Азиз-хан был поражен гордостью Амаль и в то же время считал себя чуть ли не оскорбленным ею. Впрочем, тут он винил и самого себя, к чему все эти церемонии и любезности? Зачем заниматься пустой тратой времени в столь серьезных делах, как женитьба? Не деньгами, так подарками, не подарками, так угрозами сломить ее волю, сделать своей женой!

Третий месяц уже ведутся переговоры с Саидом. До чего же изменился мир, если дочь нищего садовника вместо благодарности за лестное предложение отвечает дерзкими выходками! Ведь подумать только — отказалась сесть с ним за один стол и выпить чаю! Неужели и в самом деле она без ума от сына Биби? Если Гюльшан говорит правду, то придется отказаться от услуг этого молодца. Хоть парень он трудолюбивый, бесстрашный и честный, а все-таки…

Был конец дня последней четверти апреля, когда Азиз-хан пригласил Саида поужинать с ним. Он решил закончить затянувшийся торг, договориться о калыме и дне свадьбы.

Небо уже улыбалось первыми звездами, и в комнатах ярко горел белый свет газовых ламп, когда Саид вошел в дом хозяина. Не поднимаясь с места, Азиз-хан приветливо принял отца Амаль, предложил ему сесть поближе. Но Саид опустился на ковер возле дверей.

Гостя в этот вечер обслуживала сама Гюльшан. Хан не хотел, чтобы кто-нибудь из посторонних был свидетелем его разговора с Саидом.

Гюльшан вошла на террасу в домашней цветной чадре, поставила крепкий чай перед Саидом и тут же скрылась за портьерой.

— Я тебя уважаю, Саид, и отношусь с почтением, хоть ты и тянешь с нашим родством. Неужели ты не хочешь, чтобы я стал твоим зятем, не хочешь жить так, как живу я сам? Кроме выгоды, клянусь именем пророка, я здесь ничего не вижу для тебя!

— Я же не отказываю вам, хан-саиб, — ответил Саид спокойно.

— Однако я не вижу, чтобы ты помогал делу. Может, помеха этому бродяга Надир?

В сердце Гюльшан что-то больно кольнуло. Затаив дыхание она жадно слушала разговор.

«Аллах послал этому бродяге богатую невесту, вашу дочь, — подумал Саид, но вслух ничего не сказал. — Зачем губить парня? Хан все равно не даст дочери согласия на брак с ним».

— Как ты считаешь, Саид, Амаль любит его? — продолжал допытываться Азиз-хан.

Гюльшан замерла в ожидании ответа. А Саид продолжал молчать. Да и как ответить хану? Сказать «да» — значит огорчить его, сказать «нет» — все равно что обнадежить.

— Ну, что ты молчишь?

— Хан-саиб, пусть аллах ответит за меня, только он владеет ее мыслями и сердцем.

Азиз-хан из-под густых, крашенных хной бровей пристально посмотрел на Саида.

— Эй, там… подайте ужин! — крикнул он.

Гюльшан вошла, чтобы забрать чайную посуду, и, увидев нетронутый Саидом чай, язвительно заметила:

— Что Амаль, что Саид — оба боятся у нас стакан чаю выпить!

— Нет, нет, маленькая ханум, не говорите так… — заволновался Саид и быстро выпил холодный чай.

Подали ужин. Саид собрался уходить, но хан удержал его. Отца поддержала и дочь.

— А говорите, что вы хотите сродниться с нами? — кокетливо и с упреком в голосе проговорила она. — Разве искренно любящий человек откажется от нашего хлеба?

Саиду оставалось только подчиниться. Но разговор не клеился и за ужином. Так они и расстались, ни о чем не договорившись. «Убрать бродягу с пути, — решил Азиз-хан. — И тогда Амаль по собственной воле войдет в мой гарем».

— Если хочешь защитить свою честь, отец, прогони сына Биби! — словно угадав его мысли, сказала Гюльшан. — Он твой враг… Я знаю о нем больше, чем ты. Не оставляй его ни минуты в нашем доме!

Как ей было завидно, что отец беспокоился о таком «ничтожестве», как Амаль! Ах, если бы Надир хоть капельку думал о ней! Но его ответ «Никогда!» в ее ушах, словно колокол каравана: «Никогда! Никогда!.. Никогда!..»

— Ну уж если так, я не дам тебе жизни! Ты не увидишь Амаль, не услышишь ее голоса! Разлучу тебя и с матерью, буду мстить тебе всем огнем своей ненависти! — шептали ее губы.

Утром отец Гюльшан послал за Надиром, а сам сел во дворе и любовался павлинами, которые, распустив хвосты, расхаживали по двору.

Завидев подходившего Надира, он нахмурил брови и опустил голову.

— Вы меня звали, саиб, чем могу служить вам? — спросил Надир, остановившись на почтительном расстоянии.

Азиз-хан молчал. Надир смотрел на него не спуская глаз. За окном, под которым он сидел, шевельнулась тюлевая занавеска, и на миг показалась Гюльшан. Показав Надиру язык, она тут же скрылась за шторой.

— Подай сюда ружье! — хрипло пророкотал, наконец, Азиз-хан.

Надир доверчиво протянул ему винтовку, с которой не расставался по ночам, охраняя сад.

Азиз-хан взял ружье, погладил его рукой и, повернувшись к Надиру, зарычал уже резко и грозно:

— Я презираю тебя, как нечестивого пса, и не хочу, чтобы ты отравлял воздух моего дома! Убирайся отсюда ко всем чертям!

Надир опешил. Как? За что? Вот они, произвол и бессердечие властителей! И все это в благодарность за то, что добросовестно и с чистым сердцем служил хозяину, уберег от позора его собственную дочь! И как он смеет обзывать его нечестивой собакой?! Надир, еле сдерживая гнев, молчал.

— Запомни, — продолжал греметь на весь двор Азиз-хан, — я скажу моим слугам, чтобы они, как только увидят тебя в моем саду, поступили с тобой, как с вором, и, не раздумывая, уничтожили! — И, не слыша ответа, добавил: — Понял, что тебя ждет здесь?

Надир всеми силами сдерживал себя, чтобы не нагрубить человеку, старшему по возрасту.

— Саиб, я уйду от вас, — начал он, наконец, сдерживая волнение. — Свой хлеб я заработаю и за вашими стенами. Тому, кто с детства привык кочевать, ничего не страшно. В вашем доме я не бездельничал, а трудился как вол, изо всех своих сил. Я знаю, почему вы меня гоните. Но я не боюсь ваших угроз и все равно не покину Амаль. Я не отдам ее вам, запомните это!

Тон, которым было это сказано, и горделиво-независимая поза кочевника привели хозяина в неописуемую ярость.

— Вон! Вон отсюда! — завопил он в бешенстве, схватил ружье с намерением убить Надира, как вдруг побледнел, зашатался и свалился на ковер.

Надир повернулся и, не оглядываясь, медленным, спокойным шагом вышел со двора.

Слух, что хан прогнал сына Биби, мигом облетел весь дом. После завтрака Гюльшан спустилась вниз и услышала горячий разговор на кухне. Она задержалась у двери, прислушалась.

— И такого работягу прогнал? — сокрушенно вздыхала старая повариха Хадиджа.

— Да, представь себе, хан чуть не убил его.

— Это вчера Саид перестарался, — вмешалась в разговор третья. — Уж очень ему хочется сосватать хану свою дочь. Бедняжка Амаль!

— Вот уж и неправда! Саид тут ни при чем, он не станет неволить свою дочь. Если Амаль не захочет, хану никогда не видать ее в своей постели…

— До чего же ты наивна, тетя Хадиджа!.. Все это одни только слова. Хан прогнал Надира после разговора с Саидом. Саид пожаловался, что Надир не дает прохода Амаль.

— Нет, нет, тут что-то другое…

— Вам только бы чесать языки, — не выдержала Гюльшан и вышла из-за дверей. — Саид тут ни при чем. Это я убедила отца избавиться от этого бродяги. Пусть поголодает за забором и смягчит свой дикий нрав. Потом, может быть, и возьмем его обратно.

Женщины сразу же прикусили языки.

— Зейнаб, согрей хаммам. Только чтобы вода была не очень горячей.

— Слушаюсь, ханум!

Гюльшан прошла в сад, чтобы на досуге обдумать свои интриги против Надира. «А что, если пойти к Амаль и «обрадовать» ее свежей новостью о Надире? — вдруг пришла ей в голову злорадная мысль. — Интересно, как отнесется дочь садовника к изгнанию своего Меджнуна?»

Амаль работала во дворе, когда дочь хана подошла к ней. Как всегда, притворно ласково обняв ее, Гюльшан поцеловала девушку в щеку, прижала к себе и заворковала:

— Вот так и отец, когда ты станешь его женой, прижмется к тебе, горячо поцелует, — и, уже непритворно рассмеявшись, добавила: — Какая ты счастливая, Амаль, как любит тебя отец, он даже прогнал Надира, и теперь его Лейли может спокойно отпраздновать свадьбу со своим богатым суженым! Наконец-то избавилась от своего непрошеного жениха. Мне, по совести, жалко, что парень так из-за тебя пострадал…

— Из-за меня? — пролепетала потрясенная известием Амаль.

— А из-за кого же? Отец не захотел, чтобы он смотрел на тебя даже издали… — уже со злостью продолжала Гюльшан. — Еще бы! Ты невеста Азиз-хана, а какой-то кочевник объясняется тебе в любви!

— Ханум, — сказала Амаль, дрожа словно от озноба, — передай своему отцу, что я никогда не стану его женой. Так и передай. И пусть он оставит в покое и меня и моего отца…

— Ах вот как! — воскликнула пораженная Гюльшан.

— Да, так! — уже более спокойно ответила Амаль. — Вы сами понимаете, что в моем положении нельзя выходить замуж, — попыталась смягчить она свою резкость.

— Ой, лукавишь! — крикнула Гюльшан.

— Зачем же так говорить, ханум! — стараясь сохранить хладнокровие, возразила Амаль. Она помолчала, а потом тихо спросила: — А Биби, неужели и ее прогнали?

— Нет, мой отец справедлив и милосерден. Он пока не лишил ее работы.

«Еще бы, летом вам нужны рабы», — подумала Амаль.

— Завтра день твоего рождения, не правда ли? — продолжала Гюльшан.

— Скажи — день моего несчастья!

— Не говори так. Ты счастливей меня. В честь этого события хан приказал угостить тебя сладостями. Я просто завидую! Старик готов нас бросить и все свое состояние отдать тебе, — тараторила Гюльшан.

Она была раздосадована, что ни обморока и ни истерики с Амаль не случилось. Чем ужалить эту слепую так, чтобы она запомнила на всю жизнь? Зная, что Амаль в раннем детстве лишилась матери, она решила ударить ее с этой стороны. Гюльшан обняла девушку и, прижавшись к ней, проговорила:

— Ах, Амаль, тебе можно только завидовать! Молодые тебя любят, пожилые, вроде моего отца, без ума от тебя. А Надир?! Твоя мама, если бы была жива, никогда не позволила бы Саиду отказать такому красавцу! Она всем бы пожертвовала ради счастья дочери. А в чем же счастье женщины, как не в любви? Как жаль, что мать так рано покинула тебя, бедняжку!..

Притворный вздох ее был настолько натурален, что в душе Амаль все перевернулось. Не угасавший огонь жгучей тоски по матери вспыхнул в ее груди. Девушка разрыдалась, убежала в лачугу и, упав на циновку, жалобно запричитала:

— Мама!.. Мама!.. Где ты, моя бедная мама, моя любимая мама!..

Гюльшан, злорадно улыбаясь, отправилась в хаммам.

…Очутившись на улице, Надир растерянно стоял перед воротами дома Азиз-хана, не зная, что ему делать, куда идти. Из калитки выбежала Биби. «Бедная мама, вот и новое несчастье свалилось на тебя!» — подумал Надир, бросился к матери и обнял ее.

— Сынок, — почти застонала Биби, — ты здесь!.. Ой, как аллах милостив ко мне!.. Не волнуйся, мальчик мой, не пропадем и без него. Его бесит твердое сердце Амаль!

— И тебя… тебя тоже?

— Нет, нет. Мне и слова не сказали, мои руки пока им очень нужны, но настанет время. Да я и сама уйду от них. Скоро в его доме друг другу горло перегрызут из-за его богатства… — говорила Биби. А сама, не отрывая от сына заплаканных глаз, думала: «Ну куда же ты теперь пойдешь, мой ненаглядный? Что будет с тобой? Под чьим крылышком найдешь ты приют?.. Вот ведь до чего доводит любовь!» И, оборвав свои мысли, снова заговорила: — Пойдешь ночевать в мечеть, сынок. Дом аллаха открыт для всех бесприютных. И, пожалуйста, не показывайся здесь. С ханом плохо. Дивана послали за врачом.

Надир слушал мать, а думал об Амаль: он боялся за нее.

— Об Амаль не волнуйся, — словно угадала его мысли мать. — Она любит тебя. Я женщина, сама любила и понимаю Амаль. Она не Гюльшан и никогда не бросится тебе на шею. Надо потерпеть. Прошу тебя, ни перед кем не унижайся и не робей. Я хочу всегда видеть тебя таким, каким ты есть.

— Мама, эти слова ты запомни и для себя!

— Сын мой, — строго оборвала она его, — разве не ради тебя я вернулась в Лагман, не ради тебя надела это ярмо и делаю все, что мне велят? — Она протянула сыну узелок. — Возьми, здесь лепешки, и уходи подальше от этих ворот. Будем встречаться с тобой вон там, у зеленых холмов, поздно вечером или на рассвете. Подальше от людских глаз — так будет спокойнее.

— Хорошо, хорошо, мама. Только не волнуйся…

— Ну, я побегу! — Она обняла сына и поцеловала его в лоб. — Прошу тебя, Надир, будь умницей…

На пути к мечети, у лавчонки торговца Исмаила, Надир услышал его голос:

— Эй, парень!

Не успел Надир закончить положенное приветствие, как Исмаил попросил его:

— Надир, сынок, ради аллаха, принеси мне кувшин холодной воды. — И, протянув ему глиняный сосуд, добавил: — Не забудь только прополоскать.

— Бачашм! — ответил Надир и, взяв кувшин, направился к источнику.

На тропинке, по которой шел Надир, озабоченно воркуя возле своих подруг, гуляли голуби. Из домов доносились песни канареек и крики перепелок. С вершин высоких чинар раздавался клекот аистов. Слушая эти звуки, Надир и сам не прочь дать волю своему голосу. Но он сдержал себя, молча подошел к источнику, умылся, вытер краешком рубашки лицо и, наполнив кувшин, вернулся в лавку.

— О сын мой, пусть аллах даст тебе силы и здоровья! — поблагодарил лавочник и, взяв с прилавка леденец, протянул ему. — Ну-ка, посласти свой рот… Ты заслужил это.

— Спасибо, спасибо, саиб, я ничего не хочу.

Надир хотел продолжить свой путь, однако лавочник не отпустил его.

— Мальчик мой, сделай еще одну милость аллаху: подмети возле лавки. Пусть путь покупателя будет чист — ведь каждому приятно, когда он идет по чистой дорожке. Не так ли?

— Так, саиб, — ответил Надир и спросил: — А где взять веник?

— Веник?.. Вон там, в кладовке. — И, вдруг спохватившись, спросил: — А что это ты разгуливаешь по улице? Ушел от хана, что ли?

Надир кивнул головой.

— Набедокурил? Опозорился?

Надир покраснел и отрицательно покачал головой.

— Нет, ничего плохого я не совершил, — тихо и смущенно сказал он.

— Ну, что же, скрывай! Через час все равно весь Лагман узнает. — И, недоверчиво посмотрев на Надира, добавил: — Раз тебе нечего делать, тогда полей и подмети вокруг лавки. Сделаешь — попою тебя чайком.

Надир обрадовался, что у него с утра есть работа. И вскоре вокруг лавки все было подметено и полито, а кувшины стояли наполненные свежей водой. Это понравилось лавочнику, и его осенила новая мысль.

— Послушай, джигит, я могу выручить тебя, если ты мне поможешь, — участливо заговорил он. — Я найду тебе напарника и буду кормить вас, а вы мне выроете ямы для зерна глубиной в десять-двенадцать аршин. Таких ям мне нужно четыре!

Надир не знал, что ответить. Он никогда не занимался такой работой.

— О чем задумался? Работа нетрудная, ума для нее не требуется. Чем голодать, так лучше работать. А кормить я вас буду сытно, три раза в день.

— Хорошо, я согласен.

— Вот и молодец! — обрадовался хозяин и тут же заставил его ставить самовар. — Будем пировать с тобой: пить индийский чай с домашними сдобными лепешками.

— Бачашм, саиб! — ответил Надир и, ловко подхватив самовар и щепки, прошел за лавку.

Пока Надир возился с самоваром, лавочника начало одолевать сомнение: «Зачем я сразу предложил ему работу? А вдруг он нечист на руку! Его прогнал Азиз-хан, почему же должен доверять ему я? Однако за одни харчи он согласился копать такие ямы, за которые рабочие из Кабула запросили бы в придачу к еде еще две сотни афгани. Как можно упускать такой удобный случай?»

И лавочник решил проверить честность Надира. Скомкав бумажку в два афгани, он забросил ее в щепки для самовара.

— Эй, парень, как там твои дела? — крикнул он немного погодя.

— Самовар уже закипел, саиб!

— Иди сюда, я отсыплю тебе чаю.

Лавочник насыпал в фарфоровый чайник индийского чая и протянул Надиру.

— Заваривать умеешь?

— Да, саиб. Еще покойный отец научил меня.

Вскоре крепкий, ароматный чай стоял возле лавочника, а сам он, улыбаясь, смотрел на Надира и думал: «Сейчас я узнаю, насколько чиста твоя душа».

— Щепки ты все пожег?

— Нет, саиб, немного осталось.

— Надо подобрать остатки.

— Сейчас соберу, саиб.

— Подбирай, мальчик мой. Богатство люди приобретают только бережливостью… И вообще приведи в порядок дрова, они разбросаны. А уж потом будешь пить чай.

— Бачашм, саиб! — сказал Надир, выходя из лавки.

Лавочник принялся за чай, но тревога за свои два афгани испортила ему аппетит. «Кочевники — маловеры, не почитают многих святых. Пожалуй, можно и распрощаться с подброшенными деньгами». Обслуживая покупателей, Исмаил то и дело оглядывался, не идет ли парень с найденными деньгами. Занятый этими неприятными мыслями, он невпопад отвечал на вопросы покупателей.

— Вот вам порошки от головной боли.

— Какие порошки? Я стиральное мыло прошу!

— Хорошо, друг мой, дам тебе и мыло. У меня с самого утра болит голова.

— Это и видно…

Надир принялся подбирать остатки щепок, переложил дрова и увидел скомканную бумажку. Развернув ее, он удивился: «Откуда здесь деньги? Когда брал дрова для самовара, их здесь не было. Два афгани!.. Бедному человеку хватит прожить целый день», — думал он и, наклонившись еще раз, внимательно посмотрел, нет ли в дровах еще денег. Осмотрел кругом так тщательно, как ищут иголку, проверил даже на улице, но нигде ничего, кроме этих двух афгани, не нашел. И вдруг, словно молния, его пронзила догадка. Покраснев от обиды, он бросился в лавку, но, услышав приветственный возглас хозяина, остановился.

— А, доктор-саиб, прошу, прошу!.. Где это вы были так рано? Кого спасали от смерти?

— Иду от Азиз-хана, ему опять плохо.

— Что же это с ним приключилось?

— Постоянная его болезнь, сердечные припадки. Не поделили со своим сторожем дочь садовника. На закате жизни хан с ума сошел. Такого хорошего парня, как Надир, прогнал из-за ревности. Ну, а тот, говорят, не боясь, дал ему сдачи.

Лавочник расхохотался.

— Да, бывает, всякое бывает на свете. — И, налив чашку чая, протянул ее лекарю. — Прошу, только что заваренный!

Лекарь взял чай. Лавочник подвинул поближе к нему мелко накрошенный сахар.

— И надолго хан свалился?

— Недели на две, а может, и больше… Куда ему спешить? Доходы и без него идут. Лежи себе да отдыхай, копи силы для молодой жены.

Лавочник и лекарь рассмеялись.

— Заверните мне, Исмаил-саиб, десять пачек сигарет и бутылку лимонного сиропа, ну и, пожалуй, метров пять вон того красного ситца, что лежит направо от вас.

Лавочник выполнил заказ.

— Записать, саиб, или…

— Нет, нет, рассчитаюсь сейчас.

Лекарь достал из бумажника Красную бумажку в пятьдесят афгани и протянул торговцу.

Новая бумажка зашуршала в руке лавочника. «Вероятно, только что из сейфа хана, — подумал он. — Не заболел бы хан, и опять пришлось бы открывать кредиторскую книгу. Пусть подольше тянутся его недуги». Осторожно, чтобы не измять, он просунул деньги в ящик, где лежали крупные купюры, вернул сдачу и предложил выгодному клиенту еще чашку чаю. Но тот заторопился.

— Нет, нет, в другой раз, дома ждут. — Лекарь открыл пачку сигарет, закурил и простился.

Надир вошел к хозяину.

— Саиб, это ваши деньги. Возьмите, пожалуйста! — сказал он с дрожью обиды в голосе и протянул ему скомканную бумажку.

Лавочник сначала просиял, но потом, заметив, что юноша чем-то взволнован и позеленел до неузнаваемости, сделал вид, будто ничего не знает.

— Что это такое? — с деланным изумлением спросил он.

— Подброшенные вами деньги!

Ответ был настолько неожиданным, что торговец почувствовал себя неловко. Он замешкался, не зная, что делать: взять бумажку или отказаться от собственных денег?

Надир не стал дожидаться ни объяснения, ни чая со сдобными лепешками. Швырнув деньги на прилавок, он направился к выходу.

— Надир, сын мой?! Постой, а как же работа? Давай договоримся…

Сын Биби, не отвечая, скрылся за дверью.