День быстро угас. Вечерний шум Кабула вскоре утих, и город погрузился в сон. Встреча с Надиром взволновала Хашимову, и она долго не ложилась спать. Облокотившись на подоконник, она смотрела в мягкую черно-бархатную ночь Кабула.

«Время летит, как человеческая мысль, — думала она, — и остановить его невозможно. Вот я снова в Кабуле. И какая ночь, словно блаженные минуты девичьих грез! Сколько в этой тишине нежности, таинственности и бесконечной волнующей надежды! До чего же хороша ночная тишина! Будто сливаешься воедино с нею и радуешься, любуешься этой красотой. И хочется, чтобы на земле не было ни печали, ни слез, ни тревог».

И чем больше Саадат глядела в темноту, на звездное небо и причудливые силуэты далеких горных вершин, тем больше возрастало ее желание как можно больше приносить радости людям.

Откуда-то издалека, будто сама ночь принесла родную, волнующую мелодию, кто-то наигрывал на флейте узбекскую песню о матери — «Анаджан». Саадат знала, что в Афганистане испокон веков жило много узбеков. И эта песня, как привет сородичей, коснулась ее сердца и напомнила ей о родном Узбекистане и матери. Она встала, зажгла свет и принялась строчить телеграмму. «Мама, любимая моя, задерживаюсь по долгу совести. Должна помочь человеку, вернуть зрение. Скоро увидимся. Целую много раз.

Саадат».

Успокоенная, Саадат легла спать, а проснулась, когда вершину Небесной горы ласкали теплые, мягкие лучи восходящей зари.

Доктор Скрипкин, как обычно, зашел за Саадат, чтобы вместе позавтракать. Взглянув на нее, он произнес:

— Я понимаю вашу тревогу… Но помните: в бою рука воина не должна дрожать. В руках хирурга скальпель то же, что меч.

— Благодарю вас! — бросила на него взгляд Саадат. — За исход операции я не волнуюсь.

— На какой час назначена операция?

— На одиннадцать!

Скрипкин взглянул на часы.

— Через два часа.

— Да.

Завтрак не был еще окончен, как за Хашимовой приехал мирза Давуд.

— И я поеду с вами. Буду стоять в сторонке. Хорошо? — спросил Скрипкин.

Хашимова в знак согласия кивнула головой.

Мирза Давуд всю дорогу острил, рассказывал анекдоты о своих больных. Слушая его, Саадат и Скрипкин от души смеялись, словно ехали на веселый пикник.

В операционной их ждали профессор Фахрулла, доктор Казыми и сестры.

— Все готово? — спросил мирза Давуд Зульфию.

— Да, саиб.

— Очень хорошо. Как чувствует себя больная?

— Я только что от нее, саиб, — поспешно доложил Казыми. — Температура нормальная, самочувствие великолепное. Говорит, что под нож русского хирурга готова сердце свое положить.

— Вот как! — одобрительно воскликнул мирза Давуд и подошел к окну.

Во дворе под тенью дерева увидел Надира. Он пришел сюда с рассветом и сидел неподвижно, не сводя глаз с окна операционной. На лбу блестели бусинки пота, во рту пересохло, но ни голод, ни жажда не в силах были прогнать его. Он ждал минуты, когда к окну подойдет Зульфия и даст ему знать, что операция закончена, и тогда он уйдет.

Мирза Давуд подозвал Саадат к окну и показал на «Меджнуна». Некоторое время она молча смотрела на юношу.

— Молодец! Чистое сердце только так и может любить. — И, повернувшись к мирзе Давуду, сказала: — Ну что же, надо начинать?

Мирза Давуд приказал привезти Амаль. Профессор Фахрулла стоял в стороне и шептал молитву.

Хашимова с минуту постояла в раздумье. Ее черные, полные жизни глаза сосредоточенно застыли, смуглое лицо зарумянилось.

— Помогать мне будете вы, — обратилась она к мирзе Давуду.

— С сердечной готовностью! — ответил профессор.

Саадат почувствовала, что к ней вернулась та спокойная уверенность, которая так необходима в работе и всегда сопутствует ей.

В кабинет в белоснежном халате вошел Шнейдер. Он сделал общий вежливый поклон и остановился возле операционного стола.

— Профессор, — строго официально прозвучал голос Хашимовой. — Извините, но ваша помощь нам не нужна.

Профессор Фахрулла готов был, как драгоценности, собрать в свой кисет слова Саадат. Шнейдер в бессильной ярости смотрел на Хашимову, потом повернулся и пошел к выходу. В дверях встретился с креслом-коляской, в которой везли Амаль. Он неосторожно толкнул коляску, она ударилась о дверной косяк, и Амаль вздрогнула.

— Осторожно! — крикнула Саадат и устремилась навстречу больной.

В стерилизаторе, наполненном операционными инструментами, бурлила вода. Лучи света, идущие от отражателя сферических бестеневых ламп, освещали операционный стол. Коляска остановилась возле него.

— Температура?

— Тридцать шесть и две.

— Превосходно! — порадовалась Саадат и по-матерински нежно взяла кисть руки больной, чтобы проверить пульс. — Восемьдесят пять… — сказала она через несколько секунд.

— Неплохо, — заметил доктор Скрипкин.

— Не волнуйся, милая Лейли, все будет хорошо! — ласково наклонилась Саадат к Амаль.

Девушка вспыхнула. Жгучее пламя надежды охватило все ее существо, влило силы, наполнило готовностью все претерпеть, все перенести.

— Надир у тебя самый красивый, самый стройный, самый храбрый… — весело продолжала Саадат. — Скоро ты убедишься в этом собственными глазами.

Амаль уложили на операционный стол.

— Боги на небесах видят, что мы творим только добро! — набожно произнес Фахрулла.

Наркоз сделал свое дело: Амаль уснула.

Мирза Давуд обработал операционное поле у глаз. Запах спирта, эфира и йода наполнил помещение. Хашимова осторожно приподняла веки больной. «До чего же красивые очи, — невольно подумала она. — Разве можно не оживить их!»

— Векорасширитель!

Вставив инструмент, Саадат искусно разрезала соединительную оболочку глаза. Из раны, словно сок раздавленных вишен, выступила кровь.

— Тампон…

Мирза Давуд видел, как над белой маской зорко и проницательно сверкают черные глаза Саадат, как уверенно и четко работают ее пальцы. Сестры двигались словно загипнотизированные, угадывали малейшее ее движение.

Хашимова сделала на глазных мышцах два шва, затем острыми ножницами перерезала их. Мышцы ушли вглубь, но концы ниток остались. Придет время, и хирург извлечет с помощью этих ниток разрезанные мышцы и соединит их.

Саадат ни на секунду не задерживала движения рук. Виртуозно и четко, точка за точкой, наметила диатермокаутером на сетчатом слое коричневые следы в виде шахматного поля. Закончив прижигание, выпрямилась.

Доктор Скрипкин уловил в ее глазах такое выражение, словно она оторвалась от чтения очень умной, интересной книги. Саадат взглянула на бледное лицо Амаль.

— Пульс?

— Слабый, — ответил мирза Давуд.

— Кровяное давление?

— Сто двадцать.

Все шло хорошо. В операционной было тихо, как в опустевшем храме. «В такую торжественную минуту, — подумал Фахрулла, — творец не может не послать нам свою милость».

Хирургическая сестра быстро и ловко подавала Хашимовой тампоны и инструменты.

Сменив тупой наконечник диатермокаутера на острый, Саадат проколола плотную оболочку правого глаза. Прозрачная, как утренняя роса, жидкость фонтаном выбила наружу.

— Зашиваем! — скомандовала Саадат.

Мирза Давуд кивнул головой.

С помощью оставшихся снаружи тонких, как волос, ниток Хашимова извлекла концы мышц и начала соединять их.

Мирза Давуд с восхищением смотрел, как красиво делала Саадат тонкий, ажурный шов.

Закончив операцию правого глаза, она принялась за левый.

Операция длилась уже более двух часов. Между бровями Саадат появились глубокие морщинки. Закончив прижигание второго глаза и сделав прокол, она облегченно вздохнула. На широком лбу заблестели мелкие капельки пота.

Мирза Давуд, наклонившись, приложил к груди больной фонендоскоп. Сердце Амаль билось учащенно, как при сильном волнении. Оставались последние секунды операции. Саадат нежно наложила стерильные подушечки на веки Амаль и быстрым движением рук закрепила бинтом крест-накрест.

Операция закончена. Чтобы предупредить возможные осложнения, Саадат распорядилась сделать внутривенное вливание уротропина и положить на голову больной пузырь со льдом.

— Можно отвозить? — спросила Зульфия.

— Да, — ответил мирза Давуд.

Хашимова сняла перчатки и маску. «Лейли» выскользнула на бесшумных колесах каталки из операционной. Саадат с нежностью посмотрела ей вслед.

Врачи начали мыть руки. Вдруг Фахрулла, словно очнувшись от сна, заторопился: пропустил время намаза. Он хотел было встать на молитву тут же, но, вспомнив о присутствии Скрипкина и Хашимовой, поспешно исчез.

— Ну-с, дорогой товарищ, жму вашу крепкую руку. С победой! — сказал Скрипкин, протягивая Саадат руку. — И разрешите откланяться.

— Я буду дежурить у больной, — сказала Хашимова мирзе Давуду, когда тот, проводив Скрипкина, вернулся. — Надеюсь, вы мне разрешите?

Мирза Давуд удивленно поднял брови.

— А разве в этом есть необходимость?

— Да!.. Судьба полна превратностей, и надо ко всему быть готовыми… — Она поднялась с кресла. — Пойдемте в палату, я хочу посмотреть, все ли в порядке.

Мирза Давуд и Хашимова вошли в светлую просторную палату, где лежала Амаль. У ее кровати стоял доктор Казыми.

Саадат проверила пульс больной.

— Ну как? — спросил Казыми.

— Пока в пределах нормы.

— Небо помогает вам, ханум, — шутливо заметил Казыми. — Должно быть, и там понимают значение этой операции.

— Ах, если бы оно всегда было доброжелательно к нам!..

В палате появился Фахрулла.

— Фахрулла-саиб, — обратился к нему мирза Давуд, — назначьте сестру-сиделку и побудьте в клинике до вечера. После восьми мы с ханум сменим вас.

— Хорошо, саиб.

— Предупредите, чтобы никто из посторонних не заходил сюда.

Мирза Давуд взглянул на Саадат.

— Часочек отдыха, ханум?

— Не мешало бы, — ответила Хашимова, и только теперь она почувствовала огромную усталость.

— Пойдемте в мой кабинет, я предоставляю его в ваше распоряжение.

— Милая Зульфия, если появится рвота или тошнота, вызывайте меня, — сказала Хашимова.

— Слушаю, доктор!

— И не забывайте почаще менять пузырь со льдом, следить за ритмичностью пульса.

— Слушаю, ханум.

Врачи ушли. Зульфия поправила пузырь, посмотрела на забинтованное лицо Амаль. «Какая же ты будешь счастливая! — подумала она. — Весь мир откроется перед тобой. О небо, помоги ей увидеть свет, осчастливь ее возлюбленного!.. Помоги им!.. Спаси их от недобрых людей!»

В пятом часу тихо скрипнула дверь и в палату в сопровождении старшей сестры Шамс вошел профессор Фахрулла.

Амаль все еще находилась во власти наркоза. Фахрулла взглянул на температурную табличку: 39,8!

— Когда будет просить пить, давайте только минеральную воду. Следите, чтобы во время питья не закашлялась. Чаще меняйте лед…

— Хорошо, профессор.

За дверями послышался приглушенный женский плач. Фахрулла поспешно вышел и натолкнулся на доктора Казыми. За его плечами стоял седобородый мужчина и плачущая женщина.

— Что это значит? — сердито спросил профессор.

— Это отец Амаль и мать Надира, — ответил Казыми. — Их уверили, что Амаль погибла, и они пришли пешком из Лагмана… Я хотел, чтобы они собственными глазами убедились в этой лжи.

— Только когда вы, мадар, успокоитесь, — обратился к Биби Фахрулла, — я разрешу вам войти в палату.

Саид умоляюще взглянул на Биби. Та, пересилив себя, замолкла.

— Бефармаид! — показал на двери Фахрулла и добавил: — Только тихо! Ваша дочь не должна знать, что вы здесь. Через два-три дня я разрешу вам снова навестить ее и даже поговорить. А сейчас ни слова.

— Бачашм! — ответил Саид, с покорностью прижав руку к глазам.

При виде лежащих на кровати больных сердце Биби замерло, в глазах потемнело, и она, казалось, вот-вот рухнет на пол. Острый глаз Фахруллы заметил это, и он усадил ее на стул.

— Вот ваша дочь! — шепнул он Саиду, указывая на Амаль. — Только повторяю: ни слова!

Дрожа от волнения, Саид опустился на колени перед кроватью дочери. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, и его горячие слезы упали ей на подбородок.

— Это ты, Надир?.. — прошептала Амаль. — Не плачь, мой милый. Я верю, что все кончится хорошо…

Биби всплеснула руками, но Фахрулла быстро подхватил ее под руку. Казыми поднял Саида, и все вчетвером они вышли из палаты.

— Вот видите, — проговорил Фахрулла уже за дверью. — Вас жестоко обманули бессовестные люди. Она не только жива, но и в полном сознании. Температура скоро спадет, и все закончится благополучно. Аллах милостив!

Саид покорно кивнул головой. Биби облегченно всхлипнула.

— А теперь пойдемте, я познакомлю вас с доктором, который делал ей операцию.

Когда врачи вместе с гостями вошли к Хашимовой, она с недоумением посмотрела на незнакомых пришельцев.

Разве могла она узнать в Биби ту женщину из лагеря кочевников, которую она видела год назад? Ее черные волосы побелели, а полное красивое лицо исхудало и покрылось морщинами горя.

— Ханум, это отец Амаль и мать Надира, — проговорил Фахрулла. — В Лагмане пустили слух, что Амаль уже нет в живых, и они пришли.

— Вот не ожидала! — обрадованно поднялась Саадат и протянула руку Биби. — Мы ведь знакомы с вами? Помните, я была в вашем лагере?

Как же Биби могла не узнать ее? Она обняла Хашимову, зарыдала, упала перед ней на колени.

— Как нам благодарить тебя, добрая женщина?!

Растерянность, смешанная с жалостью, поднялась в душе Саадат. Подняв Биби с ковра, она ласково успокоила ее:

— Ну будет вам, будет! Самая лучшая для меня награда, если вы вернетесь в Лагман и разоблачите лживые, бесстыдные утверждения муллы Башира!

— Пусть вечно зеленеет земля, по которой ходит родившая тебя женщина! — воскликнула Биби и повернулась к Саиду. — Пойдем, отец Амаль, не будем отрывать у доктора золотое время.

— А Надира вы уже видели? — поинтересовался Фахрулла.

— Нет еще, саиб.

— Так пойдемте, я помогу вам отыскать его.

Саид и Биби последовали за профессором. Выйдя в коридор, Фахрулла достал зеленую кредитку в десять афгани и протянул Биби.

— Возьмите, мать, на обратный путь. Поедете на машине. Зачем вам в такую даль идти пешком?..

— Спасибо вам, саиб, за доброе сердце. Но мои пятки крепче копыт лошади, — ответила Биби, отказываясь от денег. — Двадцать лет я с мужем кочевала по горам и долинам нашей земли. Выдержу и путь до Лагмана.

Фахрулла смущенно скомкал бумажку. Гордость простой афганской женщины вызвала в его душе уважение к ней.

Но где же Надир?

После долгих поисков его нашли под окном операционной. Он продолжал смотреть на окна, где уже давно не было Амаль. В заботах и хлопотах Зульфия забыла дать ему обещанный сигнал…