Надир проснулся, как всегда, рано, еще до зари. Он поднялся, стряхнул с себя пыль, подошел к арыку, где, шумно и весело журча, бежала холодная горная вода. С крыши мечети раздался надрывный голос муэдзина, призывающего правоверных к молитве. Перед его глазами всплыло злое лицо муллы Башира, в ушах раздался его яростный крик. И ему до слез стало обидно за себя. «Был бы жив отец, он проучил бы этого лицемера», — подумал Надир. И тут же вспомнил, как отец в ответ на жалобы матери говорил: «Милая, в беде человек должен быть мужественным. Никогда не поддавайся невзгодам судьбы, иначе они сгонят тебя в могилу».

Да, нелегко приходится и матери! С зари до поздней ночи трудится она в доме хана. И никогда никому не жалуется на свою тяжелую долю. Наоборот, помня слова мужа, часто ободряла Надира: «Сынок, не унывай перед неудачами. Смело иди беде навстречу, только этим и одолеешь ее!»

— Бедная моя мама, что бы я делал на свете без тебя?! — проговорил он вслух.

Он умылся, снял с пояса большой пестрый платок, вытер лицо и поспешил на поиски работы.

Чем ближе подходил Надир к центру Лагмана — мечети, тем сильней возрастало его недоумение. Односельчане, встречая его, вместо приветствия почему-то отворачивались. А какой-то парнишка крикнул:

— Глядите, глядите!.. Вон идет одержимый Надир, сын Биби.

Надира затрясло от обиды. «Это сделал мулла Башир, — мелькнуло у него в голове. Он растерянно остановился посредине улицы: — Что делать? Куда идти?»

В беде люди всегда ищут друг друга. Но можно ли найти сердце, которое заменило бы сердце матери? Мать всегда поймет горе, постигшее ее дитя, и ценою собственной жизни заслонит его от напастей. И Надир поспешил в особняк Азиз-хана повидать мать, поведать ей свое новое горе.

Биби уже знала обо всем. Саид рассказал ей, что мулла прогнал ее сына из дома аллаха, объявил его «одержимым», с которым не только грешно, но и опасно общаться. После молитвы духовный отец лагманцев торжественно обратился к аллаху и сказал:

— Аллах, не прогоняй этого юного кочевника от ворот небесного дворца своего, будь милостив к бедной и несчастной его матери, верни ему разум!

Увидев запыхавшегося сына у ворот хозяйственного двора, Биби бросилась ему навстречу.

— Я все знаю! — без слез и крика остановила она его. — Можешь ничего не рассказывать.

— Мама!.. — только и смог вымолвить Надир, которого словно обдали ледяной водой.

— Сын мой, мы с твоим отцом вырастили тебя… — продолжала Биби с самообладанием отчаяния. — Дали тебе все, что было в наших силах. Недаром многие говорят теперь не без зависти: «Сын Биби не из костей и мяса, а из металла!» Почему же ты трусишь? Испугался глупых проповедей Башира или подлых и злых людей? Разве ты забыл, что на твоей ответственности теперь Амаль?..

Надир встрепенулся.

— Чего же мы стоим?.. — заволновался он. — Идем скорее к ней.

Амаль сидела на корточках у порога своей лачуги, как будто пристально всматриваясь в даль. Заслышав шаги, девушка тревожно поднялась с земли.

— Кто там? — Голос ее дрогнул, как натянутая струна.

— Это я, доченька, — поспешно ответила Биби.

— А Надир?

— Со мной!

Забыв о шариате, пересудах и злых языках, Амаль бросилась ему навстречу. «Как ты долго не приходил, мой любимый!» — хотелось сказать ей, но она сдержала себя, молча повернулась и, опустив голову, провела их в лачугу.

— Я поставлю чай, — проговорила она и хотела выйти, но Биби запротестовала:

— Нет, нет… Я сделаю это сама. А Надир пусть расскажет тебе…

— Ах, как жаль, что нет здесь отца! — вздохнула Амаль. — Он хотел послушать Надира. — И, улыбнувшись, добавила: — А знаете, что он сегодня сказал мне: «Амаль, ты долго стояла у дверей судьбы, как нищий у мечети, и ждала ее милости, и вот теперь она раздобрилась!»

— Слава аллаху, что светлеет его разум! Может быть, все обойдется хорошо, и он даст согласие отправить тебя в Кабул. — Сказав это, Биби вышла во двор готовить чай.

Она развела огонь, поставила чайник на очаг и, не отрывая глаз от пламени, предалась горестным размышлениям. Мысли унесли ее в ту долину за Джалалабадом, где покоился прах ее мужа Дин-Мухаммеда. Женщина слушала тихую песнь чайника, и от горьких дум, как от ядовитого дыма, из глаз ее текли слезы.

Подобно кошке, тихо, крадучись, мимо нее проскользнула Гюльшан. Она остановилась у входа в лачугу и, прильнув к стене, чтобы быть незамеченной, ловила каждое слово.

— Спасибо тебе, дорогой мой, — доносился до нее голос Амаль. — Я знаю, что любовь приносит тебе только горе и страдание. Из-за этого ты стал посмешищем у людей, лишился ночлега и хлеба. Я сегодня скажу отцу: «Или благослови нас, или пусть Азраил возьмет мою душу. Не хочу больше таиться от людей». Не знаю, что принесет мне завтрашний день… Увидят ли мои глаза свет, как тебе обещали в Кабуле… Но наперекор всем злым духам я готова перенести любую боль, только б увидеть тебя, твои глаза, улыбку, лицо!.. Пусть приедут врачи и возьмут меня в больницу. Я согласна!

Гюльшан услышала какой-то шум. Это Надир бросился к Амаль.

— Амаль! Я сделаю все для тебя!..

Петля ревности сдавила горло Гюльшан: «О аллах!.. Он обнимает ее!..» Но она пересилила себя и осталась неподвижной. Затаив дыхание и не спуская глаз с Биби, склонившейся над огнем, дочь Азиз-хана продолжала вслушиваться в разговор.

— Пойду, Надир, туда, куда поведут меня твои ясные, видящие глаза: в Кабул, в горы, долины. Все равно. Не побоюсь ни неба, ни муллы Башира! Пусть знают все — я твоя!

Последние слова она произнесла так громко, что Биби встревожилась. Она вскочила, чтобы броситься к своим детям, и вдруг замерла на месте: перед ней стояла Гюльшан. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Горящие глаза дочери хана ей сказали: «Запомни, когда-нибудь твой сын почувствует острый нож моей мести. Не жить ему на белом свете, не жить!»

— Я хотела навестить Амаль, — с виноватой улыбкой шепнули ее губы. — Но… — И, не вступая в разговор, Гюльшан стремительно бросилась со двора. «Ну нет, я не допущу тебя до врачей! — яростно бушевало у нее в груди. — Ты останешься здесь навсегда и будешь такой же несчастной и беспомощной, как и сейчас. Дальше этой лачуги ты никуда не уйдешь, и глаза твои не увидят его никогда!.. Вы еще не знаете, на что способна дочь Азиз-хана!..»

Биби тревожным взглядом проводила Гюльшан: «Как бы это необузданное существо не натворило бед!» И с этими мыслями вошла в лачугу.

Амаль, прижавшись к груди Надира, плакала счастливыми слезами.

Сердце матери зашлось от счастья. Зеленая веточка, которую сорвал ее сын из сада жизни, стыдливая, робкая Амаль была такой же чистой, как и ее Надир.

Заметив мать, Надир тихонько освободил девушку из своих объятий и, опустив голову, скрыл свое пылающее лицо. Мать повернулась на шорох у порога и увидела Саида.

— Ия, рабби! — раздалось его изумленное, гневное восклицание.

— Абу!.. Отец!.. — бросилась к нему Амаль.

Поймав отца за руку, она горячо и торопливо заговорила:

— Отец, я твоя дочь, ты мой повелитель. Я всегда слушала тебя и не делала ничего, что могло бы омрачить твою душу, огорчить тебя…

Саид молча смотрел в широко раскрытые глаза дочери, наполненные слезами.

— И впредь я буду верной твоему крову, твоему хлебу, твоим заботам, — продолжала лепетать Амаль. — Но сейчас я прошу тебя сжалиться надо мной, понять меня сердцем!

— Говори короче, чего ты хочешь? — резко оборвал ее Саид.

— Ты отец, ты добрый. Я хочу, чтобы ты спокойно выслушал меня. Ты сам любил мою мать… А разве твоя дочь не имеет права на любовь?..

— Амаль… — дрогнул голос отца. — Сжалься, наконец, и ты надо мной…

— Нет! — крикнула Амаль, и голос ее отвердел. — Вот Надир. Отныне считай его своим сыном! Жизнь моя только с ним. Пусть он бедный. Это не позор. На хлеб он всегда заработает. Все вместе мы будем трудиться и жить. Верь моему сердцу и благослови нас от чистой души, я нашла свою радость, свое счастье!

Саид молчал. Тысячи дум теснились в его голове.

Надир и Биби стояли в стороне, не смея проронить ни слова.

— Отец! Он стал гоним миром, — наступала все больше Амаль. — А за что? За то, что полюбил твою дочь — дочь бедного садовника, твою слепую Амаль.

— Лахавле!.. — не выдержал Саид. — Доченька, хватит, ведь я тоже человек…

Амаль схватила его за кушак.

— Дай мне еще одну минуту терпения, и я отпущу тебя. Ответь мне: зачем ты стал на их сторону? Зачем ты слушаешь муллу Башира? Разве это не великий грех против обездоленного Надира? Если ты любишь меня, зачем уговариваешь стать женою хана?

Высоко подняв голову и глядя на отца невидящими глазами, полными слез, Амаль отчаянно зарыдала.

— Ты сам не раз говорил, что счастье не в богатстве, — говорила она, подавив рыдания. — Я не хочу менять купленное тобой ситцевое платье на шелка и золотые браслеты гарема. Люблю вот этого всеми гонимого и презираемого бездомного кочевника!

Она обернулась в сторону Надира, улыбнулась.

— Где ты, мой милый? Подойди сюда. Пусть отец поцелует тебя. Ты будешь его сыном, его… любимцем!

Глаза Саида наполнились слезами, а ноги Надира словно окаменели. Он не мог тронуться с места. Биби дрожала как в лихорадке.

— Дочь моя, — продолжал отчаянно сопротивляться Саид. — Твоя жизнь с ним будет несладкой…

— Я согласна на все!..

— Оставьте друг друга, забудьте безумные мечты…

— Отец, это невозможно!..

— Но ведь ты… ты слепая, — наконец произнес он обжигающее его душу слово.

— Ну и пусть!.. Врачи вернут мне зрение. Поверь этому и ты, отец!

— Перестань говорить о несбыточном счастье, — взмолился Саид. — Если ты любишь Надира, оставь его в покое, пусть он покинет Лагман…

— Нет, нет! — вне себя закричала Амаль. — Все кончено. Все решено! Я его выбрала… Он мой жених. Ты знаешь наши обычаи… Ты не посмеешь идти против моего избранника. Надир, подойди ко мне… Почему ты молчишь?! Где ты?

Но Надир не посмел подать голоса. Чувство стыда перед Саидом и матерью обезволили его. Только пылающее лицо и горящие глаза выдавали его волнение.

— О, видела бы ты, дочка, что творится с ним!.. — не выдержала Биби.

Саид стоял и с грустью глядел на дочь: «Все твои мечты безнадежны, дочь моя, — думал он. — Врачи бессильны перед гневом аллаха. А если даже они захотят нам помочь, то где мне взять столько рупий на оплату операции?! Только ханы могут рассыпать золото перед врачами. Где уж мне, бедному садовнику, состязаться с ними? Нет, не тебе дочка думать о Кабуле, о врачах, исцелении!» Однако он не хотел огорчать свою дочь и, не промолвив ни слова, бросился вон из жилища.