Ни черта не видать, вонючий дым забивает легкие, и сквозь гарь разносится уверенный голос комбата:

— Всем отход! Командирам групп проконтролировать, чтоб никто здесь не остался! Живей, парни!

Батальон, вернее то, что от него осталось, опять отходит, и через несколько километров, невдалеке от совсем недавно разрушенного моста через речку Этока, мы обнаруживаем неплохо подготовленную позицию, по виду, покинутую всего полчаса назад. На высотке посреди дороги, в полукилометре от реки, в полный профиль вырыты окопы и имеется несколько хороших блиндажей. Вот оно, значит, чем территориалы и каратянцы занимались, вместо того, чтобы нам на помощь придти. Козлы! Твари! Курвы! Сдали нас вчистую.

Мы хотим отойти за речку, но горцы тоже не дураки, уже обошли нас по флангам, и все подходы к воде плотно простреливаются из пулеметов и снайперами. Все что нам остается, это закрепиться на позициях оставленных нашим отступившим подкреплением.

— Вот и все, отбегались, — прошептал лежащий неподалеку от меня Север. Он посмотрел на меня и спросил: — Что же это такое? Сержант, за что же нас сдали?

— Наверное, слишком хорошо воевали, боец, а Гена Симаков, таких как мы никогда не любил. Вот и отгребаем теперь по полной.

— Как же так можно, сержант, нам же его отец, только несколько дней назад руку жал?

— А вот так, Север. Такие люди как Гена, с высокой горки на все плевать хотели, и делают все по старой пословице: «Кто выжил, тот и прав». Что ему наша жизнь, так, монетка разменная. Мы сгинем, а потом он сможет сказать, что мы проявили самовольство, возгордились наградами, и потому погибли. Ему уже все равно, он с корпуса уходит, а отцу его небольшая шпилечка. И пофиг, что мы люди живые, главное, что он себя потешить сможет, и Крапивина, который ему на смену придет, самого лучшего подразделения лишить.

— Значит, мы здесь сдохнем?

— Подожди, братишка, — подбодрил я парня, — нам бы до ночи дотянуть, поле проскочим, и через речку переправимся, а там, до Пятигорска всего ничего, один марш-бросок.

— Это как в Нальчике? — глаза парня заблестели надеждой.

— Да, — подтвердил я, а сам подумал о том, что до темноты мы вряд ли продержимся, но это я так думаю, а парни мои, которых семь человек осталось, должны верить в удачный исход этого боя.

Первые наскоки горцев мы отбили, а затем, они все же подтянули эти гребаные минометы, и дело приняло совсем другой оборот. Нас с комбатом и связистом Костиком Свиридовым привалило в блиндаже, и я потерял сознание.

Очнулся оттого, что совсем рядом, раздавалась гортанная речь кавказцев. Говорили двое, на каком-то своем наречии, и если судить по интонациям, они о чем-то спорили. Я поднял веки, полная тьма, а на глазах земляная пыль, пока проморгался, голоса сначала отдалились, а затем и исчезли. Рядом кто-то глухо застонал и, поводив руками, я напоролся на что-то большое и теплое. Это было тело нашего комбата, который все еще был жив. Он прерывисто дышал, и горлом издавал неразборчивые стоны. Еле развернувшись на бок, смог добраться до кармана, вытащить спички, и одну из них, с третьей попытки поджечь.

Огляделся. Блиндаж рухнул, но во время обстрела мы находились под подпорной балкой, и видимо только поэтому остались живы, а вот Костик Свиридов, тот в углу со своей рацией сидел, и его насмерть прибило. Я только контужен и могу попробовать откопаться, а вот у Еременко дела плохи, бревно, упавшее с перекрытия, разбило ему левую руку и голову задело. Было бы пространства побольше, попробовал его перевязать, а так, придется сначала на поверхность выбраться.

Прислушался, посторонних звуков наверху нет, и в направлении выхода начал растаскивать мусор и землю, обвалившуюся на нас. Сколько проработал, не знаю, мне показалось, что прошло не менее часа. Вымотался полностью, а работу и наполовину не сделал, упал на ту грязь, которую отгребал, и попробовал отдышаться. В это время на поверхности зашуршала земля, осыпавшаяся под ногами людей, я напрягся, и услышал тихий голос сержанта Ахмедова:

— Эй, комбат, ты жив?

— Исмаил, это Саня. Ты один?

— Мечник, выжил, молодца. Со мной двое, Север из твоей группы и Бурый из моей. Полковник жив?

— Да, но состояние плохое.

— Жди, сейчас мы вас откопаем.

Спустя двадцать минут, вытянув тело полковника, с помощью Исмаила выполз наружу. Еременко в полной темноте, как могли, перевязали, погрузили на плащ-палатку и, обходя по большой дуге недалекую рощицу, где горели костры горцев, направились к речке, за которой должны были быть наши войска.