— Я переспал с твоей невестой вчера, — вот так, безо всяких вступлений, начал разговор Алексей, едва успев переступить порог гордеевского кабинета.

— Ты… что? — Иван Кириллович, разумеется, услышал всё с первого раза, но всё же счёл нужным переспросить.

— И я сделаю это снова, когда ты уедешь на очередное своё совещание, — беспечно добавил Алексей к вышесказанному, и, скрестив руки на груди, высокомерно посмотрел на Гордеева сверху вниз.

Министр, поначалу, не поверил ни единому слову, отдадим ему должное. О, да, всем давно известно: от Алексея Николаевича ожидать можно чего угодно, но… такого? Нет, не может быть! Очередная грязная клевета, несомненно!

Или нет? Но, как бы там ни было, Иван Кириллович не мог позволить этому заносчивому ублюдку дурно отзываться о его женщине, а потому он нарочито медленно поднялся из-за стола. И если он думал, что полковника с десятилетним опытом армейских будней за плечами испугает его демонстративная хладнокровная решительность, то он очень заблуждался.

Алексей только усмехнулся — своей привычной жестокой усмешкой, и вопросительно изогнул бровь, будто призывая: давай-давай, ну что же ты? Иван Кириллович отчего-то поумерил свой пыл, наткнувшись на ледяной взгляд голубых глаз, преисполненных ненависти. Живо вспомнилось, как Мишель безжалостно спустил его с лестницы Большого дома, и как набросился на него с кулаками, не вспомнив ни на секунду о родственных чувствах. Этот тоже не вспомнит.

И, более того, по Волконскому было хорошо видно — он прямо-таки жаждет драки! И провоцирует его, намеренно провоцирует, негодяй… Оправдав этим собственную трусость, Иван Кириллович уткнулся кулаками в лакированную поверхность стола, но дальше этого дело не пошло, с места он не сдвинулся. Ещё раз ломать только-только сросшийся нос ему не хотелось. И если был способ избежать схватки с этим безумцем, Гордеев искренне желал его найти.

— Алексей, я попросил бы тебя немедленно покинуть мой кабинет! — Сказал он первое, что пришло на ум.

— А я, Иван, попросил бы тебя немедленно покинуть мою квартиру! — Парировал Волконский с усмешкой. — Если мне не изменяет память, твоего здесь ничего нет. Поправь меня, если я ошибаюсь.

— Что тебе нужно? — Начиная терять терпение, спросил Гордеев. Руки его сжались в кулаки самопроизвольно, и ничего на свете он не хотел так, как съездить Волконскому по его ухмыляющейся слащавой физиономии, да посильнее! Но слишком велик был риск получить сдачи, а рисковать в таких вопросах Иван Кириллович не любил.

— Предлагаю поделить её по-честному. Скажем, ты — с понедельника по среду, а я — с четверга по субботу! — Продолжал глумиться Волконский. — Воскресенье, так и быть, пусть отдыхает.

— Алексей, какого чёрта…

— А-а, прошу меня простить, не учёл особенностей твоего возраста! Каждый день, наверное, это слишком для тебя, да? Тогда давай так: ты будешь приходить к ней по чётным дням, а я — по нечётным. С неё всё равно не убудет, а мы с тобою останемся в неизменном выигрыше!

А вот это было уже последней каплей. Про возрастную немощность упоминать явно не стоило, да и говорить об Алёне в таком тоне — тем более. Чаша ангельского терпения Ивана Гордеева переполнилась, и он, уже не отдавая себе отчёта в собственных действиях, с яростным воплем бросился на Алексея. И в следующую же секунду отлетел к стене, опрокинув высокий напольный светильник с инкрустированной ножкой. Загремело дерево, зазвенело стекло, Иван Кириллович повалился прямо на осколки и поранил руку, но, не замечая этого, вновь поднялся и предпринял повторный штурм. На этот раз они сцепились не на жизнь, а на смерть, и неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не своевременное появление Мишеля.

Сына с визитом Гордеев сегодня не ждал, но был сказочно рад его появлению, потому что первым делом Мишель оттащил Алексея в сторону, и, хорошенько приложив его об стену, вцепился в плечи дядюшки мёртвой хваткой, и сказал:

— Немедленно прекрати.

Полковник Волконский, разумеется, ожидал совершенно другой реакции.

— Что?! Прекратить? Миша, да на чьей ты стороне?! Как ты можешь защищать этого ублюдка? Давай просто выбросим его в окно и дело с концом! Здесь высоко лететь, он наверняка разобьётся!

— Я сказал, прекрати. — Сквозь зубы произнёс Мишель, и у Алексея сложилось неизгладимое впечатление, что ещё секунда — и племянник его ударит.

— Что с тобой? — Уже гораздо спокойнее спросил он тогда.

Гордеев, тем временем, поднялся на ноги, и, посмотрев на свою окровавленную ладонь, порезанную осколками, невесело усмехнулся. А затем поднял взгляд на своего спасителя, и сказал еле слышно:

— Спасибо, сынок. Ты вовремя!

Эта фраза Мишелю тоже не понравилась, да ещё похлеще, чем Алексей с его никуда не годным поведением! Гордеев вёл себя так, будто они и впрямь заодно, и это Мишеля покоробило. Ох, господи, ну и куда деваться теперь? Что делать, что говорить? Позволить Алексею убить-таки его отца или избить до полусмерти? Или продолжать заступаться за это ничтожество? Мишелю в тот момент подумалось, что какое бы решение он не принял — всё равно оно будет неправильным.

И тогда он подумал о матери: а чего бы хотела она? К сожалению, ответ был слишком очевиден, и поэтому Мишель ещё крепче прижал Алексея к стене, не давая ему вырваться и вновь броситься на Гордеева.

— Оставь нас, — сказал он, но прозвучало как приказ. А полковник Волконский привык исполнять приказы только вышестоящих по званию, и никак иначе. Других авторитетов для него не существовало никогда, он и собственную мать-генеральшу редко когда слушал, что уж говорить о племяннике?

— Ты ещё смеешь мною командовать? — С вызовом спросил Алексей, призывая на помощь те самые повелительные интонации, от которых трепетали его солдаты. Но на Мишеля приём не подействовал, более того, он только удвоил его решимость.

— Кто-то же должен командовать, — с точно такой же холодностью ответил Мишель, не разжимая своей железной хватки. — И уж точно не ты, Алексей, потому что в тебе уже не осталось ничего человеческого! И понятий о чести для тебя тоже, увы, не существует.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, с такой лютой ненавистью, что Гордееву, наблюдающему эту картину, сделалось по-настоящему жутко. Эти две разъярённые стихии готовы были сойтись и уничтожить друг друга, бесстрашно и безжалостно, и не было в мире такой силы, что смогла бы остановить их. Хорошо, конечно, что Алексей переключил свой гнев с него самого на его сына, но проснувшиеся отцовские качества в Гордееве заставили его взволноваться за Мишеля.

Вот только сам Мишель за себя не волновался ни в коей мере. Если надо, он был готов ответить за свою непростительную дерзость — непростительную и по отношению к родному дяде, и уж тем более к собственному командиру, полковнику Волконскому.

А Алексей, неожиданно осознавший, что с Мишелем-то всё будет не так просто, как с Гордеевым, в кои то веки решил проявить благоразумие. А может, и не это было причиной, а всё же безграничная любовь к своему племяннику… которого он помнил ещё забавным зеленоглазым мальчишкой, и с которым никак не желал враждовать теперь. Тем более — ссориться из-за этого ничтожества, Ивана Кирилловича! Поэтому Алексей, не забыв метнуть взгляд-молнию на Гордеева, сказал тихо:

— Пусти меня.

По его тону Мишель понял, что сопротивление сломлено, и отошёл на шаг назад, несмотря на вялые протесты Гордеева. Тому явно не понравился такой мирный финал — он не отказался бы, если бы Мишель подпортил безупречную личность Алексея Николаевича парочкой синяков. Или, например, сломал нос — по себе Гордеев знал, что это у Мишеля получается весьма и весьма неплохо, стоит только захотеть!

Но Волконские не спешили воевать друг с другом, в то время как можно было объединить усилия и вместе воевать с Гордеевым! К величайшему сожалению последнего.

Алексей, ещё раз посмотрев на Ивана Кирилловича с ненавистью, поправил свой измятый мундир, и искоса взглянул на Мишеля. Тот нарочно встал так, чтобы загородить собою отца, на случай, если полковник надумает продолжить начатое, невзирая на предупреждения. Но Алексей не собирался. Однако и уйти просто так, разумеется, он тоже не мог. Поэтому, похлопав племянника по плечу, он сказал с усмешкой:

— Молодец, Миша! Твоя мать была бы тобой довольна!

Да ещё с таким ядом сказал, мерзавец, что Мишель едва ли сдержался, дабы не выбросить из окна его самого. Да как он смел попрекать его матерью?! Как смел намекать на то, что он предаёт её память?! Изо всех сил борясь с собственными эмоциями, Мишель старался сохранять похвальное самообладание, и на провокацию не поддался. Он лишь наградил Алексея мрачным взглядом в ответ, но так ничего и не сказал.

Поняв, что уловка не сработала, и задеть племянника за живое не удалось, Алексей решил подойти с другой стороны. И поглядел теперь уже на Гордеева.

— Ты так и не ответил мне на счёт твоей шлюхи, Иван! Мы с тобою договорились или нет?

Гордеев зашевелился, сжал кулаки, и уже всерьёз вознамерился убить Алексея Николаевича, и стереть эту гадкую усмешку с его лица тем или иным способом. Но ещё раньше вмешался Мишель, которому тоже претило поведение собственного дядюшки — нахальное, отвратительное, и ни в какие рамки не укладывающееся. Вновь взяв Алексея за плечи, Мишель развернул его к выходу, и едва ли не силой вытолкал за дверь. Гордеев, наблюдая за этой сценой, высоко поднял брови, никак не ожидая от сына ничего подобного.

— Миша, что ты делаешь, чёрт возьми?! — Возмущённо восклицал Алексей уже из коридора. — Я твой командир, и я требую к себе уважения, и…

— Можешь пожаловаться на меня в своём рапорте, — перебил Мишель его речи, и, наигранно улыбнувшись напоследок, захлопнул дверь кабинета прямо у Алексея перед носом. И, на случай повторного визита, повернул ключ в замке. Полковник, с той стороны, разумеется, не отступился, и для начала подёргал за медную ручку, а затем, в бессилии, ударил кулаком по дверному косяку и выругался.

И только потом заметил, что на него широко распахнутыми глазами смотрит Алёна, вышедшая на шум в коридор.

— Алёша…? — Как всегда нежно и тихо она говорила с ним. И, подойдя ближе, коснулась его рассечённого лба — это Гордеев постарался, молодец. — Что с тобой случилось, у тебя кровь!

Ничего, кроме хмурого полупрезрительного взгляда она от него не дождалась. Затем Алексей, откинув с лица длинные светлые волосы, прикоснулся рукой к своему лбу, и посмотрел на пальцы, окрашенные алым. И снова выругался.

— Алёша, что там у вас произошло?! — Зашептала Алёна, протягивая ему платок. — Вот, возьми скорее! Тебе больно, Алёшенька? Что случилось, это чудовище посмело ударить тебя?

Чудовище, стало быть? А совсем недавно ты называла так своего мужа, Ивана Тихонова! Ах, Алёна, Алёна… так и не научилась разбираться в мужчинах, бедняжка. В подтверждение этому, Алексей в следующее мгновение перехватил её руки у запястий, не давая обнять себя и пожалеть. С презрением посмотрев на неё, в её печальные серые глаза, полковник Волконский грубо оттолкнул Алёну от себя, и, так ничего ей и не сказав, быстрыми шагами направился к выходу.

Хлопнула за ним входная дверь, а Алёна так и осталась стоять в коридоре, не понимая, что происходит, и почему её Алёшка был так груб с ней. Бедняжка, так до последнего и не верила в то, что всё кончено.

За стеной, в кабинете министра, тем временем тоже было интересно. Гордеев, достав из кармана платок, наскоро перевязал свою разрезанную руку, чтобы остановить кровотечение, и с благодарностью посмотрел на сына.

— Спасибо тебе, Миша, от всего сердца спасибо! Клянусь, этот безумец убил бы меня, если бы не твоё своевременное вмешательство! Э-э… Миша, не смотри на меня так, словно хочешь продолжить начатое твоим безумным дядюшкой… — На всякий случай попросил Гордеев, потому что ему весьма и весьма не понравился холодный взгляд Мишеля, посланный из-под сдвинутых бровей.

Мишель не ответил, но потянулся к отвороту своего пиджака, и достал оттуда кое-что, очень напоминающее полицейское дело. Спасибо Володе Владимирцеву и его отцу, благодаря их связям в полиции, получилось раздобыть такой редкий материал! Не бесплатно, конечно, но кто в наше время делает добрые дела за просто так? Разве что, Сашенька Тихонова? Но о ней Мишель старался не думать вообще, слишком мучительно это было.

Гордеев тем временем сказал:

— Хорошо, что ты пришёл, я как раз хотел с тобой кое-что обсудить. Твой неожиданный разрыв с Митрофановой, к примеру! — Он недобро прищурился. — Потрудись объяснить, что это значит, чёрт возьми!

— Могу вернуть тебе эти же самые слова, — невозмутимо ответил Мишель, положив на его стол ту самую папку. Иван Кириллович как будто этого и не заметил, и, опустившись в кресло, растерянно посмотрел для начала на окровавленный платок поверх своей ладони. И лишь потом продолжил, с претензией на недовольство:

— Андрей Митрофанов оказывал мне огромную поддержку в министерстве! Да на нём одном держится едва ли не треть моих избирателей! А ты?! Как ты посмел разорвать помолвку?! О чём ты вообще думал?! Нам нужен этот брак, этот союз, со всеми вытекающими из него привилегиями и выгодами, а ты…

— Кому это — нам? — Лениво осведомился Мишель. — Мне, например, не нужен совершенно. — И, кивнув в сторону папки, всё ещё лежавшей на столе, полюбопытствовал: — Не хочешь ничего мне объяснить?

Гордеев его вопрос проигнорировал, слишком разгневан он был для того, чтобы обращать внимание на какие-то мелочи. Куда больше его волновало всё то, что касалось Андрея Митрофанова и тех выгод, что он сулил.

— Ксения сказала, ты предпочёл ей другую, но это… это же смешно, Миша, чёрт возьми! Ты же не настолько глуп и слеп, чтобы между графиней Митрофановой и этой жалкой девчонкой выбрать не Ксению?! Ты же… ты же… это, что, правда?

Ксении стоило бы помолчать, а не изображать из себя обиженную невесту! Сама виновата, чёрт возьми, но ведь поглядите-ка до чего дошла, ещё смела сваливать всю вину на него, на Мишеля…! Это было бы обидно, если б не было правдой. Увы, пришлось признать — даже если бы не Ксюшины измены, Мишель всё равно разорвал бы эту помолвку. Он не смог бы на ней жениться. Просто не смог бы. Это было бы неправильно — он же её не любил, не любил…

— Так это правда? — Допытывался Гордеев, не забыв о презрительной усмешке и о взглядах, полных злой иронии, — Миша, неужели у тебя хватило ума в неё влюбиться?!

Иван Кириллович говорил так, словно это не он сам собирался жениться на точно такой же бедной мещанке, да ещё и с подмоченной репутацией и двумя детьми. Что уж говорить, Саша в этом вопросе была куда предпочтительнее собственной матери: она, по крайней мере, была честной девушкой.

— Ты же понимаешь, — продолжал Гордеев тем временем, — что я этого не допущу?

— Чего именно? — поинтересовался Мишель, скрестив руки на груди. Наблюдать за праведным гневом отца было отрадно, однако в полной мере насладиться его яростью мешало нехорошее предчувствие. Мишель прекрасно осознавал, что Иван Кириллович способен на любую низость, и это настораживало. Не за себя он боялся, вовсе нет… вот это-то и было самым страшным — Александра могла пострадать! А такого Мишель бы себе никогда не простил.

— Я не позволю вам быть вместе! — изрёк Гордеев с чувством. — Вы никогда не будете вместе, пока я жив! Миша, это мезальянс! Ты только посмотри на неё! Ты… ты заслуживаешь гораздо большего, чем эта… девушка, — заметив, каким ледяным взглядом сын смотрит на него, Иван Кириллович осёкся в последний момент, и решил не сквернословить. — К тому же, без поддержки Андрея Митрофанова я долго не продержусь! Тебе нужна Ксения, и точка. Если ты забыл, именно этого хотела твоя мать…

Какой чудесный, тонкий ход! Надавить на больное, помянуть Юлию Николаевну — можно подумать, Мишель уже забыл, как она упрашивала его жениться на Ксении! Она даже в записке своей предсмертной написала ему: «Ксению, пожалуйста, не бросай. Она хорошая девушка» Хорошая или нет, но Мишелю, увы, нужна была не она. И он надеялся, что мать понимает его, понимает и не осуждает этот выбор.

А Гордеев, когда понял, что и с этой стороны к сыну не подступиться, решил избрать беспроигрышную тактику. Свою любимую, срабатывавшую в десятках подобных случаев!

— Я убью её, — спокойно, и невозмутимо сказал он. — Если ты не вернёшься к Митрофановой сегодня же, я убью твою Александру! Сам. Своими собственными руками. И, я клянусь тебе, Миша, я постараюсь сделать так, чтобы она мучилась перед смертью!

Потрясающие перспективы он обрисовал. И ведь убьёт, подумал Мишель с безграничным отчаянием. В душе у него бушевал ураган, но самое большое, что он мог позволить себе, это стиснуть зубы и слегка дёрнуть щекой. Сегодня по части самообладания ему не было равных, это бесспорно.

— Ты всё сказал? — Полюбопытствовал он, вскинув голову и посмотрев на отца с вызовом.

— Я-то всё сказал, вот только ты меня, должно быть, не услышал?

— Отчего же? На слух пока не жалуюсь. А вот у тебя, похоже, с ним проблемы. Я, кажется, задал тебе вопрос? И ответа на него так и не получил. — Мишель снова кивнул на папку, что лежала на столе, и лишь с третьего раза Иван Кириллович удосужился на неё взглянуть.

И тотчас же побледнел, изменившись в лице.

— …что? Откуда это у тебя?! — Слишком поздно Гордеев понял, что выдал себя с головой, и в коронных оправданиях, вроде: «Я не знаю, о чём ты!» уже не было смысла. Собственно, он и так мог бы не притворяться, Мишель давно уже всё понял. И не без усмешки наблюдал за чудесными метаморфозами: Иван Кириллович из разъярённого дракона превращался в забитого, перепуганного щенка прямо на глазах.

— Собственно… что это? — Решил-таки выкрутиться Гордеев, и, ослабив ворот рубашки, поднял взгляд на сына.

— Дело об убийстве Матея Кройтора, — отозвался Мишель. — Знаешь такого?

— А должен?

— Может, и нет. Но я бы на твоём месте знал имя человека, чьими стараниями началась твоя блестящая карьера в министерстве! — И Мишель очаровательно улыбнулся в довершение своих слов.

— Боюсь, я не понимаю…

— Оставь это, отец, мне всё известно. Это ты покушался на него той ночью, двадцать лет назад. Ты и твои люди, вы убили кучера, убили Габриеля Гиоане, его верного помощника, и чуть было не убили его самого. Что пошло не так? Как ему удалось спастись от тебя и твоих головорезов? Видимо, Матей Кройтор оказался крепким орешком, тебе не по зубам. Так или иначе, ему удалось уйти, и, чтобы вы не искали его в дальнейшем, он бросил в Дунай тело кого-то, очень похожего на него, не забыв перед этим надеть на палец старое фамильное кольцо. И ты со спокойной душой решил, что волноваться больше не о чем.

— Миша, что ты такое говоришь? — Пробормотал Гордеев, но его жалкие речи не убедили даже его самого, что уж говорить о Мишеле?

— Ты знал о завещании Санды Кройтор. Ты знал, что она отписала всё своё имущество моей матери, своей лучшей подруге. Адриана в Румынии считали мёртвым, поэтому его имя в завещании не фигурировало — как я понимаю, это единственная причина, по которой он ещё жив. А иначе ты бы и его убил, не так ли?

На этот раз Иван Кириллович не стал ничего говорить. Сжав губы в одну тонкую линию, он смерил Мишеля холодным — нет, ледяным! — взглядом, недобро прищурившись. Но того не смутить было подобными выходками, он Гордеева не боялся ничуть. Поэтому, усмехнувшись, продолжил:

— Ты подстраховался на случай провала, отец. Если бы Кройтор выжил, как в итоге и произошло, ему бы и в голову не пришло связать это покушение с тобой. Вы не были близко знакомы, не были друзьями — ничего общего, чужие люди! А кто единственный выигрывал от его смерти? Разумеется, наследница! Твоя подлая и коварная жена. А теперь посмотри мне в глаза, отец, и ответь — как ты мог так поступить с ней?

Иван Кириллович, секунду назад храбрившийся и игравший в невозмутимость, поспешно отвёл взгляд, и сделал вид, что изучает рисунок на персидском ковре в своём кабинете.

— Разумеется, Кройтор решил, что всё это дело рук моей матери. Он понятия не имел, что за её спиной стоял ты. Он понятия не имел, что она и знать не знала ни о каком завещании! Ну же, отец, признайся — она ведь не знала? Не знала, что Санда отписала всё ей?

— Ей?! Да с какой бы это стати, Миша? Санда отписала всё своим чёртовым детям, сыну и дочери! И замок, и знаменитые конюшни, и банковские счета, — удивил Гордеев неожиданной откровенностью, — мы исправили завещание на свой лад, у меня были свои люди среди адвокатов, которые помогли сделать Юлию единственной наследницей.

— Вот как? — Мишель собрался, было, удивиться, но передумал. — Собственно, да. Чего ещё ожидать от такого человека, как ты?

— Миша, ты не понимаешь! Я делал это не ради себя! — Попробовал, было, выкрутиться Гордеев, но у Мишеля его попытки вызвали лишь ироническую улыбку.

— Ради нас с матушкой, стало быть. Или, подожди, давай-ка придумаем не менее благородный мотив: ради нашей семьи, оказавшейся на грани разорения в тот год?

— Дела с отелями тогда, действительно, шли хуже некуда, — согласно закивал Гордеев. — Волконские медленно, но верно шли на дно! Алексей вёл разгульную жизнь, а твой дядя Михаил не справлялся один!

— Поэтому, получив наследство Кройторов, ты первым делом обеспечил себе должность в министерстве? Я попросил Семёна раздобыть для меня старые счета. И, знаешь, что-то я не заметил, как ты помогал финансировать «Центральный» в годы его становления! Может, я просто не там смотрел? А ещё, оказывается, тогда отелей было пять! Пятый разорился, и от него пришлось отказаться. Примечательно, как раз в тот год, когда моя мать получила наследство от Кройтора! У вас были деньги для того, чтобы спасти отель. Но ты предпочёл пустить все их на свою политическую карьеру, а мама тебя в который раз послушала. Так что, прошу, не надо говорить мне о семье и прочих высоких материях! Ты задумал всё это исключительно ради самого себя, преследуя собственные эгоистичные цели, ни больше ни меньше.

— И ты станешь меня за это судить?! — С вызовом спросил Гордеев, словно и впрямь не видел в этом ничего предосудительного. — Думаешь, мне было легко?! А представь, где мы были бы, где ты сам был бы сейчас, если бы не я? Тебе кажется, что богатство и достаток даются легко? Это потому, что ты среди всего этого вырос, и не знаешь, что может быть и по-другому! А у нас вполне могло быть по-другому! Если бы Волконские разорились, я не смог бы содержать всех вас: тебя, твою мать, обоих её братьев, и твою чёртову бабку генеральшу! Я боялся катастрофы, чёрт возьми, и решил перестраховаться!

— Убив Кройтора, и присвоив себе всё его наследство? — С издёвкой спросил Мишель.

— У меня свои методы, — проворчал Гордеев, недовольный.

— Прекрасно. Но зачем было подставлять мою мать?! Ты же не мог не понимать, что Кройтор будет считать её виноватой?!

— Миша, я клянусь тебе, я не знал, что он жив!

— Ты знал.

— Откуда я мог…

— Третья лошадь в упряжке, отец. Дружинин мне всё рассказал, прошу тебя, не прикидывайся. Даже если тебя самого не было в ту ночь, когда казнили бедного кучера и Габриеля Гиоане, твои люди не могли быть настолько слепы, чтобы не заметить отсутствие третьей лошади. Ты всё прекрасно знал. И ты знал, что Кройтор рано или поздно вернётся, чтобы отомстить. Вот только отомстить не тебе, а твоей жене. Которая, чёрт подери, понятия не имела о твоих интригах!

На взгляд Мишеля, за такой поступок Гордеева следовало бы придушить голыми руками. И наверняка там, на страшном суде, ему бы даже не засчитали отцеубийство за грех. Архангелы ещё и руку бы пожали, со словами: «Правильно, Мишенька, так и надо ему, негодяю!» Тяжело вздохнув, он спросил с безнадёжностью:

— Как ты мог так с ней поступить?

Вопрос повис в воздухе, Гордеев не знал, что ответить. И как оправдать свою подлость, увы, тоже не знал. Он молча смотрел в сторону, сосредоточенно хмурясь, время от времени сжимая и разжимая кулаки. Он ждал, что скажет Мишель, в чьей власти теперь оказался.

А Мишель сказал:

— Живи с этим, если можешь, отец. Впрочем, не сомневаюсь, что можешь. Твоя совесть не мешает тебе спать по ночам и никогда не мешала.

— Я не думал, что всё так получится! — Воскликнул Гордеев, решив, что это единственное его оправдание теперь. Да и оно — лживое насквозь. Разумеется, думал! И, более того, именно он обеспечил Матею Кройтору продвижение по военной службе, документы на новое имя, и, самое главное, успешное возвращение двадцать пять лет спустя. Он сделал это, прекрасно понимая, что Кройтор будет искать Юлию Николаевну ради вполне определённых целей. А Иван Кириллович только этого и добивался — смерть жены развязывала ему руки, давала возможность жениться на любимой Алёне…

— Можешь не оправдываться, — бесстрастно ответил Мишель, для которого все попытки отца были как на ладони, — сейчас это уже ничего не меняет.

— И что ты намерен делать с этой информацией? — Оживился Иван Кириллович. О, да, именно этот вопрос интересовал его больше всего, он прямо-таки обратился в слух, не сводя с сына внимательного взгляда. Мишелю от этого сделалось бесконечно противно: даже сейчас Гордеев не переставал думать исключительно о самом себе, о собственных выгодах… Этот человек неисправим. И никогда уже не исправится.

— Ничего, — порадовал Мишель его чёрное сердце.

— Ничего?! — Увы, на такую удачу Гордеев и рассчитывать не мог! Склонив голову на плечо, он впился в Мишеля внимательным, изучающим взглядом, словно до сих пор ища подвох. — И чего же ты хочешь взамен, Миша? — спросил он таким противным голосом, что Мишель из последних сил сдержался, чтобы не ударить его по его подлой, противной физиономии.

— Думаешь, сможешь купить моё молчание? Думаешь, я за деньги стану покрывать убийцу собственной матери?

— Я её не убивал! — отметил Гордеев, между прочим, совершенно справедливо.

— Сам — нет, не убивал. Но ты сделал всё, чтобы это случилось! А я её не спас, вовремя не пришёл на помощь, так что мы оба с тобой виноваты в её смерти, отец, виноваты не меньше самого Кройтора, — Мишель усмехнулся. — И я-то, в отличие от тебя, никогда себе этого не прощу.

— Но у тебя, помимо матери, так же есть ещё и отец! — Озвучил очевидные истины Гордеев. И если он надеялся, что со стороны это будет напоминать родительскую заботу, то он просчитался. Всё равно это пахло эгоизмом, дескать — пощади меня, Мишенька, я же твой родной папа!

— Вот именно поэтому я не буду афишировать твоё участие в этом деле, — устало произнёс Мишель, усмехнувшись в ответ на облегчённый вздох Ивана Кирилловича. — Делай, что хочешь, живи, как хочешь. Будь счастлив со своей Алёной, совет вам да любовь!

«Жизнь тебя и так уже наказала, и накажет ещё сильнее», добавил он, но уже мысленно, вспомнив об Алексее и его прощальных словах.

— Спасибо тебе за щедрость, Мишенька, — осторожно произнёс Иван Кириллович, — но почему-то мне кажется, что это ещё не всё. Предупреждаю сразу: во всём, что касается твоей Александры, я намереваюсь стоять до конца! Здесь тебе меня не запугать, и раз она — твоё слабое место, что ж, я найду, чем тебе ответить! Андрей Митрофанов нужен мне, Миша! Нужен нам! Как и твой союз с его дочерью. И, если ты не хочешь окончательно разорить меня, то тебе следует подумать, как вернуть доверие Ксении.

«Ты что, всерьёз считаешь, что можешь мне приказывать?», взглядом спросил его Мишель, а вслух произнёс с усмешкой:

— «Моей» Александры?

Повисла пауза, в течении которой у Гордеева на лице отразились все его недалёкие мысли, увенчавшиеся искренним недоумением. А затем в глазах его промелькнул настоящий страх, когда он сообразил, что шантажировать сына ему больше нечем.

— Ксения ошиблась, отец, — продолжил Мишель, и ни один мускул на его лице не дрогнул, — женщины так устроены, всегда ищут виноватых там, где виноваты сами. И «моя» Александра, как ты изволил выразиться, здесь совершенно не причём. Странно, что ты поверил в это. А, впрочем, ты меня слишком мало знаешь, так что ничего удивительного. Так вот, отец, я никогда бы не связал свою жизнь с такой, как она. Меня, в отличие от тебя, никогда не тянуло на простолюдинок!

Тон его был холоден, а голос звучал до того убедительно, что у Гордеева и в мыслях не было усомниться. Действительно, как он мог поверить словам обиженной ревнивицы Ксении? Как он мог всерьёз предположить, чтобы его сын, и… эта?!

Но, увы, это означало, что Гордеев потерял свой самый последний козырь! Других способов воздействия на сына у него не было, а когда последняя надежда уплыла из рук, Иван Кириллович почувствовал себя безоружным и на удивление беспомощным. Он перевёл на Мишеля растерянный взгляд, не зная, что и сказать.

— Но раз уж мы заговорили о ней, — Мишель позволил себе невесело улыбнуться, — думаю, имеет смысл кое-что прояснить. Дело об убийстве моей матери, что успел завести Леонид Воробьёв — оно у меня, отец. И, я клянусь тебе, если с «моей» Александрой что-нибудь случится, оно окажется у Дружинина так быстро, что ты и глазом не успеешь моргнуть.

— Что?!

— Ты меня прекрасно слышал. У нас с ней общие интересы, не так ли? Ты поэтому так не хотел, чтобы мы поладили? Потому что она так же сильно ненавидит тебя, как и я? Так вот, это моё условие, отец. Ты оставляешь её в покое, а я оставляю в покое расследование. Выгодная сделка? Хм, нет, кажется, я продешевил. Давай так: ты не только оставляешь её в покое, но и не препятствуешь её больничной практике, как собирался. И убираешь от неё своих филёров. И выбрасываешь из головы дурацкие идеи выдать её замуж за своих престарелых компаньонов. Пускай выходит за того, кого выберет сама, но уж никак не с твоей подачи. Я ясно изъясняюсь?

— Вполне, — проворчал Гордеев, хмуро глядя на сына. Он, было, вновь начал подозревать что-то, когда Мишель выдвинул ему свои условия, но в следующую секунду его сомнения развеялись как дым:

— В таком случае, я со спокойной душой могу оставить свою бедную сестрёнку на ваше попечение и вернуться на фронт!

— Что сделать?! — Гордеев округлил глаза, даром что рот не открыл. Изумлению его не было предела, хотя, казалось бы, чему тут удивляться?

— Ты же не думал, что я останусь? — Мишель пожал плечами.

— Но… — Гордеев явно так не думал, но всё равно подобного исхода не предполагал. Где-то в глубине души он, вероятно, ещё надеялся, что Александра Тихонова — главная причина разрыва помолвки с Ксенией, и из последних сил цеплялся за возможность повлиять на сына через неё.

Но Мишель, похоже, и впрямь не собирался связывать с ней свою судьбу. И защищал он её, видимо, тоже не из большой любви, а исключительно назло ему, Гордееву! Ивана Кирилловича это особо задело, но выбора ему не оставили.

— Когда? — сухо спросил он.

— Завтра, — бесстрастно отозвался Мишель, даже не глядя на него. Увы, он уже не ждал от любимого папочки никаких проникновенных речей, и благословления отцовского тоже не ждал. И, развернувшись, направился к дверям, даже не попрощавшись. Правда, у порога он всё же обернулся, и спросил: — Я надеюсь, мы друг друга поняли, отец?

Гордеев согласно кивнул.

— Да, Миша. Мы друг друга поняли.

* * *

Вторым человеком, с которым Мишель намеревался поговорить перед отъездом, была его бабушка, старшая княгиня Волконская. Как он и ожидал, к известию о его отъезде она отнеслась весьма болезненно. Разговор происходил в её кабинете, как всегда строго одетая генеральша стояла у окна, глядя куда угодно, но только не на внука. Она не хотела, чтобы он видел её слёз. Она не любила быть слабой.

— Алексей знает? — не оборачиваясь, спросила она.

— Ещё нет. И я бы попросил тебя не говорить ему ничего. Это моё решение, и я надеюсь, ты его уважаешь, — ответил он спокойно.

Не удивляйтесь этому обращению, Мишель был единственный, кому дозволялось называть старую генеральшу на «ты», но это исключительно в те моменты, когда они оставались наедине, как сейчас.

— Миша, это не решение, это самоубийство чистой воды! — Воскликнула княгиня, и сама удивилась, до чего жалко и прозвучал её обычно такой твёрдый голос. — Зачем? Мальчик мой, зачем? Я понимаю, ты потерял мать… ты считаешь себя виновным в её гибели… тебе тяжело… но это… это не повод, поверь мне! Тебе двадцать три года, господи! У тебя вся жизнь впереди, а ты?

— Думаешь, я смогу с этим жить? — Поинтересовался он задумчиво. — Вряд ли. Я не такой, как отец.

— Миша, ты не виноват в её смерти! — Генеральша, наконец-то, обернулась, правда перед этим смахнула слёзы кончиком кружевного белого платка с вензелем «V». И, подойдя к внуку, встала напротив и внимательно посмотрела в его глаза. Он этот проникновенный взгляд выдержал, сохраняя прежнее своё спокойствие. — Миша, я прошу тебя, опомнись! Не принимай поспешных решений! Тебе больно сейчас, я понимаю, понимаю, как никто другой! Думаешь, ты один страдаешь? А представь, каково мне? Она была моей дочерью, единственной дочерью! А я её не уберегла! В память о ней у меня остался ты! И ты… господи, ты разбиваешь моё сердце!

— Бабушка, мне в любом случае пришлось бы вернуться, — как можно мягче произнёс Мишель, напоминая об очевидных вещах. — Я не смог бы остаться здесь дольше положенного, я боевой офицер, и моё место там.

— На западном фронте? В самом пекле сражений? Миша, милый, что же ты делаешь?! Я бы и слова не сказала тебе, если бы ты остался при Алексее — я понимаю, идёт война, родине нужны защитники… Но ты упрямо не желаешь быть благоразумным! Для чего? Господи, ты же никогда не грезил о подвигах, как Алёшка! Я же тебя слишком хорошо знаю: ты ведь нарочно всё это… ищешь смерти… для чего? Неужели… — тут генеральша понизила голос, слегка смутившись. — Неужели тебе не к кому возвращаться? Я сейчас не нас с Катей имею в виду, и уж тем более не этого мерзавца, твоего отца.

Ха! Мишель намёк её прекрасно понял, улыбнулся вполне искренне. А сам подумал о том, что ему даже близко возле Александры нельзя появляться, иначе последствия могут быть необратимыми. Гордеев не даст им быть вместе. Гордеев уже показал, на что способен. И если эта девушка пострадает по его, Мишеля, вине, то он себе этого никогда не простит.

А потому Гордеев не должен ни о чём узнать. Никогда. И это чудо, что удалось так легко ввести его в заблуждение сегодня!

Вот только с генеральшей этот трюк не прошёл.

— Я видела, как ты на неё смотрел тем утром, — сказала она, хотя ни единого имени не было названо. — На Ксению свою ты никогда так не смотрел! Послушай, Миша, она — хорошая девушка, достойная! Я неплохо знала её деда когда-то, замечательный был человек.

Заметив некое любопытство в глазах внука, генеральша усмехнулась, бледные щёки тронул едва заметный румянец. Встав полубоком — так, чтобы Мишель не видел её лица — она, глядя в окно, негромко продолжила:

— Ты наверняка задавался вопросом, с какой стати меня величают генеральшей, притом, что дедушка твой в чине выше поручика так и не поднялся?

И, признаться, Мишелю весьма и весьма не понравились причины, на которые намекала старая княгиня.

— Я, признаться, думал, это из-за твоего характера, — спрятав улыбку, ответил он, а генеральша рассмеялась и покачала головой. А затем озвучила ещё одну нехорошую истину:

— Я была невестой генерала Серова целый год, Миша. Мне было шестнадцать лет тогда, я была молода и безумно влюблена в него. Он был безумно красив, мой Александр… Высокий, статный, златовласый… Не рыжий, но и не блондин, его волосы отливали золотом, таких ни у кого в целом мире не было! Его дочь очень похожа на него, а уж как похожа внучка, которую даже назвали в его честь!

И что-то было в её голосе такое, от чего Мишелю сделалось не по себе. Ужасно не по себе, если быть откровенными. Был бы он более эмоциональным — схватился бы за сердце, это точно.

«Господи, нет, ну только не опять…», подумал Мишель с неимоверной тоской, и посмотрел на бабушку в полнейшей безнадёжности. Спросить её, что ли? Напрямую, в лоб, безо всяких прелюдий, как он привык? Но генеральша поняла его сомнения без лишних вопросов, и улыбнулась, и поспешила открыть правду, дабы не мучить внука лишний раз:

— Нет, Миша, не волнуйся, пожалуйста, вы с нею ни в коем случае не родственники.

Уф, как от сердца отлегло, право слово! Мишель не стал скрывать, до какой степени его осчастливили эти слова. Правда, на лице его появилась некая растерянность, когда генеральша добавила:

— По крайней мере, Юлия — точно не его дочь.

А вот это уже интереснее, не так ли?

— А дядя Михаил? — Осмелился-таки спросить Мишель, и по взгляду бабушки понял всё без лишних слов. Она рассмеялась низким, скрипучим смехом, и погрозила ему пальцем.

— Ты задаёшь нескромные вопросы, Миша! Слишком нескромные, право!

— О, боже, — только и сказал Мишель. А княгиня Волконская как ни в чём не бывало пожала плечами, и вновь повернулась к окну.

— Я любила его, Миша. Всем сердцем любила. А он взял и женился на другой. Я была иностранкой, чужой для него… почти не знала русского языка… Твой дед оказался менее взыскательным, к тому же, он проигрался в пух и прах и рисковал быть уволенным из армии. Богатая невеста, пускай и болгарка, стала для него спасительной соломинкой. Я была нужна ему настолько, что он и не обратил внимания на некоторые мои, хм, недостатки.

Такие, как беременность, например? Определённо, положение Николая Волконского должно было быть очень и очень отчаянным, раз он добровольно согласился на такое. Да и потом, если вспомнить, чем всё закончилось — как это он терпел столько лет? И дядя Михаил, сколько Мишель его помнил, всегда считался едва ли не любимчиком в семье — будучи при этом сыном другого человека! Как?! Определённо, у покойного дедушки Николая была широкая душа: воспитывать чужого ребёнка как своего, и любить его наравне с собственными детьми, а то и больше… Это было выше понимания Мишеля.

Но бабушка-то, конечно, хороша! Каково, а?

— А ты уверена, что моя мать… — Уже не питая особых надежд относительно нравственности генеральши, всё-таки решил просить Мишель, но княгиня категорично покачала головой.

— Это исключено. Мы ведь не виделись с ним более с тех пор. Не считая одной короткой встречи на балу по случаю освобождения нас от турецкого владычества. Но мне тогда было уже под сорок. Не волнуйся, Миша. — Она подавила улыбку. — Это Катерина пускай волнуется. У неё, получается, есть такая замечательная кузина! Ну не прелестно ли?

Прелестно, право, лучше и быть не могло!

«Ещё бы чуть-чуть, и… — Всякий раз эти мысли приводили Мишеля в неописуемый ужас. — Сначала Алексей, имевший все шансы стать её отцом, затем Санда и Матей Кройтор, на которых тоже грешили, и, в финале чудесное: бабушка и генерал Серов! Ещё кто-то будет? Нет, серьёзно! Давайте уж лучше сразу, чего тянуть! Господи, это невыносимо…»

Но один факт оставался бесспорным: уж лучше пускай Александра будет кузиной Кати, чем его собственной!

— Милейшая девушка, между прочим! — Продолжала генеральша с подобием на добродушную улыбку. — Ты в курсе, что она благородного происхождения? Я хочу сказать, что если ваше социальное неравенство это единственное, что тебя сдерживает, то это сущие глупости! Мы можем с лёгкостью вернуть ей титул. Не говоря уж о том, что денег Волконских хватит за глаза и вам, и вашим внукам и даже правнукам! Женись на ней, Миша. Женись, и одумайся, и, пожалуйста, не уезжай!

Всерьёз ли она это? Мишель улыбнулся. Неужели бабушка и впрямь считала, что он до сих пор не сделал Александре предложения исключительно из-за того, что она не его круга? А, впрочем, пару месяцев назад он и сам считал бы точно так же, и искренне удивился бы, если бы ему сказали, что однажды его угораздит влюбиться в простолюдинку…

— Я поверить не могу, что ты говоришь мне это, — по-прежнему с улыбкой, сказал он. — Ты, которая не дала дяде Михаилу жениться на графине Лопухиной исключительно потому, что та была для него недостаточно богата!

— Твой дядя Михаил не грозился в противном случае бросить всё и уйти воевать! — весомо возразила генеральша, и не думая скрывать своих намерений. — Так что, в данном случае я согласна на любой расклад, который удержит тебя здесь! А девушка эта, по правде говоря, мне искренне нравится. Она совсем не такая, как её мать. Милое, чудесное создание! Вы были бы отличной парой.

— Собственно, о ней я и хотел поговорить, — подытожил Мишель.

Положа руку на сердце, это была единственная причина, по которой он явился к генеральше. И, если бы не Саша, он уехал бы не попрощавшись. Чтобы лишний раз не мучить ни себя, ни бабушку, этими тяжёлыми сценами расставания — просто уехал бы, и всё.

Но сейчас он не мог. Нужно было кое о чём позаботиться для начала.

— Я хочу, чтобы ты забрала её к себе, — продолжил он, перехватив взгляд старой княгини. Та, как ни странно, не стала ни возмущаться, ни удивляться, ни рассуждать о полнейшей недопустимости этой просьбы. Она лишь уточнила:

— Сюда?

— Куда угодно, лишь бы подальше от моего отца! И от Алексея, — подумав немного, добавил Мишель. — Они её погубят рано или поздно, не один — так второй. В твоих силах сделать так, чтобы этого не случилось.

— Ещё что-то? — Коротко, как настоящая генеральша, спросила княгиня.

— Да. Практике её не мешай, в этом вся её жизнь.

— Хорошо.

— Если… — Мишель на секунду запнулся, потому что слова давались ему всё труднее и труднее, но всё же он пересилил себя. — Если она надумает выйти замуж — не препятствуй.

— Что?! — Тут-то, конечно, генеральша возмущения своего не сдержала. — Миша! Да как же ты можешь?!

— Пусть живёт своей жизнью и постарается стать счастливой. Так будет лучше, — справедливо ответил Мишель, не поднимая взгляда. — Уж точно лучше, чем ждать меня. Я могу и не вернуться, в конце концов.

К тому же, на примере некоторых барышень, всем нам уже давно известно, чего стоит девичья верность! Правда, Мишель отчего-то не сомневался, что Сашенька дождалась бы его и через год, и через два, и через десять лет дождалась бы. Но проверять он не желал. Слишком жестоким могло стать разочарование.

Генеральша тяжко вздохнула, и, сглотнув ком, подкативший к горлу, спросила сухо:

— Ещё что-то?

— Наверное, это всё. И… постарайся не обижать её, хорошо?

— Я, по-твоему, произвожу впечатление тирана и деспота? — Хмыкнула Волконская, сделав вид, что оскорбилась. Мишель собрался, было, ответить, что «тиран» и «деспот» — это ещё очень мягко сказано, но, заметив бабушкин хитрый взгляд, промолчал и улыбнулся в ответ. Тогда она тяжело вздохнула, и, распахнув объятия, дождалась, когда и он обнимет её следом. И, прижимаясь к груди внука, старая княгиня вновь вздохнула, тяжело и прерывисто.

— Я сделаю всё, как ты скажешь, Мишенька, — прошептала она. — Я постараюсь сберечь её для тебя. Только, пожалуйста, возвращайся!

А Мишель с грустью думал о том, что, увы, не может дать ей такого обещания.

* * *

Кажется, он закончил со всеми своими делами здесь. С Кройтором и Дружининым они поговорили ещё вчера, Владислав Павлович полностью оправдал Адриана и снял с него все обвинения. И, несмотря на все протесты генеральши Волконской, хваткий румын был вновь назначен на должность главного управляющего отелями. Мишель хотел, чтобы в его отсутствие всё было так, как при матери, и нового управляющего искать не собирался. Юлии Николаевне это не понравилось бы.

Да ей многое не понравилось бы из того, что он уже сделал, но Мишель старался об этом не думать. «Была бы ты со мной, — мысленно говорил он ей, — всё сложилось бы иначе… Была бы ты здесь, если бы ты только была здесь!»

Но, увы, её не было. Он остался совсем один, потерянный в своих чувствах, и не знающий, что делать с той горой проблем, которая навалилась на него в одночасье. Он был к этому не готов, пугающе не готов! Единственное, что он умел — это воевать, и в войне надеялся найти своё спасение.

Всё лучше, чем изо дня в день смотреть на довольную физиономию Гордеева, радующегося, что удалось так удачно всё провернуть и избежать наказания! Но он по-прежнему оставался его отцом, и это было то единственное, что сдерживало Мишеля от хладнокровного убийства.

От Алексея, признаться, его тоже уже тошнило. С ним и рядом находиться было тяжело, особенно, когда дядюшка начинал хвастаться своими похождениями — Боже, как Мишель ото всего этого устал! Поэтому он был даже рад, что уезжает.

Почти. Кое-что всё-таки не давало ему покоя, и ныло, болезненно ныло в груди, практически всю ночь. Мысли о ней сводили его с ума. Одного он не мог понять — как же так получилось? Как он умудрился влюбиться в неё?! Это было нерационально и логическому объяснению не поддавалось, но, тем не менее, произошло, и произошло именно с ним.

Я убью её… Голос отца до сих пор звучал в его голове. И, я клянусь тебе, Миша, я постараюсь сделать так, чтобы она мучилась перед смертью!

Всякий раз Мишель содрогался от этих слов. Признаться, он хотел уехать, не попрощавшись, но Иван Кириллович невольно поспособствовал перемене столь малодушного решения. Правда, в итоге получилось ещё хуже, но Мишель был убеждён, что поступает правильно. И не подумайте, что это далось ему легко! Он столько раз был готов передумать, пока Игнат вёз его в Марьину рощу, а уж когда Саша вышла на его короткий стук — он уже почти передумал. Одного взгляда на неё было достаточно, чтобы на секунду изменить своё решение.

А потом угрозы Гордеева вновь напомнили о себе, тупой болью да в самое сердце. «Я убью её»…

— Ваше величество? — Прошептала Сашенька, как обычно, заворожено глядя на него. Он едва ли не улыбнулся — право, ну что она так смотрит, будто он не обычный человек, а какое-то неземное создание? Однако, не до улыбок теперь.

— Можно войти? — Довольно сухо поинтересовался Мишель, вместо приветствия. Саша спохватилась, отметив его суровый тон, и отошла в сторонку, пропуская его в квартиру. На её счастье Василиса Фёдоровна ушла за покупками, и они могли поговорить наедине, не боясь быть услышанными.

Они остановились в коридоре, друг напротив друга, и только теперь Саша обратила внимание на его мундир. И без лишних слов всё поняла, побледнев так сильно, что это стало заметно даже в полумраке неосвещённой прихожей.

— Вы… уезжаете? — Сорвавшимся голосом спросила она, и столько в её голосе было тоски, что у Мишеля возникло непреодолимое желание отказаться от своей затеи сейчас же. И остаться с ней. Навсегда. И, как там сказал Володя? — носить её на руках до конца дней, потому что именно этого она и заслуживает!

Но вместо этого он коротко кивнул, и сказал:

— Я пришёл попрощаться.

Саша поднесла ладонь к губам, чувствуя, что ещё немного, и разрыдается в голос. Как…? Как же так? Почему он не сказал раньше? И… что теперь будет с ней? Она же и дня без него не проживет, неужели он не понимает, неужели не видит? И вовсе не из-за Гордеева даже, который убьёт её, как только она останется без своего защитника! Что ей Гордеев — её сердце остановится раньше, само, по вполне естественным причинам: оно просто не захочет биться, если рядом не будет Мишеля! И как он может быть таким жестоким?

Всё-таки она не сдержалась, не хватило сил. Бросилась к нему на шею, и, уткнувшись в его грудь, разрыдалась горько и отчаянно.

— Ваше величество, пожалуйста, не бросайте меня!

Мишель на секунду прикрыл глаза, испытывая острую потребность утешить её, обнять ласково, и сказать хоть что-то, чтобы утешить. Но вместо этого он промолчал, приказывая себе быть сильным.

Я убью её. И, я клянусь тебе, Миша, я постараюсь сделать так, чтобы она мучилась перед смертью!

Гордеев не должен ни о чём узнать. Никогда. Иначе она пострадает, а этого допустить Мишель никак не мог.

Поэтому он сказал:

— Александра, успокойся. — И, взяв её за плечи, отстранил от себя. Может, это было грубо, но Сашу гораздо больше испугало это строгое «Александра» вместо привычного «сестрёнка». Она подняла на него заплаканные глаза, готовясь к какому-то ужасному продолжению, и оно не заставило себя долго ждать: — Выслушай меня, пожалуйста. Я должен извиниться перед тобой. Тогда, в часовне… я был не прав. Пугающе неправ, и мне за это безумно стыдно. Я… я хотел отомстить Авдееву таким образом. Я был зол на него за то, что он так поступил с моей невестой, и собирался отплатить ему тем же.

«В жизни не нёс большей чуши», подумал Мишель, с болью наблюдая за тем, как Сашенька отступает на шаг назад, как смотрит на него с нескрываемым ужасом в глаза, смотрит — и не верит. Кажется, следовало быть убедительнее.

— Это было низко и некрасиво, я знаю, — продолжил он. — В какой-то момент я понял, что это подло — использовать тебя в качестве своего возмездия. Хорошо, что я понял это, когда не стало слишком поздно. Прости меня за это.

Саша отрицательно покачала головой, но вовсе не потому, что не хотела его прощать, а уж скорее не хотела верить. Это просто не могло быть правдой! Он же… он благородный! Он не мог опуститься до такой низости, не мог использовать её подобным образом! Это было слишком.

— Вы… вы… — Она задыхалась от рыданий и жгучей обиды, и всё никак не могла подобрать нужных слов. — То есть… всё это… всё это было не всерьёз? Просто… просто, чтобы отыграться на Сергее, да?

— Мне очень жаль, — бесстрастно ответил Мишель.

— Господи, как же вы могли…?! — Прошептала Сашенька, взявшись за голову в приступе неимоверного отчаяния. Ей хотелось кричать, кричать до тех пор, пока не иссякнут силы! А ещё ей хотелось умереть. Никогда она не желала смерти так сильно, как в тот момент. Колени подкосились, и она в бессилии упала на пол, а он к ней даже не подошёл. И с места не сдвинулся, оставшись стоять там, возле двери. И глядя на неё со странной смесью боли и снисхождения.

— Это было подло, — прошептала Александра, закрыв лицо руками, и изо всех сил стирая горячие слёзы, бегущие по лицу. — Подло, ваше величество! Вы… как вы могли так поступить со мной? Я ведь… я ведь люблю вас!

Девушки часто признавались Мишелю в любви, но никогда прежде эти слова не звучали так искренне. Сердце его разрывалось, когда он смотрел на неё, рыдающую на полу, и произносящую с трудом эти самые слова, заветные слова, которые каждый мешает услышать.

«Я убью её», и снова голос Гордеева напомнил о себе, затмив собой все его чувства и желания.

— Прости, но я не могу ответить тебе тем же, — сказал Мишель, стараясь изо всех сил сохранить невозмутимость. В последний момент самообладание его всё же подвело, и он понял, что не продержится ни минуты более, если не уйдёт прямо сейчас. Поэтому он сказал: — Прощай, Александра.

И ушёл, слишком быстро и поспешно, но Сашенька не придала этому ни малейшего значения, лишь вздрогнула, когда за ним захлопнулась входная дверь. Обняв себя за плечи, она забилась в угол, и, крепко зажмурившись, зарыдала в голос. Обжигающие, горячие слёзы текли по её щекам, и капали на платье, оставляя влажные тёмные дорожки на светлом шёлке, но она этого не замечала. Весь мир перестал иметь значение для неё в тот момент, когда он сказал, что не любит её.

Она-то думала, что всё дело в её происхождении! Но на деле оказалось ещё хуже: неужели он и впрямь затеял всё это, чтобы проучить Сергея Авдеева? Господи, как низко! А ведь она по-настоящему влюбилась в него, глупая! И надеялась робко, что и он испытывает к ней нечто схожее… Господи, как могла она быть такой наивной?! Как могла она так жестоко ошибиться в нём?

Но, что самое ужасное, чувства-то её от этого никуда не делись! Казалось бы, ну что ещё нужно: он уже сказал, что не имел серьёзных намерений на её счёт, сказал, что не любит её, и оставил её одну — а ей, видите ли, этого оказалось недостаточно, чтобы в одночасье его разлюбить!

Саша поймала себя на совершенно безумном и неприличном желании броситься следом за Мишелем, и умолять его остаться — благо, гордость не позволила сделать это. А сердце-то всё равно рвалось к нему, ныло и молило о снисхождении, и не желало успокаиваться вопреки здравому смыслу!

«Господи, дай мне сил всё это пережить!», мысленно взмолилась Сашенька, и, закрыв глаза, вновь принялась плакать.

А Мишель тем временем вышел из подъезда, с тяжёлым чувством на душе, и с гнетущим ощущением того, что он только что совершил самую большую в своей жизни ошибку.

«Ещё немного, и всё закончится», подумал Мишель в тщетной попытке себя успокоить. А взгляд его всё же предательски скользнул по окнам третьего этажа, выходящего как раз на эту сторону улицы — он как будто до последнего надеялся увидеть там знакомый силуэт. Но, увы, занавеси были недвижимы, и это лишь усилило горькое чувство отчаяния.

«А что, если это и впрямь была та самая любовь, которая случается один раз в жизни?», спросил он самого себя, непроизвольно коснувшись груди, где вот уже которую минуту противно ныло и побаливало.

Любовь… слишком мало знал он о таких прекрасных чувствах, и наивно полагал, что сможет справиться с ним, как до этого справлялся со всеми своими бедами. Была бы рядом его матушка, она, непременно, рассказала бы ему, как сильно он заблуждался, но в том-то вся и беда, что Юлии Николаевны не было, и сыну своему она ничем не могла помочь.

Мишель посмотрел на часы, показывающие без четверти два, и подумал, что неплохо бы поторопиться — они с Антоном Голицыным договорились встретиться в половине третьего на вокзале, нехорошо было заставлять его ждать.

В последний раз бросив взгляд на заветные окна, Мишель тяжело вздохнул. И ушёл, чтобы никогда уже не вернуться.