Закончив богослужение, мулла вернулся домой расстроенный. Перед его глазами все еще стояло окровавленное лицо Саида, в ушах звенели его страшные слова.

Стараясь успокоить себя, Башир, как это часто делают афганцы и иранцы, раскрыл однотомник Хафиза, чтобы найти там нужный совет. Но гадание ничего не дало ему, и он решил собственным умом найти выход. Возмутительное поведение Саида было примером неповиновения для голодранцев Лагмана.

Расхаживая по мягкому ковру, духовный отец пришел к убеждению, что дерзкое поведение Саида — результат его общения с учителем Наджибом. «И кому нужны эти светские школы? Для чего правительство тратит уйму денег на содержание этих очагов вольнодумства? — возмущался он. — Ведь живут же люди без всяких школ?»

После долгих размышлений мулла пришел к выводу, что ему надо обратиться за разрешением всех вопросов к высокочтимому Совету улемов в Кабуле. А пока что любыми средствами постараться вернуть Амаль в Лагман.

«Старый разиня, — ругал он Азиз-хана, — дал провести себя этому оборванцу! И чего только нашла в нем привлекательного эта дурочка Гюльшан? Безумны все, кто ищет себе пару по любви. Любовь — бред сумасшедших. Аллах создал людей и животных в двух полах, и они нуждаются друг в друге. Так к чему же вокруг этого поэты подымают возню, сочиняют касиды, восхваляют любовь и только мутят души правоверных?»

Увлеченный своими размышлениями, мулла не слышал, как вошла его жена.

— Пришли от Азиз-хана, спрашивают вас… — кротко сообщила она.

— Скажи, что сейчас иду, — отрывисто бросил он.

Болезнь крепко скрутила Азиз-хана. Пригвожденный к постели, он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Его перенесли на веранду, где было больше света, воздуха и прохлады.

Местный лекарь Гулам опасался, что у Азиз-хана инфаркт. Из Кабула вызвали врачей на консилиум. Гулам неотлучно дежурил у постели больного. Здесь же находилась и Гюльшан. Она сидела у ног отца и не спускала с него глаз.

— О Амаль, — шептали пересохшие губы хана, — я бы своими собственными руками сжег на костре твое вероломное сердце!..

Неожиданно влетевшая пчела закружилась над головой больного, пожужжала и села на край пиалы, в которой лучился янтарный лимонный шербет. Насытившись лакомством, она улетела прочь. «Как жаль, что я не пчела! — подумала, наблюдая за ней, Гюльшан. — Улетела бы в Кабул, в Алиабадскую больницу, отыскала бы там Амаль и ужалила бы ее в слепые глаза так, чтобы ни один врач не помог ей!»

В дверях раздался кашель муллы Башира.

— Ия-аллах! — произнес гость, предупреждая этим возгласом дочь хана о своем появлении.

Гюльшан торопливо натянула на голову домашнюю чадру, поднялась и предложила гостю место у изголовья больного.

Мулла Башир, буркнув что-то себе под нос, опустился на ковер рядом с постелью Азиз-хана.

Больной тоскливыми глазами посмотрел на гостя. «Вот, братец, опять лежу», — как бы говорил его взгляд.

— Табиб был? — тихо спросил мулла, обращаясь к Гюльшан.

— Да, саиб, он здесь и сейчас.

— Кто это, Гулам?

— Да, саиб.

— Где же он?

— Обедает в столовой.

Мулла Башир нахмурил брови.

— Надо бы пригласить врачей из Кабула.

— Мы их ждем, саиб…

— Кто же об этом позаботился?

— Доктор Гулам, саиб.

— Это правда? — удивленно спросил мулла.

— Да, саиб. А вот и он сам.

Подчеркнуто не замечая приветствия вошедшего, мулла Башир повернулся к Азиз-хану.

— Во всем виновато, друг мой, мягкосердечие, проявленное вами к этой дрянной девчонке. Надо было поступить с нею так, как она заслуживала…

Азиз-хан молча опустил веки.

«Одной ногой он уже на краю могилы, — подумал про себя Гулам. — Куда ему думать о женитьбе». А вслух произнес:

— Человек, саиб, не скотина, с ним надо считаться…

Мулла Башир вскипел.

— Это с нищей девчонкой-то?! — воскликнул он, сверля врача колючим взглядом. — Да она должна целовать башмаки хана за честь, которую он оказал ей! Зачем этой дуре надо было бежать в Кабул? Что она найдет там? Зрение? Чепуха!.. Не дождаться ей этого счастья. Мы не допустим вмешательства в дела аллаха. Не позволим!..

Гулам жестом руки остановил его.

— Больного нельзя волновать, мулла-саиб… Лучше выйдем отсюда и поговорим в зале.

— Нет, нет! — забеспокоился Азиз-хан… — Сидите… Эта дрянь осрамила меня на весь Лагман и Кабул. И я не успокоюсь до тех пор, пока не смою позор со своего имени.

«Кровью!» — добавил про себя мулла Башир.

«Ядом кобры напоить бы ее, вот чем!.. — подумала Гюльшан. — А ведь еще вчера отец готов был всех нас предать огню за Амаль».

Азиз-хан словно прочел мысли дочери.

— Око мое, — виновато взглянув на нее, проговорил он, — скажи, пусть подают нам чай…

— Хорошо, отец.

Гюльшан вышла. На веранде воцарилась тишина. В душе Азиз-хана продолжал бушевать огонь: «Подумать только, дочь нищего садовника отказалась выйти замуж за хана! Какая срамота!.. Наверное, теперь весь Лагман от малого до седобородого смеется надо мной». Эти мысли острыми клещами сжали его сердце, и он со стоном схватился за грудь.

— Хан-саиб, вам нельзя волноваться! Прошу, забудьте Амаль и все, что связано с нею. Это вам будет лучшим лекарством, — проговорил Гулам и уничтожающе посмотрел на муллу Башира.

Но духовный отец не заметил его взгляда. Он был занят своими мыслями и обдумывал, как руками Азиз-хана нанести удар Надиру и его защитникам.

— Доктор, — повернулся он к Гуламу, — вы получите две тысячи афгани бахшиша, если Амаль вернется в Лагман без операции.

— Пять тысяч! — воскликнул Азиз-хан. — Пять!..

Гулам недоуменно смотрел на муллу Башира.

— Но, позвольте, как это возможно! — начал он с возмущением.

— А почему бы и нет? За золото в Иране можно снять с поста министра, не только что…

— Сердце честного афганца неподкупно, саиб! — с достоинством ответил Гулам.

— А честь ислама можно растоптать? — вышел из себя мулла Башир. — Клянусь именем двенадцати имамов, я собственноручно предал бы огню врача, который осмелился бы вмешиваться в дела аллаха!..

— Боюсь, что вам не придется утруждать себя.

— Вы так думаете?

— Убежден.

— Я напишу в Совет улемов.

— Ну и что же? Вы, конечно, вольны в своих поступках, но…

— Никаких «но»! Никто не допустит вашего заговора!..

— Какого заговора, против кого?

— Против устоев ислама… Против самого аллаха!

Доктор Гулам не смог сдержать улыбки.

— О саиб, я не знал, что земным богом в Лагмане является ваше преосвященство…

На террасу вошла Гюльшан и вместе с нею прислуга с подносом, наполненным лакомствами. Когда поднос был поставлен на ковер, Гюльшан жестом руки отпустила служанку и сама принялась угощать мужчин. Едва успела она поставить стакан с чаем перед муллой Баширом, как ее позвал взволнованный голос матери.

Гюльшан вышла и через минуту вернулась.

— Гулам-саиб, из Кабула приехали врачи!..

Доктор Гулам заторопился навстречу гостям.

Азиз-хан чуть-чуть приподнялся, опираясь на локоть.

— Договоритесь с кем угодно и на каких угодно условиях, — заговорил он, глядя на муллу Башира горящими огнем мести глазами, — но чтоб Саид с дочерью и Биби с сыном… любыми средствами… Денег я не пожалею. Словами тут не поможешь, нужно действовать.

— Я тоже так думаю, друг мой… Правоверные не жалеют крови ради славы ислама.

Заслышав мужские голоса в зале, оба умолкли.

— Профессор Фахрулла! — представил Гулам, показывая жестом руки на почтенного господина с седой бородкой.

Азиз-хан легким кивком головы приветствовал гостя.

— Доктор Казыми!

Больной перевел взгляд на второго врача лет тридцати, высокого, с пытливыми черными глазами на симпатичном лице.

Мулла Башир сидел, не двигаясь с места.

Фахрулла догадался, что это и есть тот самый невежда мулла, о котором рассказывал Надир. «Наверное, пришел лечить хана молитвами», — неприязненно подумал он и, не замечая присутствия муллы Башира, подошел к больному.

Доктор Гулам доложил историю болезни Азиз-хана и принятые им меры.

Слушая коллегу, Фахрулла вглядывался в мертвенно-бледное лицо больного, в его жаждущие жизни глаза.

Окончив осмотр, он тяжело вздохнул и повернулся к Казыми.

— Инфаркт, и притом в тяжелой форме… Правильно сделали, что уложили больного. — Он встал. — Где можно помыть руки?

— Сейчас, саиб, — ответил Гулам и вышел в зал.

Вскоре он возвратился. Вслед за ним шла Гюльшан, сопровождаемая служанкой, которая несла лаган — легкий позолоченный тазик с широкими плоскими краями — и кувшин с теплой водой. Полотенце и мыло несла сама дочь хана.

Гюльшан подошла к Фахрулле и протянула ему мыло. Служанка поставила перед врачом тазик, наклонила кувшин.

— За отцом, дочка, следить надо, — ласково заговорил Фахрулла, принимая из рук Гюльшан мыло. — Ему нужны полный покой и абсолютная тишина. Поворачиваться нельзя, лежать только на спине. Давать легкую пищу.

— А намаз? Как же намаз! — воскликнул мулла Башир.

— За хана молиться будете вы, мулла-саиб, — ответил профессор.

Мулла покраснел. Фахрулла заметил это и с улыбкой добавил:

— Предупреждаю, мулла-саиб: если хан последует вашему совету, он угодит на тот свет…

Мулла Башир поднял руки:

— Нет, нет… хану-саибу еще надо жить. У него столько еще неосуществленных желаний!

— Что верно, то верно. Все мы жаждем взять от жизни все, что можем, пока не наступит конец… Итак, хану-саибу нужен абсолютный душевный покой…

Служанка поставила тазик возле Казыми. Тот вымыл руки и, возвращая полотенце Гюльшан, погрузил свой взгляд в ее лучистые черные глаза. «Мулла Башир прав, — подумала дочь хана, поймав на себе этот взгляд, — надо воспользоваться этим знакомством и разбить все надежды Амаль!»

— Доктор-саиб, у вас своя контора или вы служите в лазарете? — неожиданно обратился мулла Башир к профессору.

Фахрулла улыбнулся и подумал: «Очевидно, он считает, что врач и купец одно и то же».

— Я работаю в Алиабадской больнице, — ответил он.

Муллу Башира словно ударило током. Вздрогнул и Азиз-хан.

— Значит, дочь садовника Саида у вас?

— Дочь садовника Саида? Не помню такой, — решил из предосторожности скрыть правду Фахрулла.

Мулла Башир взглянул на доктора Гулама, затем на Азиз-хана.

— Выходит, нас обманули, и девушку увезли бог знает куда? Ведь она лишена зрения, ничего не видит… Ее могут просто украсть…

Фахрулла заметил, что этот разговор волнует больного и предложил:

— Пойдемте в зал… Я не хочу, чтобы хан-саиб тревожился. — Он встал и этим заставил подняться и муллу Башира.

И как только они вышли в зал, мулла Башир, возмущенно и горячо жестикулируя, принялся высказывать кабульцам все свои обиды.

— Саиб, — говорил он, обращаясь чаще всего к профессору, — вы человек нашего поколения и должны быть умней, чем современная образованная молодежь, должны понимать мои тревоги глубже, чем те, кто заботы о голодранцах ставит выше собственного благополучия. Вот хотя бы наш учитель Наджиб… Он помог Саиду отправить дочь в Кабул и уверяет, что она там, в Алиабадской больнице… Допустим, что это правда и что там с помощью аллаха совершится чудо, врачи вернут ей зрение. — Он запнулся и, быстро передохнув, продолжал: — Но что ей даст зрение? Хлеб? Разве оно вернет ей богатство Азиз-хана, от которого она отказалась? Или она будет сыта, глядя на своего Надира? Чтобы жить, нужны деньги! А их у ее отца столько, сколько у старой вдовы женихов…

Фахрулла и Казыми обменялись улыбками.

— Дорогих гостей ждет обед! — пригласила Гюльшан, открыв дверь. Спрятав нижнюю часть лица под чадрой, она сдержанно добавила: — Хан просит оказать честь нашему столу!

— А вред от этого дела очень, очень большой, — продолжал мулла Башир, не обращая внимания на приглашение. — Возвращение зрения Амаль поколеблет устои ислама, веру людей в аллаха! Весь Лагман встревожен, волнуется. Люди потеряли покой. Мир словно вывернулся наизнанку. Люди уже не страшатся ни гнева аллаха, ни топора палача.

— Значит, люди стали более смелыми? Это не так уж плохо! — с улыбкой заметил Фахрулла и, обняв муллу Башира за плечи, добавил: — Мулла-саиб, у нас в Кабуле много дел… Продолжим наш разговор в другой раз… А сейчас нам пора попрощаться с хозяином.

Вернувшись на террасу, врачи замерли у порога. Середина ковра покрыта разрисованной ярким орнаментом скатертью. На ней стояли огромные блюда с пловом и «ханским» рисом, жареные цыплята и разные маринады, пиалы с простоквашей и постоянный спутник стола афганцев — зеленый лук в окружении множества пряностей.

Фахрулла взглянул на свои часы и вопросительно посмотрел на доктора Казыми; тот в ответ пожал плечами.

— Господа, вы же афганцы! — воскликнул Азиз-хан. — Отвернуться от хлеба хозяина — значит… Не делайте меня вашим кровником…

— Ну что же, — повернулся Фахрулла к своему коллеге, — откушаем ханского плова? Бисмиллах!

Все уселись за еду. Мулла Башир задержал взгляд на профессоре.

— Вера в аллаха — фундамент жизни, и мы, священники, — стражи его. Без нас этот фундамент быстро разрушится, — сказал он.

— И вы останетесь не у дел… — шутя, вставил Фахрулла.

— Совершенно верно, — согласился мулла Башир, не уловив насмешки.

Казыми расхохотался. Мулла Башир бросил на него осуждающий взгляд и продолжал:

— Прозрение дочери садовника и потрясет этот фундамент.

— А что вы теряете?

— Все! Уважение мюридов, потерю доходов дома божьего… Нет-нет, это невозможное дело! И вы не должны допустить врачей до этой операции!

— И это все?

— Аллах свидетель, это все! Я думаю, — повернулся он к Азиз-хану, — хан-саиб отблагодарит хирурга, который откажется вмешиваться в дела всевышнего.

— Даже так?

— Да-да, доктор-саиб, я дам пять тысяч афгани, — поспешно заявил Азиз-хан.

— Хорошо. Я передам вашу просьбу господину Давуду, — ответил ледяным тоном Фахрулла и попросил воды для мытья рук.

Провожать отъезжающих вышли мулла Башир, доктор Гулам и Гюльшан. Придерживаясь афганского обычая, дочь хана следовала в двух-трех шагах позади мужчин.

Казыми открыл дверцу машины и увидел огромный букет благоухающих роз.

— Это от меня для Амаль, — поспешно проговорила Гюльшан.

— Для Амаль? От вас? — удивился Казыми.

— Да, для дочери нашего садовника от меня…

Фахрулла бросил на дочь хана пытливый взгляд. «Хоть и молода, а хитра, как опытная лиса», — подумал он.

Шофер включил мотор.

— Пусть благополучие сопутствует вам в пути, доктор-саиб! — благословил отъезжающих мулла Башир.

— Мир всем вам! — ответил Фахрулла, усаживаясь рядом с шофером.

Казыми сел в машину и взял в руки букет.

— Так, значит, для Амаль?..

— Нет, что вы, это вам, — прошептала, нагнувшись, Гюльшан. — А ей я привезу сама…

— Вы думаете, ханум, посетить ее в Кабуле?

— Надеюсь, что с вашей помощью…

Казыми удивленно поднял брови.

Запыхавшись, прибежала мать Гюльшан и протянула Гуламу конверт.

— Это за визит, саиб!

Гулам принял конверт и передал профессору.

— Надеемся, господа, вы не оставите хана без внимания… — не поднимая головы, робко произнесла жена хана.

— Не волнуйтесь, судьба хана в надежных руках! — ответил Фахрулла, указывая на Гулама. — Доктор окажет ему необходимую помощь.

Машина тронулась. Казыми, повернувшись назад, помахал букетом роз.

«А ты уже вертишься возле моей ловушки! — обрадованно подумала Гюльшан. — И ты попадешься в нее и поможешь отомстить моим врагам».

— Тебя накормили, Ахмед? — спросил Фахрулла, обращаясь к шоферу.

— Да, саиб, сама дочь хана мне приносила еду.

— Скажите, какой почет!

— Да, саиб… Она очень интересовалась нашей больницей, спрашивала, кто у нас главный врач, кем работаете вы, доктор Казыми. И может ли она найти меня в больнице.

Фахрулла повернулся назад, посмотрел на Казыми.

— Вы понимаете, друг мой, что делается на белом свете?

— Немножко.

— Жаль, следовало бы побольше…

— А в чем дело?

— Доктор Шнейдер на вашем месте поживился бы здесь…

— Не думаю…

— Плохо вы знаете Шнейдера! Меркантилен до мозга костей…

— Каждый хочет жить, саиб.

— Да, но не строить свое благополучие на несчастье другого…

Доктор Казыми ничего не ответил. «А как же иначе? — размышлял он. — За десять лет жизни в Нью-Йорке я убедился, что человек без бизнеса — дохлый осел. И прав мулла Башир: к чему этой девушке зрение, если Азиз-хан может на всю жизнь ее обеспечить. И зачем этому кочевнику, за душой которого нет ни копейки, жениться? Чем он обеспечит жену, да еще слепую? А не передать ли предложение Азиз-хана профессору Шнейдеру? Ведь это, пожалуй, будет добрым делом: девушка станет ханшей, взбунтовавшиеся умы лагманцев успокоятся. Да и больница освободится от ненужных затрат и хлопот».

— Ну-с, дорогой мой, что вы скажете о бреде муллы Башира? В Америке вы таких типов, конечно, не встречали?

Казыми ответил не сразу.

— Там свои нравы и свои пороки… — произнес он уклончиво и спрятал свое лицо в букет.

Было уже поздно, когда Фахрулла и Казыми возвратились в клинику. Мирза Давуд обходил палату. Вместе с ним были его коллеги из иностранных посольств: миссис Мелби — из американского, доктор Вильямс — из британского, доктор Скрипкин из Советского Союза и Фархад Сами — из турецкого.

Доктор мирза Давуд считал общение врачей полезным делом и частенько приглашал к себе иностранных коллег.

— Врачи должны делиться опытом, — говорил он своим воспитанникам. — Замкнутость, отчуждение от собратьев приносит только вред медицине!

Фахрулла и Казыми застали главного врача в палате, возле Амаль. Профессор Шнейдер давал объяснения.

Доктор Мелби любовалась дочерью садовника.

— И какая это добрая душа позаботилась о ней? — прервала она Шнейдера.

— А это наш уважаемый профессор! — ответил с улыбкой Шнейдер, глядя на мирзу Давуда.

— Браво, мистер Давуд-хан! — воскликнула Мелби и протянула ему руку. — Я восхищена вашей гуманностью!

— Как же иначе, миссис Мелби, — смутился мирза Давуд.

— Владельцы клиники в США на такой операции заработали бы колоссальную сумму. Я видела прейскурант треста, доставляющего роговицу… тысячи долларов!..

— В распоряжении этих трестов, очевидно, много баз?

— Что вы, доктор Скрипкин! Какие там базы? — удивилась Мелби. — Разве в Америке мало нуждающихся, готовых продать свой собственный здоровый глаз?!

— Есть деньги — любуйся миром. Голоден — продавай здоровый глаз богатому слепцу!

Миссис Мелби пожала плечами и обратилась к Шнейдеру:

— Завидую вам, мистер Шнейдер! Я бы с удовольствием взялась за скальпель!

— А я ненавижу филантропию, — шепнул Шнейдер, глядя на обожаемую женщину.

— Вы уже осмотрели больную, мистер Шнейдер? — полюбопытствовал доктор Вильямс. — Мне кажется, это трудный случай.

— Вы, пожалуй, правы. Исследование окончательно покажет… — ответил Шнейдер, выходя вместе с гостями из палаты.

— А теперь, профессор Фахрулла, мы пойдем к вам, — сказал мирза Давуд.

— Я к вашим услугам, саиб!

— Я вам еще нужен? — спросил Шнейдер.

— Спасибо, вы свободны, — ответил мирза Давуд.

— Профессор, — подхватил его под локоть доктор Казыми, — я только что из Лагмана. Завтра утром ждите меня у себя для важного разговора.

Шнейдер кивнул головой.