Саид сидел за скромным чаем, смотрел на дочь, Надира и думал: «Как они счастливы! Как довольны!»

— Отец Амаль, не пора ли нам идти?.. — прервала его думы Биби.

— Да, Биби, уже поздно, надо подниматься, — спохватился Саид, торопливо отодвинул от себя чашку с недопитым чаем и поднял руки над головой: — Аллах, ты видишь все своим оком!.. Я не в силах идти против потока! Прости и помилуй, если мы творим великий грех, — и, повернувшись к Амаль, приглушенным голосом добавил: — Дочь моя, сейчас мы с Биби проводим тебя в дом Наджиб-саиба, а завтра за тобой приедут из Кабула.

— Я знала, что Надир добьется своего! — воскликнула Амаль. — О, как я люблю вас, отец!.. Просто даже не верится, что я буду видеть!.. Аллах, ты милостив ко мне, я буду вечно молиться тебе за Надира…

Все поднялись. Биби набросила на Амаль черную чадру, шепнула Саиду:

— Посмотрите, спит ли Дивана!

Саид вышел во двор, потом вернулся и жестом руки позвал женщин.

— Нет, сынок, — остановил он Надира, который двинулся было к выходу. — Погаси свет и сиди дома. Тебе нельзя показываться. Сиди здесь и жди, пока мы вернемся.

Амаль, торопливо обхватив Надира за шею, шепнула:

— Ты моя надежда, ты моя жизнь!.. — поспешно поцеловала его и бросилась следом за Биби.

Надир погасил коптилку и остался один в тревожной, волнующей тишине. Усевшись в глубине лачуги, он скрестил руки на коленях и стал глядеть в сад, залитый лунным светом. На молодых тополях, густо посаженных перед домом, дрожала серебристая листва. За ними висели густые тени больших деревьев, а из глубины сада поднималось вверх бархатное небо южной ночи.

Надир не верил своему счастью. Ему не верилось, что завтра приедет машина, такая же черная и блестящая, как та, на которой он ездил в Кабул, и повезет Амаль в большой дом, где много врачей в белых халатах. Он готов был вскочить и пуститься в путь, чтобы там, в Кабуле, у ворот Алиабадской больницы, встретить Амаль. Он сдержал себя и в состоянии полного оцепенения просидел, пока Саид и Биби не вернулись.

— О, как вы долго!.. — воскликнул он, вскакивая навстречу.

— Беседа с хорошим человеком, как песня соловья, разве уйдешь от нее, — ответил Саид и добавил: — Аллах, сделай ее утро светлым!

— Не волнуйтесь, отец Амаль, все будет так, как начертано судьбой, — успокаивала Биби.

— Так-то так, но сердце чувствует недоброе… Я слышал разговор: мулла Башир что-то замышляет против меня… А когда он узнает, что Амаль в Кабуле, так живьем съест. Да и хан грозит выбросить на улицу и оставить без крова.

— Он не посмеет этого сделать! — возмутился Надир.

— О, этот жестокий человек на все способен! Ты еще ребенок, сын мой, и не знаешь его…

— Что будет, то будет, — прервала их Биби, — а пока нужно спать. Я разбужу тебя, сынок, когда нужно, и ты уйдешь незамеченным. Да и вам, отец Амаль, надо отдохнуть.

Саид отправился спать во двор. Надир растянулся на кошме в лачуге. Долго поворачивался он с боку на бок, а сон так и не приходил.

«А что, если этому злому человеку в очках поручат ковырять в глазах Амаль? — вдруг пронзила его тревожная мысль. — «Этот немец — известный ученый, глазной врач», — вспомнил он слова молодого медика. «Какой он ученый! Он — Гитлер. Он может творить только зло. Такого человека даже близко нельзя подпускать к Амаль!»

Последние слова Надир произнес громко, и Биби в испуге начала трясти его за плечо:

— Что с тобой, сынок? В чем дело?

Надир рассказал матери о Шнейдере. Биби призадумалась. «Может, и не стоило отпускать Амаль в Кабул? Сказать об этом Саиду? Нет, тогда он с ума сойдет. Ну, чему быть, того не миновать!» — решила она.

Короткая летняя ночь пролетела и уступила место рассвету. С крыши мечети донесся голос муэдзина, и Саид торопливо поднялся с постели. Войдя в лачугу, он застал мать и сына уже бодрствующими.

— Я пойду в Кабул! — сообщил Надир. — Здесь мне нечего больше делать.

— В Кабул?

— Да, поближе к Амаль.

Саид восхищенно взглянул на Надира. С первых дней и уже делит с нею и горе и радость.

— Чем же ты, сынок, жить-то там будешь? — встревожилась мать.

— Тем же, чем и здесь, — работой, — ответил Надир. — Лишь бы тебя здесь не обидели…

— Ну, я себя не дам в обиду! — поспешила успокоить его мать.

После недолгого раздумья Саид вытащил из кушака синюю бумажку в двадцать пять афгани и протянул Надиру.

— Вот тебе на харчи…

Надир спрятал руки назад.

— Не возьму! Заработаю сам…

— Отца надо слушаться! — сказал Саид и, обняв Надира, крепко прижал его голову к себе. — Иди! — сказал он твердым голосом. — Я поручаю вас обоих аллаху. Пусть он оберегает тебя и Амаль от злых людей.

— Спасибо!.. — ответил Надир и пошел.

— Стой, через сад опасно…

— А я через гранатовую рощу, — лукаво улыбнулся Надир. — Мне эта дорога знакома. Мир с вами, родные мои!.. — и выбежал во двор.

Вслед за сыном ушла и Биби. Оставшись один, Саид смотрел в опустевший угол, где еще недавно лежала его больная дочь. У него будто что-то оборвалось. «Амаль увезли. Надир ушел. Один!..» Правда, оставалась еще Биби, но разве может она заменить ему дочь?! Он вышел во двор, разбудил конюха, совершил вместе с ним намаз и сел пить чай.

Думы о дочери сдавили горло, он отодвинул недопитый чай, встал и направился в сад. Дивана сочувственно посмотрел ему вслед: «Бедный Саид!.. И чего он так убивается об Амаль? Аллаху захотелось сделать ее богатой, пусть и выходит за хана. Шутка ли — стать женой такого богача и жить припеваючи? Дура Амаль, что закапризничала. Что из того, что он на много лет старше ее? Не все ли равно?»

Осушив большой фарфоровый чайник и съев все, что передали им для двоих на завтрак из господской кухни, Дивана занялся своим делом.

Время летело для него, как гонимый ветром сухой лист. Перетащив последнюю корзину навоза в сад, он сбросил со своих плеч тяжелый груз и перевел дыхание. Заслонив рукой глаза, поднял голову. Солнце стояло в зените. «Пора бы обедать!» — подумал он и направился к лачуге Саида. Обед из кухни всегда приносил садовник.

Не увидя возле лачуги Саида, конюх крикнул:

— Амаль, отец еще не приходил?

Ответа не последовало. Дивана крикнул снова. И снова тишина.

«Неужели еще спит? — удивился Дивана. — Как можно столько спать!»

— Амаль! — громко позвал он, подойдя вплотную к дверям.

Тишина!..

«Уж не случилось ли чего недоброго с нею?» — заволновался Дивана. Он тихонько пробрался к дверям и затаив дыхание заглянул в лачугу. Никого! Только у стены лежали аккуратно сложенные одеяла. «Где же Амаль? Ведь она же никуда не выходила! Ушла к хану?»

Дивана уселся возле лачуги и с нетерпением ждал появления Саида.

— Где же Амаль? — встретил он его, обжигая горящим взглядом.

— Солнце сияет над тобой, зачем же нам искать Амаль? Пообедаем и без нее. — Садовник протянул Дивана поднос с едой.

Внешне спокойный, Саид, не переставая, думал об Амаль. Увезли ее или нет? От волнения он не мог ничего есть, не мог сидеть спокойно и решил сходить в дом учителя, навестить дочь.

— Дивана, обедай, а я отлучусь ненадолго…

«Чай не допил, от обеда отказывается… Совсем с ума сходит», — подумал конюх.

— Где же Амаль? Неужели уже там? — спросил Дивана, кивком головы показывая на женскую половину особняка. — Скоро, значит, свадьба, и от хана-саиба будем получать подарки!

Саид искоса взглянул на него и, ничего не сказав, ушел. Проводив его удивленным взглядом, Дивана принялся усердно доедать обед.

А Саид, не теряя времени, спешил в дом учителя. Мимо прошла группа женщин. Сквозь мелкую сетку покрывал они с любопытством посмотрели на его встревоженное лицо. Саид, как это подобает мусульманину, опустил голову. Вот его обогнала целая семья: мужчина ехал на осле, женщина с ребенком за спиной шагала рядом.

Впереди, переваливаясь с бока на бок и поднимая клубы желтой пыли, показался легковой автомобиль. Ветер трепал прикрепленный к машине белый флажок с красным серпом луны. «Неужели увозят?» — подумал Саид и бросился к машине. Сидевший рядом с шофером афганец в серой каракулевой шапке велел остановиться.

— Амаль! — воскликнул Саид и бросился к открытому окну.

— Отец! — ответила та, подняв покрывало.

— Дочь моя! — с дрожью в голосе говорил Саид. — Бедная моя малютка… Неужели это конец твоим мукам, твоей черной судьбе? Неужели врачи спасут тебя?..

— Вполне возможно, отец… — ответил человек в каракулевой шапке. — Доктора умеют спасать и от смерти…

— Небо милостиво к вам, сын мой!

— Может быть, — с улыбкой ответил кабулец. — Ну, давай двигайся! — кивнул он головой шоферу. — Мы торопимся, падар. Пожелайте дочери счастливого пути и благополучного исхода…

Машина зашумела и рванулась вперед.

Саид смотрел ей вслед, пока она не растаяла в желтой пыли. Он смотрел с такой щемящей грустью, будто в последний раз видел свою Амаль. Вернувшись в сад, он принялся за работу. Срезал лишние ветки, рыхлил землю под кустами, чеканил молодые побеги. Время от времени поднимал глаза к небу, проверяя время по солнцу. Никогда еще минуты не казались ему такими длинными и тягостными, как теперь. Он испытывал острое желание увидеть Биби, узнать о разговорах, ползущих из женской половины особняка, об Амаль. Сам он из страха перед Азиз-ханом идти в дом не хотел.

Наконец наступил вечер, и Биби явилась сама. Увидев ее, Саид ужаснулся: в глазах женщины стояли слезы, она не могла произнести ни слова. А под конец с трудом вымолвила:

— Хан прогнал меня… Велел сейчас же уходить из его дома. У него мулла Башир в гостях. Они отомстили мне за Амаль.

«Аллах мой, помоги мне! Научи меня, что делать?» — молился про себя Саид.

— Никуда ты ночью не пойдешь! — уже твердым голосом сказал он. — Пусть хан-саиб приходит ко мне. Я сам поговорю с ним! Подымайся на крышу и ложись спать.

Поколебавшись, Биби поступила так, как советовал Саид. Сам он улегся около порога своей лачуги.

Биби лежала на крыше и ждала. Вот-вот явится прислуга и скажет: хан приказал Саиду выгнать ее из лачуги. Произойдет ссора. И, кто знает, чем она кончится! Саид хоть и кажется покорным, а на самом деле он горячий, словно огонь. Разгорится — и тогда не погасишь.

К счастью, ночь прошла спокойно, хотя и без сна. Утром Саид снарядил Биби в дорогу.

— Иди в дом Наджиб-саиба и расскажи ему. А немного погодя приду туда и я.

И Биби навсегда покинула дом Азиз-хана.

После завтрака Саид попросил конюха отнести на женскую половину цветы. Ему не хотелось идти туда самому. Дивана был польщен, что ему оказали такую честь, а в душе царил страх перед ханом, ведь он никогда еще не перешагивал порога женской половины. Дивана не был трусом, но в душе у него скребли кошки.

— Ну, ну, — с упреком сказал ему Саид, заметив его колебания. — За труса даже и старуха не пойдет замуж.

Схватив поднос с цветами, чтобы отнести их в женскую половину, он вдруг остановился. По аллее к ним спешил Азиз-хан. Он почти бежал, будто боялся кого-то упустить. Чем меньше становилось расстояние между Саидом и Азиз-ханом, тем отчетливее были видны гневное лицо и свирепый взгляд повелителя.

Конюх задрожал от страха. Ему хорошо знакомы приступы гнева хозяина: в такие минуты хану ничего не стоило убить человека.

Подлетев к Саиду, хан схватил розы с подноса. Острые шипы глубоко, до крови, вонзились ему в руку, но он, не чувствуя боли, начал букетом стегать Саида по лицу.

— Неблагодарное существо, тебя надо убить как собаку! — яростно рычал Азиз-хан. — Как ты посмел согласиться на брак Амаль с этим голодранцем?! Осрамить меня, отправить ее в Кабул! Ты продал душу дьяволу и вмешиваешься в дела творца! Она сегодня же вернется в Лагман и станет моей женой, женой Азиз-хана. — Вдруг он весь как-то съежился, побелел и, схватившись рукой за грудь, захрипел: — Вон отсюда, вон из моего дома!.. Чтобы больше и духа твоего здесь не было! — И, отшвырнув букет в сторону, скорчившись, заковылял в свои покои.

Острые шипы изранили лицо садовника, алая кровь окрасила его седую бороду. Он закрыл лицо руками и несколько секунд стоял без движения, затем отнял ладони и взглянул на них. Свежие капли крови блестели, как лепестки алых роз. Саид посмотрел на конюха. Дивана стоял бледный, растерянный. Садовник перевел взгляд на удаляющегося Азиз-хана и, подняв глаза к бирюзовому небу, проговорил:

— О ты, кому я молился годами и ни одной минуты не терял веры в твое милосердие!.. Я не отходил от твоего порога, просил милости и защиты от злых, бессердечных людей. Я дошел до вершины веры в тебя… и вижу теперь только пропасть! Тщетными оказались мои поклоны. Я не нашел в тебе и капли жалости, ты поистине стражник богатых… Теперь кончилась моя дорога к тебе, ты не увидишь больше моих слез. Отныне я ненавижу твоего хана, плюю на проповеди твоего муллы. Ты сам разбил чашу моей веры в тебя…

Саид оглянулся на Дивана. Конюх стоял перепуганный, дрожа, словно от холода. Ему казалось, что вот сейчас ударит молния и испепелит этого отступника.

Вдруг они услышали стон. Хан, схватившись за сердце, закачался и повалился на землю.

— Беги!.. О раб божий, беги за своим хозяином! — гневно закричал Саид. — Помоги ему добраться до дому, а то умрет, и скажут, что мы убили его…

Трепеща от страха и ужаса, Дивана бросился на помощь. Он бежал не останавливаясь и лишь пугливо оглядывался назад, чтобы узнать, цел ли еще садовник. Но гром не грянул, вокруг было тихо, спокойно. На чистом, безмятежном небе сверкало радостное солнце. Саид продолжал стоять на прежнем месте.

Но это был уже не тот Саид, который безропотно переносил обиду, беспомощно разводил руками и, утешая себя, говорил: «Терпи, Саид, аллах все видит». Это был освободившийся из темницы орел, который, набрав перед взлетом полную грудь воздуха, гордо выпрямляется и, взмахнув крылами, устремляется в бездонную синь небес…

Саид перевязал лицо платком, чтобы остановить струившуюся кровь. И, не желая больше ни минуты оставаться в доме Азиз-хана, вышел на улицу.

Навстречу ему двигалась похоронная процессия. Люди, как и полагается в таких случаях, торопились предать мертвое тело земле. Саид заторопился навстречу гробу и, как требует того обычай правоверных, заменил одного из несших покойника. Несмотря на тяжесть носилок, он бежал, как и другие, чтобы скорее отдать тело земле. «Настанет время, понесут так и меня, — думал Саид, — всем один конец. Зачем же люди так жадно хватаются за этот мир, за золото, богатство, славу, убивают друг друга, чтобы овладеть чужим добром? А что несет с собой в могилу этот человек? Ровным счетом ничего! И так будет с бедным, так будет и с богатым! Смерть никого не пощадит: ни султанов, ни героев, ни женщин, ни мужчин, ни молодых, ни старых. Так почему же хан так жесток и так бессердечен с людьми, жаден к богатству, к самовозвеличиванию? И чем я, Саид, хуже хана или муллы Башира? По какому праву они могут меня ударить, оскорбить, унизить?» От этих мыслей кровь приливала к вискам Саида.

У мечети покойника ждал мулла Башир.

Заметив Саида, он просверлил его острым, колючим взглядом.

— О ты! — завопил он. — О ты, свернувший с пути аллаха, продавший душу шайтану, изгнанный из мечети! Отойди в сторону и не оскверняй путь усопшего. Его душа идет на суд всевышнего, и пусть она следует по дороге правоверных… дороге чистой, лучезарной! Тебя же ждет кара аллаха! Не прячь своего бессовестного лица, нас не обманешь. Ты будешь наказан за Амаль, за обман нашего высокочтимого Азиз-хана, своего кормильца. Я проклинаю тебя, изгоняю из мечети! Прочь с моих глаз!..

Бывает иногда больнее от сказанных слов, чем от удара меча. Вот так же и Саиду стало так больно, словно тысячи стрел вонзились в его грудь. Но садовник выдержал и этот удар. «Нет, не проявлю ни капельки слабости в присутствии этого пса, — думал он. — Уйду молча, без драки».

Саид сорвал со своего лица взмокшую от крови повязку и, глядя в упор на муллу Башира, громко заговорил:

— Вот смотри… Пусть увидят все… — Он повернулся к толпе. Люди в ужасе отшатнулись. Борода Саида окрашена кровью. — Мне незачем и не перед кем прятать свое лицо, — продолжал Саид. — Его окровавил такой же бессовестный человек, как и ты. И только за то, что моя дочь отказалась продать свою девичью честь за его богатство! А ты еще смеешь проклинать меня перед людьми! Какой же ты слуга аллаха? Ты обманщик, и в словах твоих нет ни капли правды!..

Один из мюридов бросился на Саида, но мулла остановил его. Какая выгода будет от того, что они поколотят этого сумасбродного голодранца? Избиение араба вызовет сочувствие односельчан.

— Не прикасайтесь к нему! — закричал он.

— Не я, а ты продал душу дьяволу! — не унимался между тем Саид. — И не твои молитвы излечат мою дочь, не твое проклятье уничтожит ее. Перед всем народом посрамляю тебя. Ты плут и обманщик!

Саид повернулся и пустился бежать от мечети.

Подавив свою ненависть к богохульнику и сохраняя спокойствие, мулла Башир глядел вслед Саиду и горестно покачивал головой.

— Запомните, братья мои, — обратился он к своим приближенным. — Нет грешней греха, как бить одержимого!.. Он и без того уже наказан: аллах лишил его рассудка. Помните: наказание всевышнего чувствительно, как огонь ада, невидимо, как утопленник под водой, не имеет предела, как земля… Всевышний сам покарает его за меня, я же прощаю ему, ибо аллах милостив ко мне. Он отвел от меня руку безумца. Аминь!

Мюриды бросились к мулле Баширу и, припав на колени, принялись осыпать поцелуями его ноги, руки, подол одежды.

— Вы самый святой из святых, мулла-саиб!

— Вы милосердны, как сам пророк! — бормотали они.

Башир стоял, закатив глаза к небу. Душа его ликовала. Он получил вознаграждение!