Уже более часа сидела доктор Хашимова у Амаль. Она расспрашивала ее об обстоятельствах, вызвавших болезнь, исследовала глазное дно, изучала результаты анализов, рассматривала рентгеновские снимки. Покинув палату вместе с мирзой Давудом и Фахруллой, она сказала:

— Думаю, что операция даст положительные результаты.

Афганские коллеги обрадованно вздохнули.

— Однако я должна честно сказать, — продолжала Хашимова, — операция очень сложная…

Шагая по мягкой ковровой дорожке коридора, все трое молчали. Каждый был занят своими думами. Первый оборвал тишину Фахрулла.

— Бедная Амаль!.. — со вздохом сказал он. — Если бы вы знали, ханум, как мне жаль ее! Какие лучистые у нее глаза!

— Слепота! Что может быть горше этого несчастья? — тихо сказал мирза Давуд. — Не знаю, можно ли верить статистике, но она говорит, что более миллиона людей на земле утратили зрение только из-за бельма.

— Удаление бельма теперь не проблема, — ответила Хашимова.

— Да. Весь мир благодарен советской тканевой терапии. Клиника получила труды вашего института, посвященные этой области, и мы начали опыты…

В кабинете главного врача, куда они вошли, уже давно и настойчиво звонил телефон.

— Спешу обрадовать вас, профессор… Русский окулист Хашимова в Кабуле! — сообщила Мелби. — Я звонила в посольство Советского Союза, доктору Скрипкину. Вот он и обрадовал меня этой вестью. Но знаете… — Миссис Мелби страшно торопилась и говорила быстро-быстро, словно боясь упустить каждую минуту. — Знаете, она уже завтра улетает в Россию…

Мирза Давуд расхохотался.

— Что вы смеетесь, мистер Давуд?.. Вам следует встретиться с ней и удержать.

— Вот и отлично! Приезжайте и помогите нам уговорить доктора Хашимову остаться.

— Да разве она у вас?

— Стоит рядом со мной.

— О, какое это счастье! — раздалось в трубке, и тут же последовали гудки.

— Спешит к нам, — улыбнулся мирза Давуд, вешая трубку. — Ну, берегитесь, доктор Хашимова!..

Не прошло и десяти минут, как дверь кабинета распахнулась и к ним влетела возбужденная, раскрасневшаяся Мелби.

Мирза Давуд и профессор Фахрулла поднялись ей навстречу.

— Ах, миссис, я так много наслышалась о вас хорошего! — заговорила Мелби, протягивая руку Хашимовой.

Хашимова с улыбкой взяла протянутую руку американки.

— Дружба! — произнесла по-русски Мелби.

— Мир! — ответила ей в тон Хашимова на английском, и обе весело рассмеялись.

— До чего же это правильно! — сказал мирза Давуд. — Дружба между медиками рождает счастье людей.

Все шумно расселись за овальным столом.

— Ну как, — спросила миссис Мелби, обращаясь к мирзе Давуду, — рассказали вы ей об Амаль?

— Да, миссис. Саадат-ханум удостоила нас своим вниманием и осмотрела больную.

— Ну что вы скажете, моя дорогая? Поможете нашей бедной девушке?

— Я сделала все, что могла, — ответила Хашимова. — Для операции у меня, к сожалению, нет времени. Ведь потребуются не одни сутки для подготовки больной и наблюдения после операции. А я должна срочно вылететь на Родину.

— И вы думаете, что профессор Давуд отпустит вас?

— Это невозможно, миссис… — начала было Хашимова, но профессор Фахрулла не дал ей договорить:

— Ханум, вы моложе меня на десятки лет… Видите мою седую бороду?.. Я готов пойти на позор: наголо сбрить ее, лишь бы вы оперировали Амаль.

Лицо Саадат залилось краской.

— Ну как?.. Позвать мне цирюльника? — продолжал настаивать Фахрулла с улыбкой.

— И вам не жаль будет расстаться с таким украшением? Ведь для приверженца ислама, да еще такого почтенного человека, как вы, саиб, она почет, имя, уважение и любовь народа!

— Готов потерять все, ханум, лишь бы наполнить чашу судьбы дочери садовника радостью счастья.

— Мне кажется, профессор, — проговорила Саадат, запинаясь, — что общими силами мы смогли бы убедить доктора Шнейдера…

— Ни в коем случае! — воскликнул Фахрулла. — Шнейдер слишком пристрастен к деньгам, чтобы…

— И притом вопрос о его отставке уже предрешен, — сказал мирза Давуд. — А другого хирурга-окулиста у нас нет.

— Нет, нет, миссис Хашимова, — горячо заговорила Мелби. — Ваше сердце не позволит уехать, не оказав помощи несчастной девушке. Не одна только Индия нуждается в вашем искусстве. А ведь там вы совершали чудеса!..

— Ну какие там чудеса, — покраснела Хашимова. — Я делала то, чему научили меня на моей Родине.

Вернувшись к себе домой в посольство, Хашимова почти всю ночь не спала. Ворочаясь с бока на бок в мучительной бессоннице, она думала об Амаль, за которую профессор Фахрулла самоотверженно жертвовал седую бороду, о Мелби.

«А что, если Шнейдер прав и хирургическое вмешательство только углубит трагедию девушки? — вдруг подумала она. — Тогда Шнейдер начнет поход против советских врачей, а мулла Башир обрушит ураган проклятий на мирзу Давуда и его сторонников».

Хашимова мысленно представляла себя за работой под отражателем в просторном хирургическом кабинете. За ее спиной восемнадцать лет практики, тысячи операций. И все же… Ведь эта операция очень сложная и ответственная…

Так прошла вся ночь, и наступило утро. Саадат встала и начала одеваться.

Вдруг из соседней комнаты постучали в стенку. Там жил доктор Скрипкин. Хашимова ответила на стук. И уже через несколько минут доктор явился с приглашением на завтрак. Он сразу заметил ее бледное лицо, возбужденное состояние.

— Ну-с, как решили?

— Пока ничего не могу сказать…

— А ехать туда все же собираетесь?

— Хочу проверить, насколько глубоко Шнейдер обосновывает свой отказ.

— А может быть, он и прав?

— Может быть!..

— Ну, а если он ввел афганских врачей в заблуждение?

— Тогда он мерзавец!

Они зашли в посольскую столовую.

— Дорогая Саадат, — сказал Хашимовой переводчик посольства. — У меня есть кое-что любопытное для вас. Примерно месяц тому назад молодой афганский кочевник усиленно искал вас по всему Кабулу.

И он рассказал, как Надира обступила толпа, готовая поколотить его только за желание сделать операцию своей невесте, как он бережно хранит свой портрет с ее автографом — словом, все-все…

После завтрака Хашимова выехала в клинику.

На больничном дворе толпился народ. Больные, служащие и прохожие заполнили дорожки. И все словно завороженные слушали певца.

донеслись до слуха Хашимовой слова песни.

Словно загипнотизированная страстно взволнованным голосом певца, Саадат тихо-тихо продвигалась по коридору больницы, а из сада на нее продолжала обрушиваться лавина безысходной тоски:

— Соловей! — слышались вокруг нее восхищенные возгласы. — Самородок!

А Хашимова шла, никого не видя и ничего не слыша, кроме горестных воплей песни. Навстречу ей выбежала сестра Зульфия.

— Здравствуйте, доктор! Профессор мирза Давуд и профессор Фахрулла ждут вас.

Когда Хашимова вошла в комнату, там уже были Амаль, мирза Давуд, профессор Фахрулла и Шнейдер.

— Рада с вами встретиться, — сдержанно проговорила Хашимова.

— Я тоже. С приездом! — ответил Шнейдер, целуя ее руку.

— Ханум, прошу вас, — попросил мирза Давуд.

— У больной отслойка сетчатой оболочки обоих глаз, — сказала Хашимова, еще раз осмотрев глаза Амаль. — Хирургическое вмешательство возможно и притом с благоприятным исходом…

— Это не так просто, как вам кажется, — ядовито заметил Шнейдер.

— Безусловно… — спокойно ответила Хашимова и, обращаясь к мирзе Давуду, шепнула:

— Я хотела бы испытать светочувствительность ее глаз.

— Мы предоставляем вам полную свободу во всех ваших экспериментах, ханум.

— Благодарю вас!

В темной комнате погасло электричество, а через минуту перед глазами Амаль вспыхнул яркий свет. Больная в страхе отпрянула, моргнула глазами. Лампу отодвинули влево от глаз больной.

— Где сейчас свет? — спросила Хашимова.

— На левой стороне.

— А теперь?

— На правой.

— Ну, а сейчас?

— Вверху.

— Великолепно! — воскликнула Саадат. — Отведите больную в палату.

— Так вот, коллеги! — чуть торжественно начал мирза Давуд, когда за Амаль закрылась дверь. — Пользуясь добрым отношением к нам наших дорогих советских друзей, я пригласил доктора Саадат-ханум, чтобы с ее участием решить судьбу этой девушки. — Он повернулся к Шнейдеру. — Вы считаете операцию рискованной?

Шнейдер кивнул головой.

— Почему? — спросила Хашимова.

— В силу ее сложности и… рискованности.

— Любая операция рискованна.

Шнейдер ответил молчанием.

— Вы видели, как она отпрянула от яркого света?

— Да.

— Это показывает, что у больной нет стопроцентной потери зрения, — продолжала Хашимова. — Вы согласны с моим диагнозом, профессор?

— Нет!

— Почему? Ведь вы видели глаза больной. Они блестящие, как алмаз, кристально чистые и прозрачные, как капля утренней росы. В них пульсирует и кровь… Скажите, есть ли в них жизнь?

— Возможно, что и так, — раздался голос Шнейдера. — Но что из этого следует?

— Сомнения нет, у больной отслойка сетчатой оболочки…

Шнейдер с трудом сдерживал себя. Он ненавидел в эту минуту всех: и Хашимову, и мирзу Давуда, и больную.

— У девушки нет ожога век, шторы ее глаз не закрыты наглухо, как это бывает у сотни других больных, — продолжала доказывать Саадат. — У нее нет и бельма, при котором даже пересадка не дает иногда нужного эффекта. Ткани ее глаз не омертвели, они живы!

— Что же вы предлагаете? — приготовился к отпору Шнейдер.

— Операцию. Она может принести положительные результаты.

— Может принести или принесет наверняка?

— Ну, это уже будет зависеть от искусства хирурга!

— И только?

— Пожалуй, да. И, конечно, от добросовестности…

— Я даром рисковать не намерен, мадам.

— Как вас понимать?

— Я категорически против тупого, дешевого героизма.

— Тупой героизм? — переспросила Хашимова. — Не имеем ли мы дело с трусостью? — Саадат начинала горячиться.

Шнейдер побледнел. Достав платок, он вытер выступившие на лбу капли пота.

— Я надеваю перчатки только в одном случае: когда убежден в благополучном исходе операции.

— Значит, это не такой случай?

— Должен ли я вам, коллега, изложить подлинные причины, почему я не решаюсь взяться за эту рискованную и весьма опасную затею?

— Вы мне не подотчетны, — спокойно ответила Хашимова.

— Знаете ли вы, мадам, что я работаю по контракту?

— Да.

— Согласны ли вы, что у меня, как врача, в данном случае могут быть свои суждения о том, что делать и как поступать?

— Вполне.

Хашимова уже поняла, в чем дело, и у нее невольно вырвалось:

— В Советском Союзе больных лечат бесплатно!

— У меня нет паспорта коммунистического врача! — зло ответил Шнейдер и встал с кресла.

— Господин Шнейдер! — воскликнул мирза Давуд.

— Я отказываюсь делать эту операцию! — воскликнул Шнейдер.

Вошла Зульфия, но сказать ничего не успела. Из-за ее плеч показался взволнованный Надир. Переступив порог, юноша замер. Он переводил свой тревожный взгляд с одного врача на другого. Увидев Хашимову, бросился перед ней на колени и заговорил, словно в бреду:

— Ханум, я искал вас по всему Кабулу… Искал, как заблудившаяся маленькая лань отыскивает свою мать! У кого только я не спрашивал о вас!.. И у добрых и у злых…

Растерянная Хашимова попыталась поднять его с ковра, но это оказалось невозможным.

— Вы ведь знаете меня! — продолжал Надир. — Вы были в нашем стане, когда змея умертвила моего отца. Вот ваш бесценный подарок… — Дрожащими пальцами Надир достал из кармана фотокарточку с автографом Хашимовой и протянул ей. — Ханум, сжальтесь над моей Амаль… Сорвите с ее глаз вечную тьму. Я не хочу его, — указал он на Шнейдера. — У него злая душа… Амаль нельзя возвращаться в Лагман без прозрения… Она погибнет там от людской ненависти. Спасите ее, ханум!.. Верните ей зрение. Клянусь жизнью матери, клянусь любовью Амаль, что вы навеки станете моим богом!..

Держа в руках знакомую ей фотографию, Саадат смотрела на обезумевшего от горя юношу.

— Ну, хорошо, — проговорила она наконец. — Успокойся. Я останусь и помогу твоей Амаль.