— Жорик, Гордеевский! — полчаса спустя докладывал Игнат, стянув кепку с кучерявой головы. Глаза его всё так же лукаво блестели. — Каторжная морда, десять лет по сибирским просторам бегал, а филёрить грамотно так и не научился, тьфу на него! Я его сразу заметил, за углом дома стоял. Чего прикажете с ним делать, ваше благородие?

По-хорошему, его следовало бы пристрелить. Желательно, прямо сейчас. Но, к счастью или к сожалению, Мишель не стрелял в безоружных, и начинать не собирался.

— Ничего оригинального выдумывать не будем, — поразмыслив немного, ответил он, а Игнат обрадовано улыбнулся:

— С лестницы его спустим?! По вашему проверенному способу? Дык, я ж уже спустил, как видите, ногу ему переломал! Но можно ещё, это бесспорно, ему на пользу пойдёт! Глядишь, шею сломает. Могу поспособствовать! Скажем потом, что неудачно поскользнулся.

— Откуда в тебе столько кровожадности? — спросил Мишель, пряча улыбку. На самом деле, план Игната был неплохой. Если не сказать — хороший. — Я всего лишь хотел предложить бросить его в темницу под часовней, что рядом с имением. Как сам он, в своё время, бросил туда Адриана. Пускай на своей шкуре испытает все прелести тюремного заточения.

— С переломанной ногой, думаю, получится самое то! — весело добавил Игнат. — Глядишь, будет время поразмышлять над бренностью сущего! И пыл свой любовный охладить!

— Где ты таких слов-то понабрался? — смеясь, поинтересовался Мишель.

— Книжки мудрёные читаю! — то ли всерьёз, то ли в шутку ответил Игнат. — Так и что, надолго его туда? Пока не сдохнет?! — с надеждой добавил он.

— Нет, зачем? На пару дней. Потом повяжем ему на голову красный бант, и привезём к отцу на Остоженку.

— А может, лучше всё-таки там оставим? — всё ещё веря в лучшее, спросил Игнат.

— Нет, убивать мы его не будем, — твёрдо сказал Мишель, и тон его не оставлял ни малейших сомнений: решения он не изменит. Игнат повздыхал и решил не спорить. — Поезжай в усадьбу, сделай всё, как я сказал, и оставайся там. Завтра с утра я приеду, мне будет нужна карета. И ты.

— А барышня как же? — осмелился спросить Игнат, которому больно понравилась рыжеволосая красавица, новая знакомая его хозяина.

— Сегодня, я думаю, с ней уже ничего не случится. Мой отец уверен, что Георгий с ней, и вряд ли до утра пришлёт кого-то ещё. Утром я сам её заберу, — Мишель подавил улыбку, — и уж можешь не сомневаться, пока она со мной — ничего с ней не случится.

— Ох, ваше благородие, дай-то бог! — постеснявшись ещё немного, Игнат добавил: — Уж больно барышня-то хороша!

Ну, да. Неплоха. Мишель постарался вернуть на лицо былую серьёзность, и демонстративно кивнул своему кучеру и верному помощнику на дверь. Игнат понял, что хозяин откровенничать не намерен, и о новой барышне своей рассказывать не станет ни за что на свете. Это заставило его вздохнуть, а затем он низко поклонился и ушёл — бедняга Георгий, должно быть, заждался, лёжа в неудобной позе под сиденьем кареты!

Оставшись в одиночестве, Мишель вернулся в гостиную, и устало опустился в кресло, где ещё совсем недавно сидела Сашенька. Кажется, оно хранило её запах, лёгкий, еле уловимый запах цветочных духов.

«Эти ублюдки едва её не погубили», подумал Волконский с болью, вспоминая Сашину весёлую улыбку и задорно блестящие глаза. Господи, до какой степени безнадёжности нужно было опуститься, чтобы поднять руку на это невинное создание? Что за чудовище Иван Гордеев? Как он посмел, чёрт подери?! С кем он надумал вести войну? — с девицей! С беззащитной и хрупкой девчонкой, годившейся ему в дочери! Ничтожество. Подлое, мерзкое ничтожество! Как его матушка, его святая и добродушная матушка, могла любить этого человека?!

Ах, да, кстати, о ней… Мишель со вздохом потянулся к столу, и взял оттуда дело, которое принесла ему Александра. Требовалось изучить его более подробно, чем Мишель и решил заняться, покуда было время.

В том, что он не уснёт этой ночью, можно было не сомневаться. И причина заключалась вовсе не в том, что он проспал целый день, и даже не то, что фотографии собственной матери, в лужах крови, с простреленной грудью никак не наводили на мысли о сладких снах. И, наверное, даже не отчёты по отелям, с трудом раздобытые Андреем Митрофановым, которые требовалось изучить как можно скорее, пока Гордеев не нанёс очередной удар.

Страшно признаться, но причина его бессонницы имела выразительные карие глаза, россыпь веснушек на носу, и яркие рыжие волосы, к которым так приятно было прикасаться.

«Должно быть, я тронулся умом», заключил Мишель, который, вообще-то, был человеком весьма рациональным, и прекрасно понимал, что никакое повышенное внимание к этой девушке с его стороны в принципе невозможно. Она же совсем не его круга, не говоря уж о том, что она дочь этой продажной Алёны! А потому, с точки зрения здравого смысла, он не должен был и смотреть в её сторону — и уж точно не должен был думать о ней так часто и с таким восхищением. Не должен, не должен! Такие мысли, как ни странно, его немного утешили, и, усмехнувшись, Мишель пододвинул включенный торшер ближе к краю стола, чтобы свет падал как надо, и, откинувшись на спинку кресла, углубился в чтение.

* * *

С утра Сашу разбудила хозяйка квартиры, громыхающая точно танк, дающий победный залп по неприятелю. «Экая ранняя пташка», подумала Александра, взглянув на часы. Нужно было собираться, и двигаться она старалась как можно тише, чтобы не привлекать к своей персоне ненужного внимания. Стены, кажется, здесь были картонными, а слышимость такая замечательная, что казалось, будто Василиса Фёдоровна поджаривает яичницу не в соседней квартире, а прямо здесь, в спальне, у Александры за спиной.

Но бесшумно уйти всё равно не получилось бы — пока откроешь дверь, пока повернёшь все четыре замка — любопытная карга так или иначе явится, или, ещё хуже, будет молча подглядывать в дверную щель, чтоб ей провалиться, старой ведьме! Поэтому Саша сочла разумным зайти к ней самой, чтобы попрощаться, и попросить не ждать её возвращения раньше вечера, конкретнее она сказать не могла. Впрочем, она даже не могла сказать ей, вернётся ли вообще. Гордеев вполне мог сделать так, чтобы она не вернулась — никуда и никогда больше.

Проходя мимо зеркала в прихожей, Александра невольно остановилась, и взглянула на своё отражение. Ей показалось, что что-то в ней переменилось со вчерашнего вечера, вот только что? Всё то же легкомысленное ситцевое платье в цветочек, та же премилая шляпка с искусственными бутонами роз, те же веснушки на носу, будь они неладны! — те же глаза, волосы, не поддающиеся никаким укладкам… Нахмурившись, Саша забрала назад под шляпку непокорную прядь, выбившуюся из причёски, и вновь посмотрела на себя. Почему-то именно в этот момент ей вспомнилась Ксения Митрофанова, изящная, уверенная в себе, прекрасная невеста князя Волконского, аристократка до кончиков ногтей, безупречная и утончённая.

«Мне бы хоть капельку её красоты и уверенности!», помечтала Александра, закусив губу. Каждому своё! — ответствовал ехидный внутренний голос. И он никогда в жизни не обратит внимания на такую, как ты!

Истинная правда, подумала она. И, расстроившись окончательно, вернула непокорный локон обратно — какая разница, всё равно выбьется из причёски рано или поздно! К чему стараться, если ей в жизни никогда и на шаг не приблизиться к такой божественной красоте, коей обладала ненавистная Митрофанова. Или Катерина Волконская, например! Вот кому повезло с внешностью, повезло так повезло! Чистая кожа, безо всяких там веснушек, послушные гладкие волосы, безупречное воспитание и хорошие манеры. А ещё — титул, всеобщая любовь, почёт и богатство.

«А ты так и будешь вскрывать трупы под присмотром у Сидоренко, пока ему это не надоест!», напомнила себе Сашенька, пытаясь самостоятельно вернуться с небес на землю, пока это в очередной раз в грубой форме не сделал Волконский.

«И нечего делать из этой поездки событие! Тоже мне достижение, провести полдня с его величеством!», говорила она себе, приветливо улыбаясь теперь уже не своему отражению, а Василисе Фёдоровне. Пару слов любезности, недоверчивый взгляд старухи, и вот она уже едва ли не вприпрыжку спускалась по лестнице вниз, навстречу приключениям и собственной свободе.

Что-то в этом было… Что-то незабываемое, сладкое, прекрасное! И дело было даже не в Мишеле, о нём Александра приказала себе не думать. Дело было именно в этом чувстве некой самостоятельности, которая прямо-таки опьяняет тебя, стоит только к ней прикоснуться. В полной мере ощутить это можно лишь после длительного нахождения под присмотром. А сейчас с неё словно сорвали оковы, и её неумолимо тянуло совершить какую-нибудь глупость всем назло. А особенно, конечно, Гордееву!

Поездка с Мишелем домой была как раз из разряда этих самых глупостей, милых сердцу. И ей наплевать, чем это всё может закончиться.

«Так или иначе, закончится в ближайшее время, и явно не моей триумфальной победой!», думала она, оглядывая сонную улицу в поисках извозчика. Фонари уже погасили, несмотря на то, что солнце ещё не взошло, и город, не готовый к раннему пробуждению, только-только оживал, сладко шевелясь в предутренней дрёме.

И вот тогда-то она увидела автомобиль. Чёрный, блестящий делонэ-бельвилль, припаркованный с угла дома таким образом, чтобы любопытная старуха Василиса из своих окон не смогла его разглядеть, Мишель и это предусмотрел! Саша остановилась, непроизвольно прижав к груди обе руки, и не зная, чему удивляться больше. Тому, что впервые в жизни видела настоящий автомобиль так близко, или тому, что его величество, вопреки уговору, не поленился встать пораньше и приехать сюда за ней. Сам, без водителя! Сердце её окончательно перестало биться, когда она растерянным взглядом скользнула по Мишелю, с подобием на беспечность облокотившемуся о капот своей машины.

Несмотря на бессонную ночь, выглядел он безупречно. Впрочем, он всегда выглядел безупречно, что уж говорить! Лёгкий чёрный пиджак поверх тонкой рубашки облегал широкие плечи, стрелочки на брюках были идеально отглажены, а ботинки блестели, будто только что начищенные. И весь образ его прямо-таки лучился аккуратностью и изысканностью, и даже его непокорная чёлка, падающая произвольно то на левую, то на правую сторону, всё равно, казалось, при любом раскладе лежала так как надо, а еле уловимый запах дорогого парфюма медленно, но верно сводил её с ума. Рядом с таким мужчиной Александра непроизвольно чувствовала себя забитой и облезлой серой мышью, к тому же, неприлично рыжей и веснушчатой. В том же платье, что и вчера, какой позор! И пусть оно было куплено два дня назад, но в обществе аристократов абсолютно неприемлемо появляться два раза в одной и той же одежде! А куда деваться? Другие её платья, те, что из новых, никак не подходили для поездки, а о старых и говорить нечего, они были слишком убогими и бедными для того, чтобы даже вспоминать о них.

И ни за что в жизни она не поверила бы, что Мишель, так внимательно смотревший на неё всё это время, будет искренне восхищаться ею!

А как можно было не восхищаться, если она была прекрасна? У Мишеля, несмотря на жёсткость натуры, чувство прекрасного было развито весьма и весьма остро, так что ничего удивительного в его восхищении не имелось. (Не считая, конечно, того, что она была простолюдинкой, но такие высокие темы мы в нашем повествовании затрагивать не будем!)

Она была прекрасна, и прекрасна той удивительной, естественной красотой, которая в последнее время встречается всё реже и реже. Современные модницы, не исключая Ксении, старательно выбеливали лица, добиваясь почти нездоровой бледности, которая была весьма популярна и считалась первым признаком благородного происхождения. Саша этими глупостями не занималась, в своей бурной повседневной жизни у неё и времени-то не было ни на что подобное, поэтому лицо её покрывал лёгкий, красивый загар, придавая коже ровный, персиковый оттенок. И на ощупь такая же нежная, бархатистая. Мишель всё ещё помнил это короткое прикосновение, оно словно ожило на кончиках пальцев, вызывая непреодолимое желание прикоснуться к ней снова…

А какая у Саши была улыбка! Она так красила её лицо, делая его ещё более открытым, ещё более очаровательным. И взгляд, несмотря на напускную строгость, всё же особой неприязни не выражал. Более того, было в нём что-то такое, что заставляло Мишеля вновь и вновь возвращаться к этим тёплым, задорным, янтарно-карим глазам, начиная с самого первого дня их знакомства, в широком коридоре гордеевской квартиры. Как-то странно она на него смотрела: совсем не так, как другие. Мишель, красотой не обделённый, прекрасно знал о том, какой эффект его внешность имеет на девушек — на тех, разумеется, у которых были глаза! — и он, можно сказать, привык ловить на себе взгляды самой разнообразной направленности: восхищённые, влюблённые, жадные, изучающие, трепетные, манящие… Но Александра ни под одну из этих категорий не попадала, она смотрела на него, вроде бы, с вызовом, всячески сохраняя подчёркнутую дистанцию, но, в то же время, в глазах её светилась надежда. И он прекрасно знал, почему. Так уж вышло, что у неё теперь, действительно, не было другой надежды, кроме него.

Правда, несмотря на вполне дружелюбное начало, первой фразой Сашеньки, когда она подошла, было:

— Вокзал, вообще-то, в другой стороне!

И тут же она отругала себя за это. Ну зачем нужно было опять цепляться к нему?! Почему не сказать простое «спасибо»? Волконский, однако, на неё ничуть не обиделся, а, кажется, даже улыбнулся на удивление искренне и дружелюбно.

— И тебе доброе утро, сестрёнка!

— Право, вам не стоило утруждать себя! Мне теперь безумно неловко, что я доставила вам лишних неудобств, помимо всех тех, что вы уже испытали по милости моей матери, — Сашенька вздохнула тяжело, и покаянно посмотрела на Мишеля, словно и впрямь чувствовала себя виноватой. А его только позабавила эта её непосредственность и независимость, прежде он таких необыкновенных девушек никогда не встречал.

— Я решил, что не следует оставлять тебя одну после вчерашнего, — ответил Мишель, и снизошёл до небывалого — открыл перед ней дверь на переднее сиденье автомобиля. И, чуть склонив голову, кивнул в сторону салона. — Прошу!

Саша решила больше ничего не говорить, рассудительно предположив, что ссориться с Волконским этим чудесным утром вовсе не обязательно. А как-то так получилось, что ни единой дельной мысли, кроме саркастических шпилек, на ум ей не приходило. Поэтому она сказала лишь коротенькое: «благодарю», и, придерживая юбки, опустилась на сиденье. Подумать только, автомобиль! Настоящий! В жизни Саша и не подумала бы, что однажды ей доведётся прокатиться на подобном чуде! Поэтому она с нескрываемым любопытством оглядывалась по сторонам, отмечая дорогие кожаные сиденья, интересные приборы с цифрами для измерения скоростей, и рычажки, непонятно для чего нужные. И как только его величество разбирается с этим железным монстром?!

Его величество, правда, на некоторое время позволил себе позабыть обо всём на свете, и просто смотрел на свою очаровательную спутницу, любуясь её нежной, девичьей красотой. А её детское любопытство было таким забавным, что он не сдержал лёгкой улыбки, по-прежнему не сводя с неё заинтересованного взгляда.

— Я, наверное, кажусь вам самой настоящей дикаркой, да? — с грустью спросила Александра, когда поняла, что Мишель смотрит на неё. — Просто это второй раз в моей жизни, когда я вижу автомобиль, и первый раз, когда я вижу его так близко!

По этому поводу полагалось съязвить, пустив неизменно остроумное высказывание о том, что иначе-то и быть не могло, где уж ей, безродной нищенке, видеть такие дорогие игрушки, как автомобили?! Но Мишель промолчал. У него и в мыслях не было язвить. И Сашу это удивило, она даже повернулась к нему, будто требуя от него немедленной ответной реплики уже в привычном стиле, но он и тогда ничего не сказал. Просто улыбнулся, и завёл мотор, из-за шума которого стало уже не до разговоров.

И хорошо, потому что Саша волновалась так, что попросту не знала, о чём говорить! Безусловно, стоило поблагодарить его за вчерашнее, это как минимум, но она от переживаний своих и слова не могла произнести! Только и оставалось, что бросать короткие взгляды украдкой, пользуясь тем, что Мишель сосредоточен на дороге, и не смотрит в её сторону, как ей казалось.

Ошибочно казалось, добавим мы, потому что Волконский время от времени тоже поглядывал на неё не без интереса. Он сам не мог объяснить, отчего его тянет каждый раз возвращаться взглядом к этому милому личику, этим медно-рыжим кудрявым прядкам, небрежно выбивавшимся из-под фетровой шляпки. Было в ней какое-то своё, небывалое очарование, какого не было ни в ком другом. А уж как лучезарно она улыбалась…!

До самого вокзала Мишель старательно перебарывал в себе желание в очередной раз взглянуть на неё, и сам же себе проигрывал. Сашенька же этого не замечала совершенно, продолжая с небывалым любопытством оглядываться по сторонам — города она до сих пор не знала, ей всё было внове, она будто хотела запомнить побольше, прекрасно осознавая, что второй шанс полюбоваться московскими красотами из-за автомобильного стекла ей вряд ли представится.

До вокзала доехали быстро, там их уже ждал человек Мишеля. Он забрал у Волконского ключи, чтобы отогнать машину обратно на Садовую, а ему отдал заранее купленные билеты на утренний экспресс. Сашенька с любопытством заглянула Мишелю через плечо и тут же подняла на него удивлённый взгляд.

— Что это? Купе класса люкс, четыре места? Это ещё зачем?!

Определённо, у неё был талант ставить его в тупик своими вопросами. Мишель несколько растерянно пожал плечами, и ответил:

— Я как-то не привык ездить в экономическом классе.

Прозвучало скорее как оправдание, нежели как бахвальство, и на этот раз Александра решила его простить. Покачав головой, она сказала:

— Полтора часа в пути, мы вполне бы доехали без этой помпезности, втрое дешевле! Зачем было выкупать сразу всё купе?

— А тебе, что, нужны попутчики? — задумчиво спросил Мишель. — Понимаю, тебе отвратительно моё общество, но не настолько же? Поверь, моя компания ещё не самая худшая из всех тех, что могли бы попасться!

— Вы думаете? — Александра постаралась изобразить сомнение, но у неё не вышло, и в следующую секунду они уже весело смеялись вдвоём.

— Ты невыносима! — сообщил ей Мишель, кивком головы указывая в сторону дебаркадера, откуда отходил их шестичасовой экспресс.

— Я? О-о, да вам по части невыносимости и вовсе нет равных! По сравнению с вами, я — так просто ангел, даром, что без крыльев! А ещё меня безумно забавляет ваша дворянская манера жить на широкую ногу и свято оберегать собственную персону от разного рода бытовых мелочей. А ведь взрослые люди, в самом деле!

— Боже, ну теперь-то чем ты недовольна? Спасибо, ваше величество, что заранее позаботились о покупке билета, и мы не простоим в очереди в течение следующих сорока минут, расталкивая других желающих, и не опоздаем на поезд в этой суете! — Подумав немного, Мишель добавил: — Вот почему я не люблю общественный транспорт.

— Неистребимые дворянские замашки! — констатировала Александра, пряча улыбку.

— Ладно, не благодари, — сдался Мишель, взмахнув ладонью. Глаза его блестели задорно.

— Нет, спасибо-то оно, конечно, спасибо, но… ваше величество, а вы никогда не пробовали выходить в народ? Глядишь, пообщались бы с низшими слоями населения, и убедились бы, что они тоже люди, ничем не хуже, а в некоторых случаях и лучше, чем некоторые из вас!

— Это всё замечательно и поэтично, но в эконом-классе я всё равно не поеду, — сразу же заверил её Мишель, и очаровательно улыбнулся.

— Я не это хотела сказать!

— Я прекрасно понял, что ты хотела сказать, — ответил Мишель, теперь уже вроде бы серьёзно. — И, если ты вдруг забыла, я был на войне. А там «выходить в народ» получалось гораздо чаще, чем ты думаешь. Перед смертью все равны, и офицеры, и солдаты, и дворяне, и простолюдины. Я не до такой степени эгоистичен, как тебе кажется, чтобы всего этого не понимать.

Когда он говорил серьёзно, сбрасывая себя свою извечную надменность, то превращался в совершенно иного человека. Серьёзного, рассудительного, и какого-то уж очень взрослого, будто умудрённого долгими годами тяжёлой жизни. Александра сначала сбавила шаг, слушая его, а потом и вовсе остановилась, задумчиво изучая его взглядом. Он ведь притворялся всё это время, но эта роль, что он себе выбрал, роль разбалованного эгоистичного ребёнка, завладела им настолько, что уже сложно было понять, где та грань, между его превосходной актёрской игрой и его несносным характером. То он был вызывающе наглым и самоуверенным до безумия, то серьёзным и благородным, то отталкивал своими отвратительными манерами, то безоговорочно располагал к себе, заставляя её смеяться.

И как это в одном человеке могли уживаться две до такой степени разных личности? Вот бы узнать, какой он на самом деле — сдержанно спокойный и всё на свете понимающий, или нестерпимо надменный, без толики сострадания в душе?

«А, впрочем, почему мне вдруг это интересно?», спохватилась Александра, но вслух спросила о другом:

— Если вы понимаете, то для чего тогда… всё это? — Она неопределённо махнула рукой, не найдя ёмкого слова, чтобы охарактеризовать его бессовестную надменность, и нарочито демонстрируемое превосходство над остальными.

Мишель прекрасно понял её и без объяснений. У неё сложилось впечатление, что он, кажется, умел читать её мысли, такая догадка заставила Сашу неминуемо покраснеть. Волконский, тем не менее, улыбнулся на редкость добродушно, без малейших признаков былого сарказма, затем пожал плечами и, как ни в чём не бывало, ответил:

— Привычка. Ничего не могу с собой поделать!

Александра позволила себе ещё несколько секунд посмотреть в его чарующие зелёные глаза, а затем категорично покачала головой, и сказала:

— Знаете, нет. Мы бы с вами всё равно не поладили! Даже если бы вы не были зазнавшимся аристократом, даже если бы мы с вами находились на одной социальной ступени, и всё равно — нет! Никогда и ни за что на свете!

— И как мне теперь с этим жить? — изобразив смертельное разочарование, спросил её Мишель. Задорный блеск в его глазах по-прежнему не угасал.

— Между прочим, вот именно поэтому! — подняв указательный палец, добавила Александра. — Из-за вашего отвратительного характера! И в кого только такой уродился? Матушка сама доброта, отец, хоть и подонок, но подонок весьма общительный и добродушный! А вы?!

Её слова Мишеля только позабавили, хотя Саша уже десять раз пожалела о своей чрезмерной разговорчивости и неумении вовремя промолчать. Но Волконский и на это не стал обижаться, лишь пропустил её вперёд, и сказал вслед:

— Других попутчиков у тебя всё равно не будет, сестрёнка, так что советую набраться терпения!

Александра лишь вздохнула с тоской, всем своим видом демонстрируя ему, как она не рада такому повороту событий. А сама в глубине души задумалась — не рада ли? Признаться, перспектива провести с Волконским два часа наедине, была… заманчивой. Особенно если он будет молчать всё это время, а не донимать её своими остроумными высказываниями, чего бы Сашеньке совсем не хотелось. Ведь тогда придётся отвечать, а ответить она может ой как резко, и когда у его величества лопнет терпение — странно, почему оно до сих пор не лопнуло? — он высадит её на первой же остановке, и откажется ей помогать. И поминайте как звали бедную нашу Александру Ивановну!

От таких перспектив Саша внутренне содрогнулась, и пообещала себе впредь не цепляться к Волконскому и терпения его не испытывать. Оно у него явно не безграничное, хоть он и держится молодцом, поэтому лишний раз будить зверя не стоит, как правильно говорили Алёна и Сергей Авдеев.

«Ни слова больше ему не скажу!», пообещала себе Сашенька, сочтя это прекрасным выходом из положения. И, улыбнувшись проводнику в дверях вагона первого класса, протянула документы на проверку. Признаться, началось её приключение интересно: до этого Саша первым классом не ездила никогда. Да и компания, наверное, не самая плохая, всё же, подумала она, искоса взглянув на Волконского, которому проводник поклонился низко-низко, сразу заприметив состоятельного пассажира. Александру, впрочем, он тоже вниманием не обделил, рассыпавшись перед ней в любезностях с таким раболепным видом, словно она была королевских кровей, не меньше. Она с улыбкой выслушала его, поблагодарила за комплементы, и, подумав немного, вложила монетку в его руку, когда он помог ей зайти в вагон. Он Мишеля этот жест не скрылся, он улыбнулся задорно, и проводил её взглядом, после чего зашёл следом, размышляя на ходу о чём-то своём.

— Ваша милость, — вкрадчиво шепнул ему проводник, — не сочтите за дерзость, но ваша спутница — само очарование!

— Да уж, — ответствовал ему Мишель, хотя юноша рассчитывал явно не на такой ответ. Вручив ему ещё горстку монет, Волконский направился за Александрой, по узкому коридору пассажирского вагона, совсем ещё нового, изысканно украшенного в духе довоенного времени. Когда Мишель зашёл в купе, проводник уже поторапливал пассажиров на перроне сообщениями о том, что поезд отправляется.

— По-моему, в этих хоромах без труда поместится целая рота солдат! — Сказала Александра, оглядываясь по сторонам. О своём обещании не разговаривать с Мишелем она успела позабыть. Да и как сдержать свой восторг, если она никогда прежде не ездила с таким комфортом?

Посередине купе, как водится, стоял стол, довольно неплохая имитация красного дерева, покрытая лаком — до сих пор ощущался его еле уловимый запах, но он был настолько лёгким, что совсем не мешал свободно дышать. По обе стороны стола вытянулись длинные кожаные кресла — Саша не удержалась, и провела рукой по спинке, мягкой и приятной на ощупь. Кажется, мебель у них в гостиной была и то худшего качества! Эта мысль заставила её грустно улыбнуться, отражение её улыбки мелькнуло в высоком зеркале в человеческий рост, с левой стороны от двери. Оно томилось в инкрустированной оправе, покрытой сияющей позолотой, а на маленькой полочке сбоку уютно расположились расчёски, щётки для волос, острая бритва с помазком, и другие милые сердцу мелочи, необходимые для личной гигиены. На салфетках, лежащих здесь же, золотом были вышиты вензеля железнодорожного товарищества, такое Александра тоже видела впервые, вагоны третьего класса не изобиловали подобной роскошью.

«Здесь всё совсем по-другому», в очередной раз подумала она, и в очередной раз мысленно вздохнула по поводу собственного невежества — ей всё было внове, она с живейшим интересом обращала внимание на каждую мелочь, а Волконский, наверное, сейчас в открытую потешается над ней…

Она обернулась — так и есть, он стоял и улыбался. Правда, непохоже, чтобы язвительно, но Саша всё равно на всякий случай положила обратно красивую щётку для волос с янтарной ручкой, которую поначалу взяла, чтобы рассмотреть поближе, так как никогда прежде такой красоты не видела.

— Рота — это вряд ли, — с запозданием ответил Мишель. — А вот маленький отряд вполне поместился бы.

«Это, что, всё? — Озадачилась Саша, глядя на него в ожидании. — Не будет никаких высказываний, в духе того, что это самое маленькое и скромное купе, в которых доводилось ездить его величеству, и что другие вагоны люкс во много раз больше и лучше, и только такая невежа как я может не видеть столь очевидной разницы?»

Видимо, нет.

Видимо, это и впрямь было всё! По Мишелю было непохоже, чтобы он собирался продолжать дискуссию, плавно перерастающую в очередную ссору с взаимными упрёками. Как-то это было странно… Александра на всякий случай подождала ещё несколько секунд, но Мишель так ничего больше и не сказал, молча наблюдая за ней своими необычайными зелёными глазами. Что ж… нет так нет. Александра пожала плечами, и принялась медленно снимать шляпку, стараясь при этом не слишком сильно повредить причёске, которую потом и за два часа путешествия толком не восстановишь. А он опять ничего не говорил, молча наблюдая за ней, она видела его отражение в зеркале, и смотрела, почему-то, как раз на него, а не саму себя.

«И чего он всё смотрит? В окно бы вон, лучше, посмотрел, а не смущал честных девушек своими красивыми глазами… Господи, ну что за глаза у него! Бывают же такие!», думала Александра, вынимая шпильки и ленты, с помощью которых шляпка держалась на волосах.

Мишель, конечно, подумывал о том, что не помешало бы отвернуться, но, увы, поделать с собой ничего не мог. Надо же, она совсем не стремилась ему понравиться, а, тем не менее, движения у неё получались весьма изысканными, плавными, грациозными и неуловимо лёгкими. Особенно, когда она, сняв, наконец, легкомысленное фетровое изделие, тряхнула высвобожденными волосами, и часть её локонов рассыпалась по спине… от такого жеста сердце защемило бы и у каменной статуи, что уж говорить о Мишеле, который был весьма неравнодушен к женской красоте. Однако собственное поведение ему безумно не нравилось. Девушка девушкой, красавица красавицей, но ни в коем случае не стоило забывать, с кем он имеет дело!

Правда, когда она собрала волосы за спиной, и, слегка встряхнув их, перекинула на плечо, Мишель снова обо всём забыл. Саша повернулась к нему, проигнорировала посланный ей оценивающий взгляд, и, слегка приподнявшись на цыпочки, положила свою шляпку на пустующую верхнюю полку. Для этих целей куда больше подошёл бы крючок, сделанный в форме миниатюрных оленьих рогов, но Саша как-то пожалела вешать свою убогую вещицу на такую красоту, и предпочла воспользоваться куда более безобидным способом.

В этот момент состав тронулся, а потом что-то произошло. И дело было вовсе не в том, что она, не удержавшись на ногах, едва ли не потеряла равновесие… и не в том, что Мишель вовремя пришёл на помощь, не дав ей упасть. И даже не в том, что она вдруг каким-то образом оказалась в его объятиях, нет, дело было не в этом.

Это самое «что-то» произошло двумя секундами позднее, и было в сотни раз страшнее её возможного падения. Нет, в самом деле, лучше было потерять равновесие и упасть, чем… чем… да что уж там, чем вот так прижиматься к его твёрдой мускулистой груди, машинально обняв его за плечи…

…и медленно терять голову под взглядом его погибельных глаз.

Мишель тоже почувствовал, что что-то произошло между ними в тот момент. То есть, он и до этого замечал за собой весьма неоднозначное отношение к этой девушке, но в ту секунду отчётливо понял — всё это неспроста. И, что интересно, она тоже почувствовала что-то схожее, он видел это по её глазам, по-прежнему смотрящим на него так странно и неотрывно.

Ничего подобного ни в коем случае нельзя было допускать, но неужели было бы лучше дать ей упасть? Как она сама говорила, одним претендентом на гордеевское наследство меньше, ха-ха. Правда, шутки-то шутками, но всё это с каждой секундой казалось всё менее смешным. И особенно то, как предательски его тело реагировало на её такую ощутимую близость. В этом, наверное, не было ничего удивительного, она привлекательная девушка, а он — молодой и здоровый мужчина, но себя-то не обманешь, от себя не скроешь, что помимо обычного физического влечения здесь было что-то ещё… что-то, заставившее его еле заметно вздрогнуть, когда она упала в его объятия, такая хрупкая, такая изящная! А её руки, лежащие на его плечах, казалось, начали обжигать кожу сквозь ткань пиджака и рубашки. И как прикажете сохранять самообладание в такой ситуации?

«Боже мой, боже мой, боже мой!», монотонно повторял кто-то здравомыслящий у Александры в голове. Сама она про здравый смысл уже позабыла, для неё ничего не существовало в тот момент, кроме этих чарующих зелёных глаз. Не смотри, не смотри, глупая! Он же словно гипнотизирует тебя! И, похоже, делает это неосознанно, вряд ли даже догадываясь, как сладко замирает при этом её бедное сердечко…

Нужно было что-то делать, пока он не заметил, как она смотрит на него, точно зачарованная! А, впрочем, наверное, он уже давно это заметил, и теперь жди очередной порции издёвок. Александра нашла в себе мужества отстраниться, и Мишель в свою очередь, опомнившись от наваждения, поспешно убрал руки с её талии.

— Благодарю, ваше величество, — выговорила она, слова давались с трудом, голос дрожал от волнения и упрямо не желал слушаться. Саша опустилась на сиденье, забившись в уголок возле окна, и приготовилась к очередному потоку ехидства.

«Сейчас он скажет, что с моей стороны было верхом непочтительности так на него смотреть… и вообще, как я посмела прикоснуться к его царственной персоне?! — Принялась гадать она, по-прежнему неотрывно наблюдая за ним, ловя каждое его движение, когда он садился напротив. — Господи, какой же он красивый! Господи, почему сердце так колотится? Саша, Сашенька, успокойся немедленно, ты же не на операции, чтобы так нервничать, в конце-то концов!»

Увы, не помогало. Вообще ничего не помогало, а с каждой секундой становилось только хуже — сердце упрямо не желало ей повиноваться, и стучало быстро-быстро, словно намеревалось во что бы то ни стало оставить тесную оболочку и, выпорхнув наружу, улететь в небеса.

«Ну давай же… прогони это наваждение… скажи мне какую-нибудь гадость, как ты это умеешь!», мысленно взывала она к Мишелю, но он оказался на удивление молчалив. Он вообще ничего не сказал, ни единого слова, просто сел напротив, и стал равнодушно смотреть в окно.

И кто бы только знал, каких усилий стоило ему это «равнодушие»!

«Ты сошёл с ума, Мишель! Поздравляю, — заключил он, разглядывая здания и склады железнодорожного вокзала, медленно проплывающие мимо. — Окончательно тронулся, помешался… Господи, ну что она на меня так смотрит?»

Мишель искренне надеялся, что ни одна из эмоций, возымевших над ним власть, не написана на его лице. По крайней мере, он изо всех сил старался скрыть свои чувства, старательно игнорируя её взгляд. Экая беззастенчивая, однако! Ни одна девушка его круга не позволила бы себе вот так неотрывно смотреть на мужчину, это считалось неприличным. Подумав об этом, он улыбнулся. Сказать ей об этом, что ли? Вновь возобновить их извечную словесную дуэль — а что, гораздо проще, изображать из себя невыносимого старшего братца, играя по проверенному сценарию, нежели сидеть, как сейчас, в полнейшем молчании, и… нерешительности? Это его снова позабавило — когда это, скажите на милость, он, Мишель Волконский, в последний раз был нерешительным в обществе симпатичной барышни? Никогда. Ни единого раза в жизни! А было много разных, причём большинство из них принадлежали к самым высшим слоям аристократического общества, да что уж греха таить, даже принцессы — и то были. Вот такое богатое у него было прошлое, ха. И ведь ничего, не робел, и всегда был на высоте, и с принцессами, и с княжнами. Так что же изменилось?

Почему какая-то скромная провинциальная медсестра, без громких титулов и многомиллионного состояния за плечами, действовала на него таким странным образом? Ответ на этот вопрос был настолько очевиден, что это показалось Мишелю до смешного простым и глупым, и он тотчас же позабыл про него, закинув в дальний уголок своего сознания, и пообещав себе впредь не думать о таких глупостях.

Немного успокоившись, он глубоко вздохнул, и, нахмурившись, наконец-то повернулся к Александре, по-прежнему не сводящей с него пристального взгляда.

— Что? — Спросил он, постаравшись, однако, чтобы не прозвучало слишком грубо. — И что ты так смотришь, скажи на милость?

— Не знаю, — покаянно произнесла она. — Просто я никак не ожидала, что вы всю дорогу проведёте в молчании, и не будете ко мне цепляться!

— Я? Я к тебе цепляюсь? — Мишель чувствовал, что улыбка прокрадывается на его лицо вопреки его желаниям. Определённо, его будущая сестра была на редкость забавной девушкой! — А ты, часом, ничего не перепутала?

— Конечно, нет! — Искренне, как будто сама верила в собственные слова, ответила Александра. — Это же вам не даёт покоя наше неожиданное родство! И, знаете что, я вас понимаю как никто другой!

— Да ну? Я сейчас сделаю вид, что меня безумно волнует твоё сочувствие! — О, да, играть эту роль было гораздо проще, чем просто смотреть на неё, и слушать её мелодичный нежный голос.

— А я тогда сделаю вид, что мне и впрямь безгранично жаль вас! Вы, конечно, совершенно невыносимый тип с ужасными манерами и никуда не годным характером, но даже вы не заслуживали такого. Это уж слишком, на мой взгляд. Слишком жестоко.

— Ну, жизнь — она такая, — не стал спорить Мишель.

— Так-то оно так, но всё-таки, должна же быть справедливость?! Я до сих пор не понимаю, почему хорошие люди в конечном итоге всегда страдают — не подумайте, это я не про вас! — а подлецам всегда всё сходит с рук. Это, хм, впрочем, тоже не про вас, скорее про вашего батюшку и мою маму.

— Да нет никакой справедливости. И не было никогда. Жизнь довольно несправедливая штука.

— Это жестоко!

— Зато это правда. Какой смысл тешить себя иллюзиями? Чтобы потом, когда всё в очередной раз случится не по твоему сценарию, убиваться в отчаянии и сетовать на судьбу? Лучше заранее не ждать от неё никаких поблажек. Так проще. Меньше разочарований в конце.

— Вы удивительно рассуждаете для человека, у которого к двадцати трём годам есть всё, о чём он только может мечтать! — С усмешкой сказала Александра, однако укора в её словах не прозвучало.

— Однако и меня тоже всё это коснулось. Видишь ли, эта «несправедливость» выбирает своих жертв независимо от их возраста и социального статуса. Беда может случиться с каждым.

— И есть определённая доля иронии в том, что у нас с вами она общая, — сказала Александра, в очередной раз призывая его обратить на это внимание.

«Да понял я это, давно уже понял», мысленно ответил ей Мишель, но злобный старший брат, нетерпимый и жёсткий, сказал вместо него:

— Где ты ухитрилась познакомиться с моей матерью?

«Похоже, никогда мне не убедить его в том, что мы играем на одной стороне», с тоской подумала Александра, а сама охотно кивнула в ответ на его вопрос, и пояснила:

— У нас в больнице. Алексей Николаевич привёз её с переломами, такими страшными, что папин ассистент, тот самый, которого убили недавно, грохнулся в обморок от страха. — Взгляд её сделался грустным, когда она погрузилась в воспоминания о той самой ночи, после которой она приняла окончательное решение стать врачом. — Из докторов никого поблизости не оказалось, их и так-то у нас не слишком много, но в ту ночь и вовсе не было никого, кроме моего отца. Викентий Иннокентьевич с супругой уехали в Москву, а из медсестёр одна отдыхала после дневной смены, а вторая заболела ещё за два дня до этого, и не могла встать с постели. Остальные же жили слишком далеко, за ними попросту не успели бы послать, и поэтому ассистировать отцу пришлось мне. Хотя, что значит «пришлось»? Это было моё решение, осознанное и непоколебимое, а мне тогда было всего тринадцать… Но, знаете, когда я посмотрела на неё впервые… что-то у меня в голове щёлкнуло, как будто свет зажгли, знаете? Так иногда бывает, как озарение, что ли… Я посмотрела на неё, и поняла, что если она сейчас умрёт — а такой риск был — то я никогда себе этого не прощу! Меня не было с ней, когда она падала с лошади, меня не было с ней в дороге, я вообще никогда прежде не видела её вживую, но когда её положили на операционный стол к отцу, я поняла, что я ответственна за её жизнь теперь. И, может, я и не была виновата в том, что она так неудачно упала и истекала кровью теперь, но я точно буду виновата, если не смогу её спасти, и смерть её будет на моей совести. Вы можете посмеяться надо мной и сказать, что мне было всего тринадцать лет, а это слишком мало для подобных рассуждений, но, уверяю вас, именно так всё и было.

По Мишелю было видно, что смеяться-то он как раз и не собирается. Наоборот, он внимательно слушал, задумчиво глядя на неё, и блистать своим неизменным остроумием тоже пока не спешил. Тогда Александра решила продолжить:

— Мой нынешний наставник, доктор Сидоренко, как-то сказал, что первый пациент запоминается на всю жизнь. — Ну, он-то, конечно, сказал не совсем так, но повторять Мишелю все пошлости Ипполита Афанасьевича Саша не решилась. — И это чистая правда! Она была у меня первой, пять лет уже прошло, а я до сих пор помню всё, в деталях, как будто бы всё случилось только что. И саму Юлию Николаевну я помню очень хорошо. Редкой красоты женщина.

«И вы, при этом, ничуть на неё не похожи!», так и хотелось сказать ей, но это прозвучало бы грубо. Тем более что Волконский тоже был редкой красоты мужчина, только, при этом, ни единой общей черты со своей покойной матушкой не имевший. Странно, но именно теперь, в очередной раз глядя на красивые черты его лица, Александра задумалась — а на кого он походил меньше, на Юлию Николаевну или всё же на Ивана Кирилловича? Да-да, именно так, не больше, а меньше. Ибо, признаться, от обоих родителей Мишель не унаследовал абсолютно ничего. Ни светлых волос и невысокого роста Гордеева, ни ярких голубых глаз Волконских — вообще ничего. Его кузина, Катерина Михайловна, признаться, была и то больше похожа на княгиню, нежели Мишель, хоть она и была всего лишь её племянницей, а не родной дочерью.

Хм.

— Что же ты замолчала? — Голос Мишеля оторвал её от размышлений, и Сашенька спохватилась.

— Ах, да. Задумалась, простите. Всё никак не могу забыть ту ночь, когда впервые её увидела… — Уклонилась от ответа Александра. — Мой отец тогда спас ей жизнь, а я ему помогала. Это была первая в моей жизни операция, и первая операция такой сложности. После этого я поняла, что медицина моё призвание. И особенно отчётливо это ощущалось в тот момент, когда я вышла к вашему дяде, чтобы сообщить ему, что всё в порядке, и Юлия Николаевна будет жить. Поверьте, это ни с чем не сравнимое ощущение, когда ты единственная надежда умирающего, и когда ты оправдываешь это доверие… На лицах родственников, обычно, написано такое облегчение, такое счастье! Вот ради этого и стоит жить. Чтобы давать людям эту надежду.

Она взяла паузу, чтобы дать Мишелю возможность высказаться по поводу обратной стороны медицины, но, к её величайшему удивлению, он снова ничего не сказал. Тогда она решила озвучить недосказанное сама, только без сарказма, разумеется.

— Я знаю, что так бывает не всегда. У отца умирали пациенты… Я помню, каким он бывал в такие дни. Слава Богу, это случалось нечасто, а по его вине — вообще никогда. У Викентия Иннокентьевича однажды умер по недосмотру. Ребёнок. Мальчик совсем. Неправильный диагноз… думали, что-то с желудком, оказалось — аппендицит. Разорвался внутри, не успели вовремя обнаружить, не успели проапперировать… Бедный Воробьёв тогда чуть с ума не сошёл. Ушёл в недельный запой, и клялся, что никогда в жизни больше не подойдёт к больнице ближе, чем на расстояние пушечного выстрела. Жена его, тоже врач, пыталась его образумить, но тот ни в какую. Слишком сильно переживал. К нему уж и мать покойного мальчика приходила, дескать, не переживайте Викентий Иннокентьевич, язва желудка у нашего сыночка и впрямь была, кто ж знал, что там не только язва… Да-да, не удивляйтесь, Воробьёва у нас в городке очень любят и уважают, он же гениальный врач! Но даже убеждения бедной матери ему не помогли. И тогда за дело взялся мой отец. — Александра откинула с лица волосы, непроизвольным, мимолётным жестом, и с грустной улыбкой стала смотреть в окно, вспоминая то недалёкое время. — По правде говоря, мало кто думал, что у него получится. Уж если сама мадам Воробьёва, издавна имевшая над мужем небывалую власть, не смогла справиться, то чего было ожидать от моего отца? Он ушёл тогда на всю ночь. Вы не представляете, как я переживала, оставшись одна! Целую ночь не спала, сидела ждала его у окошка… Сходила к Воробьёвым, конечно, но Марина Викторовна сказала, что они оба ушли в трактир, что на окраине города, и приказали их не ждать. Папа у меня вообще-то не пил никогда особенно, но под утро пришёл, едва держась на ногах. Извинялся то и дело, когда я укладывала его спать, а потом сказал, чтобы я не сидела дома, а шла помогать Воробьёву в больницу. Я думала, что это он спьяну наговорил, не поверила сначала. Но решила сходить, всё равно дома делать было нечего, и чем сидеть просто так, полезнее было заняться больными. Каково же было моё удивление, когда я увидела Викентия Иннокентьевича! К пациентам он не выходил, потому что был не совсем трезв, но зато в кабинете у себя занимался бумагами с тройным усердием… И велел мне исполнять обязанности главного врача, в отсутствие его жены. С тех пор, наверное, меня и стали называть местным доктором. Только такой ценой я предпочла бы ещё походить в медсёстрах годик-другой. Он, действительно, едва ли не сошёл с ума от горя!

— Сколько тебе тогда было лет? — спросил Мишель. Сашенька вздрогнула, не ожидая услышать его голос, за эти минуты как-то успев привыкнуть к его молчанию. А он, оказывается, слушал её, и слушал так внимательно! Признаться, это ей польстило.

— Шестнадцать. Это было два года назад.

Такой ответ его удивил. Впрочем, его удивил бы любой ответ, даже если бы она сказала, что это было вчера. Слишком уж она молода была для той ноши, что эти двое, её отец и Воробьёв, на неё возложили.

— О-о, дайте я угадаю, вы сейчас скажете, что дела у нас в больнице хуже некуда, раз уж сопливой девчонке доверяют заправлять больницей! — С улыбкой произнесла Александра, подняв указательный палец.

— Я не это хотел сказать, но твоё замечание тоже справедливо, — тем же тоном ответил Мишель.

— Имейте в виду, что это вам не Басманная, где пациентов пруд пруди, только и успевай бегать да следить, чтобы никто не умер, или не застрелился, часом, как ваш несчастный товарищ! — Напомнила Александра, не забыв вздохнуть по поводу бедного Владимирцева. — А наша скромная больница и в худшие дни насчитывала от силы десять человек пациентов на весь город, из них семеро будут с мигренью, и ещё трое с алкогольным отравлением. Такие случаи, как с Юлией Николаевной — большая редкость, уж поверьте!

— То есть, ты блестяще со всем справлялась?

— Не то, чтобы блестяще, — не стала приукрашивать Александра. — Иногда что-то не получалось, разумеется. Но у меня были хорошие учителя! Мне, вообще-то, очень в этом повезло: ни отец, ни Викентий Иннокентьевич не давали меня в обиду, любили до безумия, но в работе старались поблажек не делать, однако никогда и не ругали. Как бы там ни было, у меня пока ещё не умерло ни единого пациента, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

И вновь он ничего не сказал ей, лишь еле заметно кивнул, принимая к сведению её слова.

«Когда он молчит, то становится ещё более невыносимым. Съехидничал бы, что ли? Это как-то привычнее!», подумала Саша, нервно теребя рукав платья. Но Мишель никакого ехидства не демонстрировал, а может, просто не придумал, к чему придраться?

— Ты, что, жила с отцом всё время?

Его вопрос прозвучал как-то странно, Александра даже нахмурилась непроизвольно. Да что же это, у них завязалась обычная беседа? Без этих взаимных «о, как вы мне отвратительны!» и «нет, ты отвратительна мне гораздо больше!»? Обычная, непринуждённая беседа? Вот с этим вот зазнавшимся самовлюблённым снобом?!

Увы, верилось с трудом. Если не сказать — совсем не верилось.

Сашенька настолько затянула с ответом, что Мишель позволил себе короткий взгляд в её сторону, чтобы убедиться, что она его услышала. Это заставило её тотчас же спохватиться, и вспомнить о своих манерах.

— Ах, да. Нет, не всё время, — сбивчиво, путая слова со своими мыслями, ответила она. — Как только он ушёл от матери, я ушла вместе с ним. Мне было тринадцать тогда.

«Стало быть, всё, что говорил о ней Семён — правда», отметил Мишель мысленно.

— Как это она тебя отпустила?

— А я у неё и не спрашивала, — заверила его Александра, самодовольно улыбнувшись. — Достаточно того, что мы разрешили ей оставить Арсения. Я бы забрала и его, вы не подумайте, что я плохая сестра или что-то в этом роде, нет, просто некому было с ним заниматься! Отец целые недели проводил в больнице, я вместе с ним, когда была не в школе, а оставлять Сеню на гувернантку при живой-то матери это как-то нехорошо! Вот и порешили: ей, так уж и быть, остаётся сын, а дочь — отцу. К тому же, мы не держали горничную, папе должен был кто-то готовить. Сам он в этом, хм, не преуспевал. Мужчины вообще на удивление беспомощны в бытовых мелочах! — И снова Сашенька задорно улыбнулась.

Да уж, история далёкая от заурядной. Однако Мишель довольно живо представил её, тринадцатилетнюю, с той же несгибаемой волей, что и сейчас, до такой степени уверенную в собственной правоте, что даже её мать не осмелилась перечить. А, впрочем, Алёне это было не с руки. Мишель прекрасно знал, что говорили об этой женщине, и не мог не понимать, что малолетняя дочь под боком ей была совсем некстати, в те моменты, когда она приводила домой своих любовников. Неудивительно, что Саша пошла за отцом. Мишель на её месте тоже ушёл бы.

— А сейчас вы наверняка думаете о том, что жить без горничной в доме абсолютно невозможно, и что это первый показатель нищеты и несостоятельности! — Сашин голос, немного печальный, вывел его из раздумий. — И это меня тоже всегда поражало в аристократах. Пугающая, до нелепого доходящая немощность! Заправить кровать?! Самому?! Да это же сломаться можно от усилий! Подмести пол? Чтобы вывозить в грязи свою дорогую одежду? О-о, боже, какие вы несчастные люди! А ведь в свою очередь считаете несчастными нас!

— Я, помнится, ни слова тебе об этом не сказал, — напомнил Мишель, справедливости ради. Взгляд его был загадочным, в зелёных глазах плескались чарующие искры. Александра невольно улыбнулась ему.

— Нет, но наверняка подумали об этом! Вот, у вас, например, есть горничная?

— В шестикомнатной квартире? Разумеется, есть. Но только для уборки, и ни для чего больше. Она заходит раз в два дня, приводит комнаты в божеский вид, получает за это свою плату, и благополучно удаляется до следующего раза. Что? Это тоже вызывает твоё порицание? Помилуй, ты же не представляла меня со шваброй и в фартуке, до блеска намывающего паркет?

Саша звонко рассмеялась, попытавшись вообразить себе эту картину, и Мишель засмеялся вместе с ней. Потом, не без гордости, добавил:

— Что касается всего остального, то я, хм, довольно самостоятелен.

— Неужели? — она сделала вид, что не поверила, хотя в глубине души, если честно, ни на секунду в нём не сомневалась. — А готовит вам, должно быть, Ксения Андреевна?

— Ксения? — Мишель вновь рассмеялся. — Сомневаюсь, что она вообще стояла у плиты когда-либо!

— Ах, да! — не сдержалась Александра. — Это же не в духе аристократизма!

— Абсолютно не в духе, — вынужден был согласиться с ней Мишель. — Поэтому мне никто и не готовит, к моему величайшему сожалению. Питаться приходиться в ресторанах, кафе или забегаловках, ну, а на совсем уж крайний случай, приходиться самому…

— Что? — Александра вновь рассмеялась, но ровно до тех пор, пока не поняла, что последняя его фраза была сказана вовсе не в шутку.

— Так и знал, что ты не поверишь, — ответил Мишель, сделав скорбное лицо.

— Разумеется, не поверю. Нет, серьёзно? Чтобы мужчина — умел готовить?! Такое на моей памяти впервые. Да и не просто какой-то там мужчина, а вы! — Это прозвучало до такой степени двусмысленно, что Александра неминуемо смутилась, но улыбка Мишеля постепенно развеяла её смущение.

— Ты опять забываешь, что я был на военной службе, — будто в укор, мягко сказал он. — И кормили меня там отнюдь не деликатесами, из уважения к моему офицерскому званию и княжескому титулу. Иногда, во время вылазок, не кормили вообще. Ни один разведчик в здравом уме не будет брать с собой неповоротливого и необученного ничему, кроме готовки, повара, лишь для того, чтобы хорошо отужинать ночью у костра под звёздами. Романтика сомнительная. Так что готовить пришлось научиться волею судьбы, чтобы попросту не умереть с голоду.

Александра зачарованно слушала, и не могла оторвать от него взгляда. Когда он рассказывал о войне, то становился таким… настоящим. И эта лёгкая грусть, набегавшая на его лицо, когда Мишель вполголоса предавался воспоминаниям, эта грусть даже шла ему, делая его ещё более живым, ещё более прекрасным.

«И всё-таки он не такой плохой, каким хочет себя показать!», поняла Саша, и сердце её снова сжалось. Что за чудеса с ней творились в его присутствии? В самом деле, это начинает казаться неприличным.

— И всё равно, — наконец-то отведя взор, сказала она, — сложно представить вас у плиты… Вас! Аристократа до кончиков ногтей! Нет-нет, и ещё раз нет, моя фантазия отказывается работать в этом направлении.

— О-о, я ещё и не такое умею, — заверил её Мишель, и вновь голос его прозвучал задорно. На удивление, их диалог получался до того лёгким и непринуждённым, что всё это казалось подозрительным. С кем угодно, но не с ним! Да что уж там, Саша сильно сомневалась, что смогла бы вот так запросто болтать пускай даже с Серёжей Авдеевым, хотя уж с кем с кем, а с ним-то говорить без стеснения можно было абсолютно на любые темы.

— Я всё равно ни за что не поверю, пока своими глазами не увижу! — Вырвалось у неё, как будто она снова забыла, с кем разговаривала. Конечно, она тысячу раз пожалела о своих словах, но Мишель только улыбнулся в ответ, и покачал головой.

— Знаешь, это уже наглость, — смеясь, сказал он.

— Как раз в духе моей плебейской натуры! — Согласилась Александра, и, грустно вздохнув по этому поводу, принялась нервно барабанить пальцами по гладкой поверхности лакированного стола. В очередной раз она не знала, куда деть руки, а теребить волосы, и без того не желающие лежать как надо, она не стала. «И так выгляжу как непонятно кто, он, наверное, смотрит на меня и содрогается от отвращения!» Единственное, чего она не могла понять, так это собственного волнения на этот счёт. С каких это пор её стало интересовать, что он о ней подумает? Прочь, прочь, дурацкое наваждение…

— И чего же ты опять молчишь? — Его голос, такой тихий, такой красивый и звучный, донёсся до её сознания, и заставил её вздрогнуть. Саша подняла голову, вновь встретилась с его улыбкой, и растерялась окончательно.

— Думала, что будет лучше провести остаток пути в тишине, чтобы лишний раз не ссориться с вами и не действовать вам на нервы! — Выпалила она, и снова отругала себя. Зачем?! Ну вот зачем опять она придирается?! Неужели нельзя было ответить нормально, внятно и спокойно, сказать что-нибудь безобидное, например: «Я задумалась», и вновь отвернуться к окну? Неужели её обида на него была настолько сильна, что она до сих пор не могла простить ему тот холодный приём? Уже после того, как он, вроде бы, согласился на перемирие, неужели было трудно хотя бы не усугублять ситуацию, и без того непростую?

Но Мишель, то ли от того, что опыта в подобных делах имел больше, то ли от того, что и впрямь ощущал за собой чувство вины, решил из невыносимого старшего братца на время переквалифицироваться в образец заботы и понимания. Её вызов он попросту проигнорировал, и вновь приветливая улыбка озарила его лицо, а потом эта улыбка и вовсе сделалась немного застенчивой, что только добавило ему шарма. И он сказал:

— Не стоит. Мне нравятся твои истории. — Откинувшись на спинку сиденья, он изобразил повышенное внимание, и попросил: — Расскажи ещё что-нибудь.

Охх… такого поворота в их беседе Александра не ожидала никак, и у неё сложилось неминуемое впечатление, что Волконский попросту издевается над ней. Ему не может быть с ней интересно! Они слишком разные. И вряд ли он изображал заинтересованность из вежливости — кто она такая, чтобы он был вежлив с ней? Достаточно вспомнить, как он вёл себя в первый день их встречи, и все иллюзии тотчас же растают, как дым. Ну, а воспоминания об их памятном столкновении у Софьи Авдеевой на балу и вовсе разгонят последние сомнения.

И вновь защемило сердце, на этот раз в приступе какой-то сухой, холодной тоски. До чего отвратительно это было: осознавать, что он намеренно её дразнит. А потом, наверное, будет смеяться над ней, вместе с этой своей противной Ксенией, над её детской доверчивостью, и над тем, что она так опрометчиво подумала, что ему действительно может быть с ней интересно…

Просьба его, по-прежнему без ответа, повисла в воздухе — нужно было что-то сказать, но никакой достойный ответ упрямо не желал придумываться. Когда Сашенька подняла взгляд, и посмотрела на него, случилось неизбежное — вновь она потонула в его глазах, бездонных глазах, цвета весенних листьев… и желание язвить опало само собой.

— Что же вам рассказать? — Еле слышно спросила она, сама не узнав свой голос. И очень удивилась, когда Мишель ответил:

— К примеру, где ты так хорошо выучила французский? — подумав немного, он пояснил: — Ксения мне рассказала…

И вновь Сашенька удивлённо вскинула брови, глядя на него и не веря своим ушам. Он это всерьёз? То есть, ему действительно хотелось это знать? То есть, ему и впрямь было интересно беседовать с ней, ему, в самом деле, нравилось слушать её болтовню?

И вновь сердце подпрыгнуло в груди, и принялось биться часто-часто.

— С моим образованием всё не так плохо, как казалось Ксении Андреевне, — с усмешкой ответила она, а сама задумалась — что это она через каждое слово поминает Митрофанову, будто бы в укор ему? Не следовало, наверное, вообще о ней говорить в его присутствии, всё-таки, она его невеста, вдруг обидится на её чрезмерно резкие высказывания! Опомнившись, Александра поспешила продолжить: — Я… я окончила школу у нас в городе, правда, без отличия. Математика давалась очень тяжело, с трудом вывели на четвёрку, и то, стараниями авдеевского гувернёра, господина Прокофьева. Он занимался со мной дополнительно, часов семь подряд, а я вместо спасибо неблагодарно поклялась ему сжечь свою тетрадь, как только сдам экзамен. Уж очень я была на него сердита за эти хождения по мукам!

Она заметила, как Мишель еле заметно нахмурился, при упоминании некой фамилии, причём это была явно не фамилия гувернёра, Серёжиного учителя по математике. Сам Волконский своё бьющее через край презрение искренне старался скрыть, чтобы не получился очередной конфликт, но Саша за это время слишком хорошо успела изучить его лицо, и ни малейшие его эмоции не прошли бы для неё бесследно. Она уже знала, что означает эта почти незаметная складочка между его тёмными бровями…

— Результатом стали мои успехи в геометрии, и грамота об окончании школы с двумя четвёрками, но, как мне показалось тогда, я забыла обо всех этих треугольниках и параллелях, как только вышла из класса! Тетрадку я, конечно, не сожгла — отдала брату, ему пригодится, но пир мы с папой всё равно устроили, скромный, но весёлый, я до сих пор его помню, — Саша непроизвольно улыбнулась, вспомнив, как радовался её успехам отец. — Мне было приятно, что я оправдала его надежды… Дело в том, что это он настоял на моём образовании. Мать протеставала всеми возможными способами, заверяя папу в том, что девушке это совсем не нужно, но он проявил твёрдость. Единственный, наверное, раз в жизни… До этого он всегда и во всём слушал её, а тут… пошёл вопреки её воле. С этого, по-моему, и начался их разлад — моя мать не любила, когда ей перечили. Но учиться у меня получалось, и довольно неплохо, так что вскоре мама уже позабыла о том, чтобы мешать моему образованию, а годом позже сама попросила у Софьи Владимировны разрешения обучать меня вместе с Сергеем на дому.

И вновь Мишель нахмурился, вновь мимолётно, но Саша всё равно заметила. Экая у него к Авдееву неприязнь! А Сергей со своей стороны ни о чём таком не рассказывал, и, кажется, наоборот, упоминал иногда, что они довольно неплохо общаются, в те редкие моменты, когда доводится встречаться на каком-нибудь приёме или званом ужине у общих знакомых.

А, впрочем, Сергей, как оказалось, говорил ей много всего, что имело довольно-таки ощутимые грани с действительностью. Про Катерину Волконскую, помнится, он тоже говорил… От такой мысли нахмуриться пришлось уже Александре, но она всё равно продолжила:

— Таким образом, благодаря моему отцу и щедрости Софьи Владимировны, у меня целых два образования: школьное, и домашнее. Причём последнее довольно неплохое, у Серёжи были замечательные учителя, особенно француз! Я была его любимицей, и именно он заставил меня добиться такого чёткого произношения, за что ему большое спасибо. По правде говоря, не думала я, что мне однажды это пригодится, но вот поди ж ты… — Она весело рассмеялась, вспомнив выражение лица Ксении Митрофановой, когда бедняжку в очередной раз поставили на место, но под взглядом Мишеля тотчас же вернула себе былую серьёзность.

— Значит, и всё остальное — тоже благодаря Авдеевым? — полюбопытствовал Мишель.

— Остальное?

— У тебя довольно чистая речь, и неплохие манеры, для… — Он понял, что попал в собственную ловушку, выхода из которой не было. Пришлось отвести взгляд, и с позором промолчать. Александра обижаться на него не стала, лишь улыбнулась с грустью.

— Для плебейки, вы хотели сказать? Нет, ну почему же, я и раньше училась, и… а, собственно, да, вы правы, — в последний момент она замолчала на полуслове, и очаровательно улыбнулась ему. — Всё это благодаря Авдеевым, щедро подарившим мне толику дворянского воспитания!

— Ты ведь не это хотела сказать, — и всё-то он подмечал, особенно в те моменты, когда это было совершенно не нужно!

— Какая разница, что я хотела сказать? Это не так важно, — и Саша небрежно повела плечиком, как будто и впрямь имела в виду сущую глупость, не стоящую и упоминания. Но по её печальным глазам Мишель понял, что это было не так, однако допытываться не стал. Всё равно ведь не скажет, характер не позволит!

А Александра на всякий случай решила обезопасить себя от дальнейших вопросов, и, прежде чем он успел в очередной раз усомниться в её словах, спросила прямо в лоб:

— За что вы так не любите Сергея Авдеева?

«Знала бы ты о нём то, что знаю я, ты бы его тоже не любила», мысленно ответил ей Мишель, но озвучивать свои размышления не стал, лишь хмуро усмехнулся, как всегда, когда слышал это имя. Признаться, соблазн рассказать ей правду был велик, но, увы, хорошо это или плохо, Мишель был слишком благородным для этого. Поэтому промолчал.

— Я хочу сказать, что бы вы там о нём не думали, это вряд ли заслуженно, — встала на защиту любимого Александра, качая головой в ответ на усмешку Мишеля, с каждым её словом делающуюся всё более и более презрительной.

— Да неужели?

— Что бы вам там не говорили, но он не нарочно это!

— Не нарочно что? — на всякий случай уточнил Мишель. Вряд ли, конечно, она знала правду. Если б знала, то не говорила бы о дорогом Серёженьке с такой нежностью и любовью. Но проверить лишний раз не помешало. Кто её знает, эту безумную девчонку, может, она и впрямь была в курсе авдеевского ничтожества, и любила его всё равно, вопреки всем его недостаткам?

Но нет, не знала. Мишель с некоторым облегчением понял это, когда Саша улыбнулась в ответ, и сказала:

— Как это «что»? Познакомил наших родителей, разумеется! А что, у вас были другие причины его ненавидеть?

«Ох», только и подумал Мишель. То ли у него всё и впрямь было написано на лице, то ли Александра умела читать его мысли. Как бы там ни было, обмануть её оказалось непросто, поэтому пришлось выкручиваться:

— Да. Например то, что Авдеевы — наши бывшие крепостные, возомнившие о себе слишком много, и вечно пытающиеся прыгнуть выше собственной головы!

Жестоко, грубо, как раз в духе того самого старшего братца, но по-другому, кажется, никак. В такую версию она, по крайней мере, без труда поверила, уже привыкшая считать его самовлюблённым эгоистом, помешанным на собственном титуле и богатстве.

— Я слышала эту историю, — с невесёлой улыбкой сказала Александра. — И, по-вашему, это повод относиться к нему предвзято?

— А не можем ли мы поговорить о чём-нибудь ещё? От воспоминаний об этом человеке у меня неминуемо портится настроение, — признался Мишель, уходя от опасной темы.

— Да, конечно, извините, — быстро согласилась Александра. Ей тоже было не по себе, когда она обсуждала своего горячо любимого Сергея с этим бессердечным, жёстким человеком. И тут же, в противовес собственным словам: — Просто мне непонятно, за что вы его так не любите?

— Господи, ну а я-то почему должен его любить? — Устало спросил Мишель. — Для этого у него есть ты!

Сказал, точно ударил. И, вроде бы, не грубо, не в укор, и даже без разнообразных пошлых намёков — нет, нет, но всё равно прозвучало как-то холодно. И вновь сердце её замерло, словно в ожидании чего-то… Чего-то, что так и не случилось. Саша рассеянно посмотрела за окно, кивнула в ответ, и сказала:

— Ну, да, разумеется.

«Уж не из-за Катерины ли вся эта неприязнь? — Бились в голове спутанные обрывки мыслей. — Видимо, там всё не так просто, как Серёжа старался показать! И… господи, какой же у него приятный голос!»

Это уж было совершенно ни к месту, и Александра расстроилась ещё больше. Взгляд её стал рассредоточенным, она не могла сконцентрироваться и не знала, куда деть своё волнение.

— Ты никогда не думала, что твоего отца вызвали на фронт не случайно?

Вопрос, как ни странно, её отрезвил, вернул к действительности. А должно было быть наоборот, ведь Саша до сих пор не могла спокойно думать о случившемся, всякий раз неминуемо доводя себя до истерики бесконечными размышлениями: как он, где он, жив ли он?

Но сейчас, мечась из крайности в крайность, эта тема показалась едва ли не спасительной. Она медленно повернулась к Мишелю, и внимательно посмотрела на него, словно бы взвешивая в мыслях, всерьёз ли он, или в очередной раз хочет поставить её на место.

— Подозрительно это всё, — поделился с ней Мишель. — Столько времени его не трогали, явно же не просто так? Из-за Леонида Воробьёва, правильно? Он поспособствовал, по просьбе своего брата, твоего драгоценного Викентия Иннокентьевича?

— Я… я не знаю, — искренне ответила Александра. Никогда прежде она не задумывалась о том, что отца, по-хорошему, должны были мобилизовать ещё в августе четырнадцатого года, когда война только началась. Многие тогда ушли на фронт из их городка, и продолжали уходить в течение всего следующего года, а она с ужасом ждала того дня, когда придут за её дорогим папочкой — ждала и молилась, чтобы он никогда не настал. Бог внимал её молитвам целых полгода, но потом…

В самом деле, а почему так долго?

— Я не знаю, — повторила она, озвучив свои мысли.

— Зато я знаю, — ответил Мишель. — Их должны были забрать сразу же. Мобилизация началась в августе, а доктора, особенно военнообязанные, практически никогда не остаются в тылу. Я даже могу назвать тебе имя человека, выправившего для них белый билет. Владислав Дружинин. Большой чин в императорском разведывательном ведомстве, бывший начальник Леонида Воробьёва, хороший друг моей матери, и, по совместительству, мой крёстный.

Саша задумалась — нет, эту фамилию она слышала впервые.

— Когда призвали твоего отца?

— В феврале.

— В феврале Дружинина не было в России, — кивнул Мишель. — Уезжал за границу с очередным заданием государственной важности. В его отсутствие они всё это и провернули. Прости, я оговорился. Он, разумеется, я имел в виду отца.

— А мне показалось, что не только его.

— Может, и нет, — не стал спорить Мишель.

— Не-ет, вы это не всерьёз! Викентий Иннокентьевич не мог быть таким подонком! Он с детских лет воспитывал меня, как родную дочь, он… он не мог, — только и сказала она, упрямо качая головой, отказываясь верить.

— Да я и не утверждаю, что он помогал моему отцу, — поспешил успокоить её Мишель, но от этих слов Александра, почему-то, ещё твёрже убедилась в том, что без Воробьёва и там не обошлось. Без него, похоже, ни одно гордеевское тёмное дело не обходится! — В конце концов, Иван Кириллович, может, и вовсе не при чём. Мобилизация вещь серьёзная. С каждым может приключиться.

— Вы это нарочно говорите? — Вздохнув, спросила она.

— Мне кажется странным это совпадение, вот и всё, — просто сказал ей Мишель, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче. — Твоя мать ведь просила у него развода, не так ли? Он длительное время не давал ей его, и ясно было, что не даст. Особого выбора у них с моим отцом, похоже, и не было.

— И за это я его ещё больше ненавижу! — Сказала Александра, на досуге пообещав себе узнать побольше о призыве отца, и, если надо, обратиться к Леониду Иннокентьевичу с этой просьбой. Они не были слишком близки, но Саша почему-то не сомневалась — он не откажет. Им-то теперь какая разница, отца этим всё равно не вернёшь, а у неё, быть может, появится надежда на то, что его смерть — всего лишь очередная фикция от Гордеева, необходимая ему для того, чтобы жениться на её матери. А если бы у неё была надежда… если бы она у неё только была!

«Я бы стала в десятки раз счастливее», сказала она себе. И покачала головой.

— Не понимаю, почему вы его оправдываете. Он же подонок!

— Я не утверждал обратного.

— Но вы утверждали, что он не убивал вашу мать!

— Потому что я действительно так думаю.

— И давно ли? До или после того, как спустили его с лестницы?

— Напрасно иронизируешь, — покачал головой Мишель. — Подумай сама, ты же достаточно хорошо успела с ним познакомиться. Он удивительно хитрый и изворотливый человек. Стал бы он, по-твоему, бегать за моей матерью по всему особняку, паля из револьвера налево и направо? Дворецкий нашёл несколько пуль, в стенах и дверных панелях. Она убегала от своего убийцы, понимаешь? А теперь скажи, стал бы отец действовать столь открыто и безумно? С учётом того, что он при любом раскладе был бы первым, на кого подумают, когда найдут её… тело.

Последнее слово он произнёс осевшим голосом, и отвернулся к окну, надеясь, что она не увидит, как ему плохо. Но Саша, конечно, всё заметила. И с трудом перебарывала теперь безудержное желание пересесть к нему на сиденье, обнять его ласково, и попытаться утешить. А Мишель, в очередной раз нахмурившись, вдруг сказал ей:

— Мы приехали.

Разговор был окончен, а Саша, потерявшая счёт времени, с недоумением посмотрела за окно.

Поезд, действительно остановился.