Саид окончательно упал духом. На улице ли, в доме ли он ходил, словно в трауре, не поднимая головы, прятал от людей лицо. А вечерами, как только мгла опускалась на землю, садился у своей лачуги, закрывал лицо ладонями и о чем-то думал. Тревога за судьбу Амаль, сливаясь с муками бессонницы, отравляла его сознание, и он ничего не мог с собой поделать.

Шли последние дни июня. После вечернего моления в мечети Саид встал и вместе с односельчанами хотел покинуть дом молитвы.

— О брат мой, Саид, подожди, у меня есть к тебе дело, — остановил его мулла Башир.

— Слушаюсь, духовный отец наш! — покорно ответил Саид и снова опустился на свое место.

Вскоре дом аллаха опустел, остались только самые близкие к мулле мюриды. Башир набожно вздохнул, и, произнеся имя аллаха, перестал перебирать четки, и наклонился к садовнику.

— Нет ничего грешнее, о брат мой, вмешиваться в дела преславного творца нашего.

— Истинно так! — хором подтвердили мюриды.

Мулла Башир одобрительно кивнул головой и продолжал:

— Наш немощный разум не в состоянии достичь премудрости божьей. Мы беспомощные рабы всевышнего. Он один управляет нашими поступками, дает дыхание и жизнь. Дела и пути его неисповедимы. Почему, например, одни твои розы белые, а другие красные? Тайна эта известна только одному ему — всевышнему.

Саид, покорно опустив глаза, с волнением вслушивался в речь муллы.

— Творец отнял зрение у твоей дочери, а ты помышляешь о греховном противодействии ему. Знай же, брат мой, сильнее всего сбивается с дороги тот, кто ищет путей к познанию воли аллаха. Разве ты не знаешь, что сказал пророк: «Ищите аллаха, но не размышляйте о промысле его!»

— Истинно так! — снова раздался хор мюридов.

— Если ты любящий отец, то обязан предостеречь дочь: пусть она не отворачивается от воли аллаха, иначе он накажет ее еще тяжелее. Пусть не рассчитывает на врачей в Кабуле и забудет своего бесприютного бродягу. Передай ей, брат мой, все дословно, что я тебе говорю: всевышний сделал ее такой, какая она есть, и мудростью своей послал ей нашего Азиз-хана, да благословит его аллах! В нем она и обретет свое истинное счастье и покой.

— Передам, саиб, обязательно передам! — с низким поклоном словно завороженный отвечал Саид.

— Вразуми ее, брат мой, пока не поздно, я ваш духовный отец, и ваша обязанность быть послушными моим наставлениям. Все они идут от шариата, основанного на справедливости и милосердии всевышнего. Как дети ислама мы должны в любых обстоятельствах соблюдать предписания своей религии и не вызывать на свою голову гнев и проклятия своих братьев!

Саид подавленно молчал.

— Ты понимаешь меня, брат мой, Саид?

— Да, саиб, понимаю.

— Очень хорошо, — произнес повеселевшим голосом мулла и добавил: — Иди же, брат мой, с миром домой и все, что я сказал, передай своей дочери. Возврати ее на путь аллаха и предостереги от грозящей кары неба…

Мулла Башир поднялся. За ним поднялись и мюриды. Покорно и благоговейно приложились поочередно к протянутой руке муллы. Саид тоже отдал дань уважения своему наставнику и вернулся домой.

Во дворе тихо. Амаль спала. Охваченный размышлениями о злосчастной судьбе дочери, Саид присел у порога и долго глядел в сад, в темноту, такую же непроглядную, как и та, что царила в его душе.

Возвращаясь в полночь после свидания с сыном, Биби увидела Саида сидящим на земле. Он согнулся, голова безжизненно лежала на коленях. «И зачем ты так терзаешь себя, бедняга?.. — подумала Биби. — Все равно мир от этого не изменится, а Амаль и Надир не откажутся друг от друга. Их любовь сильней, чем наши с тобой желания или гнев муллы Башира».

Заслышав шаги, Саид поднял голову.

— Мать Надира, ради аллаха, посиди со мной, — попросил он.

— А Амаль уже спит? — отозвалась Биби, заглядывая в лачугу.

Ей самой смертельно хотелось спать, но она все же покорно уселась у порога.

— Скажи ты мне, добрая душа, как бы ты поступила на моем месте? — заговорил Саид усталым голосом. — Люди говорят, что я продал свою совесть за ханскую похлебку. А хан встречает меня недобрым словом, Гюльшан при встрече отворачивается, родная дочь считает, что я самый бессердечный и жестокий человек на свете. Только один мулла Башир-саиб еще снисходителен ко мне. Ну, скажи ты, о женщина, от которой я всегда слышу правду, чем согрешил перед людьми? Неужели я так слеп своим разумом и ничего не вижу, ничего не соображаю?

Биби с волнением вслушивалась в слова Саида. Теплый ветерок беззаботно трепал ее волосы и отгонял сон. Сад дремал, ветви деревьев в темноте плели кружева своих сказок. Амаль проснулась, поднялась с постели и настороженно ловила каждое слово, произносимое во дворе.

— Скажи, отец своей дочери, ты любишь Амаль? — спросила Биби.

— А тебе не стыдно спрашивать меня об этом?.. Разве ты сама не видишь!

— Так вот, и я люблю своего скитальца.

— О бог ты мой! — воскликнул Саид раздраженно.

— А ты не горячись, — ласково посоветовала Биби. — Имей терпение выслушать…

— Хорошо, говори.

— Саид, наши дети Амаль и Надир — это два голубя, застигнутые ураганом. Они бьются крыльями, ищут спасения. Ты это видишь, понимаешь и после этого утверждаешь, что любишь Амаль.

— Как ты смеешь, Биби!..

— Дорогой мой, ее мольба опалила мою душу. Я хожу словно побитая и не могу прийти в себя… А ты…

— А я? — резко перебил ее Саид.

— Ты думаешь, я слепая и не вижу, как ты мучаешься?.. Я все вижу, и мне жаль тебя. Я и Амаль уговаривала пожалеть тебя, не быть с тобой слишком жестокой, помириться.

— Ну вот, видишь! А как она обходится со мной?.. Единственная дочь, в которой вся моя жизнь, перестала со мной разговаривать: «Да, да», «нет», «не знаю» — вот все, что я слышу от нее. Да и люди стали презирать меня. И хожу я по Лагману, как преследуемый всем миром грешник…

— Мой милый, ты сам во всем виноват!

— Да чем же?! — горько воскликнул Саид.

— А тем, что мулла Башир стал твоим лучшим советником на земле, — спокойно ответила Биби. — Ты даже пренебрег нашим законом: если девушка при свидетелях объявила юношу своим женихом, то это считается волей аллаха, и родители теряют власть над нею. Все племя от малого до старого возненавидит юношу, если он откажется стать ее мужем.

— Это мне известно, Биби, хоть я и не афганец.

— Тем хуже для тебя. Другая девушка в тот же день стала бы женою своего избранника, а Амаль считается с тобою, бережет тебя. Она сидит дома и ожидает благословения отца. А ты? Уткнув голову в колени, сидишь и думаешь, как падишах, объявить войну или нет?! А не лучше ли собрать все свое мужество да и разрубить этот страшный узел? Разве ты не замечаешь, как он с каждым днем делается все крепче и затягивается все туже?

Саид вздохнул:

— Биби, меня очень тяготит еще одно обстоятельство…

— Какое? Говори, отец Амаль, я слушаю тебя.

— Я боюсь, Биби, что эта затея с докторами ничего не даст. Они не помогут Амаль… Господь же всевышний пошлет нам еще большую кару… Ведь пути его неисповедимы!

— Не говори так. Господь еще больше накажет тебя, если ты толкнешь свою дочь в постель дряхлого богача… Я верю в удачу сына.

— Ну, а если ничего не выйдет?

— Человек должен всегда рассчитывать на лучшее!.. От печали и грустных мыслей рождается несчастье. Лучше верить хорошему…

— Но ты же видишь, все получается плохо. А если Амаль не прозреет, что тогда? Она станет женою Надира, и сердце его со временем обледенеет, и любовь сменится жалостью. Амаль не вынесет этого, и чаша их счастья разобьется, польются слезы, вздохи, сожаления… Подумала ли ты об этом?

«Может быть, он и на самом деле прав?» — отдалось в груди Биби тупой и горькой болью.

— И не упрекнет ли тебя сын, — продолжал Саид, — что ты, мать, знающая жизнь лучше сына, не удержала его от этого рокового шага?

— Но ведь все существо Надира наполнено любовью к Амаль, — попыталась возразить Биби. — Он никогда не разлюбит ее.

— Эх ты, женщина, женщина!.. До чего ж ты наивна. Ты не знаешь мужчин. Юноша в возрасте Надира из-за любви готов переплыть море.

— Не говорите так, отец! — раздался голос Амаль. — Надир — ангел, посланный мне аллахом! Таким он и останется на всю жизнь.

— Отчего ты не спишь, доченька? — всполошился Саид.

— Скоро усну, отец. Уйду навсегда к моей маме, кончатся мои муки…

— Амаль!.. — Саид бросился в лачугу, обнял дочь, прижал к груди.

Амаль услышала, как бурно колотилось его сердце, и острая жалость пронизала ее. И, желая как-нибудь успокоить его, она заговорила сдержанно и спокойно:

— Отец, ты знаешь, что испокон веков каждый молодой человек выбирает себе одно существо из тысячи. И это существо становится дороже родных и всех сокровищ мира. Чем же виноват Надир, что он полюбил меня, а я вся стремлюсь к нему? Зачем же ты решаешься взять на себя великий грех — лишить нас радости жизни? Но что бы там ни случилось с нами, знай: мы все равно не оставим друг друга. Надир мой, а я его!

Биби стояла в стороне, смотрела на Амаль глазами, полными слез, и ждала ответа Саида.

— Доченька, моя милая, — заговорил он с трудом после продолжительного молчания. — Я верю тебе, но и ты должна поверить сердцу отца. Хочу, чтобы ты нашла свое счастье и лицо твое не покрылось бы преждевременными морщинами от нищеты, голода и слез. Умоляю тебя: дай мне еще два-три дня на раздумье. Пусть и мать Надира подумает о сыне…

Биби молча поднялась, вышла во двор, постелила постель Саиду.

— Отец своей дочери, тебе следует хоть немного поспать. Сколько уже ночей проводишь без сна…

Саид оторвался от Амаль, вышел из лачуги и, не раздеваясь, растянулся на одеяле, заменявшем ему и матрац. Мысли о судьбе дочери, словно злые мухи, не давали ему заснуть.

«А ведь Биби, пожалуй, права! Уж не гашу ли я сам собственной рукой свечу счастья моей дочери? Вдруг она умрет от горя? Как можно отказаться от любви к такому юноше, как Надир? Он чист душой, как капля утренней росы, трудолюбив, как пчела. Красив, строен и храбр! А голос!.. Сам аллах дал ему этот дар. Кто же может спасти мою дочь от недуга любви, о господи?!.»

Время медленно уходило, близился рассвет. В светлеющем небе одна за другой гасли звезды. Не в силах сомкнуть глаз, Саид лежал и все думал об Амаль. Любовь к дочери и страстное желание сделать ее жизнь светлой звучали в нем, как нежная песня Надира…

— Аллах акбар! — раздался с крыши мечети голос муэдзина.

Саид быстро поднялся, свернул одеяло, совершил омовение. Вместе с конюхом Дивана исполнил утренний намаз, позавтракал и вышел в сад на работу. Он шел по аллее разбитый, одурманенный бессонными ночами и тягостными мыслями. «О люди! Скажите, как мне быть?» — хотелось крикнуть ему в отчаянии.

Взошло солнце. Его лучи, пересекая вершины гор, обласкали зеленые ветви высоких чинар, сползли в долины, к виноградным лозам и к кустам прекрасных черных роз. Саид поднял глаза к небу: сегодня, кажется, будет еще жарче, чем вчера.

Зная привычку хозяина прогуливаться по утрам по саду и любоваться своими черными розами, Саид готовился к встрече с Азиз-ханом.

К тому же готовился и хан. Больше трех недель его не было в усадьбе: он ездил в горы, чтобы проверить, как содержатся его отары, охотился на куропаток и диких джейранов. Вернувшись ночью, он тут же узнал все лагманские новости и утром поспешил увидеться с Саидом.

Когда Азиз-хан пришел в розарий, было еще рано, свежо и тихо. На раскрывшихся лепестках черных роз утренняя роса оставила несколько капель, которые блестели, как прозрачные слезинки.

Хан был доволен добросовестной работой садовника. Земля в розарии заботливо разрыхлена и прополота. Он осторожно, с благоговением снял с цветка падающий лепесток. «Разве глаза самой красивой женщины могут соперничать с нежностью этого лепестка!» — думал хан, любуясь цветами, доставлявшими ему безграничную радость. Он переходил от одного куста к другому и считал себя самым счастливым человеком — обладателем прекрасных черных роз. Вдруг хан заметил, что в кустах кто-то есть.

— Кто тут? — крикнул он.

Саид, рыхливший почву, выпрямился и увидел Азиз-хана. «Аллах, подкрепи меня!» — шепнул он сам себе.

— Мир вам, хан-саиб! — приветствовал он хозяина.

«Натворил дел, а теперь по кустам прячешься», — подумал со злостью Азиз-хан. Но вместо этого невольно произнес:

— Сколько свежести, чистоты, нежного аромата! Не сад, а райский уголок!

Саид ничего не ответил. Этот рай вырос, политый его слезами, вздобренный его горем.

Азиз-хан позвал Саида и, заложив руки за спину, направился к дому. Хан шел медленным, сдержанным шагом, перебирая в левой руке четки с крупными дорогими камнями.

Саид сердцем почувствовал настроение Азиз-хана. «О жестокий! Только аллах ведает, что ты готовишь мне!» — думал садовник, следуя за своим повелителем.

— Бессовестный, лицемерный ты человек, Саид! — резко начал Азиз-хан. — Не успел я удалиться в горы, как ты воспользовался этим и послал Надира в Кабул. — Черные глаза его блеснули из-под густых бровей гневно и зло. — Не собираешься ли ты устроить им побег?.. Теперь я понимаю, зачем ты оттягивал свадьбу, водил за нос и меня и муллу Башира!

Саид молчал. Хан терпеть не мог, когда ему возражали.

— Молчишь?.. Дочь мне сказала, что эта ведьма Биби чуть ли не каждый день устраивает свидание Амаль со своим сыном, а ты этому потворствуешь. Не так ли?

«Боже всемогущий, даруй мне терпенье!» — молился в душе Саид.

— Думаешь, я позволю тебе опозорить мое имя? — все больше расходился хан. — Думаешь, допущу, чтобы Амаль увезли в Кабул и сделали там с ней все, что хотят? Ну нет!.. Этому не бывать! Запомни: я больше не намерен ждать, Амаль должна немедленно стать моей женою… Передай ей, пусть готовится к свадьбе… Я не буду пачкать из-за нее своей чести…

И хан ускорил шаги. «Они еще почувствуют силу моего гнева, я проучу этого Давуд-хана…» — бушевало у него в груди.

Кровь ударила в голову Саида, в глазах потемнело. Едва удерживаясь на ногах, он медленно повернулся и пошел к своим розам.

Весь день в нем боролись самые противоположные чувства, и только к закату, как бы прислушиваясь, наконец, к голосу сердца, он успокоенно произнес: «Нет, хан-саиб, свадьбе не бывать! Я не могу насиловать волю дочери. Пусть будет так, как хочет душа Амаль. Таков, видно, жребий судьбы!»

И после этого решения сразу почувствовал облегчение.

— Аллах, ты как никогда милостив ко мне! — прошептал он, подняв глаза к небу, и, торопливо совершив омовение, направился в мечеть для молитвы.

Мулла Башир и многие из тех, кто хорошо знал Саида, заметили произошедшую в нем перемену. Нет, он уже не был похож на вчерашнего мрачного, подавленного, молчаливого садовника Азиз-хана. В глазах какое-то радостное сияние и умиротворенность. Мулла, всегда ставивший Саида в пример верности устоям ислама, хваливший его за то, что он не поддается греховным чувствам, не продает душу бесам, обрадовался этой перемене в настроении Саида. «Господи! Нет конца и края твоим милостям, — умиленно думал он, созерцая плоды своей спасительной беседы. — Как он радует мою душу своим просветленным видом!»

— О раб божий, — обратился он к нему после молитвы, — я вижу, ты успокоил свою душу, отбросил черные мысли…

— Да, саиб.

— И правильно поступил. Это свет божий озарил тебя!

— Все в его руках, саиб! — Саид набожно возвел глаза к потолку мечети.

— Аллах возвращает разум одержимому, который обращается к нему. Где это видано, чтобы на греховном чувстве любви создавать семью! — пустил в адрес Надира новую стрелу мулла Башир.

— Любовь — это бешеная собака, мулла саиб, — угодливо поддержал его один из мюридов. — От нее нужно держаться как можно дальше.

— Верно, брат, верно, — подтвердил мулла. — И единственное спасение укушенным этой собакой — оставить Лагман…

«О Саид! — вслушиваясь в эти рассуждения, принялся грызть себя садовник. — О Саид, ты потерял жену, твое сердце перенесло столько горя, печали и лишений. У тебя одна дочь, единственное родное существо, а ты хотел сам сгубить ее счастье. Да будет проклято мое сердце, если оно еще раз изменит мне! О Саид, лучше тебе умереть, чем натворить столько бед! — Ему уже мерещилась Амаль с протянутыми к нему руками. — Амаль, прости меня, что я был глух к твоим мольбам! Прости меня!..» — Он вскочил как ужаленный и стремительно повернулся к выходу.

— Куда ты, благочестивый? — изумился мулла Башир. — Что с тобой, Саид?

— Саиб, аллах вознаградил меня, наконец, своей милостью: я не в силах вам передать радость моего сердца… Добрые люди, — обратился он, задыхаясь от волнения, ко всем присутствующим в мечети, — знайте, что любовь Надира и Амаль светлей луны, ярче солнца. Она идет от их сердец, от их душ. Так пожелайте же счастья моей дочери! Я благословляю их брак, их священный союз!

Саид был уже далеко, но мулла Башир, охваченный огнем ярости, все еще оцепенело смотрел ему вслед. «Я переломлю твой хребет, хоть ты и араб — потомок Магомета!» — неистовствовал он в душе.

Повернувшись, он поймал на себе растерянные взгляды мюридов и сразу же опомнился.

— Шайтан опутал душу и этого несчастного! — воскликнул он. — Держитесь от него так же, как от одержимого Надира, подальше… — И, воздев руки над головой, он протяжно возгласил: — Пожалеем несчастных, помолимся за них. Да вернет им всевышний разум, да освободит он их душу от когтей шайтана!.. Иллахи! Аминь!

— Иллахи-аминь! — раздался общий возглас.

Злоба распирала грудь муллы Башира до того, что он не мог находиться в мечети. Предчувствие надвигающейся катастрофы не давало ему покоя. «Нет, нельзя допустить любовного союза Амаль и Надира! Дочь Саида должна стать женой Азиз-хана. Только этим браком можно спасти Амаль от пути греха, помешать врачам вмешаться в дела всевышнего, прекратить смущать умы и души мюридов в Лагмане».

И мулла решил завтра же заманить дочь Саида в женскую половину ханского дома и при свидетелях оформить их брак. И путь в Кабул будет для Амаль навсегда отрезан.

А новый «одержимый» решил тем временем пойти к учителю и рассказать ему о своем решении. Саид торопился, почти бежал. Его высокая фигура, точно привидение, неслась по пустынным вечерним улицам. Наконец он очутился у маленького домика с глиняным забором, окруженного густой сетью шиповника. На удары молоточка, что висел на дверях, вышел Наджиб-саиб с фонарем.

— Саиб, — поспешно заговорил садовник, — вам, конечно, неприятно, что я в такой поздний час беспокою вас… Извините меня и, ради аллаха, не сердитесь…

— Что случилось, Саид? Что-нибудь недоброе с Амаль? — перебил его учитель.

— Все расскажу, саиб, решительно все, — ответил Саид.

Учитель освещал тропинку своим фонарем, и длинная тень Саиба пересекала его узкий луч.

— Видите, как я топчу свет вашего фонаря? — задержав шаг, взволнованно заговорил Саид, повернувшись к Наджиб-саибу. — Вот так было до сих пор! Вы указывали мне верную дорогу, а я? Я топтал ее вот так же, как сейчас, не понимал, что истина на вашей стороне.

Наджиб-саиб внимательно заглянул в возбужденное лицо садовника.

— Разум, — ответил он не менее радостно и взволнованно, — светлый разум ходит по дорогам жизни, и перед ним бессильны проповеди муллы Башира. Ты, друг мой, пришел вовремя…

Они вошли в комнату, и за крепким чаем Саид излил свою душу.

— М-да… — проговорил задумчиво учитель, выслушав Саида. — Дочь твоя умница и далеко пошла бы, если бы ей дать образование… Думаю, что придет и у нас день, когда наши девушки получат право на образование и на любовь. Это время придет так же, как ты пришел сегодня!

Глаза садовника наполнились слезами. Он вытер их украдкой и долго сидел молча, опустив голову, мысленно заглядывая в глубокий колодец своей жизни.

Сердце Наджиб-саиба ликовало. «Вот так же и мир, как и ты, просыпается от сна… Верю, придет время, когда на земле не будет ни горя, ни слез», — размышлял он.

— Вы один из моих лучших друзей, — прервав наступившую тишину, проговорил Саид. — У меня нет сокровищ, которыми я мог бы отблагодарить вас за вашу доброту и дружбу. Давая мне советы, вы никогда не просили ничего взамен и даже сегодня приняли меня как равного.

— А как же иначе?! — улыбнулся учитель. — Чем ты хуже меня? Ты садовник, я учитель. Ты выращиваешь цветы, а я воспитываю детей, чтобы они были хорошими людьми. И то, что ты пришел ко мне с прояснившимся умом, сняв со своих глаз повязку, — это лучший подарок! — Он умолк, налил Саиду и себе чаю, нарезал лимон и продолжал: — Я очень рад, что ты пришел. У меня есть хорошая весть для тебя. Я получил письмо от доктора Давуд-хана. Завтра из Кабула приедут за Амаль. Ее возьмут в больницу…

— В больницу? — всполошился Саид.

— Да, ее там осмотрят врачи и, если будет возможно, вернут ей зрение.

У Саида отнялся язык.

— О аллах!.. — задрожал, наконец, его голос.

— А аллах пусть даст терпение дочери и принесет удачу врачам…

— Пусть будет так, — покорно согласился Саид, не заметив иронии учителя.

— О поездке Амаль в Кабул никто не должен знать. Тайна эта нужна прежде всего тебе. У Амаль и Надира есть недоброжелатели, которые могут навредить…

Саид понимающе кивнул головой.

— Ночью, когда все уснут и опустеет улица, приведи Амаль ко мне, а завтра ее увезут.

— Но как быть с муллой Баширом? Ведь он…

— Каждый вечер, — оборвал его учитель, — вокруг Лагмана воют шакалы, и что из того? Звери пугают только детей, а мы с тобой разве боимся их?

Саид не знал, что сказать. Заметив, что Саид чем-то снова озабочен, Наджиб спросил:

— О чем ты опять задумался?

— Не знаю, как найти Надира…

— Ты же знаешь, он только ночью появляется в Лагмане. Соловьи поют на заре, а наш Надир ночью, с восходом луны!

Саид выбежал на улицу и поднял глаза. На темно-синем бархатном небе, словно тысячи бенгальских огней, лучились звезды. «О аллах! Неужели совершится чудо, и Амаль будет видеть?!» — вырвался из его груди вздох облегчения и надежды. Навстречу кто-то шел. Саид прижался к стене. Увлеченные разговором, односельчане прошли, не заметив его.

— С муллой Баширом ему не следовало бы так держаться. Мулла теперь съест его со всеми потрохами, — услышал Саид.

— Ничего он ему не сделает, — ответил другой.

— Надир достоин руки Амаль. Зачем хану жениться на девушке, которая на пятьдесят лет моложе его? Разве это по шариату? Мулла — близкий друг хану, вот он и стоит на его стороне.

— Говорят, будто бы дочь Азиз-хана любит Надира.

— Неужели это правда?

— Чистая правда. Она даже готова объявить его своим мужем.

— А Надир и Биби?

— Даже и слышать об этом не хотят.

— До чего же глупо!.. Само небо посылает ему дочь хана, избавляет его от тягот нужды.

— Хм!.. Для кочевника любовь Амаль дороже казны падишаха, и он не продаст ее за богатство хана. Нет, он будет петь только для дочери Саида!

— Верно, прошли те времена, когда судьбу людей решали хазраты.

— Да, брат, вера верой, а каждый человек должен делать добрые дела. Хвала Саиду, что опомнился!

Больше Саид уже ничего не слышал; тьма проглотила прохожих. Но в ушах его еще звучал их разговор.

Вдруг во тьме блеснули чьи-то глаза. Это кошка, услышав шорох босых ног Саида, остановилась посреди дороги. Пугливо всматриваясь в темноту, Саид принял ее за нечистую силу и задержал шаг. Прошептал молитву из корана, со свистом подул через правое, затем через левое плечо. Испуганная кошка нырнула во двор, а садовник двинулся дальше.

Он шел, занятый своими тревожными думами, опустив голову и заложив руки за спину. Саид не заметил, как медленно, крадучись в небо поднялась луна. Вокруг сразу посветлело, стали видны очертания домов, деревьев, гор. Вот показался чей-то сад с разрушенным забором. Пройдя мимо развалин, Саид остановился: перед ним открылось светлое пространство.

— О мой аллах, куда же я зашел?

Осмотревшись, он понял, что стоит на окраине Лагмана. Вокруг серебрились залитые лунным светом поля и сады. Вверху ярко сияла белым светом луна. Причудливые ветки виноградных кустов, обвившие развалины забора, показались ему красивее цветов сказочного ханского сада.

Саид присел на валун. Кругом безлюдно и тихо. «Как хороша жизнь!» — невольно подумал он, и его охватила грусть. Казалось, чья-то злая рука пригнала его сюда, чтобы посмеяться над ним и его судьбой. Он устало опустил голову и словно погрузился в глубокий сон. Перед ним замелькали давно минувшие годы. Сначала быстро пронеслись сладкие дни юности, когда в лунные ночи он выходил на свидание с невестой — матерью Амаль, первые годы их совместной жизни, картины детства Амаль, ее болезнь и сиротство. Всплыло в памяти и собственное детство, родное селение вблизи Хартума, где он родился и играл. Под впечатлением этих далеких, покрытых густым туманом времени воспоминаний Саид вспомнил родную арабскую песню:

Долго сидел Саид, погруженный в воспоминания. Очнулся он от раздавшегося за его спиной шороха. Подняв голову, он увидел в нескольких шагах от себя чью-то тень. Тревожно вглядываясь в движущуюся к нему черную фигуру, Саид принялся шептать молитву. «Привидение» подходило все ближе и ближе. Легкая дрожь пробежала по телу Саида, он закрыл глаза и еще быстрее зашептал. А когда открыл глаза, увидел перед собой Биби. На ней было ее обычное старое черное платье, а в руке какой-то сверток. Она стояла и смотрела на него мягким взглядом. Из груди Саида раздался вздох облегчения.

— Что вы здесь делаете? — первой нарушила тишину Биби.

— Не знаю! — беспомощно развел руками Саид и показал на небо. — Спроси его… Видимо, на то его воля!

Биби промолчала.

— Далеко идешь? — спросил Саид.

— Шла сюда, к сыну.

— К Надиру? — встрепенулся тот. — Так разве он?..

Не успел он закончить фразы, как из глубины черных скал и деревьев послышался тихий плач флейты.

— О господи!.. — простонал Саид.

Биби прижала ладонь к его губам.

— Тише, — сказала она, — не вспугните соловья! Амаль ждет его песни.

Саид замер. Воздух все больше наполнялся грустной волнующей мелодией. Никогда в жизни не слышал Саид такой тоски, такой жалобы на судьбу. Ему чудилось, что он попал в другой мир. Садовник забыл о себе и сидящей рядом с ним женщине, заплакал. Вдруг флейта замолкла и возникла песня:

— Как задушевно поет! — прошептал Саид. — Под такую песню и умирать сладко!

— Бульбюль! — ответила мать, гордясь своим сыном.

А луна между тем все ярче заливала окрестность, и силуэт Надира был отчетливо виден в ее серебряном ореоле.

— Биби… — позвал Саид.

— Что?

— Ты знаешь, зачем я здесь?

— Откуда мне знать, друг мой.

— Всевышний просветил мой разум. Я хочу, чтобы наши дети были счастливы!

От волнения Биби не смогла вымолвить ни слова.

— Я все передумал, — продолжал Саид, смущенный ее безмолвием, — решительно все… Я хочу, чтобы Амаль и твой сын поженились.

Женщина поднялась. Ей хотелось обнять Саида, целовать его ноги, руки, сказать тысячу горячих, ласковых слов. Но она сдержала себя и ни словом, ни единым жестом не выразила свою безмерную радость.

— Вот за этим я и пришел сюда — обнять, поцеловать твоего сына, — продолжал, словно в бреду, Саид. — Пусть он будет теперь и моим сыном… Они народят нам внуков. Мы будем жить все вместе… построим собственный дом… Не будем больше ютиться по чужим задворкам и сами станем людьми. Аллах поможет нам, благословит нас…

Все еще не пришедшая в себя Биби пошла навстречу подходившему сыну. Саид последовал за нею.

— Сынок мой, дорогой!.. — говорил он, обнимая и прижимая к себе Надира.

Тот растерянно смотрел то на мать, то на взволнованного Саида. По лицу его блуждала робкая радостная улыбка.

— Сын мой, я много горя доставил тебе, ты прости меня, прости!.. Я благословляю вас. Амаль твоя…

На лице Саида Надир прочел столько страданий и мольбы, что у него защемило сердце.

Биби глядела на них и плакала.

— О чем ты, мама? — обрел, наконец, дар речи Надир. — С тех пор как мы вернулись в Лагман, я еще не был так счастлив, как в эти минуты. Только сердце может сказать, сколько наглотался я горя. — Он схватил руку садовника, крепко прижал к своей груди. — Спасибо вам, отец, тысячу лет жизни вам!..

Надир повернулся, чтобы бежать к своей невесте, но мать схватила его за руку.

— Нет, погоди!

Она опустилась на землю и усадила рядом Надира.

— Надир, — начала она после минутного молчания. — Умоляю тебя, сынок, еще раз серьезно обдумать все и взвесить… Меня страшит судьба Амаль. Боюсь, что ты начнешь обижать ее, ведь она…

— Никогда, мама! Я пронесу свою любовь через всю жизнь!

— Что с тобой, Биби! — изумленно взглянул на нее Саид.

— Друг мой, как же мне, матери, говорить иначе? Ведь жениться — это не значит видеть радости… Не ты ли говорил мне об этом вчера во дворе?

— Говорил. И все взвесил. Я верю Надиру и хочу, чтобы они были счастливы, а их счастье доставит и нам с тобой радость.

— Хорошо, если так…

— Так оно и будет.

— Дай-то бог!.. — вздохнула Биби.

— Не тревожься, мама. Теперь никто не посмеет встать на нашем пути.

— Ой, сынок, кто это так уверил тебя? — покачала головой Биби.

— Мой друг, Наджиб-саиб!

— Твой сын прав, учитель и мне указал правильный путь. Кстати, он пригласил Амаль в гости, и ты, Биби, проводишь ее.

— Сейчас? — переспросила удивленная Биби.

— Да, Наджиб-саиб ждет ее.

Словно о чем-то догадываясь, Биби посмотрела на Надира и, ничего не сказав, протянула ему узелок.

— На поешь, ведь ты голодный.

— Я поем вместе с Амаль, — возразил он, порываясь в путь.

«О дети, дети!..» — посмотрела на него сквозь счастливые слезы мать.

— Да-да, скорей к Амаль! — заторопился и Саид. — Она волнуется там, бедняжка…

И все трое направились домой, к особняку Азиз-хана.

— Второй раз мы идем по этой дороге, — вспомнил Саид первый день их прихода в Лагман.

— Да, я об этом тоже подумала.

— Это самая счастливая дорога! — рассмеялся Надир.

— Пусть будет так!

Саид первым вошел в особняк Азиз-хана. Надир заколебался.

— Идем, идем, сынок. Ты теперь мой зять, и хан не посмеет прогнать тебя.

Надир вместе с матерью вошел в сад. Саид остановился, что-то обдумывая.

— Пойдемте, — решился он наконец. — Я хочу нарвать букет для Амаль, — и, повернувшись, направился туда, где росли его любимые розы.

— Ой, что вы вздумали! — заволновалась Биби.

— Ничего, Биби, это мои розы. Я их вырастил… И никого не боюсь!

— Хан ценит их дороже жемчуга…

— Ну и пусть ценит!.. — ответил Саид и принялся жадно, не обращая внимания на острые шипы, ломать ветки с белыми и алыми розами.

Садовник был так возбужден, что казалось, растопчет и уничтожит весь цветник. Со страхом наблюдая за ним, Биби невольно залюбовалась его высокой, крепкой фигурой.

Нарвав букет, Саид протянул их Надиру.

— На, сынок, отдай своей невесте!

— Что вы наделали? — в ужасе посмотрела на него Биби. — Ведь за каждую веточку хан возьмет чашу вашей крови…

— Ради такого счастливого случая хозяин не посмеет обидеть меня! — ответил Саид. — Эти розы пропитаны моей кровью. Пошли, сынок.

Прижав цветы к груди, Надир как на крыльях несся к Амаль. Весь мир в эти минуты был у его ног. Он самый счастливый человек на свете! Он вбежал в комнату и бросился к ногам Амаль.

— Надир, это ты, моя жизнь и моя смерть?..

Отец, плача, обнимал их обоих.

— Пусть ваша дружба будет навеки! Пойдемте в сад, пусть луна искупает вас в своем чистом божественном свете!

— Ах, луна… — с грустью произнесла Амаль. — Я еще помню ее свет, такой серебристый…

— Скоро ты увидишь ее. Она такая же, как всегда, — подбодрил отец.

— Ой, дождусь ли я этого дня?..

— Дождешься, доченька! Скоро, очень скоро ты увидишь ее опять!

Надежда — вот он бог обездоленных!