Night smile
калейдоскоп разноцветных ночей.
ты разбиваешь прозрачный диаметром 72 стакан.
это время читает ифриейм.
заготовила отмычку к часам.
контрабанды, жмут каблуки,
разыграли и с крыши листы —
будто первый январский снег.
не забудь себя под сахарной ложечкой,
sugarskin,
подними воротник и потуже к горлу,
чтоб слова не разлились фальшивыми
отговорками.
рандеву, дежавю, фрустрации,
не смотри на рефлексорные реакции,
что дает оксид серы с кальцием.
физика ни причем
в сугубо личных ситуациях.
разозлись на закипевший чайник.
есть виноватые,
они на поприще,
им по 20.
потонувший Аркада в Австрии.
ложь – тоже является частью реальности.
Baptism of solitude
вертикальные плоскости – не перспективны.
звучность эха девочки приглушают – крики
сорванных струн по бледной спине.
африканские дети не увидят титров,
но песок застывает на мокрой ступне.
а у нас резонанс в антрацитовых фильмах —
кинемотограф влюбился в световой апогей.
из рукавов вылетают рифмы,
оседая на горло разъяренной толпе.
маршируют в ногу все стеклобутылки.
ты ставишь на красное – не разбираясь в вине.
как героиня не ладишь с помехами,
возникшими в твоей голове,
очищенный апельсин,
и вот поворот – она опять на нуле.
поднимет правую у треснувшего виска
какой-нибудь рецидивист в этой стране,
поприветствовать плывущую черную волгу
капиталистических красных ремней.
My head goes on the x axis
ретуширование собственных рук,
птицы бьются в виски системы.
здесь не то чтобы бред слетает с губ,
но толпа приверженцев на демонстрациях
бьются лбами в плакаты.
врут отражениям в серых лужах.
провокации идут ко дну,
как посаженный в шлюпку доктор.
самолеты рожают к утру
в голубом алло-красный,
повисший на ветке ртути.
мальчик садится на стул
посреди темных стен прихожей.
свет бьется маятником по стеклу,
не решаясь раздвинуть шторы,
он, картавя, читает стих,
у него раздвоение личности,
и в 5 лет это есть феномен.
по оси недвижимый шар.
я не верю в круговорот природы.
и пока все соседи спят,
спички тают во рту
провинциального, в городе, бога.
Blue syndrom part I
«не бывает море не синим» – уссурийские лодки кричат.
чайкам выдали выходные – заваривай! бергамотовый чай.
фортепьяна по осени в глине – кружат, как надоедливый ямб.
корабельные мостовые ожидают свой алый закат.
развиваются персиковые – деревья, как южноосетинский
флаг. под подошвой мокрая шина, напоминает
ближневостояный обряд. тут и логика, и бюргерский заряд
тонут в нарастающем синем – искусство творил рембрандт.
Blue syndrom part II
бескостная конструкция эмоций – ощущаешь себя красителем
в холодной воде – растворяешься и дрожишь
при температуре, расположенной в минусе от нулей [0.00]
кризис подросткового – высыхает, как молоко на слипшейся
синей губе. здесь дышать хочется через пульс, что отдается
на глубине.
голова снова просит тише.
но ты продолжаешь выбивать ненависть к безмолвной толпе.
они только репост поставят, а ты выворачиваешься будто это
главное на земле: – как тактильные ощущения, – как признания
в трусости перед 100 метрами в высоте.
ты боишься даже в глаза.
но под курткой – рвется очередная, и ты забиваешь ее
в ресурсы gmail'a – / в области календаря/
это странное совпадение, что обе в бешеном состоянии —
раскачивают ножки стола, но движения прекращаются
и вместе со столом – падает правая…
и ты сам – белый от потолка.
Ob serve
это не manhattan, и даже не old street —
названий этих я не люблю.
коммунистические религии
заставляют пускать слюну.
громоздятся рекламные вывески.
соседка бьет дочь по лицу.
нет, не железный занавес
заставляет бояться Москву.
господа разбросали линии,
ведущие к золотому кольцу.
без товарищ теперь от уныния
расписали все в хохлому.
расплескались остатки «Путинки»,
и разбит перламутровый мозг
воеводы, товарища Ленина.
по России расставили туловищ,
его бедного, в полный рост.
не найти уже тех рабочих,
что покланятся, прикупив по десятку роз.
дети ночью опять расплачутся
и отменят программу «Обоз».
По мотивам произведения You were wearing by Kenneth Koch
ты носила бумажную блузку с портретом Эдгара Аллана По,
поделенную на квадраты, и в каждом – Эдгар Аллан По.
у тебя были русые волосы, как у Агнии Львовны Барто.
ты спросила меня – «что такое синдром Адели?»,
и пожалела, что не читала Виктора Гюго.
я вдыхал затхлый запах гостиничного,
оставаясь все так же в пальто,
поделенное на квадраты, и в каждом Жан-Жак Руссо.
я сказал: это только временно – девочки просто любят кино.
а потом мы бегали по номеру как угорелые,
и ты укусила меня в плечо.
ты была смазливой девчонкой,
твоя мама бредила Жаком Ивом Кусто.
и мы отправились выпить чаю, ты разбавляла его молоком.
я тогда до крови искусал ногти, но так и не предложил
на десерт свой клетчатый альбом, поделенный на квадраты,
и в каждом бумажная блузка с портретом Эдгара Аллана По.
Smog and pepsi
выплюнуть себя. через картонный лист – кувырок.
на детской площадке один смог и забытый пакет с pepsi.
стыдно смотреть в глаза, когда в кармане твоем трава
и ты сам завернут в собственной лести.
порой кажется вот будет сентябрь и асфальт остынет
и ты будешь чище и честней. но опять лето и пыл в словах,
и опять спускаешь на тормоза в надежде, что будет легче.
коридор делится только на два – начала и два конца,
но лучше в палате с соседом по 200.
купи себе самокат, чтобы угнать к девушке из Нью-Джерси,
быть может тогда ты будешь конечно рад
и перестанешь носить пакет с газированной pepsi.
а может ты просто мудак?
Calcium gluconate [C12H22CA014]
глюконат кальция – белый порошок
растекается как идиотская липкая жижа,
заставляя слипаться язык.
как можно было на мне взять и выжить
слоган из собственных рифм.
это куда хуже притворного одиночества
и мечты о полете в космос,
когда на тебя смотрят семеро
будто ты им чего то должен.
как просилось/звалось в марте
и как бездарно проебало себя
на белоснежных, испортив карму,
но нарисовав пригодный эскиз.
если можно было бы целоваться
я бы может оставила им свой «ass my kiss».
но сейчас только атласные фраки
собрались под табличкой friend list,
разгребать остатки надушенной драмы
под прицелом сухожилий незрелых глазниц.
слишком узко – головой бы в тебя протаранить,
что прилип к небу мой алый плейлист.
ZH HV
старайся имитировать время,
не прикасаться с ладонями лбом.
старайся обесточить пространство,
что меж ребер глотает кухонный стол.
старайся имитировать сущность,
не быть под сухим каблуком.
разыграть лучшую партию,
и головой в дверной деревянный проем.
метафоры падают в лето, рассыпаясь сухим крылом
тех бабочек что ловил ты в Оуро Прето
и засыпал на траве, в обнимку с ружьем.
защита – основа для нападения,
не спастись измученным сном.
пустая тетрадь и ни грамма терпения,
вот, что осталось в Оуро Прето
12-м годом, распрощавшись с весной.
светловолосый мальчик 12 лет спал на траве
с советским ружьем.
Red syndrom camera obscura
одуревшую и заклинившую меня
заприте в камере обскура.
я скопирую сияние ткани
и засохшими кистями лягу
на спроецированные цвета
своего раздвоения и недуга.
я с холстом вместо глянцевой пленки,
с искаженной реальностью,
как жертва очумевших пожаров
замру на черно-белых фотографиях
с оксидом серебра вместо красок сахарных.
где конвейер обнимается с шедеврами
мое вечное карандашное влияние
обретает самодельное бессмертие,
charcoal – выражает самое главное.
Надорван бумажный январь
[всхлипом улиц – надорван бумажный январь]
Здесь красавицы прячут блядство
под лисьими засаленными воротниками
и заливают стаканом спирта свое горе.
пунцовые щеки и в сумочку на всякий…
красную глицериновую помаду.
В поездах минералка всегда отрава.
пересохшим горлом толкаться по шпалам.
Здесь красавицы всегда без лиц и нрава.
давай одну за пазуху и в подворотне жаром.
заплаканные подвенечные – тюль на глазах.
они тоже в красавицы
колец не сберег их швейцарский банк
и перед каждым на колени разинув рот
а по утрам анальгин и тошнотворно блюет
Здесь красавицы всегда на «вы»
любую за шиворот и на кирпич холодный клади.
Falling man
внутренний взрыв —
это тошнотворный привкус никотина.
blonde redhead цитирована
на уровне Шекспира.
внутренний взрыв —
это пара запотевших линз,
через которые твой аватар,
словно белый лист.
внутренний взрыв —
это транскрипция – иврит.
ты врешь обо мне
всем своим подружка, навзрыд.
внутренний взрыв —
это боязнь высоты,
закубованная реальность
и нервные сны.
внутренний взрыв —
это ворох твоих воспоминаний,
и не смей говорить, что это не так.
я знаю о всех твоих обещаниях:
не пить по утрам, не ругаться матом
и не ходить с мальчиками за ручку…
это же не красиво.
Berelin calling
режиссеры всего мира мечтали
выпить томатного сока,
авиалайнеры перекрыты,
прилет отложен на долгие сроки.
ведь океаны всего мира хотели
соли поменьше в легких,
но законы жизни складываются
непредсказуемо в обоймы.
и ты идешь по улицам многоэтажек,
сложенных полам гордо.
Сталин вздрагивал от высоты,
ему казалось на стуле – бомба.
ведь депутаты всего мира
надеялись на силу ГО РФ'а.
закрой все двери на два замка,
и мы поставим определенность ровно.
киногерои всего мира мечтали
стать чайками Треллеборга
или на брегу балтийского
залечь с сигарами,
вкопать себя в пески покорно.
но нас ожидает другой итог —
мы разденемся при свете фар
на шоссе Хельсингборга
и горячими губами растечемся
на ладонях друг друга.
ты прошепчешь: «мне больше не больно»
Release
дети появляются из треугольных фигур.
каждый день я читаю порно и ем всякую дурь.
портал самосожженых выведет на неистовый путь.
раздеться перед лобовым на платформе
легче, чем попасть на концерт дорна,
и выглядит как французский бум.
у штор есть релиз – он играет повторно,
но в маршрутных не пишутся строчки ровно,
молескин огорчен – испорчена форма,
не подойдет для наивных дур.
съешь еще этих французских булок
и может получиться залить сайтом сумбур.
редкая гадость ваша колонка спорта
в киеве и без евро было прикольно,
а теперь я пью алкоголь и отождествляю женщин
с заборной геометрией ромба,
обещая съесть весь язык на атлантическом берегу.
еще парочка булок с торфом,
господа, продолжаем идти ко дну.
Вечное утро в Арктике
выходить в подъезд, сохраняя тепло
накаленных страстями лампочек.
на коленях остались отпечатки нежности,
взахлеб дыханием, всхлипом динамиков
про чаек и ласточек.
в автобусах холод подкожных кресел – открытые рты.
рвутся со скрежетом все подвязные туго – в ряды.
утонувший в сомнениях крейсер.
компас и пара часов.
по снегам. части рассеянных взглядов.
по следам. непомерные сумеречные мосты.
пнин разбудит с утра чаем.
простите, мой юношеский
нерастраченный пыл
и задранный до неприличия килт,
как знак. искривленных ритм.
распластан, развязан, надломлен
разом.
гиперболы, абсциссы, трапеции рифм.
месить снег под подошвой,
оставляя больничный тиф.
разбросан коньячный запах.
равнодушен к езде на такси,
ни перчаток черных, ни сумок
нет, чтоб оставить свои долги,
вместо платы за ветер в ухо.
равнодушен к красивым словам:
ни юный Вертер я и даже ни Ницше
закапываю рукава в подворках
изжелтевших изжеванных книжек.
РАВНО=ДУШЕН! и ставится столб
в предложения и абзацы —
чувства хлынули словно кровь
из артерий погибших скитальцев.