Конечно, она была против. И, конечно, с её мнением никто считаться не стал — тремя голосами против одного решение было принято в пользу немедленного отъезда. О, да, именно тремя голосами: предатель-Арсений живо переметнулся на сторону сильных, похоже, проникшись к Гордееву искренней симпатией. Он купил ему игрушечный пистолет, и принёс форму пажеского корпуса, и мальчик был на седьмом небе от счастья — много ли надо ребёнку?

Александру поначалу тоже пытались подкупить: он привёз ей в подарок отрезы на платье, из нежнейшего шёлка, жёлтого и бирюзового, а так же целых шесть коробок с модными шляпками различных цветов и фасонов. Надо ли говорить, что девушка восприняла это как оскорбление?

— Вы не купите меня за ваше золото, господин Гордеев. — Сказала она, швырнув коробки с подарками прямо на стол, перед министром, который пил чай в обществе Алёны и Арсения. — Можете даже не пытаться. В отличие от Алёны Александровны и Арсения, я ещё помню, что у меня есть отец, которого вы мне никогда не замените!

В ту ночь она осталась ночевать в больнице, вопреки данному матери обещанию проводить ночи дома. Алёна сначала послала за ней брата, но Арсений вернулся ни с чем — Юра Селиванов, по просьбе Александры, даже внутрь мальчика не пустил, и тогда мать пошла за ней сама.

Вопреки её ожиданиям, Саша сидела в отцовском кабинете одна. Ни Авдеева с ней не было, к великой Алёниной радости, ни даже Воробьёва, который, вроде бы, чаще остальных дежурил по ночам.

— Что тебе нужно? — Спросила Александра устало. — Домой я не вернусь, пока он там. И ни в какую Москву я не поеду, так и знай!

— В тебе говорит детский эгоизм и нежелание признать свою неправоту. Это глупо, Саша, тебе уже не десять лет, ты не в том возрасте, когда дети ради самоутверждения перечат родителям и стараются делать всё наперекор им! Арсений моложе тебя на четыре года, и тот понимает, что так будет лучше для всех нас! А ты упрямо не желаешь…

— Если ты пришла сюда, чтобы обсуждать это, то лучше сразу уходи. — Попросила девушка, взявшись за ноющие виски кончиками пальцев. — Я не хочу разговаривать на эту тему!

— Саша, послушай! — Алёна обошла вокруг стола, выдвинула стул и села напротив. — Это такой шанс для нас! Это то, о чём я всегда мечтала! Богатство, почёт, любящий, щедрый муж! Вы с ним подружитесь, если только ты перестанешь быть такой колючкой!

— О, это вряд ли. Я не имею ни малейшего желания дружить с человеком, доведшим до самоубийства свою жену, святую, между прочим, женщину!

— Не надо так о нём. — Попросила Алёна. — Он хороший. Ты же видишь, как он относится к нам. Ко мне, к Сене. И тебе он тоже пытался угодить, а ты так бесцеремонно вернула его подарки! Неужели ты не понимаешь, как обидела его этим?

— Предлагаешь извиниться? — Изогнув бровь, спросила Александра. Взгляд её был преисполнен безграничного презрения, и Алёна поняла, что к делу нужно подходить с другой стороны. Переубедить её было бесполезно, доводы она использовала не те. И, вздохнув украдкой, она сказала тихо:

— Я говорила с Викентием…

— М-м, просила его уволить меня? — Тотчас же спросила Сашенька, не дав ей договорить.

— Нет. — Покачала головой Алёна. — Просила его устроить тебе практику в Басманной больнице, в Москве.

Поначалу Александра не поверила собственным ушам. О практике в одной из самых известных Московских больниц она и мечтать не могла! И откуда, интересно, мать узнала о том, что она мечтала туда попасть? Ах, нет, не тот вопрос Саша задавала себе — гораздо уместнее было бы спросить: а с чего это вдруг такая щедрость? Помнится, Алёну никогда особо не интересовали её успехи на медицинском поприще. И, разумеется, дорогая матушка никогда не делала ничего просто так.

Тут-то всё и стало на свои места — Сашенька натянуто улыбнулась, перехватив взгляд матери. Всё с вами понятно, драгоценная Алёна Александровна!

— Пытаешься меня купить? — Полным презрения голосом, поинтересовалась она.

— Я из последних сил стараюсь не отдаляться от тебя, Саша! А ты по-прежнему не хочешь слушать. Если ты хочешь учиться, если хочешь быть врачом — пожалуйста, делай, как пожелаешь! Ты не представляешь, с какой охотой Воробьёв возьмёт тебя под свою опеку там, в городе. Он и сам сказал, что для тебя это будет следующим шагом, а здесь, в этом захолустье, пропадёшь и ты сама, и твой талант.

— С каких это пор тебя стал волновать мой талант? Помнится, раньше тебя это совсем не заботило, и первые три года ты и вовсе была уверена, что я состою нянечкой при больных, меняю пелёнки и выношу помои! Странно, откуда ты вообще узнала, что я медсестра?

— Саша, перестань! Воробьёв обещал устроить тебя туда в конце следующей недели. А Иван Кириллович пообещал позаботиться о твоём дальнейшем образовании и определить тебя в институт.

— Бог ты мой, какие привилегии!

— Перестань иронизировать. — Резко сказала Алёна. С каждой секундой у неё оставалось всё меньше и меньше сил на то, чтобы вести себя непринуждённо, и не сорваться на крик. — И на твоём месте я не стала бы разбрасываться такими возможностями. Если не хочешь по-хорошему, ты знаешь, что может быть в противном случае! Церемониться с тобой никто не станет, если уж ты хочешь войны.

— Да неужели? — С усмешкой спросила Александра. — Брось, мама, не пытайся меня запугать. Ты же знаешь, что силой ты меня не заставишь. Я сбегу, если будет нужно. Одной мне и то будет лучше, чем с вами. С тобой, и с этим твоим… министром.

— Одной, или всё же с Авдеевым? — Спросила Алёна, надавив на больное. — Забудь на время про свою строптивость, Саша, пока решается твоя судьба! В наших силах сделать так, чтобы вы с Сергеем никогда больше не увиделись. Иван Кириллович — очень влиятельный человек, и одного его слова будет достаточно…

Александра слушала её с тем же презрительным выражением на лице. Слушала, и пыталась понять, где здесь правда, а где блеф. Убежать с Сергеем было бы и впрямь заманчиво, но он пока не звал, а сама она ни за что бы ему такое не предложила. Запретить им общаться? А как, простите, он может им помешать? А, впрочем, если все те слухи, что она знала о министре Гордееве правда, то, наверное, и впрямь может.

Подставлять под удар Сергея ей ужасно не хотелось, но ехать в Москву… жить под одной крышей с ним, с этим отвратительным человеком! Она всерьёз задумалась, а не сбежать ли и впрямь? — одной. Но куда? К отцу, медсестрой на фронт?

— Подумай, Саша, это твой шанс, — приговаривала тем временем Алёна, точно дьявол нашёптывая с левого плеча. Соблазнительно, но, увы, слишком подло и грязно. — Жить в роскоши, в роскошных апартаментах, иметь свою личную горничную, наряды новые каждый день, и даже работать в престижной Московской больнице, как ты и хотела!

— Увы, мама, я не продаюсь. — Категорично сказала Александра. — И тебе не советую.

Этого Алёна стерпеть уже не могла, и наградила дочь звонкой пощёчиной. Александра дёрнулась на своём месте, но взгляда не отвела, и, потирая ладонью ушибленную щёку, сказала:

— Я запомню это, мама. Твои уроки, определённо, жизненны, и, наверное, пригодятся мне, когда я решу стать такой же продажной, как и ты. — После этой фразы, разумеется, предполагалась вторая пощёчина, слишком наивно было бы предполагать, что Алёна спустит ей подобную дерзость вот так запросто. Но Александра просто не могла смолчать, уж очень ей хотелось высказать матери всё то, что она о ней думала.

На этот раз правую щёку обдало жаром, но девушка и тогда не отвернулась. И, вскинув голову, посмотрела на мать с невесёлой улыбкой. И сказала:

— А папа никогда в жизни не поднимал на меня руки!

Алёна резко встала со своего места, ненавидя себя за этот порыв, за то, что посмела ударить её, за то, что перешла все границы и вышла из себя, и, самое главное, за то, что Александра кругом была права, с какой стороны не посмотри. И, остановившись у дверей, прежде чем уйти, она отчеканила ледяным голосом:

— Больницу закроют завтра же, если ты не захочешь по-хорошему. Иван Кириллович уже пообещал наслать на твоего Воробьёва санитарную инспекцию, а уж она-то найдёт, к чему придраться. Вот и выбирай, Саша. И подумай, будет ли счастлив бедный Викентий получить от тебя такую благодарность взамен того, что заботился о тебе столько лет!

— Я всё равно никуда не уеду. — Сказала Александра ей вслед. Будь что будет, но терпеть это унижение она не могла. Купить они её хотели, подумать только! А когда поняли, что не выйдет — решили взять шантажом! Чёрт возьми, ну до чего мерзкие люди! — Добровольно я и шагу из города не сделаю, чем хочешь мне урожай, хоть геенной огненной. Мне всё равно!

— Значит, придётся увозить тебя силой. — Просто заключила Алёна Александровна, и на этой славной ноте покинула кабинет, оставив за собой витать в воздухе аромат дорогих духов и отчаяния.

Александра посмотрела на закрывшуюся за ней дверь, и, уронив голову на руки, крепко задумалась. Так она просидела в одиночестве около часа, в полнейшей тишине и безмолвии, обдумывая слова матери и взвешивая все «за» и «против», но только — увы, всё равно не смогла переступить через собственные принципы.

И, почему-то, испытала невероятное облегчение, когда поняла это. «Я не такая, как она, — с грустной улыбкой подумала девушка, — я не уеду. Нет, не уеду. Господи, что же теперь будет?» Потом пришёл доктор Воробьёв, и, заняв место Алёны за столом, взял Сашины руки в свои. И ещё около часа провёл с ней, занимаясь ненужными убеждениями и рассуждениями о том, что для неё самой так будет только лучше.

— Да не лучше это, Викентий Иннокентьевич, не лучше! — Простонала она. — Как вы не понимаете, этот человек — чудовище! Его жену не успели похоронить, ещё и девяти дней не прошло, а он уже сделал предложение другой! Господи, а когда она ему надоест — что будет? Позорное возвращение в наш старый дом, и снова работа учительницей музыки?

— Сашенька, твоя мать — умная женщина. Она этого не допустит. А он, похоже, и впрямь любит её. Да, это всё слишком поспешно, но ты лучше других должна понимать, что такое любовь.

— Нет там никакой любви, и не было никогда! Эта женщина вообще никого не способна любить, кроме самой себя. А Гордеев… не знаю, зачем вообще с ней связался, как будто не понимает! Я, конечно, его жутко не люблю, но не могу не признать, что он далеко не идиот. И что же, неужели не видит, какая она? Неужели не понимает, зачем он ей нужен?

— Саша, такие речи уместно было бы слышать от Волконских, но уж никак не от тебя! Ты на другой стороне, девочка. Ты-то от этого только выиграешь! Попробуй посмотреть на ситуацию иначе: сколько перспектив появится у тебя, когда ты уедешь из этого захолустья! И Серёжа, я уверен, поедет вместе с тобой, он же московский сам. Ни к чему ему торчать здесь, на даче, одному, пока ты — там. Вы сможете видеться хоть каждый день, и твоей матери не обязательно будет об этом знать. Москва — большой город, там никто никого не знает, и никто не доложит ей, что вы были вместе.

Алёна кидалась козырями в виде учёбы и практики в больнице, Воробьёв же избрал другой путь: надавить на её мягкое, влюблённое девичье сердце. О-о, был бы здесь её отец! Посмеялся бы вместе с нею над их жалкими попытками!

— Викентий Иннокентьевич, ну как же вы не понимаете? Есть такие вещи, которые не купишь за деньги! И как бы господин министр не старался скупить весь мир — не всё, увы, не всё в этой жизни продаётся и покупается!

Видимо, она жестоко ошибалась. В опровержение этих её слов ночью к больничным воротам подъехала именная карета Волконских, оттуда вышел сурового вида мужчина с обвисшими седыми усами, и потребовал перепуганного Юру Селиванова немедленно позвать доктора на улицу. Викентий Иннокентьевич послушно вышел, как будто бы совсем не удивившись, и, обернувшись на больничные окна, горевшие жёлтым светом в сумраке ночи, помолился о том, чтобы на шум не выглянула Александра. Не заметив её силуэта, он поспешно сел в карету, где уютно расположился господин Гордеев, с сигарой в зубах.

— Изволите? — Он предложил портсигар, но Воробьёв, будучи доктором, ратовал за здоровый образ жизни.

— Благодарствую, Иван Кириллович, но я не курю.

— Как знаете. Ну, что там наша непокорная мадемуазель?

— Колеблется. — Нагло солгал Воробьёв. — Но я сделал всё, что мог, использовал самые убедительные доводы, всё, как вы и просили.

— Молодец, Викентий. — Крякнул довольный министр, выпуская клубы голубоватого дыма. С непривычки Воробьёв закашлялся, и попросил разрешение открыть окно, но когда в ладонь его лёг узелок, набитый, судя по тяжести, самыми что ни на есть настоящими золотыми империалами, недуг его как рукой сняло. Он кисло улыбнулся.

— Пару дней ещё дайте, ваша милость. Глядишь, и удастся её убедить. Авось и согласится.

— У меня нет пары дней, Викентий. — Сказал Гордеев, поглядев на желтеющие в темноте окна больницы. — Придётся использовать другие методы, раз эта маленькая строптивая негодница не хочет по-хорошему.

— Только, прошу вас, не причиняйте ей вреда! — С отчаянием взмолился Воробьёв. — Она мне как дочь родная, я не хочу, чтобы она пострадала, Иван Кирилыч…

— Дочь родную ты тоже продал бы за тридцать серебряников, Викентий? — Министр невесело рассмеялся, а господин Воробьёв почувствовал, что узелок с империалами вдруг начал давить на его ладонь, как будто осознание этого подлого предательства делало его тяжелее. По этому поводу полагалось тяжко вздохнуть, что он и сделал, но перечить Гордееву не посмел.

Александра об этой их встрече так и не узнала. Ту ночь она провела на удивление спокойно, сидя возле кровати бедной купчихи Захаровой, которую немного лихорадило, меняя ей холодный компресс и размышляя о жизни. Под утро Захаровой стало легче, женщина благодарила её, называла спасительницей и всё пыталась изловчиться поймать её руку, чтобы поцеловать — до того безграничной и искренней была её признательность.

С рассветом пришёл новый день, а что делать дальше до сих пор не было ясно, и Александра всерьёз задумалась о том, чтобы не возвращаться домой вовсе, а прилечь отдохнуть в одной из свободных больничных палат. Ни мать, ни министра, ни даже братика-Арсения видеть ей не хотелось.

Утро было чудесным, тёплым, а рассвет над рекой с малиновой дымкой, таким прекрасным, словно в сказке! И даже неумолкающая Захарова не могла испортить иллюзию безмятежности, но от её бесконечного щебетания у Александры, и без того не спавшей целую ночь, начинала болеть голова. Купчиха обещала отдать её замуж за своего среднего сына, имевшего рыбный промысел на Волге, сказочно богатого, и такого же красивого, как его мать. Александра, глядя на Захарову, поймала себя на мысли, что подумала бы трижды, прежде чем соглашаться, если он и впрямь хоть чем-то напоминает полную, крючконосую Марфу Захаровну, но вынуждена была лишь улыбнуться, и пообещать непременно дождаться, когда же её сынок заедет с визитом, а заодно и познакомиться с «госпожой доктором». Её так здесь все называли, хоть она и была обычной медсестрой, и до доктора ей было расти и расти, но то ли это Воробьёв постарался, то ли люди и впрямь чувствовали в ней внутреннюю силу и стремление помочь окружающим — так или иначе, к ней никогда всегда обращались почтительно. А заносчивые богачи, как Захарова, смотрели с уважением.

Это не могло не радовать. И вообще, тем утром всё было настолько чудесно, что подозрительное затишье начинало неминуемо попахивать грозой. Чутьё Александру до сих пор не подводило ни разу, она с тринадцати лет тренировала его в больнице, и никогда прежде не ошибалась. И поэтому, возвращаясь домой уже ближе к обеду, она прямо-таки сердцем чуяла — быть беде.

И, наверное, она много вариантов дальнейшего развития событий могла бы предположить, фантазия у неё была богатая. Но никогда в жизни она не подумала бы, что Алёна не шутила, когда говорила о том, что придётся применять силу.

Когда Александра зашла в дом, её сразу поразила пустота, царившая вокруг. Матушкины любимые вазы, столовые сервизы, вышитые ею салфетки с диковинными узорами — всё это отсутствовало, пустой сервант сиротливо стоял, мелькая отражениями в зеркалах, а кресла и диваны прятались под белой драпировкой. И Александра подумала бы, что выиграла этот бой, если бы не Иван Кириллович, гордо восседавший возле незажжённого камина. Он ждал её.

— Вы сидите в кресле моего отца. — Сказала Александра вместо приветствия, снимая с шеи свой шёлковый шарф, и проходя в гостиную.

— А ещё я сплю в его постели и люблю его женщину. — Ответил министр с пугающей бесцеремонностью. Впрочем, если он хотел смутить Александру этой резкой фразой, его ждало разочарование. Она невесело усмехнулась уголками губ, и, распутав шарфик, осторожно повесила его на треногу возле двери. И начала расстёгивать пуговицы на пальто.

— И где же, собственно, она сама? — Полюбопытствовала Александра.

— Они с Сеней уже уехали.

«С Сеней», подумать только! С каких это пор он стал для него просто Сеней? А, впрочем, и для Арсения Иван Кириллович уже давно стал сначала просто Иваном, а потом и вовсе — дядей Ваней.

Фу, какая мерзость, подумала Александра, и продолжила расстёгивать пуговицы.

— Я бы на твоём месте не раздевался. — Предупредил её министр. — Нам сейчас ехать, через четверть часа.

— Нам? — Переспросила Александра. — Хорошо же вы о себе думаете, если считаете, что я куда-то с вами поеду!

— Не куда-то, а в твой новый дом. — Поправил её господин министр. — Где тебе будет гораздо уютнее, чем здесь, в этой глуши.

— А мне, может быть, нравится эта глушь? Об этом вы не подумали?

— Прости, но твоё мнение меня не интересует. Мне важно исключительно то, что думает обо всём этом Алёна. Хотя, если хочешь начистоту, мне самому было бы куда лучше и спокойнее, если бы ты осталась здесь. А ещё лучше, если бы уехала вслед за отцом, и уж совсем хорошо, если б сгинула там благополучно. А что, ты же медсестра! А медсёстры на войне очень даже нужны, ровно как и женщины, которых так не хватает солдатам. Ты хорошенькая, так что вполне сгодилась бы им для любых целей. Но, к сожалению, нельзя! Алёна хочет, чтобы ты была при ней в Москве. А значит, я исполню её желание, даже если ради этого придётся везти тебя силой.

От такой наглости Александра не сразу нашлась, что ответить. На языке, кроме оскорблений, не вертелось абсолютно никаких слов. У неё, наверное, впервые в жизни не нашлось, что сказать. А ещё она увидела, как нехорошо блестят его холодные глаза, и сглотнула ком, подкативший к горлу.

— Я вас не боюсь. — Сказала она твёрдо, хотя на самом деле в тот момент ей сделалось страшно. С каким чудовищем связала свою судьбу её мать?!

— А мне и не нужно, чтобы ты меня боялась. — Совершенно спокойно сказал министр. — Я вообще не хочу войны, мне хватает моей войны с сыном. Так что, Сашенька, я предлагаю тебе решить всё миром.

— Я вам никакая не Сашенька, и миром решать я ничего не буду! Хотите — увозите силой, если хватит совести. Добром не поеду, так и знайте!

— Какой пыл, какая самоуверенность! — С усмешкой произнёс он. — Ты так напоминаешь мать! А поначалу ведь кажется, что вы с ней совсем не похожи. Впрочем, неважно. Георгий!

За её спиной материализовалась молчаливая тень, на две головы выше её ростом, широкая в плечах, и с длинными усами, свисающими до самого подбородка. Кучер? Но, судя по тому, как прытко он сделал три шага в её сторону, таинственный Георгий исполнял при Гордееве не только обязанности кучера.

— Да пошли вы к чёрту со своей Москвой! Уберите от меня своего палача, вы меня всё равно не запугаете и не сломите! — Александра посмотрела на Ивана Кирилловича, но тот лишь ухмыльнулся, и сделал Георгию знак — мгновение, и его цепкие холодные пальцы сжали её запястье с такой силой, что Саша невольно вскрикнула. — Господи, мне больно! Помогите! Аглая! Викентий Иннокентьевич! Серёжа!

— Можешь кричать сколько угодно, никто тебя всё равно не услышит. Горничной дали расчёт, Воробьёв на службе, а твой Сергей вряд ли придёт тебя спасти.

— Я вас всех ненавижу, боже мой, как я вас ненавижу! — Изловчившись, Александра больно пнула Георгия прямо в коленную чашечку: и, несмотря на то, что он был вдвое шире её в плечах и значительно выше, этого хватило, чтобы ослабить хватку — девушка тотчас же вырвалась.

Иван Кириллович встал со своего места, как будто собирался последовать за ней, но вовремя остановился, потому что его слуга опомнился уже в следующую секунду, и ринулся вдогонку за своей жертвой. Александра вильнула в сторону, обогнув диван с другой стороны, и получила фору в несколько мгновений, но у лестницы он всё равно нагнал её, однако схватить успел только за правую руку — левой Сашенька сняла бюст мраморного льва, стоявший на полке у перилл, и изо всех сил ударила Георгия по лицу. Похоже, она сломала ему нос.

И, похоже, она только что совершила преступление. Кажется, в законах говорилось что-то о том, что ни в коем случае нельзя бить незнакомого тебе человека статуэткой по лицу, это же уголовная статья. Теперь она преступница! Но Александра подумала вдруг, что не задумываясь убила бы его — а заодно и Гордеева, если потребовалось бы — до того сильна была её ненависть к ним в тот момент. Георгий зажал свой перебитый нос обеими руками, в результате чего выпустил её из своей цепкой хватки, и Сашенька, не дожидаясь, пока он придёт в себя, взметнулась вверх по лестнице.

— Георгий, чёрт возьми! — Выругался Гордеев, кинувшись за нею следом. Но потом слуга вспомнил о своём долге, и, зажимая рукой кровоточащий нос, с молниеносной скоростью взбежал вверх, следом за Александрой.

Он почти догнал её у второго этажа — почти, но она снова вырвалась, и побежала наверх. Он успел лишь схватить её за волосы, и этого оказалось достаточно, чтобы она резко затормозила, и, запутавшись в своих юбках, рухнула вниз вместе с Георгием. Ему-то, великану, ничего не было, кроме пары шишек, а вот она ударилась виском о деревянный край ступени, разбив себе лоб, и потеряла сознание, недвижным телом скатившись прямо к ногам Ивана Кирилловича.

Господин министр побледнел, сглотнул, и промокнул ладонью тотчас же вспотевший лоб, после чего перевёл взгляд на поднявшегося Георгия и прорычал:

— Ты что наделал, ублюдок?!

— Она умерла? — С опаской спросил тот, вытирая кровь со своих длинных усов. И, на всякий случай, толкнул её ногой, несильно, чтобы проверить, однако девушка никак на эту бесцеремонность не отреагировала.

Гордеев собрался с мужеством, присел подле неё на колени, и потрогал пульс.

— Вроде дышит. — С облегчением сказал он, и посмотрел на Георгия, с растерянностью хлопающего глазами. — Я с тебя, сволочь, три шкуры сдеру, если с ней хоть что-нибудь случится! Я поклялся Алёне, что доставлю её в целости и сохранности, а ты что сделал?!

— Иван Кирилыч, ну вы же сами видели! Она ударила меня статуэткой! Я не хотел, я… я…

— Кончай оправдываться, и неси её в карету. И молись, сукин ты сын, чтобы она пришла в себя до приезда в Москву, и ничего не вспомнила!

— Как скажете, ваше благородие. — Пробубнил Георгий, склонившись над безжизненным телом Александры.

— Кровищей своей её не заляпай. — Предупредил господин министр. — Ещё не хватало, чтобы Алёна что-то заподозрила! На, возьми платок.

…когда Александра пришла в себя, карета Ивана Гордеева уже уносила её прочь от родного городка, стремительно приближая к столице. С трудом открыв глаза, она поначалу не поняла, где находится, но заранее решила не обольщаться, заметив напротив недовольную личность господина министра, и этого его усатого Георгия, очень напоминавшего палача инквизиции. Первый сидел, неотрывно глядя на неё, второй хмуро смотрел в сторону, зажимая правой рукой перебитый нос. Александра собралась, было, озадачиться, что такое с ним произошло? — а потом страшная боль в голове отдалась у виска сотнями молоточков, и она тихонько застонала.

— Вы что, били меня? — Спросила она, коснувшись кончиками пальцев раны на лбу. Господи, зеркало бы сюда! Страсть, как хотелось посмотреть, во что её превратили эти два изувера, один другого злобнее.

— Упаси Господь, Александра Ивановна! — С чувством сказал Гордеев. — В жизни никогда не поднимал руки на женщину!

— Он, стало быть? — Сашенька кивнула в сторону угрюмого Георгия, который злобно ощетинился, а потом вдруг разом всё вспомнила. Как будто белую пелену забвения резко сдёрнули с её кружащейся головы, и события последних минут до потери сознания резко встали перед её глазами. Она растянула губы в усмешке. — Аххх…. лестница! Ваша семья, я погляжу, особой оригинальностью не блещет! У сына научились?

Упоминание о своём позоре, о котором несмотря на все попытки его скрыть, уже знал весь город, и даже поговаривали в Москве, заставило Гордеева поморщиться.

— Я бы на твоём месте прикусил язык. — Сказал он ей.

— А не то что? Снова примените силу? — Дерзко спросила она. Красноречивый взгляд был ей ответом, да жуткая усмешка Георгия, страшно сердитого на неё за сломанный нос. Александра перевела взгляд с его оскаленной физиономии назад на министра, и спросила: — Куда вы меня везёте?

— А сама как думаешь?

— Не знаю. В лес? Или к реке, быть может? Не вижу верёвки и мешка с камнями. Или как вы там избавляетесь от своих врагов?

— Господи, твой отец совсем не занимался твоим воспитанием! — Вздохнул Иван Кириллович, покачав головой. Он из последних сил сдерживал раздражение, и было видно, что эта поездка доставляет ему ровно столько же удовольствия, сколько ей самой.

— Намереваетесь это исправить? — Снова с вызовом спросила она.

— Ещё одно слово, и я прикажу Георгию заткнуть тебе рот.

— Зубы выбьете?

— Более гуманно. — Покачал головой министр, не сдержав усмешки. — Кляп, например. Прокатишься до города в тишине, может, станешь чуточку послушнее?

— Кто нас везёт? — Неожиданно спросила Александра.

— Что?

— Кучер, этот ваш, больше похожий на палача — едет с нами. Кто тогда правит лошадьми?

— У меня есть другой кучер. Не думала же ты, что он у меня один? А Георгия опасно сажать на козлы, после того, как ты огрела его статуэтк… — Он не договорил, не сразу спохватившись, что эта дрянная девчонка попросту заговаривала ему зубы, и стоило ему отвлечься — она тотчас же открыла дверь, и на полном ходу выпрыгнула из кареты. Хорошо ещё Георгий, которому наобещали много неприятностей в случае, если девчонка пропадёт, успел среагировать, и, ни секунды не мешкая, сиганул следом за ней.

Спустя пару минут, они вдвоём вновь сидели теперь уже на одном сиденье гордеевской кареты, рука об руку, точно влюблённые на венчании. Иван Кириллович с неодобрением покачал головой.

— Чуется мне, с тобой будет много проблем, Александра. — Озвучил он свои мысли. — Я бы настоятельно рекомендовал тебе не дёргаться, и не совершать впредь таких манёвров. Прыгать из кареты небезопасно, можно ногу повредить… или шею сломать, чего доброго?

— Угрожаете?

— Предупреждаю. — Сухо сказал министр. — Я тебе не подружка, чтобы со мной играть. И терпеть выходки твои я не намерен. Я сказал, что я отвезу тебя в Москву, и я отвезу, потому, что этого хочет Алёна. Но не думай, что я буду со всем этим мириться. Я найду способ сделать тебя покорной.

Подумав немного, Сашенька решила, что терять уже нечего, и высказалась о господине министре в фразах, далёких от цензуры. Как-то раз к ним с отцом попал местный сапожник, Демид Ильич, по пьяному недосмотру вбивший гвоздь себе в руку вместо подошвы сапога. Ох, как красноречив он был! Александра в жизни не слышала таких речевых оборотов, и даже не думала, что так вообще можно сплетать между собой столь разнообразные слова! Как мы уже упоминали, девушкой она была любознательной, и всегда тянулась к знаниям самого разнообразного характера, так что речитативы сапожника Ильича запомнила все до одного.

Кто бы мог подумать, что это ей однажды пригодится! Низко конечно, некрасиво, недостойно молодой барышни, но что ещё ей оставалось делать? Молча признать своё поражение? О, нет, так она не могла. Она вообще не умела проигрывать. Не научили.

Иван Кириллович, будучи сорокапятилетним мужчиной, с годами военной службы за спиной, разумеется, тоже много чего знал, но от юной барышни нежного возраста подобных слов явно не ожидал, и до глубины души изумился. Георгий, в свою очередь, подавил истеричный смешок, но, под суровым взглядом хозяина тотчас же вернул своему облику прежний мрачный вид.

— Бог ты мой, и это создание будет жить под одной крышей с нашей Катериной? — Спросил господин министр у невидимого собеседника, и сокрушённо покачал головой, выражая бесконечное сожаление по этому поводу. Александра подумала, что это, кажется, её последний шанс проиграть достойно, и тотчас же уцепилась за эту фразу:

— Так отошлите меня назад!

— Алёна ясно сказала, ты нужна ей в Москве. Она категорически против того, чтобы ты оставалась одна в глуши без родительского контроля.

— Тогда позвольте мне жить отдельно! Пусть там, пусть в этой чёртовой Москве, будь она неладна, но только не с вами!

— А я смотрю, ты быстро осознала выгоду своего положения. — Хмыкнул Иван Кириллович.

— Вы меня не так поняли. — Александра отрицательно покачала головой. — Я не прошу вас снимать мне жильё, и в жизни никогда не возьму ваших денег! Я вполне в состоянии сделать это сама, у меня есть кое-какие сбережения. Да и в больнице, если всё получится, я надеюсь, я буду работать не бесплатно. Уговорите мать дать своё согласие!

Предложение было заманчивым, не считая того, что Алёна в жизни на это не согласится. Но, быть может, и впрямь стоило попробовать? Иван Кириллович крепко задумался. От девчонки слишком много проблем, пока она рядом, она не даст им спокойной жизни, почему-то Гордеев в этом ни минуты не сомневался. А если убрать её с глаз долой, быть может, будет лучше?

Только вот, слишком много «но» было у этой затеи.

— Где это видано, чтобы молодая девица твоих лет жила одна, без присмотра? — Со скучающим видом спросил Иван Кириллович, дабы не показать Александре, как он на самом деле заинтересован.

— Я на что угодно согласна, подселите ко мне какую-нибудь свою старую родственницу! Я буду за ней ухаживать, если понадобится, а она пусть следит, чтобы ко мне под покровом ночи не проник ненароком Сергей Авдеев, коварный обольститель. Родственница, компаньонка, я на что угодно согласна, только бы не с вами под одной крышей! — Последняя фраза прозвучала на удивление беззлобно, просто как констатация факта, и господин министр усмехнулся.

— Твоя мать ни за что на это не пойдёт.

— Никогда не поверю, что вы не смогли бы её убедить, если б захотели! — Настаивала на своём Александра. Пару дней хорошего поведения, а потом, быть может, ей удастся сбежать? В том, что бежать в любом случае придётся, она уже ни секунды не сомневалась. А сделать это, когда ты одна, в разы проще, нежели когда ты денно и нощно находишься при матери, на виду у служанок и этого противного Георгия.

— С какой стати, скажи на милость, мне тебе помогать? — Лениво изогнув бровь, полюбопытствовал Иван Кириллович.

— Я скажу, что вы меня ударили. — Быстро нашлась Александра, и продемонстрировала Гордееву рану на своей голове, приподняв волосы. Она не знала, насколько ужасно всё это выглядит, но пальцы её стали липкими от крови, а это о чем-то, да говорило.

— Мой тебе совет на будущее, девочка: прежде, чем шантажировать кого-то, для начала узнай, с кем имеешь дело. Ты скажешь, что я ударил тебя? А я скажу, что на тебя напала твоя обезумевшая пациентка, и тогда Алёна ни на шаг не подпустит тебя к больнице. Как тебе такой вариант?

— А ваш храбрый молодец Георгий отчаянно защищал меня, не пожалев своей личины ради сохранности моей жизни! — Парировала Александра. — Прелестно, не так ли? Как думаете, поверит?

— Хорошо. — Сдался Гордеев, которому, на самом деле, идея с её переездом понравилась сразу же, но он не привык соглашаться без уговоров. — Будем считать, что ты меня убедила. Но учти, Александра, малейшее отступление от нашего с тобой маленького плана, и ты очень пожалеешь, что вообще родилась на свет. — Усмехнувшись, он протянул ей руку. — Идёт?

— Идёт, господин министр, но, вот беда, я не пожимаю руки подлецам! — Упрямо подняв подбородок, сказала она. — И угроз ваших я тоже не боюсь!

— Интересно, а не боится ли их твой обожаемый Сергей? Возможно, он так же храбр и смел, как ты, дорогая, но учти, что кое-кто обладает достаточной властью для того, чтобы положить конец его карьере вообще и их семейному делу в частности.

— Блеф. — С недоверием взглянув на Гордеева, сказала Александра, но по глазам его поняла — о, нет, он говорил вполне серьёзно.

— Хочешь проверить? Милости прошу. — И, гостеприимно разведя руками, он улыбнулся ей.

«Чёрт подери, зажали со всех сторон, ироды! — Думала Александра, скрестив руки на груди, и глядя за окно. Там проносились красивые пейзажи: густые леса и изумрудные поля, но она ничего этого не видела, полностью уйдя в себя и с головой погрузившись в размышления. — Я не нужна ему в их супружеском гнёздышке, он поэтому так легко согласился. Угрожать ему было, конечно, глупо, моих угроз он не испугался. Просто понял, что так будет лучше. Мы не будем видеться, как следствие, не будем ссориться, и матушке станет спокойнее жить. Господи, а дальше-то что? Нужно что-то делать, нужно как-то пытаться выйти из этой дурацкой ситуации!»

Хуже всего то, что Москва-то неминуемо приближалась, а выхода Саша по-прежнему не видела. Ну, ничего, подумала она тогда. Потом что-нибудь обязательно решится. А сейчас нужно взять себя в руки.

Москва, в конце концов! Она же никогда прежде здесь не была! Почему бы не полюбоваться на город из окна дорогой и красивой кареты, пока имелась такая возможность? И, несмотря на то, что настроение у Сашеньки было безрадостным, любопытство всё-таки взяло верх.

— Я не сбегу. — Предупредила она обеспокоившегося, было, Георгия, когда потянулась открыть окно, а затем выглянула наружу, с безграничным интересом оглядываясь по сторонам.

Иван Кириллович наблюдал за ней, спрятав улыбку. Он помнил свой первый приезд: что ж, он вёл себя приблизительно так же, искренне удивляясь и по-детски радуясь всему новому, так что её чувства он, как ни странно, понимал.

Сашенька вспомнила, как совсем недавно купчиха Захарова сказала ей забавную фразу: если не можешь никак повлиять на ситуацию — расслабься, и получай удовольствие! Глупо, конечно, но в данном случае она решила поступить именно так, и попробовать, хотя бы попытаться, насладиться городскими красотами в полной мере.

Столица встречала её высокими многоэтажными домами, яркими вывесками магазинов и гостиниц, шумными вокзалами и привокзальными площадями, переполненными людьми, разномастными торговцами и красивыми экипажами, проносящимися мимо. В них сидели женщины, одетые до того прекрасно, что у Александры захватывало дух. Их городок, кажется, на несколько лет отставал от столичной моды! — она прежде не видела таких платьев и шляпок, нигде, даже в матушкиных журналах. Ах, до чего красиво здесь было!

Правда, воздух всё равно был спёртый, и пах конским навозом, но к нему чаще и чаще примешивались ароматы свежевыпеченных пирожков, которыми торговали прямо на улице, а ещё парфюмерии — это когда они поехали мимо известного дамского магазина, который обшивала сама Н.П. Ламанова, пользующаяся бешеной популярностью у московских модниц.

— Господи, автомобиль! — Вырвалось у неё восторженное. — Подумать только, настоящий! Я их раньше только на картинке видела!

Георгий с безнадёжным видом поглядел на Александру и покачал головой, а Иван Кириллович, пригладив усы, с некоторой долей гордости сказал:

— Мой сын любит такие вещи. У него целых два есть.

— Автомобиля? Что, серьёзно? А зачем два? — С детской непосредственностью спросила Александра, по такому случаю даже вернувшись обратно в карету.

— М-м… один чёрный, другой — белый? — Засмеялся Иван Кириллович. — Откуда я знаю, зачем ему столько? Я никогда его об этом не спрашивал.

— Это же, наверное, целое состояние стоит. — Озвучила свои мысли Александра, а потом вдруг вспомнила, с кем имеет дело, и уже молча укорила себя за глупость. И тотчас же увела разговор в другое русло: — А я думала, ему больше по вкусу война.

— Хм. — Иван Кириллович задумчиво пожевал губами, но распространятся на эту болезненную тему не стал, и лишь добавил: — Видимо, и это тоже.

Александра послушно кивнула, приняв к сведению, и сразу же забыла об этом, вновь выглянув в окно. Георгий беспокойно зашевелился на сиденье рядом с ней, но Иван Кириллович почему-то был уверен — она теперь не сбежит. Ей некуда было бежать, её загнали в угол, и она была слишком умна, чтобы этого не понимать.

Смирилась? Вряд ли. Обязательно будет искать обходные пути, пытаться выкрутиться… И, если честно, Ивану Кирилловичу было жаль её. Не того противника она себе выбрала, бедняжка. Он-то, с его связями, деньгами и мудростью, всегда будет на шаг впереди. Но ничего, пусть помучается, она это заслужила. Вон как разукрасила Георгия!

«А впрочем, интересно будет за этим противостоянием понаблюдать», подумал Иван Кириллович, и, довольный собой, откинулся на мягкое сиденье кареты, с видом победителя.

«Рано радуешься, упырь, — думала Александра тем временем, заметив его ухмылку, — я тебе этого так просто не оставлю! Всё равно что-нибудь придумаю, вот увидишь, всё равно последнее слово останется за мной!»

Но, как и предрекал Иван Кириллович, он в очередной раз оказался на шаг впереди. При всём своём пессимистичном настрое, заранее уверенная в том, что от Гордеева добра не жди, Александра всё же никак не могла предположить, что он скажет ей, когда карета остановилась:

— Найди горничную, приведи себя в порядок и переоденься. В полдень у нас запланирован семейный обед, приглашены Катерина, и Мишель с невестой. Только попробуй не прийти, я клянусь, я собственными руками задушу тебя. — Подумав немного, он добавил: — Доченька!

«Вот он, мой бесславный конец», подумала Александра, чувствуя, как ледяное отчаяние охватывает всю её, клеточка за клеточкой. Кажется, её сердце перестало биться в тот момент, когда она услышала эти самые слова.