И снова Саша не была уверена, что поняла его правильно, но на этот раз Максим Стефанович уже не повторялся. Он словно перенёсся туда, в далёкий восемьдесят девятый год, в тот день, когда всё это началось… И ей стоило больших усилий и внимательности, чтобы не потерять нить его рассказа, и без того сбивчивого и непонятного.

«Она никого не любила так, как Санду. Эта, третья их, имени не помню, и то была не так близка, хоть и жили по соседству, каждый день ходили друг к другу в гости… Она была старше. А Санда — моложе. Ей шестнадцать было всего. Шестнадцать. Слишком рано, чтобы сломать ей жизнь… она ведь была совсем ребёнком… Я вот тут ругаю её (Юлию Николаевну), а сам понимаю, в глубине души понимаю, она хотела её спасти… Вытащить из этого болота… Но как? Что она могла? Он (видимо, то самое «чудовище», муж Санды) был слишком могущественен. И если у себя на родине она (Юлия Николаевна) ещё могла спрятаться за собственной знаменитой фамилией, или просить покровительства друзей, то там… в чужой стране… кому она была нужна? Никому. Была пара-тройка влиятельных знакомых, включая (Гордеева, видимо), но все они вместе взятые не имели и сотой доли той власти, что имел он (муж-чудовище). Санда страдала. И моя бедная (Юлия) страдала вместе с ней, точно это её саму выдали замуж в шестнадцать лет, за настоящего монстра… Она не знала, как ей помочь, но знала, что должна сделать это, пока не будет слишком поздно!»

Тут Рихтер замолчал.

Замолчал, и опустил голову, притворяясь, что крайне озадачен изучением лакированной поверхности стола. Вид у него был на редкость мрачный, а лицо приобрело сероватый оттенок. Или это ей показалось, из-за того, что солнце щедро било ему в спину, пряча в тень его печальные глаза.

— Что? — Обеспокоенно спросил Мишель, но Александра вновь покачала головой.

Вот оно.

Сейчас он либо расскажет всё, либо они напрасно приехали сюда.

Набрав в грудь побольше воздуха, Александра осторожно позвала:

— Максим Стефанович…?

Рихтер поднял голову, невидящим взглядом посмотрел сквозь неё. Затем сфокусировался на Мишеле. Снял очки. Снова посмотрел на него, словно осенённый какой-то догадкой. Снова надел очки. Снова посмотрел. И вздохнул.

Рука его поднялась, словно он собирался продолжить, но на полпути остановилась. Он колебался. Потом, видимо, приняв решение, Максим Стефанович категорично покачал головой, но, вопреки собственному желанию сохранить страшную тайну в секрете, продолжил.

«В девяностом году Санда родила сына. Скажу сразу, это было чудом, что она вообще смогла родить, она была такая худенькая, такая маленькая! Не меньшее чудо, что она смогла его выносить. Он (муж) бил её, избивал в кровь, она ходила в синяках, и клялась, что покончит с собой. Моя девочка (Юлия Николаевна) не могла спокойно на это смотреть. Никто не мог, поверь мне. Но что мы должны были сделать? Забудем о том, что он самый влиятельный и богатый человек страны, кем бы он ни был, Санда была его женой. По закону. Он в праве был делать с ней всё, что ему заблагорассудится. Она была его собственностью, и никто не мог этого изменить. И никому не было дела до того, что он был жестокий и беспощадный!»

Когда Максим Стефанович изобразил слово «жестокий», Александра начала кое о чём догадываться. Она вся сразу как-то похолодела изнутри, замерла, обратившись в ледяную статую, и поклялась себе ни словом, ни жестом, ни взглядом не перебивать Рихтера до тех пор, пока он не опровергнет её безумные догадки.

«Санда думала, что однажды он её убьёт. В одном из своих приступов. Или, например, забудет отвязать от кровати утром, и она умрёт с голоду. Бывало, он уезжал надолго и неделями не появлялся в замке… Она боялась. Она не хотела такой жизни ни для себя, ни для своего сына. Тогда она решила бежать. И не без помощи своей подруги. Моя девочка (Юлия Николаевна) просто не могла бросить её в беде. Но их кто-то выдал. Кто-то знал об их плане. Ничего не получилось. Он (чудовище-муж) обо всём узнал. Избил Санду до полусмерти, не оставив на ней живого места, и сломал ей руку в трёх местах. Она была на седьмом месяце беременности тогда, и он знал об этом, но его ничто не остановило. С тех пор он запер её в замке, и никого к ней не пускал, а ей строго-настрого запретил покидать пределы собственной спальни…»

Максим Стефанович замер, и посмотрел на Александру. Она внимательно следила за каждым его жестом, и, по выражению её лица было видно, что она переживает эту трагедию вместе со своей тёзкой, так же остро и болезненно. Такая отзывчивость заставила Рихтера грустно улыбнуться, и он подошёл к самому главному:

«Санда сумела передать ей записку. Она поклялась покончить с собой, и просила её (Юлию Николаевну) только об одном — позаботиться о ребёнке… как угодно, но вырвать его из лап этого монстра, чтобы он не мучился так же, как мучилась она, бедняжка!»

— Боже мой, — вырвалось-таки у Александры, хоть она и пообещала себе хранить молчание и не перебивать старичка. Рихтер поджал губы и согласно кивнул, соглашаясь с её изумлением.

«Моей (…кому, кому, она снова не разобрала?) не было и двадцати пяти лет… но она уже тогда… самый лучший врач… самый лучший женский доктор… И у этой сумасшедшей девчонки (Юлии Николаевны) созрел безумный план. Она знала о наших отношениях. Она знала, чёрт бы её побрал, она знала, кого просила о помощи! Лучший женский врач. Моя (невеста, он сказал, невеста?!)… такая молодая… (лицо Максима Стефановича исказилось) А (Юлия) ни о ком не думала, эгоистка, ни о ком, кроме своей Санды! Она не имела права так поступать. Но кто мы такие, чтобы перечить? Слуги. Всего лишь слуги, рабы, лишённые собственного мнения! Что она ей сказала? Как заставила согласиться? Обещала уволить меня с должности? Тогда мы не смогли бы пожениться — она знала, я не буду сидеть у неё на шее… И (Юлия) бессовестно этим воспользовалась. Иначе никак. Не могло обойтись без угроз, я знаю. Моя (видимо, всё-таки, невеста) никогда не согласилась бы перейти дорогу этому монстру добровольно. Но (Юлия) не оставила ей выбора. Попросту не оставила…»

Рихтер взял ещё одну передышку, и несколько секунд сидел, глядя в сторону, сжимая и разжимая кулаки. Он нервничал. Понимать его с каждой секундой становилось всё труднее.

«…больница… немереное количество детей… мёртвых… умирали часто… рождались мёртвыми… или умирали потом… достать материал не было проблемой…»

— Какой… материал…? — Тихо-тихо, срывающимся шёпотом спросила Александра.

«Ты же понимаешь, какой. Это не казалось им преступлением. (Юлия) воображала себя героиней. Она думала, что спасает кого-то: Санду, её ребёнка… начиталась глупых приключенческих романов, что давал ей… (какое-то имя, видимо, ещё один учитель) И к чему это привело?»

— К чему? — Подтолкнула его Александра, когда он замолчал.

«Надо отдать должное, обыграли они всё блестяще. Моя (невеста) приняла роды, (монстр) был в очередном недельном отъезде… Санда не должна была родить так скоро — он знал, что до девятого месяца оставалось ещё шесть с половиной недель, но ребёнок родился восьмимесячным. За ней (за невестой?) послали вовремя… успели… он родился. Она (невеста) помогла ему родиться. Лучший врач… лучший женский врач… ей не было и двадцати пяти…»

Я не хочу всего этого знать, неожиданно поняла Александра, и рывком встала со своего места. Мишель тотчас же оказался рядом, и легонько взял её за плечи, как будто собирался утешить её, и убедить не волноваться.

— Я не хочу! — прошептала она, и закрыла лицо руками. — Я не хочу знать, что было дальше. Это уж слишком!

Она была похожа на перепуганного взъерошенного воробышка, и Мишель испытал почти физическую потребность, действительно обнять её и утешить. О-о, это как раз неудивительно, вообще-то старшим братом он был превосходным, долгие годы тренировался на Катерине, оттачивал до мелочей своё мастерство. И Саша, в своём отчаянии, со слезами на глазах, была сейчас очень похожа на Катю, на перепуганную маленькую Катю, которая так часто плакала и расстраивалась из-за пустяков.

Но тут дело было явно не в пустяках.

Не стала бы эта сильная и мужественная девушка так переживать из-за мелочей!

— Тихо-тихо, — произнёс Мишель успокаивающим голосом, уже совсем не думая о том, что она, вроде как, его враг, и он пообещал себе ненавидеть всех представителей их семейки до конца дней. Он словно забыл об этом.

— Не думаю, что вы захотите знать правду, — сразу же предупредила она. — Это ужасно, это… Господи, боже! — Прошептала Саша, и спрятала лицо в ладонях.

— Я прошу тебя, успокойся, — очень проникновенно произнёс Мишель, руки его по-прежнему лежали на её плечах. И это, как ни странно, действительно успокаивало. Она была не одна. Он был с ней. Но как сказать ему…? Как она вообще сможет сказать такое вслух?!

Максим Стефанович мог уже не договаривать, тут и так всё было ясно.

Хуже не придумаешь.

И как бы это ей не пришлось успокаивать Мишеля, после того, как она озвучит услышанное от Рихтера! Если, конечно, у неё вообще повернётся язык повторить всё это.

— Хорошо, — прошептала Александра, и вновь села на своё место.

Максим Стефанович наблюдал за ней с грустью, и ничего не говорил. То есть, не жестикулировал. Он сидел без движения, с состраданием глядя на девушку напротив. Потом вздохнул.

— Простите, Максим Стефанович. Пожалуйста, продолжайте, если… если сможете…

Он кивнул в ответ, но некоторое время не продолжал. Собирался с мыслями. И дальнейшие его жесты были медленными, не в пример предыдущим. Медленными, и, как назло, понятными, все до единого, хотя сейчас Александра как раз предпочла бы чего-то так и не понять, не узнать. Но нет, ужасы двадцатипятилетней давности до неё дошли во всей своей красе, не потеряв ни единой детали.

«Детей они подменили. Мальчика Санды забрала к себе (Юлия), а моя (невеста) принесла им мёртвого ребёнка из больницы. Он тоже был восьмимесячным, и родился с отклонениями, мать бросила его, не стала забирать, не стала хоронить… И они похоронили его вместе — Санда и моя невеста. Конечно, он (муж) не поверил, когда вернулся и узнал обо всём. Он раскопал могилу, прямо при свете дня, никого и ничего не стесняясь, и, говорят, когда достал из гроба маленькое тельце, упал на колени и заплакал… Это был единственный раз, когда его видели плачущим. Тогда он поверил. И сына ему было жаль. Но, как ты думаешь, в чём он увидел причину его смерти?»

— О нет, — только и сказала Александра.

«Да. — Максим Стефанович кивнул, подбородок его задрожал. — Он первым делом спросил, кто принимал роды, и ему назвали имя. Тогда он сказал, что она горько пожалеет о своей некомпетентности…»

— Господи!

«В то утро я сделал ей предложение. Подарил кольцо, встав на вот это самое больное колено, тогда ещё крепкое… это было у пруда, в парке, рядом с домом, где мы (с Юлией Николаевной и Гордеевым) жили. Она согласилась. Мы были так счастливы! А к вечеру из Дуная выловили её обезображенное тело. Я узнал его по кольцу. Внутри была надпись, я заказал гравировку. Любимая, ты — моя жизнь, вот как там было написано. Ей не было и двадцати пяти лет! Она умерла такой молодой…»

Было от чего потерять дар речи, подумала Александра, смахивая непрошенные слёзы краешком рукава.

О, да. После такого он имел право ненавидеть Юлию Николаевну!

И, пускай прямой её вины в смерти бедной девушки не было, но всё же… всё же, если бы не она, ничего этого не произошло бы!

Но это, оказалось, было ещё не всё. Далеко не всё.

«Некомпетентности! Будто бы кто-то был виноват, что ребёнок родился раньше срока! Но ему было наплевать. Ему нужен был виновный. Ему нужно было выместить своё зло на ком-то! И этим кем-то стала моя любимая. С Санды нечего было взять, она не вставала с постели и едва дышала. Роды дались ей тяжело. Она и так умирала, он не стал её добивать. А вот к моей дорогой невесте оказался менее благосклонен. — Он опустил голову. — Мне тогда было сорок лет. Сорок. Я был взрослым мужчиной, но повёл себя как мальчишка! Я был ослеплён яростью. Я как будто не видел, чем мне грозит неповиновение, а если и видел, то мне было на это наплевать. Я пришёл к нему, и набросился на него прямо во время обеда, вытащив его из-за стола. Меня должны были убить за это. Убить, понимаешь? Но я не видел ничего перед собой! Я кричал ему — убийца, убийца! — я был готов голыми руками задушить этого ублюдка! Такое не могло сойти мне с рук. Он был беспощаден к своим врагам. Меня должны были убить. Но они всего лишь отрезали мне язык. Чтобы не «клеветал на хороших людей почём зря», вот как они сказали. И это мне ещё повезло. Меня и убили бы, если бы не… (что-о?! Кто-о?!)»

— Гордеев?! — Александра округлила глаза. Максим Стефанович кивнул.

«Он присутствовал тогда на этом обеде. Один из гостей. Они не были друзьями, нет. Просто аристократы всё время находятся в обществе друг друга. Там много именитых семей было… И он (Гордеев) среди их числа… Он узнал меня. Не знаю, был ли он в курсе махинаций своей жены, но про мою погибшую невесту он точно знал. Он спас меня. Заступился. Именно благодаря ему я жив, и сейчас сижу перед тобой».

Вот как оно всё складывается… Юлия Николаевна, такая хорошая и благородная женщина, невольно стала причиной страшного преступления, а её муж — ублюдок и последний из мерзавцев! — взял и сделал доброе дело! Просто так, без причины, как Сашенька сама обычно делала.

Чудеса.

Только жуткие какие-то чудеса!

«Я не был благодарен ему за это, если хочешь знать. Я предпочёл бы умереть. Уйти. К ней. Я любил её… Я её до сих пор люблю!»

— Вы поэтому тогда… — Александра замолчала на полуслове, но заинтересованный взгляд Максима Стефановича подсказал ей, что он хочет, чтобы она продолжила. — В тот день, когда вас привезли в больницу… Вы были таким… безразличным. Отец ещё сказал, что, похоже, вы совсем отчаялись и не хотите жить… Но дело было не в безнадёжной травме. Дело было в том, что вы попросту не хотели выздоравливать?

Он кивнул.

«Я предпочёл бы уйти. Мне было всё равно. Мне стало всё равно в тот момент, когда я увидел это кольцо, на посиневшем пальце утопленницы, бывшей когда-то моей любимой. Моё кольцо. Моя любовь… ей не было и двадцати пяти…»

— Господи, мне так жаль…

«Ты не спросила о главном».

— Я… я… — Запинаясь, она посмотрела на Мишеля. Тот сосредоточенно пытался разобрать хоть слово из беседы, сохраняя прежний недовольный вид. — Да. Пожалуйста, расскажите…

«Он (чудовище-муж) так ни о чём и не узнал. Он поверил в то, что его сын умер. И он не стал его искать. Он поверил в придуманную историю. Историю, ради которой умерла моя любовь. Чтобы спасти этого мальчика…»

Саша и Рихтер, не сговариваясь, посмотрели на Мишеля. Он сразу же нахмурился, ибо ему не доставляло ни малейшего удовольствия, ни эти взгляды, ни Сашино никуда не годное состояние. Бог весть откуда она нашла в себе силы спросить:

— Это был он?

Максим Стефанович тяжело вздохнул, уселся поудобнее, и стал сосредоточенно разминать своё больное колено.

— Максим Стефанович, — уже громче позвала его Александра, — это был он?

И вновь никакого ответа не последовало. Закончив со своим коленом, Рихтер поднял голову и пожал плечами.

«Я взял расчёт сразу после того, как потерял язык. Без языка моё нахождение при Юлии в качестве репетитора не имело ни малейшего смысла. Я больше не мог преподавать. Да если б и мог, неужели думаешь, что я бы остался? Я возненавидел её. Всех их! Из-за них погибла моя единственная любовь! — Он выдержал паузу и глубоко вздохнул. — Я не знаю, куда она дела ребёнка Санды. Ты спрашиваешь меня, он ли это? Я не могу с уверенностью это утверждать. Но, прошу тебя, взгляни на него…»

О таком дважды просить не пришлось, Сашенька охотно повернулась в сторону Мишеля, и скользнула изучающим взглядом по его профилю. Зачем она это делала? Она и так уже знала каждую чёрточку его лица, достаточно было просто закрыть глаза, чтобы представить… Но, всё равно, она посмотрела на него в очередной раз, не в силах отказать себе в таком удовольствии.

Тёмные волосы. Не чёрные, как у Юлии Николаевны, но тёмные, с оттенком каштана и золотистым блеском. Сейчас, на солнце, это было особенно хорошо заметно. Красивый профиль. Правильные черты лица, прямой нос, высокий лоб, чуть выпирающие скулы, чувственные губы, безгранично зелёные глаза… и чёрные-чёрные ресницы.

— Не желаешь ничего объяснить? — Очень недовольно спросил Мишель. Ему не нравилось, что эти двое так бесцеремонно разглядывали его, будто какое-то невиданное диво.

«Посмотри, какая у него смуглая кожа! — Привлёк Сашино внимание Рихтер. — Волосы далеко не рыжие, но он мог пойти и в отца, тот был брюнетом. И брови тёмные. И ресницы. И, что больше всего бросается в глаза, — ничего общего с Юлией! Ни единой общей черты… Ни с ней, ни с (Гордеевым)…»

Это было истинно так.

Мишель абсолютно не походил ни на мать, ни на отца, это она заметила ещё при первой их встрече. Вообще никак. Ничем. Он был по-своему уникальный. Он даже на Алексея Николаевича, насколько Саша могла помнить старшего Волконского, не был ничем похож. Тот вообще уродился светловолосым и голубоглазым, не в пример сестре, так что подумать было над чем.

Максим Стефанович в очередной раз вздохнул, и добавил:

«Я берусь утверждать ничего. Но ведь Юлию никто никогда не видел в тяжести!»

И это, кажется, стало решающим аргументом.

Хотя Александра уже и не сомневалась в своих предположениях.

Что ж, всё стало более или менее ясно, не считая того, как ей теперь пересказать эту историю Мишелю? Вот что не давало ей покоя!

Пока она, пользуясь случаем, смотрела на страшно недовольного Волконского, Максим Стефанович привлёк её внимание очередным жестом. Саша повернулась, понуро опустив голову. Так и хотелось спросить — что, это ещё не всё? Будут другие леденящие душу подробности, вроде похищения маленьких мёртвых детей из родильного отделения?

«Она приходила ко мне», изобразил Рихтер. И, верный закону жанра, на самом интересном месте «замолчал». Руки его больше не двигались, он пристально смотрел на Сашу, прямым, немигающим взглядом.

— Когда?

«Не так давно»

— …зачем? — Подумав немного, спросила Александра.

Двадцать пять лет спустя. Действительно, зачем? Извиниться? Покаяться? Простите, конечно, дорогая Юлия Николаевна, но не поздновато ли вы спохватились? Столько воды утекло…

«Она просила рассказать обо всём, если он вдруг будет спрашивать», пояснил Рихтер. Имена изобразить было тяжелее, обычно он использовал жесты для обозначения целых слов, и эти бесконечные его «он», «она» и «они» ещё больше усложняли понимание. Но на этот раз Саша поняла без объяснений.

Он.

Её сын.

Князь Михаил Волконский.

Рихтер знал, что он придёт. Вот почему он узнал его, Сашиного спутника, хоть это и могло бы показаться невероятным, что она пришла в гости к дорогому Максиму Стефановичу в компании не кого-то там, а самого Волконского, хозяина здешних земель и самого богатого человека в округе.

Её сына.

Сына женщины, из-за которой бедный учитель потерял самое дорогое, что у него было.

Рихтер обо всём заранее знал. Он ждал этого визита. Он был к нему готов. Потому, что Юлия Николаевна предупредила его о такой возможности. Она хотела, чтобы её сын узнал правду, но сама она сказать ему эту правду не могла. Или не успела.

«Это придётся сделать мне», с очередным приступом панического страха подумала Александра. Как? Как?!

Однако мысли её зацепились за то самое несоответствие, показавшееся столь странным вначале.

— Спустя столько времени?

«У неё были причины», последовал ответ. Максим Стефанович несколько раз кивнул самому себе, а потом вдруг улыбнулся. Саше сделалось не по себе от этой улыбки — создавалось впечатление, что какая-то часть его измученной души была рада такому повороту событий. Рада — о таком и помыслить страшно! — рада, что её убили.

Нет. Нет-нет, Александра не хотела в это верить! В своей прошлой жизни, счастливой жизни, она привыкла считать всех друзьями, добрыми и милыми людьми, и пусть все они такими и останутся: и предатель Викентий Иннокентьевич, помогавший ей встать на ноги, и кровожадно улыбающийся Максим Стефанович, «добрый дедушка» из прошлого.

— И что же это за причины? — Спросила Александра, игнорируя его страшную улыбку.

Ответ последовал незамедлительно:

«Он вернулся за ней».

Опять эти бесконечные «он», «она», в которых Саша уже давно запуталась. Так как для неё-то априори виновником всех бед был Иван Кириллович, она поначалу подумала на него, но эта странная улыбка Рихтера заставила её усомниться и уточнить:

— Кто?

А потом Максим Стефанович сделал то, что, по святой убеждённости Мишеля, должен был сделать сразу же, как только они переступили порог его дома. Он достал из кармана пиджака блокнот, который Саша хорошо помнила. Не этот конкретно, быть может, а похожий на него: Максим Стефанович в прошлом писал свои пожелания для медсестёр, которые понимали его не так хорошо, как она — принести одеяло, открыть окно, подать воды, и так далее. В дальнейшем блокнот использовался для составления списка покупок — продавцы тоже не знали языка жестов, а вот читать умели превосходно, и всегда хвалили господина Рихтера за то, что он так грамотно вышел из положения.

«Давно бы так», подумал Мишель, с любопытством заглядывая через Сашино плечо — что там пишет этот сумасшедший старик? Догадался, наконец, снизойти до человеческого общения, неужто?! И пока Мишель комментировал его действия, в своей извечно саркастической манере, слава богу, мысленно, Максим Стефанович успел раскрыть свой блокнот на чистой страничке, и карандашом нацарапать одно-единственное имя.

Кройтор.