Реверсивная поэзия как диалог с пустотой

Сахарова Елена Дмитриевна

Часть II. Пустота

 

 

Night smile

калейдоскоп разноцветных ночей. ты разбиваешь прозрачный диаметром 72 стакан. это время читает ифриейм. заготовила отмычку к часам. контрабанды, жмут каблуки, разыграли и с крыши листы — будто первый январский снег. не забудь себя под сахарной ложечкой, sugarskin, подними воротник и потуже к горлу, чтоб слова не разлились фальшивыми отговорками. рандеву, дежавю, фрустрации, не смотри на рефлексорные реакции, что дает оксид серы с кальцием. физика ни причем в сугубо личных ситуациях. разозлись на закипевший чайник. есть виноватые, они на поприще, им по 20. потонувший Аркада в Австрии. ложь – тоже является частью реальности.

 

Baptism of solitude

вертикальные плоскости – не перспективны. звучность эха девочки приглушают – крики сорванных струн по бледной спине. африканские дети не увидят титров, но песок застывает на мокрой ступне. а у нас резонанс в антрацитовых фильмах — кинемотограф влюбился в световой апогей. из рукавов вылетают рифмы, оседая на горло разъяренной толпе. маршируют в ногу все стеклобутылки. ты ставишь на красное – не разбираясь в вине. как героиня не ладишь с помехами, возникшими в твоей голове, очищенный апельсин, и вот поворот – она опять на нуле. поднимет правую у треснувшего виска какой-нибудь рецидивист в этой стране, поприветствовать плывущую черную волгу капиталистических красных ремней.

 

My head goes on the x axis

ретуширование собственных рук, птицы бьются в виски системы. здесь не то чтобы бред слетает с губ, но толпа приверженцев на демонстрациях бьются лбами в плакаты. врут отражениям в серых лужах. провокации идут ко дну, как посаженный в шлюпку доктор. самолеты рожают к утру в голубом алло-красный, повисший на ветке ртути. мальчик садится на стул посреди темных стен прихожей. свет бьется маятником по стеклу, не решаясь раздвинуть шторы, он, картавя, читает стих, у него раздвоение личности, и в 5 лет это есть феномен. по оси недвижимый шар. я не верю в круговорот природы. и пока все соседи спят, спички тают во рту провинциального, в городе, бога.

 

Blue syndrom part I

«не бывает море не синим» – уссурийские лодки кричат. чайкам выдали выходные – заваривай! бергамотовый чай. фортепьяна по осени в глине – кружат, как надоедливый ямб. корабельные мостовые ожидают свой алый закат. развиваются персиковые – деревья, как южноосетинский флаг. под подошвой мокрая шина, напоминает ближневостояный обряд. тут и логика, и бюргерский заряд тонут в нарастающем синем – искусство творил рембрандт.

 

Blue syndrom part II

бескостная конструкция эмоций – ощущаешь себя красителем в холодной воде – растворяешься и дрожишь при температуре, расположенной в минусе от нулей [0.00] кризис подросткового – высыхает, как молоко на слипшейся синей губе. здесь дышать хочется через пульс, что отдается на глубине. голова снова просит тише. но ты продолжаешь выбивать ненависть к безмолвной толпе. они только репост поставят, а ты выворачиваешься будто это главное на земле: – как тактильные ощущения, – как признания в трусости перед 100 метрами в высоте. ты боишься даже в глаза. но под курткой – рвется очередная, и ты забиваешь ее в ресурсы gmail'a – / в области календаря/ это странное совпадение, что обе в бешеном состоянии — раскачивают ножки стола, но движения прекращаются и вместе со столом – падает правая… и ты сам – белый от потолка.

 

Ob serve

это не manhattan, и даже не old street — названий этих я не люблю. коммунистические религии заставляют пускать слюну. громоздятся рекламные вывески. соседка бьет дочь по лицу. нет, не железный занавес заставляет бояться Москву. господа разбросали линии, ведущие к золотому кольцу. без товарищ теперь от уныния расписали все в хохлому. расплескались остатки «Путинки», и разбит перламутровый мозг воеводы, товарища Ленина. по России расставили туловищ, его бедного, в полный рост. не найти уже тех рабочих, что покланятся, прикупив по десятку роз. дети ночью опять расплачутся и отменят программу «Обоз».

 

По мотивам произведения You were wearing by Kenneth Koch

ты носила бумажную блузку с портретом Эдгара Аллана По, поделенную на квадраты, и в каждом – Эдгар Аллан По. у тебя были русые волосы, как у Агнии Львовны Барто. ты спросила меня – «что такое синдром Адели?», и пожалела, что не читала Виктора Гюго. я вдыхал затхлый запах гостиничного, оставаясь все так же в пальто, поделенное на квадраты, и в каждом Жан-Жак Руссо. я сказал: это только временно – девочки просто любят кино. а потом мы бегали по номеру как угорелые, и ты укусила меня в плечо. ты была смазливой девчонкой, твоя мама бредила Жаком Ивом Кусто. и мы отправились выпить чаю, ты разбавляла его молоком. я тогда до крови искусал ногти, но так и не предложил на десерт свой клетчатый альбом, поделенный на квадраты, и в каждом бумажная блузка с портретом Эдгара Аллана По.

 

Smog and pepsi

выплюнуть себя. через картонный лист – кувырок. на детской площадке один смог и забытый пакет с pepsi. стыдно смотреть в глаза, когда в кармане твоем трава и ты сам завернут в собственной лести. порой кажется вот будет сентябрь и асфальт остынет и ты будешь чище и честней. но опять лето и пыл в словах, и опять спускаешь на тормоза в надежде, что будет легче. коридор делится только на два – начала и два конца, но лучше в палате с соседом по 200. купи себе самокат, чтобы угнать к девушке из Нью-Джерси, быть может тогда ты будешь конечно рад и перестанешь носить пакет с газированной pepsi. а может ты просто мудак?

 

Calcium gluconate [C12H22CA014]

глюконат кальция – белый порошок растекается как идиотская липкая жижа, заставляя слипаться язык. как можно было на мне взять и выжить слоган из собственных рифм. это куда хуже притворного одиночества и мечты о полете в космос, когда на тебя смотрят семеро будто ты им чего то должен. как просилось/звалось в марте и как бездарно проебало себя на белоснежных, испортив карму, но нарисовав пригодный эскиз. если можно было бы целоваться я бы может оставила им свой «ass my kiss». но сейчас только атласные фраки собрались под табличкой friend list, разгребать остатки надушенной драмы под прицелом сухожилий незрелых глазниц. слишком узко – головой бы в тебя протаранить, что прилип к небу мой алый плейлист.

 

ZH HV

старайся имитировать время, не прикасаться с ладонями лбом. старайся обесточить пространство, что меж ребер глотает кухонный стол. старайся имитировать сущность, не быть под сухим каблуком. разыграть лучшую партию, и головой в дверной деревянный проем. метафоры падают в лето, рассыпаясь сухим крылом тех бабочек что ловил ты в Оуро Прето и засыпал на траве, в обнимку с ружьем. защита – основа для нападения, не спастись измученным сном. пустая тетрадь и ни грамма терпения, вот, что осталось в Оуро Прето 12-м годом, распрощавшись с весной. светловолосый мальчик 12 лет спал на траве с советским ружьем.

 

Red syndrom camera obscura

одуревшую и заклинившую меня заприте в камере обскура. я скопирую сияние ткани и засохшими кистями лягу на спроецированные цвета своего раздвоения и недуга. я с холстом вместо глянцевой пленки, с искаженной реальностью, как жертва очумевших пожаров замру на черно-белых фотографиях с оксидом серебра вместо красок сахарных. где конвейер обнимается с шедеврами мое вечное карандашное влияние обретает самодельное бессмертие, charcoal – выражает самое главное.

 

Надорван бумажный январь

[всхлипом улиц – надорван бумажный январь] Здесь красавицы прячут блядство под лисьими засаленными воротниками и заливают стаканом спирта свое горе. пунцовые щеки и в сумочку на всякий… красную глицериновую помаду. В поездах минералка всегда отрава. пересохшим горлом толкаться по шпалам. Здесь красавицы всегда без лиц и нрава. давай одну за пазуху и в подворотне жаром. заплаканные подвенечные – тюль на глазах. они тоже в красавицы колец не сберег их швейцарский банк и перед каждым на колени разинув рот а по утрам анальгин и тошнотворно блюет Здесь красавицы всегда на «вы» любую за шиворот и на кирпич холодный клади.

 

Falling man

внутренний взрыв — это тошнотворный привкус никотина. blonde redhead цитирована на уровне Шекспира. внутренний взрыв — это пара запотевших линз, через которые твой аватар, словно белый лист. внутренний взрыв — это транскрипция – иврит. ты врешь обо мне всем своим подружка, навзрыд. внутренний взрыв — это боязнь высоты, закубованная реальность и нервные сны. внутренний взрыв — это ворох твоих воспоминаний, и не смей говорить, что это не так. я знаю о всех твоих обещаниях: не пить по утрам, не ругаться матом и не ходить с мальчиками за ручку… это же не красиво.

 

Berelin calling

режиссеры всего мира мечтали выпить томатного сока, авиалайнеры перекрыты, прилет отложен на долгие сроки. ведь океаны всего мира хотели соли поменьше в легких, но законы жизни складываются непредсказуемо в обоймы. и ты идешь по улицам многоэтажек, сложенных полам гордо. Сталин вздрагивал от высоты, ему казалось на стуле – бомба. ведь депутаты всего мира надеялись на силу ГО РФ'а. закрой все двери на два замка, и мы поставим определенность ровно. киногерои всего мира мечтали стать чайками Треллеборга или на брегу балтийского залечь с сигарами, вкопать себя в пески покорно. но нас ожидает другой итог — мы разденемся при свете фар на шоссе Хельсингборга и горячими губами растечемся на ладонях друг друга. ты прошепчешь: «мне больше не больно»

 

Release

дети появляются из треугольных фигур. каждый день я читаю порно и ем всякую дурь. портал самосожженых выведет на неистовый путь. раздеться перед лобовым на платформе легче, чем попасть на концерт дорна, и выглядит как французский бум. у штор есть релиз – он играет повторно, но в маршрутных не пишутся строчки ровно, молескин огорчен – испорчена форма, не подойдет для наивных дур. съешь еще этих французских булок и может получиться залить сайтом сумбур. редкая гадость ваша колонка спорта в киеве и без евро было прикольно, а теперь я пью алкоголь и отождествляю женщин с заборной геометрией ромба, обещая съесть весь язык на атлантическом берегу. еще парочка булок с торфом, господа, продолжаем идти ко дну.

 

Вечное утро в Арктике

выходить в подъезд, сохраняя тепло накаленных страстями лампочек. на коленях остались отпечатки нежности, взахлеб дыханием, всхлипом динамиков про чаек и ласточек. в автобусах холод подкожных кресел – открытые рты. рвутся со скрежетом все подвязные туго – в ряды. утонувший в сомнениях крейсер. компас и пара часов. по снегам. части рассеянных взглядов. по следам. непомерные сумеречные мосты. пнин разбудит с утра чаем. простите, мой юношеский нерастраченный пыл и задранный до неприличия килт, как знак. искривленных ритм. распластан, развязан, надломлен разом. гиперболы, абсциссы, трапеции рифм. месить снег под подошвой, оставляя больничный тиф. разбросан коньячный запах.
равнодушен к езде на такси, ни перчаток черных, ни сумок нет, чтоб оставить свои долги, вместо платы за ветер в ухо. равнодушен к красивым словам: ни юный Вертер я и даже ни Ницше закапываю рукава в подворках изжелтевших изжеванных книжек. РАВНО=ДУШЕН! и ставится столб в предложения и абзацы — чувства хлынули словно кровь из артерий погибших скитальцев.