В Лагман машина прибыла на закате. И хоть она промчалась мимо мечети как метеор, ребятишки узнали сидящих в ней людей.

— Саид! Надир! — вопили мальчуганы, взапуски несясь за «шевроле». — Биби! Амаль!

Весть о возвращении Саида и об исцелении Амаль облетела весь Лагман. Все устремились в дом учителя Наджиб-саиба, возле которого остановилась машина. Мать Гюльшан в сопровождении двух служанок тоже пошла туда.

Потрясенная неожиданным известием, дочь Азиз-хана не находила себе места. «Как!.. Выходит, эта мерзкая медсестра обманула ее?» В ожидании матери она металась по комнате, не зная, что предпринять.

«Сколько же можно таращить глаза на этих оборванцев?!» — злилась она на мать.

Наконец мать пришла. У Гюльшан глаза налились кровью, словно у разъяренного хищника, голос стал хриплым.

— Ну говори же, говори! Она прозрела?

— Да… — с трудом вымолвила мать, обнимая дочь. — Свершилось чудо!

— А он?

— И он там… Говорят, уже обвенчались — законные жена и муж…

— Мама!.. — вскрикнула в отчаянии Гюльшан. — Я не переживу этого!..

— Что делать, дочь моя. Перед их любовью даже горы не смогли бы устоять…

— Ну нет, — скрипнула зубами Гюльшан, — одному из нас не жить на свете! Сама погибну и его уничтожу!

— Опомнись, дочь моя, стоит ли терять спокойствие из-за таких…

— Молчи, мать! Расскажи-ка лучше. Я хочу знать все-все…

Гюльшан затащила перепуганную мать в спальню и заставила ее рассказать все, что она видела и слышала в доме учителя.

— Глядишь на нее — и глазам своим не веришь, — сбивчиво докладывала мать. — Словно никогда и не была слепая. Лицо круглое, взгляд выразительный, и до того похорошела, что… А одета!.. — невольно чмокнула она языком от восторга. — Можно подумать, что она дочь-какого-нибудь важного чиновника, а не нищего раба. Белое европейское платье из шелка, чулки, лакированные туфли, серьги…

— Кто же ее нарядил? — злобно закусила губы Гюльшан.

— Врачи, говорят…

— Зачем же они вернулись в Лагман? Чтобы насмехаться надо мной?!

— Говорят, отпразднуют здесь свадьбу и всей семьей уедут в Кабул.

— Ну нет! Он останется здесь навсегда, — вскочила в бешенстве дочь Азиз-хана.

— Куда ты, безумная?

— Я не могу больше, мама!.. Я должна видеть его… — и с воплем она бросилась к двери.

— Гюльшан, где ты? — раздался вдруг крик с веранды. — Где твоя мать? Где люди! С ханом плохо… Доктора, скорее доктора!

— Я побегу за врачом, — живо отозвалась Гюльшан. Она стремглав спустилась вниз и исчезла из глаз.

На улице перед домом учителя и во дворе толпился народ. Каждому хотелось взглянуть на Амаль и собственными глазами убедиться в «чуде». Дивана с трудом пробрался во двор.

— Никакого чуда не произошло, — убеждал Наджиб столпившихся вокруг него односельчан. — Наука могущественней самого аллаха. Молитва молитвой, а больному надо обращаться только к врачам. Медицина спасает от человеческих недугов. Вы это своими глазами видите!

Вдруг Дивана вспыхнул. Он увидел Надира. «Так вот каким ты вернулся! — бормотал конюх. — Где же мой бог? И когда он так же нарядит меня?»

— Дивана, ты зачем здесь? — вдруг услышал он шепот Гюльшан.

— Ханум, с ханом плохо. Вас ждут там.

Гюльшан пристально взглянула на конюха и вздрогнула от неожиданно родившейся мысли. «А что, если?.. За деньги и женские ласки этот недалекий парень продаст и заложит собственную душу…»

— Ну хорошо, пойдем… — медленно повернулась она, с трудом отрывая взгляд от счастливой и ненавистной ей пары.

Но и за ней также пристально следили два глаза. Сердце Биби тревожилось. Словно она чуяла какую-то неотвратимо надвигающуюся беду и готовилась любой ценою защитить сына. И Биби не упускала Гюльшан из виду, пока та не ушла с конюхом.

Как и положено слуге, Дивана шагал на почтительном расстоянии от своей госпожи. Зависть царапала его душу. Как ему было примириться с тем, что сын Биби стал мужем дочери Саида?

— Ну как, видел Надира? — оборвал его мысли вкрадчивый голос госпожи.

— Ах, ханум, он словно богатый купец!

— Да уж куда тебе до него!.. Столько лет жил по соседству с Амаль и упустил дурак такую красавицу! Да кому отдал-то?!.

Дивана тяжело вздохнул.

— Что без толку вздыхать…

— А что же мне остается, ханум? Ведь она же отказала даже хану-саибу?!

— Отец старик, а ты молодой, красивый человек, но трус и дурак. Сидел под яблоней и боялся протянуть к яблоку руку.

Дивана промолчал.

— А может, и сейчас не поздно? Еще успеешь сорвать розу?

— Нет, ханум, теперь это невозможно.

— Почему?

— Он ее не отдаст!

— А ты отними.

— Но как? — остановился в замешательстве конюх.

Гюльшан схватила его за руку.

— Ты будешь трижды дураком, если не вырвешь Амаль из его рук…

От пожатия мягкой и горячей руки девушки Дивана совсем растерялся.

— Уничтожь Надира! — продолжала жарко шептать ему та. — И Амаль, оставшись вдовой, пойдет за тебя.

— Что вы говорите, ханум? — в ужасе отшатнулся от нее Дивана.

— Я знаю, что я говорю, — раздраженно ответила Гюльшан, увлекая его в густые заросли сада. — А теперь выслушай меня… — Она остановилась в самом пустынном уголке и сбросила с лица чадру.

Дивана опустил глаза.

— Будь мужчиной, взгляни на меня… — Взяв его за подбородок, она силой подняла его голову.

Дивана охватила дрожь. Но Гюльшан уже шла напролом.

— Ты пойми, никто не встанет на защиту Надира. Он изгнан из Лагмана и проклят как еретик. Твоими действиями будет управлять само небо, всемогущий аллах. Убей его на глазах у всех, и люди прославят тебя как героя… Мулла Башир и мой отец защитят тебя. У тебя будут деньги, красивая жена, дети…

— Ханум! — жалобно воскликнул он, умоляюще глядя на дочь своего господина.

— Молчи! Я вознагражу тебя. Обдумай все и приходи завтра вечером в гранатовую рощу. Мы обо всем договоримся… — И, неожиданно поцеловав его в щеку, Гюльшан убежала.

У Дивана закружилась голова, из глаз посыпались искры. Этот поцелуй окончательно выбил его из колеи.

Всю эту ночь Гюльшан провела в тревоге. Каких только планов она не строила!.. Ей хотелось, чтобы Дивана убил Надира как можно скорее, завтра же. Но тут же решила, что не так надо мстить Надиру. Лучше убить его в самый торжественный момент жизни — на свадьбе, когда он будет танцевать. С такими мыслями встретила она наступившее утро.

Завтрак был закончен, когда на террасу, нервно постукивая ореховой палкой, вошел мулла Башир.

— Аллах, благослови этот дом и его обитателей! — переступая порог, воскликнул он, подняв кверху руки.

Азиз-хан посмотрел на него угасающим взглядом и указал на место рядом с собой. Мулла Башир мелкими лисьими шагами заторопился к нему и протянул руку.

— Слышали?.. — жалобно простонал Азиз-хан, прикладываясь к его сморщенной руке.

— Да, друг мой, мне уже все известно.

— Ну и как же теперь быть?

Мулла Башир нахмурил густые, нависшие брови, поиграл янтарными четками.

— Повременим немного, а там посмотрим…

— Выходит, все пошло прахом?

— Не расстраивайтесь, хан-саиб! На войне потерь бывает еще больше.

Вошла Гюльшан.

— Доченька, принеси мулле-саибу чай!

— Нет, нет, спасибо… — остановил ее мулла Башир. — Пришел узнать о здоровье и проститься. Я еду в Кабул… Надо убрать этого еретика Наджиба из Лагмана.

— Это было бы неплохо! — заметила Гюльшан. — Не будь его, все бы повернулось иначе.

— Да, я так и скажу в Кабуле. Все неприятности в Лагмане идут от учителя, от его советов голодранцам. Он превратил свой дом в приют для этих проклятых аллахом бродяг.

— Я прикажу Дивана приготовить коляску и отвезти вас.

— Нет-нет… — торопливо возразила Гюльшан. — Дивана сейчас очень нужен здесь.

— Ничего, ничего, — покосился мулла Башир на непочтительную Гюльшан. — Я поеду с Вали-ханом.

Посидев еще несколько минут, он откланялся, Гюльшан проводила его до ворот сада.

— Мулла-саиб, если человек с помощью аллаха накажет Надира…

Мулла Башир посмотрел на Гюльшан.

— А у тебя есть смельчак, воин ислама?

Дочь хана замялась.

— Ты не смущайся, дочка, и будь откровенна. Кто он?

— Дивана.

— Дивана? — переспросил мулла Башир.

— Да.

— И он сможет?

— Думаю, что да.

— В таком случае да будет благословенна рука его! Только сама в дело это не вмешивайся. А все, что будет зависеть от меня, я сделаю…

— Благодарю вас!

— Иди с миром.

Заговорщики расстались.

Свадьба назначена на вечер следующего дня, и Гюльшан надо было торопиться. После ухода муллы она достала свой маленький браунинг, поцеловала, сказала несколько ласковых слов и, завернув в темно-коричневую байку, спрятала в книжном шкафу.

Как только наступили сумерки, Гюльшан побежала к месту встречи с Дивана.

— Давно ждешь?

— Д-да, ханум.

Дочь хана несколько секунд молча смотрела на него.

— Что с тобой?

Дивана лихорадило.

— Ханум… — начал он, глядя безумными глазами на Гюльшан.

— Ну, что ты хочешь сказать? — зло спросила она.

— Ханум, побойтесь гнева аллаха!.. Это будет все равно бесполезно. Если Амаль и овдовеет, она второй раз не выйдет замуж. Она любит его и уйдет за ним в тот мир… Нет, я не могу убить его!

— Дурак ты! — вскипела Гюльшан. — Ты не знаешь, что такое женщина! Я все сделаю, чтобы Амаль стала твоей. Завтра на закате ты получишь револьвер и сделаешь, что тебе приказывают.

— Не могу, ханум. Мне и жалко и страшно.

— К дьяволам жалость! Думай только о себе и ничего не бойся.

Взглянув на свою госпожу, Дивана невольно попятился. Глаза ее были до того страшны, что казалось, будто она вот-вот схватит его за горло и начнет душить. Все же он превозмог себя.

— Как хотите, ханум, но я не могу…

— Трус несчастный, червь ползучий!.. — с презрением прошипела Гюльшан. — Завтра же убирайся вон из нашего дома! — И, плюнув ему в лицо, она стремительно удалилась.

«Что делать? Как быть? — металась она по своей комнате. — А что, если воспользоваться любовью Шарифа? — вдруг осенила ее мысль. — Я могу согласиться на все его требования, а взамен потребовать голову Надира?»

Не теряя времени, она послала служанку с запиской к Шарифу, а сама, принарядившись и набросив чадру, поспешно вышла в сад.

Жестокое и бесстыдное решение было ею вынесено. Если Шариф хочет насладиться ее ложем, пусть проявит мужество и покажет ей труп сына Биби.

Шариф не заставил себя ждать. Он пришел на старое место свиданий — в дальний конец забора, разделяющего их владения.

Увидев своего бывшего жениха, Гюльшан ласково заговорила с ним.

— Шариф, милый, пойдем подальше от людских глаз, у меня к тебе серьезный разговор.

Затащив его в самый отдаленный уголок сада, она взяла его руку и, глядя на него искрящимися глазами, прямо спросила:

— Хочешь, чтобы я стала твоей женой?

Шариф встрепенулся. Он попытался было обнять ее, но она ловко выскользнула из его рук.

— Раз я говорю «да», так не будь вором, не торопись! — задрожал ее голос. Но она взяла себя в руки и продолжала: — Шариф, ты знаешь: чувство к Надиру продолжает еще гореть во мне. Он всегда будет стоять поперек нашей дороги… Его надо убрать!

— То есть… как убрать? — спросил Шариф.

— Как хочешь: застрелить, отравить, утопить. Придумывай сам! Ведь это так просто… Разве мало людей, которые убивают друг друга?

— Но я не намерен этого делать!

— А обладать такой девушкой, как я, намерен? Чего ты боишься?.. Мулла Башир и отец сумеют оградить нас от всех неприятностей.

— Нет, Гюль, ты говоришь невозможное.

— Как ты был трусом, так и остался им! Воробьиная у тебя душа!

Шарифу стало не по себе. Белый накрахмаленный воротник душил его, словно петля виселицы.

— Но надо подумать… — прохрипел он.

— Сейчас поздно размышлять и колебаться. Взгляни на меня! За мной охотится немало женихов!

Она сорвала чадру и, приблизив свое лицо к лицу Шарифа, заговорила как помешанная:

— Щеки мои нежнее лепестков тех роз, которые отец ценит дороже своей жизни. Глаза мои всех сводят с ума. И ты каждую ночь будешь находить в них радость… Губы мои, как алая вишня, с них стекает сок страсти… Ими я буду целовать тебя без устали. — Она провела рукой по его волосам. — Я всю себя отдаю тебе… тебе, мой Шариф-джан… Тебе одному!.. — И, обхватив его за шею, она притянула его губы к своим.

— Гюльшан, не терзай меня! — отпрянул от нее Шариф. — И не наводи меня на грех… Ведь я люблю тебя…

Взгляд его блуждал как у безумного. Гюльшан начала осыпать его поцелуями.

— Вот так будет каждый день, каждый час… Только решайся… Я дам тебе свой маленький револьвер…

Потеряв контроль над собой, Шариф схватил ее и начал целовать.

— Прочь! Закричу, опозорю тебя и себя! — вдруг вскрикнула Гюльшан и оттолкнула Шарифа. — Все получишь, если завтра вечером будет покончено с Надиром. Ну, не терзай меня, говори — согласен? Если трусишь сам, найди человека, за деньги любой согласится…

— Хорошо, — еле выдохнул из себя Шариф. — Я могу поехать в горы и поискать кого-нибудь среди горцев.

— Но это долго, Шариф. Я хочу, чтобы завтра на свадьбе покончили с ним. Я, я так хочу, ты понимаешь меня? — И она снова прильнула к нему.

— Ты, ты так хочешь? — заговорил он, ласково заглядывая ей в глаза.

— Да, Шариф, хочу. Хочу для тебя, для нашей любви. Он не должен жить… Не должен!..

— Гюль, ты охвачена огнем бешенства. Одумайся, так нельзя…

— Ах так! — Две звонкие пощечины прозвучали в безмолвном саду, и Гюльшан пустилась бежать.

Семьи Наджиба и Саида мирно сидели за ужином, когда раздался неистовый стук в калитку.

— Аллах милостивый, кто это? — встревожилась мать учителя и обратилась к Надиру: — Сынок, узнай поди, кто решил осчастливить нас и разделить с нами вечернюю трапезу.

Надир мигом очутился во дворе. Отодвинув засов и распахнув калитку, он увидел перед собой женщину в черном покрывале.

— Вы к кому, ханум?

— К тебе, мой дорогой! — шепотом ответила Гюльшан и сбросила с головы чадру.

Надир заметил лихорадочный блеск ее глаз и отшатнулся. Не успел он сообразить, что делать, как возле него возникла безмолвная фигура матери и рядом с ней Наджиб.

— Ай, Гюльшан-ханум! — удивился учитель, узнав дочь хана. — Мать, принимай гостью!

Услышав имя дочери Азиз-хана, Амаль встрепенулась.

— Гюльшан?! — испуганно вскрикнула она. — Эта коварная змея! — Она вскочила, чтобы уйти в другую комнату, но мать учителя остановила ее.

— Не избегай встречи с недругом, дочь моя. Иначе он тебя примет за муравья, которого можно легко растоптать.

Амаль опустилась на ковер.

Поколебавшись мгновение и видя, что ей ничего не оставалось делать, Гюльшан, не надевая чадры, вошла в комнату.

— О Амаль?!. — возбужденно заговорила она, бросаясь к дочери Саида. — Поздравляю тебя, милая, от души, радуюсь твоему счастью!

Амаль в ужасе отпрянула от нее. Она увидела, как в глазах Гюльшан метнулись зловещие искры.

— Тебя, видимо, смущает, что ты оставила моего отца и вышла за Надира? Я одобряю твой выбор.

Подавленная Амаль молчала.

— Ханум, не обращайте на нее внимания, — вмешался Саид. — Она еще не пришла в себя после болезни…

Амаль подняла голову и посмотрела на отца. Только теперь Гюльшан смогла разглядеть ее. Облик Амаль чудесно изменился. Глаза стали живыми, выразительными. Лицо посвежело и еще больше похорошело. Вся она выглядела какой-то одухотворенной, воздушной.

«Ну нет, ты не будешь такой! — поклялась про себя Гюльшан, с завистью вглядываясь в Амаль. — Я сотру с твоего лица лучи радости и счастья. В своем свадебном наряде ты будешь валяться в грязи на кладбище и орошать слезами могилу своего Надира».

И, не обращая внимания на посторонних мужчин, она опустилась на ковер, так и не натянув чадры. Схватив веер, она раскрыла его и начала непринужденно обмахиваться, дерзко оглядывая присутствующих.

Полное забвение обряда, символизирующего целомудрие и чистоту девушки, внезапное появление в поздний час в чужом доме было непростительной дерзостью. Пораженные этим, люди молчали.

— Гюль… какими судьбами? — сухо заговорила, наконец, мать Наджиба.

— Просто так, сама не знаю, бабуся!

— Ну что же, коли так, будь желанным гостем. Что же вы смотрите друг на друга? Отведай, Гюльшан, нашего хлеба-соли, если пришла с добрым сердцем!..

И в полном молчании все ради приличия принялись за ужин.

За едой дочь хана непрестанно переводила взгляд с Надира на Амаль. Неудержимое бешенство одолевало ее. Ей хотелось схватить со скатерти солонку и запустить в глаза Амаль — пусть она снова ослепнет!

Вдруг она встретилась с глазами Биби. В этом взгляде матери Надира она прочитала великую готовность пасть жертвой за счастье своего сына. Боясь испортить своей несдержанностью все дело, она стремительно поднялась.

— Что с тобою, Гюль, не успела прийти и уже уходишь? — удивилась хозяйка.

— Я давно из дому, бабуся. Меня будут искать…

Хозяева не стали настаивать. Биби последовала за Гюльшан.

— Чтоб до глубокой старости остаться тебе старой девой! — шептала Амаль, глядя вслед удаляющейся Гюльшан. — Чтобы за все твои злодеяния судьба покарала тебя на всю жизнь одиночеством!

— Зачем провожаешь меня, Биби? — злобно прошипела Гюльшан, как только они вышли во двор. — Ведь я презираю всех вас и ненавижу. Ненавижу!..

— Утишьте свой гнев, ханум. После свадьбы Надира мы все уедем отсюда.

— Смотрите, как бы его свадьба не обернулась панихидой! Клянусь небом и землей, пускай моя душа обуглится в аду, если я не уничтожу его! Он труп, время жизни его истекает… Запомни, Биби! Уйдет он из Лагмана — найду в Кабуле, разыщу в Пешаваре или Карачи. Всюду, где бы вы ни прятались от меня! Только кровь его утолит мою жажду, — и она хлопнула за собой калиткой.

«Только кровь его!» — повторила Биби, вглядываясь в темноту, поглотившую дочь Азиз-хана.

«Только кровь его!» — шептала она, запирая калитку.

«Только кровь его!» — неотвязно стучало у нее в голове, когда она возвращалась в дом.

Внешне спокойная, Биби перешагнула порог, пристально посмотрела на сына и села на свое место. Страшные слова Гюльшан без конца то уходили, то новой волной возвращались к ней. Машинально взяла она лепешку, начала крошить ее на куски, раскладывать возле себя. Потом взяла чашку с чаем, и мать учителя заметила, как дрожала ее рука. Вдруг чашка с недопитым чаем опрокинулась ей на колени.

— Аллах мой, что с тобой такое? — забеспокоилась мать Наджиба и, стремясь рассеять удрученное состояние Биби, обернулась к Надиру: — Сыграй-ка нам что-нибудь, сынок.

Амаль взглядом тоже попросила его. Надир взял флейту, приложил к губам. Слушая мелодию, Биби смотрела на сына и в каждой черте его лица видела своего покойного мужа. «Был бы он жив, нашел бы для тебя защиту, — думала она. — А что же могу сделать я? Как я могу спасти тебя от этой змеи?»

Вдруг Надир отложил в сторону флейту и, закрыв глаза, запел:

Рыдающий голос певца, заунывная мелодия его песни невольно заставили всех присутствующих понурить головы.

— Спой лучше, сынок, что-нибудь повеселее, — поспешно перебил его Саид, заметив, как Биби меняется в лице.

Надир согласно кивнул головой:

Когда пришло время сна, Биби ушла на открытую веранду; там было тихо и спокойно. Но разве могла она уснуть? Не сомкнув глаз до самого рассвета, мать думала только о том, как помочь сыну, как спасти его от жала Гюльшан.

И чего только она не передумала, какие только призраки не вертелись у нее перед глазами! Мертвое лицо Надира, окровавленное тело его неотступно возникали в ее распаленном воображении. И тогда в безумном волнении поднималась она с постели и долго вглядывалась в ночную темноту, вслушивалась в таинственные шорохи ночи. Уж не крадется ли наемный убийца с обнаженным ножом к ее сыну? Биби готова была закричать, позвать на помощь людей. Но она сдерживала себя. Слезы светлой шторой затуманивали ее глаза, встревоженное сердце колотилось. «У ребенка бывает только одна мать, — вертелось у нее в голове. — Она дарит ему жизнь, она же должна и уберечь его от смерти».

Небосклон медленно начал светлеть. Вместе с уходящей тьмой ушли и тяжелые тучи раздумий. Мысли женщины становились все более ясными, и Биби приняла твердое решение.

С крыши мечети ветер донес голос муэдзина. В доме все встали на молитву, поднялась и Биби. «Держись, Биби, крепись, — говорила она сама себе, — час твоего жертвенного подвига приближается».

Кое-как исполнив утренний намаз, она отправилась на кухню и погрузилась в домашние хлопоты. Сердце ее продолжало тревожно колотиться, но Биби успокаивала его: «Молчи, о сердце, молчи! Крепи свои силы и жди, скоро наступит конец твоим мукам…»

Время бежало, как горный водопад. Наступил уже полдень. Снова запел муэдзин, призывая правоверных к полуденному намазу. Биби замерла. «Что же ты медлишь? Иди!.. Спеши! Обнажи меч гнева своего и вступай в смертельную битву за сына! Или ты ждешь, пока эта змея умертвит твое детище! Подымайся, о мать, на подвиг. Пусть сын твой сорвет розу своей весны, пусть живет и радуется, глядя в изумрудные глаза Амаль!»

И Биби мысленно начала прощаться со всеми: обняла и поцеловала Надира, Амаль, Саида. С благодарностью подумала о Наджиб-саибе. А потом, уловив удобную минуту, незаметно исчезла из дома. Никто не видел, как и куда она ушла.

Не прошло и часа, как кто-то постучал в калитку.

Открыв калитку, Саид увидел задыхающегося от волнения конюха.

— Идите!.. Идите скорей!.. — закричал вне себя Дивана. — Случилась беда, большая беда… Там, у нас… в доме хана-саиба Биби убила Гюльшан и себя.

Будто молния ударила в сердце Саида. Все закружилось, смешалось перед его глазами и окуталось черным мраком. Бледный, немой, неподвижный, стоял он перед вестником горя. Потом сорвался с места и вместе с Надиром побежал в дом Азиз-хана.

Добежали до сада, стремительно промчались по зеленым аллеям мимо цветников, ворвались в женскую половину дома. Здесь уже стояла плотная толпа батраков.

— Где, где Биби?..

Молчаливые руки показали на второй этаж.

Саид и Надир взбежали наверх и, войдя в спальню дочери хана, остолбенели. На полу, посреди пышного узорчатого ковра, лежало тело Биби, залитое кровью. Оно всей своей тяжестью опиралось на большой кухонный нож. Биби убила Гюльшан, труп которой лежал теперь в спальне, и сделала так, чтобы обеспечить себе мгновенный и верный конец.

— Мадар!.. — с раздирающим душу криком припал Надир к бездыханному, но еще теплому телу матери. — Моя бедная мама… Что ты наделала?!.

Окаменевший от горя Саид пересилил себя и оторвал Надира от матери.

— Успокойся, сынок, — прохрипел он с трудом. — Встань и помоги мне вынести ее во двор…

— Мама… Моя бедная мама!.. — продолжал шептать как безумный Надир.

Бережно и любовно подняли они тело Биби и на руках вынесли из дома.

— Люди… помогите!.. — с дрожью в голосе обратился Саид к толпе, собравшейся во дворе.

Несколько человек бросились в сад, мигом нарубили молодых тополей, смастерили носилки и, набросав на них серебристо-зеленые ветви, положили окровавленное тело Биби.

Саид метнулся в розарий и с яростной решимостью начал резать черные розы хана, покрывать ими тело несчастной Биби.

— Что вы делаете, босяки, проклятые аллахом?! — донесся дикий вопль Азиз-хана с веранды. — Как вы смеете! Я перестреляю вас, как бешеных собак!.. — вдруг он схватился за грудь и пошатнулся. — Розы, мои черные розы… драгоценные розы… — забормотал он и замертво повалился на ковер.

Батракам, хозяйничавшим во дворе, не было дела до хана. Несколько десятков крепких рук подняли носилки с телом Биби и вынесли из особняка.

В небе, как знамя, развернулся кровавый пурпурный закат. В мрачной тишине, как того требует шариат, почти бегом, одни заменяя других, бедный люд нес тело несчастной на кладбище. Там собрался весь трудовой горемычный Лагман.

— Бедная мать!.. — доносились со — всех сторон голоса.

— Сердце матери на все пойдет…

— Она пала жертвой этой змеи Гюльшан…

— Виновата не только она, — возвысил свой голос учитель Наджиб. — За нею стоят и другие…

— Где они, кто они? — заволновались в толпе.

— Много их… Кровь несчастной падает и на хана и на муллу Башира. А больше всех виновата наша темнота… — продолжал учитель. — Наше слепое доверие к таким людям.

В глубоком торжественном молчании закутанные в белый саван останки Биби опустили в могилу.

Мир праху твоему, святая женщина!

Годы безмерного горя. Море невыплаканных слез. Брошена последняя лопата земли, поставлен и надгробный камень. Пышные ветки черных роз заколыхались над свежей могилой, и люди вернулись к своим очагам. У дорогой могилы остались только самые близкие, самые верные и преданные.

Наступила холодная лунная ночь. Временами слышался только смешанный с зубовным скрежетом стон Саида, жалобные причитания Амаль и молчаливые, полные неслышного вопля вздохи Надира:

— Мама!.. Моя бедная мама!..

Но вот уже и неумолимый рассвет. Из-за горных вершин и зелени садов блеснула заря. Первые лучи обласкали холодные надмогильные плиты с орнаментами и надписями из корана.

— Пора! — произнес Саид и, опустив голову, широко раскинув руки, прижался к могиле.

Долго лежал он безмолвный, позабывший обо всем на свете. Пересохшие губы его что-то тихо-тихо шептали. Что мог сказать женщине, покинувшей мир, исстрадавшийся раб? Какие это были слова? Ни дочь, ни Надир не слыхали, хотя они и стояли рядом. Полные слез глаза Амаль устремлены на Надира. А Надир неотрывно смотрел на могилу матери.

Мать!.. Она спасала его от вьюг и ураганов, от грома небес и морозной зимы, от бурных водопадов и горных обвалов. Защищала его от недобрых людей и от голода. Научила его говорить и ходить. Кормила, пеленала, мыла, целовала и прижимала его к своей груди, к своему сердцу. И теперь она, его первый защитник и верный друг, совершив свой последний, великий подвиг, лежит глубоко в земле, и грудь ее давит тяжелая кладбищенская земля…

И, словно нарастающий гул стихийного ливня, с торжественными перекатами грома в душе Надира уже рождалась, уже бушевала грозой новая песня:

— Пошли, сынок, пора!.. — почувствовал он вдруг любовное прикосновение руки Саида и очнулся.

Медленно возвратились они в дом учителя и, не задерживаясь, начали собираться в далекий путь. Вскоре, бесшумно ступая босыми ногами, они уже двигались по пыльной каменистой дороге…

Подобно миллионам людей, в поисках пропитания двигающихся по дорогам мира, они шагали вперед с неистребимою верой в сердцах, с неумирающей надеждой на то, что после долгих дней беспробудного мрака они все же встретят, наконец, свое утро — утро радости, света и счастья.