Внезапное исчезновение Надира из Лагмана взволновало Гюльшан.

Восстанавливая против него отца, дочь хана надеялась, что «жеребенок» непременно потянется к матери, и она время от времени сможет видеть его в саду и говорить с ним. Но получилось не так, как она хотела. Отец запретил Надиру показываться в усадьбе, и Гюльшан нашла другой выход. Она надевала чадру и отправлялась в гости к Вали-ханум. Пробираясь под защитой чадры по улицам, она шла туда, где Надир лепил саманные кирпичи. Гюльшан печалилась, что ее возлюбленный занимается такой грязной работой, а она не в силах овладеть его сердцем и вырвать из когтей нужды.

И вдруг Надир исчез. Гюльшан готова была заплатить кому угодно и сколько угодно, лишь бы узнать, где он. Потеряв покой, она донимала расспросами мать Надира, заставляла старую служанку поворожить ей на «крестового короля» или, достав припрятанный талисман, опускалась на колени и шептала молитву, которой научила ее чернозубая колдунья.

Шел уже пятый день, а Надира все не было, и розыски Гюльшан были безуспешны. Утром, как только Биби пришла убирать комнаты, Гюльшан потащила ее в свою спальню.

— Ну как, милая Биби, удалось что-нибудь узнать о нем?

— Ох, ханум! Каждый день вы свежей солью посыпаете мою рану.

— Куда же он исчез? Не мог же он уйти из Лагмана?

— Ума не приложу, где он!

— Ну, а что говорит Наджиб-саиб? Вы ходили к нему?

— Он тоже ничего не знает.

— Не знает!.. — словно эхо повторила Гюльшан в отчаянии. — Только аллах знает, под чьей крышей нашел он приют!..

Упав на грудь матери Надира, она разрыдалась.

— Я не верю, чтобы ты не знала, где твой сын! За эти дни ты бы с ума сошла, если бы не знала, где он, — говорила она сквозь слезы. Потом, торопливо сняв с пальца перстень с драгоценным камнем, протянула его Биби. — Вот возьми, только скажи одно слово: где он? Неужели пропал навсегда?..

— Мне этого не надо! — оттолкнула ее руку Биби. — Вы лучше успокойтесь и не думайте о нем…

— О, если бы это было возможно!

Биби молча смотрела на нее. «Не любишь его и не тоскуешь, тебя просто душит ревность, — думала она. — Ты готова уничтожить его за свои обиды!»

Она хотела уйти, но Гюльшан задержала ее.

— Нет, погоди… Не поверю, чтобы он бросил Амаль! — Она схватила Биби за плечи и, не спуская с нее горящих глаз, продолжала: — Может, ты вместе с ним и Саидом задумала играть со мной и надругаться над отцом? А?..

Биби спокойно сняла ее руки с плеч.

— Нет, мы ничего против вас не замышляем. Разве может бедный человек тягаться с вами?

— Врешь… Вы все можете!

— Нет, ханум, это вы, вы все можете!

— Змея!.. — прошипела Гюльшан. — Выйди вон!

Биби с готовностью покинула спальню.

— Ничего! — продолжала шептать ей вслед Гюльшан. — Дорого заплатит твой сын за мои слезы и муки!..

Она встала, подошла к окну и долго глядела в непроницаемую гущу сада. И чем больше думала она о Надире, тем сильней бушевала ревность, вскипала неудержимая ярость. И словно увидев перед собой Надира, она сказала:

— Слышишь ты, босяк!.. Своей кровью ответишь ты мне за все мои обиды. Я ненавижу тебя, ненавижу!..

Надир уже покинул Алиабадскую больницу и спешил в Лагман. Словно птица летел он, не чуя под собой ног. Теперь он никого не страшился и ни перед кем не думал отступать!

Прижимая руку к груди, где лежало письмо мирзы Давуда и фотокарточка, он давал волю песням:

Не успевал он излить в песне одно чувство, как в груди появлялось новое, и одна песня теснила другую. Сквозь густой туман мечтаний ему представлялась Амаль после исцеления: веселая, улыбающаяся, с большими бирюзовыми глазами, радостно смотрящими на него. И Надир, как хмельной, ничего вокруг не замечая, пел уже новую песню:

Удачи в Кабуле так его окрылили, что он, несмотря на палящее солнце, опережал пешеходов, все больше и больше сокращал расстояние между ним и его Амаль.

Первый день пути пролетел незаметно. Только поздним вечером Надир остановился в придорожной чайхане, чтобы на заре опять продолжить свой путь.

Он занял место в уголке, ближе к дверям, вынул из кушака флейту и положил рядом с собой. Сидевшие поблизости люди с любопытством посмотрели на него: афганцы любят певцов и музыкантов.

— О бача! — позвал он мальчика-слугу.

Паренек-разносчик подошел к нему.

— Принеси, братик мой, кувшин шурпы с лепешками и чайник чаю.

Вскоре перед ним задымился гороховый суп с бараниной, появились лепешки и чай. Утолив голод, он повеселевшим взглядом окинул присутствующих и взялся за флейту.

Нежные мелодии сразу же усмирили шум в чайхане. И люди потянулись в уголок Надира, чтобы поближе послушать дивную музыку.

— Живи тысячи лет, парень! Афарин! — раздались голоса, когда он оторвал флейту от губ. А в душе у него уже слагались слова новой песни:

— Может быть, ты, друг, задержишься здесь на несколько дней? — сказал ему рано утром хозяин чайханы. — Попоешь, поиграешь на флейте, а я тебя за это буду кормить и еще заплачу по два афгани в день.

Но разве можно задержать Надира! Поблагодарив хозяина, он снова зашагал по пыльной дороге. Вторую ночь провел под открытым небом, а наутро, когда еще солнце не вставало, крылья любви подхватили его и снова понесли к Амаль.

Был полдень, когда Надир подошел к садам Лагмана.

У дороги отдыхали знакомые батраки. Надир поздоровался с ними и зашагал дальше.

— Эй, Надир, куда спешишь? Уже опоздал! Хан женился на твоей Амаль! — закричали ему вдогонку. — Постой, расскажи, где ты пропадал?

— Некогда, братцы! — подстегнутый этим известием, кинулся дальше Надир.

«Неужели это правда? — забурлило у него в душе. — Нет, не может быть этого! Хан не посмеет тронуть Амаль! Если же он увел ее в свой гарем насильно, то пусть не ждет от меня пощады. Я все сожгу у него. Все, все!..»

За глинобитным забором чьего-то сада Надир заметил цветущее дерево сирени. Вот бы обрадовать Амаль букетом!

Лагманцы, как и все мусульмане, не знавшие вкуса вина, были всегда хмельны от запаха роз, шиповника, сирени. Не было в Лагмане дома без сада и сада без роз, но не в каждом саду можно увидеть сирень. Она занимала особо почетное место среди цветов. И человек, сломавший в чужом саду ветку сирени, объявлялся вором и получал это клеймо на всю жизнь. Надир забыл об этой опасности, он думал только о подарке для Амаль. Осмотревшись, он легким прыжком перемахнул через забор и уже нацелился было на большую махровую веточку, как заметил невдалеке молодую пару. Крепко обнявшись и забыв все на свете, молодые люди целовались. Надир как ужаленный перескочил обратно. Ему стало и завидно и грустно. Как несправедливо устроен мир: одни могут целовать свою милую, а другим приходится умирать от тоски. Погруженный в горестные думы, Надир обогнал какого-то прохожего и очнулся, только услышав свое имя.

Он обернулся и увидел муллу Башира. Юноша остановился, прижал правую руку к сердцу, поздоровался.

— Где ты был все эти дни? — спросил мулла Башир.

— В Кабуле, саиб, — ответил Надир, следуя за муллой на полшага.

— Что ты там искал?

— Работу, саиб!

— А почему ты бросил делать кирпичи у Вали-хана?

— Он не платил, саиб.

Мулла смерил его злым взглядом.

— Сын мой, ты идешь в мечеть?

— Нет, саиб!

— А намаз? — нахмурил тот брови.

— Свой долг аллаху я отдал в пути, — ответил он.

— Мать знала, что ты ушел в Кабул? — неодобрительно покосясь на «одержимого», продолжал мулла.

— Нет, саиб!

— О, ты нехорошо поступил, сын мой!..

— Аллах простит меня, я не хотел ее огорчать… но так получилось…

Их догнала группа мюридов. Мулла поздоровался со своими учениками, огладил крашенную хной бороду и для их ушей начал читать назидание Надиру:

— Сын мой, вот уже несколько ночей, как ты не мутишь больше наши души.

— Это верно, в Лагмане стало спокойно! — хором подтвердили мюриды.

Польщенный их поддержкой, мулла Башир продолжал проникновенным голосом:

— Истинный мусульманин не должен ни петь, ни танцевать, ни заниматься рисованием. Кто поет, тот пугает ангелов, которые сидят на плечах и записывают все наши хорошие и дурные поступки. Все, все записывают! Певец смущает души людей, рисовальщик совершает величайший грех, на том свете душа его переселится в рисунок, а сам он будет вечно гореть в адском огне.

Надир не слушал Башира и думал только о том, как бы поскорее расстаться с ним.

— Понял, что я говорю?

— Да, саиб.

У мечети мулла Башир на секунду задержался.

— О рабы аллаха, спешите в его дом, я тоже сейчас приду, — сказал он своим ученикам. «Рабы» стаей двинулись в мечеть. Надир и мулла остались наедине.

— Так, значит, в Кабуле ты искал работу? — сверлил юношу глазами мулла. — Кого ты обманываешь?..

Надир встревожился и заколебался. Признаться?.. Сказать правду? Нет, мулла враг… Нельзя раскрывать перед ним свою душу!

— Я никого не обманываю, саиб!

— Никого? И ты это говоришь своему духовному отцу?

— Да, саиб.

— Хорошо, сын мой, я верю тебе, иди! — А сам думал: «Голову твою принесу в жертву аллаху, как это сделал Исмаил со своим сыном Ибрахимом. Только за тебя, дьявола, небо не заступится и не заменит твою голову овечьей!»

Облегченно вздохнув, Надир бросился было бежать. Мулла Башир снова остановил его:

— Ты мне не сказал, нашел ли ты то, что искал?

— Нет, саиб, не нашел.

Наджиб-саиб копошился в саду, а мать его хлопотала возле самовара, когда Надир постучал в ворота.

— Кто там?

— Это я, Надир. Откройте, саиб!

— А, беглец! — донесся со двора обрадованный голос учителя.

В руке Надир держал белый конверт. И как только Наджиб показался у двери, он низко поклонился ему:

— Мир и поклон вам, саиб! — и протянул конверт. — Вот письмо!

Учитель вынул письмо из конверта и пробежал глазами:

«Дорогой и уважаемый Наджиб-саиб! Вы совсем забыли меня, и я пользуюсь случаем напомнить вам о своем существовании. Одновременно беспокою вас просьбой: помогите подателю сего, вашему приятелю Надиру. Не пожалейте вашего красноречия (я знаю вас как пламенного оратора и собеседника) и уговорите садовника дать согласие на отправку его больной дочери к нам в Алиабадскую больницу для оказания ей медицинской помощи. В случае согласия вышлем машину. Крепко жму руку. Мир вашему дому!

Давуд».

Прочитав письмо, Наджиб поднял глаза на Надира:

— Скажи мне, Надир, честно, почему ты скрыл от меня свои намерения?

По смуглому лицу Надира разлился румянец смущения. Он виновато опустил голову.

— Саиб, я боялся, что вы будете отговаривать меня, и думал, что мама скажет вам…

— Биби не разгласила твоей тайны. Ну, пойдем, расскажи обо всем, что там видел.

Они прошли в глубь двора и сели на ступеньки веранды.

— Ну, как вы считаете, саиб, правильно я поступил? — спросил Надир после того, как рассказал о своих похождениях в Кабуле.

— Ты прав, Надир. За счастье надо бороться!

— И вы поможете мне?

— Непременно! — улыбнулся учитель.

В это время мать Наджиба, хлопотавшая на кухне, вышла во двор и, увидев сына Биби, ахнула.

— Ой, Надир, сохрани тебя аллах!.. Вернулся к своей матери! Как она, бедняжка, убивалась по тебе!..

— Его ждет не только мать… — лукаво заметил учитель.

— Ладно, будет тебе!.. — строго прикрикнула на него старушка и подошла к Надиру. — Как ты похудел! Одни глаза горят. Мальчик мой, разве наше дело думать о любви?! Любовь — палач нашей жизни. Нет, бедному человеку нельзя любить… — И, с секунду помолчав, спросила: — Мать знает, что ты вернулся?

— Нет, — тихо ответил Надир. — Я ее еще не видел.

— Так чего же ты сидишь здесь? Иди успокой ее… Ох, дети, вы не понимаете мук своих матерей!

— Пусть он с дороги отдохнет, попьет чаю, а потом уже и пойдет, — возразил Наджиб-саиб.

— Не умрет и без чая! Иди, сынок, успокой мать. А к нам придешь обедать. Хорошо?

Надир поднялся и посмотрел на учителя.

— Я попытаюсь уговорить Саида, — ответил тот на его молчаливый вопрос.

— Спасибо вам, саиб!

И Надир поспешил к своей матери.

Подойдя к воротам особняка Азиз-хана, он толкнул калитку и вошел в сад, словно в свой дом, который покинул несколько часов тому назад.

Проворно пробежав аллею, он подошел к черному ходу женской половины дома. Надо было поскорее увидеть мать, рассказать ей все, что нужно, и уйти подальше от этого запретного места. Вышедшая во двор служанка заметила его и то ли от испуга, что сын Биби, не считаясь с ханским запретом пришел сюда, то ли от радости, что-то крикнула и стремглав бросилась в дом.

Появление Надира в особняке, да еще в женской половине, привело в замешательство всю прислугу. Волнуясь за мать и ее сына, люди хотели потихоньку предупредить Биби. Однако дочь хана успела уже заметить его из окна своей комнаты. Она незамедлительно послала за Биби. И пока мать Надира поднималась наверх, Гюльшан с другого хода спустилась вниз и выросла перед Надиром.

— Однако ты смелей, чем мне казалось! — глядя в его горящие глаза, сказала она. — Зачем ты пришел сюда? Как ты посмел ослушаться хана?

— Я пришел к матери, а не к хану!

— С нею вы могли бы встретиться и там, за забором. Убирайся отсюда сейчас же!

— Ну и уйду, пусть сгорит ваш сад вместе с вами! — яростно ответил Надир и повернулся, чтобы уйти.

— Где ты пропадал? Что ты замышляешь? — схватила его за руку Гюльшан.

— Не твое дело! — обрезал ее Надир и, рывком освободившись от руки Гюльшан, бросился бежать.

Дочь хана пустилась за ним.

— Надир, остановись или… Я уничтожу тебя! Запомни это! Все равно я никому тебя не отдам!

Надир даже не оглянулся.

Взбешенная Гюльшан возвратилась в свои комнаты. Навстречу ей выбежала Биби.

— Где он? — закричала она как безумная.

Гюльшан молча со злыми глазами пропустила ее. Биби догнала сына у самых ворот. Она бросилась к нему, спрятала свои влажные щеки у него на груди, радостно прислушиваясь к биению его сердца. Какое счастье — ее сын стоял перед нею здоровым и невредимым!

— Уйдем отсюда, мама!

И как только вышли из сада, не удержалась, спросила:

— Ну как, удалось тебе что-нибудь сделать?

Надир оглянулся по сторонам.

— Удалось, мама, — зашептал он. — Я был у большого доктора. Он прислал письмо Наджиб-саибу. Амаль надо везти в Кабул. Там ей вернут зрение…

Биби, не веря своим ушам и встревоженно глядя на сына, переспросила:

— Что ты сказал?.. Вернут зрение?

— Да, мама, она будет видеть!

Мать задержала недоверчивый взгляд на Надире, затем подняла глаза к небу.

— Аллах, неужели это правда? — голос ее задрожал. — Неужели ты сжалился над нами и послал свою милость?

— Но, знаешь, мама, я боюсь одного… — перебил ее сын.

— Чего, сын мой?

— Саид не отпустит ее.

— Не терзай себя преждевременно, мальчик мой, — поспешила она успокоить его. — Я поговорю с Амаль, она и сама уговорит отца. Тебя же, сынок, прошу только об одном — не показывайся здесь. Гюльшан просто с ума сошла, даже мне и то житья не дает. Не добром дышит ее грудь…

Надир утвердительно кивнул головой.

«В стенах живут мыши, а у мышей есть уши», — говорится в народе. Уже к вечеру в Лагмане знали, что врачи в Кабуле собираются вернуть зрение дочери Саида. Пробираясь от дома к дому, от порога к порогу, эта весть дошла и до ушей муллы Башира. Слуга земных и небесных господ не на шутку забеспокоился. Всемогуществу неба грозила смертельная опасность. Дождавшись вечера, когда его мюриды и правоверные собрались в мечети, мулла решил поговорить с отцом Амаль. И как только Саид появился, он позвал его и посадил рядом с собой, оказывая ему этим небывалую честь.

— Почтенный отец, — начал он ласково и спокойно, — верно ли говорят, что потерявший разум сын Биби был в Кабуле и врачи хотят приехать в Лагман за твоей дочерью?

Смущенный Саид покачал головой.

— Саиб, аллах свидетель тому, что я ничего не знаю…

Ответ несколько успокоил муллу.

— Искренне сочувствую твоему положению, покорный раб аллаха! Этот бесприютный скиталец решил, видимо, опозорить и очернить твое имя перед мусульманами и небом! — закатил он глаза. — О великий, непостижимый! Ты творец нашего счастья и нашей судьбы… Помоги твоему верному рабу Саиду!

— Иллахи-аминь! — раздались голоса присутствующих.

— Доктора могут отнять руку или ногу у человека. Но они бессильны создать их. Они способны успокоить головную боль и лечить глаза. Но возвратить зрение? О нет! На такие чудеса способен только он — творец! — Мулла Башир поднял руки к небу. — Мы, рабы твои, не грешны в таких дерзких мыслях… Прости нас в день страшного суда твоего!

— О да, не грешны… — подтвердил и Саид вслед за муллой.

Моление было уже окончено, и люди расходились из мечети, когда на ее пороге показался Надир. Он пришел ночевать. Мулла Башир, завидев его, побледнел от гнева.

— Стой, не знающий ни гнева аллаха, ни его кары!.. Не смей входить сюда! Чтобы больше твоя нога не оскверняла дом аллаха! Немедленно убирайся отсюда, нечистый пес!

Надир онемел. С некоторых пор мечеть стала его родным домом. Он здесь ночевал, находил спасение от холода и дождя. А теперь его с позором прогоняют из божьего приюта. «Верно говорят, что в ком добра нет, в том нет и правды», — думал он, глядя на муллу и молча пятясь назад.

Ноги Надира отяжелели. Несколько мгновений он стоял растерянный, а потом, тяжело волоча ноги, двинулся по улице. «За что же? За что меня так осрамили и обозвали нечистым псом?!» — думал он.

Ядовитое жало муллы Башира отравило Надира, и ему казалось, будто он очутился в неведомом ему мире, и шел, не зная, куда и зачем. Он остановился и осмотрелся. Тихо, тепло. Ни единой души. Сойдя с дороги, он опустился на землю под огромным карагачем, вытянул ноги, и к нему вернулось спокойствие духа. Ведь свет не без добрых людей! Если будет очень холодно, он найдет приют у Наджиб-саиба или Дивана. «Тот не любит совсем, кто бежит от страданий», — прозвучали у него в ушах слова его собственной песни. И незаметно для себя он погрузился в грезы…

«Вот наступит радостный день, и в глаза Амали брызнет свет. Они уйдут в горы, где прошли его детство и юность. Там они не будут знать ни горя, ни унижений, не будут нуждаться и в мулле Башире… Взглянув на небо, где мерцали звезды, Надир выбрал среди них самую яркую и прошептал: «Вот она, моя Амаль, моя надежда!»

Вокруг дремали высокие чинары и тополя, временами недалеко от него детским плачем давали о себе знать шакалы. Надир привык к ночным звукам и вскоре уснул крепким сном. А что готовило ему утро, его не пугало. Он был готов встретиться лицом к лицу со всеми невзгодами судьбы!