На просторной террасе, где любил сидеть Азиз-хан, царила прохлада. Огромные виноградные ветви с широкими лапчатыми листьями закрывали ее от лучей солнца, и лишь блики играли на широком персидском ковре, устилавшем пол. Между колоннами стояли изящные увлажнители, выписанные ханом из-за границы. Тонкой струей выбивалась из них вода, обрызгивая цветы и листья. Канарейки в позолоченных клетках, радуя хозяина, рассыпались друг перед другом в восторженных трелях.
Азиз-хан и мулла Башир в непринужденных позах сидели на матрасиках, покрытых зеленым плюшем. Тут же у порога, подогнув под себя ноги и не зная, куда деваться от смущения, расположился Саид.
Молодой слуга подавал господам чай, приносил еду, раздувал уголек в головке кальяна.
Такого чая, которым угощал Саида Азиз-хан, он никогда не пил. По аромату, вкусу и цвету ему не было равного в Лагмане. Чай этот заваривали по букету, придуманному самим ханом. Туда входило несколько сортов чая: цейлонский, индийский, китайский, персидский. Неторопливо глотая густо-янтарный напиток, Азиз-хан время от времени бросал острый взгляд на своего садовника: «Неужели ты не понимаешь, — думал он, — что со мной тебе не тягаться? Ведь сомну я тебя, как коршун цыпленка!»
Азиз-хан показывал мулле орнамент на потолке террасы, восхищался работой гератских умельцев. Саид молчал. Он вслед за хозяином поднимал глаза на потолок, но перед ним все краски смешивались, а круги и квадратики орнаментов сливались в нечто неопределенное. Ему было не до потолка. Амаль больна, слезы не просыхают у нее на лице, а хан и мулла уговаривают его готовиться к свадьбе!
По знаку хозяина слуга поставил перед Саидом новую чашку ароматного, крепкого чая, отошел и, скрестив руки у пояса, встал у порога и замер.
— Чай остынет, Саид, пей, брат мой, и решайся… — проговорил хан ласково.
— Чего ему решать? — вмешался мулла. — За него решил сам аллах! Не так ли, Саид?
— Кажется, так, саиб…
— Не кажется, а совершенно верно. Пусть дочь сопротивляется, она женщина, неразумное существо, с нею надо считаться не больше, чем с маленьким ребенком.
Саид в замешательстве взял чашку с чаем, глотнул и снова поставил на ковер.
— Саиб, подождем еще немного, — сдержанно ответил он, умоляюще глядя на своего повелителя. — Правда, с тех пор, как вы сделали ваше милостивое предложение, прошло немало времени. Но, может быть, с помощью всевышнего она все-таки образумится, оставит мысли о Надире и сама даст вам согласие.
— Не напоминайте мне об этом бродяге! — оборвал его хан. — Я прикажу прогнать его из Лагмана!
— Все в ваших руках, хан-саиб…
— Следует, следует, — поддержал мулла Башир. — Он здесь мутит людей своими песнями.
Саид умолк. Зная его нрав, Азиз-хан смягчился.
— Саид, ты отец и к тому же истинный мусульманин и должен оценить мой хлеб и соль… Я хочу для тебя только добра. Девушек немало на свете, ты сам понимаешь, любая не откажет мне… А я хочу только Амаль! Я привык к ней, к ее чтению корана, смеху и слезам… Пусть поплачет, слезы не будут меня тяготить. Поплачет — и успокоится. Не будь она твоей дочерью, я решил бы дело проще. Но так и быть, из уважения к тебе и своей любви к ней я согласен подождать еще немного. Но помни: если в конце концов будет не по-моему, пеняй тогда на себя… Клянусь аллахом, я вас не пощажу!..
— Что вы, что вы, хан-саиб! Наш Саид не допустит этого. Он разумный человек и понимает, что лучшего от судьбы ему не дождаться, — поспешил заверить мулла Башир.
— Можешь идти! — разрешил Азиз-хан.
Саид, не помня себя, поднялся и молча покинул террасу. Почти бегом спустился он со ступенек. Обида на хана как удав схватила его за горло. Он шел по саду, словно обезумевший, ничего не видя, ни на кого не обращая внимания. Не заметил он и Наджиб-саиба с лекарем Гуламом, которых только что обогнал.
— Мы к вам, дорогой Саид! — окликнул его Гулам.
Саид остановился. От душившей его злобы он не смог, как всегда, учтиво ответить на их приветствие и только сухо кивнул головой.
— Что, уж не хуже ли Амаль? — спросил обеспокоенно учитель.
— Нет, нет. Мне стало тесно в этом саду! — ответил Саид с дрожью в голосе. Учитель и лекарь переглянулись. — Хан-саиб торопит со свадьбой и грозит… Хотя он и согласился отложить свадьбу еще на несколько дней.
— Ага, согласился! — торжествующе воскликнул лекарь.
— А что остается ему делать!.. Хан-саиб не глупый человек и знает, что такой орех не так-то легко разгрызть, — заметил учитель и, посмотрев на Саида, спросил: — Не так ли?
Садовник покраснел. Почему аллах не послал ему сына?! Тогда он не знал бы унижений, которые ему приходится сейчас испытывать! Горячо любя дочь, Саид никогда не пытался проникнуть в ее душевный мир. И даже мысли не допускал, что она может когда-нибудь полюбить. Он и теперь не догадывался, что любовь ярким факелом освещает душу его дочери. Не знал он, что Надир приходил к ней и она благодарит судьбу за эту встречу.
И теперь Амаль ждала его. С утра открыв двери лачуги, она с волнением и тревогой прислушивалась к каждому шороху, ловила малейшие звуки. Неужели не придет, побоится рискнуть? Нет, не может быть!.. Он самый храбрый, самый смелый в Лагмане!
А время шло. Давно уже ушла Биби, ни слова не сказав о Надире. «Почему она сегодня так неразговорчива? Неужели он ничего не сказал ей о нашей встрече? А может, его поймали, избили и отвели в тюрьму? И она это скрывает от меня?» — терзалась Амаль. Как она хотела бы сейчас вернуть время, когда она не думала ни о любви, ни о счастье!
Вдруг со двора донеслись чьи-то шаги. Амаль встрепенулась: «Идет!..» Он, ее Надир! Она поднялась, чтобы встретить его у порога. И как велико было ее огорчение, когда вместо Надира она услышала голос отца. Заплакав от досады, она упала на постель.
Оставив учителя у входа, Саид вошел к Амаль вместе с лекарем.
— Око мое, к нам пожаловал табиб-саиб. Он хочет осмотреть тебя.
Амаль закрыла лицо одеялом.
— Мне уже немного легче… — донесся из-под одеяла ее голос.
— Ты, доченька, не стесняйся, ведь мы уже знакомы, я только послушаю пульс, — проговорил лекарь.
— Нет, нет… Я, саиб, чувствую себя хорошо, я не хочу, чтобы меня осматривали…
Сопротивления Амаль заставили войти Наджиб-саиба.
— Ну зачем ты капризничаешь, Амаль? — строго заговорил он. — Надир был у меня, просил моей помощи. Я обещал ему навестить тебя с Гулам-саибом.
«Значит, он жив, он на свободе! — возликовало в душе у Амаль. — И даже сам попросил их прийти к ней! Ну, конечно же, она согласна!»
— Доктор-саиб, — заговорила она, — уже приходил к нам, но что могут сделать люди, если надо мной стоит Азраил?
— Земля всех ждет… Рано или поздно все мы умрем, но тебе еще рано об этом думать, надо жить! Понимаешь, жить! И твой Надир хочет, чтобы ты поправилась. Саиб, послушайте больную, — обратился Наджиб к лекарю и, обняв Саида за плечи, добавил: — А мы выйдем во двор, не будем мешать им…
— Этот одержимый, я вижу, и вам, саиб, не дает покоя, — заметил садовник, как бы извиняясь за Надира.
— Никакой он не одержимый. Зачем вы повторяете глупые выдумки муллы Башира? — запротестовал учитель. — Болезнь твоей дочери никого так не беспокоит, как Надира. Он больше тебя тревожится за ее жизнь.
Саид вспыхнул и не нашел, что ответить. Учитель тоже погрузился в свои мысли.
— Ну, чем вы утешите нас? — спросил от появившегося во дворе лекаря.
Гулам в раздумье посмотрел на друга, потом перевел взгляд на Саида.
— Я уже говорил вам и сотни раз буду повторять все то же. Жизнь ее подтачивает тоска. И мне ли, лекарю, раскрывать ее душу вам, ее отцу?
Наджиб-саиб понимающе кивнул головой. Саид растерянно моргал глазами.
— Бессердечный вы человек! — с упреком в голосе обратился к нему Наджиб-саиб. — Видимо, никто вас никогда не любил и вы не знали радости человеческих чувств!
Саид закусил от боли губы. Его черные, жгучие глаза яростно блеснули. Он раскрыл рот, жадно глотнул воздух и неожиданно возбужденно заговорил:
— Нет, я не бессердечный!.. И о любви, о человеческих чувствах, саиб, понимаю, пожалуй, не меньше, чем вы, образованные люди! Я не богач и знаю цену чувств, о которых вы говорите! Целовать женщину приятно, гораздо труднее дать ей счастье. Настоящая любовь не тускнеет, словно блеск медного самовара. Нет, она, как луна, блестит во веки веков!..
Наджиб и Гулам со вниманием слушали горячую речь садовника.
— Аллах, — продолжал Саид, сверкая глазами и вскидывая голову, — и небо свидетель тому, что я женился по любви! Прошло уже десять лет… — голос его дрогнул, — я все еще верен ее праху… Так вам ли обвинять меня в бессердечности? Вы говорите о человеческих чувствах… А подумали вы о том, что может дать нищему кочевнику бедная слепая девушка? Как может она быть его женой, стать матерью его детей?.. Брак двух несчастных ничего и не принесет, кроме несчастья! А у хана она не будет знать ни забот, ни горя!
— Ты так думаешь? — сухо спросил Наджиб-саиб.
— Друг мой, ты заблуждаешься, — тихо шепнул Саиду Гулам.
Саид переводил глаза с одного на другого. Оба против него!
Наджиб-саиб не дал ему опомниться.
— О ты, отец Амаль! — заговорил он, понизив голос. — Ответь мне, ради аллаха, честно и не кривя душою, разве ты согласен отдать дочь Азиз-хану?
Саид замялся.
— Ну, если у тебя не хватает мужества сказать «нет», то позволь мне ответить за тебя!.. Ты сам понимаешь, что Амаль ему не пара. Ведь хан на полвека старше… Конечно, — продолжал, подумав, учитель, — хана не смущает ни возраст, ни положение Амаль. У хана ей будет неплохо. Она не будет нуждаться в хлебе. Но ведь она частица твоего сердца. Неужели же тебе, отцу, безразлично душевное состояние дочери? Неужели ты можешь спокойно смотреть, как твоя дочь будет медленно умирать в шелковых нарядах, купленных ей ханом? Да тебя проклянут за это! Скажут, за ханские объедки продал и свою честь и собственную дочь. И будут правы!
Наджиб говорил и не сводил глаз с садовника. Губы старика беззвучно шевелились, словно моля о пощаде. «Пожалейте меня, — будто говорили они. — Я не враг счастья своей дочери, единственной и последней!»
Но Наджиб безжалостно продолжал:
— Ты живешь в этом доме более тридцати лет, и сам видишь, как все в доме грызутся между собою, ждут не дождутся смерти хозяина, чтобы поделить его богатства и жить, как им заблагорассудится. Кому тогда понадобится твоя Амаль? Да Гюльшан из мести за Надира сотрет ее с лица земли…
— Мулла Башир — божественный человек. А он тоже одобряет этот брак, — робко возразил Саид.
— Мулла Башир! Тебе ли не знать его? — Учитель взял Саида за плечо, притянул поближе к себе. — Пойми, что любовь Надира — это клад, которому нет цены. Как горный источник, она свежа и прозрачна. А ты собственной рукой хочешь разбить чашу их чистой любви, и Амаль умрет. Понимаешь ли ты это?
Саиду стало душно. И сердцем и разумом он чувствовал и догадывался, что учитель говорит истину. Юный кочевник — живое олицетворение бескорыстной любви. Но как найти в себе мужество сказать Азиз-хану «нет»?
— Гулам-саиб, клянусь небом и землей, — повернулся Наджиб к лекарю. — Если бы я имел дочь в сто раз красивее Амаль, и тогда, ни на минуту не задумываясь, отдал бы ее Надиру, а не какому-нибудь наследному принцу.
— Да, да, — согласился лекарь. — Таким парням, как сын Биби, нет цены… Они смеются над самой смертью. Да Надир и никому не уступит Амаль. Он добьется своего даже ценою жизни!
Оказавшись невольной слушательницей разговора отца с Наджиб-саибом, Амаль была на седьмом небе от счастья. Ее Надир имеет верных сторонников, а это уже половина победы! Но где же это он сам запропастился? И почему вот уже третий день не слышно его песен? Непонятно и поведение Биби — даже ни словом не обмолвилась о Надире! «Мой заботливый, мой хороший друг! Как я счастлива, что ты поселился в моем сердце, всей душой полюбила тебя! Но где же ты, мой любимый! — мысленно обращалась она к своему возлюбленному. — Аллах, хоть бы скорее пришла Биби! Теперь буду есть все, что она приносит, — пообещала она самой себе. — Надо набираться сил, скорей поправиться. Кто знает — может, придется еще бежать с ним! Надо во что бы то ни стало стать на ноги».
Амаль поднялась и, опираясь руками о стену, попыталась ходить. Но, сделав несколько шагов, остановилась. Послышались чьи-то шаги. «Это он, — забилось в волнении ее сердце. Вокруг опять стало тихо, и никто не появлялся. — О аллах, осчастливь меня еще раз блаженными минутами! Дай ему отвагу, пусть он прибежит сюда. О небо, сделай это для меня, я очень прошу тебя!»
Но беспомощное небо молчало, а Надир не приходил. И она вернулась на свою постель. Медленно-медленно потянулось время. Наконец явился отец, а за ним пришла и Биби.
— Ох, смертельно устала! — сказала она, ставя тарелку с ужином у постели Амаль. — Кушай — это не с ханского стола. Повариха Хадиджа приготовила для тебя кусочек вареного цыпленка в бульоне. Наказала передать тебе: если ты это не съешь, выдадим замуж за Азиз-хана.
Амаль против воли рассмеялась.
— Ну, давайте, где ваш цыпленок? — принялась она шарить руками.
Биби пододвинула ей тарелку.
— Я съем все, но только с одним условием, — сказала Амаль и наклонилась к Биби. — Вы, тетя Биби, завтра же встретитесь с Надиром. Я хочу, чтобы вы поблагодарили его за его заботу обо мне. И передайте ему: пусть продолжает радовать меня своими песнями, его песни — лучшее лекарство для меня.
Биби вздохнула: «Где-то теперь он, мой сынок?» — и громко сказала:
— Амаль, ты должна кушать как можно больше. Одним чаем да сухим хлебом не прогонишь болезнь. Ты очень похудела, тебе надо обязательно набраться сил, поправиться.
— Все, все буду есть, тетя Биби, не волнуйтесь. А Надиру так и скажите: теперь, мол, Амаль ест все, чтобы скорей поправиться. Хорошо?
Саид лежал во дворе и не видел, с каким аппетитом его дочь уничтожала ужин, запивая его сладким шербетом. А Биби, глядя на Амаль, радовалась: «Слава аллаху, теперь все пойдет на поправку! — думала она. — Ах, если бы Надир нашел в Кабуле удачу!»
Биби убрала посуду, вышла во двор и шепнула Саиду:
— Помолись всем богам и благодари Наджиб-саиба и лекаря. Они словно подменили девушку: она очень хорошо поела.
— Дай бог, дай бог!.. — прошептал Саид. — Сердце обливается кровью, как посмотрю на нее. Одни только глаза и остались…
— Ну, спокойной ночи, пойду к ней, да и ты, видно, устал порядком.
— Иди, Биби, иди… Ты ей словно родная мать. — Саид схватил ее руку и крепко прижал к своим губам. — Пусть аллах продлит твою жизнь!
Смущенная Биби отдернула руку и ушла в лачугу.
Амаль обрадовалась, что, наконец, она дождалась Биби, прижалась к ней.
— Завтра утром вы увидите его, тетя Биби? Скажите ему, я жажду услышать его голос…
Вместо ответа Биби тяжело вздохнула. «Ох, голубушка моя, только аллах знает теперь, где мой сын!» — думала она.
— Что же вы молчите?
— Нет, Амаль, завтра я не увижу его. Много работы на кухне.
— Ну, тетя Биби, сделайте это для меня… очень прошу вас. Надира совсем не слышно. Может, что-нибудь случилось с ним?..
— Я хочу спать, Амаль, спи и ты.
Биби не решалась сказать ей, что Надир ушел в Кабул. «Ведь Кабул — это не Латан, — вертелось у нее в голове. — Там много разных людей, и добрых и злых. Сколько горьких слез ниспошлют ему его поиски в этом городе! Он, словно голубь во тьме, будет бродить, не замечая ни солнца, ни света. Бедный мой мальчик, только двадцатая весна миновала тебе, а ты уже испытываешь всю тяжесть забот и горечь нашей доли! О сын мой, чем же помочь тебе в эти тяжкие дни?»
Вдруг она почувствовала на своей шее что-то теплое, влажное.
— Ты плачешь? — встрепенулась Биби.
Амаль вздрагивала от рыданий.
— В чем дело? Что случилось?
— Прошу вас… повидайте завтра Надира.
— Девочка моя, Надир ушел в Кабул…
— В Кабул! — ахнула Амаль.
Биби зажала ей рот.
— Тс-с… услышит отец! Ты не бойся. Он ушел хлопотать за тебя, искать врачей, которые облегчат твою участь. Сам Наджиб-саиб сказал ему, что русские врачи возвращают зрение. И — кто знает — может быть, аллах поможет и тебе. Только смотри — держи это в тайне. Ушел он ночью, чтобы никто не видел его. Об этом знают только аллах, ты да я. У муллы Башира и хана в Кабуле связи, узнают — все дело испортят.
«Умчался, — думала Амаль, глядя невидящими, неосушенными глазами в темное небо. — А я жду и жду! Как сон явился и как сон улетел. Превратил мои дни в тяжелые муки…»
Ночная тишина обнимала все вокруг: только злые комары жужжали назойливо, нудно.
Вдруг Биби протянула руку к щеке Амали.
— Все плачешь? — зашептала она уже осуждающе. — Сейчас же перестань! Слышишь?!
— Что там у вас происходит? — донесся со двора голос Саида.
— Ничего! — ответила Биби и прильнула губами к уху Амаль. — Пусть лучше рыдают они: хан, его дочь Гюльшан и его жены. Нам с тобой незачем лить слезы, мы и так по горло сыты этой жизнью.
— Хорошо, тетя Биби, я не буду. Простите меня… Вы же понимаете, что я…
— Все, все понимаю! — остановила ее Биби. — Но слезами горя не смоешь, надо набираться сил. А ты?..
Амаль долго еще лежала без сна, стараясь не нарушить покой измученной тяжелым трудом Биби. Думы и тревоги о Надире, его хлопотах в Кабуле, возможность счастья исцеления не давали ей спать. Лишь под утро Амаль немного вздремнула, а когда проснулась, стала с нетерпением ждать пробуждения Биби.
Наконец запел муэдзин, и Амаль ее разбудила.
— Как вы думаете, тетя Биби, — прижалась она к ней. — Добьется ли Надир чего-нибудь в Кабуле?
— Почему же нет! Ведь счастье приходит к смелым и настойчивым.
— Я так хочу ему удачи!..
— Если бы удалось отыскать ту женщину, что была в нашем лагере… И есть же на свете такие добрые люди! И ведь не афганка она. Приехала с того берега Аму-Дарьи.
— Русская!.. — обрадовалась Амаль. — Наджиб-саиб говорил, что русские табибы чуть ли не воскрешают мертвых. Если бы это было так!..
— Учитель-саиб кристальной души человек. Такие говорят только правду, — ответила Биби. — А что, если Надиру скажут: «Привози твою Амаль в Кабул, и мы вылечим ее»? Как тогда?
— Ну что же, с ним пойду и в Кабул. Согласна на все! — вспыхнула Амаль и от нахлынувших на нее надежд крепко поцеловала Биби. — Ой, тетя Биби, только бы отсюда выйти живой, а там, на воле, у меня крылья вырастут!
— А для этого нужно есть как следует, — снова взялась за свое Биби. — Раз хан велел тебе подавать и завтрак, и обед, и ужин, зачем отказываешься?
— Просто в горло не идет ханская еда.
— Глупая ты! Твой отец в этом доме трудился всю свою жизнь, а что получил в благодарность? Ты должна есть все, что я буду приносить тебе, иначе голод сожрет тебя. А Гюльшан этого только и надо.
— Ну, нет! — воскликнула Амаль. — Я не хочу теперь умирать! Назло им всем буду жить, жить, жить!..